Ночное трио. часть 2

          ФЕДОР. Нет, это Он сам даёт, чтобы я с голоду не помер. Это я не прошу. Я Богу каждый день экзамен сдаю.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какой экзамен? Ты часом не из психушки сбежал?
          ФЕДОР. Нет, я не сбегал. Они меня сами выпустили.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Та-ак. Все интереснее и интереснее. И что же ты там делал в психушке?
          ФЕДОР. Ничего не делал, но много думал о людях, а через их понимание к Богу пришёл.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. И что понял о людях?
          ФЕДОР. Понял, что мы все экзамены на земле сдаем. Каждый свой. На что нас Бог проверяет. На то и сдаём.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как это?
          ФЕДОР. Так… (осторожно присаживается на краешек скамьи). Все люди сдают и каждый день, только одни знают об этом, а другие даже не догадываются. Н-да… Каждый день сдаём, каждый… Кого-то Он проверяет на жадность, кого-то на воровство или там ещё на что-то… Вот, к примеру, кого-то на рюмке проверяет. А тот дурак пьёт и пьёт, да ещё радуется, если рюмка задарма подвернулась. А не понимает, что Бог раз за разом проверяет, какой у него стержень, не сгнил ли, хватит ли воли отказаться. Получается, если ты что-то плохое сделал или с плохим в себе не справился, значит, не сдал в этот день экзамен Богу, провалился, и будешь пересдавать Ему в следующий раз. Так что мне от тебя с деньгами не резон было бегать.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Туманно что-то. Сам до такого додумался, философ, или в психушке подсказали?
          ФЕДОР. С Божьей помощью. Времени у меня много, сиди да думай. А психушка, что ж… там много хороших людей.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, а ты-то сам свой экзамен сдаешь?
          ФЕДОР (задумчиво). Редко…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что так?
          ФЕДОР. Если бы каждый день сдавал, был бы святым.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, это нам не грозит. А как тебя зовут, философ?
          ФЕДОР. Федей.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (разбирает покупки). Что же ты, Федя, три стакана купил? На троих, что ли, будем соображать? С твоим вторым астрономом?
          ФЕДОР. Так у тебя кто-то помер, покойнику тоже надо плеснуть.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Покойнику? Покойник – это я.
          ФЕДОР (задумчиво). Даже в психушке такого не встречал. Там разные были, но покойников ни разу.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (покрутив бутылку и подумав). Пожалуй, нальем в три стакана.
          ФЕДОР (удивленно). Если покойник – ты, то третий-то кто будет?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он. (Показывает пальцем в небо.)
          ФЕДОР (серьезно). Он не пьёт.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А все говорят, что Он человеколюбив. Не должен отказать, если мы Его попросим, к нам присоединиться.
          ФЕДОР. Не хорошо это.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А что в этом плохого?
          ФЕДОР. Он не любит пьющих.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он должен всех любить, у Него должность такая.
          ФЕДОР. Пусть так. Все равно не хорошо. (С возмущением.) Пригласить Бога выпить! Придумал же! Не хорошо это.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А я приглашу! Приглашу, и будем пить за Его здоровье! Разве плохо?
          ФЕДОР. За Его здоровье – это хорошо.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну вот, наконец-то, взгляды совпали! Мне, между прочим, многое Ему сказать надо. Если бы не Он, может, меня и не было бы… к счастью.
          ФЕДОР. Не хорошо так говорить.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Заладил: не хорошо, не хорошо! Мой день рождения! Кого хочу, того и приглашаю! Вот тебя пригласил, и Его приглашаю!
          ФЕДОР. Чудной ты: то поминки, то день рождения. Не разберу, за что пьём?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, сначала приглашу, потом разберёмся. Эй! (Кричит в пространство.) Как там Тебя… если Ты есть… (Обращается к Фёдору.) Слушай, Федя, а как Его зовут?
          ФЕДОР. Имени Его никто не знает. Он нам Господин или Господь Бог.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Здра-асте! Даже с кем пью, не знаю! Что у нас в религии имени Ему придумать не могут, что ли? Ну, дела! (Обращается к Богу.) Значит так, Боже, прошу на мой поминальный день рождения. А выпьем мы, для начала, за твое здоровье! Присоединяйся!
          ФЕДОР (обращается к Богу). Не обижайся на него, Господи. Неразумный он, не ведает, что говорит, и с кем.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с интересом). А ты сейчас с кем говоришь?
          ФЕДОР. С Ним.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А я, значит, не с Ним говорил?
          ФЕДОР. С Ним. Да только не веришь ты в Него, оттого и ёрничаешь. Кабы верил, по-другому говорил бы.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Мне с детства внушали, что Его нет.
          ФЕДОР. Мне тоже.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно. Сейчас выпьем за Его здоровье и разберёмся.
          ФЕДОР (серьёзно). За Твое здоровье, Господи!
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с иронией). За Твое здоровье, Господи!

          Выпивают.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Так, теперь давай с Ним разберёмся.
          ФЕДОР. Чего с Ним разбираться? Тут бы с собой разобраться.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Дела-а… Давай с собой разбираться. Хотел спросить, тебе одному вот так бродить по ночам, спать, где придётся, не страшно?
          ФЕДОР. Всяко бывает… Да я один никогда и не бываю.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (бьет себя по лбу). Забыл! Тут же где-то второй астроном бродит. Кстати, а где он?
          ФЕДОР (хмуро). Тут… Ты Его уже пригласил.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он? (Показывает на небо.)
          ФЕДОР. Ну…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (смеется). Ну, ты даешь, философ! Другом Бога выбрал! Круто!
          ФЕДОР. А что? Он такой же бездомный… Я с ним вечером и поговорю, и поплачусь, и на душе сразу легче. А если что плохое, Он предупредит, слушать только надо.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кого слушать?
          ФЕДОР. Внутри себя надо слушать.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Голоса, что ли?
          ФЕДОР. Зачем голоса? Это сам чувствуешь.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, Федя, доктора тут уже бессильны. (Разводит руками.)
          ФЕДОР (пожимает плечами). Я не претендую ни на что.

          Сидят молча.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (смеется). Если бы мне вчера сказали, что буду справлять свой день рождения с бомжом и Богом, не поверил бы.
          ФЕДОР. А что тут такого? За тебя-то пить будем?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Будем. (Наливает в стаканы коньяк.) Только ты ешь, а то разные голоса в тебя полезут - и Бог не спасёт.
          ФЕДОР. Ты рассказать хотел, за что пьём: за поминки или день рождения?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А-а… Глупо все получилось. Понимаешь, сегодня мне исполнилось сорок лет. Со-оро-ок! Полжизни уже прожил, решил отметить это событие. В ресторане банкетный зал заказал, гостей назвал – друзей, родственников. Все с цветами, подарками пришли. Я сижу во главе стола, среди цветов, слушаю речи в мою честь, пью, как полагается – за себя. Все вспоминают, как меня встретили, как по жизни вместе шли. И вдруг накатило что-то на меня, представил я, что лежу в гробу среди этих цветов, вроде умер, а гости пришли на мои похороны, и один за другим выступают, рассказывают обо мне. А я лежу в гробу и слушаю. Об именинниках, так же как и о покойниках, плохого не говорят.
Они выступают, а я мысленно речи подправляю. Кто-то говорит: « Володя, я знаю тебя давно…», а я: «…знал его давно…». « Володичка у нас прекрасный муж, семьянин…», а я «…был прекрасным мужем, семьянином…». И сходится-то все один к одному, только окончания меняй: знаю – знал, люблю – любила. Если вдуматься, всегда про одно и то же говорят, что на похоронах, что на днях рождениях.
И вдруг понял я, что такое дни рождения – это маленькие репетиции к похоронам. Бывают большие юбилейные репетиции, как у меня нынче. И напала на меня тоска, такая тоска, что я взял и сбежал с собственных похорон. Вот так!

          Молчат.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что притих?
          ФЕДОР (серьезно). Ты тоже - философ.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с иронией). Ещё какой!
          ФЕДОР. Я бы до такого не додумался.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (поднимает стакан). Господи, за твоё творение! За меня!
          ФЕДОР. За тебя!

          Выпивают.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (обращается к Богу). Хотя, по правде сказать, лучше бы Ты меня не творил, Господи. Легче бы было и Тебе и мне.
          ФЕДОР. Кто ты такой, чтобы Богу указывать, что Ему делать, а что нет?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я Ему ещё и указывать не могу? Мало того, что Он меня создал, меня не спросив, я Ему ещё и указывать не могу?
          ФЕДОР. Что тебя так беспокоит?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тяжело мне.
          ФЕДОР. Отчего?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. От жизни.
          ФЕДОР. От жизни не бывает тяжело. Тяжело только от собственной дурости.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с ехидством). У вас какая-то психушка интересная была, с философским уклоном. Много вас таких душеведов оттуда навыпускали?
          ФЕДОР (с обидой). Что ты о жизни понимаешь?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А ты?
          ФЕДОР. Я прожил поболе твоего, и кое-что, может, и понимаю… (неуверенно) а, может, и нет. Это одному Богу известно. Н-да…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ты-то на улицу разве от хорошей жизни попал?
          ФЕДОР. По дурости и попал.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. На всё-то у тебя есть ответ, всё-то ты понимаешь. Тогда посоветуй, друг-философ, как мне жить дальше? (Иронично.) Ты с большим опытом, «поболе» меня живёшь.
          ФЕДОР. Ты же жил до этого, ни у кого не спрашивал. Так и живи.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (задумчиво). Живи. А жил ли я?
          ФЕДОР (удивленно). Откуда мне знать?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Действительно, тебе-то, откуда знать. Я вот только сейчас задумываться начал: жил ли я? Вроде всё есть, а какая-то неудовлетворенность существует. Не в том смысле, что мне чего-то не хватает, а в том, что это не мое. Как будто взял чужое, а что с ним делать не знаю, так всё чужим и осталось. Ты вот только что сказал - тяжело от собственной дурости - может, ты и прав. Может, и прав… Женился не на той: у её отца деньги были и связи с нужными людьми. А ту, которую любил... А-а, да что там говорить... (Машет рукой.)
          ФЕДОР. Значит, ты жену не любил?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Любил… по-своему. Думал, привыкну, ан нет… по ночам до сих пор другая снится. Я и дома-то стараюсь поменьше бывать, работой себя загружаю… Чужие мы с ней. Да она этого и не замечает, ей только деньги нужны. Пока ребенок был маленький, уйти не мог, а сейчас, пожалуй, по привычке живу.
          ФЕДОР. У тебя кто?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Сын. В восьмой класс перешёл. На мать похож. Иногда скажет что-нибудь, рукой поведёт, как она… Все ужимки у неё перенял. Противно становится. Вроде и люблю сына, понимаю, что он-то ни при чём, а ничего с собой поделать не могу. Отношение к ней на него переношу.
          ФЕДОР. Это ты зря. Он ещё дитя. Может, ещё в тебя пойдет, когда вырастет.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Чем старше становится, тем больше на неё походит. Яблоко от яблони недалеко падает.
          ФЕДОР. А ты себя яблоней не считаешь? Ты, значит, садовник? Тогда всё в твоих руках. Если тебя дома не бывает, то на кого он будет походить?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ишь, ты, как повернул, философ. Так что же мне делать?
          ФЕДОР. Домой иди. Какой никакой у тебя дом есть. Сначала допей, не пропадать же добру, а потом домой иди.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. До-омой…(Растягивает слова, как бы пробуя их на вкус.) До-омо-ой… А был ли у меня дом? Сегодня всё во мне так перевернулось, что я не уверен, был ли он у меня. Да и кто меня там ждёт? Жене я не нужен, ей нужны только деньги. Друзей всех растерял, остались одни нужные люди. И всё это я сотворил сам.
          ФЕДОР. Значит, живи в том, что сотворил, Я вот живу…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А если я больше так не хочу жить?
          ФЕДОР. Значит, не живи.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Всё у тебя, Федя, просто. Завидую тебе.
          ФЕДОР. А я сложностей не ищу, они меня сами находят.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, Сенека, ты-то как на улице оказался?
          ФЕДОР. Просто. Квартиру отобрали. А без квартиры куда? Только на улицу. Н-да…

(продолжение следует)