Молитва о Михалине

Предисловие
Галина Климова,
член Союза писателей Москвы
Эта книга не придумана!

Эта книга не придумана. Она остро пережита, как бывает пережита своя единственная жизнь – день за днем и год за годом. Какими они были, эти дни и эти годы? Горькие, голодные, военные, расстрельные, похоронные, сиротские… Ай-вэй, ай-вэй, – доносилось то из одного дома, то из другого. Или слышалось детское: «Ма-ме-ле, ма-ме-ле…».
Но было и другое время, другие дни – солнечные, радостные, озорные, семейные…  И тогда жизнь казалась праздником – для старых и малых, для белорусов, русских и евреев – для всех жителей местечка Михайлин и соседних местечек Милославе, Родня, Хотове, Прянички и тихого городка Климовичи, что на Могилевщине.
Вся эта книга – групповой портрет. И это не застывшая черно-белая фотография, не групповой портрет случайно собравшихся людей, как это бывает в туристической поездке или на экскурсии, когда – щелк! – и снимок готов. Нет, перед вами – широкое полотно, написанное художником по имени Жизнь.
Здесь подлинные и беспощадные документальные свидетельства о массовом расстреле еврейского населения на окраине Климовичей и о других трагических событиях Великой Отечественной
войны 1941-1945 гг., которая кровавым катком прошлась по земле Белоруссии.
Здесь рассказы участников и очевидцев подвигов, совершенных, казалось бы, местечковыми людьми, среди которых друзья, соседи, родители, вернувшиеся с войны от старших сержантов до… полковников.
Здесь и захватывающие истории чудесного спасения, и проникновенные новеллы о любви, достойные пера романиста или кинематографического воплощения.
Здесь очень трогательные рассказы о детской дружбе и мальчишеском братстве, о судьбах целых семей и домов, и даже – истории о домашних животных, о деревьях из родительского сада.
Перед вами раскрыты жизни и судьбы простых людей из провинции, о которых так пронзительно писали классики – Гоголь, Чехов, Шолом-Алейхем, Бабель и другие.
Вот и Ефим Златкин, журналист и писатель, более четверти века живущий в Израиле, написал эту яркую книгу-воспоминание, книгу-молитву о местечке Михалин и о тех людях, которых не в силах забыть.


Ген памяти

От редактора
Ася Тепловодская


Жизнь нашего поколения разломлена, разделена на две части: «до» и «после».
Именно нам довелось исполнить вековую мечту многих поколений – вернуться на Землю предков – как молились веками евреи: «Шана абаа бэ Ерушалаим».
25 лет Ефим Златкин проработал в газете, много писал о людях Белоруссии, о красоте родного края. Но пришло время и позвало всех в дорогу. И постепенно покинули Михалин еврейские семьи, осиротели их дома, нет уже того березового большака…
В Израиле жизнь закружила автора этой книги да так, что долгие годы пришлось думать только о хлебе насущном.
Но вот из жизни уходит Батя, семнадцатилетним ушедший на фронт, ставший инвалидом в 20, потерявший всю семью: маму, сестричек и братика, расстрелянных фашистами, всю жизнь, проживший с этой горечью невосполнимой потери. До самой последней минуты своей жизни Давид, отец Ефима, пытался сохранить память о близких, восстановить свой род, родив и вырастив вместе с замечательной Мамой Ирой пятерых сыновей. И именно эта боль, пронзившая жизнь Ефима Златкина, подтолкнула его к написанию книги «От Михалина до Иерусалима» в 2015 году. Отец и Мама остались вечно жить на страницах книги. Но история их жизни переросла жанр семейной хроники, это судьба целого поколения, это судьба евреев в Белоруссии.
Ефим Златкин по образованию журналист. Но в книге «От Михалина до Иерусалима» он проявил себя не только как публицист, но и как автор художественного произведения – саги о евреях Белоруссии. Так и идут вместе Ефим – журналист и Ефим – писатель, рука об руку, из книги в книгу.
Книга приобрела популярность, а главное – нашла отклики в сердцах михалинцев, земляков Ефима, теперь разлетевшихся в разные страны. Отзывы самые неожиданные, но приведу только один:
«Уважаемый Ефим! От души поздравляю Вас с прекрасным дебютом в качестве писателя. Из моей семьи погибло на войне и в огне Холокоста 18 (!!) человек – от Брестской крепости, Бабьего Яра до боёв под Москвой и блокады Ленинграда, и Ваша книга – ещё один памятник беспримерным жертвам евреев как нации в эти героическо-трагические дни. Меня потрясла "книга в книге" – записки Вашего отца, инвалида войны с 20 лет Давида Златкина. Я и мой муж, писатель-блокадник патриарх Авраам Файнберг, лично знали
Давида, муж неоднократно беседовал с ним о "Дороге жизни", где Давид сражался в лихолетье блокады, об истории еврейского народа. Как был бы он счастлив сегодня! А Ваша мама Ирина Хенькина-Златкина –
настоящая героиня, "коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт". Все пятеро их сыновей – подарок нелёгкой судьбины, воздаяние за жертвы и гибель мишпахи (семьи – прим. автора) в пламени Холокоста. Пусть ветер успеха дует в Ваши паруса, Ефим!
Ольга Файнберг, член Союза журналистов СССР, тоже жертва Шоа».
Именно эти отзывы людей о книге, встречи в Белоруссии, удивительная встреча с троюродной сестрой Галиной Климовой (почти мистическая история) и с другими «отростками» Златкинской семьи, благодаря книге, которая читалась, передавалась из рук в руки, вызвали желание Ефима Златкина, члена Союза русскоязычных писателей Израиля, получившего бронзовую медаль от Международной гильдии писателей за прекрасную книгу, написать новую – «Молитва о Михалине».
Уже четверть века живет Ефим Златкин в Израиле, здесь выросли его внуки, однако связь с Белоруссией, тоненькая ниточка, протянувшаяся в его сердце между Белоруссией и Израилем, крепчает и не забывается. И его книги – о генетической памяти поколений.
«Молитва о Михалине» – это книга исповедь, синтез документальных свидетельств, голосов тех, кто живет сейчас, благодаря выжившим в Холокосте, но несет в себе память и боль погибших, интервью и статей об этом. И во второй части – рассказы о людях, интересных журналистских встречах и о михалинцах. Когда читаешь, складывается такое ощущение, что его герои рядом с тобой, и ты живешь их жизнью, смотришь на все их глазами. Здесь же, босоногое детство и первое восприятие, что ты – другой, не такой, как все в этом белорусском селе.
Обе книги плюс замечательные фотографии (Ефим Златкин – еще и мастер фотографии) – образуют своеобразный «живой» музей, музей памяти. И мы можем свободно «гулять» по его рассказам, статьям так, словно видим все воочию. Подружиться с его героями, чувствовать и жить их судьбами. Потому что книги удивительным образом передают восприятие «из души в душу».
«Жизнь – это не книга жалоб». И евреи не жалуются, они просто помнят, чтобы подобное никогда не повторилось. Молодое поколение готово защищать свою страну, давая отпор посягающим на нее. И книги Ефима Златкина обращены к ним, к будущим поколениям. Чтобы помнили…


















 

 



Глава I



Детей разрубали лопатами


У каждого из нас есть «малая родина», где прошли детские и юношеские годы. Таким местом для меня и всей нашей семьи является бывшее еврейское местечко Михалин и город Климовичи в Беларуси. По состоянию переписи на 1939 год здесь проживало 9.551 житель, в том числе 1693 еврея (среди которых была семья моего отца).
Когда немцы вошли в город, они, создав гетто, повесили десять самых авторитетных евреев, чтобы
лишить общину руководства и запугать оставшихся. А позже расстреляли группу евреев-мастеровых в количестве 12 человек, которые, находясь в тюрьме,
тайком помогали партизанам. Узников гоняли на тяжелые работы, принуждали сдавать драгоценности, которых у евреев маленького городка просто не было. Увидев, что их собрали мало, расстреляли команду, которой поручили эту работу. В случае побега расстреливали оставшихся родственников.
Шестого и седьмого ноября 1941 года над городом «стоял плач и вой» – расстреляли более 800 человек. Эсэсовцы только отдавали команды, а убивали евреев  местные,  детей разрубали лопатами.


Оставшихся в живых расстреляли 20 ноября на Меловой  горе, в апреле 1943 года  начали охоту за
детьми из смешанных семей. Из не успевших уехать, уничтожено  более 900 человек, среди них было 13 моих родных, спаслись только 15 евреев. Они заслуживают, чтобы о них сказали во весь голос.
Это – Белла Стукало, Этка Натапова и ее отец Мойше, Рая Школьникова, о которых я пишу в своей книге, а также Фаня Маневич, внук которой живет в Израиле, Лейба и Груня Гуревич с дочерью Раей, Хана Козлова с детьми Ниной и Леней, Нина Винокурова, Хайморе Хазанов, две двоюродные сестры Раи Школьниковой. (Информация почерпнута из Википедии о Климовичском гетто).

 Здесь мое фото на  фоне Михалина

Через годы я приехал в Михалин,
Где вы, евреи?  Я здесь… один?
А евреи моего местечка –
В глубоком овраге… за речкой.

Под зеленым шатром в раю
Я свою бабушку Сару много лет ищу!
– Это ты, внучек? Уже старше меня вдвое?
Кто со мной?  Евреи, их очень много.

Мои дети, мои родные – все местечко.
Всех убили – до человечка.
Бросили нас в яму за то, что мы евреи?
А вы об этом сказали? Нет, не посмели!

На серых камнях ни слова, что мы – евреи.
Скажи мне, внучек, мы сегодня тоже кого-то задели?
А может, я ошибаюсь? Что написано в ряд?
– Бабушка Сара, прости! Я отвожу взгляд.

Я вижу редкие монументы над ямами,
Над оврагами безымянными,
И… надписи: «Не забудем…
Здесь лежат советские люди…».


 
Мемориал памяти убитых евреев Европы
в Берлине, Германия (из Википедии, интернет)




Документальные свидетельства детей,
чьи родители чудом выжили во время
Катастрофы еврейского народа


Я родилась
в теплушке вагона


Ева Шкарлатова (Ошерова), бывшая жительница Михалина, живет в Ашдоде (Израиль) с младшей дочерью и внуками. Старшая дочь  с семьей – в Минске. 

Часто думаю, может, многое из того, что пришлось  пережить мне и нашей семье, не было наяву? Если не было, тогда должны были быть у меня старшая сестра Дуся и брат Лева. Но их нет, как и не было… Значит, все было. Было.
Война уже гремела вовсю, а мои будущие родители никак не могли решиться на отъезд из местечка Милославичи, что в Климовичском районе. На руках – двое маленьких детей, мать, беременная мной. Куда собираться в далекую дорогу?
А война все ближе и ближе. В последний момент все решила мать, заявив, что отъезд  дает  хоть  какой-то шанс на спасение, а здесь – неминуемая смерть.
– Ты еще вчера думала рожать дома? – недоумевал ее муж.
– Ночью приснился мой отец. Он кричал на меня, слова не разобрала. Поняла только, что мы отсюда должны уехать, – ответила моя будущая мама…
Ее отца, председателя еврейского колхоза, местные бандиты убили задолго до начала войны, когда он возвращался из города. Думали поживиться крупной денежной суммой, которую он вез для колхоза. Однако он не успел получить деньги в банке.
– Если раньше бушевал бандитизм, то с приходом немцев вообще ни от кого не будет спасения, – рассуждали между собой родители.
Много раз они вспоминали тот разговор и свое решение, которое спасло жизнь. Правда, не всем. Мы едва успели на последний поезд с беженцами, который по дороге беспрестанно бомбили. Во время одного из налетов осколками убило двух старших детей: дочь и сына.
Их даже похоронить не успели – так и оставили на перроне какой-то станции.
У моей матери Любы начались преждевременные роды. От потрясения, от того, что произошло с ее детьми. Под взрывы бомб и пронзительный вой сирен в теплушке  на белый свет  появилась  я.

 

 

Родившись в день смерти четырехлетней сестры Дуси и двухлетнего брата Левы, так и живу всю жизнь. Свой день рождения отмечаю на полтора месяца позже. Мне кажется, что Дуся и Лева каким-то образом меня спасли. Возможно, мама не вывела их вовремя из вагона или как-то задержалась.
Или не успевала за ними, а они куда-то сбежали… Но факт остается фактом: была бы с детьми – не было ни мамы, ни меня. Я всю жизнь живу тройной жизнью: к своим годам прибавляю четыре года. Столько лет было бы сестре Дусе. Прибавляю два года: столько лет было бы брату Леве. Вы скажете, что я их даже не видела?! Не видела, но сердце болит. Мне сказали: «Напиши воспоминания». Сразу в памяти всплыли мои погибшие брат и сестра. Это случайно? Они, как тени, идут рядом со мной. Вот так я стала старшей, хотя в семье третий ребенок.
Когда закончилась война, мы в Милославичи не вернулись. По еврейскому местечку словно прошел бульдозер. Часть домов полностью разрушены, в оставшихся поселились бывшие соседи.
Отец узнал, что организовали еврейский колхоз «Энергия». Поспешили туда. С железнодорожного вокзала в Михалин добирались пешком. Я – маленькая, но семеню ногами, двухлетняя Рая – на руках то у матери, то у отца.
Председатель колхоза Исаак Лайвант был рад каждому приехавшему еврею, тем более имеющему опыт работы в сельском хозяйстве. Отец  начал работу в бригаде, жить нам было негде. Ты помнишь маленькую будку, в которой хранились хомуты и плуги? Так вот, мы спали прямо на траве возле нее.   Евгений Стукало, колхозный бригадир, нам разрешил заходить в
маленькую комнату, когда было холодно. Так мы и жили.
Потом еврейский колхоз купил нам сруб: мужики Михалина помогали его перевозить, укладывали бревно за бревном, сделали крышу. Сруб поставили – уже стало легче: не на улице. А коридора еще долго не было.
– Ты же помнишь?..
Что еще?
После Раи родились братья Женя, Леня, сестра Аня. Росли на бульбе и молоке. У других и этого не было. Вскоре отца назначили на должность заведующего фермой: он там дневал и ночевал. А мать – с детьми, со своим хозяйством.
Нужно идти в школу – бросаем жребий: я или сестра Рая? У нас на двоих одна пара туфель. Как учиться? Рая начинает отставать. Придумали: нашли старые галоши или тапки – уже не помню. И возле мостика, где начинается Михалин, назначаем встречу. Я возвращаюсь из школы, передаю Рае туфли, а сама надеваю галоши. А когда ей в первую смену, она мне отдает туфли, я ей – галоши.
С самодельными сумками пошли в школу мои братья. Ты же помнишь? Скажи, ты видел Леню, когда он приезжал в Израиль из Украины? Статный такой, галантный. Смотрю на него и думаю: «Мама родная! И это мой брат-генерал?! Закончил в Москве две военные Академии?»
Долгими часами я стояла в очереди за хлебом, Леня плакал рядом: «Есть хоцу, есть хоцу». Такой маленький, несчастный. Сейчас думаю: может, такая жизнь нас закалила?
Женя, тоже наш брат, старше Лени на пару лет, дослужился до полковника. Умер, такое несчастье. Феликс Любан, живший по соседству, стал подполковником.
Что еще?
Ты знаешь, мне за семьдесят. Я одна из старых михалинок  в Израиле. Но еще держусь, радуюсь гостям, дочерям, внукам.
Две мои сестры – Рая и Аня – тоже живут в Израиле. Наши дети и внуки – часть израильской жизни: в школе, в армии, идут дальше… Иногда самые младшие спрашивают: «Бабушка, расскажи о себе». У
меня слезы ручьем. Про что рассказывать? Как я родилась в теплушке, а на перроне остались лежать мои брат и сестра, которых расстреляли из самолета? Или как спали на холодной траве возле будки? Или как меняли  туфли на галоши? Лучше я тебе расскажу, как все было… Ты уже расскажи другим. Так мы и решили.
Но я хочу добавить: стоит ваш дом. Стоит! Видел его во время последней поездки в Михалине. И коридор стоит, который твой отец к дому пристроил. Новые хозяева только забор подняли повыше.(это тоже нужно выделить, иначе непонятно)

Сказал об этом Еве. В ответ молчание. Я понял: Ева не может говорить...

 


 
Прыжок с ребенком
на руках в колодец


Дмитрий Стукало
родился в Михалине в семье фронтовика.      Окончил
Могилевский     машиностроительный институт.   Работал  на   Белорусском автомобильном      заводе, прошел трудовой путь от инженера до начальника цеха. В Израиле с 1995 года вместе 
с женой  Геней   и дочерью
Дарьей.         Есть внук
и     внучка,     продолжает
работать в автомобильной
промышленности Израиля.

У моего дедушки (по отцу) Давида и его жены Цыпы было четверо сыновей – Яков, Ефим, Евгений, Лазарь – и три дочери – Лиза, Бела и Рахель. Семья жила в еврейском местечке Михалин. Дедушка занимался извозом, сельским хозяйством, крыл крыши щепой. С самого начала войны все его четверо сыновей находились в Красной Армии.
Ефим – на Дальнем Востоке, Яков – в Белоруссии, мой будущий отец Евгений и Лазарь – на Кавказе. В их армейской биографии был интересный случай. Когда мой отец прибыл в училище младших командиров, то на одной из коек увидел надпись: «курсант Лазарь Стукало». Братья разминулись буквально на несколько дней. И больше не встретились – Лазарь погиб. 
Катастрофа по нашей семье прошла обжигающей молнией, никого не пощадила. Как же рассказать о тех, кто остался в живых? Какие мне найти слова, чтобы описать все, что они испытали?
Лиза Стукало, сестра моего отца, окончив медицинский институт, уехала в Краснодар. Можете себе представить, как нелегко было скрываться ей в городе, где стоял большой немецкий гарнизон? Где немецкие ищейки рыскали по улицам. Где, увидев что-то подозрительное, немецким властям сразу же доносили соседи. Где могла подвести накопившаяся усталость, какие-то бытовые неурядицы. Но где… каждую секунду был начеку Виталий Василевич Кравченко.
Достойнейший русский человек, он все годы оккупации прятал свою жену, которая как еврейка не имела права на жизнь. О своей жизни он не думал. Он понимал, что за укрывательство ему грозит смертная казнь. И то, что она ему жена, совсем не служило оправданием для карателей. Повесили бы с удовольствием обоих. Но Виталий Васильевич победил огромную армию врагов, победил смерть и отстоял жену.
По израильским законам он имел право на награду: на звание Праведника Мира! Но его уже нет в живых, как нет его жены, дочери Татьяны. Однако в жизни Виталий успел получить иную награду: он дождался и увидел своего внука Илью, который сегодня живет в Краснодаре.
Уехав из Михалина задолго до войны, Лиза получила хоть какой-то шанс затеряться в большом городе.
А вот для евреев, живущих в местечке, в городе Климовичи, такого шанса не было. Семья моего отца вместе со всеми оказалась в смертельном капкане.
Хорошо зная Михалин, я думаю: куда же можно было убежать из него? Через город Климовичи, в котором уже хозяйничали немцы, шныряли по закоулкам их помощники из местных, было почти невозможно. Направиться в сторону окружных деревень, жители которых знали, что за поимку еврея им положена награда? Даже, если большинство сельчан и не хотели в этом участвовать, то больше одного доносчика было и не нужно. Подвергать жизнь лишениям, мукам, если так мало надежды?
Может, поэтому, оставшись в Михалине, евреи смирились с мыслью о неизбежной смерти, тем более, если в семье были маленькие дети, старые родители.
У Беллы Стукало, второй сестры моего отца, и ее троюродной сестры Доры не было маленьких детей, поэтому родители буквально на коленях умоляли их бежать. И девушки решились…
Несколько месяцев блуждали они по лесам, пока не вышли к своим. Не счесть, сколько страданий, трудностей и страха им пришлось пережить, но остались в живых. После войны Белла уехала в Краснодар к своей сестре Лизе, решив быть рядом. Их дети, внуки и сегодня живут в этом городе.
Дора вернулась в Белоруссию. Ее дети и внуки в Израиле. Дочери Римма – в Ашдоде, Элла – в Ришон-Ле-Ционе, сын Ефим – в Холоне.
Вы можете теперь наглядно представить, что означало спасти жизнь? Не только свою, но и будущих поколений?
А вот оставшимся в Михалине не повезло. Галина, жена красного командира Ефима Стукало, приехала летом в Белоруссию с Дальнего Востока. Ее родные – в местечке. Родня мужа – в Михалине. Почему бы не отдохнуть после родов, тем более, что муж всегда на службе? А теперь куда с маленьким ребенком? Жена офицера не была трусливой, но и выхода никакого не видела. Никто не скрывал, что вот–вот начнут убивать евреев: об этом говорили все. Некоторые местные жители уже приготовили повозки. Только и ждали, когда освободятся еврейские дома. А кто был понаглее, начал грабежи.
В Михалине оставалось несколько еврейских семей. (В том числе и семья моего отца, мать Сара, сестры Злата и Хана, брат Муня). Всех сплотила общая беда и безысходность. Никто не знал, что делать и куда идти. События развивались молниеносно: началось уничтожение евреев.
В один из осенних дней 1941 года к дому моего деда направились немцы, вооруженные полицейские.


 

Они и раньше заходили, но никогда их не было столько много.
Побледнев от страха, Галина бросилась к детской кроватке, чтобы защитить ребенка. Но чем? Как? Бежать? Куда? И тогда она решила: врагу живой не сдаваться.
Как некогда древние евреи умертвляли себя на горе Масада, чтобы их не взяли в плен римляне, Галина, подхватив ребенка, стремглав через огороды побежала к колодцу. Он стоял как раз напротив дома Стукало. И, не раздумывая, с размаху бросилась в колодец…
Какой же мужественной и решительной была жена офицера, чтобы совершить такой геройский поступок! У нее не было оружия, чтобы вступить в бой с врагами. Но она не дала им убить ни себя, ни маленького сына Михаила. Не могла допустить, чтобы враги раздевали ее на краю могилы, издевались над ней и ребенком…
– Какие же вы вояки, если не можете справиться даже с женщинами, детьми и стариками, – кричали евреи в глаза палачам, – это с нами герои, но еще будете валяться у ног наших сыновей и внуков.
Полицейские, вне себя от ярости, пинками и ударами выбросили из дома и затолкали в общую колонну дедушку, бабушку, шестилетнюю Рахель –  самую младшую сестру моего отца. В тот день их расстреляли вместе с другими евреями местечка и города Климовичи. Расстреляли не только их, но и будущих детей и внуков, которые могли быть уже у взрослой Рахели.
Погибла Галина, жена Ефима Стукало, погиб их сын Михаил и вся его будущая ветвь, которая могла бы пойти дальше…
Вы думаете, трагедия нашей семьи закончилась в Михалине? К сожалению, нет.
Самый старший из сыновей, старшина Яков Стукало, под Минском попал в окружение. На еврея он не был похож. Богатырского сложения, светловолосый крепыш. Чем не шанс затеряться среди других красноармейцев? Но… Сколько бы евреев могли остаться в живых, если бы не повсеместные доносчики?
Как только немцы вступили в Климовичи, отщепенцы, соперничая между собой, стали предоставлять им списки евреев. Одни сообщали адреса и фамилии семей, проживающих на одной улице, другие – по всему городу. За эти услуги просили освободившийся дом, или вещи, снятые с убитых.
Якова выдал кто-то из его знакомых по лагерю. Возможно, один из тех, с кем он пытался выйти из окружения? С кем вместе отбивался, голодал… Выдали так называемые «свои». В надежде получить благодарность, а может, и жизнь. Может, кто-то и получил. Интересно, не мерещился предателю один и тот же сон, где Яков Стукало грозит ему с виселицы?
– Трижды вешали твоего брата. Даже веревка не выдерживала, обрывалась, – рассказывал позже сослуживец Якова моему отцу. Спрятавшись в мусорном ящике, он убежал из лагеря военнопленных и добрался до Климовичей.
За диким зверем не было такой жестокой погони, как за каждым евреем. И если бы не местные «помощники», жертв было бы намного меньше. После войны, заметая следы, они даже подсмеивались: «Разве евреи воевали? Они все в Ташкент удрали!»
Я не буду оперировать общими цифрами: сколько Героев Советского Союза из числа евреев, сколько выдающихся полководцев? Это хорошо известно! Скажу только, что все четверо сыновей из семьи Стукало ушли на фронт. И все четверо – красные командиры!
Григорий, Семен и Исаак братья моей мамы. В самом начале войны тоже ушли на фронт. Семь человек из нашей семьи – участники боевых сражений! Скажите, этого мало?
Два брата погибло у отца – Яков и Лазарь, у мамы – брата Григория убили под Вязьмой в 41-м году.

Помните стихотворение Александра Твардовского: «Я убит подо Ржевом»:

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете…»

Это и про него, моего дядю Григория. Какая разница, где он сложил голову: под Вязьмой или подо Ржевом?!
Семен и Исаак, получив многочисленные ранения, вернулись домой.
Мой отец находился на фронте с самого начала боевых действий, он участник керченского десанта.
…Явственно вижу, как при температуре воздуха минус 15 градусов, в бушующие волны Черного моря бросаются десантники. Среди них и мой отец! С вражеского берега – шквал огня, от взрывов все взлетает вверх. Счастливчики прорываются на берег.
А дальше – бои в Венгрии, Чехословакии, Австрии. Ранение одно, второе… После одного из них – гангрена правой ноги. Спасли с трудом. Только встал на ноги, получил тяжелую контузию в следующем бою.
В 1943 году, когда освободили Климовичи, заскочил на несколько дней домой. И был потрясен! Впервые узнал, что случилось с его семьей и со всеми евреями местечка. Советская власть долго скрывала всю правду об уничтожении евреев. Вначале руководители страны обещали населению, что шапками забросают врага на его же территории, потом стращали не поддаваться на провокации, а позже просто всех бросили. И, если белорусов, русских, украинцев немцы не трогали без причины, то все евреи были обречены. Мало того, что для их спасения на оккупированной территории ничего не делалось, так еще скрывалась вся правда. Пока сами евреи-фронтовики не узнали о страшном Холокосте еврейского народа, Москва молчала.
Озлобленный на врага, старший лейтенант Евгений Стукало, вернувшись на передовую, уничтожает в одном из боев более 20 фашистов. Это стало его личной местью! Вот тогда-то он получил орден Красного Знамени!
Как-то отца назначили начальником эшелона, в котором перевозили на фронт штрафников. По дороге один из них сбежал. Тогда, оставив за себя офицера, который был младше его по званию, отец ушел искать сбежавшего. Задержал его далеко от станции и доставил обратно. За что солдаты из штрафбата пытались перерезать ему горло несколько раз.
Наш отец был сильный и смелый человек, как и все из рода Стукало.
В отцовский дом он вернулся в 1946 году. Стал первым бригадиром вновь созданного еврейского колхоза. В Михалине возрождалась наша семья.
Пережив Катастрофу, приехала в Климовичи Александра Чарная. Ее выбрал в жены наш будущий отец! В 1946 году они сыграли одну из первых еврейских свадеб в Михалине, а в 1947 году родился я. Через пару лет сестра – Галина, которую назвали в честь трагически погибшей первой жены Ефима.
Мы – трое детей Евгения и Александры – родились в Михалине, сейчас все в Израиле. Я работаю инженером, руковожу группой специалистов на крупном автомобильном заводе. Младшая сестра Лиля – врач, как и ее спасшаяся во время войны тетя Лиза. Средняя сестра Галина – учительница, теперь на пенсии.
Выросли дети, подрастают внуки. Вот, кажется, и все. И так уже о многом рассказал. Ты же, Ефим, хорошо знал нашего отца! Твои первые заметки в районную газету были о бригадире Евгении Стукало, михалинцах. Помню, как ты приходил к нему со своим блокнотом. Я слышал, что ты снова недавно был в Михалине? Как он? Изменился?
– Изменился. Дом, в котором жил твой дед, а потом и вы, еще стоит! Но старого Михалина нет.

Когда уничтожили евреев во время  войны, местечко получило смертельную рану, 
но жило еще 50 лет…
Фото убираем
 






Михалин был
маленькой Палестиной


Лазарь  Лайвант, внук многолетнего председателя еврейского колхоза в Михалине Исаака Лайванта. Живет в Филадельфии, США.

«Шалом, уважаемый Ефим Давыдович Златкин. Прочел ваш очерк о Михалине. И не мог не написать.
Молодые горячие головы грезили о Палестине, уезжали в малярийные болота, осушали и на их месте строили кибуцы. Трудно сказать, почему мой дедушка не оказался среди них. Но уезжали в основном из больших городов, с сионисткой идеей. Может быть, у него ее не было, а может, не мог оставить родное местечко, бросить родных. Да и советская власть обещала вначале многое…
Короче, Исаак Лайвант – мой будущий дедушка, на окраине города Климовичи в 1922 году построил первый дом, посадил яблоневый сад из антоновок. Здесь, за несколько километров от города, еще не было ничего – ни будущего Михалина, ни большого сада, а дом уже стоял. И поля простирались до самого горизонта…
А вокруг жила еврейская городская беднота, обремененная многочисленными детьми, мелкими заботами, они копошились в маленьких двориках, почесывая головы от забот.
И вдруг, первый дом с левой стороны будущего местечка. Власть бросает клич, что все равны. И евреи? И евреи! А куда им малограмотным, говорящим только на идиш? Коверкающим русский язык. Но вдруг изменится жизнь к лучшему? Царя прогнали, говорят, все теперь равны. Стали записываться в колхоз.
Это городские евреи из больших городов умчались в Палестину, а в глухом уголке бывшей Российской империи о ней разве могли мечтать? Только евреи не были бы евреями, если бы не называли Михалин… маленькой Палестиной.
А разве это не так? Там осушают болота, здесь убирают кустарник, там учатся сеять, ухаживать за скотом, и здесь учатся сеять и ухаживать за скотом, там евреи – и здесь одни евреи. Там спешат на субботнюю молитву, и здесь в Михалине встречают шабат.
Только тогда они и думать не могли, что Палестина через несколько десятилетий будет отождествляться не с евреями, а со злом, терактами, арабами.
Дом у моего деда Исаака был самый большой. Сюда приходили еврейские колхозники на утренние планерки. А потом спешили на поля и фермы. Мой дед как председатель колхоза планировал работы так, чтобы справлялись с ними вовремя. Вначале не верили. Мол, какие вы, евреи, землепашцы? А когда научились обрабатывать землю, их начали ставить в пример. Где были лучшие доярки-орденоносцы? В Михалине! Где закрома ломились от хлеба? В Михалине!
Правда, находились «командиры» из райцентра, которые приказывали, когда надо сеять, убирать… Дед соглашался с проверяющими, но, как только они уезжали, командовал: прекратить все работы. И сеять тогда, когда земля поспеет, убирать тогда, когда колос нальется силой.
– Ты мне здесь Палестину не разводи, – шумит на него районный начальник в Климовичах.
Проходит лето, осень, а зимой тот же начальник уже хвалит деда за самые высокие урожаи, за то, что на ферме нет бескормицы…
Ты у меня спрашиваешь, как отразилась Катастрофа на нашей семье? Расскажу.
У моего деда было трое сыновей. Двоим – не повезло. Не каждый становится майором в 24 года, тем более – еврей. А вот Лазарь, средний сын, стал! И какая же была у него была горькая судьба? Погиб за три месяца до окончания войны. Через польский пограничный городок, где он был военным комендантом, прорывались немцы и их пособники. Военный комендант не обязан был в конце войны идти в горящее пекло. Есть офицеры ниже рангом. Но Лазарь уже знал о массовом уничтожении евреев, догадывался, что произошло с его родным Михалином.
– Никто из фашистов не должен перейти границу и скрыться в Германии! Никто! – приказал он подчиненным. Немцы и полицейские с невиданной яростью набросились на пограничников. До спасения – рукой подать! Вот она – Германия! С лесной опушки, как на ладони, красные черепичные крыши. Нужно только остановить этот беспощадный огонь… Но остановить нелегко! Это не просто бой! Это – последний бой! Что понимали с двух сторон!
Увидев, что часть диверсантов уходят к границе, майор вызвал огонь врага на себя. Надеялся, что его бойцы за это время успеют их обойти и закрыть дорогу вперед. Э-х – дядя, дядя, не прятался ты, пошел напролом! Врага остановили, границу никто не перешел!
А дядю Лазаря, в честь которого назвали меня, в расположение воинской части принесли на плащ-палатке: все его тело изрешетили автоматные очереди.
С двумя ранениями, тяжелой контузией добрался до местечка только самый старший Давид, мой отец.
Огромные яблони, которые выросли за прошедшие годы, стучали своими хрустящими антоновками в окно, словно приглашали выйти в сад. Здесь было так тихо и спокойно – тяжелые годы войны ушли куда-то прочь. В родном доме мой будущий отец набирался новых сил. Позже встретил мою маму, которая тоже чудом выжила в годы Катастрофы, а в 1946 году родился я.
Дом деда в отличие от других еврейских домов, не попал под бомбежку.
– Лучше бы он сгорел, – разводила руками моя бабушка, оплакивая двух сыновей. Дед Исаак, слушая причитания жены, тоже ломал руки. И не только из-за погибших сыновей. Он никак не мог примириться с мыслью, что нет больше еврейского Михалина, что большинство тех, с кем он работал, жил, встречался в местечке – всех, всех расстреляли. Все михалинцы – в котловане. А молодые, горячие парни, надежда и будущее местечка, остались там, в военных окопах, как и его два сына.
Дед Исаак очень переживал, но держался, мужчина ведь. Он хотел еще вернуть к жизни израненное детище – еврейский колхоз «Энергия». Это стало делом его жизни. И вернул!
Колхоз возрождался, словно птица Феникс. Это было невероятно! Рядом – в Милославичах, Хатовиже, Родне, где до войны были еврейские колхозы, ничего не восстанавливалось. Как и повсеместно по всей Беларуси. Нельзя было склеить то, что разбито.
А в Михалине собирались уцелевшие жители бывших местечек: создавался новый коллектив! Более десяти лет после войны еще работали на полях. В составе «Энергии» были уже не только евреи, но и местные белорусы. Жена еврея-офицера Исаака Злобинского, умершего от фронтовых ран, Зинаида стала дояркой. Как и Вера, жена бывшего жителя местечка Милославичи Ильи Кугелева. Приходили на работу из соседних сел, из города.
До средины пятидесятых годов колхоз в Михалине носил довоенное название – «Энергия». Но постепенно оставалось все меньше и меньше от прежнего еврейского колхоза. В 1955 году его укрупнили, соединили с близлежащими соседними хозяйствами и переименовали в колхоз имени Карла Маркса, а дедушку отправили на пенсию.
– Так все и закончилось?
– Да, так все и закончилось. Мечта еврейских колхозников иметь свое хозяйство лопнула, как мыльный пузырь. В 1957 году я был последний раз в Михалине, а через год мой дед Исаак умер. Его жена, яркая колхозная сподвижница – моя бабушка Сара,
уехала к дочери в Щорс…
– Прошло 50 (!) лет, а не можешь забыть Михалин?
– Не могу! Это был не просто Михалин, он был центром нашей еврейской жизни. А в ее центре – наш дом. То уважение, которое люди испытывали к дедушке, передавалось всем нам.
– Я скажу больше! До конца девяностых годов мы жили напротив бывшего вашего дома. Знаешь, как в Михалине называли женщину, которая его купила? Лайвантихой! На протяжении многих десятилетий даже никто не знал ее имени, называли по фамилии твоего деда.
– Для меня Михалин остался за каким-то розовым горизонтом, где я игрался с сыновьями Малаха Ошерова, Зямы Любан. Помню среди коренных михалинцев семьи Стукало, Златкиных. Ты из этих Златкиных?
– Мой дед и отец до войны жили в Михалине, вернулись сюда после нее. Да, мы коренные михалинцы!
– Ваши воспоминания будут читать многие бывшие жители местечка. Расскажите о себе, о вас всех.
– Я внук Исаака, живу в Филадельфии, куда мы все приехали из бывшего Советского Союза. Отец умер рано, в 1993 году. Мне пошел восьмой десяток, но жизнь продолжается. Внучка Исаака, Мира Давидовна Алексеева-Лайвант, в Бостоне. Вторая внучка Ася Матвеевна Каган живет в Минске (ее мама София – единственная дочь Исаака и Сары).
Порадовался бы мой дедушка, узнав о своих правнуках: Игоре Алексееве из Москвы, Евгении и Борисе Лайвант из Филадельфии, Алексее Кагане - в 2015 году переехал из Америки в Израиль. Идут в жизнь праправнуки Исаака – Анна и Павел Алексеевы в Москве, Давид и Марк Лайвант в Филадельфии.
Я мысленно вижу большое семейное дерево с многочисленными ветвями. Оно было посажено моим дедом в Михалине. Там его корень, там появились и первые ветви.
– А новые корни и новые ветви выросли позже в Москве, Америке и, наконец, добрались до Израиля. Я думаю, ваш дедушка, председатель еврейского колхоза, был бы приятно удивлен тем, что его правнук, как тогда говорили, в Палестине – в сегодняшнем Израиле.
– Я думаю, был бы более… обрадован!
– Я совсем недавно приехал из Михалина, на месте вашего дома стоит большой новый дом. А рядом пустырь, на котором растут желтые цветы. Как мне сообщили местные жители, их никто не сажает. Сами растут. Вначале их вырубали, но они снова появляются каждую весну. Оставили их в покое: растут и растут…
– Разве вы не знаете, что желтый цвет, цвет разлуки? Цветы, видимо, скучают за вашими. Вы все ведь уехали, - многозначительно поднимает палец Людмила, моя знакомая со времен михалинского детства.

Я сорвал букетик желтых цветов, взял с собой их в Израиль. Они долго не засыхали…





 

И меня бы не пощадили

Галина Климова (Златкина) (на фото), родилась в послевоенной Москве. Наш общий прадед Моисей Златкин родом из местечка Прянички Климовичского района. Летом 2016 года Галина вместе со своей семьей – с мужем Сергеем Надеевым, сыном Ярославом и его женой Наташей – впервые приехала в Прянички и в Климовичи, чтобы увидеть эти места, подышать воздухом, которым дышали ее предки, поклониться своим родовым корням. Пишет стихи и прозу, автор пяти поэтических сборников, романа «Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и прозе». Работает в журнале «Дружба народов». Живет в Москве.
Я полукровка: папа – еврей, мама – русская. Меня воспитала и вырастила русская бабушка Феня, Федосья Захаровна Сидорова. И вот ведь какой удивительный случай: моя Феня – кацапка из белорусского села Доброе, что находится всего в 20-30 километрах от местечка Прянички. Вот какая география судьбы!
Феню еще в младенчестве увезли в Сибирь, куда переселилась вся их семья в поисках куска собственной земли. Бабушка считала себя сибирячкой! Сибирячкой называла себя и родившаяся в Сибири моя мама. За этим словом стоит не только место рождения, но и характер, и судьба, и жизнь.
Мама, Анна Романовна Златкина – профессор, известный гастроэнтеролог, заслуженный деятель науки России. Не зря моя полуграмотная бабушка мечтала, чтоб ее дочь «ходила в белом халате». Так и случилось.
Отец, Даниель Златкин – московский инженер–строитель, десятилетиями отстраивал столицу, строил также дома отдыха и санатории на Кавказе и в Закарпатье. Многие годы, живя в Москве и став литератором, я не касалась еврейской темы. Но отцовские корни меня позвали…
Климовичский мещанин Файбус Мовшевич Златкин, 1887 года рождения – мой дед. Его жена Хая Лейбовна Златкина, 1886 года рождения, из Галиции – моя бабушка. Почти всю жизнь они прожили в Николаеве, на Украине, а я – под Москвой и в Москве. Но мои еврейские корни – на климовичской земле…
Первым импульсом искать еврейских родственников послужил случай, произошедший со мной в 2006 году, когда с группой российских писателей я была в Китае, в Харбине. Со слов моего отца, которого к тому времени уже не было в живых, я знала, что родной дядя моего отца (и мой двоюродный дедушка) – Соломон Златкин жил с начала 20-го века в Харбине – в самом русском из всех китайских городов – и служил кантором в Главной еврейской синагоге. Больше ничего я не знала о Соломоне, но решила поискать его могилу. Мы вместе с поэтом Риммой Казаковой приехали на еврейское кладбище вблизи Харбина, и ровно через полчаса – судьба, наверное, вела! – я увидела на коротко стриженом газоне старую могильную плиту, где было написано:

Кантор главной синагоги
свободный художник
Соломон Моисеевич Златкин
Умер 24 ноября 1953 года
17-го Кислов 5714 г.

Второй раз мы услышали о Соломоне в начале Перестройки, когда моя мама вернулась после медицинской конференции из Австралии, из Сиднея, где ее коллега, выходец из Харбина, спросил напрямик:
– У вас есть или, может, были родственники в Харбине?
– Родной дядя моего мужа!
Тогда уже можно было не скрывать, что есть родственники за границей. От австралийского профессора мама узнала, что Соломон был знаменитым кантором, у него был удивительной красоты и силы голос. В Харбине его слушали такие певцы, как Шаляпин и Вертинский.
Этот случай положил начало моему семейному роману «Юрская глина», написанному в форме путеводителя по семейному альбому. Меня очень интересовала отцовская линия. В книге я рассказала все, что знала о прадеде Моисее, сапожнике из местечка Прянички, о роде Златкиных. Я не подозревала, что это только начало… Хотя, когда писала о канторе Соломоне, надеялась, что кто–то из Златкиных еще жив.
В моей книге есть такие строки: «Должно же остаться что-то кроме могилы? Может, хранится в харбинских архивах и ждет, если не меня, то моих внуков? Ведь не последним же человеком в городе Харбине был кантор Главной синагоги, свободный художник Соломон Златкин?»
Интуиция меня не подвела. Почти в то же время в Израиле вышла книга Ефима Златкина «От Михалина до Иерусалима». О существовании Ефима я и не подозревала. Его книга написана тоже в форме семейного альбома. Не знаю, кто нас свел? Бог, судьба… Но Ефим – вот кто откликнулся! – нашел меня через Интернет.
Мы – троюродные сестра и брат. При первой же встрече почувствовали не только кровное, но и духовное родство. И тогда же решили отправиться двумя экспедициями (московской и израильской) в Прянички, где жил наш общий прадед Моисей и 13 его детей.
Какие чувства мы испытали – это разговор особый! Словно увидели историю своей семьи, почувствовали токи родового древа и его корни, уходящие в далекое и неизвестное прошлое.
Еврейские местечки, переселение евреев из Польши в Россию, Белоруссию, а до того в страны Западной Европы, оттуда в Иерусалим. Дорога наших предков длилась века. Евреи всегда в дороге (вот почему мне дома не сидится!). Эта же дорога позвала нас в Белоруссию.
Как бы не были глубоки мои переживания и размышления о судьбе рода Златкиных, как части еврейского народа, все же я была потрясена не этим.
А когда на окраине Климовичей впервые подошла к скромному одинокому обелиску… На памятнике – лишь несколько полустертых строк на идиш и скупая надпись на русском языке: «Советские граждане». Даже не названы имена расстрелянных. Сколько еще времени должно пройти, чтобы люди стали людьми – и живые, и мертвые?!
Смотрю на пожелтевшую страничку климовичской газеты с фамилиями расстрелянных евреев: среди них родные братья моего деда Файбуса и Соломона: Хаим и Айзик, их жены и дети.
Я побывала во многих странах и городах мира, и везде, по всему свету, я искала вас, мои дорогие Златкины!
И где нашла? В безымянной могиле в Белоруссии, почти на границе с Россией. В Израиле, где живут Ефим и трое его братьев со своими детьми и внуками.
Я, православная христианка, русская, остро почувствовала, как шумит и волнуется моя еврейская кровь. Если бы я родилась до войны и жила в Климовичах, точно также была бы уничтожена со всеми Златкиными и с другими евреями. Меня бы тоже не пощадили. И у меня не родился бы сын Ярослав, а у него его дети – мои внуки Даниил и Георгий. Как не родились дети, внуки и правнуки у многих из расстрелянных здесь и погребенных в этом котловане.
В Израиле уже двадцать лет живет моя двоюродная сестра Элла Новальковская (ее мама Анна – тоже Златкина) со своей многочисленной семьей – четыре поколения. И вот теперь еще появились четверо троюродных братьев: Ефим, Яков, Сергей и Григорий! Все – Златкины, как и мой дед, как мой отец, как и я (до замужества). Я долго искала родственников. И нашла. Чему несказанно рада!
Вы еще не догадываетесь, куда я помчалась в первый же день своего приезда в Израиль? Конечно, к родным, к новым братьям! Очень жаль, но ни мой дед, ни мой отец уже не узнают, что мы все-таки нашлись. Не разминулись в этой огромной жизни. Мы побывали в Пряничках и в Климовичах, но нам уже никогда не встретиться с теми «советскими гражданами», оставшимися в безымянных могилах…
Мой отец, старший лейтенант Даниель Златкин, прошел войну: был сапером, служил в разведке. Он выжил. Но он мало что знал о Катастрофе большой семьи Златкиных, к которой принадлежит и наша ветвь через Файбуса, в 14 лет ушедшего «в люди» из местечка Прянички. Мы называли его – дедушка Федя.


Об этой трагедии я узнала
только в 2016 году.

;

На глазах моей мамы
расстреляли
ее трехлетнего сына

Анна Воронова, родилась в 1947 году в городе Климовичи. Брат-близнец Михаил Шур сегодня живет в этом городе, директор 1-ой средней школы. У него – двое сыновей, один из них – в Израиле. Аня в 18 лет уехала в Ленинград, вышла замуж за жителя Климовичей Иосифа Воронова. В 1993 году приехала в Израиль вместе с двумя дочерьми. Имеет трех внуков.

 
– Все годы наша мама Этка Натапова не любила вспоминать, как она, одна из немногих, спаслась от неминуемой смерти. Скорее, не могла вспоминать. Но во сне всегда страшно кричала. В этом крике было что-то ужасное, нечеловеческое.
Немцы наступали очень стремительно, но большинство евреев успели оставить город Климовичи. А мой дед Моисей, отец мамы, не спешил.
– Немцы нас не тронут. На кого я оставлю дом и свою лошадь? –  недоумевал он.
Короче, никуда они не уехали. Когда немцы вошли в город, сразу же взялись за евреев. Тем более, что у них появились помощники из местного населения. Каждому еврею приказали нацепить желтые метки. Стали гонять на тяжелые земляные работы. Запрещено было все. Запахло смертью.
Бежать? Но, как и куда? У моей мамы – немолодые родители, маленький ребенок…
– Мальчика я возьму к себе. У меня много детей, он будет незаметным среди них. А вы постарайтесь поскорей уйти из города, – предложила соседка Румянцева, очень добрая женщина.
Уже были составлены списки евреев, за каждым наблюдали полицаи, казалось бы, вчерашние друзья. В один из дней, как всегда, дедушку и мою маму отправили на работу. И в этот же день в городе началась акция по уничтожению евреев. В дом к бабушке ввалился полицейский. Ударами сапога, выбросил ее во двор. Увидев, что внука нет, зарычал, как собака.
– Жидовка, куда ты его спрятала? – орал он на всю улицу.
Хорошо зная, что наша семья дружила с белорусской семьей Румянцевых, отправился к ним. Местные подонки были более коварны, чем немцы. Наставив ружье на соседку, полицейский кричал, чтобы она отдала ему жиденка (так он его называл), иначе он перестреляет всех ее детей прямо сейчас.
И в это время из тайника, куда спрятали мальчика, показалась черненькая головка испуганного ребенка.


 

– Моисеевна, всех погнали на расстрел. И твоих
вместе со всеми, – прибежала к маме с растрепанными волосами ее знакомая. Мама и дедушка помчались за город.
Не думали ни об опасности, ни о себе: бежали со всех ног к месту расстрела. Но в последний момент остановились, заскочили в какой-то сарайчик. Моя мама, Этка Натапова, рванулась к выходу, увидев, как вдалеке повели к яме ее сына и мать.
– Стой, им уже ничем не поможешь. Живые должны дальше жить, – успел схватить ее за руку отец.
Кошмар продолжался несколько часов: совсем рядом расстреливали всех знакомых евреев. В то же время люди, с которыми они жили в одном городе, ходили по одним улицам, разговаривали, улыбались… В Климовичах, в нескольких километрах от трагедии – как будто здесь ничего не случилось – продолжалась обычная жизнь. Местные полицейские, поджидая очередную группу евреев для расстрела, хохотали, глушили из горла водку, курили махорку.
Моя мама чуть не сошла с ума. Видя это, она до костей изгрызла свои руки. Дед Моисей крепко прижал ее к себе, зажал рот и не давал вырваться. Ночью огородами вернулись домой, чтобы забрать какие–то вещи и срочно уйти. Но в окно увидели, как к дому приближаются немец с полицейским. Обнаружив, что не расстреляли еще двух евреев, начали их искать. Моя мама услышала, как полицейский громко уверял немца, что беглецы могут прятаться дома. Успели выскочить в окно. К счастью, густая и высокая картофельная ботва была не скошена. Спрятались в ней, сидели в темноте неподвижно. Полицейский, стреляя во все стороны, бегал вокруг дома, злился, кричал, угрожал, что если найдет, будет резать на куски… Что оставалось делать? Надеяться на Бога и на судьбу.
Поползли на четвереньках по картофельному полю. Когда-то дедушка сделал в ограде маленький лаз, который выводил на соседнюю улицу. Как он сейчас помог! Уходили огородами, маленькими улочками, старались до рассвета добраться до леса. Блуждали долго. Вышли на партизан. Маму они готовы были взять с собой, а дед был в тягость. Лесом пошли дальше. Никаких подробностей своего лесного путешествия мама не рассказывала. Знаем, что они как-то добрались до Узбекистана, где жили родственники.
Пишу об этом и не могу представить, как можно было уйти из Белоруссии, которая была под немцами. Идти по территории, занятой врагом, полицейскими, без еды, воды, одежды? Видимо, была судьба остаться в живых.
В Климовичи они вернулись в 1946 году. Чужие люди заняли наш дом: некоторое время жили вместе с ними. Потом уехали.
Мама вторично вышла замуж. В 1947 году родилась я и мой брат-близнец Михаил Шур. Мы, дети, жили, как и все наши ровесники, не вникая в семейную трагедию. Знали, что наша мама – одна из немногих – спаслась в день расстрела.
Все это уходило в прошлое. Жизнь требовала жить сегодняшним днем. Я рано уехала в Ленинград. Появилась семья, дети, а позже и внуки. И я переехала в Израиль.
Сейчас осмысливаю: в нашем роду никогда не было близнецов. И вдруг двойня! Случайно? Думаю, нет! Мой брат и моя бабушка Хая были расстреляны вместе, а через шесть лет я родилась вместе со своим братом. Чудо! После трагедии… Каким еще словом это можно назвать?

 

Второе чудо: мой брат Михаил и его жена Галя словно вернули к жизни первенца нашей мамы, назвав своего второго сына его именем.
Гена Натапов расстрелян,  Гена Шур – такой открытый, прекрасный человек сегодня в Израиле.
Не понимаю, как наша мама все годы жила с такой острой болью, прятала ее внутри себя, как будто ничего и не было.
– Вы слышите, вы меня слышите? Моя Анечка пошла уже в четвертый класс. Вы слышите, вы слышите меня? Мой Мишенька, такой хозяйственный мальчик, – все говорит, не переставая, своим покупателям Этка Натапова в Михалинском магазине.
У нее никто про детей никогда и не спрашивает – все заняты своими делами. Но она говорит каждый день, каждому новому покупателю.
Я позже узнал и увидел ее детей, но как их зовут узнал намного раньше. Знали про них все – и я, и другие михалинцы. Часто забегая в этот магазин (он стоял напротив нашего дома), хорошо помню ее трескучий голос. Она была маленького роста, очень подвижная. Успевала быстро обслужить посетителей и рассказать все новости.
Я и раньше задавал себе вопрос: почему у Этки, такой милой и обаятельной женщины с грустными глазами за толстыми стеклами очков, такой трескучий голос?

Никак не мог вспомнить, что он мне напоминает? Пока не понял: треск бесконечных автоматных очередей. Так они глубоко врезались в память, что и ее голос стал похож на них.
;


В Пряничках расстреляли
нашу семью


Белла Когай, живет в Новороссийске. Мать Беллы, Злата Златкина, двоюродная сестра моего отца Давида. Мой дед Залман и ее дед Айзик – родные братья.

Я родилась в 1946 году в Перми. Но мне и моему брату Борису кажется, что мы значительно старше. Мы продолжаем жить жизнью… нашей мамы Златы. Ибо до мельчайших подробностей помним все то, о чем она нам рассказывала множество раз.
Мы никогда не видели Прянички, но зримо представляем это белорусское село, окруженное лесами на берегу реки Остер. Более десяти километров прошла отсюда наша мама до железнодорожной станции. В двадцатые годы она уехала отсюда в город Николаев, где жил ее дядя Файбус, брат нашего деда Айзика. Выйдя замуж в Николаеве, мама приезжала до войны в Прянички, забрала с собой младшую сестру Гисю. Из рода Айзика Златкина они только вдвоем и спаслись….
Когда началась война, мама с Гисей из Николаева эвакуировались в Пермь, где и остались. Там родились мы и наши дети. Сегодня род Айзика насчитывает несколько десятков человек, мой сын Леонид составил семейный сайт.
Лев Златкин, самый младший сын Давида, к сожалению, рано умерший, тоже создал семейный сайт, начиная его от рода Залмана, брата Айзика. И как только были названы общие имена и фамилии, два сайта соединились в один. Так встретилась линия уральских Златкиных и белорусских. Есть еще – род Фейбуса, его дети, внуки, правнуки, живущие в Москве, Израиле. Осталось только их имена и фамилии занести в общий сайт. И тогда соединятся уже три линии.
Живет род моего дедушки Айзика! Хотя он сам, его жена и младшие дети погибли в Пряничках. Нам даже известно, как это было. Свидетелем их смерти стал старший сын Айзика – Арон.


(На фото старший лейтенант Арон Златкин – свидетель расстрела своей семьи в Пряничках.)
_________________________

Выходя из окружения осенью 1941 года, он оказался на границе Белоруссии и России, недалеко от родного местечка. Отпросился, видимо, у старшего командира, чтобы навестить близких. По памяти привожу его письмо, которое он успел прислать с фронта своей сестре – моей маме. Его долго хранили, перечитывали. За долгие годы даже выучили наизусть.
«На рассвете я пришел в Прянички. Смотрю, к селу направляются вооруженные полицейские и немцы. Их было много, целый отряд. Я успел вскочить в большую рассохшуюся бочку. Через ее расщелины я видел, как они вошли в дом моего отца, как возле дверей расстреляли брата Генуха, как погнали всех – отца Айзика, его жену Беллу, моих братьев и сестер к приготовленной яме. Видел, как их подводили к ней и расстреливали всех, один за другим. Видел, как расстреляли евреев Пряничек. Одна светловолосая девочка, словно птица, вспорхнула надо рвом и бросилась бежать. И сколько в нее не палили, так и не попали». Старший лейтенант Арон Златкин продолжал воевать дальше, мстил за смерть своих родных до тех пор, пока сам не погиб в 1943 году.
После войны мама и ее сестра Гися приезжали в Прянички, чтобы на месте узнать, как все было. Им рассказали, что, когда одни полицаи убивали евреев, другие поджигали их дома.
.В местечке Прянички Златкины жили с конца, а может, и со средины 19-го века. И вот такая трагедия: под корень!
 

 «Жди меня, и я вернусь…»
В тексте без запятой- после меня
Феликс Любан, бывший житель Михалина, сегодня живет в Германии.

На улице моросит дождь. Он идет и идет, не перестает: то сильнее, то слабее. От сырости землянка не спасает, но защищает от дождя. Уже четыре года живет в ней Сима, вернувшись в местечко. Не одна. С двумя сыновьями.
В колхозе «Энергия» было немало хороших и работящих парней, но Симе, новой лаборантке на животноводческой ферме, приглянулся Зяма Любан. Как жар-птица, рыжий. И такой же характер – огненный. С детства любил лошадей, коров, землю, природу, как и она. Какие удивительные вечера стояли в Михалине, когда Зяма провожал Симу с работы!
Поднимался еврейский колхоз, а вместе с ним и люди. Вскоре влюбленные поженились, родился старший сын. И вдруг война.
 Трем колхозникам, в том числе Зяме и Симе Любан, поручили перегнать стадо коров в Тульскую область и сдать в местное хозяйство. Легко сказать, сдать. Дорога дальняя, бомбежки, пыль, коровы не могут идти не доенные. Стадо в 80 голов! Как их подоить, когда горло пересохло от жажды? Нет воды, нет еды. К вымени коровы притронуться нельзя: переполнено молоком. Это было подвигом – пройти такой путь пешком, под обстрелом. Но кто про подвиг тогда думал или говорил? В селе Ясная Поляна, на родине Льва Толстого, стадо передали местному колхозу.
Ушел на фронт Зяма. Сима уехала в тыл. Закончилась война, каждый день молодая жена ждет весточки от мужа. Сначала в Узбекистане, где была во время эвакуации, потом в Михалине, куда вернулась в 1944 году. Два года прошло после окончания войны, а мужа все нет и нет.
– Сима, может, зря ты столько ждешь? Уже 1947 год! Ты еще молода. Есть одинокие мужчины, которые потеряли жен и детей. Может, подумаешь, как устроить свою жизнь? – говорят ей знакомые. Что может ответить Сима? Да ничего. Поймут ли? Улыбается и, чтобы отстали с советами, читает стихотворение Константина Симонова:

«Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера…»
И добавляет: «Я тоже буду ждать даже тогда, когда другие уже не ждут...»
.
 

И дождалась! Дождалась! Что больше помогло: женская верность, преданность, любовь? Или везение? Или судьба? Только один наш отец из трех братьев Любан вернулся домой. И то не сразу. После окончания войны его направили в Тегеран, где задержали на два года. Тогда и перестали приходить письма. Другие уже не ждали, не верили, что Зяма вернется в Михалин, а Сима ждала и верила.
Ты вот написал про меня рассказ: «Рыжик». Я прочитал и… прослезился. Не стесняюсь признаться в этом я, подполковник в отставке.
– Я тебя ждала бы всегда, а не семь лет, – помню, как говорила отцу наша мама. Вспоминаю ее слова. И строки из стихотворения «Жди меня», которое, как мама, полюбил и я тоже:

«Ожиданием своим
Ты спасла меня.
 Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, –
Просто ты умела ждать,
Как никто другой…»

   Представляю, как мой отец вчитывается в это известное всем бойцам стихотворение. На фронте. Конца войны не видать, о семье ничего не известно. Это одна картинка. Другая. Маленькая землянка в центре Михалина. В ней двое маленьких детей и мама, которая пять военных лет ждет мужа. После окончания войны – еще два года. Третья картинка. Из Ирана до станции Климовичи мой отец добирается два месяца. Продает одежду, сапоги, чтобы как-то прокормиться и оплатить такую длинную дорогу. Уже совсем рядом, в нескольких километрах от Михалина.
Солдат Зяма Любан прошел тысячи военных километров, а последние преодолеть не может. Дом совсем рядом, а он на вокзальной скамье, обессиленный, в горячке. Попросил кого-то сообщить семье, что здесь…

И последняя картинка. Перед глазами мама. Она стоит в телеге. И гонит, гонит коня. Ее золотые волосы развеваются на ветру. Она молит Бога только об одном: «Успеть, успеть, успеть». И успела: привезла отца домой, выходила его…
Они родили еще мою сестру Иду, потом –  меня. На месте землянки построили домик, посадили сад. А дальше, ты знаешь. Все вместе жили в Михалине.

– Знаю, все знаю. У самого младшего из детей Зямы и Симы уже внуки. Это у тебя, Феликс! Как и у твоих братьев Ефима, Владимира, сестры Иды. Не зря ваша мама так гнала коня по дороге. Не зря она стояла во весь рост в телеге и, чтобы не упасть, намертво сжимала в руках вожжи.

Если вы еще считаете, что еврейские женщины неженки, то ошибаетесь. Может, они где-то и были такими, но только… не в нашем Михалине.




Ма-ме-ле, ма-ме-ле


Яков Златкин, родился в 1949 году, мой родной брат. В Михалине жил до окончания школы. Первый из пяти братьев стал студентом, поступив в Куйбышевский авиационный институт.
Был начальником цеха на крупном авиационном предприятии. В Израиле с 1993 года, более двадцати лет работает без перерыва на одном из заводов страны. И здесь руководит ответственным участком! Жена Генриетта, сын Дмитрий, дочь Эльвира, имеет внуков. Живет в Ашдоде.

Наш отец весь в бинтах горел в бреду.
И шептал горячими губами:
Мама, мама! Я к тебе приду, приду!
Только ты …, только ты отойди от ямы…

Эти строки написал автор книги –  мой старший брат Ефим. Они мне вспомнились, когда я стал готовить свои воспоминания об отце и его семье. Наш отец – Давид Златкин, всю жизнь страдал, потеряв мать, брата и двух сестер. Нам он старался не показывать свою боль, держал в себе, не мог расслабиться. За ним стояла семья из семи человек.
 
Наш отец Давид Златкин с внуком
________________________________________


– Ты – железный,  –  шутила наша мама, имея в виду его выносливость и твердость.
Отец, или Батя, как мы его называли, и в самом деле был «железным». Он был «начинен» таким количеством осколков, что в это нельзя было поверить ни ему самому, ни врачам, ни нам, детям. Наличие множества белых точек, квадратиков, треугольников на рентгеновском снимке, не вызывали никаких сомнений в большом количестве железных осколков в его теле. Рядом разорвалась мина!
Как-то мы подсчитали: более полусотни! С этими осколками он сроднился за годы своей жизни. Ни одна операция не могла освободить его от них. Так и жил с ними. Но осколки отца особенно не беспокоили, видимо, прижились. Хотя задолго до наступления дождей, он всегда начинал стонать. Осколки очень остро реагировали на непогоду.
Руки, мои руки, – заворачивая их в старые шарфы, отец ходил и ходил по дому. Но еще больше стонал и скрежетал зубами, когда спал.

 
Давид Златкин возле братской могилы
перед отъездом в Израиль
________________________________________________
– Ой, мамеле, мамеле, – слышали мы постоянно ночами. Или вдруг называл незнакомые нам вначале имена, которых будто звал откуда-то: «Му-ня»,
 «Зла-та», «Хане-ле».
Позже мы узнали – так звали его родного брата и сестер, расстрелянных в Климовичах. А всего из его семьи расстреляли 13 (!) человек. Именно где, он так и не узнал. В котловане за городом?

 

В силикатном карьере? Или на еврейском кладбище? В этих трех местах расстреливали климовичских евреев. Отец считал, что его семья была уничтожена именно в котловане за городом, но точного места он не знал. И как с этим было жить?
Поэтому даже такой «железный» человек, как наш отец, который днем всегда держался, десятилетиями скрежетал зубами и стонал: «Ма-ме-ле, ма-ме-ле». А как нам, детям, было рядом с ним?

 

Зачем долго говорить о Катастрофе, достаточно было взглянуть на исполосованную шрамами руку отца,
на белые пятна (горел в танке) по всему телу, услышать его плачущий по ночам голос: «Ма-ме-ле, ма- ме-ле…». Не зная войны, мы ее проклинали. Плакали вместе с отцом по его маме Саре, брату Муне, сестрам Злате и Ханочке, по всем его родным.

Список расстрелянных из семьи нашего отца:

Златкина Сара Давыдовна, 1906 г.р. – мать.
Златкина Злата Залмановна, 1926 г.р. – родная сестра.
Златкин Муня Залманович, 1930 г.р. – родной брат.
Златкина Хана Залмановна, 1938 г.р. – родная сестра.
Златкин Генух Айзикович, 1906 г.р. – двоюродный брат.
Златкина Софья Генуховна, 1931 г.р. – племянница.
Златкин Айзик Моисеевич, 1886 г.р. – родной дядя.
Златкина Белла Лейбовна, 1886 г.р. – жена родного дяди Айзика.
Златкин Хаим Маисеевич, 1875 г.р. – родной дядя.
Златкина Бася Айзиковна, 1923 г.р. двоюродная сестра.
Златкины Хая, 1906 г.р. Марик – 1932 г.р., Гирша – 1934г.р. – близкие родственники.
 Некоторые мне говорят: боль с годами может уйти. Нет!

Она не уходит! Наоборот, от отца – к нам переходит.




Семейная история
по имени Жизнь

Тамара Богачева, бывшая жительница города Климовичи, сейчас проживает в Израиле, город Нагария.

В Белоруссии во время войны уничтожили около 80 процентов еврейского населения. Можете представить себе густой лес, а потом его вырубили? Остались лишь редкие просеки. Здесь растет одно дерево, там второе… Но даже деревья страдают от ветров, бурь, наводнений в
одиночестве. А человек?
После войны возвраща-
лись домой фронтовики и беженцы, люди, спасшиеся в тылу. Самое главное для раненых, контуженных, одиноких, для всех – было создание семьи. Легче было обнаружить иголку
в стоге сена, чем найти  себе  пару. Знакомили соседи, родные, нередко помогали случай или судьба. Кто познакомил наших родителей, не знаю. Думаю, судьба.
До войны наш отец жил в крупном еврейском местечке Милославичи. Отсюда ушел в армию, а потом на войну. Вернулся – все разорено, все – чужое. Из бывших еврейских соседей… единицы. Но жить как-то нужно, обустраиваться, приходить в себя после контузии.
Лучше всего – в родных местах, где родился и вырос, пошел в школу, начинал работать. Вот только одиноко и грустно ему вечерами в Милославичах: мало молодежи, в основном, одни старики.
– Григорий, одна девушка приехала в Климовичи! Фронтовичка! Красавица! Таких девчат я давно уже не видел, – как-то сообщил ему один из родственников.
Добрался пешком, автобусы не ходили. Городок маленький, нашел возможность встретиться через друзей. Познакомились, пообщались, поговорили. Григорий смотрел на эту девушку с лучистыми глазами и не мог поверить, что она прошла войну. Но ее твердый взгляд говорил о том, что в жизни, она видела столько, сколько не видел еще каждый мужик… А Стэра? Она сразу же почувствовала надежность и мужскую уверенность в Григории. Но он снова вернулся в местечко.
– Пока ты отсиживаешься здесь, уведут ее из-под твоего носа, – не унимался участливый родственник. И снова пешком за 25 километров в Климовичи. Григорий и Стэра долго гуляли по городскому парку. Стремились понять друг друга, им обоим хотелось семейного тепла и уюта.
– После военной гимнастерки, которую не снимала пять лет, мне было очень трудно привыкнуть к гражданской одежде. Долго не могла поверить, что началась новая жизнь, – рассказывала Стэра Григорию.
Ей нравился этот тихий сержант, прошедший, как и она, огонь и воду. Подруги предупредили: «Еврейских парней – раз, два и обчелся. Среди нас уже есть одна охотница на него, если ты будешь долго думать…».
А танкист? Он не хотел обидеть девушку своим словом или поступком. Но вскоре сделал ей предложение. Так это было или нет, кто знает сейчас?
Только наша мама частенько посмеивалась над тем, как отец приходил к ней на свидание за 25 километров из Милославичей. Отец с ней не спорил. Прожили они вместе до 1972 года.

Маме было всего 53 года, когда она умерла, война ее догнала.








Старшие сержанты
Великой Отечественной


Михаил Леин, родной брат Тамары Богачевой, живет в Израиле, г. Нагария.

Мы никогда не считали своих родителей героями. Наоборот, мне и двум моим сестрам казалось, что отец и мама слишком незаметные.
Они никогда не щеголяли своим военным прошлым. Другие фронтовики десятилетиями находились в центре внимания, а наши родители всегда были за кадром. Вот ты сам, корреспондент городской газеты, сколько раз писал о них? Не можешь ответить. Тогда я тебе помогу: ни разу.
Наши родители о своем боевом прошлом не кричали на всех перекрестках, хотя оба – старшие сержанты. Таких семей в нашем городе были единицы. Наша мама никогда не любила вспоминать то тяжелое и страшное время, которое пришлось пережить ее родителям, младшим братьям и сестрам, и ей.
Война, как известно, началась 22 июня 1941 года. А через пять дней лаборантка районной больницы Стэра Кукуй ушла на фронт. Она не была врачом, не была медицинской сестрой. Всего лишь, медицинская лаборантка. Могла свободно уехать в тыл. Под пули и снаряды в 19 лет она могла не спешить. Только тогда это была бы уже не наша мама.
Дорогие мои, вы знаете, что такое быть сестрой медсанбата? Это же на передовой, где одни умирают, а другие выживают. Где болеют за каждого раненого, и до крови искусаны девичьи губы, когда вывозят умерших из палаты. Где фронтовые сестры после смены приходят в операционные отделения, чтобы сдать свою кровь. И постоянно!
Сколько же «кровных братьев» появилось у Стэры с июня 1941 года по октябрь 1942, когда она находилась в медсанбате? Ярые антисемиты стали бы самыми ярыми защитниками евреев, если бы узнали, что своей кровью их спасала черноволосая медсестра. В их крови, крови их детей и будущих детей – еврейская кровь.
Операционные эвакогоспитали. Один за другим на всем боевом пути до Берлина! Наша будущая мама вместе со всеми продолжает спасать раненых солдат и офицеров. И так до 1945 года! Все годы войны. Потом вернулась в лабораторию Климовичской районной больницы. Она стала для Стэры Кукуй-Леиной единственным местом работы в течение всей ее жизни, исключая только то время, когда она была на фронте.
Мы храним ее награды: «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги». Помним светлую улыбку нашей мамы, которую так любил отец.
Отец, Григорий Леин, такой же немногословный и не любитель рассказывать о себе, как и мама. Нам известно немногое. Голодное, босоногое детство в многодетной семье. После окончания семилетней школы работал в еврейском колхозе. Потом служба в армии, а после ее окончания отец вернулся в Милославичи, стал директором сельского клуба. Тогда в селе было много еврейской молодежи. И прослуживший в Красной армии танкист, повидавший жизнь вне местечка, был нужный человек.
Накануне войны призвали на сборы резервистов. Война! С первых ее дней наш отец на фронте. Все горело и плавилось. Превосходство врага в технике. У нас – сплошная неразбериха, отступление, тяжелейшие бои. Все пришлось ему пережить. И самое главное он понимал: нельзя попасть в плен.
Механик-водитель, потом командир танка, гвардии старший сержант Григорий Леин выдержал не один бой, не один танковый поединок. Сколько? Все были похожи: кто первым успеет, остается в живых. Он успевал до 9-го февраля 1942 года, когда был тяжело ранен. 
Танки противника перешли в наступление по всему  фронту.

 

Танковый экипаж старшего сержанта Леина был в числе тех, кому приказали остановить врага. Броня накалена от частых выстрелов, в танке жарче, чем летом. Никто уже не знает, сколько прошло времени с начала боя? Что сейчас – день или вечер?
Вдруг танк вздрогнул: снаряд пробил броню. Больше Григорий ничего не помнил. Друзья вытащили его всего окровавленного. Кругом идет бой, горят танки. Но танкисты спасают своего командира. Несут на спине, на руках, на какой-то подстилке.
Разрывная пуля пробила левую височную область, контузия. И – череда госпиталей, долгий путь реабилитации, потом – инвалидность… Но отец нашел силы вернуться к жизни.
Встретился с нашей будущей мамой. Вместе прожили свои самые счастливые годы.
Что еще? Казалось бы, обычная судьба? А если вдуматься? Нет! Не совсем.
Старший сын Михаил из города уехал в 15 лет и приезжал только в гости. Закончил техникум, машиностроительный институт, работал на одном заводе с моим родственником Матвеем Левиным в Орше (в Израиле всегда находишь общих знакомых, родственников, земляков. И уже не странно). В Израиле с 1991 года: его сын отслужил в боевых войсках. И тоже не странно: где еще может быть внук танкиста? Еще есть дочь, еще есть внук. У Тамары -  она все годы жила в Климовичах, две дочери, четверо внуков. Один уже закончил университет в Израиле. И вот еще новость. В нее трудно даже поверить. В Израиль из Днепропетровска приехала младшая сестра отца со своей дочерью. Ее внучка – врач, она работает в больнице Тель-Шомер, приехала раньше их по медицинской программе.
– Все ваши уже здесь? – спрашиваю у Михаила и Тамары.
Улыбаются.
– Есть еще сестра, она с семьей живет в Белоруссии.

Возможно, со временем они снова будут встречать новых репатриантов. Кто знает?


 

Директор
еврейской школы

Иосиф Лейтус, родился в городе Климовичи, сотрудник Беер-Шевского университета, отец четверых детей.

Мой отец, Израиль Цалевич Лейтус  (на фото), сын  раввина  из соседнего городка Хотимск, закончил Витебский еврейский педаго-гический техникум.
Он всегда вспоминал, какие это тогда были незабываемые годы! Встречался с известными белорусскими еврейскими поэтами. Один из его  однокурсников – Григорий Релес, дружбу с которым он сохранил на всю жизнь, стал членом Союза писателей Белоруссии.
Студентом Витебского техникума был Арон Вергелис – будущий редактор еврейского журнала «Советиш  Геймланд» – «Советская Родина».
С большим желанием отец изучал историю еврейского народа, мир идиша, впитывал в себя все, чтобы своими знаниями потом делиться с будущими учениками. После окончания учебы его назначили в Климовичах директором средней еврейской школы.
В ней познакомился и женился на своей ученице Хасе Чертковой. Это отдельный разговор! Для тебя, писателя, – тема лирической новеллы. Я же хочу рассказать о другом. После войны все изменилось: города, в котором евреев можно было встретить на каждом шагу, больше не было.
В еврейской школе никого нет: учителя погибли на фронте, ученики расстреляны во рву. Вот таким увидел Климовичи мой отец, вернувшись инвалидом войны, с искалеченной на всю жизнь рукой. Мне сейчас тяжело писать об этом, а каково было ему тогда жить, начинать все сначала? Да не только ему, а всем прошедшим войну, потерявшим родных? Сейчас думаю, может, они были особыми людьми, что не только все пережили, вынесли, но и еще сохранили любовь к жизни, дали ее нам, первому послевоенному поколению?
Приезд мамы со старшим сыном помог отцу в то трудное время. Стали возвращаться в город фронтовики, появились новые друзья. Со временем отец получил диплом Московского педагогического института.
И снова стал директором школы. Только уже – рабочей молодежи. Несколько десятилетий отдал ей. Не зря о школе говорили: "Академия Лейтуса». Здесь был особый микроклимат: со всеми находили общий язык. Многие, из так называемых «трудных» подростков, поступали в институты. Становились руководителями производства, позже сами направляли молодых рабочих в «вечерку». Не было того предприятия в Климовичах, где бы ни работали ученики моего отца. Улыбаясь людям, он получал улыбку в ответ, уважение. Оставаться на протяжении долгих лет бессменным руководителем – это было не просто. И когда он ушел на пенсию, школу по настоянию отца возглавил работающий здесь учителем, тоже бывший офицер-фронтовик Евгений Зиновьевич Шифрин. Атмосфера дружелюбия, открытости, заложенная отцом, сохранялась дальше.
А в семье отец, сын местечкового раввина, очень уважал и соблюдал еврейские традиции. И не просто соблюдал: он их обожал, ими жил!
В нашем доме любили еврейские праздники, готовились к ним заранее. Мама знала еврейские блюда, вкусно их готовила. На Песах всегда была маца, на год из нее делали муку. На книжных полках стояли книги еврейских авторов. Мы их читали с детства.
Своим примером и поведением наши родители показывали нам насколько важно соблюдать и беречь еврейские традиции. Призывать к чему-то большему в условиях жизни маленького городка, где все знали всех, они считали опасным занятием. Родители берегли нас, но открывали глаза. Пришло время – мы сами увидели то, что они хотели сказать…
Только в одном наши родители были категоричными: мы, трое сыновей, должны были жениться на еврейках! Ассимиляцию семей отец и мать не поддерживали и не принимали.
А вот из мира удивительных вещей, которые происходили в нашем городе Климовичи.
   Было время, когда продавали кошерное мясо. Резник обходил дома и спрашивал, какое мясо и сколько хочет заказать или иная семья? А позже разносил его по адресам. Моя мама тоже у него покупала.
Мендель Янкелевич Казачков, довоенный кантор, лаборант школы рабочей молодежи, вечерами расхаживал по ее опустевшим коридорам и распевал конторские песни, молитвы.
Евреям маленького города было неуютно в одиночестве, а если их собиралось два-три? Уже совсем иная атмосфера. Я помню, какие были ослепительные вечера, когда к нам приходил Мендель Казачков и три знатока идиш – он и мои родители сыпали изречениями, поговорками. Не таясь, они разговаривали между собой на идиш, поэтому его понимаю я и мои братья!
…Их лица – светятся! На столе – чай, угощение, а мы, дети, как завороженные наблюдаем за ними. С годами я понял, что самое главное, что было в нашем маленьком домике – это еврейский дух, который мы впитывали в себя с детства. Не насильно, не по команде, но им наслаждались, дышали, как воздухом. 
Поэтому, естественно, такой же еврейский дух продолжает жить в наших семьях. Еще до отъезда в Израиль я изучал иврит в Минске, а мои дети учились в воскресной еврейской школе. У Маши – одной из троих моих  дочерей, интерес к еврейским корням проявился рано: в двенадцать лет. Когда мы приехали в Израиль, вначале жили в Иерусалиме: иначе быть и не могло! Я с женой Ириной закончили религиозный ульпан, после чего она училась в колледже. Получила диплом учительницы иврита в начальных религиозных школах, где и работала (сейчас преподает иврит в клубах пенсионеров). Все дети, а у нас три дочери и сын, выбрали свои дороги.
Маша, например, получила религиозное педагогическое образование. Ее муж, бывший москвич, потом – американец, потом – израильтянин. Молодые ведь всегда ищут свои пути–дороги. В поиске их они нашли и друг друга, вернувшись к своим корням. В религиозной семье моей дочери – пять внуков. Вы скажете, сыграли роль гены, все-таки – правнучка раввина! Может быть, да! А возможно, были другие обстоятельства? Разве в этом дело. Мне с женой дороги все дети и внуки!
Многое, что пережили мы, а тем более наши родители, новым поколениям неизвестно. История еврейского народа  не  вчера началась. Когда-нибудь наши внуки, правнуки начнут интересоваться, как мы жили до приезда в Израиль, кем были их прадеды, прабабушки, какая вообще была тогда жизнь? Обязательно произойдет возвращение к еврейским корням, которые остались на белорусской земле.

Еврейская история непрерывна, и она… одна, независимо от времени и событий





Катастрофа
не имеет границ


Анна Островская, приехала из Перми по молодежной программе. Живет в  Есть-Тиве, Израиль.
– Я из третьего послевоенного поколения. Моя бабушка Белла родилась в 1946 году, мама Ирина – в 1960-е годы, я – в конце 1980-х. Казалось бы, я уже не должна чувствовать последствия Катастрофы. Но еще как  чувствую!
Во время войны расстреляли родную сестру моей бабушки – Басю, ее отца, двоюродных братьев Марка, Григория, Муню, двоюродных сестер Злату Хану… Убили, убили не только их, но и моих будущих братьев и сестер, которые не родились. Когда я смотрела на список уничтоженных, я видела не просто имена и фамилии, я видела людей, хотела представить, какими они были. С самого детства хорошо знаю их имена. Вы не поверите, о чем думала все это время? Если уничтожили столько моих родных, кто же ко мне придет на свадьбу?

 

В центре на фото Злата Златкина, которая чудом выжила во время катастрофы и дала жизнь новым поколениям. Слева Борис Тригер, справа дочь Белла Когай.
Внучка Златы – Мария Тригер со своей семьей сегодня живет в Израиле.
_______________________________________________
И мое предчувствие меня не обмануло: на моей свадьбе, кроме родителей, немного было родных.
Но рядом видела… тени не родившихся моих троюродных братьев и сестер. А вы говорите, Катастрофа прошла, молодые ее не знают и не чувствуют…
Я приехала в Израиль в 15-летнем возрасте, не побоялась одна ехать в незнакомую мне страну. Почему? У меня всегда был пример моей прабабушки Златы. Она уехала из Белоруссии в таком же возрасте, но изменила жизнь к лучшему. Я могу сказать тоже самое о себе.
В Израиле прошла армию, нашла интересную работу в страховой компании, заочно закончила Московский институт, и самое главное, встретила любимого человека – Алекса Островского. Два года тому назад мы поженились.
Мой дед – кореец, папа – украинец, но женская линия – еврейская кровь, видимо, оказалась сильнее.
Я – еврейка, израильтянка! И этим горжусь! Я люблю свою страну, создала еврейскую семью, хочу, чтобы мои дети рождались только в Израиле. Кстати, здесь уже несколько лет живет тоже бывшая пермячка, моя двоюродная сестра. Приезжал в гости мой младший брат Ефим, после окончания школы он хочет приехать в Израиль, пойти в армию, быть полезным стране.
Вот и весь мой рассказ: короткий, но от всего сердца!

… С бульбой, гефилте фиш
и бутылкой водки

Саша Лейтус, живет в Детройте, Америка.
Вы помните то советское время, когда слово «еврей» некоторые говорили шепотом? Мои бабушки и дедушки по отцовской и материнской линии не стеснялись своей национальности. Оба дедушки прошли войну, вернулись в город Климовичи.
 

На фото Саша Лейтус и его дедушка Миша Кац
___________________________________________

Как я туда любил ездить! Усевшись на диване, днями читал полное собрание сочинений Шолом- Алейхема, Фейхтвангера на русском языке, которые были у дедушки Марка и бабушки Хаси. Именно по ним, открывая для себя такой закрытый тогда мир еврейства, я, ребенок из минской светской семьи, увлекся этим миром.
А с дедушкой Мишей (моя бабушка Перла Кац звала его Мошка) с 1974 года по 1984 год ходил в синагогу, молельные дома. Они были, можно сказать, подпольными, то у одного еврея на квартире, то – у второго. Молились в пятницу, на исходе субботы, поминали умерших, отмечали еврейские религиозные праздники. Было много ценных книг, молитвенники. Утверждают, что даже был свиток Торы
Кидуш обычно проходил в праздничной обстановке: после молитвы на идиш рассаживались за столом. Выставляли на него бульбу, гефилте фиш в томатном соусе и обязательно бутылку водки. Вот так евреи города Климовичи встречали шабат… А за несколько часов до его наступления мы ходили в городскую баню, она заменяла нам микву.
За все доходы и расходы общественной кассы общины отвечал мой дедушка Миша Кац. Очень берегли старые еврейские книги. Не помню какую, но одну из них хранили на печке, завернутую в шубу в доме дедушки Миши. Чтобы ее не обнаружили, передавали друг другу: Казачкову, Резникову, Козлову, Трактинскому, Зелику Суперфину… Сегодня это уже напоминает детективный роман…
Людям была важна жизнь, которой жили их деды и прадеды, хотя все это не делалось открыто.
Сейчас совсем все по-другому. В Америке, где живу я со своей семьей, нет никаких запретов для проведения еврейских праздников, соблюдения религиозных традиций. Но если бы любовь к ним не получил в Климовичах, возможно, был далеким от этого сейчас.
У меня с женой Кирой трое детей. Наша семья – религиозная. Старшая дочь Дина закончила еврейскую школу в Детройте, потом семинар в Иерусалиме, вышла замуж. И вы не поверите, какое сотворилось чудо! Род моего дедушки Миши Кац принадлежит к коэнам (сама фамилия говорит об этом). Когда старший сын дедушки женился на русской девушке, семейное коинство прервалось. Но в Америке оно восстановилось: наша Дина вышла замуж за Ехуда Коэна. Он – из рода коэнов, служивших в Иерусалимском Храме.
Младшая дочь Сузанна по примеру сестры приехала в Иерусалим и учится в религиозном семинаре. Думаю,: какой       пройден   путь, начиная от подпольных  молельных домиков?

Даже не верится, что это возможно за время одной человеческой жизни!




Последний еврей местечка

Маргарита Шифрина-Лазарева,
пенсионерка, живет в г. Могилеве, Беларусь

– Мои родители, пережив Катастрофу, мало рассказывали нам о войне, потерях семьи. Отец после окончания военного училища служил техником в авиационном полку. Офицер, имеет боевые награды.
Что было во время войны в Милославичах, откуда родом моя мама, я долгие годы ничего не знала. Не знала бы и сейчас, если бы об этом не написал в одной из белорусских газет Сергей Шевцов. Он пишет, что председатель местного колхоза Зелик Суперфин, двоюродный брат моей мамы, отдал колхозных коней еврейским семьям, и на них они прорвались в тыл. Спаслись Меер Резников, Янкиф Суперфин, Малах Ошеров и другие.
Но не все. И коней не хватило, и не все согласны были рисковать. Некоторые думали, что обойдется. Не обошлось… Пришли каратели в далекое от райцентра местечко Милославичи и расстреляли 130 (!) евреев. Самому старшему – Мордуху Суперфину, родному брату моего прадеда Файтла, было 80 лет. Самому младшему – Гиршику Шапиро, тоже моему родственнику, – несколько месяцев. В Милославичах были расстреляны семьи Суперфинов – Цала (родной брат моего прадеда) и его сын, Шапиро, Кугеневых, Рыженских, Богачковых, Гуревичей, Вороновых, Никашкиных, Сендеровых, Бейдеровых, Боровиков, Кугелевых…
Спаслись во время расстрела только двоюродный брат моего дедушки – Айзик Суперфин и его дочь Бася.
Айзик попал в партизанский отряд, а Басю, которая не была похожа на еврейку, вывезли вместе с белорусскими парнями и девушками на работу в Германию. Встретились они уже после войны. Айзик заходил к нам и рассказывал моей бабушке историю своего спасения. О том, что командир партизанского отряда в своей книге воспоминаний написал о нем. Сегодня правнук спасшегося Айзика – раввин. Это не чудо ли?
В конце 1980-х годов из Милославичей в Климовичи изредка приезжал старик с большой седой бородой. Он ходил по домам. Одни городские евреи его кормили, другие – давали старую одежду. Как мне сообщили родители, это был последний еврей из местечка Милославичи.
Все остальное я узнала позже. Думаешь, только я одна? Дала твою книгу «От Михалина до Иерусалима» прочитать своей знакомой. Она приходит и говорит: «Не может быть, чтобы евреев убивали их соседи, знакомые, а потом душились в очереди за вещами убитых в бесплатном магазине?
И если мы будем сейчас молчать, все будут думать, что ничего и не было, что евреев никто не убивал. Выходит, что мои родственники по маме сами для себя выкопали яму в Милославичах, сами себя убили, а потом еще сами присыпали себя землей?
Получается именно так, если не верить.


 

Какое оно – «поле» мое?


Полина Чарная-Башмакова, бывшая
жительница села Лобжа Климовичского района,
живет в г. Курске, Россия.

– По маме я – белоруска, по отцу – еврейка, а записана русской. Полиной, видимо, назвали меня не зря! Так какого же я «поля» дитя – нередко спрашиваю себя? У детей и внуков свое поле – русское. А я душой чувствую, что из всех троих "полей" мне ближе – еврейское. Может, потому, что и я, и мой брат были ближе с отцом, чем с мамой. Его все наше село Лобжа почитало!
Представьте себе глухое белорусское село. Сюда приезжает мой отец, учитель математики. Израненный на фронте, после госпиталя. Находит маму в Лобже, куда ее направили на работу. И вот этот еврейский интеллигент становится председателем колхоза. В районе – против его назначения, в области – тоже.  Мол, нет опыта работы в сельском хозяйстве, не специалист. Но люди три дня (!) кричат за него на собрании: «Хотим только его. Не знает – научим, нет опыта – придет. Он с нами разговаривает, обращается с каждым на "Вы". Он – человек!».
Так наш отец стал председателем самого бедного и отсталого белорусского колхоза в 1955 году в Климовичах.    Много чего он сделал, хотя не все зависело от председателя, когда до него все было разорено и разворовано. Знаю точно, что до него никто деньги за трудодни не платил. А он заплатил, и люди… заплакали. На него в селе все молились, и, конечно, отец и его еврейское поле мне было и осталось самым родным.
А мне поздно уже что-то менять в жизни. Я смотрю по еврейскому календарю, когда и какие у вас праздники, пытаюсь учить иврит. В Тель-Авиве был раввином мой дядя, у него остались сыновья, внуки…Но как их теперь найти?
Ты вот пишешь о Михалине. Если можно, добавь к своим воспоминаниям и мои. До сегодняшнего дня колхозный сад называют именем моего отца, а его портрет висит в сельской школе. Вот тебе и поле! Русское, белорусское, еврейское…

Ты спрашиваешь, как отразилась Катастрофа на моей семье? Отвечу!
Пять человек из семьи моего отца, все по фамилии Чарные – погибли в Псковском гетто. А еще больше – на дне реки Припять в Гомельской области.

Нет у них ни могил, ни памятников. Ничего нет….










Спасение сестры

Анна Школьникова-Сивцова, бывшая житель-ница Михалина, живет в г. Минске, Беларусь.

– Ты хочешь знать правду о евреях из маленького городка в годы войны? Ты хочешь рассказать о еврейских солдатах? Тогда, слушай!
Перед самой войной мой  отец
Михаил Школьников
(на фото)  был призван в Красную Армию. И так получилось, что в первые же дни войны их взвод попал в окружение. Каждый, как мог, старался найти дорогу к своим.
Но, несмотря на все усилия, они попали в плен. Много испытаний пришлось вынести отцу: изнурительный труд, голод (ели древесные опилки), страх, что кто-либо выдаст его как еврея.
В это время в деревне Блиунг, где он родился, вели через Михалин в Климовичи на расстрел его отца, маму, брата, сестру. Полицейский Ефремов, который вместе с другими сопровождал евреев, пожалел маленькую Раю, сестренку моего отца, и вытащил ее из колонны. Приказал ей бежать к нему домой. Якобы Рая – его родственница, и случайно оказалась в этой колонне. До конца войны девочка жила в его семье.
После побега из плена мой отец оказался в действующей армии и воевал до конца войны. Как тяжело ему было узнать о том, что из всех родных у него осталась только сестра Рая – сейчас она живет в Израиле.
Вскоре он встретил Фиру, мою будущую маму. Она с семьей находилась в эвакуации в Свердловске. Мой дедушка Меер – один их тех немногих счастливчиков из местечка Милославичи, которые на конях вывезли свои семьи в тыл. Иначе бы все погибли. Вернулись в Михалин – больше было некуда.
Дедушка Меер работал в еврейском колхозе «Энергия», отец – в городской школе завхозом. Писал стихи, играл на мандолине, скрипке...
В студенческие годы, когда мы с сестрой приезжали домой, мама готовила праздничный стол с наливкой. И всегда пели песни о войне. Но отец, имея прекрасный голос, никогда не пел.

Слушал нас, а в глазах стояли слезы. Только теперь я понимаю, почему.




Мой отец возродил
семью из пепла


Владимир Смоляк, бывший житель города Климовичи, сейчас живет под Минском. В Беларуси. Женат, двое детей, два внука.

– С высоты своего возраста, образования и времени я смотрю на жизнь отца и… восхищаюсь. Да, восхищаюсь! Представляю себя на его месте и думаю, а как бы я поступил? Выдержал бы все? Возможно, он и его поколение было особым? В его биографии – история страны, которой уже нет.
Вся жизнь отца связана с еврейским местечком Чаусы. Сюда он вернулся после окончания Первой мировой войны. Отсюда уезжал и снова возвращался. Здесь вступил в коммунистическую партию, в Чаусах выдвигался на самые разные руководящие должности, вплоть до директора льнозавода и председателя городского совета. Во время войны – инспектор продовольственного отдела 29 армии на Центральном фронте, начальник управления армейских баз 1-й гвардейской танковой армии на 1-ом Белорусском и
1-ом Украинском фронтах.


 
На фото слева – наш отец Яков Захарович Смоляк, в центре его жена, наша мама – Анастасия Фроловна.
________________________________________________



После войны был на руководящих работах в областном центре, Климовичах.
Анализируя жизнь и поступки отца, понимаю, что главными его университетами были жизнь и мудрость, полученные от родителей по наследству. У него даже есть своеобразный памятник, которому завидуют многие. Столовую, которую отец построил в Климовичах 50 лет тому назад, сегодня называют… «Смоляковской». Но только сейчас я могу догадываться о той душевной ране, с которой мой отец жил все время.
Война. Находясь на фронте, постоянно думает о родных. Приходят страшные вести. Одна за другой.
В Чаусах, в его родном городе, расстреляли вместе с евреями его отца, маму, жену и дочь. Об этом сообщили, когда их взвод вышел из окружения. Вначале даже отобрали личное оружие. Боялись, что не выдержит. Рыдая, он ушел от всех. И вернулся через несколько часов – совсем седым. Жил мыслями, что остались еще сын и дочь. Вот ради них двоих нужно воевать и жить дальше. Но через некоторое время новый удар: в бою погиб сын, офицер-артиллерист. Не успел отойти от этой потери – очередная страшная весть: погибла дочь. Переводчица правительственной делегации СССР, она участвовала в работе Тегеранской конференции. По дороге в Москву их колонну разбомбили. Вот такой трагический случай.
Сегодня я значительно старше своего отца, который возродил свой род из пепла.
– Расскажи об этом.
– С мамой, двадцатилетней девчонкой, отец встретился на фронте, когда первой семьи уже не было. Отец – майор интендантской службы, имеет два ордена Отечественной войны второй степени, «Красной Звезды», медаль «За боевые заслуги». Вместе с Первой гвардейской танковой армией дошел до Берлина. Дошел вместе с мамой, у которой были тоже боевые ордена и медали. Пройдя войну, она посвятила свою жизнь семье. И хотя ее муж был известным руководителем, мама – Анастасия Фроловна – долгие годы работала рядовой рабочей на кухне.
Я побывал везде: от Таллинна до Владивостока, от Диксона и Норильска до Батуми, от Еревана до Баку… Скольких людей встретил, которым благодарен! Закончил Могилевский машиностроительный институт, курировал заводы Прибалтики, Украины, Ленинграда, владел частным предприятием в Минске, потом уехал на Кубань. Жена – Валентина Шурпина, тоже из Климовичей и тоже из бойцовской породы. Дети, внуки. Про них можно многое говорить, но что они смоляковского племени – это уже точно! Баллотировался в белорусский Парламент, работаю с избирателями.
– Тоже на острие жизни, как отец?
– В Климовичах сегодня столовую называют «смоляковской», а в городе Ивенец, под Минском, где я живу, думаю, что водопровод, который построили под моим давлением, тоже назовут «смоляковским».
– Идешь дорогой отца. Воздвигаешь памятник себе нерукотворный?
– Меньше всего думаю об этом. Ну, а если не мы, то кто же?! Знаешь, чем старше, чем чаще вспоминаю своих родителей.
Отец рассказывал, что в конце тридцатых годов, они ложились спать, не раздеваясь – ждали арестов. Утром связывались друг с другом и выясняли, кто остался, а кого забрали. Вот так и жили – под прессом страха. Но – жили, растили детей, любили. Жизнь, она всегда – жизнь.
Моя мать рассказывала, что как-то началась бомбежка, и все разбежались вдоль железнодорожной насыпи. Смотрит, рядом вредный и трусливый полковник. Решила подшутить. Бросила в него камень. Тот подхватился с криком: меня ранили, санитары. Во все времена были люди и людишки – и тогда, и сейчас. Но люди запомнят наши поступки и дела. И победит справедливость и доброта.
Хочу быть примером, прежде всего, для своих детей и внуков – как мой отец был для меня и брата.
Я, мой брат Женя (он окончил Белорусский институт физкультуры, был вторым тренером женской сборной по волейболу, тренировал команды Украины и России), наши дети и внуки – из возрожденного поколения. Если вдуматься, Бог нам дал жизнь, забрав ее у других: у моих старших братьев и сестер, у всех еврейских родственников отца. Получается, мы продолжаем их путь? Даже живем за них.






Моя бабушка спасла
моего дедушку


Татьяна Немкина, живет в г. Красногорске, Россия.

Был такой кинофильм «Альпийская баллада», в котором рассказывалось, как белорус и итальянка бежали вместе из концлагеря, помните? И полюбили друг друга.
Моя бабушка Наташа, когда смотрела этот фильм, плакала всегда. Плакали и мама моя, и я. Бабушка Наташа все говорила: «Какая была бы «Белорусская баллада», если бы по ней поставили кино! Люди бы залили слезами свои хаты».
Хотите, расскажу, что знаю, со слов бабушки Наташи, о ее белорусской балладе?
Когда началась война, моя бабушка была двадцатилетней девчонкой. Все менялось на глазах. Вчерашние соседи, которые лыка не вязали от пьянства, нацепили белые повязки полицейских. Некоторых игривых девчонок потянуло знакомиться с немецкими офицерами. А Наташа – так я буду называть свою бабушку – любила ходить в лес, хорошо знала его. Услышав, что возле него проводили колонну военнопленных, заторопилась. Тем более, округу всполошили автоматные очереди.
– Сбежал кто-то, – предположила ее мать.
Вот тогда-то, набросив на плечо старенькую косынку, она бросилась в лесную чащу. Здесь смят кустарник, рядом, по траве – широкий след, словно тащили кого-то волоком. Осматриваясь по сторонам, пошла быстрей. В глубине след терялся. Присела на поваленное дерево, как учила бабушка, и, не двигаясь, стала вслушиваться в лес. И он стал разговаривать с ней. Высокие сосны, покачиваясь, заскрипели вершинами. Ветер пробегал волнами, птицы заливались трелями. Стайка жаворонков испуганно вспорхнула. И девушка поняла, нужно идти туда, откуда они взлетели.
Перед ней была яма, прикрытая ветками, листвой и травой. На ее дне кто-то лежал. Издалека были слышны стоны. Так Наташа нашла Николая, который стал ее судьбой, отцом ее детей и нашим дедушкой. Но это будет намного позже.
А тогда, побежав к лесному источнику, принесла в пригоршнях воду. Умыла его лицо в кровоподтеках.
– Пить, пить, – скорее почувствовала, чем услышала она.
Стрелой помчалась к лесному ручью, сорвала с головы косынку, намочила ее и, чтобы сохранить влагу, прижала к своему телу. Вся мокрая, она выдавливала из косынки каплю за каплей ему в рот. Раненый стонал и снова попросил пить. Он был в горячке, в каком-то забытье. И тогда Наташа, скорее интуитивно, чем осознанно, припала к его пересохшим шершавым губам.
 – Родненький, не умирай, не умирай. Открой глаза, открой, – просила она его и просила Бога, не надеясь больше ни на чью помощь.
 – Кто ты? Где я? – вдруг тихо спросил солдат.

 
Первый слева (обведен) – Николай Козлов,
мой дедушка с боевыми товарищами
__________________________________________

Так произошло второе рождение нашего будущего дедушки. Но родившись снова, он был беспомощный, как ребенок. И впал в беспамятство. Урывками вдруг он видел себя и свой взвод в окружении немцев… Разве винтовками остановишь врага?
– Евреи, комиссары, выходите, – заверещал переводчик. Увидев, что никто не выходит, он сам пошел по кругу, тыкая пальцем в тех, кого обнаружил. Николай надвинул пилотку по самые уши, весь сжался и втиснулся в гущу ребят. Они знали, что он еврей, но он всех их не знал. Пронесло. Когда ночью их завели в какой-то амбар, к нему подполз старый земляк и, чтобы никто не услышал, накрыл его и себя шинелью, мол, так будет теплей…
– Микола, тикать тебе надо! Выдадут тебя, обязательно выдадут. Я уже вчера видел, как один на тебя косо посматривал. Выдаст еврея – награду получит.
– Как бежать, когда кругом немцы и собаки? Все огорожено.
Земляк помолчал, раздумывая, и добавил:
 – Я слышал, завтра нас погонят по лесной дороге. Там и будет твой единственный шанс.
Земляк отполз так же незаметно, как и приполз, за ним скатились в низину еще двое общих друзей из их взвода.
Обойдя село Малышковичи, колонна растянулась, и охранники ослабили бдительность то ли от летней жары, то ли от того, что бежать–то некуда: на взгорке – село, ниже – дикое поле с колючими кустарниками, вдалеке синел лес.
Николай заранее перестроился из центра колонны в самый ее левый ряд и, увидев впереди большой холм, который круто уходил вниз, понял, что этот холм и есть его единственный шанс. Дав сигнал другу, чтобы он, как и договаривались, затеял драку, отвлекая внимание конвоиров, стремглав бросился вниз. Полицейские, разнимая драчунов, потеряли время на выяснение причин и открыли стрельбу с опозданием. Сначала Николай катился кувырком по склону, потом бежал через кустарник, задыхаясь, ловя воздух ртом, и вдруг споткнулся и упал лицом в болотную жижу, в которую уходили кусты.
– Готов, – произнес довольный розовощекий полицейский, передергивая затвором, и поспешил доложить: «Господин офицер, я убил его. Из болота ему не выбраться».
Брезгливо слушая коротышку-полицейского, немецкий офицер махнул перчаткой: «Колонна, вперед!»
Как Николай полз через кочки и через кусты, он не помнил. Инстинктивно он понимал, что спасение не на открытой местности, а в лесу. Завтра рассветет, и его обнаружат. Всю ночь он полз, полз, пока не потерял сознание. Вот таким его и обнаружила Наташа. Надежно укрыв яму ветками, она оставила раненого и побежала домой.
Ни Наташа, ни ее мама не знали имени бойца. Откуда он? Потом узнали, что зовут его Николаем и что он – еврей. Они хорошо понимали, если немцы или полицейские узнают, что они прячут раненого бойца Красной Армии, да еще еврея, им не жить. Но не могли же они бросить его в лесу? Поэтому перебинтовывали раны, лечили, приносили еду и воду.
С наступлением холодов темной ночью перевели Николая в дом моей бабушки. Он прятался в подполье, в погребе. Деревня была лесная: немцы ее навещали редко, но за порядком следил местный староста и полицейские.
Николай понимал,
что из-за него могут пострадать Наташа и ее мама, и даже все село.
Как только немного поправился, решил уйти к своим. Перешел линию фронта, и – в бой.
– Если выживу, обязательно к тебе вернусь, – пообещал моей бабушке Наташе.
Они уже успели полюбить друг друга. Это была крепкая любовь! Столько испытаний прошли вместе!
Николай вернулся, нашел свою Наташу.
А дальше, что было, знаешь? Нет? Тогда расскажу, и ты можешь об этом написать.
Моя бабушка Наташа с моим дедушкой Николаем стали жить в твоем… Михалине. Да-да, в Михалине.
С 1945 по 1951 год. А куда им было ехать, как не в еврейское местечко? Только здесь могли помочь после войны. Но это еще не все.
Знаешь, у кого они снимали квартиру? Тоже не знаешь? Да, у твоего деда Залмана Златкина! Жили, как все после войны, трудно. Но любили друг друга необыкновенно! Такую любовь, которая началась с лесной баллады, описать невозможно! Родили троих детей. И всех – в Михалине!
Вначале родилась старшая дочь. Потом в 1946 году моя мама Людмила. Ей было полтора года, когда умер наш отец. А через несколько месяцев пополнение в семье: сын! Его Наташа назвала в честь отца Николаем. Вот так закончилась белорусская баллада: мужа-фронтовика нет, на руках – трое маленьких детей. Как жить?
Моя мама Людмила часто вспоминала свое михалинское детство. Рассказывала, что Хана, жена Залмана, вторая жена твоего деда (ведь его первую жену Сару, твою бабушку, расстреляли), поила ее козьим молоком. Бабушка часто вспоминала, как Хана нянчила мою маму и других детей, как она приносила ей крепкий и вкусный кофе, чтобы поддержать силы, как учила готовить его. Вот такая необычная история любви белорусской девушки и еврейского солдата. Даже не верится, что это – мои бабушка Наташа и дедушка Николай.
 

Продолжение их любви – в трех детях, внуках и правнуках. Но это еще не все.
У Николая была довоенная семья в городе Черикове. Но он не мог оставить любимую девушку, которая его спасла, и можно сказать, дала вторую жизнь. Вот так все и получилось. Думаю, нелегко было дедушке во всем этом разобраться. То ли от военных ран, то ли от душевных переживаний, только в 1948 году мой дедушка, еврейский солдат Николай Козлов, умер. Но он успел построить дом для Наташи и их троих детей, о котором так мечтал, находясь последние дни в больнице. Успел еще и познакомить новую семью со своими родственниками из Черикова. Моя мама часто ездила к ним в гости. Помнит, что у отца было две сестры и брат, который жил в соседнем городе Краснополье.
Прошли годы…  Моя мама Людмила, дочь Николая и Наташи, живет в Набережных Челнах.
У них дети, внуки. Я, самая старшая, живу под Москвой. Мой дядя, Николай Козлов, продолжатель отцовской фамилии и его рода, живет в Белоруссии.
И если вы думаете, что баллада, начавшаяся под белорусскими Малышковичами в Климовичском районе, закончилась, то ошибаетесь.
Татьяна Немкина, внучка Николая и Наташи, мечтала жить в Израиле. Предъявила в израильском посольстве свидетельство о рождении своей матери, где записано, что ее отец Николай Козлов, еврей по национальности, а мать – Наталья Букатенко, русская. И она, как внучка еврея, имеет право на репатриацию.
Но то ли потому, что это удостоверение было выдано повторно, то ли прицепились, что брак не был зарегистрирован, но Татьяне отказали. Высокую черноволосую красавицу во многих местах принимают за еврейку, только не в израильском посольстве. Но Татьяна не расстроилась. Не имея возможности получить статус репатриантки, она приезжает в Израиль, как туристка. И уже много раз. В Израиле живут ее приятели по Климовичам – Тамара и Михаил Леины. Здесь живет ее друг Томас. Татьяна намеревалась приехать, поселиться здесь навсегда. Но оставить квартиру поблизости от Москвы? Начинать все сначала? Нет, лучше пока приезжать в гости. А там будет видно… В последний раз она мне позвонила в сентябре из Нагарии: «Прилетела на бархатный сезон, завтра уезжаю в Иерусалим, хочу помолиться возле Стены Плача в Храме Гроба Господня за своего еврейского дедушку и белорусскую бабушку».
Я хочу сказать ей: какая же ты, Татьяна, внучка еврея-фронтовика, молодец! За свою любовь к нашей стране, которую тоже считаешь своей.
– У тебя цепочка с Израилем не прерывается! И все началось в лесу под Малышковичами…
– Да, вот такая цепочка тянется через много лет. – Белорусская баллада и ее продолжение?
– Да.
Я только сейчас осознал, почему мне так дорог рассказ Татьяны и воспоминания ее матери о жизни в Михалине. Ведь в этот старый дедовский дом, где они жили до 1951 года, мы переехали через шесть лет из села Красавичи.

В разное время мы спали под одной и той же послевоенной, пробитой временем и осколками, крышей. Прыгали детьми по одному и тому же скрипучему полу.


Уберите или поставьте , где говорим о детях…





Свидетельствую…

Среди архивов своего отца Давида Златкина я обнаружил вот эти записки



Убивали не все,
но большинство
были равнодушными

Давид Златкин

Я был поражен жестокостью местного населения по отношению к евреям. Помогали только единицы. Это нужно признать, как факт. Да, все не убивали, но большинство были равнодушны, стояли в сторонке. И не прочь были поживиться каким-то домашним еврейским имуществом. Я всю жизнь ходил и записывал то, что мне рассказывали очевидцы. Вот вам два случая.

Первый.

Янкель Исакович, 1918 года рождения, бежал из плена. Скрывался, по дороге заходил к местным жителям. Его выгоняли на улицу, не все даже давали глоток воды. С трудом добрался домой, чтобы переодеться, прийти в себя и идти дальше. Но в доме уже жили чужие люди. Встретили враждебно: о чем–то шушукались в сенях, когда он присел на свою бывшую табуретку. А ночью пришел сосед Ивашкевич и заколол Янкеля вилами.
Видимо, о такой «услуге» его попросили новые хозяева. Откуда он знал? А сами остались «чистенькими». В сторонке?

Второй.

Абрам Рувимович Суранович, 1921 года рождения. Также бежал из плена. Видимо, не было серьезной охраны в лагере. Домой не пошел. В деревне, которая находилась недалеко от города Климовичи, его встретил "старый добрый друг". Приютил, уложил отдыхать на сеновале. Проснулся Абрам от уколов штыка: рядом хохотали полицейские.
Абрама повесили. На электрическом столбе он провисел несколько дней.

Мой отец 14 октября 1996 года опубликовал в израильской русскоязычной газете «Новости Недели» целую страницу с именами погибших михалинцев на фронтах Великой Отечественной войны в количестве 117 человек. Вот этот список.

Скорбный мартиролог:

Тевка (Тевье) Калманович Вайнерман, председатель колхоза «Энергия», старшина роты, погиб на фронте  (1905 г.р.).
Цодик Калманович Вайнерман, его брат, погиб на фронте (1909 г. р.).
Владимир  Лейбович Шифрин, старший сержант, погиб на фронте (1924–1943).
Залман  Лейбович Шифрин, лейтенант, погиб на фронте (1918 г.р.).
Залман Берлович Кукуй, погиб на фронте (1922 г.р.).
Рувим Залманович Угелев, лейтенант, погиб на фронте (1923 г.р.).
Захар  Федорович Суперфин, погиб на фронте (1909-1944).
Мулик Нотович Суперфин, погиб на фронте (1920 г.р.).
 Мотл Абрамович Хазанов, погиб на фронте (1915 г.р.).
 Израиль Гершовец Рухавец, погиб на фронте (1903 г.р.).
Нохем Израилевич Индибаум, погиб на фронте (1903 г.р.).
Исаак Забранский, погиб на фронте (1924 г.р.).
Самуил Забранский, погиб на фронте (1920 г.р.).
Михаил Борисович Басин, погиб на фронте (1915 г.р.).
Хаим Израилевич Гольдман, прибыл в колхоз «Энергия» из Польши. Воевал в польской армии, погиб. (Возможно, члены его семьи проживают в Израиле) (1901 г.р.).
Арон Айзикович Златкин, мой двоюродный брат, старший лейтенант, погиб в бою в Брестской области (1919-1943).
Хаим Гольдман, погиб на фронте (1906 г.р.).
Лазарь Исаакович Лайвант, майор, комендант немецкого города. Убит бандитами во время пересечения границы Польши (1920-1945 г.р.)
Бома Исаакович Лайвант, погиб на фронте (1922-1944).
Хаим Поляк, погиб под Москвой (1901-1941).
Исаак Абрамович Темкин, погиб на фронте (1903г.р.).
Хотча Исаакович Черной, погиб на фронте (1921г.р.).
Моисей Исаакович Черной, лейтенант, погиб на фронте (1923 г.р.).
Айзик Гиршевич Шнитман, погиб на фронте (1919 г.р.).
Лев Рувимович Шнитман, погиб на фронте (1921 г.р.).
Яков Лазаревич Рысин, будучи раненым, попал в плен, убит при попытке к бегству (1923-1944).
Яков Давидович Стукало, старшина роты, попал в плен, убит в лагере военнопленных (1912-1941).
Лазарь Давидович Стукало, лейтенант, погиб на фронте (1920 г.р.).
Исаак Залманович Школьников, погиб на фронте (1924 г.р.).
Яков Ефимович Стукало, старший лейтенант, погиб на фронте (1913 г.р.).
Давид Ефимович Стукало, погиб на фронте (1920 г.р.).
Шмерл Дынкин, погиб на фронте (1920 г.р.).

Марк Борисович Элькин, учитель еврейской школы, погиб в Брестской крепости. При раскопках в семидесятые годы был найден его медальон
 (1921-1941).

 


Михаил Борухович Левитин, погиб на фронте (1919-1943).
Шмуэль Моиссевич Болотин, погиб на фронте (1917 г.р.).
Хаим Давидович Хенькин, погиб в Белостоке в 1941 году (1919–1941).
Григорий Моисеевич Черной, старший лейтенант, погиб на фронте (1912 г.р.).
Меер Соломонович Черной, лейтенант, погиб на фронте (1917 г.р.).
Генах Иоселевич Черной, погиб на фронте (1915 г.р.).
Гирш Иоселевич Черной, погиб на фронте (1911 г.р.).
Соломон Исаакович Любан, погиб на фронте (1920 г.р.).
Михл Срулевич Винников, погиб на фронте (1912 г.р.).
Илья Исаакович Любан, лейтенант, погиб на фронте (1923 г.р.).
Фисл Нафталиевич Пиндрик, погиб на фронте (1922 г.р.).
Рувим Самуилович Фрейдман, лейтенант, погиб на фронте (1922 г.р.)
Рувим Чернилевский, погиб на фронте (1924 г.р.).
Янкель Исакович Кац, погиб на фронте (1918 г.р.).
Итча Исаакович Козлов, погиб на фронте (1914 г.р.).
Янкель Хаевич Кругликов, погиб на фронте (1913 г.р.).
Зузя Айзикович Рухман, погиб на фронте (1923 г.р.).
Мухл Лапицкий, погиб на фронте (1921 г.р.).
Файфл Письман, погиб на фронте (1923 г.р.).
Сеел Суперфин, погиб на фронте (1907 г.р.).
 Янкель Фелькович Суперфин, погиб на фронте (1909 г.р.).
Орлик Маркович Резников, погиб на фронте (1921 г.р.).
Гирш Рогинский, погиб на фронте (1924 г.р.).
Володя Рогинский, погиб на фронте (1921 г.р.).
Хаим Шлемович Трактинский, погиб на фронте (1903 г.р.).
Ейл Шлемович Трактинский, погиб на фронте (1916 г.р.).
Хаим Меерович Фельдман, погиб на фронте (1921 г.р.).
Зяма Нехемович Суперфин, старший политрук, погиб на фронте (1915 г.р.).
Двойра Исааковна Козлова, капитан медицинской службы, погибла на фронте (1919 г.р.).
 Симха Лейбович Гухман, погиб на фронте (1924 г.р.).
 Моисей Наумович Шухмахер, погиб на фронте (1903 г.р.).
Абрам Рувимович Суранович, погиб на фронте (1921 г.р.).
Биня Исааковна Кукуй, фронте (1922 г.р.).
Борис Исаакович Кукуй, погиб на фронте (1919 г.р.).
Лейба Исаакович Кукуй, погиб на фронте (1917 г.р.).
 Янкель Рывков, погиб на фронте (1915 г.р.) (1909 г.р.).
Роза Ефимовна Ошерова, спаслась от расстрела, вступила в партизанский отряд, погибла в бою (1915-1944).
Исаак Ноткович Гольдман, погиб на фронте (1905 г.р.).
Гирша Лейбович Кац, погиб на фронте (1919 г.р.).
Рахиль Лейбовна Кац, военнослужащая, погибла на фронте (1922 г.р.).
Моисей Залманович Невелев, погиб на фронте (1901 г.р.).
Борис Аронович Хазанов, погиб на фронте (1924 г.р.).
Иосиф Михайлович Кугель, погиб на фронте (1921 г.р.).
Мордух Воронов, погиб на фронте (1921 г.р.).
Зелик Менделевич Суперфин, старший политрук, погиб на фронте (1913 г.р.).
Исраил Довидович Тайменов, погиб на фронте (1915 г.р.).
Мендель Хаимович Кугель, погиб на фронте (1917 г.р.).
Хоня Борухович Кугель, погиб на фронте (1909 г.р.).
Яков Хаимович Темкин, старший лейтенант, погиб под Москвой (1916–1941 г.р.).
Петр Рувимович Козлов, погиб на фронте (1923 г.р.).
Изя Моиссевич Злотников, погиб на фронте (1905 г.р.).
Гаврил Каспин, погиб на фронте (1906 г.р.).
Иосиф Бенционович Каспин, погиб на фронте (1904 г.р.).
Алтер Исаакович Коников, погиб на фронте (1903 г.р.).
Юзик Янкелевич Курбацкий, погиб на фронте (1919 г.р.).
Гирша Абрамович Соркин, погиб на фронте (1904 г.р.).
Хаим Аронович Стерин, погиб на фронте (1924 г.р.).
Гирша Лейбович Стерин, погиб на фронте (1923 г.р.).
Айзик Бедеров, погиб на фронте (1917 г.р.).
Куле Хаимович Пазовский, погиб на фронте (1921 г.р.).
Айзик Малев, погиб на фронте (1924 г.р.).
Залман Блюмкин, погиб на фронте (1919 г.р.).
Пиня Шнитман, погиб на фронте (1925 г.р.).
Старший лейтенант Лев Рувимович Шнитман, погиб на фронте (1921 г.р.).
Айзик Гиршович Шнитман, погиб на фронте (1922 г.р.).
Зуся Ошеров, погиб на фронте (1917 г.р.).
Борис Вениаминович Гольдман, погиб на фронте (1907 г.р.).
Симон Юдкович Черной, погиб на фронте (1919 г.р.).
Гриша Вениаминович Гольдман, погиб на фронте (1911 г.р.).
Евсей Григорьевич Чертков, погиб на фронте (1906 г.р.).
Лева Лившиц, погиб на фронте (1914 г.р.).
Иосиф Генухович Цыпкин, старший лейтенант, погиб на фронте (1918 г.р.).
Лева Элентов, погиб на фронте (1923 г.р.).
Лева Пинхусович Герман, погиб на фронте (1924-1942).
Шлейма Кугель, погиб на фронте (1903 г.р.).
Нохем Давидович Шифрин, погиб на фронте (1903 г.р.).
Файфа Мунькович-Моисеевич Златкин, 1904 года рождения, умер от тяжелых ран после войны, родной брат моего отца Залмана.
Симон – Эле Лейбович Шейнин, погиб на фронте (1915 г.р.).
Марк Фельдман, служил на Ленинградском фронте, на «Дороге Жизни», убит во время бомбежки (1921-1943)
Юда Эльевич Малкин, погиб на фронте (1921 г.р.).
Исаак Злобинский, (1914 г.р.) умер после войны от тяжелых ран, оставил после себя двух сыновей. Один из них – Михаил – сегодня живет в Михалине. Второй сын Леонид в городе Чаусы.
Алтер Гафт, умер от тяжелых ран в конце войны, похоронили в Климовичах (1913 г.р.).
Михаил Заранкин, погиб на фронте (1912 г.р.).

Ничего не осталось на белорусской земле от еврейского колхоза «Энергия». Только этот скорбный мартиролог.




 
 

В Беларуси тема Холокоста
остается непознанной

Подготовив эти воспоминания, я встретился с доктором исторических наук Леонидом Смиловицким. Попросил его прокомментировать очерки моих авторов о Катастрофе, проанализировать ее с позиции известного специалиста-историка.
Леонид Смиловицкий (на фото) – доктор исторических наук, старший научный сотрудник Центра диаспоры при Тель-Авивском университете. Работает с  фондом Стивена Спилберга  в Лос-Анджелесе, Институтом еврейской культуры в Лондоне, Институтом изучения Холокоста в Вашингтоне, редакцией Краткой 1000 еврейской энциклопедии  в Иерусалиме. Автор ряда исследований по истории евреев Беларуси до и после 1917 г. В Израиле живет с 1992 года.
Для справки: книга Леонида Смиловицкого «Катастрофа евреев в Белоруссии 1941-1944 годах» стала первой научной работой о евреях Белоруссии, написанной на русском языке. Белорусская глава в истории нацистского геноцида евреев Европы до этого не была изучена не только в Беларуси, но и за ее пределами. Холокост в Беларуси – белое пятно в историографии Второй Мировой войны.
Е.З. В пригороде Берлина в январе 1942 года проходила Ванзейская конференция с участием высшего фашистского руководства страны. На ней определили программу уничтожения еврейского населения Европы, утвердили список евреев, подлежащих уничтожению, во всех странах. Когда я посетил существующий теперь в Ванзее музей, меня поразил педантичный список будущих жертв. Албанские евреи не думали о смерти, а их всех 200 человек уже приговорили к ней, в Белоруссии – 446.484 человека, на Украине – 2.994.684…
Уже шло массовое уничтожение евреев. Но до уничтожения 6 миллионов было еще далеко. Неужели нельзя было что-то сделать, чтобы остановить запущенную машину для убийства целого народа?
Л.С. На мой взгляд, уже было нельзя. Объясню. На Нюрнбергском процессе все спустили на тормозах. Судили нацистскую Германию. Она, конечно, главный виновник в развязывании Холокоста, уничтожении миллионов евреев. Но виновна не только Германия. А вот об этом давайте поговорим в конце нашего разговора.

 
Здание, в котором проходила
Ванзейская конференция, 1942 г.
___________________________________________


Е.З. Согласен. Что известно и неизвестно сегодня о Катастрофе евреев Белоруссии?
Л.С. Все, что было известно предыдущим поколениям о происшедшей трагедии, для молодежи – это белый лист бумаги. С каждым новым поколением нужно начинать все сначала. Но не возвращаться к той точке, откуда начали, а рассматривать, что сделано до нас. Что известно и что неизвестно. Если на обыденном уровне рядовому читателю или зрителю что-то неизвестно, это не говорит, что неизвестно для историков. Очень исторически мы должны относиться к Катастрофе. Эмоции здесь плохой советчик, за основу следует брать факты и обстановку тех времен.
Начнем с фундаментальных вещей: отношение властей к еврейскому вопросу и, вообще, к евреям. Кем себя они ощущали перед войной? В начале войны? Советскими гражданами? Или евреями? Почему государство не выделило их в группу риска?
На эти вопросы дадим короткие ответы:
1. Евреи ощущали себя советскими гражданами.
2. Ни в какую группу риска их не включали и не собирались.
3. Большинство людей вынуждено было выбираться из прифронтовой полосы самостоятельно. В первую очередь, власти спасали материальные ценности, государственное имущество, а не людей. Отсюда и такие жертвы. А дальше продолжим следующую мысль: почему трагедия евреев не стала известна после окончания войны?
Е.З. Что ж, давайте поразмыслим.
Л.С. Поразмыслим! С одной стороны, не стало евреев. Просто физически их не стало, и некому было заявлять о прошедшей трагедии во весь голос. С другой стороны, для властей было очень неудобно говорить о трагедии евреев. Сразу бы возник вопрос, как же случилось, что целый народ бросили на произвол судьбы? И какова тогда цена Победы?
Как только об этом начался бы разговор, мгновенно бы возник разговор о пирровой победе… Победа не может быть любой ценой! Если народ исчез, то нельзя говорить о том, что кто-то победил, или проиграл. Более того, после войны с евреями не считались: их не слушали, они потеряли право голоса, право своего выражения и своего мнения. Настоящий разговор о том, что же все-таки было на самом деле, стал возможен только после распада Советского Союза и обретения Белоруссией независимости в 1991 г.
Е.З. И?
Л.С. Возникла очень удобная ситуация, когда за все грехи советской власти никто не брал ответственности. В том числе и новое белорусское государство. Говорите все, что хотите, но не мы участвовали в расстреле евреев, защищают свои позиции в Беларуси. С этим можно поспорить, ибо документы свидетельствуют о том, что здесь было 100.000 пособников нацизма. Вдумались в эту цифру? 100.000 тысяч!
После 1991 года открылись архивы, упразднили Спецхран. Материалы Чрезвычайной комиссии по расследованию нацистских преступлений на оккупированной территории Советского Союза и Белоруссии перевели из архивов КГБ на открытое хранение в Национальный архив Белоруссии. Одни были скопированы и увезены в Израиль, другие – в университеты Европы и Америки. Историки, исследователи получили, наконец, возможность проанализировать приказы, картотеки, переписку Центрального штаба партизанского движения, короче, всю документацию. Самый верный и первозданный материал, которого так ждали специалисты для обобщения, анализа, статистики, выводов появился в наших руках.
Е.З. Возникла возможность предметного разговора на конкретную тему? Обнаружить, так называемые «белые пятна» Катастрофы?
Л.С. Да! Самое главное, и я настаиваю на этом, заключается в том, что трагедия евреев Белоруссии является составной частью ее трагедии в целом. Но от этой точки зрения в республике отказываются. От такого вывода уходит современная белорусская историческая наука. Белорусские историки отказываются признать, что геноцид и террор – это разные понятия. И это, конечно, не случайно. Мол, белорусов убивали тоже… А я вам скажу, что белорусов никогда не убивали по национальным признакам. Ни за одним из них не охотились как за
Германия.   По этой железной дороге  отправляли 
 евреев  в концентрационные   лагеря Европы,
в том числе  в Беларусь


евреями. Ни одного из них не ставили к стенке только за то, что они белорусы. Такого никогда не было!
Если и расстреливали нацисты белорусов, то только за
связь с партизанами, подпольщиками – как врагов
своего режима, как своих противников. По отношению к ним  они использовали террор: политику выжженной
земли, лишение материальной базы, акции запугивания. Но только не геноцид! То, что в русскоязычной, и в том числе белорусской, историографии даже  не понимают понятие «Холокост»,
видно на примере: это слово пишут с… маленькой буквы. Знаете, какое находят объяснение? Если слово «геноцид» пишется с маленькой буквы, тогда почему Холокост должны писать с большой? Наши коллеги на постсоветском пространстве не понимают сути проблем, или понимают, но не принимают. В двух словах: геноцид – понятие абстрактное, которое имеет разные этапы, разное отношение к разным историям, разным народам.
 



 













На платформе надпись: 14.11.1941
/956 JUDEN/BERLIN – MINSK
 _____________________________________________


























Холокост – это не абстрактное понятие, говорящее об исчезновении целой цивилизации, уничтожении конкретного народа по конкретной концепции. И это не сопоставимо с геноцидом!
Англичане, которые очень скрупулезны в таких вопросах, давно поняли разницу двух слов. Не зря на английском языке слово «Холокост» пишут с большой буквы, а «геноцид» – с маленькой.
Е.З. Что же есть в активе историков, исследователей, энтузиастов?
Л.С. Собран фактический материал, записаны свидетельства людей, у которых раньше никто ничего не спрашивал, открыты архивы, проводятся исследования.  Идет обобщение и осмысление Катастрофы. Но необходима государственная политика и поддержка белорусских историков. Без нее невозможно двигаться дальше в этом направлении. Могу констатировать, что историей Катастрофы в Белоруссии занимаются единицы. Одни из них – самоучки, другие – ученые. Но те и те – одиночки. Чтобы их всех пересчитать, достаточно пальцев на одной руке. В плане разработок Академии наук Белоруссии нет тем по истории Катастрофы, она не проходит по другим научным программам, в школьных учебниках ей отведено не более одного абзаца. В Белоруссии тема Холокоста для массового сознания остается непознанной.
Е.З. Есть ли разница в подходе к Катастрофе, когда Белоруссия входила в состав СССР, и теперь, когда является самостоятельным государством?
Л.С. Разница только в том, что нет никакого запрета на изучение Катастрофы. Но проекты на ее разработку не финансируются, не выделяются стипендии, гранты. Хотите – за свой счет занимайтесь исследованием этой темы, не хотите – не занимайтесь. Поэтому в Белоруссии за последнее время по истории Катастрофы защищены всего две-три диссертации. До сих пор здесь существует концепция о том, что история Великой Отечественной войны – это героическая, а потом уже трагическая история. Позвольте эти слова переставить местами. Война – это, в первую очередь, трагедия, а не героизм. Честно говоря, я меньше всего думал, о том, что в Израиле буду заниматься историей войны, которая изложена нашими ветеранами, прилизана редакторами, вычищена цензорами, а на вершине – победы за победами.
Когда в Израиле мне стали известны закрытые ранее архивные данные, совсем другие концепции, иной подход к прошедшей войне, я понял, что мы стоим в начале горы, на которую еще нужно взобраться. Мое мнение: все, что происходило во время войны, нужно рассматривать конкретно исторически.
Давайте обсудим отношение белорусов к политике нацистского геноцида. Природа человеческой психики, сознания и поведения далеко не изучена. Прямыми соучастниками преступлений нацистов в Белоруссии было 100.000 человек! Помните, эту цифру я уже называл.
А кто считал тех, кто за корову, огород, хату, платок, да иногда просто ни за что, выдавал бежавших из-под расстрела евреев? Белорусы до войны жили бедно, как говорят, перебивались с хлеба на квас. Почему бы не поживиться еврейским имуществом? Прозеваешь, оно достанется другим.
– Ис-с-ак, оставь мне ко-ро-ву, ост-авь! Мы же с тобой соседи, – кричал в колонну уходящих на расстрел евреев один из белорусов (этот факт зафиксирован). Этот сосед-белорус и не думает спасать еврея, да и не может, а вот добро его, как и другие, он не хочет прозевать. Тех же, кто каким-то чудом выживали во время расстрелов, сдавали немцам. Не потому, что ненавидели евреев, просто не хотели, чтобы оставались свидетели. Чтобы спасшиеся не рассказывали о грабежах. Вдруг придется отвечать за них, а шубейку возвращать. Поэтому и выдавали, и добивали, как будто без злого умысла. Причем тут антисемитизм?   Это заурядный криминал.
Белорусы и русские через родных, служивших у немцев, заранее узнавали о намечавшейся акции и ожидали, когда можно будет присвоить имущество соседей. Крестьяне из окрестных деревень дежурили в прилегающих к гетто кварталах. После грабежа немцев и полицейских в еврейские дома врывалась толпа.
Растаскивали мебель, выламывали двери, рамы, окна. Дома разбирали по бревнам. Так было повсеместно.
Проблема изъятия еврейской собственности и ценностей продолжает оставаться неизученной стороной Катастрофы. Даже сегодня, через 75 лет после войны! В то же время была и другая Белоруссия, и другие люди, которые, наблюдая за гибелью своих соседей, не стояли перед выбором: помочь или не помочь. Каждому из них было хорошо известно, что это смертельно опасно. Но находились белорусы, которые вопреки логике спасали евреев, совершая человеческий подвиг! Благодарная еврейская нация учредила для таких людей звание Праведник народов мира. Оно не только почетно, но и дает право на репатриацию в Израиль со всеми вытекающими правами, включая предоставление гражданства не только для самих спасителей, но и для членов их семей – родителей, родных братьев и сестер, детей. Другими словами, для всех, кого бы нацисты расстреляли в случае обнаружения предоставления помощи еврею (евреям) в их доме.
Каждый случай спасения – неповторим! На оккупированной территории бежать было некуда. Среда оставалась враждебной, и нацисты это понимали. Поэтому гетто маленьких местечек охранялись только для виду. Евреи все равно не разбегались. Много было гетто «открытого типа», то есть без охраны и колючей проволоки. Просто переселили обреченных на одну улицу для того, чтобы удобнее было приглядывать. Не кормили, не поили, не оказывали медицинских услуг. Поиски продуктов питания становились заботой самих узников. Не справился – умер от голода. Спасали старые связи, товарообмен, на который белорусская полиция смотрела сквозь пальцы. Им тоже перепадало, и не мало. За пределами гетто было более опасно. В лесу? Тоже была опасность от разных банд. На оккупированной территории без помощи местного населения не смог бы выжить не один еврей! Ни один! Это я говорю со всей ответственностью! Выжили тысячи! Только из минского гетто спаслись 10. 000 евреев! Они ушли в партизаны, воевали, мстили врагу. Это немного, всего десятая часть от 100.000 белорусских евреев, уничтоженных в минском гетто. Но были спасенные и из других гетто, из городов, местечек.
Е.З. Вы хотите сказать, что никто из них не остался бы в живых без помощи?
Л.С. Никто! Но это только часть правды! Евреев спасали также местные жители из числа фольскдойче, т.е. этнических немцев, которые раньше жили в Белоруссии. Евреям помогали и спасали некоторые немецкие военнослужащие, верующие христиане. Ну и самое главное, евреи не ждали покорно смерти. Они были борцами, о чем сейчас мало кому известно!
Е.З. Иначе складывается мнение, что евреи шли на убой, как овцы…
Л.С. Такое мнение у некоторых существует. Но это не верно. Вот несколько примеров на этот счет. Узники минского гетто укрывали в своих госпиталях раненых партизан-белорусов и русских, меняя в документах их имена на еврейские. Степан становился Хаимом, Андрей – Янкелем… Узник гетто, которого звали Гедалий, вывез из концлагеря старшего лейтенанта русского Семена Ганзенко в мусорном ящике. Потом с помощью проводников гетто Семена отправили в лес, где он возглавил партизанский отряд имени Буденного, а комиссаром отряда стал Наум Фельдман, один из руководителей подпольной организации гетто. Кстати, позже этот отряд вырос в партизанскую бригаду имени Пономаренко. Вот во что вылилось спасение евреем Гедалием советского офицера!
Е.З. Находясь в смертельной опасности, надеясь на помощь других, евреи сами спасали этих других?
Л.С. Невероятно, но таких фактов много.
Вот еще. Летом и осенью 1941 года через Минск вели многочисленные колонны советских военнопленных. Их маршрут проходил через территорию гетто. Еврейские подростки приоткрывали калитку проходного двора и, если охрана была без собак, зазывали к себе людей. В гетто снабжали пленных документами, одеждой, делились продуктами и через развалины выводили на другую сторону улицы. Так было спасено несколько десятков военнопленных.
Из бежавших узников Минского гетто еврейский семейный партизанский отряд создал Шолом Зорин. В составе отряда было 137 человек боевой роты и 420 стариков и детей.
Тувия (Анатолий) Бельский вместе со своими братьями организовали побеги узников из целого ряда гетто Западной Белоруссии. Летом 1944 года в отряде было более 1200 человек, из них свыше 70 процентов – женщины, старики и дети, которые были обречены на оккупированной территории. Этот еврейский партизанский отряд был грозной боевой единицей. Расправлялись со всеми жестоко и бескомпромиссно! На базе семейного отряда братьев Бельских сформировали боевые партизанские отряды имени Калинина и Орджоникидзе. Евреи-партизаны пускали под откос эшелоны противника, убивали власовцев, полицейских, немцев. В июле 1944 года братья Бельские вывели из леса более 1200 спасенных ими евреев.
Е.З. Кстати, бабушка и дедушка Джареда Кушнера, зятя вновь избранного президента Соединенных Штатов Америки Дональда Трампа, также бежали из Новогрудского гетто, не исключено, что и они побыли в отряде Бельского?
Л.С. Почти весь отряд Бельского в конце войны перешел границу с Польшей, в Белоруссию они уже не вернулись. Уехали в Израиль, позже – в Америку. Дети бежавших узников из Новогрудского гетто приезжают в Белоруссию, помогают в установлении памятников, укрепляют дружеские связи со страной своих предков. Внук евреев, бежавших из гетто, стал зятем американского Президента. Чему вы удивляетесь? В Америке все возможно! Это, во-первых, а во-вторых, кто сегодня Джаред Кушнер? Преуспевающий бизнесмен, еврей, глубоко соблюдающий традиции. Откуда это у него? От бабушки и дедушки, которые передали внуку любовь к народу Израилеву.
Е.З. В Минске уничтожили более 150. 000 евреев. На чьей они совести?
Л.С. На совести нацистов и советского руководства, которое бросило своих граждан. Уничтожение евреев на всей территории Белоруссии осуществлялось планомерно. И об этом долгое время молчали. Физическая Катастрофа продолжилась духовной. Как будто и не было трагедии еврейского народа: о ней не писали, не говорили. Что же касается братских могил, в большинстве случаев в которых были захоронены евреи, то к ним было неопределенное отношение. Если написать, что жертвы именно евреи, значит, ответить на неудобный вопрос: почему же так много этих братских могил? Не лучше ли, прикрываясь общими словами о всенародном горе и интернационализме, все это как-то замаскировать? Так и сделали. Поэтому почти везде на всех памятниках написано: «Советские граждане…», аргументируя это тем, что среди расстрелянных были и партизаны, красноармейцы, короче, борцы с фашизмом. Все это так, только их процент в этих братских могилах очень невелик. Советская политика строилась на безальтернативной основе. На местах делали только то, что говорили свыше. Инициатива была наказуема!
Е.З. А в сегодняшней Белоруссии?
Л.С. Инициатива в Белоруссии не наказуема, но не предсказуема. Неизвестно, как власти к ней… отнесутся. Отсутствие государственного участия, даже в небольших проектах – это как раз и характеризует современную Белоруссию. Хотите что-то сделать по улучшению памятников на еврейских могилах – пожалуйста. Но местные бюджеты на эти расходы не предусматривают ни копейки. Если собрали определенную сумму, отчитайтесь за нее, иначе вас могут привлечь к ответственности за какое-то нарушение. Белоруссия не учитывает опыт стран Прибалтики, Молдавии, Украины, России по сохранению еврейских памятников и их содержанию, где выделяют на это средства из государственного и местного бюджетов.
В Белоруссии существует концепция, что белорусы не при чем. Евреев убивали немцы, а коль так, то никакой вины нет. Зачем же тратить деньги? Убивали и белорусы. Для проведения крупных акций специальные расстрельные команды действительно приезжали из Прибалтики и Украины. А вот в маленьких городках и местечках обходились силами местных полицейских. Но если сравнивать с положением в других оккупированных областях СССР, то в своей массе население Белоруссии держало равнодушный нейтралитет. Сохранились немецкие докладные в Берлин, где начальники жалуются, что не выходит «раскачать» белорусов на активное участие в антиеврейских погромах. И это неслучайно. Исторически сложилось, что положение евреев и

 Написал подпись  под фото в Однокл
белорусов, начиная с царских времен, было тождественно в имущественном и правовом плане.
Они подвергались одинаковому унижению и гонениям как со стороны поляков, когда Белоруссия входила в состав Речи Посполитой, так и русских, когда была частью Российской империи. Белоруссия была постоянным проходным двором из Европы в Россию. Все, кто шел через него, убивали и сжигали. Здесь постоянно жили в стадии выживания. О какой государственности белорусы могли думать?
Е.З. Объединяла одна беда?
Л.С. Между евреями и белорусами не было глубоких конфликтов, противоречий или религиозных распрей. Им нечего было делить друг с другом, в местечках две культуры не враждовали, а сотрудничали. Все это наложило определенную печать на отношения между двумя народами. Почему говорят, что белорусы толерантные, с ними приятно иметь дело, что они не конфликтные? Да потому, что белорусы согласны на все, только чтобы не было войны.
Е.З. Этот взгляд существует и сегодня?
Л.С. Существует и еще как работает! Народ продолжает жить в режиме выживания. Когда анализируешь все это, понимаешь, что Холокост – это не примитивная, упрощенная проблема. В ней – громадный комплекс  человеческих отношений!
Есть два вида памяти – народная и научная. Для того чтобы обоснованно говорить о больших вещах,  таких, как трагедия целого народа, который исчез, нужно проводить научные исследования и осмысливать происшедшее.
Когда пишется важная и серьезная книга, меньше всего нужно думать, что ее будут читать завтра. Она, может, не будет читаться завтра, а будет востребована, когда придет время. Для сравнения можно привести следующий пример: живет человек, и вдруг он уходит. Только тогда родные, да и окружающие начинают осознавать его потерю. Точно также и с Катастрофой!
Вначале нужно осознать, что произошло! Тогда мы и осознаем масштаб Потери! Для этого нужен один путь – работа с новыми поколениями методом их просвещения, рассказы о правде – пусть, может, неприятной, но без прикрас.
Е.З. Отсюда вывод: тема Катастрофы должна быть изучена всесторонне, на научной основе, и тогда будет результат?
Л.С. Именно так! Кого легче поднять на любое выступление против евреев? Темных, непросвещенных! Так было всегда и везде. Как и где говорить о Катастрофе, ее масштабах и последствиях? На
семейном уровне! Но этого недостаточно. Нужен государственный подход и государственная программа. Нужны новые учебники и новый подход к изучению Катастрофы.
Е.З. Тема Катастрофы важна в наши дни?
Л.С. Безусловно. Все, что произошло с евреями в годы Второй Мировой войны – это репетиция для других народов. Стоит только забыть уроки прошлого, и все повторится. Каждое новое поколение людей, вступающих в жизнь, проходит свой «ликбез». Я вам скажу мысль, которая не нова. Просто ее не принимают. Вы думаете, в Катастрофе виноваты одни нацисты? Отнюдь нет! В Катастрофе евреев и исчезновении миллионов наших соплеменников виноваты все народы мира. Не согласны? Объясню!
Какая была главная цель нацистов, когда они пришли к власти в 1933 году? Нацисты тренировались на евреях. Устроили погромы во время «Хрустальной ночи» в 1933 году. Мир смолчал. Что вначале хотели фашисты? Юденфрай – страну без евреев. Чтобы их рядом не было. Вначале забрали все имущество. Потом дали срок: до 15 октября 1941 года с территории Рейха при наличии иностранной визы можно было отправиться на все четыре стороны, имея при себе чемодан в 20 кг. Кстати, эта аналогия вам ни о чем не говорит? Когда начался массовый исход из СССР в 1989 году, тоже разрешалось на одного отъезжающего брать чемодан, вес которого не превышал 20 килограммов.
Итак, когда Гитлер увидел, что евреев никто не хочет – ни Америка, ни европейские страны – он понял: их можно убивать. После 15 октября 1941 года пошли эшелоны немецких евреев в Минск, Ригу, где их ждали расстрельные команды. А из Белоруссии никуда не нужно было вывозить. Зачем? От кого прятаться?
Немецких евреев убивали вместе с белорусскими в Тростянецком лагере смерти, а в Латвии – в Саласпилском концлагере. Но не все немцы были фашистами. И понимая это, нацисты не убивали немецких евреев на глазах соседей, а увозили их на Восток. Были уверены, что здесь не только никто им не помешает убивать, но даже будут помогать.
Е.З. Так и произошло?
Л.С. В Польше, Прибалтике, Белоруссии загоняли евреев в гетто, в концлагеря. В одной стране было больше ретивых помощников, в другой, как в Белоруссии, меньше, но Катастрофа продолжалась. Солдаты вермахта, находясь на фронте, думали, что воюют за «Великую Германию» против большевистского засилья.
 
Написал ппдпись под фот о в Одноклас
От них тщательно скрывали факты повсеместного уничтожения евреев. Для этой цели подбирали уголовников, людей с темным прошлым, промывали им мозги, мол, вам выпала миссия быть санитарами земли, уничтожать на ней «недочеловеков», к которым относили евреев, цыган и других народов. Это так называемые айнзацкоманды. Но даже самые отъявленные убийцы иногда прозревали или сходили с ума.
Е.З. Доктор Смиловицкий, давайте подытожим наше интервью. Каковы последствия Катастрофы?
Л.С. На этот вопрос очень тяжело отвечать. Нет ни одной еврейской семьи, которая не потеряла бы своих родных и близких, будь то на оккупированной территории, в эвакуации или на фронтах Великой отечественной войны, в партизанских отрядах. Собственно, в моей и в вашей семьях – то же самое, разве не так? Вы говорите, в вашей семье уничтожено 13 человек Златкиных? Только в гетто Речицы Гомельской области погибло 17 человек Смиловицких. Я обнаружил об этом сведения, собранные ЧГК СССР в 1944 г. в архиве Яд Вашем в 1994 году, 50 лет спустя.
Мы не вечны, жизнь человека конечна – это все
знают. Идет смена поколений. Но трагедия Холокоста заключается в том, что жизнь целого народа была прервана насильственно. Поколения людей никого после себя не оставили, нарушилась преемственность. 800 тыс. евреев Беларуси из одного миллиона в 1941 году (вместе с еврейскими беженцами из Польши в 1939 году) – это 10 % населения республики. Сотни тысяч семей, словно деревья, были вырезаны под корень. Трагедия была усугублена тем, что советские власти, опасаясь ответственности за то, что они допустили подобную трагедию, предпочли игнорировать Холокост. Мол, всех убивали, почему нужно выделять евреев, это не патриотично и не интернационально. Собственно, мы об этом уже говорили. Напомним только, что история советского общества не предусматривала альтернативы. В Москве понимали, что к ответу советских историков призывать некому, поэтому научная истина не интересовала.
Е.З. Поэтому мы с вами здесь, в Израиле…
Л.С. Не только мы с вами. Более миллиона бывших советских евреев уехало в Израиль, а сколько – в другие страны? Если государство не могло защитить своих граждан во время войны, если продолжало гонения после ее окончания, то у евреев не оставалось выбора. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», – помните из какой это книги? Ильф и Петров думали, что шутят, а оказалось?
Е.З. Леонид, вы приоткрыли завесу тайны, поделились своим видением Катастрофы. Свою задачу выполнили? Книгу написали и выпустили? Мечта достигнута?
Л.С. Есть у меня мечта! Чтобы темой Катастрофы интересовались не только историки из Израиля, но и других стран. Чтобы мы объединили наши усилия. Чтобы эта тема никогда не исчезала и не пропадала. Чтобы тему Катастрофы обсуждали и обосновывали на альтернативной основе. И это самое лучшее!
Чтобы белорусские историки высказывали на нее одну точку зрения, а польские – вторую, израильские – третью, германские – четвертую, американские – пятую. Нет исторической науки – американской или израильской, белорусской. Она или есть, или ее нет! Катастрофа ведь тоже была одна для всех стран Европы.
Я мечтаю, что доживу, когда в современной Беларуси появятся государственные Еврейский музей, Музей Катастрофы евреев Беларуси, Музей Минского гетто. Будет выходить научный журнал, посвященного геноциду евреев Беларуси, издана Энциклопедия истории Холокоста в Беларуси, Энциклопедии Праведников мира, уроженцев Беларуси. Будет принята государственная программа по отражению тематики гетто в краеведческих музеях страны и т. д. (слабые попытки восполнить этот пробел в новом Белорусском Государственном музее истории Великой Отечественной войны нельзя принимать в расчет).
Историю Холокоста станут изучать во всех без исключения учебных заведениях республики. Будут исследованы отличительные особенности трагедии евреев Беларуси. Дан ответ на вопрос, как повлиял Холокост на демографическое, экономическое, научное и культурное развитие страны в послевоенный период? Насколько эхо Холокоста до сих пор ощущается по тем направлениям, которые не устранены за счет людских ресурсов, интеллектуального и экологического потенциала Беларуси? Обо всем этом пора сказать в полный голос с официальной трибуны, поскольку в условиях современной Беларуси позиция государства необыкновенно важна.
Е.З. Доктор Смиловицкий, большое Вам спасибо за интервью. Вы нам дали ответ на очень важные темы для понимания значения Холокоста в наше время и в будущем. Успехов Вам в научной и просветительской деятельности, новых открытий в еврейской истории!

От автора книги:

Хочется надеяться, что в сегодняшней Беларуси будут не только гордиться своими выходцами – Президентами и Премьер–Министрами Израиля, но и продолжать сохранять Историю Катастрофы для будущих поколений.