Гады

                Предисловие к рассказу «Гады»

       Уважаемые  читатели и модераторы, год назад я выложил на сайт «Проза.ру» этот рассказ. Через несколько месяцев его удалили за нарушение правил сайта. Несколько месяцев он не нарушал правил, а потом в одночасье нарушил, и был удален. Так как я был сильно занят на работе, мне некогда было этим заниматься. К тому же я не был уверен в том, как следует поступить.  В итоге я пришел к решению повторно выложить этот рассказ, написав к нему предисловие, которое должно предотвратить недоразумения, из-за которых удалили это произведение.
       История его написания такова. Однажды здесь, на сайте, я познакомился с одним автором, профессиональным писателем.
Обменявшись несколькими рецензиями, мы придумали игру: выбираем тему и одновременно пишем рассказ или эссе. Затем критикуем друг друга. Затем отвечаем на критику. Затем выбираем новую тему. Игра мне показалась  увлекательной, приходилось ломать свой стиль, взгляды, чтобы написать нечто содержательное по предложенной теме. И критика мне была очень кстати. Не какой-нибудь отзыв типа: «Мне понравилось Ваше произведение!», а полноценный и нелицеприятный анализ всех недостатков и достоинств (если таковые имелись). Смело советую всем поиграть в такую игру, если у вас есть литературный друг (или враг).
       Среди отзывов моего оппонента часто встречался упрек в моей излишней доброте, даже ортодоксальности. Он считал, что это не то, что востребовано в современной литературе. Современному читателю нужны страсти. Это побудило меня предложить ему обменяться рассказами, предметом которых  будет именно страсть. «Ненависть»  - такой была выбранная нами тема.
       Он написал что-то о Гитлере, а я то, что помещено под этим предисловием. То, что мой опыт удался, я понял по комментариям. Их было немного, но они единодушны. Автор, дескать, мразь, а написанное – мерзость. Этих комментариев хватило, чтобы рассказ был удален. Из-за комментариев!
       Но ведь те, кто их написал, элементарно меня не поняли! Я их не осуждаю, не всем дано находить скрытый смысл, читать между строк. Кто-то читает лучше, кто-то совсем плохо. Поэтому я прошу иметь в виду уважаемых читателей, которые будет читать это произведение, что между автором, то есть мной,  и героями рассказа не просто дистанция, а огромная дистанция. Такое бывает в книгах. Кроме того,  легко распознается позиция самого автора, было бы желание. И если будете критиковать, то критикуйте,  пожалуйста,  ее, а не то, что думают или делают герои рассказа.
       Уважаемые модераторы! Я понимаю, тема может не импонировать. Мне она тоже не импонирует, но я написал произведение на неприятную мне тему, потому что такой был передо мной вызов. А перед вами вызов – дать правильную литературную оценку, вы ведь не новички в этом деле. Я считаю, что ваше действие было немотивированным. Я не возражаю  против того, что вы заменили звездочками буквы в «нехороших» словах. Таковы правила публикации.  Я считаюсь с ними. Но сайт литературный и должны преобладать литературные критерии. Зачем удалять произведение из-за того, что оно кому- то не понравилось?  Удалите излишне резкий комментарий. 
       Вот, собственно и все. Объяснять сам рассказ я не планирую, потому что это будет проявлением неуважения к вам, читатели. Жду ваших взвешенных откликов.



                Гады

       Терпеть не могу хлюпиков интеллигентов, пацаны! Я много чего люблю или не люблю на этом свете, но эти для меня просто за гранью. Почему, сейчас попробую объяснить.
       Все случилось во время службы, которую я проходил в рядах Советской еще Армии. Я – парень простой, деревенский, после весеннего призыва попал в мотострелковую учебку, недалеко от дома, в тихое место с красивым названием - Ляличи. Повсюду сопки, поросшие кустарником и редким лесом, сквозь который местами просвечивают серые камни и пятна травы. Летом сопки покрываются сочной зеленью, и июльские дожди не дают ей пожухнуть до самого августа. Очень красивое место, пацаны.
       Прибыл в часть я одним из первых, в начале апреля, отобрался в роту механиков-водителей БМП и три месяца жил с однопризывниками в почти пустой казарме. Кроме нас в полку было несколько национальных взводов. В основном, Средняя Азия. Я потихоньку отвыкал от гражданки, парил ласты и готовился к трудностям службы. Хотя готовиться к трудностям службы мне было не надо. Дедовщины, которую все так ссут,  я хлебнул еще в лапшаке. У меня против дедовщины уже была прививка. Тут главное просечь, кого можно на три буквы послать, а с кем этот номер не пройдет. Как ты себя сразу поставишь, так дальше жить будешь.
       Три месяца жил я в сопках, пацаны, как на курорте. Однако курорт закончился в середине лета: в конце июня полк начал быстро заполняться. Каждый день привозили по полному КамАЗу духов. Мы, как бывалые местные жители, бегали их встречать. Разглядывали голодными глазами: так дикари разглядывают белых людей. Было что разглядывать, я вам скажу. Таких стрижек, таких прикидов, таких морд я нигде раньше не встречал. Кожа – белая, аж голубая. Взгляд – испуганно-доверчивый. Уроды, и только. Они нас спрашивают: «Как, мол, здесь?» А мы им: «Кто прошел наш маленький Лялич, тому не страшен большой Бухенвальд!» И животы надрываем.
       Оказалось, это студенты институтов. Так называемый спецпризыв, самый поздний из всех призывов. Ради их величеств повестки задерживали на два месяца, чтобы эти чучела могли сдать экзамены, а только потом  гребли на службу.  Тут до меня и других пацанов, дошла вся жопа, в которую мы попали. Нас, раскидали по одному по студенческим взводам, на роль, можно сказать, нянек. Поначалу эта роль мне показалась ничего, и меня прикалывал бесплатный цирк с клоунами.  Каждый божий день они мочили корки. Уссаться было можно, глядя, что творят эти ушлепки.   То у них водянки повыскакивают на ногах, и они ковыляют, как по деревне гуси.  То они  обосрутся разом, как по команде. Черт знает от чего. Может руки после сортира не помыли, может желудочки их нежные не выдержали перемены в рационе. Никто до спецпризыва не запоносил. Но эти чмыри начали, как один, срать, и нам запретили пить воду из ручья. Пришлось бегать тайком потому, что воды в полку была нехватка.
              Вы когда-нибудь парад пленных фашистов по телеку видели? Наши студенты на них  очень стали похожи. У одного китель весь в пятнах жирных, у другого пуговиц не хватает, у третьего пилотка разъехалась на голове, как женский орган. Все в болячках, чирьях. Чирьи на самом видном месте: или торчит как рог на виске, или закрывает половину шеи, так что он, когда надо повернуть головой, поворачивается всем туловищем. Мерзость, блин. Никогда у них нет времени побриться, сменить подшиву. Она у них серая, от ее вида блевануть хочется.  Умываться по утрам и зубы чистить, они про это даже не думают. Сержанты бесятся, имеют их во все щели, но толку совсем никакого. Если у тебя руки из жопы растут, если тебе мама сопли до восемнадцати лет вытирала, ты сам себя обслужить не сможешь. А они как будто не замечают этого. Ему говоришь, ты чмо, а он вылупляется недоуменно, дескать, что во мне не так. И смотрит своим мерзким взглядом, иначе не скажешь. А взгляд у него такой, потому что он тебя презирает за несовершенство интеллекта. Хотя в чем проявляется совершенство интеллекта, я не понимаю. Послушаешь их разговоры между собой - чисто бабьи разговоры. В основном, о шмотках. Где, что и по чем можно  купить.
       Так понемногу перестало меня смешить их уродство, а начало все больше доставать. Стал я испытывать к этим студентам раздражение. А потом и вовсе возненавидел. Ну-ка представьте, подойдет к строю старшина, и скажет на весь взвод презрительно так: «Студенты!» Тут кричать хочется: «А меня за что?» Набрался один раз наглости подошел к нему и говорю: «Вы меня студентом больше не называйте, товарищ старшина. Вы меня лучше собакой назовите, или свиньей, но только не студентом». А он мне насмешливо: «А кто же ты, если не студент?» А я ему: «Я – нормальный пацан! А этих гадов сам бы поубивал, ей богу!»
       Понимаете, я ведь не зверь какой-то, меня тоже в школе учили, что нехорошо обижать убогих. Но когда я смотрю на это затраханное создание, я сам не понимаю, что со мной происходит, мне хочется ему зарядить с носака в живот. Понимаете, я мужика в нем не чувствую. Он странным образом и не баба, потому что бабы ухоженные. И не мужик, потому что у него все нежное, как у бабы. Если помыть и одеть в чистое, то можно было бы и отыметь, как на зоне таких имеют. Но у нас не зона была, а скорее детский сад.
       В общем, прошло в такой манере три месяца. Человек – гад, ко всему привыкает, стал и я потихоньку привыкать к студентам. Перестал пускать внутрь себя их уродство. Если что не по мне, отвесил гаду хорошую звездюлю, руки помыл и живу дальше. А они, смешно сказать, меня стали за вожака держать. Как собаки обдрыстаные, вьются, виляют хвостами. Иной раз рука на них не поднимается. Сколько раз проклял себя за эту доброту. Ну не могу я на человека злится долго, даже если он распоследняя тварь в этом мире. Родился отходчивым. Стала у нас вырисовываться нормальная боевая единица. По вечерам, в казарме, вместо того чтобы командовать им: «Упор лежа принять», я стал разрешать им вовремя отбиться. Уже, лежа в кровати, слушал их рассказы о прежней жизни и невольно стал видеть в них людей, похожих на меня самого. Много, конечно, понтов, но иной раз проглядывает что-то человеческое. А иногда приходит в голову мысль, что это здесь они со мной так, пока боятся, а встреться я с ними на гражданке – не поздороваются. Тогда я подскакиваю с кровати и ни с того ни с сего командую: «Упор лежа принять, делай раз, два». И дрочу их за полночь, пока сержант уже не выдержит и крикнет: «Хватит тебе, Шкляй, над ними издеваться, а то кто-нибудь до утра сдохнет.  Мне  же потом отвечать». А говорит он так, потому что, правда, двое чуть не сдохли. У одного началась хренова дистрофия. Стал гнида худеть не по дням, а по часам. В армию прибыл таким тренированным, накачанным: на турнике склепку херачил. А тут, сука, глаза ввалились, походка робота, обмороки. Стали ему скармливать по две, по три порции за обедом и за ужином, да только не в коня корм. Жратва типа перестала усваиваться. Увезли его в госпиталь,  говорят, комиссовали. Почему так, хрен его поймет. Вроде жучили его не сильнее остальных, но остальные не дошли ведь до дистрофии, похудели только малость. Был еще случай, когда взвод для поднятия сознательности и морального уровня  бегал в противогазах. Только не по прямой, а в сопку. Один студент только услышал «Газы!»,  упал на землю и зарыдал. Здоровенный такой лось, самый здоровый в моем взводе. Даже пытался пырхаться против меня, бывало. Авторитетом пользовался у своих, рассудительный. У меня, когда он заплакал, челюсть отвисла. Если бы я закосить захотел, то не стал делать это так стрёмно. И сразу не дошло что с ним что-то не так. Когда стали поднимать – а у него ноги не идут. Сержант, который командовал этой дрочкой, пересрался: «Леша, Леша, что с тобой?» А Лешу парализовало нахер ниже пояса. На почве психического слома, как потом объяснил политрук. Бывает, что человеку капец как трудно, но он виду не подает, терпит из последних сил. А потом сил терпеть не остается, и он ломается, может даже с ума сойти. Вот что мне тоже всегда было непонятно: с чего тут с ума сходить? По-любому армия закончится, муштра закончится, вернется прежняя  жизнь. Это же не настоящая война, а так,  понарошку: играем в войну, да пытаемся из этих хлюпиков хоть немного мужчин сделать. Эх, знали бы они, как я жил до армии на гражданке! В какие нешуточные передряги попадал. Еле живым ноги уносил. Вот перед самым призывом мы с кентом моим Зипой бомбанули магазин в райцентре, а какой-то гад из своих нас сдал. Короче, две повестки пришли в один день: в милицию и в военкомат. Я схватил вторую и ноги в руки. Мать потом писала, что за мной мусора приезжали на уазике, а меня след простыл. Так что меня армия спасла, а студентам наоборот жизнь перечеркнула. По мне, когда меня отправляли, было все равно: хоть в Афган, хоть в Чернобыль. Но судьба распорядилась – в этот детский сад.
       Так вот, стали у меня налаживаться отношения со студентами. А с одним я прямо сблизился. Сам не пойму что со мной. Знаю что он студент, а гадливости не испытываю. Говорю себе: «Шкляй, эта мягкость тебя до добра не доведет. Кто ты, а кто они? Соблюдай дистанцию». Но не совладал со своей натурой. Такой я человек. Простой деревенский парень. Если ко мне с душой, то и я с душой. Не могу я по-другому. А надо бы.
       Курдюк, студент, о котором я говорю, не чета другим был. Если бы он сам не сказал, что он студент, то я бы и не подумал. Свой мужик. Разговорились мы с ним как-то раз на привале. Зашел разговор о гражданке. Я, ни сном ни духом,  говорю: «Ты, когда из армии вернешься, бухать будешь? Я точно набухаюсь. Я, Серый, месяц точно ужираться буду». А он в ответ как-то напрягся и потом вываливает: «Ты, Шкляй, студентов, я знаю, не любишь. А меня почему-то за своего держишь. Знаешь, я ведь тоже студент, до армии в университете учился на физическом факультете. Мечтал быть теоретиком. Мне до сих пор все это, что со мной сейчас происходит, кажется страшным сном. Кажется, что вот я проснусь и нет никакой службы, а я сижу в своей комнате под настольной лампой, решаю какую-то трудную физическую задачу. Что вокруг меня: на столе, на полу, на кровати - лежат листочки, исписанные моим почерком».
       «Да, ну! не может быть. Глядя на тебя, не подумаешь. На лицо босяк – босяком, мне под стать». А он мне: «Ты на лицо не смотри, иной выглядит на доктора наук, но спроси его интеграл иксподэикс – не вспомнит. Я сам с этой студенческой швалью дела иметь не хочу, потому что они по мне ни рыба ни мясо. Мне больше по душе такие, как ты – ребята попроще. Ты ведь далеко не тупорылый. Во всяком случае, не тупее, чем я». Серьезно так говорит. Я, не сходя с места,  ему поверил, даже слово «ребята» мимо ушей пропустил, хотя обычно за это слово сразу убиваю. Может,  иксподэикс свою роль сыграл, хотя я вообще не понял, что это. Одним словом, расслабился я, пацаны, разомлел, отключил всякую бдительность. А в армии, да и в жизни, бдительность отключать никак нельзя. И в отношении баб и в отношении лучших друзей. Сегодня он в доску свой, а завтра…  Ну да ладно, все в свой черед.
   Узнав, что он офигенно начитанный, в университете ведь учился, я первым делом стал пытать его про инопланетян. Я, честно сказать, терпеть их не могу. Посмотрел один раз передачу, где говорилось, что инопланетяне давно тайно живут среди нас и что даже человек и тот произошел от инопланетян, и потерял покой. Я таких вещей не люблю. Зачем жить тайком, прятаться, если ты такой умный и развитой. Чего хочешь? Странно это и нехорошо. Я вот всегда прямо говорю и открыто делаю все, что мне нужно, никогда не виляю. Потерял я с этими инопланетянами покой. А Курдюк меня успокоил. Что-то рассказал про скорость света, что-то про фальсификаторов артефактов.  Разъяснил, как образовались картинки на горе в Америке, как построили  пирамиды, и прочие загадки, которые меня сбивали панталыку.  У меня с души камень свалился. Курдюка я прямо зауважал. Нет, думаю, все-таки знание – сила. Наверное, студенты не зря свои стипендии жрут. Нужны в мире и знающие люди.
       С того дня взял я Курдюка под свою защиту. Так и сказал, кто обидит, говори мне. А у него голова, правда, хорошо работала. Попадаем, скажем, в трудную ситуацию. Ни одна сволочь не знает, что делать. Например, как  бетонный столб  допереть куда надо по бездорожью. А Курдюк наморщит лоб, пробубнит про себя: «Так, столб весит примерно 800, делим на 10 получаем 80, еще раз делим на 2 получаем 40, человек поднимет, просовываем 10 ломов под столб и берем столб на ломы одни с одной, другие с другой стороны». И вправду, всем взводом распределяемся, и неподъемный с виду столб плывет по воздуху, как перышко, и никто себе спину не надрывает. Несем еще и поем свою строевую для смеха «Шли с войны домой советские солдаты…» Другие взвода рты поразевали. И часто он своей головой нас выручал. Так часто, что студенты между собой прозвали его Архимедом. Я спросил у них кто это такой. Они рассказали про древнего ученого, который своим умом помог маленькому городу выдержать осаду огромной армии. Рассказали, как он погиб, защищая от римлян свои чертежи. Я смотрел на Курдюка, и представлял, что это он и есть, умный и бесстрашный Архимед…
       Подошли мы друг другу. С моей стороны знание жизни и сила, с его ум. Там, где Шкляй и Курдюк, - там победа. Из-за Курдюка я и к другим студентам стал относиться мягше. Перестал их по ночам дрессировать упором лежа, перестал требовать фанеру к осмотру, перестал давать оплеухи. Да что там оплеухи! Каюсь, людей в них видеть стал, прошлого стыдиться начал. Вот, думаю, как я раньше заблуждался, обижал их ни за что.
       Дело шло к концу учебки. Какая-то неделя оставалась до октябрьской Проверки. Наш взвод попал в наряд. Дело совершенно обычное. Полк огромный, и взвода в наряд ходили примерно через месяц. Вечером наряд распределяют по объектам. Самый лучший объект – свинарник. Делать почти нечего, свиней раз, два и обчелся. Целые сутки ласты паришь. Но мне не повезло на сей раз. Досталась горячая точка – столовая. Конечно, если  попадешь в хлеборезку или рыбожарку, то обожрешься. Но в целом – не фонтан, присесть некогда и все злые как черти.
       Я с Курдюком, и еше пятью дохляками попал на чистку картошки. Я – за старшего. За ночь надо начистить три ванны. Чистили  ложками, так как ножи сперли еще до нашего призыва. А картошка ни черта не молодая. Прошлого года, толстошкурая. Сидим мы среди гор этой полугнилой картошки кружком.  По центру - большая кастрюля, в которую мы кидаем чищенные картошины.  Сидим за полночь:  час, второй. Настроение хоть святых выноси, хочется кому-нибудь заехать по физионометру. Пальцы сводит судорогой от этой долбанной ложки и бьет током когда разгибаешь. Одна радость – пачка Беломора за пазухой Курдюка. Если бы не курево, я бы  дохляков поубивал бы уже несколько раз. Я бросаю в кастрюлю пять картошек, они по одной. «Что вы с ними возитесь! - ору - все равно их варить будут.   В армии все надо делать наскоряк.  А то сдохнем на этой картошке!»
       Тут наш междусобойчик нарушает шайка казахов. Они тоже в наряде, но по котельной. Свободная минута выдалась, решили проверить кухню, авось, что-то перепадет. Но видят, что попали не туда, кроме сырой картошки на полу и криво налепленного кафеля на стенах, ничего интересного не видно. Я сразу подобрался: в шайке пара амбалов крепче меня. Казахи они вообще здоровые, не ровня узбекам, таджикам или тувинцам. Те вообще сморчки. В советской армии собрался весь хренов интернационал. Я всяких народов насмотрелся. Казахи из всех самые опасные. Конечно, они видят, что  перед ними студенты, их уже все народы мира знают, но осторожничают. Стали неподалеку и говорят что-то на своем, поглядывая в нашу сторону. Эх, был бы со мной еще хоть один моей комплекции, они бы уже слиняли. Их пятеро, а нас семеро – вот что их временно останавливает. Есть еще шанс их припугнуть. Даже если дойдет до драки, я их могу и один уложить, если другие отвлекут на себя внимание. Сейчас я им скажу, что делать…
       «Эееей, - противный голосом протянул самый плюгавый из казахов, - идиии сюдааа». Это он Курдюку! Дурак, зачем он встает! Курдюк медленно, как зомби выковыривается из-за картофельных очистков и на полусогнутых подходит к казахам. Никогда, пацаны не ходите на полусогнутых. Если ты встаешь, то распрямись во весь рост, голову подними повыше, гляди понаглее. Я этих студентов сто раз учил!
       «Курить есть?» - и Курдюк тут же лезет за пазуху и достает всю недавно начатую пачку. Кто же так делает! Нет курить и все. Совсем, видно, пересрал. Не соображает ничего. Остальные сидят, втягивая головы в плечи, и картошка начинает плюхаться в кастрюлю вдвое чаще. Я вижу боковым зрением, как пачка идет по кругу, а Курдюк вместо благодарности получает поджопник. Казахи ржут. Самое время. Я быстро распрямляюсь и, сделав шаг, оказываюсь лицом к лицу со всей бандой, рядом с Курдюком. Пачка  застыла в воздухе. Лица казахов напряглись. Сейчас я просто сделаю одно небольшое движение, и пачка вернется Курдюку, а казахов мы увидим в следующий раз на плацу в воскресенье, и они будут нам улыбаться и кричать: «Как дела?» Эх, встал бы рядом еще хоть один из наших для верности. Тогда они просто побегут. Я их повадки знаю: «Что я тебе делял, слюшай?»
       А в это время Курдюк, все в том же стиле зомби разворачивается и дефилирует на свое место. Садится рядом с другими, втягивает голову в плечи и начинает чистить картошку, как будто вставал попить водички. Я такого не ожидал. Смотрю на него, пытаясь встретиться глазами, а глаз у него нет, они ушли куда-то внутрь лица. В этот момент я получаю жестокий чек по яйцам, от одного из казахов и сгинаюсь пополам. Второй бьет меня коленом по лицу, и какое-то время я провожу в мире оранжевых грез, смутно сознавая, что меня мочат от всей казахской души в пять пар рук. Я почему-то не падаю, и прихожу в себя стоя все так же согнувшись. Из обеих ноздрей, как из кранов текут струи крови мне на сапоги. Это продолжается очень долго, и  я равнодушно думаю, что из меня может вытечь вся кровь. Боли никакой не чувствую.
«Русский русский ты живой?» - это спрашивают казахи. Они поняли, что со страху перестарались. «На, на – прижми к носу», - один из них сорвал с себя и протянул мне  подшиву. Я прижимаю ее к носу, а казахи берут меня под руки и на что-то сажают.
       «Ты весь мокрый. Давай мы твой кровь постираем», - лепечут казахи. Я мотаю головой. «Ты только не кому не говори. Наша в дисбат не хотеть. Хочешь, деньги дадим. Вот папиросы возьми. Не скажешь?»
       Я не знаю, целы ли во мне кости, и, еле ворочая языком, говорю: «Уматывайте. Еще раз поймаю - убью». А сам понимаю, что я теперь долго не смогу никого убить. Не то что казаха, а таракана раздавить сил нет.
       Казахов сдувает ветром. Я еще какое-то время сижу на ящике из под картошки, на который они меня усадили, потом ползу обратно к своим. Они за все это время не переменили своих поз, и ни на секунду не прекратили чистку. Ни дать ни взять роботы. Я сидел и разглядывал их одного за другим. Ждал, сам не знаю чего от них, пытался что-то понять в происшедшем, найти какое-то объяснение. Да, я лох, потому что выключился из эпизода и позволил себя вырубить. Да, казахи поступили подло. Но гады вовсе не казахи. Вот они, гады, сидят с таким видом как будто в мире нет ничего более интересного, чем полуочищенная картошина, как будто кроме нее нет ничего более важного. Может мне все происшедшее померещилось, приснилось. Я посмотрел на черные от крови галифе, затем посмотрел на Курдюка. А ведь я считал его своим другом. Я ему столько рассказал о себе. И он мне рассказал не меньше. Мы уже адресами обменялись, чтобы встретиться на гражданке. Он мне фото девушки показывал, говорил, что на свадьбу позовет…
       «Гады! - вырвалось у меня - вы все гады. Я вас презираю, всегда буду презирать. Вы – ушлепки, а не люди. Что, сука, рядом постоять не могли? От вас, что, сука, героизм требовался? От вас людьми быть требовалось. А вы, сука, ни хрена не достойны называться людьми. Вы же, вашу мать, в институте учились, умные книги читали. Получается безо всякого толка. Архимед ваш долбанный грудью закрыл чертежи. А вы, сука, разбегаетесь чуть что, поджав хвост. Разве можно так жить с втянутой в плечи головой? Какая вы, на хер, интеллектуальная элита. Дерьмо собачье, а не элита!…»
       Честно сказать, я не помню, что конкретно я им тогда говорил. Возможно, все эти слова возникли у меня в голове потом, когда я вспоминал этот эпизод, ковыряя пальцем в сломанном носе.
       Я вернулся на гражданку, отбухал свой дембель. Прожил за половину жизнь, как пассажир из вагона, разглядывая перемены в стране, но в целом не спился. Когда стукнуло за сорок стал офигенно разбираться в политике, приобрел эрудицию и широту взглядов, стал мягше относиться к людям. Но на один вопрос я смотрю по-прежнему узко, и к одной категории людей я отношусь по-прежнему жестко. Вы понимаете о ком я.