Ночное трио. часть 3

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кто отобрал?
          ФЕДОР. Жена.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Жена? Ну, ты, Федя, даешь! С бабой не мог справиться?
          ФЕДОР (тихо). Не мог. Любил я её… Это у меня вторая жена была. Первая померла давно… при родах… и ребёнок умер. Больше у меня детей и не было. (Вытирает глаза рукавом.) А эта на пятнадцать лет моложе меня. Красивая… Бывало, по улице идёт – все мужики оглядываются. Любил я её без памяти. А она меня, наверное, как твоя тебя, из-за денег только и любила. Я из-за неё работу на заводе бросил, таксистом пошёл работать. Деньги всегда в кармане были. Э-эх, куда я её, свою красавицу, не возил! На юга, за границу. Одевал, как королеву…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревновал, наверное?
          ФЕДОР. Известное дело, ревновал. Да ещё как! Белый свет не мил был. Н-да… Она продавщицей работала в магазине. Мужики на неё, как мухи на мёд слетались. Да и сама она не прочь была глазки кому-нибудь построить. А тут друзья-приятели сказали, что видели её с кем-то. Я следить стал. Выследил…чуть не убил. Ревность меня душила, что петля. Работу бросил, сторожить её стал. Пить начал… Раздоры у нас в семье пошли. Да какая семья…семьи-то, почитай, уже и не было. Бить я её стал, для острастки, конечно, но, когда бил, себя уже не помнил. Всё, что человеческое во мне было, терял. Допился до того, что везде мужики стали мерещится: в шкафу, в тумбочке, даже в кастрюлях искал. Она, чтобы от меня избавиться, во время очередного припадка ревности, в психушку меня и сдала.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Долго тебя там держали?
          ФЕДОР. Долго. Там у неё какой-то врач знакомый оказался. Она, видать, деньги давала, чтобы подольше не выпускали. Я сначала рвался к ней, как подумаю, что она там уже с кем-то гуляет, так плохо становилось. Хотелось в окно выпрыгнуть, сбегать посмотреть, правда ли это. А куда оттуда сбежишь? Чуть что, сразу укол втыкают. Н-да… Она ни разу не пришла… Там, в больнице, ты никому не нужен: ни врачам, ни родным. Там к тебе только чувства тоски и загнанности приходят.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как же ты там жил?
          ФЕДОР. Не жил – выживал. Спасибо, сосед хороший попался, молитву знал. Он её только одну и знал, но нам больше и не надо было. Она нас и спасала. Когда невмоготу становилось, эту молитву читали, и вроде легче становилось.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какая молитва?
          ФЕДОР. «Отче наш».
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тот мужик верующий был?
          ФЕДОР. Не-ет. Хотя, как сказать: в Бога он верил, а вот в церковь не ходил, говорил, что Бог везде, а, значит, говорить с Ним можно во всякое время и в любом месте.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А он, мужик-то этот, как в психушку попал?
          ФЕДОР. Преподавал где-то философию, партийным был, с лекциями разъезжал по деревням, доказывал, что Бога нет. До рассказывался до того, что сам поверил в Бога. На этой почве крыша у него и поехала. Не вынес противоречия: заставляли говорить одно, а внутри уже другое было. Но мужик интересный был, как начнет говорить – заслушаешься. Про Платона рассказывал, Бруно, но больше все о Боге говорил. Все доказывал врачам, что Он есть. А они что? У них работа такая - не слушать. А вот в меня что-то заронил. Н-да… Мне после него легче всегда становилось. Я и мир-то по- другому стал принимать, как будто с глаз что убрали. И на жену другими глазами посмотрел. Прощения стал у неё ночами просить.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А с квартирой-то как получилось?
          ФЕДОР. Я когда из больницы вернулся, квартира уже не моя была. Она за это время успела ордер на себя переделать. За деньги всё можно сделать.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. В суд подавал?
          ФЕДОР. В суд? Подавал. У нас в судах прав тот, у кого больше денег. А с меня что взять? На работу после психушки никто не принимал, жить негде, одежды приличной не купить, даже помыться, и то - проблема. А с таким кто будет разговаривать? Все нос воротят. Летом ещё на речке помыться можно, а зимой, прямо беда. В баню общественную и в ту не пустят. Моя бывшая и развод получила, пока я лечился. Для суда свидетелей нашла, что это её квартира всегда была, а я, вроде как на её жилплощади проживал. Баба оказалась хваткая. А суд у нас, сам знаешь, сколько длится…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревность-то больше не мучила?
          ФЕДОР. Мучила. Сначала убить хотел, а когда к Богу пришёл, то простил.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Совсем простил?
          ФЕДОР. Совсем. Сегодня её увидел и понял, что совсем простил. Если бы она это не сделала, я бы многого в этой жизни не понял. Всегда нас в жизни что-то учит. Вот у тебя сегодня тоже что-то не так пошло, как обычно, может, всё и к лучшему.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю, к лучшему то, что произошло, или нет, но знаю, что сегодня мне так дерьмово, как никогда раньше.
          ФЕДОР. А ты с Ним поговори, Он всегда рядом. Легче станет, сам в этом убедился.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не умею говорить с тем, кого не знаю.
          ФЕДОР. Как не знаешь? Ты Его даже выпить приглашал!
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. О чем я с Ним буду говорить? Ты подумай - я, и вдруг неизвестно с кем говорю. Абсурд!
          ФЕДОР. Я раньше, как ты, тоже не мог с Ним говорить, а сейчас уже не могу без Него. Ты попробуй. Со мной же говоришь, не побрезговал, что бомж, а тут с Ним… Да и темно, кто тебя увидит?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я не знаю, на каком языке с Ним говорить.

          Федор непонимающе смотрит на него.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, попробую.
          ФЕДОР. Ты считай, что меня здесь нет. Только ты и Он.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (кивает головой, сосредотачивается, поднимает голову к небу). Господи… (Не может подобрать слова. Ласково.) О чем с тобой поговорить, Господи?…(Раздраженно Федору.) Бред какой-то!
          ФЕДОР. А ты не торопись. Молитву прочитай какую-нибудь. «Отче наш» знаешь?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Откуда? Мы их что, в школе учили? У меня бабушка верующая была. Я к ней в деревню каждое лето ездил, вечерами она молилась перед иконами, но меня никогда этому не учила. На кого-то она все уповала. (Вспоминает.) Говорила: уповаю и…и…нет не могу вспомнить, что она там шептала.
          ФЕДОР. А ты не думай о ней. Вообще не думай, что говорить. Ты сердце слушай, из сердца изливай. Бог поймёт. Ему твои слова не нужны. Он про тебя всё знает. Это тебе надо выговориться. Да ты вслух можешь и не говорить, Он всё равно услышит.

          Владимир Сергеевич подходит к авансцене. Свет гаснет.
          Его освещает луч прожектора.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Вот стою я перед Тобой, Господи, какой есть. Жизнь прожил не так, как хотелось. А впереди ещё дорога длинная, и я на ней как странник, да только не знаю, как по этой дороге идти. Научи, Господи. Перед людьми умею говорить, а перед Тобой теряюсь. Знаешь Ты мою жизнь не хуже меня, видишь, кого в жены взял, кого друзьями называю… Знаю, сам это выбрал, хотел быть выше всех, умнее всех, вот и подбирал окружение пониже. Я – как зверь в клетке в этой жизни. Не знаю, как освободиться, но и жить так больше не хочу. Помоги, Господи, научи меня. Всю жизнь отрицал Тебя, говорил, что Тебя нет, да только себя потерял. Не отринь мою руку, Господи, прими меня…

          Возвращается на скамейку. Какое-то время сидят моча.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Светает.
          ФЕДОР. Да.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какой сегодня день?
          ФЕДОР. Не знаю. Для меня их нет: пятница или понедельник, какая разница? Только когда здесь в парке играет духовой оркестр, я знаю, что наступило воскресенье.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Скажи, что ты любишь? Хочу подарить тебе что-нибудь приятное.
          ФЕДОР. Люблю? (Смеется.) Это ты не сможешь подарить. Люблю заглядывать в окна, когда наступает ночь, и меня не видно. Это некрасиво, знаю, но окна, как звезды, притягивают к себе. Сажусь где-нибудь под деревом и смотрю… Смотрю на чужую жизнь. Люди кушают, ругаются, нянчат детей. Они живут… Там за окном жизнь. Разная…не такая, как моя, другая. Я смотрю на неё и иногда плачу... А о чём, и сам не знаю.

          Молчат.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Хочешь. Я тебя к себе шофером возьму? Я как раз ищу. Пойдешь?
          ФЕДОР. Нет. За предложение, спасибо. Не пойду.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что так? Ведь работу предлагаю, платить хорошо буду.
          ФЕДОР. Стар я уже. Ну, какой из меня работник, сам посуди? Зрение не то, да и реакция… Паспорта у меня нет…(машет рукой). Одни проблемы.
 
          Опять молчат.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я буду каждое утро на эту скамейку еду тебе приносить.
          ФЕДОР. Не надо.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Почему?
          ФЕДОР. Ты когда-нибудь приручал бездомную собаку или кошку?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Нет.
          ФЕДОР. Если их прикармливать, они быстро приручаются. Бегут к тебе в определенное время, ждут тебя, зная, что ты накормишь. А сами уже ничего не ищут. О себе не заботятся. Вроде как судьбу свою вручают тебе. И ты за них становишься в ответе. Н-да…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ты же не собака.
          ФЕДОР. Все мы одинаковы. Я тоже буду ждать каждое утро, от тебя зависеть. А когда забудешь, страдать буду. Так что, не надо.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не забуду.
          ФЕДОР. Забудешь. И правильно сделаешь. Завтра утром проснёшься и вспомнишь всё, как дурной сон. Гусь свинье не товарищ.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Причём тут гусь? Могу я хоть раз в жизни сделать что-то хорошее?
          ФЕДОР. Можешь. Людей много, кто-то нуждается в помощи.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А тебе моя помощь не нужна?
          ФЕДОР (помолчав). Помру я скоро. Чего на меня время тратить?
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну вот, опять о смерти заговорили.
          ФЕДОР. Да я с радостью уйду. У меня чувство какое-то, что меня там ждут… Мне всё кажется, будто все, кого я любил, и, кто меня любил - все там… и они ждут. Рвусь к ним по ночам, а меня будто кто не пускает. Объяснить я тебе правильно не могу…
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Рано тебя из психушки выпустили.
          ФЕДОР. А ты смерти не бойся. Она пришла и ушла. Может, для меня она – самая желанная женщина сейчас. (Улыбается.)
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Чего помирать-то собрался?
          ФЕДОР. Чувствую, не долго осталось, эту зиму не переживу.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Откуда знаешь? Голоса слышал?
          ФЕДОР. Знаю. Он сказал.

          Молчат. Небо заметно светлеет.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Знаешь, я теперь каждый свой день рождения буду встречать с Богом. Посидим с Ним, выпьем, поболтаем по душам, дальнейший путь наметим и вперед.
          ФЕДОР. Это правильно.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Утро. Идти мне пора.
          ФЕДОР. Иди.

          Владимир Сергеевич встает со скамьи.

          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как-то все не так, не по-человечески. Не могу я так уйти, оставив тебя одного.
          ФЕДОР. Как тебя зовут-то.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Владимир.
          ФЕДОР. Все правильно, Володя. У каждого свой путь. Иди.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тогда прощай, Фёдор.
          ФЕДОР. Прощай, Володя.

          Владимир Сергеевич идёт по аллее.

          ФЕДОР. Погоди.

          (Владимир Сергеевич останавливается и оборачивается.)

          ФЕДОР. Когда помру, ты не оставь Его одного.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кого?
          ФЕДОР (показывая на небо) Бога. Ему с нами трудно, так ты уж не забывай Его.
          ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не забуду.



          КОНЕЦ