Как мы с мамой и бабушкой ездили в Москву

В последнее лето перед школой мама с бабушкой повезли меня в Москву на консультацию в институт имени Гельмгольца. Я родилась с плохим зрением и с трех лет носила очки в пол-лица с тяжелыми толстыми линзами.

Зимой очки запотевали, когда я заходила с холода в тепло, а летом съезжали со вспотевшего носа. Их били дожди и сдували норд-осты, добрые дворовые мальчишки советовали установить «дворники» и называли меня, в зависимости от ситуации,  «очкарик», «четырехглазая», «профессор» и даже «водолаз».
Для людей, незнакомых с дворовым фольклором эпохи позднего застоя, причинно-следственная связь между ношением очков и водолазами неочевидна, но дворовая мудрость гласит: «у кого четыре глаза, тот похож на водолаза».

Поначалу это было обидно до слез, но со временем я привыкла и перестала обращать внимание.  Устойчивость к троллингу и невосприимчивость к буллингу заложены во мне нелегким бытием девочки - очкарика, и эти два качества  сослужили мне добрую службу в жизни. Потом наступил интернет и фэйсбук, но у меня уже была хорошая закалка.

Как мама пыталась облагородить мою внешность

Однажды маме сказали, что у меня разъезжаются верхние зубы и мне необходимы брекеты.
Мама не теряла надежды превратить гадкого утенка с кроличьим прикусом в нечто, приятное взору и впоследствии востребованное  на матримониальном рынке. В один прекрасный день она сообщила мне радостную весть: на следующей неделе «мы» идем ставить брекеты.
Я понурилась:
- Меня и так дразнят из-за очков, а теперь еще брекеты прибавятся...
Мама посмотрела на меня долгим взглядом, вздохнула и сказала: «ну ладно».
И осталась я только «водолазом».
Мама очень переживала из-за моего плохого зрения и постоянно водила меня к разным врачам. Окулисты из поликлиники говорили ей, что операция мне не показана, но мама не сдавалась и добралась до профессоров.
Местные светила офтальмологии развели руками и подтвердили: «Операция не показана, мамаша».  Но мамаша не пожелала с этим мириться.
Дальние родственники из Ленинграда дали телефон волшебной доктора Кац в Москве, творящей чудеса и возвращающей зрение почти слепым людям. Что ей мои +5! И мы начали собираться в путь. 

Тайна кулёмы

Когда мы уезжали, дедушка обнял меня на прощание и сказал на ухо:
- Эх, кулема моя, как ты там с ними будешь. Небось, и мороженого никто не купит.
Дедушка почему-то называл меня «кулемой» - наверное, это слово казалось ему самым верным определением моей сути.
Мороженое было нашим большим с дедушкой секретом. Бабушка не разрешала мне его есть из-за «слабого горла». Она растапливала его в эмалированной кружке на плите и только в таком виде давала мне. И отдельно к нему, вприкуску - вафельный стаканчик. Я ненавидела теплую сладкую жижу, в которую превращалось мое мороженое, но бабушка была непреклонна.
Когда мы с дедушкой ходили гулять, он покупал мне холодное человеческое мороженое. Пломбир или эскимо. Тайком от бабушки. И себе тоже  - он его просто обожал. В некоторые дни мне перепадало аж по два мороженых: одно мы съедали, пока шли гулять в парк, второе - по пути домой. Это была наша страшная тайна.
Дедушка Володя - бывший фронтовик, год был в плену у немцев. Человек неробкого десятка. Но один лишь строгий взгляд бабушки Нади заставлял его бледнеть и меняться в лице. Ему попало бы по пятое число, узнай она о наших махинациях.
Когда мы возвращались домой, дедушка на всякий случай каждый раз меня наставлял:
- Ты же ей про мороженое не скажешь? И смотри, ешь за обедом хорошо, а то она все поймет! А я есть не хочу, покамись в гараж схожу.
«Кулёму» я потом нашла в слове Даля  - неловкий, неуклюжий, нерасторопный либо неумелый человек «Сидела на путях в ватнике и платке, как кулёма». А «покамись» - у Чехова: покамест. Но моему дедушке слышалось «покамись».

В Москву! В Москву!

В один прекрасный день мы с мамой и бабушкой очутились в купе поезда «Владикавказ-Москва». Я уже плохо помню эту поездку, и, к сожалению, не осталось ни одной фотографии.
Занавески на пыльных окнах, высокие стаканы с чаем в мельхиоровых подстаканниках, кубики сахара в сине-белой бумажной обертке. Бабушки на станциях, их корзины с пирожками и чебуреками. Бойкие блондинистые проводницы в синих костюмах с ярко-оранжевой губной помадой. Пахнущие сыростью серые простыни и комковатые матрасы в полоску. Жуткий туалет и страшная дырка в унитазе - я ужасно боялась туда провалиться.  Когда дергаешь за рычаг смыва, дно унитаза разверзается, и видно проносящиеся под вагоном камни и землю.
Был конец июня. Торговки на станциях ведрами продавали вишню и абрикосы.
Моя хозяйственная бабушка выходила, приценивалась. Из спортивного интереса торговалась. Возвращалась к нам и сокрушенно говорила: «Ай-яй-яй! Ведро всего за пять рублей отдают! Какой джем бы я сварила из этих абрикосов!».
Мама с бабушкой взяли в дорогу обычную железнодорожную еду: жареную курицу, бутерброды с колбасой, сваренные вкрутую яйца, огурцы и помидоры. Бабушка напекла пирожков с картошкой, капустой и печенкой. Печенье “Юбилейное”.  Кажется, мы только и делали, что ели. Было жарко и скучно.
На последней странице бабушкиной газеты я нашла кроссворд и за пару часов, читая вопросы вслух по слогам, отгадала несколько простых слов - моему счастью не было предела.
И вот, наконец, Москва.
Папин сокурсник помог нам с номером в гостинице «Измайлово». В те времена это было совсем непросто, нужно было знать нужных людей и «дать им сверху», как тогда говорили.
Москва потрясала воображение. Первые годы моей жизни прошли в Сургуте, который тогда был поселением в тайге с деревянными настилами вместо тротуаров. На окраины города иногда забредали лисы и волки.
Однажды по пути в детский сад мы с мамой провалились в замерзшее болото. Вышло солнце, тонкий лед подтаял, но на нем были следы и мама наступила на лед, не ожидая ничего плохого. На нас были надеты тяжелые шубы и унты - северная обувь из оленьих шкур, подарок папиных друзей – манси.
Мама начала выталкивать меня из студеной воды, но лед с краю постоянно обламывался, а ее саму затягивало все глубже. Если бы не пришедшие на помощь прохожие, вряд ли бы мы выбрались сами. Сейчас это место в Сургуте стало улицей и называется “проезд Дружбы”. После гибели папы мы переехали во Владикавказ, а оттуда - в Геленджик. Я привыкла к небольшим городам и их тихому укладу, поэтому Москва произвела на меня неизгладимое впечатление.

Три поколения провинциалок в столице

Москва показалась мне огромной, зеленой, просторной и такой светлой - даже ночью было светло, у нас на юге ночи темнее и звезды ярче. Очень высокие деревья, очень широкие проспекты, несущиеся машины на бескрайних дорогах и бегущие куда-то люди. А еще -  необыкновенно вкусное мороженое - бабушка сжалилась и разрешила мне съесть пломбир, понемногу набирая ложечкой. 
Мы зашли в лифт и поднялись в свой номер. Ехали мы, как мне показалось, бесконечно долго – за это время можно было уже достичь открытого космоса. 
Три кровати, зеленые занавески, ковролин на полу. На прикроватной тумбочке - черный блестящий телефонный аппарат.
Наше первое московское утро началось со звонка доктору Кац. В приемной сказали, что записаться можно только на следующий месяц. Не помогли никакие мамины просьбы, уговоры и доводы, что мы приехали издалека будем в Москве всего 10 дней. Черная трубка была неумолима. Мама положила трубку и в отчаянии расплакалась.
За дело взялась тяжелая артиллерия - бабушка Надя. Она извлекла из своей сумки пухлую записную книжку, взгромоздила на нос очки. Полистала книжку, нахмурив брови.
Пара звонков во Владикавказ, звонок в Тюмень, потом кто-то всемогущий из Тюмени позвонил в Москву, и вот нам уже перезванивают из приемной волшебной докторши - записали на четверг и попросили не опаздывать, потому что «доктор очень занята и не будет ждать ни минуты». Сокрушительная победа всемогущей «тети Нины из Тбилиси» над столичными устоями.
Мы пошли праздновать в ресторан.
Вообще пока у мамы с бабушкой не закончились деньги, в Москве мы питались исключительно в ресторанах. В столовых, как они говорили, можно отравиться, а это совсем не входило в наши планы.
В ресторане были картины, аквариумы с золотыми рыбками, стены - красный бархат и позолота. Я впервые в жизни попала в такое удивительное место и вертела головой во все стороны. 
Мама заказала для меня персиковый сок. Обходительный официант в белой рубашке с бабочкой принес граненый стакан с соком на подносе и поставил на стол у моей тарелки, с интересом поглядывая на мою ослепительно красивую маму и бесконечно расшаркиваясь. Бабушка смерила официанта суровым взглядом, и его как ветром сдуло. 
Принесли еду. На продолговатой железной тарелке лежала серая отбивная, зеленый горошек с сизым оттенком и облако из голубоватого картофельного пюре. Бабушка взглядом эксперта придирчиво оглядела пюре: “Небось, на воде делали, молока пожалели, поэтому оно у них такое серое и несчастное”.
Я продолжала вертеть головой по сторонам, разглядывая  рыбок, картины и особенно сидящих за столиками людей. Женщины с красивыми высокими прическами, мужчины в костюмах с галстуками, порхающие официанты с подносами. Это выглядело, как кино и я смотрела во все глаза. 
Бабушка строго велела мне доесть все: такие деньги плачены!
В Москве мама заглядывалась на витрины модных магазинов. Я до сих пор помню универмаг «Лейпциг». Пальто, платья, туфли, колготки, сумочки и о, боги, даже французские духи, за которыми, правда, была дикая давка. Бабушка больше отрывалась по посудным. А мне было интересно все подряд, кроме посудных и магазинов с одеждой. Но кто же меня слушал…

Случай в метро

В ожидании четверга мы целыми гуляли по Москве. Какая же она огромная и красивая! Сколько в ней всего интересного! Особый восторг у меня вызвало московское метро: все эти мозаики, люстры, быстрые эскалаторы, снующие люди.
Однажды на эскалаторе я, девочка из провинции, увидела афромосквича. Наверное, это был студент из какой-нибудь дружественной страны.
До того дня людей такого цвета мне не приходилось видеть даже в кино. Он был очень высокий, с копной курчавых волос, и абсолютно черный, как эбонитовая статуэтка на бабушкином пианино.
На лице были видны лишь белоснежные зубы и белки глаз. Я потрясенно смотрела на него. Он попытался скрыться в толпе, но не тут-то было. Кажется, моя голова развернулась на 220 градусов, как у голубя.
Бедный парень смутился, закрыл лицо руками и на ломаном русском крикнул моей маме:
- Скажи, скажи! – показывая на меня пальцем.
Мама, державшая мою руку, резко одернула меня:
- Перестань пялиться на человека!
Я не сразу обрела дар речи.
- Мама!!! Что с ним? Почему он такой?
- Ничего, просто он из Африки
- И они там все такие?!
- Да. Или нет. Не знаю. Спросишь у дедушки Сережи
Я еще долго шла совершенно обладевшая от увиденного: когда я приеду домой и расскажу друзьям, что видела человека из настоящей Африки, мне никто не поверит!

Неукротимый бабушкин шоппинг

Моя бабушка Надя прекрасно готовила. О ее чебуреках, "Наполеоне", пахлаве и сациви во Владикавказе ходили легенды. Вкус ее борща с белыми грибами, пирожков, хинкали и пахлавы я помню до сих пор. Дорвавшись до московских посудных магазинов, бабушка пошла вразнос: кокотницы, супницы, новый миксер, эмалированные контейнеры с крышками для паштета, розетки для варенья, ваза для фруктов из чешского хрусталя, другая хрустальная ваза, называемая "конфетницей", горчичные ложечки, десертные, сотейник для соусов…
Бабушка опомнилась, лишь когда у нас почти закончились деньги.
Нам надо было как-то прожить в Москве еще пять дней, и мы перешли на режим жесткой экономии.
На завтрак у нас были творожные сырки, на обед мы покупали в гастрономе 200-300 грамм вареной колбасы, попросив продавца нарезать ее ломтиками. И еще пол-буханки ржаного хлеба. Ужинали мы обычно бычками в томатном соусе, вылавливая их изысканными бабушкиными вилками прямо из банки и подбирая томатный соус остатками хлеба. Кажется, я до сих пор помню вкус этих бычков. Раньше мне никогда не приходилось есть такого изыска - есть консервы в моей семье считалось невероятным моветоном - и я была в восторге. 
Кстати, в Мавзолей я так и не попала, несмотря на все уговоры: увидев очередь, мама с бабушкой со смехом сказали, что у нас нет столько времени, ведь мы в Москве всего на десять дней.

Кусачее платье и дедушка Ленин

Другая моя бабушка, Тамара, незадолго до этой поездки научила меня вязанию крючком.
Собираясь в далекий путь, я связала из белых ниток воротничок для своего синего шерстяного «парадного» платья. Платье было страшно кусачее, носить его было настоящей пыткой, но мама настаивала, чтобы я его надевала по торжественным случаям: «Импортное, немецкое! С таким трудом купили, столько денег за него отдали!» и мне приходилось страдать и носить эту казнь египетскую, чтобы не расстраивать маму.
Лишь много лет спустя я узнала, что у меня аллергия на натуральную шерсть и называется это «контактный дерматит».
А тогда мама мне не верила и называла мою чесотку «капризами». Не сразу я придумала тайком от мамы надевать под платье фуфайку с длинным рукавом. Было тесно и жарко, зато платье кололось меньше.
...Мой воротничок вышел кривым и несчастным, но я безмерно им гордилась.
Будучи типичным советским ребенком, я очень надеялась, что в Москве мы первым делом пойдем в Мавзолей к дедушке Ленину. Мне казалось, что для такого случая нужно что-то экстраординарное. Парадное платье с торжественным белым воротничком подходило для такого визита как нельзя лучше.
Когда я с самым серьезным видом попросила маму пришить воротничок к платью и объяснила, зачем, они с бабушкой покатились со смеху.
Бабушка опустилась на стул и, не в силах вздохнуть, лишь беззвучно смеялась так, что вздымалась ее массивная грудь и вздрагивали плечи. Она сипела, булькала, багровела и вытирала градом катившиеся из глаз слезы, не в силах вздохнуть. Мама рухнула на диван и сквозь взрывы смеха приговаривала:
- Воротничок! В Мавзолей! К Ленину! Ленин там лежит и ждет, когда ты придешь к нему в своем воротничке! Ой, не могу!
- Воротничок! Беленький! К дедушке Ленину! Ха-ха-ха-ха! - вторила ей бабушка. 
Я не понимала, что в этом смешного и смотрела на них, как на двух умалишенных. Мой серьезный и слегка сконфуженный вид смешил их еще больше. Они еще долго заходились смехом. Я вспомнила свою воспитательницу, говорившую: “смех без причины - признак дурачины”, и терпеливо ждала, когда дурачина их отпустит. 
Отсмеявшись и утерев слезы, мама с бабушкой мне объяснили, что Ленин вообще-то мертв, и довольно давно, в Мавзолее царит полумрак, проходить надо быстро и не задерживаясь, и мой дивный рукотворный воротничок останется неоцененным.
Пришлось проглотить и эту пилюлю.

Как мы дегустировали бананы 

Главным московским разочарованием стали бананы. Как-то раз мы набрели на огромную очередь, хвост которой вылезал далеко за пределы овощного магазина. Бабушка пошла на разведку и вышла радостная: бананы дают! Стоит ли говорить, что бананов я до тех пор не то, что не ела, а даже не видела. Для меня это был экзотический фрукт из книжек о далеких странах, которые мне читала мама на ночь. Что-то вроде инопланетных мангустинов Кира Булычева. 
Отстояв очередь, мы купили связку тугих зеленых бананов. Принесли в номер, порезали на дольки на манер колбасы, очистили шкурку с каждой дольки, и начали жевать, сосредоточенно глядя друг на друга и ожидая неземных вкусовых ощущений. 
С боем доставшаяся нам экзотика оказалась несъедобной крахмалистой дрянью, от которой мы еще долго с отвращением отплевывались. Оставшиеся бананы мы с грустью выбросили - не знали, что им нужно дать дозреть. Гугла тогда не было, а спросить было не у кого. 
Зато мы привезли из Москвы несколько упаковок сушеных приторно-сладких вьетнамских бананов в желтых упаковках. Мне не понравился вкус, но эти были, по крайней мере, съедобными

Вердикт доктора Кац

И вот наступил долгожданный четверг – день визита к врачу. Я надела свое лучшее платье с тем самым воротничком – не пропадать же добру. 
Мы ехали на троллейбусе, потом на автобусе, потом шли пешком. Было жарко, с тополей летел пух, забиваясь в нос и рот, платье прилипло и кусалось сильнее обычного. В клинике мы долго ждали своей очереди.
Я чесалась во всех местах сразу. Проклятое платье в этот раз, видимо, решило проесть меня до костей.
Кажется, у меня чесался и зудел даже нос, уши и пятки. Есть такое выражение: «вертится, как уж на сковороде». Думаю, оно примерно описывает мои «ужимки и прыжки». И вот, наконец, нас пригласили пройти в святилище – кабинет врача.
Волшебная доктор Кац велела мне сесть на стул, прочитать буквы на стене, попеременно закрыв правый и левый глаз, потом рассмотрела мои глаза сквозь хорошо знакомую мне штуковину, похожую на бинокль, где мне нужно смотреть на дирижабль, а доктору - на меня.
Медсестра закапала мне атропин, чтобы врач могла посмотреть глазное дно. Мы еще немного посидели в коридоре.
Через несколько минут мир стал расфокусированным, люди превратились в мутные пятна. Жутко хотелось пить. Платье превзошло само себя и мне казалось, что с меня сдирают кожу, колют иголками и трут стекловатой, или все сразу.
Доктор посветила мне в глаза каким-то лучом и, с любопытством глядя на мои пляски Святого Витта, со вздохом сказала:
- Операция не показана. Некорректируемая дальнозоркость и сильный астигматизм. Мне такое встречалось, но редко. Безнадежный случай.
Мама с бабушкой поникли и уставились в пол.
К этому времени я чесалась и вертелась на стуле, как очень блохастая цирковая мартышка. Приглядевшись ко мне внимательнее, она с легкой брезгливостью сказала:
- У нее еще и нервный тик. И, чуть помедлив, добавила: - И зубы нужно править.
Мама не выдержала и выпалила:
- У нее нет нервного тика!
Она схватила меня за руку и мы чуть ли не бегом покинули кабинет волшебной доктора Кац.

Домой! Домой!

Уезжали мы с помпой. Бабушка где-то нашла настоящий мешок от картошки и сложила туда свои кастрюльки, сотейники, кокотницы, розетки, противни и горчичные ложечки, предварительно любовно обернув каждую посудинку газетой, чтобы довезти все в целости и сохранности. Получился внушительный мешок ростом почти с саму бабушку. Они вместе с мамой еле его поднимали.
В транспорте на нас недобро оглядывались: какого черта сюда пустили этих колхозниц?
По перрону мама с бабушкой тащили мешок волоком и с трудом подняли в вагон. Попросили соседей-мужчин упихать его наверх, в нишу над дверью нашего купе.
Бабушка очень переживала, что мешок упадет и разобьются драгоценные супницы, и внимательно следила за ним со своей нижней полки. Мама мрачно заметила:
- Если он упадет, то на вас, и супницы вам тогда уже не понадобятся.
Мама втайне не одобряла бабушкины мелкоопотовые закупки и как-то в разговоре назвала это «мещанством».
И вот мы, наконец, дома. Бабушка бросилась увлеченно разбирать. мыть и раскладывать свои кастрюльки. Мама залегла в ванну с пеной.
Дедушка, услышав, что операция мне не показана, погрустнел, потрепал меня по голове и тактично сказал:
- Ну ничего, кулёма. Будешь такая ходить. Пойдем съедим по мороженому.

Почти хэппи-энд

Но на этом мама не успокоилась. Меня "показывали" еще одному владикавказскому светилу, профессору Короеву. Он на пальцах объяснил и даже нарисовал на доске, почему операция в моем случае чревата полной потерей зрения.
Когда через несколько лет в Краснодаре открылся офтальмологический центр им. Федорова, моя несгибаемая мама возила меня и туда: а вдруг за это время медицина шагнула вперед и найден способ исправлять сильную дальнозоркость?
Центр показался мне восьмым чудом света: там всё было на кнопках, между помещениями - раздвижные двери, как в фильме “Гостья из будущего”, посетителям выдавали бахилы, в окошке регистрации сидела космической красоты девушка, и все было такое сверкающе - белоснежное, что от этого ослепительного сияния хотелось зажмурить глаза.
Однако вердикт врачей был неизменным: операция не показана.
О тике они не знали, а зубы к тому времени выправились сами.
А еще через пару лет до нашей провинции дошли контактные линзы. Мама, узнав об этом, взяла меня в охапку и мы помчались в Новороссийск. Мне подобрали линзы. Мы вернулись домой и я впервые в своей сознательной жизни вышла на улицу без очков.
Дворовые мальчишки поначалу меня не узнали. Они долго молча меня разглядывали. Наконец, кто-то из них недоверчиво спросил:
- Это ты, водолаз? – и ласково добавил: - Где свои чичи потеряла?
Такой у нас был дворовой политес.
Мама иногда до сих пор спрашивает меня, когда мы созваниваемся:
- Ты проверяешь зрение? Спрашивала врача насчет операции? Нельзя сделать лазерную коррекцию?
И  с грустью говорит, услышав мой ответ:
- Ну как же так, за столько лет ничего так и не придумали!
Да, я не могу читать без очков или линз, не могу играть в теннис - я вижу как бы сразу два мячика в движении и не попадаю ни по одному, и луна у меня двоится и расплывается. Но без тенниса вполне можно жить, а другой луны я никогда и не видела.