Николай Белов
Много лет этим рассказам и сказкам. Но бывают ли сказки старыми? Жизнь, как утверждают, движется по спирали, оттого и новое часто – хорошо забытое старое, в том числе и новые грабли. Может быть, и рассказы научат чему-нибудь или станут просто приятным чтением, что тоже неплохо.
Автор
Соучастник
Вокзалы… Множество людей, сошедшихся случайно, ничем друг с другом не связанных. Каждый, наверное, с превеликим удовольствием покинет это место, чтобы поскорее встретиться с родными, друзьями, хорошими знакомыми. Так всегда казалось Юрке.
Но сегодня настроение у него было не вокзальное. Он поставил чемодан у стены, под телефоном, чуть не на самом проходе, и сел на него. Вытащил книжку, попытался читать, но не смог. Задумался.
Только что встретился с Маринкой. Они не ожидали от этой встречи ничего особенного, но как-то так получилось, что оба вдруг почувствовали: не могут сегодня расстаться просто так, бросить «привет» и убежать. И хотя расставание было именно таким, Юрке казалось, что сегодня случилось что-то очень важное, без чего он уже не сможет жить.
Он окинул взглядом зал ожидания. Люди как люди. И большинство из них едут к близким или от них. Разве это не может объединить их? Теперь Юрка заметил, как будущие пассажиры знакомились, шутили, смеялись. Почему же раньше они казались равнодушными и даже неприветливыми?..
- Слушай, друг, выручи, - услышал он над собой и поднял голову.
К нему склонился мужчина в поношенном пальто, но довольно приличной шляпе. Его маленькие глаза и всё рябое лицо выражали надежду, почти мольбу.
- Понимаешь, какое дело, потратился совсем, то да сё, сам понимаешь. Всего два рубля.
Юрка недоверчиво взглянул на мужика. Врёт или нет? Много разных по вокзалам шляется, деньги сшибают. Может, и он из таких?
- Ну как, браток? Всего два рубля…
- Держи.
- Вот спасибо. Может, встретимся когда-нибудь, верну.
Юрка посмотрел ему вслед и усмехнулся. Чудак-человек. Пил, наверное, вот и растратился. Что ж, пусть пользуется, пока он добрый, сегодня ничего не жаль. Но думать о мужике не хотелось, мысли снова возвратились к той встрече, вновь встали перед глазами деревья парка с распускающимися листьями, его девушка, теперь уже ясно, что его…
- Вы знаете человека, с которым разговаривали? – прервал его приятные мысли незнакомец. Юрка недовольно поднял голову.
- Вам-то какое дело?
Мужчина показал милицейское удостоверение.
- Нет, не знаю.
Милиционер снял трубку, набрал номер.
- Товарищ майор, он его не знает… Что?.. Ну, господи, откуда он мог знать, что это преступник?.. Да зачем, молодой он ещё, ему ещё учиться надо.
Милиционер прикрыл трубку рукой.
- Раньше с ним встречался?
- Нет, - ответил Юрка.
- Не встречался он, - повторил тот в трубку. – Что? Пытались задержать, но он билет успел купить, куда – неизвестно.
Милиционер потёр слегка распухшую челюсть, повесил трубку, окинул Юрку насмешливым взглядом и ушёл.
А Юрка поднял чемодан и потащился в дальний угол зала. Стукнуть бы по башке этого рябого, чтоб знал, как деньги выманивать. Хорошо ещё, Маринка провожать не пришла, а то бы…
Но в поезде он совершенно забыл о происшествии. Мысли снова обратились к просыпающейся парковой аллее. Да и зачем помнить о неудачах? С кем не бывает…
На повороте
Мы встретились с ним в один из дождливых августовских вечеров. Он ничем не выделялся среди других людей его возраста, разве глаза смотрели печальней.
- Я не всегда такой, сейчас только, - объяснил он.
- Случилось что-нибудь?
Он не ответил, задумался. Я не повторял вопроса. Через несколько минут, вздохнув, он проговорил:
- Да, случилось.
Поднял на меня глаза и продолжил:
- Может, скажешь, что овчинка выделки не стоит, а я вот успокоиться не могу, первый раз со мной такое.
Он снова замолчал, устремив взгляд в пустоту. Начал рассказывать
*
- Я тогда только из армии пришёл, стал в колхозе на машине работать. Сначала на сенокосе был, потом уборочная началась, меня сюда перебросили.
Вот как-то раз с зерном к риге подъезжаю, а там девка стоит, ну, или девушка, я уж так, по привычке. Раньше на них особенно и внимания-то не обращал, так, взглядом смеришь, прокатиться пригласишь – и вся любовь. А тут Бог знает, что. Не помню, как зерно ссыпал, только в поле очнулся. Кто знает, красивая или нет, только со мной такого никогда не было, чтобы так сразу в душу влезла.
Узнал я у мужиков, что это новый агроном, после техникума к нам прислали. И звать как, узнал – Лида.
Он снова тяжело вздохнул. Помолчал немного.
- Познакомился я с ней. Да только толку от этого мало вышло. Пошёл провожать, а говорить о чём – не знаю. Иду рядом с ней, как олух какой, и молчу. Подошли к дому, где она на квартире стояла. Ушла она.
Долго я тогда не спал. Убежал в луга, чуть не до утра там шлялся. А днём работа опять. Еду и смотрю по сторонам, не идёт ли она где, а сам боюсь этой встречи. Не знаю, что со мной тогда было…
В окно ударил дождь. Он обернулся, некоторое время неподвижно смотрел в темноту ночи.
- Несколько вечеров я так с ней ходил. В клубе один сижу, а вижу – домой собирается, следом иду.
Потом Толька, из соседней деревни парень, к ней примазался. Острый на язык, вот и сумел подъехать. Думаешь, я домой прибежал и в подушку уткнулся? В тот же вечер Тольке в морду дал, пригрозил, что если ещё раз с ней увижу, кости переломаю. Да только ничего не добился я этим.
Один раз спросила она: «Ты долго меня пасти будешь?» А что я отвечу? Говорю ей: «А если в любви объяснюсь, что скажешь?» А она мне: «Когда объяснишься, тогда увидим». Так и не сказал, что люблю. Она тяжело так вздохнула, сказала: «Бедный мальчик, подрасти, потом придёшь», - и ушла.
Он усмехнулся, проговорил:
- Глупая история, да? Может, и рассказывать не стоило. Неразделённая любовь на каждом шагу встречается, и нечего, мол, со своей душой лезть. Я раньше тоже так думал, а вот как тряхнула меня эта самая любовь… Да ладно, чего говорить, надоел, наверно, тебе.
Шуршал дождь, и ни огня, ни голоса за окном, только чёрная ночь. Он молчал.
- А где сейчас та девушка? – спросил я.
- Всё там же. Сейчас главным агрономом поставили. Ребёнок недавно родился.
- А кто её муж?
- Да не замужем она, так, тоже любовь, вроде моей, неразделённая. А может и одинаковая у обоих была, я не выяснял.
Мы замолчали. Медленно шло время, отсчитываемое мерными ударами дождевых капель.
- А ведь тяжело ей, - проговорил он.
- Кому?
- Лидке. И живёт одна, и родни никого здесь нет.
Я промолчал. Молчал и он. Потом заговорил снова:
- Как думаешь, если предложить ей пожениться, пойдёт за меня?
- Не знаю, попробуй.
- Не пойдёт, наверно, гордая, - задумчиво произнёс он. – Или пойдёт?
…Набрался храбрости всё-таки мой собеседник, как в воду прыгнул с кручи. Не сразу приняла его предложение гордая, через год только. Двоих детишек уже воспитывают, да третьего ждут. Но тот августовский вечер до сих пор не выходит из головы. Кажется, действительно обычная история, и прошёл бы мимо неё, но… Поменьше бы таких обычных. Не всегда полезно долго раздумывать.
Пойдём танцевать!
Серёжка вошёл в школьный зал и на мгновение остановился, оглушённый громкой музыкой и всеобщим весельем. Пёстрое море танцующих колыхалось перед ним. Из этого всеувлекающего круговорота на мгновение выныривало знакомое лицо, кивало и вновь исчезало среди других знакомых и незнакомых лиц.
Серёжка смотрел на танцующих и улыбался. Перед ним пронеслись школьные вечера, песни, звучащие на них, лица друзей, Иринка… Он поискал её глазами и увидел в самой середине зала. Иринка танцевала с каким-то незнакомым парнем. Несмотря на модную причёску и чуть подкрашенные глаза, она нисколько не изменилась с того времени, когда Серёжка видел её последний раз. Та же весёлая, ласковая улыбка, большие глаза, те же движения в танце.
- Привет, - вдруг раздалось за спиной, и, обернувшись, Серёжка увидел Саньку Кранова, своего одноклассника. За время, прошедшее с выпускного вечера, Санька заметно вытянулся, и сам, видно, был доволен этим.
- Что, твоя-то подруга нового подхватила? – осведомился он, кивнув в сторону Иринки.
- Почему это? – хмыкнул Серёжка.
- Да говорят. Я и сам вчера видел, как они вместе по селу шли.
Серёжка вдруг перестал слышать музыку, Санькины слова долетали до него как будто издалека. Он всё так же смотрел на танцующих, но видел только «их». Иринка танцевала так же легко, и по-прежнему весело улыбаясь.
- Ну и что, - проговорил Серёжа почти шёпотом.
- Да ты не расстраивайся, - пытался успокоить друга Санька. – Хочешь, я его вызову? Поговорим по-нашему.
- Да ни к чему, - криво усмехнулся Серёжка, продолжая глядеть в одну сторону.
Иринка что-то весело говорила парню, смеясь с ним. Вот она обернулась и увидела Серёжку. Нет, она не смутилась, наоборот, кивнула и улыбнулась так же ласково, как «ему». Серёжка отвернулся. Сердце его забилось сильно и трудно, как будто на плечи взвалили непомерно тяжёлую ношу.
В это время танец кончился, и Серёжка увидел, что Иринка с парнем идут к ним. «Зачем?» - подумал он.
- Здравствуйте, - послышался рядом Иринкин голос, и Серёжка чуть хрипло ответил на приветствие. Иринка о чём-то говорила с Санькой, он слушал их голоса и молчал, искоса разглядывая Иринкиного партнёра. «И что она нашла в нём?» - думал Серёжка, окидывая взглядом невзрачную фигуру парня. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что захотелось плакать. Ещё раз глянув на разговаривающих, он круто повернулся и вышел из школы.
На крыльце никого не было. Серёжка присел на верхнюю ступеньку и опустил голову. Из темноты вылетали снежинки, кружились, опускались на его волосы, на плечи. Из-за двери доносилась музыка, там танцевали. «Почему же она не написала? – думал Серёжка. – А может считает меня посторонним?» Ему вспомнились их короткие встречи. Говорили о своих планах, вместе мечтали, бывало, и спорили. Но ни разу не заговаривали о главном. Серёжка просто не представлял, как это можно, вдруг взять и сказать, что она ему нравится. И позже, в письмах, он так и не смог сказать ей то, что повторял в мыслях изо дня в день. «Сам виноват», - решил он и обречённо вздохнул.
Сзади скрипнула дверь. Серёжка обернулся и увидел Иринку. Она немного постояла у дверей, потом медленно подошла к нему и опустилась рядом.
- Серёж, что с тобой сегодня? Не разговариваешь даже, - немного помолчав, заговорила девушка.
- О чём нам разговаривать? – тихо произнёс Серёжка, не поднимая головы.
- Сердишься, что я братишку с собой привезла?
- У тебя же нет братьев.
- А это двоюродный, из города, кузен, говоря не по-нашему, - добавила она с улыбкой.
Серёжка подозрительно глянул на девушку, перевёл взгляд на медленно спускающиеся снежинки и неожиданно для себя облегчённо вздохнул.
- Полегчало? – лукаво улыбнулась Иринка. – Ну, скажи что-нибудь.
Серёжка смешался. Он зачем-то зачерпнул рукой снега, помял его в руке, выбросил и уже с открытой счастливой улыбкой предложил:
- Пойдём танцевать! Там и скажу.
В поисках солнца
Снова дождь. И снова Фёдор шагает по лужам. Зачем? Ему и самому хотелось бы знать это. Не может он в дождь усидеть дома. Шёл по улице, по мостику через ручей, по тропинке между понурыми деревьями бора. Долго он кружил по лесу, но ноги в конце концов приводили всегда на одно место. Это была долина небольшого ручья, заросшая ольхой. Ольховник был старый, многие деревья так и не смогли по весне одеться листвой.
Вот и сейчас Фёдор стоял под толстой сухой ольхой и смотрел перед собой. Полгода прошло, как умерла мать. Горечь утраты растаяла в будничных делах, он уже спокойно думал о матери, как о неизбежном – о её смерти. Но в душе сохранялась непонятная тяжесть. И он искал что-нибудь созвучное своему настроению.
Холодный мелкий дождь и наплывающие сумерки всё-таки вынудили его вернуться домой. Уставился в телевизор.
Вошла бабка, старая, сгорбленная, заметно постаревшая после смерти дочери. Скользнула, как тень, на кухню, потом обратно с пузырьком лекарства.
- Шёл бы в клуб, погулял, молодой ведь, - бросила на ходу.
Фёдор проводил её взглядом, вздохнул.
Всю ночь дождь барабанил в стену. А утром он снова отправился. И снова смотрел на чёрные ольхи, смотрел и ни о чём не думал. Ни тени мысли не проносилось в его голове. И вдруг…
По ту сторону ручья, в клубах тумана Фёдор увидел девочку. Она шла, с любопытством оглядываясь по сторонам, прямо к старым ольхам. Фёдор весь напрягся. Вот подошла и к самим ольхам, оглядела их, потрогала мокрые, шершавые мхом стволы, пошла к мостику через ручей. «Она пришла, чтоб успокоить их», - подумал Фёдор. И деревья показались ему присмиревшими, как старые бездомные псы, почуявшие неожиданную ласку. Они по-прежнему топорщили в небо чёрные ветки, но смотрели уже не в небо с немым укором, а с покорностью взирали на девочку, по-хозяйски проходившую между ними.
Девочка перешла через ручей и побрела по скошенному лугу прямо к Фёдору. Он вдруг заволновался. Показалось, что узнает сейчас что-то очень важное, может быть, даже тайну жизни и смерти. Он ждал приближения девочки.
Девочка наконец подошла, заметила его. Она остановилась, улыбнулась чему-то, спросила:
- Вы тоже солнышко ищете, да?
Фёдор смотрел на неё и ничего не понимал. Какое солнышко? Почему солнышко? Разве в этом мудрость жизни? А девочка ждала ответа.
- В общем, нет, - едва выговорил Фёдор. – Оно, в общем-то, и не нужно мне.
Девочка очень удивилась:
- Вам не нужно солнышко? Почему?
Почему? Фёдор смутился. Он зачем-то пожал плечами, глупо улыбнулся.
- Может, вы знаете, где оно, и ходите к нему играть?
- Нет, не знаю – ответил Фёдор. – А тебе оно зачем?
- Чтобы оно светило и все смотрели на него и улыбались, и чтобы, когда оно вечером пряталось, все говорили: «Приходи завтра снова, солнышко!» - а утром встречали его.
Сказав это, девочка важно зашагала дальше. Фёдор смотрел её вслед. Вдруг показалось, что солнце и в самом деле выглянуло из-за туч и озарило луг, деревья, заиграло в каплях дождя. Он поднял голову. Нет, дождь сыпал всё так же, по-прежнему уныло столпились за ручьём чёрные ольхи, покорно мокнущие под дождём. Но солнце озарило душу. Фёдор глубоко и спокойно вздохнул. Он ещё раз взглянул в ту сторону, куда в поисках солнца ушла девочка, и широкими шагами, улыбаясь, пошёл к деревне.
А дождь всё лил, шуршал в листьях деревьев, стучал по плащу. Но он будто отошёл на второй план, стал незаметен. Безграничная свобода захватила сердце.
Сказки намекают…
Ясным утром
Угасала над притихшим лесом заря алая, будто красна девица в разлуке с суженым. И с грустью смотрели вслед ей деревья весенние, травы духмяные. Ловили последние отблески, будто взгляды прощальные, деревенские избы спокойные. И люди, утомлённые дневными заботами, с ней прощались.
Один только Дружинка, пастух, не взглянул сегодня на зарю, не пропела его свирель светлую песню для уходящей. Низко склонила кручина его кудрявую голову, нагнала мысли невесёлые. Смотрел Дружинка в этот вечер в другую сторону, где седой туман клубился над луговыми озерками, едва уловимый ветерок разносил чарующие запахи чудесных цветов.
И не к своей избе привели ноги парня, а вывели за околицу, туда, где на зелёном бугре у древнего дуба стояла старенькая житница. Присел Дружинка на завалинку, тронул рукой почерневшую от времени и непогоды стену, проводил долгим взглядом муравья, выбежавшего из трещины и поспешившего в дом свой.
Звёзды ясные на небо высыпали. Замолчал соловушка за ручьём, смущённый тем, что не вторит ему свирель. За рекой, в дебрях лесных филин что-то недовольно пробормотал. И совсем тихо стало.
Заметив неурочного гостя, вышел к Дружинке такой же старенький, как дерево, дедушка. И рассказал парень доброму старичку, какая кручина на сердце его легла…
Солнечным утром, когда коровы, позванивая колокольчиками, гуляли по лугу, сидел он под ракитовым кустом и играл на верной подружке своей свирели. Яркие бабочки вокруг порхали, стрекозы на травинках качались. Тихо шелестели тальники над ручьём. А в лесу, вторя его весёлой игре, звенели птахи. Кукушка далеко за рекой куковала. И, как всегда в это время, прилетел к ручью волшебник соловушка. Слушал свирель и сам пел. И солнце им улыбалось, и тучки белые легче скользили по голубому небу.
А за ручьём по цветущему лугу ходила девушка. Собирала цветы для венка, у омутка ссыпая. Была она горбатая, поэтому ходила всегда одна, собирала цветы в лугах, венки плела, с травами шепталась, и они в ответ шептали ей что-то ласковое и нежное.
Заметил Дружинка девушку, пожалел её доброй душой и решил подарить для венка большой синий цветок, что над ручьём рос.
Подошёл он к омутку, когда девушка, примеряя венок, глядела в его светлую воду. Глянул Дружинка в омут и ахнул: отражалось там лицо красоты невиданной, словно сама душа её светлая взглянула на пастуха глубокими голубыми глазами.
Девушка, увидев Дружинку, вскрикнула, лицо руками закрыла и в луга убежала. А он всё стоял и смотрел в омуток, но там только зелёные ветки качались да белые облака проплывали.
…Вздохнул дедушка глубоко, пожалев пастушка. И рассказал, как давным-давно помогла ему в любви Ветлуга-красавица, река добрая.
Послушал пастух старичка, и родилась в его сердце слабая надежда. Пошёл он к Ветлуге-реке, как мать его, доброй. А над лугами туман клубился, неясные тени блуждали. Где-то коростель прокричал и снова умолк. Но ничего не замечал Дружинка, одна дума владела его сердцем, одно желание жило в глазах.
По пути завернул он к омутку, где очи дивные в душу ему заглянули. Сел на бережок, подпер голову руками и засмотрелся в тёмную воду, словно ждал, что появится в глубине светлый девичий лик. Но ничто покоя омутка не потревожило, ничто не блеснуло под кустом ракитовым.
Поднялся со вздохом Дружинка и к реке побрёл. «Если не поможет Ветлуга, - думал, - пусть примет меня в волны свои, на дно спокойное спать положит».
Осторожный ветерок впереди пробежал. Комар завёл над ухом тоскливую песню. Но по-прежнему ничего вокруг не замечал парень.
Подошёл он к реке, опустился на сырой песок, протянул руку к маленькой ласковой волне. «Помоги мне, пожалуйста, великая река, научи, как ладушку стройной сделать», - прошептал.
Тихо было на реке в этот час. Лишь тальники вдруг встрепенутся, испуганные полуночником-ветром, да подмытый песчаный берег обрушится, и снова тишина воцаряется. Только долго по светлой воде бегут волны, хлюпая у берегов, шурша на песке. Горьковатый запах чернотала смешивался над водой с цветочными запахами и невидимой волной захлёстывал уснувший мир, неся ему чудесные светлые сны.
Поднял Дружинка синий цветок, что девушке подарить хотел и с того времени с собой носил, и бросил в воду. Понесла Ветлуга цветок в темноту, в дремучие леса…
Пролетел ветерок над водой, заколыхались едва заметные отражения заречных деревьев и трав, лёгкие волны на песок набежали. «Люби… люби…», - услышал Дружинка в их плеске, и легко стало на сердце. Но что же делать? И вдруг увидел, как звёзды, в реке отражаясь, в прекрасные цветы обратились, протянувшиеся светящейся линией к берегу.
Понял Дружинка, о чём хотела сказать река. И достал он свою свирель, заиграл песню весёлую, пошёл по лугу. В деревне ему петухи откликнулись, наступление утра возвещая, соловушка проснулся и радостно защёлкал, снова услышав знакомую мелодию.
Рано утром, когда первые лучи солнечные заиграли в росинках, по лугу рассыпанных, бутоны цветочные стали раскрываться им навстречу. Осторожно, прося прощения, сорвал Дружинка цветы, что раскрылись самыми первыми, и разложил их на тропинке - от омутка девичьего до бережка Ветлуги.
Когда встало над лугами солнце красное и раскрылись цветы навстречу ему, пришла к омутку девушка. И удивилась, увидев дорожку из самых чудных цветов, захотела собрать их для своего венка. И пошла по тропинке к реке, собирая их. Последний цветок был на самом краешке бережка сыпучего, и только потянулась к нему девушка – осыпался, и упала она в волны прохладные. Но не пустила её Ветлуга на дно своё, а обняла ласково и омыла целебной водой своей. Смыла и горб, как песок речной. Увидел Дружинка упавшую девушку и сам в воду бросился. Вынес на бережок, согрел полукафтаном тёплым своим, в уста медовые поцеловал и повёл смущённую, удивлённую и радостную к деревне своей. И взглянула девушка в глаза пастуха, застенчиво и счастливо улыбаясь.
И пошли они по лугу, держась за руки. А за ручьём соловей щёлкал, всему миру спеша поведать о чудесном избавлении, о светлой любви, о доброй матушке нашей Ветлуге.
В весеннее половодье
Из ветлужских сказок
Солнце, заканчивающее свой путь по небосклону, медленно опускалось в выплывающие из-за горизонта облака. В россыпях дождевых капель, висевших на луговых травах и листьях тальника, играли его последние отблески. Ветер едва веял, так что его присутствие в мире обнаруживалось лишь по еле заметным колыханиям тальниковых листьев. Тёмная гладь реки была неподвижна, только крошечные волны робко и как бы нехотя трогали прибрежный песок. В гуще заречных деревьев и кустов начинали собираться сумерки.
В лодке, причаленной к берегу, сидело несколько парней. Они молчали. Видно было, что изменяющийся без единого звука мир, удлиняющиеся и темнеющие тени по-особому действовали на них.
- Так и кажется, что сейчас русалка вынырнет, - произнёс один.
- А что если бы и правда они здесь водились? – предположил другой.
- Они и водятся, - проговорил третий, в тельняшке, парень.
- А ты что, видел?
- Видел. Не здесь только, в верхах.
Никто ему не ответил. Все молча смотрели на реку, туда, где под кустами, склонившимися над водой, сгущалась тень.
- Нет, правда, пацаны, - продолжал парень, - весной дело-то было, в прибылую воду. Ходили мы на катере в верховья плоты таскать. И пристали раз на ночь к берегу. А лес кругом, человеком и не пахнет – тайга.
Вот причалили, и сел я книжку почитать. Не помню, сколько читал, смеркаться уж начало. Хотел спать ложиться, да решил кваску попить. А бачок с квасом у нас на корме стоял, под гаком…
Парень на минуту прервал рассказ, откашливаясь. Все уже смотрели только на него.
- Ну вот. Выхожу на корму. Только кружку взял, хотел зачерпнуть квасу, и слышу, будто плачет кто-то. Аж мурашки по спине пробежали: место-то дикое, кто знает, что здесь водится. Да и темно, месяц какой-то дымкой заволокло. Замер на месте и стою, слушаю. Прекратился плач, и всплески послышались. Посмотрел я в ту сторону и обмер, вижу - плывёт кто-то к катеру. Мне бы бежать, капитана будить, а я пошевелиться не могу.
Подплыло оно к корме и замерло. Потом руки показались на краю. А пальчики тонкие, маленькие, точь-в-точь как у девок. За ними и голова показалась.
А я уж не помню себя от страха. Стою, глаза выкатил и кружку в руке сжимаю.
А она глаза из-за кормы выставила и смотрит на меня. Минуты две, наверно, смотрели так друг на дружку. Потом вспомнил, что бабка моя креститься велела, если что нехорошее или непонятное покажется, я и наложил на себя крест. А русалка как отпрыгнет! И под воду ушла. Только катер ещё долго качался, да волны по реке от берега к берегу ходили.
- А может это и не русалка была, а что-нибудь другое?
- Точно русалка! Я её после того ещё раз видел, днём уже. Идём тем местом с плотом, а я уж смотрю, не покажется ли где. И вижу, за кустами лежит! По пояс в воде, головой на руку оперлась и грустно так на катер смотрит.
Я опять перекрестился и в стекло рубки стучу капитану, смотри, мол. Она это увидела и в воду прыгнула. Тут уж все всплеск услышали. А что русалка была, так никто и не поверил.
- Врёшь ты всё.
- Да зачем я вам буду врать?
- Ладно, пойдёмте в деревню, темнеет уж.
Все медленно поднялись и пошли к деревне, выделяющейся вдали на фоне последних отблесков заката. А вслед ушедшим тихо-тихо шептала о чём-то мягкими волнами Ветлуга.
В осеннем лесу
Сыплются листья. Они одного цвета с осенним солнцем, будто его остывшие лучи падают на холодную землю. Я топчу их, не опасаясь прожечь подошвы сапог, беру в руки, снова опускаю и сморю, как грустно они ложатся у ног. А кругом стоят деревья с застрявшими в сетке ветвей солнечными бликами.
Я иду дальше, вглубь леса, туда, где угрюмые сосны едва качают густыми кронами. И вдруг… Не может быть! На полянке, среди бурых сосновых иголок яркой чернильной капелькой – подснежник! Всего, чего угодно готов был ожидать от осени, но не этого напоминания о весне, причём до того существенного, что нельзя в него не поверить. Что случилось с природой? Чем явился для неё этот цветок – мучительной мечтой, такой мучительной, что выдавилась в каплю реального; или нежеланием принять очевидное – приход скорой зимы?
Я стоял в замешательстве и, не отрываясь, глядел на подснежник. А когда, наконец, поднял глаза, увидел девушку. Она стояла, держась рукой за ствол могучей сосны, и грустно смотрела на меня. Светлая грусть светилась в том взгляде. Я не подошёл к ней, не заговорил, что-то не дало сделать первый шаг. Или я просто забыл в тот миг, что могу шагнуть?
Так мы стояли и смотрели друг на друга. Потом она медленно повернулась и не спеша пошла в чащу леса. Я смотрел ей вслед, всё так же не в силах шагнуть или заговорить. А хотелось побежать за ней, позвать, попросить вернуться!
Когда она исчезла за деревьями, я вдруг увидел там, где она ступала, капельки подснежников, синей цепочкой убегающих в чащу. Я бросился по этой цепочке вслед неведомой волшебнице, но быстро вянущие весенние цветы скоро слились с пожухлой осенней травой. И снова вокруг лишь шептались падающие листья, безжизненные и холодные.
Как понять всё случившееся? Что это, безотчётный страх природы перед надвигающейся зимой? А может, просто лесная волшебница заскучала под однообразный шелест осенних листьев? Наверное, и им, живущим в лесах над Ветлугой, становится в эти печальные дни грустней и тревожней.
Ну и сон!
Иван открыл глаза, немного поворочался на жёсткой лавке и сел. Обвёл глазами пустые стены, зевнул. Скука. Выпить бы, да пропивать больше нечего.
Нет, не пьяница он. Случается с ним такое, когда гармонь свою продаст. И спеть, и сплясать, и на гармошке сыграть – во всём мастер, далеко в округе не сыщешь такого. И в работе - руки золотые. Да вот есть одна особинка у Ивана – как похвалит кто его гармонь да приценится к ней, так и продаст. А без гармони не человек он. Все в деревне это знали и смотрели на Ивана, как на блаженного.
Поэтому и сидел он сейчас, думал думу тяжёлую, чёрную. Утопиться, что ли? Так камень на шею привязывать нечем – верёвку пропил.
А продал Иван гармонь брату своему старшему, Петру. Тот мужик был серьёзный, бригадир, да жаден больно. Родному брату копейки не бросит, всё на машину копит. Гармонь, значит, нечего и пытаться вернуть. Ясно сказал вчера: «Ты только народ разлагаешь, а у меня она дисциплину поддерживать будет».
Разве жену его попросить… От такой мысли на душе несколько полегчало. Видная была у Петра жена – высокая, черноглазая, первая красавица и работница в округе. И на Ивана зла не держала – при встречах улыбалась ему и выручала иногда, когда у того опохмелиться не на что было. Даже снилась она Ивану. Да где уж тут, и горбатая за такого не пойдёт. Сам он и не пытался жениться, хотя и не дурен на лицо был.
И решил Иван сходить к жене Петра, авось что получится. Выбрал он время, когда брат вроде бы в райцентр уехал, и пошёл выручать гармонь. Нет, других мыслей насчёт Алёны у нег не было, что ни говори, а честный он был мужик…
*
…Звёзды уже высыпали на небо, месяц взошёл, когда подошёл он к нужному дому. У соседей телевизор смотрели – голос Райкина слышался. Только постучал, а тут свет погас. Топчется у калитки – не знает, что делать. И вдруг видит – вылетает из трубы дома ведьма! Чуть не умер от страха, хотя всяких чудес нагляделся. А тут ещё он Алёну в ведьме признал. Кружит она над домом, метлой, как веслом, загребает. А вместо ступы у неё фляга с надписью «колхозная», в которой Пётр брагу закладывал к праздникам. У соседей, как ведьма вылетела, помехи в телевизоре пошли.
Понемногу оправился от испуга – не привык он бояться. А ведьма та же баба, только летает не на самолёте и ремнём безопасности не пристёгивается.
- Алёна, а Алёна! – зовёт он её. – Куда это собралась?
Услышала она его, снизилась, смотрит удивлённо так.
- А ты чего, не боишься меня? Я же погубить могу.
- Мне ли тебя бояться, не такого видывал.
Захохотала тут ведьма, аж листья с деревьев посыпались, а у соседей телевизор погас – напряжение в сети исчезло.
- Да, непробиваемый ты мужик, - сказала она, посмеявшись. - А ну, берись за ручку фляги, полетим невесту тебе искать.
- Что-о-о? – опешил мужик.
- Ты ж сам сказал, что ничего не боишься. Или сдрейфил?
- Так, у меня вроде бы…
- Берись, говорю!
Взялся он за ручку, и полетели они в сторону Марийской республики. Внизу спящая тёмная земля простиралась, падающие листья временами шуршали, а вверху звёзды светили. Долго ли, коротко ли они летели – не знает. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Наконец ведьма стала спускаться.
- В Сибирь залетели или уж на Чукотку? – спрашивает её пассажир.
А она не говорит. Куда надо, дескать, туда и залетели. Приземляются они, и видит мужик – деревня знакомая. Да ведь это их деревня! Вот и дом его стоит, а в нём свет горит. Не пожар ли?
Он и про Алёну забыл – домой побежал. Раскрывает он дверь, а там… Давно не удивлялся, а тут удивился. Сидит на его лавке красивая женщина и печально так на него смотрит.
- Кто ты? – почти шёпотом спросил её.
Я гармонь, твоя и не твоя, - отвечает. – Вот пришла посмотреть, как живётся тебе без меня.
Смотрит мужик и вдруг видит, что она как две капли воды на Алёну похожа.
*
- Алёна, ты что ли?
- Поздно спохватился, милок, ушла твоя Алёна. Я вот пособить пришла, - отвечала бабка Груша.
- Как ушла?
Пётр вскочил, как ужаленный.
- Да, ну и сон, - проговорил он, сидя на кровати.
Обвёл он взглядом комнату, заставленную дорогой мебелью, привезённой из города; стены в коврах, два телевизора, из которых один казал первую программу, другой – вторую; и вдруг спросил:
- А гармонь где?
- А с собой унесла, - ответила бабка Груша, соседка, готовившая ему на плите обед, и продолжала говорить сама с собой:
- Вот, поди ж ты, дом – полная чаша, а ушла. Чего не хватало? У Ивана-то голые стены. Да и то сказать, неплохой мужик. Кабы гармонь не продавал, не было бы мужика лучше. Да теперь уж чай никуда не денется, Алёна-то уследит. Дай им Бог счастья.
- Ну и хрен с ней, - сказал с кровати Пётр. – Она мне сегодня ведьмой приснилась.
- Так тебе, милок, все добрые люди незнамо кем снятся. Не запирался бы на крючок, так все бы добрыми царевнами да царевичами снились…
- Цыц, карга! – взревел Пётр.
Прогнав старуху, он закутался с головой и зарыдал.
Лес шумит
Сказка
Первой ошеломляющую новость по лесу разнесла сорока.
- Выборы в лесу! Выборы! В лесу выборы! – трещала она без умолку.
Волк аж хвост поджал от такого известия. Шутка ли – нынешний хозяин леса медведь храпит на всю округу, его заместитель коршун на юга смотался. Он да лиса из номенклатуры остались. «И какой дебил придумал выборы устраивать в такое время? – досадовал серый. – А может, сорока напутала?» Бросился было к ней, а навстречу - лиса.
- Видела я сороку, - поведала она, - говорит, всё точно: кабан да лось выдвинуты, на зайцев опираются.
- Неформалы, значит, тяпнуть их за ногу, так, так, - процедил серый сквозь зубы. – Ну, это им даром не пройдёт. Лиса! Объявляй об отмене выборов по причине несогласованности с руководством.
- Поздно уже, - вздохнула рыжая. – Да ты не расстраивайся, пока идёт предвыборная суета, всех зайцев успеем скушать.
- А ты уверена, что остальные звери нас поддержат?
- Поддержат, как миленькие. Белке новое дупло пообещаем, дятлу – импортные, канадские шишки, глухарю пригрозим хвост выдрать.
- Ну, смотри, лиса, проиграем – не видать нам ни шуб, ни дешёвого мяса.
- Что шуба, - со вздохом отозвалась рыжая. – Не о себе печёмся, о лесном народе.
- Да ладно уж врать-то. Не на собрании выступаешь. Давай по-простому, - прорычал волк. – Может, всё-таки медведя разбудим?
- Разбудим? Да его и пушка не разбудит, расхохоталась лиса. – А узнает про выборы – вообще в летаргический сон впадёт. Самим зевать не надо. Побегу объявлю о выдвижении нас с тобой в избирательную комиссию от коллектива леса, а ты к лосю сбегай, может, ещё откажется баллотироваться. Перед кабаном я сама хвостом поверчу. Устал, наверное, от семейных забот, пускай разрядится. Как я выгляжу?
- Как всегда, блеск! – оценил серый. – А избирать-то кого будем?
- Как кого? Медведя с коршуном. Без них и нам наверху не удержаться.
Решили так лиса с волком, а заодно договорились зарплату себе повысить, которую недавно продуктами стали выдавать, чтоб на чёрный день запас сделать, и разбежались.
Лося волк нашёл в осиннике за обедом. Усмехнулся на его некалорийную пищу, но с опаской скосил глаза на рога. Помялся и осторожно начал:
- Слушай, лось, зачем раскол вносишь в наш звериный союз? Сейчас единство нужно как никогда, а ты его разрушаешь. Свою группу зачем-то сколачиваешь.
- А где ты видел единство? – обернулся сохатый. – Одни на юг каждый год летают, спят по полгода вместо работы, а другие с утра до вечера в поисках еды снуют, от мороза дрожат. И в группы все имеют право объединяться, в какие захотят. От союза-то вашего ни холодно нам, ни жарко.
- Ну, это демагогия и очернительство. Все знают, как мы заботимся о лесных обитателях. Только почётных грамот сколько роздали. А ты что дал им, кроме старых рогов?
- Слушай, не перебивай аппетит. Вид серых личностей не способствует пищеварению.
- Ага, на личности переходишь! – обрадовался волк. – Ярлыки навешиваешь! Нет уж, послушай. Не разбить тебе наш союз с великой лесной дичью, сколько ни старайся со своими нападками. Звери видят в нас авторитетных руководителей и пойдут за нами в любых испытаниях…
Не успел волк закончить шедевр ораторского искусства, как лось мотнул рогатой головой, и полетел серый в колючие кусты шиповника. Откуда ни возьмись, рядом лиса оказалась.
- Ты что, олух, наделал! Тебя договориться просили, - набросилась она на волка.
- Поди, договорись с ним, - уныло проворчал тот. – Рога-то ещё не отпали.
- Плохо дело. Да ладно, выкрутимся, калачи тёртые, - успокоила лиса. – Принимайся за зайцев, а я к кабану побегу, уж он-то передо мной не устоит...
Встретились они только к вечеру, когда звери уже на выборы собираться начали.
- Ну что, много зайцев съел? – сходу выпалила лиса.
Волк только лапой махнул.
- Какое там. Забыли косые, что трусами быть должны. Каждый норовит по морде лица побарабанить. Никакого почтения к должности. Ты-то как, покорила кабана?
У лисы даже шерсть дыбом встала от злости.
- Как же, покоришь такого! Всю жизнь в земле роется, а туда же. Высокоморального из себя строит. А ведь рылом-то – свинья свиньёй.
- Значит, конец! – удручённо проскулил волк. – Медведю хотя бы на лапу дашь - и делай что хочешь. А у этих даже лап нет.
- Кто сказал, что конец? – взметнулась рыжая. – Пойдём на выборы. Узнают они, как нашим мнением пренебрегать. Своё, видите ли, иметь захотели!
Над поляной, где собрались звери, висел гул. В центре уже стояли избираемые лесными обитателями лось и кабан.
- Да здравствуют альтернативные выборы! – прокричала лиса, вбегая в круг. – Поздравляю всех зверей с подлинной демократией и желаю, чтоб вы избрали на руководящие посты достойных представителей животного мира!
- А мы уже избрали, - тенькнула синица.
- Как так избрали? – возмутился волк. – Эти выборы недействительны. Лось не достоин быть избранным, он молодую поросль уничтожает, чем наносит вред экологии.
- А у кабана родственники за кордоном, в тёплых хлевах живут, - поддержала его рыжая.
- Да чего их слушать! Прогнать с поляны! – зашумели звери.
- Что? Нас прогнать? – угрожающе зарычал волк. – Да вы знаете, что в нашем лице оскорбляете всё наше руководство, организовавшее эти выборы, его политику, всех лесных жителей и целиком фауну планеты?! Это экстремизм!
- Следствие разберётся, где экстремизм, - проговорил лось. – Предлагаю провести расследование деятельности прежнего руководства.
У волка и лисы от этих слов хвосты инстинктивно поджались. Бросились они бежать из этого леса, только треск по чащам пошёл. Остановились отдышаться, только когда последние макушки за горизонтом скрылись, а впереди показался другой лес.
Лиса вдруг упала на снег и залилась смехом.
- Ты чего, рыжая? – испугался волк.
- Представляю, - отозвалась та, хохоча. – Просыпается весной медведь, а его, вместо мёда, – сразу на лесоповал. А коршуна от птичек-то райских – да в клетку! Ха-ха-ха!
Но волку было не до смеха.
- Слышь, лиса, а вдруг и в этом лесу то же самое?
У той аж челюсти свело от такого предположения.
- Ну, братец, сам серый, а юмор у тебя – чёрный!..
1990
О хитром Петре и доверчивом Иване
Завелась у Петра в бане кикимора. Ни помыться стало, ни попариться – то сажей чистого вымажет, то захохочет дико, то ещё какую пакость сотворит. Помучился Пётр да плюнул – решил новую баню рубить. А чтобы кикимора не смогла перебраться в неё, задумал сделать из таких деревьев, из коих в старину, пожилые сказывали, богатыри палицы себе вырубали. Бор тот не близко произрастал, однако нужда и дальше погонит. Позвал Пётр в помощники Ивана, соседа, и отправились они в дорогу. Долго шли, но всякой дороге конец бывает, добрались и они до деревьев богатырских.
За дело взялись не мешкая. Весь день топорами махали. А когда остановились пот смахнуть и оглянулись – топоры побросали и за зипуны схватились, поскольку смеркаться начало. В знакомом месте и ночью светло, а здесь – и тьма чужая, пугающая.
Не успели мужики в путь тронуться, как совсем стемнело. Может, и солнце-то ещё не зашло, но не пробиться ему сквозь густые кроны могучих деревьев. Поплутали Иван с Петром в тёмной чаще, устали. Видят – дело плохо. Ни просвета нигде, а из звуков – только вершин глухой шум. Пётр и говорит:
- Давай, Иван, я на тебя влезу. Авось что-нибудь и увижу.
- Да что тут увидишь? Хоть глаз выколи, - Иван отвечает.
- А вдруг огонёк мелькнёт. Доверься мне, не прогадаешь.
Взобрался Пётр на плечи Ивану, хоть тот и возражал, да не намного выше поднялся. Однако же слабый огонёк впереди увидел. Обрадовал Ивана:
- А ты говоришь – не увижу! Пошли влево.
И повёз Иван Петра на себе. Но только на полянку крохотную вышли, понял Пётр, что огонёк, им увиденный, - не свет лучины в окне, а звезда вечерняя. А слезать не хочется – кто знает, сколько ещё на своих двоих топать. Так и промолчал. Долго ли, коротко ли шли они, устал Иван.
- Пётр, отдохнём давай, боюсь – не дойду.
- Да что ты, Ваня, до огня-то – рукой подать. Потерпи уж. Дойдём, тогда тебе и отдых, и обед будет, - схитрил Пётр, боясь, что разогнётся Иван, на небо взглянет и об обмане догадается. Вздохнул мужик и дальше поплёлся, сгибаясь под ношей. А лес ни редеть, ни светлеть не думает. Сомневаться уж стал Иван, правда ли сосед огонь видит.
- Пётр, а Пётр, - просит, - дай на огонь посмотрю.
- Да где тебе увидеть, ты и ростом ниже, и глаз послабее.
Замолчал Иван и снова потащил всё тяжелевшую ношу. А ночь всё глуше.
- Пётр, - снова подал голос Иван. - А туда ли идём? Вроде звёзды не так висят.
- Вот звездочёт выискался! – проворчал на его спине Пётр. – Суеверие одно - все твои звёзды. Ты мне верь, я знаю, куда идти.
Кряхтит Иван, но делать нечего – дальше везёт наездника, а Пётр сверху путь указывает, командует, следит, чтобы от курса не отклонился, не обращал внимания на бурелом и болотины. Совсем уморился Иван. Лапоть развязался, онуча за сучья цепляется, идти мешает.
- Слышь, Пётр, - снова подал он голос. – Помнишь, лесник-то намедни заходил, учил, как по лесным приметам путь находить.
- У нас свои приметы не хуже, - отзывается Пётр. – Нечего за чужое хвататься.
- Но ведь, если разные сравнить, легче дорогу найти.
- Что значит легче, если мои самые верные? Увидишь, через час дома будем.
Через час Иван наступил на онучу и рухнул в сырой мох вместе со своим наездником.
- Не могу больше, - простонал. – Иди один по своим приметам.
- Ну что ты, Иван, - растерялся Пётр. - Разве я тебя оставлю. Ну не хочешь этой дорогой, другой пойдём. Давай приметы лесника вспоминать, если они тебе больше нравятся.
- Да пошёл ты… - прошептал Иван и затих, только тяжело дышал в темноте.
Пётр тоже тяжело задышал, но от волнения: гадал – всерьёз Иван послал его или отойдёт после отдыха и снова позволит оседлать себя. А сам подговаривается:
- Да, Ваня, забрели мы с тобой. Зря я тебя не слушал, были у тебя и дельные предложения. Но не горюй ещё не всё потеряно. Дойдём с Божьей помощью.
Услышав это, Иван вскочил и бросился через бурелом, не разбирая дороги. Скоро всё стихло.
Солнце высоко уже поднялось, когда пришли они в деревню, с разных сторон приплелись.
С тех пор и дружба у соседей врозь.
Неуступчивый Фёдор
Сказка
Жили-были Иван-работник, Пётр-крестьянин и Фёдор-бюрократ. Один ковал, другой пахал, третий всё сделанное ими забирал и зарплату, какую хотел, выдавал. Жили мирно, не бранились.
И так бы и делали каждый своё дело, да прослышали Иван с Петром, что будто бы перестройка объявлена. Смекнули, что дело хорошее, и стали ждать, когда до них дойдёт. Год ждут, второй, а перестройки всё нет и нет.
«Уж не Фёдор ли задерживает, - подумали мужики и отправились к бюрократу.
- Фёдор, а Фёдор, - спрашивают его, - дошла до нас перестройка или нет?
- Дошла, мужики, дошла, - отвечает тот.
- А ты уже перестроился?
- Да мне и не надо перестраиваться: своё дело всю жизнь на совесть делаю.
- На совесть?! – возмутились Иван с Петром. – Да ты же волокиту разводишь и служебное положение в личных целях используешь!
- Так я же бюрократ, мне и положено это делать, - рассмеялся Фёдор.
Подивились мужики таким речам, поскребли в затылках и отправились восвояси.
Снова один куёт, другой пашет. И снова ничего не меняется в их жизни – не доходит перестройка. Встретились как-то, посудачили и решили ещё раз сходить к бюрократу.
- Фёдор, будь добр, объяви перестройку, - просят, - уж очень хочется лучше жить.
- Чтобы лучше жить, надо лучше работать, - бросил тот, добросовестно вороша бумаги.
- Да мы и так стараемся, всё тебе отдаём. Объяви, будь добр.
- Ладно уж, так и быть. Только получше старайтесь, нас в государстве много.
Объявил Фёдор перестройку, а изменений Иван с Петром не видят. Что такое?! Не иначе вокруг пальца водит он их. Сошлись снова, думают, что сделать, чтобы бюрократ хорошим стал, больше им начислял зарплаты и всякую заботу оказывал. Всё уж, кажется, перебрали – и уговаривали, и лучше работали, и больше отдавали, а ничего не меняется. И решили поругаться с Фёдором.
- Ты что, бюрократ хренов, на наших хлебах жиреешь?! – начинает Пётр, подходя к конторе.
- Слазь со своего места, пока оглоблей не огрел! – вторит ему Иван.
Вошли в кабинет, да так и застыли, как вкопанные. Фёдор уронил голову на кипу бумаг и сладко посапывал. Растерялись Иван с Петром. Фёдор бюрократ, ему положено на работе спать, а им что же делать?
Помялись у порога, да и ушли, как пришли. Сели на бугор и снова задумались о том, как перестройку у бюрократа вырвать. День сидят, второй. У Ивана уже машина заржавела, а у Петра и вовсе козы капусту поели. Но ничего путного на ум не пришло.
Они и сейчас там сидят и думают. И скоро ли сказке конец, один Бог ведает…
1990
Фэнтези
ПОЛЁТ ЛАСТОЧКИ
Однажды, в не самый благоприятный момент своей жизни, стал я свидетелем странного случая, о каких обычно никто из посторонних не узнаёт. Было это ещё в начале 90-х в одной из городских больниц, где я в то время проходил лечение. Как-то раз в приёмный покой, куда я зачем-то спустился, привезли пациента издалека, находящегося в коме. Был выходной, народу было немного, и попросили меря немного помочь. Когда больно положили на кушетку, он пришёл в себя и заговорил. Что мы услышали, показалось настолько странным, что я решил записать. Вот эти записки.
*
…Что вы так странно смотрите на меня? Вас удивляет, что говорю человеческим голосом? Почему же себе вы не удивляетесь? Разве вам не кажется удивительным и загадочным, что вы понимаете друг друга?.. Кровь… Я разбился, когда падал… Кажется я уже не на берегу, а в больничной палате. Кто я, человек или птица? Не вижу себя. А вы кто? Врачи или просто случайные люди? Впрочем, всё равно… Не пугайтесь, если видите птицу, я тоже человек… Вы просто не привыкли видеть его таким. Я расскажу, как это случилось, расскажу всю свою жизнь… Всё равно скоро всё кончится… Слушайте же…
*
Я жил в городке у большой реки. По утрам выходил на крутой берег и смотрел вдаль, мечтая о прекрасном будущем. У меня были отец и мать, они любили меня, хотели, чтоб я вырос хорошим человеком. Просто хорошим. А я хотел быть сильнее и умнее других. У меня были знакомые. Но в любом их разговоре я видел мелочность обыденной жизни. Почему? Потому что считал себя если не мудрее, то эрудированнее. И мечтал о свободе, даруемой силой. Но всё чаще эти мечты обрывались острой тоской и недовольством собой и окружающими. Нет, я не законченный эгоист и пытался бороться с непонятной самому непримиримостью.
Я привык приходить на берег и подолгу любовался красивыми пейзажами, небом над ними, любил следить за меняющимися красками, неуловимыми полутонами. Река казалась мне живой, я подсознательно общался с ней, как сильный с сильным. Люди, ходившие мимо, тоже восхищались пейзажем, но это смешило меня. Казалось, их восхищение было наигранным, только для того, чтобы показать, что понимают красоту…
С наслаждением следил и за птицами. Чайки и ласточки постоянно летали над рекой. Стремительный полёт последних нравился больше. И я думал: как хорошо им, наверное, там, в небе. Лететь бы в свежем, бодрящем воздухе, среди белых пушистых облаков, видеть далеко-далеко и наслаждаться свободным полётом.
*
В один из тёплых ясных вечеров так же вышел на берег реки. Уже стемнело. В ровной, спокойной водной глади отражались и мигали звёзды. Я поднял голову. И вдруг, как резкая боль, пронзила мысль. Я увидел лишь чёрное небо с жёлтыми капельками. Куда же летит Земля, махонькая пылинка в этой темноте, набитой безжизненными глыбами холодных или раскалённых планет и астероидов, которой нет конца и края? Говорят, люди постепенно освоят Вселенную. Когда?! Через миллионы лет? А мне, живущему сейчас, что до того? Что ждёт меня здесь? Какая-то карьера? Достижения? Слава? Но ведь всё это временно! Рано или поздно заменят другие со своими достижениями и славой. И жизнь людей вдруг показалась такой суетной, вообще не имеющей никакого смысла. Куда-то стремятся, расталкивая, убивая друг друга. Ведь испробовали уже всё, что можно – все формы капитализма, социализма и прочих измов, но каждое поколение думает, что вот сейчас, именно ему удастся построить рай на земле. Но оглянитесь же на историю и ещё раз убедитесь, что новое – хорошо забытое старое, в том числе и новые грабли!
Объяснить всё это можно было лишь тем, что человечество подчинено чьей-то недоброй воле. Я не знал, что мне делать дальше. Уже казалось, что человек лишь марионетка в чьих-то руках, и оставалось презирать это существо за то, что так мало оно может, а главное – не понимает, что исполняет чужую волю во вред себе. Все, наверное, при каждом удобном случае желают близким здоровья и счастья, но… Развивается медицина, а количество болезней не уменьшается, очереди в поликлиниках и больницах короче не становятся. «Лучшие умы» заняты разработкой средств уничтожения того, что создают другие, и себе подобных. И счастья с веками больше не становится, никак не зависит оно от улучшения бытовых условий. Правда, иногда видел я счастливых людей и счастливые семьи. Но счастье их или быстро разрушалось, или они относились к тем, кто решил посвятить себя, всю свою жизнь служению Богу. Да есть такие, есть и семьи, и они счастливы. А большинство готово было лучше скандалить, спиваться, вешаться, только бы не жить спокойно, тихо, в соответствии с евангельскими заповедями. Почему? Они и сами не знают ответа на этот вопрос. Хотя он давным-давно дан. Христос потому и не сражался против рабовладельческого строя и римской оккупации, потому что видел: рабство, войны, обманы и т.д. – это лишь следствие человеческих пороков. И меняться надо человеку. Из кривых досок не построить ровный забор, как идеальное общество не получится из далеко неидеальных составляющих его людей. Но почти все видят недостатки только в других. И я уже презирал людей за то, что они так нелепо живут и не понимают этого или не видят очевидного выхода.
*
Как быстро уходят силы… Не волнуйтесь, мне ничего не нужно… Мне нравится говорить, я так долго молчал…
Так вот, я был таким, как все, во всяком случае, внешне был обыкновенным. У меня были друзья. Родители радовались, глядя на меня. Я не презирал окружающих, хотя и не любил никого. Мне по-прежнему казались мелочными их разговоры, ведь они говорили об обыденной жизни.
Даже произведения великих и невеликих писателей, «поднимаемые» ими так называемые вечные темы казались стремлением мухи пролететь сквозь стекло. Века и даже тысячелетия изобретаются моральные принципы, учат, учат и учат жить правильно, по совести, а результат один и тот же – отсутствие заметного результата. Как же не понимают, что отрицательный опыт предыдущих поколений уже кричит им: не здесь выход! Даже непрекращающиеся войны не убеждают в этом.
*
Однажды, по-прежнему стоя на берегу, я увидел девушку. Она была красивой и, наверное, доброй. Но девушка не поразила меня. Она, как все, радовалась тому, что есть у неё, что она может дышать, смеяться, любить. Но ведь последний дебил может то же самое, и никто, ни одна душа не понимает, как это банально.
А девушка приближалась. Чем ближе она подходила, тем больше я её тихо презирал, а вместе с ней начинал презирать и себя – за то, что чувствовал, что не могу сохранять равнодушие к ней. Но это было легко списать на несовершенство своей собственной человеческой природы.
Как-то само собой получилось, что мы познакомились. Были свидания при луне, поцелуи, цветы – всё, как водится. Я был снисходителен к ней. Она чувствовала это и обижалась, старалась изменить меня. А я лишь внутренне усмехался, думал: «Глупая человеческая самонадеянность». Но сам хотел изменить её, «раскрыть ей глаза». Она с чем-то соглашалась, но делала свои выводы…
Шли дни. Я не менялся, и потому казалось, что ничего вокруг не меняется. Но не меняться для человека невозможно. Если он сам не пытается измениться, другая сила, противодействующая, изменяет его. Стараясь понять свою девушку, я избавился от некоторых заблуждений, считая их главным злом, а это были просто недостатки. Злом, как понял потом, была гордость, обрекавшая на одиночество.
*
Не знаю, что было бы дальше, если б не один странный и глупый случай, всё изменивший. Однажды с приятелями пошли на высокий и крутой берег реки. С нами были и девушки, в том числе и моя. Был вечер. Солнце опускалось за дальний лес, и вся река была красной, напоминая кровь. Это заметили все. «А что, если б это на самом деле была кровь?» - предположил кто-то. «Ну и что, мы стали бы и в ней купаться, жарко же», - ответил я. «Ты смог бы искупаться в крови?» - пристально и нерешительно взглянула моя девушка. «Сколько угодно, и даже испытал бы удовольствие, - ответил я, рисуясь неожиданно для себя, и продолжил: - Смотри, как я буду плавать в ней». Я разбежался и прыгнул. Но берег осыпался, я не смог посильнее оттолкнуться и полетел на лежащие внизу камни…
*
Стало тихо, даже голосов не было слышно. Я ни о чём не думал. Казалось, душа уже далеко от меня и только тело по привычке таращит глаза, всё видит, но не в состоянии понять. Но вот постепенно стал доноситься плеск волн. Он казался мелодичным и успокаивающим. Осторожный и ласковый ветерок обдувал лицо. Стало так хорошо, что хотелось петь. Я вдруг почувствовал во всём теле необыкновенную лёгкость, такую, что, казалось, стоит лишь захотеть, и я взлечу.
И я, сумасшедший от непонятной радости, рванулся ввысь со странным ликующим криком. И взлетел! Я даже сам растерялся от неожиданности. Огляделся – вместо рук у меня были крылья, и сам я был лёгкой, почти невесомой ласточкой. Можете не верить, глупо лгать в моём положении. Я глянул вниз и увидел у кромки прибоя распростёртое тело и спешащих к нему людей. Как? Я остался там? Значит, только душа превратилась в ласточку? Я не знал, чему верить и что делать. Но я был маленькой ласточкой-береговушкой, и надо было как-то жить.
И началась новая жизнь. Я или летал над широкой рекой, или сидел в норке над водой. Рядом кружились другие ласточки, но я не понимал их криков, их жизни. А они на меня почему-то совсем не обращали внимания. Их стремительный полёт служил им добыванием пищи, и небо было обыденным местом пребывания. Другой жизни они просто не знали.
*
Я стал маленькой птичкой, и презрение к людям рассеялось, сверху они казались маленькими и беззащитными. Чем дальше, тем больше я всматривался в людскую жизнь. С высоты хорошо были видны сёла и посёлки, поля и перелески. Когда бушевала буря, я прятался в норку, а люди продолжали работать. Я увидел, что за обыденностью их разговоров стоят большие дела, которые можно сделать только сообща. И подумалось, что они не виноваты в том, что едва ли не больше разрушают, чем делают. И я жалел их. Нет, такая мысль пришла не сразу. Постепенно я привыкал к ней, постепенно росла и тоска по прежней жизни…
Милые мои, добрые, несчастные! Кто же использует вас в своих интересах? Тот, кого называют лукавым? Как овечку заманивают, куда надо, кусочком хлеба, так и вас – иллюзией удобств, которые, как сами замечаете, лишая движения, далеко не всегда на пользу здоровью. К тому же так легко разрушаются, даже одной бомбой – целый огромный город. Что же, он хочет вашими же руками уничтожить вас всех сразу, ненавистное ему творение Божие? Или с вашей помощью создать своего Адама – искусственный интеллект, киборга, который заменит человека? Но ведь всё равно материал-то для этого, материю, он создать не сможет! И добрые люди, стремящиеся к лучшей жизни, убивают, разрушают города, ненавидят. И как легко попадают в лукавый капкан – многим, не только отдельным людям, но и целым народам, стоит сказать, что они лучше всех или хотя бы лучше соседа, и делай с ними что хочешь. Гордыня – вот верёвочка, за которую ведут на убой или в рабство.
*
Я стал улетать к людям. Когда наступала ночь, чёрные крылья ласточки несли меня к дому, где жил я когда-то. Я садился на подоконник открытого окна и сидел до утра, слушая сонное дыхание родителей, оглядывая знакомое убранство спальни. Вы не представляете, как это больно, сидеть вот так, ни на что больше не имея права! Прилетал я к дому и днём, заглядывал в окна, видел печальные лица отца и матери, ловил взглядом каждое их движение, каждое слово. Я любил их!
Я любил всех людей. Теперь меня поражало, что это произведение природы само, наравне с ней творит, может быть, против её желания. И радуется! Я летал над городком, над пляжем, везде, где были люди, и готов был на весь мир кричать о великой любви к странному и прекрасному существу – человеку. Я был рад, что превратился в ласточку и получил возможность понять это. Но я больше не мог быть птицей. Я тосковал. Тосковал потому, что у меня не было рук, глаз, пальцев на руках и ногах, близкого друга, а главное – было огромное желание посвятить себя избавлению людей от рабства иллюзий.
*
Однажды я прилетел и к моей девушке. Она сидела на песке и грустно смотрела на реку. Я подошёл к её ноге, смотрел на маленькие пальчики. Так хотелось перецеловать их. Теперь всё в ней мне нравилось, я любил её! Она опустила от горизонта глубокие и печальные глаза и взглянула на меня. Улыбнулась. Ласково и светло. Сердце защемило от её улыбки. Любовь к этой изумительной, замечательной девушке переросла в грустную неизбывную боль. Девушка протянула ко мне руку. Я знал, что она не сделает больно, и сам приблизился к ней. Она взяла меня в руки, поднесла к лицу. Но сердце моё разрывалось от боли. Я больше не мог вынести этого. Она заметила моё желание взлететь, и сама раскрыла ладони. С высоты было видно, как девушка провожала меня, вернее, не меня, а странно доверчивую ласточку, нежным и грустным взглядом. Такой она навсегда осталась в моей памяти.
*
Я больше не прилетал к ней. Не летал и домой. Просто носился высоко-высоко под облаками и с грустью смотрел вниз, туда, где жили люди. Я знал, что мало моего желания для того, чтобы снова стать человеком. Разбиться? Кто знает, что последует за этим. Я превратился в ласточку, вероятно, в результате какого-то неизвестного природного феномена, и нельзя надеяться, что он может повториться. Но я не желал и смерти.
Я следил за людьми, и мне было хорошо от любви к ним, но было и очень жаль их и больно оттого, не могу им даже открыть глаза на их заблуждения. Я не презирал и ласточек за то, что они ласточки. Что же, летайте, добрые птицы, вы нужны людям, как весь мир, который они хотят сделать ещё красивее. Но кто-то препятствует им, уводя неизвестно куда, используя в своих интересах. Как я хотел помочь им! Как желал привести их к Богу, без которого, ещё недавно неверующий, не видел смысла в существовании, возможности настоящего счастья. Другого выхода просто нет! Даже если люди обратятся к Нему с одной целью – достичь счастья в загробной жизни, земная жизнь приблизится к идеалу автоматически! Но я просто летал и смотрел. И от этого было так больно…
*
Как-то раз, перед грозой, я полетел к своей норке, где всегда прятался во время непогоды. Туча была уже близка, шквал надвигался мрачной серой стеной. И тут я увидел на реке лодку с двумя маленькими мальчиками. Что же делать? Кричать? Звать на помощь? Мой крик, если и получится, сольётся с криком других ласточек, будет лишь испуганным птичьим криком. Спасать? Что может крошечная птичка? Я пришёл в ужас. Что толку было в моей любви, если не могу прийти на помощь! Любовь только тогда может быть настоящей, когда выражается в действии. Я действовать не мог, потому что не был человеком. Моя любовь была не нужна. Что оставалось делать?
Я, поражённый такой несправедливостью, воскликнул: «Бог, если ты есть, убей меня, но спаси их!» И рванулся ввысь, навстречу лиловым тучам. Я забыл всё и видел перед собой лишь страшную силу, готовую убить два ни в чём неповинные прелестные существа. Я готов был бороться за всех людей моей планеты, бороться по-своему. Но это был лишь акт отчаяния. Началась буря, на реке поднялась огромная волна, подхватила лодку с детьми и… вынесла её на берег. Я не успел удивиться, как резкий порыв ветра захватил меня и швырнул на камни, туда, где лежало когда-то моё человеческое тело…
*
Вот и всё. Странно, что я заговорил сейчас по-человечески. Наверное, близость смерти изменила что-то в организме… Но нет, не надейтесь, я больше не буду человеком, вообще больше никем не буду. Возьмите моё тело, изучайте, может, вам удастся понять это загадочное превращение… Прощайте… Что? Вы сказали, что буду жить? Нет, это невозможно, я же сказал: убей меня вместо детей… Хотя, кто я такой, чтобы указывать. Его воля во всём. Значит, нужен здесь… Доктор, тогда поскорее вылечите меня, я должен хотя бы попытаться привести к Богу хоть частичку этого безбожного мира...
*
Пациента увезли, и где он сейчас, не знаю. Много лет прошло с тех пор. Немало сейчас хороших проповедников, и может быть, один из них он?
ХРОНИКА ЛУННОГО ЯНВАРЯ
Январь-1979
До
Пролог
Мир призрачный, как лунный свет.
Тогда была ранняя весна. Ручьи уже бурлили везде, тёплый ветер будоражил кровь, но сугробы ещё надёжно укрывали землю. Весенняя ночь. Тучи, причудливыми, сказочными фигурами скользящие по небу… Я стоял на бугре за селом. Только что отстоял службу в нашей церкви и ещё долго беседовал с батюшкой, почти окончательно решив посвятить себя Богу. И вдруг…
Я застыл в изумлении. Луна, доныне скрывавшаяся за облаками, выплыла на чистое чёрное небо, и свет её мягко и тепло упал на Наволок. Какая чудесная картина открылась моему взгляду! Сердце, переполненное любовью, рвалось туда, к сверкающему под луной снегу, к соснам, будто ожившим, вдруг получившим душу и разум. Но что это?
- Как он интересен! – услышал я голос, словно исходивший сразу от всего, что было освещено в этот момент луной.
- Кто ты? – снова услышал я. Но не ко мне же обращены эти слова, не могут они быть обращены ко мне!
И тут я вскрикнул: в густом свете луны появилось едва уловимое прекрасное лицо.
- Почему ты молчишь? – взволнованно, почти шёпотом спросило оно.
- Не знаю… Что вам нужно? – запинаясь, проговорил я.
- Я хочу любить тебя. Мне никогда не встречалось подобное существо.
- Я человек, как мы можем быть рядом?
- Может быть, я тоже смогу стать человеком? Мне не хочется больше быть в одиночестве.
- Кто же ты?
- Не знаю. Но если ты человек, я тоже буду им. Хочу стать женщиной, чтоб и ты мог полюбить меня.
Я уже не мог оторвать взгляда от этого прекрасного, ставшего женским, лица. Какой свежестью, какой невозможной юностью светилось оно! Эти глаза! Казалось, вся любовь Вселенной собралась в них, вся светлая печаль мира. Но как же, как помочь ей? Станет ли она человеком? Я сбежал по склону и помчался к ней. Вот речка, вот, наконец, луг. Но где же она?
- Где ты?
- Я здесь – отозвалась она. – Но я не вижу тебя. Почему ты исчез?
-Я пришёл к тебе!
- Но почему я не вижу тебя? Почему? Почему я не чувствую тебя?
Я готов был разрыдаться. Вокруг безмолвно стояли сосны, искрился снег, но теперь, когда ястоял там, где было лицо неземной женщины, она исчезла.
- Стань же человеком! Я хочу целовать тебя! Я люблю тебя!
- Не могу! – со слезами в голосе проговорила она. – Я не знала, что это так трудно – стать человеком.
У меня из глаз покатились слёзы. Я сорвался с места и побежал на угор, чтобы снова видеть её лицо, милые, бархатные глаза. Я уже вбегал на его вершину, как услышал за спиной:
- Прощай…
Обернувшись, увидел лишь глаза, тающие в сгущающемся сумраке. Туча надвинулась на луну, заволокла её, и всё исчезло. Я упал и заплакал. Неужели я больше никогда не увижу её? Надеясь на чудо, я поднял голову, но увидел лишь берег, покрытый лесом, луг, речушку, заросшую тальником…
Я всего лишь человек. Я отчётливо понял это только сейчас, когда она исчезла, может быть, навсегда. Да, я человек и никогда не смогу стать рядом с ней…
Что с решением посвятить себя Богу? Я о нём больше не вспоминал. Где батюшка, с которым я беседовал в тот вечер? Не знаю. Я встречал его, он что-то мне говорил, потом уходил, почему-то ворча. Потом, бросив: «Я буду молить Бога, чтобы он послал тебе ангела», - перестал встречаться…
I
- Здравствуй.
- Я вздрогнул и открыл глаза. Была ночь. В окно проникал и заливал всю комнату холодный и одновременно отчаянно жгучий лунный свет. Никого не было.
- Это снова я. Помнишь нашу встречу весной?
- Здравствуй. Но почему я не вижу тебя? Покажись.
- Не надо. Я всё равно не смогу стать человеком.
- Тогда скажи, зачем ты пришла.
- Просто так. Разве тогда я появилась перед тобой с какой-то целью?
- Но ты что-нибудь хочешь?
- Нет…
Мы замолчали. Я и лунный свет, обжигающий и холодный.
- О чём ты думаешь? – наконец спросил я, не дождавшись, когда она заговорит первой. Молчание.
- Не хочешь больше говорить со мной?
Снова тишина.
- Ты здесь? Отзовись!
Лунный свет побледнел, а затем и совсем исчез из комнаты.
II
- Эй!
Я остановился и обернулся.
- Почему ты не откликаешься? Я уже много раз окликала тебя.
- Извини. Я не ожидал, что ты появишься здесь, в этом поле с холодной метелью. У меня мысли не ворочаются от холода.
- Я не знаю, что такое холод. Мне хотелось увидеть тебя.
Была ночь. По полю, блестевшему под луной, плыла золотистая позёмка. Сосны по краям поля глухо шумели, волнуемые ледяным пронизывающим ветром. Было нестерпимо холодно.
- Здесь слишком неуютно. И это совсем не похоже на тебя.
- Просто ты никогда не видел меня такой грустной.
- Я бы сказал – неприветливой.
- Ты сердишься и совсем недоволен, что я появилась?
- Мне надо спешить.
- Но почему?
Я не ответил и быстрее зашагал по дороге.
- Ты обиделся, что я так неожиданно ушла тогда?
- Нет. Ты вправе делать всё, что тебе захочется, но давай поговорим в другой раз.
- Я совсем не нужна тебе. Что ж, иди.
- Но ты видишь, что я замёрз! Я всего лишь человек и не могу, как ты, закутываться в лунный свет. Он холодный и не греет меня.
- Хорошо. Я всё поняла…
Наплыли тучи, и пошёл сухой, колкий снег. Вьюга усилилась. Лес остался за спиной, и теперь я был один в открытом поле. Ни огонька кругом, ни деревца. Страшный космический холод опускался на землю.
III
Не знаю, что случилось со мной. Неужели даже к этой неземной красоте я равнодушен? Но задохнусь же я без неё! Необходимо хоть иногда видеть жгучий лунный свет, самому загораться от него и жить! Жить!!! А если она никогда больше не появится? Вдруг навсегда лишусь я минут, стоивших целой жизни? Нет! Не может быть!.. Грустно. Каждую лунную ночь с замирающим сердцем жду. А её всё нет. И я уже начинаю задыхаться…
IV
- Это ты? Я так ждал тебя!
- Но как ты догадался, что я пришла?
- Когда ты приходишь, лунный свет оживает.
- Я думала – ты спишь.
- Я уже много ночей не сплю, жду тебя. Когда полнолуние кончится, ждать будет напрасно. Извини, что обидел тебя тогда.
- Ты не обидел, я всё поняла.
- Знаешь, я назвал тебя Янгой. Тебе нравится?
- Хорошо, зови меня так. Я знаю, это пограничная река твоей Удивительной Страны. Я люблю купаться в её озёрах.
- Я очень рад, что ты пришла. Знаешь, такая неимоверная тоска навалилась! Одной тебе скажу, что я плакал в один из первых дней нового года.
- Я чем-то могу помочь? Я грущу, когда тебе грустно.
- Однажды я взглянул на звёздное небо, и вдруг увидел, какое оно тёмное. Редкие звёздочки в ночном мраке, где плавают безжизненные холодные глыбы. И мы одни в чёрной пустыне. Если б не ты…
- Не обольщайся на счёт меня, ваши души тоскуют о Боге. Но расскажи, какими бывают земные девушки. Я хочу стать такой же.
- А я всегда мечтал о неземной.
- Но всё-таки о девушке. Какую ты хочешь увидеть?
- Наверное, такую, как… весенний ветер.
- Она похожа на ветер?
- Поведением, конечно.
- Я слишком печальна для неё?
- Но ты ведь можешь стать весёлой?
- Я попробую. А сейчас прощай, мне пора.
- До свидания, Янга.
V
Скучно. Три ночи не было Янги, и так тоскливо было на душе всё это время. Снова мечтаю о девушке, даже не мечтаю, мечты проходят перед глазами, как кадры фильма. Но реже всё появляются эти фильмы. А Янгу я не смогу полюбить, хочется простого человеческого счастья.
Кондрат открытку прислал с новогодним поздравлением, желает мне любви… Янга, что такое любовь, как ты думаешь?
- Как я могу ответить? Я не человек.
- Ты здесь? Я думал, сижу один.
- А ты выключи свет и увидишь.
- Да, я почти ощущаю тебя.
- Правда? Я так хочу стать девушкой!
Лунный свет, и до этого густой и жгучий, стал ещё гуще, почти утратил прозрачность. И я увидел глаза! Да, чёрные, с чёрными ресницами живые глаза! Всё лицо! Не знаю, как передать это. Лунный свет всё больше сгущается, кажется, он стал вязким, как жидкий воск. И вдруг я различил руку! Это лунный свет в оном месте стал немного гуще. Нет, не могу описать этого!
- Я совсем человек, правда?
Передо мной стояла девушка. Стройная, красивая! Неземная!
- Можно, я сяду рядом с тобой?
- Да, - прошептал я, поскольку был ослеплён этой красотой, создавшей самоё себя.
- Похоже получилось, правда?
- Да.
- Давай помолчим. Я хочу, чтобы ты привык ко мне.
- Думаешь, я смогу привыкнуть?
- Тогда представь, что я просто земная девушка.
А я смотрел на неё и не мог отвести глаз.
- Какая ты красивая, Янга!
- Ага, влюбился!
- Дай я поцелую тебя.
- А не боишься ревности людских женщин?
- Я сейчас ничего не боюсь!
Её тело, почти прозрачное и немного светящееся в темноте, было мягкое и нежное, но упругое. Я осторожно обнял её, поцеловал в губы. Её чёрные глаза улыбались, но смотрели настороженно.
- Больше не надо меня целовать. Всё равно я не человек, и удовольствия тебе это не доставит.
Я разомкнул объятия. Да, она не была человеком, не была женщиной. Сожалею? Хватит, конечно, на мой век женщин, но такая могла бы подарить неземное счастье. Кажется, я согласился бы испытать его даже ценой жизни.
- Скажи, ты жалеешь, что я не женщина?
- Да.
- Я тоже. Мне хочется быть взбалмошной девчонкой, чтобы ты привёл меня ночью к себе. Мы бы не стали жениться, правда?
- А почему? Представь, я привёл тебя в сельсовет, там бы нам выдали свидетельство…
- Ты привёл в сельсовет лунный свет… Глупо как. И вообще, как терпят люди, что в их любовь лезут с бумажками?
- Такова жизнь.
- Ну и ладно. Поцелуй меня ещё раз.
…
- А сейчас мне надо уходить Ты назначишь своей девушке свидание?
- Но как? Вдруг наплывут облака…
- Ну и что? А ты просто назначь. Я хочу уйти, как твоя девушка.
- Тогда завтра в это же время.
- Хорошо, я приду. До свиданья.
И девичье тело медленно растворилось в лунном сиянии. Я снова остался один.
VI
- Видишь, я пришла в то же время. Здравствуй.
- Привет. А я думал, ты опоздаешь, как настоящая девушка.
- Да? Тогда я буду опаздывать.
- Не надо, я пошутил.
- Но ты совсем не улыбаешься. – Не хочется. Как думаешь, что скажут мои друзья, когда узнают о тебе?
- Ты боишься, что если расскажешь им, назовут чудаком или даже сумасшедшим?
- Нет, этого я не боюсь, но посыплются вопросы, на которые и я не знаю ответа.
- Может, им не говорить ничего? Зачем? Даже если увидят меня, ничего не поймут.
- Мне просто хотелось бы, чтоб в лунные ночи они тоже выходили из дома, искали глазами тебя и думали обо мне, таком же чужом для этого мира, как ты, как призрачный лунный свет.
- Ты очень добрый, и пока есть друзья, ты не чужой для этого мира.
- Ты права. Получается: или ты, или друзья и мир…
- А если тебе попробовать стать лунным светом? Почему мы ни разу не подумали об этом? Тогда они и тебя будут искать в небе лунными ночами.
- Получится ли?
- Надо попробовать.
- Только не сейчас. Когда совсем надоест так жить, я навсегда приду к тебе, стану лунным светом. Буду заглядывать в окна друзей, ласкать спящих девушек. Ты будешь со мной.
- Мы будем освещать спящую деревню, угор, плескаться в Ветлуге… А твоим друзьям не будет грустно без тебя?
- Как тебе со мной?
- Мне с тобой хорошо. Хочешь, я буду приходить часто-часто, чтобы тебе не было скучно?
А потом соединимся навсегда… Но мне снова пора. – Ты всегда так неожиданно исчезаешь.
- Как лунный свет. Пока.
- До свидания, Янга.
VII
- Приветик.
- Янга? Зачем ты появилась здесь?
- Захотела и появилась.
- Но тебя могут увидеть.
- Свет нескоро включат, а мне скучно без тебя.
- Тише, сюда идут.
Судя по шагам, приближался начальник.
- Чего у тебя горит здесь? – раздался его голос.
- Луна светит.
- Какая луна?! Это огонь какой-то! Откуда?
- О луны, откуда ещё.
- Взорвётся вот сейчас, будет тебе «от луны». Выйди в коридор. Сгоришь, потом отвечай за тебя. Занимаешься, чем не следует.
- Да чем я занимаюсь?
- Тебе говорят – выйди! Хочешь меня под монастырь подвести?
- Ой, Господи…
Когда включили свет, всё стало на свои места. Начальник ушёл в свой кабинет.
- Ты здесь, Янга?
- Да. Я чуть не умерла от смеха.
- Тебе смешно. А мне каково?
- Хочешь, я напугаю его до смерти?
- Не надо. Зачем лишний шум?
- Но мне жаль тебя. Ты здесь напрасно потратишь силы, погубишь талант. Ине смей говорить, что у тебя его нет! Человек, говорящий с лунным светом, достоин лучшего, даже перестать быть человеком.
- Пока ты рядом, я ничего утратить не боюсь.
- Тебе мало меня. Силы умножаются, когда общаешься с сильными, идёшь с ними одной дорогой. А жить среди чужих тяжелее, чем в одиночестве.
- Я и не живу здесь. Но извини, у меня много дел. Приходи домой вечером или ночью.
- Только ты не скучай без меня. Хорошо?
- Хорошо, Янга, постараюсь…
VIII
- Ты ждал меня?
- Да.
- Я слишком долго не появлялась?
…
- Почему ты молчишь?
…
- Я что-нибудь не так сделала?
- Я хочу стать лунным светом. Как это сделать?
- Но… это очень трудно.
- Я хочу стать.
- Тебе хочется быть рядом со мной?
- Мне не хочется ни с кем быть рядом.
- В этом случае ты можешь запереться в своей комнате.
- Я не выношу её.
- Но тогда тебе может надоесть быть и лунным светом.
- Янга, к чему этот разговор? Ты обещала помочь мне, и давай перейдём к делу.
- Я хотела, чтобы ты радовался возможности стать лунным светом, стремился понять его природу, свойства, возможности. А ты хочешь уйти в него от жизни.
- Но мне опротивела эта жизнь. Сама же сказала, что здесь я напрасно трачу силы.
- А ты говорил, что рядом со мной тебе ничего не страшно.
- Ты не знаешь, что такое жизнь.
- Ты тоже.
- Ну, знаешь…
- Иначе ты не стремился бы так порвать с ней. И давай расстанемся сегодня.
- Нет, не уходи. Янга! Без тебя мне будет совсем плохо.
- Но не требуй от меня сделать тебя лунным светом сегодня. Ты сам не готов к этому. Подожди ещё немного. А человеческие страдания должно переносить человеческое сердце.
- Сколько можно их переносить… Ну хорошо, давай просто поговорим.
- Я спешила тебе сказать, что научилась быть совсем похожей на земную девушку.
- Только не становись девушкой полностью. Лучше я стану таким, как ты.
- А у меня и не получится. Да и действительно незачем. Но мне пора.
- Пока, Янга.
IХ
- Это ты, Янга?
- Да.
- Я думал, ты больше не придёшь ко мне
- Так получилось. Лунный свет отражался от вашей церкви, я не могла её обойти. Мне можно стать копией девушки?
- Конечно.
…
- Ты сегодня ещё красивее.
- Шутишь, наверное. Вообще ты сегодня не такой, как всегда.
- Я не шучу, Янга. Мне всегда хотелось встретить такую девушку, как ты. Но не встретил.
- Такой и не встретишь.
Тишина. Только часы тикают. В полной тишине кажется, что они тикают ужасно громко.
- Янга.
- Да. Пойдём гулять.
- Но… как же? Я не могу. Все сразу увидят, что я не человек. Если только снова стать лунным светом.
- Нет, это сейчас неинтересно.
И снова гулкая, не зимняя тишина.
- Ты обиделся на меня?
- Нет, Янга.
- Я думаю о том, что скоро начнётся новолуние и ты не сможешь приходить ко мне.
- Но об этом ещё рано говорить. К тому же после новолуния всегда бывает полнолуние. Да и сейчас оно продолжается. Зачем грустить?
- Знаешь, твоя железная логика скоро уверит меня, что просто идиот.
- Ой, что ты! Я никогда не скажу этого, ты очень умный человек. Просто не надо быть рабом настроения, надо видеть впереди постоянный свет, а не тьму, приходящую к тому же на короткий период. Сегодня ты мне особенно нравишься, только не надо грустить.
- Честно говоря, я боюсь веселья. Боюсь забыть о жизни, так неблагосклонной ко мне.
- Но можно и не забывая о ней быть весёлым, это даже лучше.
- Можно я положу голову тебе на колени?
- Да. Мы будем выглядеть, как влюблённые…
Та же неумолчная тишина.
- Янга…
- Что?
- Весна ещё не наступила.
- Почти. Только солнце не греет.
- Безобразие.
- Ага…
За стеной у соседей проснулся и заплакал ребёнок.
- А женщины счастливы, когда их дети плачут?
- Иногда.
- Я так хочу стать женщиной!
- Ты просто прелесть! Я сейчас тоже очень хочу этого.
- Ты пошутил?
- Не знаю. Но ты на самом деле была бы мировой бабой.
- Как мне не нравится это слово – баба.
- Но не будешь меня ругать за него?
- Буду. Тебе не идут грубые слова.
Молчание.
- Знаешь, такое впечатление, что мои руки пахнут вечерней июльской Ветлугой.
- Я не знаю, что такое запах.
- Это самый приятный запах на свете!
Тихо за окном. Как будто весна.
- Мне пора.
- Так быстро?
- Мы промолчали весь вечер…
- Давай всегда молчать, и мы никогда не надоедим друг другу. Впереди всегда будет разговор.
- Мне хочется говорить с тобой…
Молчание.
- Ну, пока.
- Ещё немножечко! Я хочу увидеть тебя во сне.
- Я не умею сниться, но попробуй, ты можешь всё на свете.
- Хитрая ты.
- Как женщина.
- Знаешь, ты появилась сегодня… Впрочем, ты сама видишь, что мне сейчас хорошо.
- Но я здесь ни при чём. Твоё творчество творит тебя самого. Но прощай, улетаю.
Она исчезла, и снова воцарилась тишина, плотная и тугая, как сильная душа. Да, мне было очень хорошо в последние часы. Но это всё-таки не счастье, слишком много желаний не удовлетворено, слишком много катастроф хранит память, и будущее не обещает ничего приятного, кроме этих странных встреч.
Х
- Это наша последняя встреча, полнолуние кончается. Я даже не могу сейчас стать девушкой.
- Мне хочется исчезнуть вместе с тобой.
- Мне тоже хочется навсегда остаться с тобой. Но ты человек, и должен же кто-то скучать без тебя.
- Я только наполовину человек.
- Не надо так говорить, ты всё усложняешь.
- Нет, я похож на дерево, которое повредили, едва вершинка его, поднялась над травой, и оно выросло кривым, уродливым, хотя родилось, чтобы зелёной стрелой рваться к небу… Извини, но я уже не знаю, что делать.
- Дерево не может из кривого стать стройным, но ты человек, ты можешь бороться. Иди вперёд, и никто не посмеет взглянуть на тебя косо.
- Вперёд? К ничтожным целям?
- Никто не отнимет у тебя высоких целей. Кто мешает их наметить?
- Всё это так. Ноя иду один к этим целям. Понимаешь? Один! Мир бурлит, каждый день приближает его к роковой точке, свет или тьма за которой – неизвестно. А я не могу участвовать в борьбе, хотя чувствую, что родился для больших дел…
- Я не буду тебя утешать, всё равно получатся лишь общие слова. Но будь человеком. Какой был бы толк, если б Робинзон каждый день проклинал судьбу и чах от отчаяния? Но он человек, и он боролся в своём маленьком мире, день за днём совершая подвиг, достойный большого мира.
- Хорошо, я понял.
- Тогда прощай…
ХI
Чёрная ночь. Снова она окружает меня душным кольцом, с каждым разом всё ближе к душе её сиплое знойное дыхание. Кружится голова. Каждый день со страхом смотрю на сгущающиеся сумерки, боюсь, что наступающая ночь окажется последней. Не эта ли? Она, казалось, и не кончалась с рассветом, весь день стояла рядом, готовая при удобном случае ринуться на душу. Она преследовала меня взглядами. Я жду последнего удара. Душная ночь. Полная темнота. А ведь когда-то я в ней видел поэзию. Как случилось, что я растерял прекрасные минуты, утратил веру в идеалы, в любовь, в счастье?
Темно как… Но вот свет. Что это? Как попали сюда эти люди? Я их не знаю, но всех когда-то встречал в жизни. Но почему они здесь? И бормочут что-то. Всё ближе, ближе… Я знаю, это ночь их привела, моя последняя ночь. Пусть нападают! Пусть! Я буду до конца защищать свою изверившуюся, истерзанную душу!.. Проходят мимо… Но что бормочу они? Что гнусавит тьма мне их губами, их глотками? Вот слышу…
- …конечно, во всём виноват этот вечер, эта комната, это воспоминание о завтра…
- …вы задавали себе вопрос?.. – Что? Повторите, пожалуйста. – Вы задавали себе и своим студентам вопрос, родились ли вы?..
- …мы сидели на траве, выпивали. Вдруг пошёл дождь, ливень! Старик, мы кричали: «Бог, прекрати дождь!» А дождь ещё сильней! Значит, бог в это время был бессилен! Тогда мы стали звать Воланда. И мы, старик, стали расползаться! Представляешь, никто не мог идти. Саня уже полз по коридору, не знаю, жив ли он сейчас…
- …Анюта, выйди на улицу! Ну, Анюта, пожалуйста, выйди. Анюта! Ну, пожалуйста…
- …мой мрачный мир! Как часто он является в снах, но не пугает, а влечёт! Душе хочется исчезнуть во мраке вечной ночи…
- Замолчите! Кто вас звал сюда?! Прочь из моей комнаты! Не уходят… Но я не могу больше. Почему не придёт ко мне никто? Где мои друзья? Где обещанная ими девушка? Ну придите хоть кто-нибудь! Они же задушат меня!..
- …Не скажете, где тюрьма на автозаводе? – Вы имеете в виду женские лагеря? – Да, мне женскую надо. – Езжайте, бабушка, на 17-м трамвае…
- …исчезнет последний свидетель моего позора…
- Довольно! Прочь! Что вам надо от меня? Я не знаю вас. Я давно забыл вас всех. Идите вон!
- …вдруг исчез! Исчез как человек, ощутил себя частью природного духа…
- …надо было притащить её сюда, хоть один вечер сделать достоянием памяти…
- …как больно думать, что впереди лишь мрак чёрных облетевших лесов…
- Сволочи… Как не хочется умирать. Я же ещё не жил! Зачем же пришли они? Зачем не исчезают?
- …туманная, как приближающаяся смерть, луна висит над деревьями…
- Луна… Луна? Скорее к окну! Скорее! Да! Это она! Янга, ты слышишь меня? Откликнись!
Лунный свет густеет. Янга идёт! Милая неземная девушка…
- Здравствуй. О чём думаешь?
- О тебе.
- Правда? Я тоже думала о тебе и пришла немножечко раньше срока.
- Раньше?
- Да, и сейчас уйду. Ты жди меня завтра, хорошо?
- Да, возвращайся скорее, ты мне очень нужна!
Ушла…
ХII
Но не посетила меня Янга. Полнолуние скоро закончится, а её всё нет. Что случилось? Не могу допустить, что она могла обмануть. Нет. Ведь она тоже скучает без меня. Или это оттого, что пришла раньше, чем положено? Зачем же она сделала это? Зачем? Любому было бы ясно, зачем. Но я никак не могу поверить, что обо мне кто-то может думать, может скучать без меня. Она спасла меня! Да, спасла от душной чёрной ночи, от самого себя. И вот её нет… Мысли путаются. Милая, не затем же только ты появилась в моей жизни, чтобы заставить поверить, что и я могу нравиться, и я могу быть нужным… Глупо как всё. Я нужен только её… А если она исчезла навсегда? Если я снова никому не нужен? Нужен, конечно, как сын, как работник, как товарищ; но весь я, со всеми своими лихорадочными мыслями, со всей грязью, которую тащу через жизнь, с самой ненужностью, нужен ли я кому-нибудь, кроме Янги? Хотя и это глупо. Зачем быть нужным? Если я буду нужен кому-то со всем перечисленным… С какой только целью?.. Янга. Милая моя девочка… Через каждые пять минут выключаю свет и с надеждой смотрю в окно. Который уж вечер так…
Нет, ночи, подобной той, больше не повторится. Чёрное отчаяние отступило надолго, но пусто в моей комнате. Каждая вещь, как свернувшийся в клубок кот, виновато прячет глаза, не в силах помочь мне. Кажется, все эти стулья, чемоданы, сумки дышат, но боятся пошевелиться, будто чувствуют свою вину в том, что не пришла ко мне моя Янга. Я вас не виню, вещи, и никого не виню. Но мне ужасно грустно! Вы же видели, как прекрасна она, девушка, рождающаяся из лунного света. Её нельзя не любить, нельзя грустить без неё. И я грущу. Грущу, как о ивой девушке, не пришедшей на свидание. А время идёт… Что же случилось с ней? Как ей помочь? Бот человеческое безсилие! Неужели это мой удел – глядеть на холодную луну и ждать от неё обжигающего счастья?!
ХIII
Как быстро всё кончилось. Луна скоро снова исчезнет, так и не подарив мне высоких минут блаженства. Снова только скука жизни. Но не надо отчаиваться. Янга научила меня быть спокойным.
ХIV
Она исчезает. Исчезает луна, а Янги нет. Что же это такое? Как страшно жить!
ХV
День. Солнце. И была ли вообще она? Рождалась ли девушка из лунного света?
ХVI
Нет, так не пойдёт! День! Солнце! Весна! Откликнись же, Янга! Смотри, началась весна! Взгляни, веселится даже самый последний дурак! Хотя, прости, дурак никогда не унывает. Но и последний бука неумело растягивает рот в улыбке. Янга! Мне наплевать на всё, что случилось с тобой, ты мне нужна! Приди же сейчас сюда, в комнату, пронизанную лучами солнца. Я человек, но могу делать невозможное. Почему же не можешь этого ты, живущая даже в лунном свете? Или ты всего лишь мираж, бред больного, моё болезненное воображение? Я хочу, Янга, чтобы появилась ты! Слышишь? Хочу! Мне надоело торчать здесь одному! Надоело!!! Если тебе мешает стекло, я его разобью. Вот! Видишь? Брызнули осколки, ветер гуляет по моей конуре! Приходи, не бойся, нам никто не сможет помешать… Мимо проходят люди, косят удивлённые глаза на моё окно, интересуются, кто разбил, советуют, где купить стекло, почём. Но разве целые стёкла – главное в жизни?! Ты одна понимаешь меня. Что же медлишь? Я устал ждать! Или я совсем не интересен тебе? Или…
ХVII
Время бежит. Середина апреля, и густой снежище валит. Вспоминается лунная ночь в начале марта, совсем такая, как та, когда впервые я увидел Янгу… Сейчас полнолуние, хотя и не видно луны сквозь плотные сыплющие мохнатым снегом тучи. Жду, когда разорвутся они, и с лунным светом хлынут ко мне в комнату горячие и нежные слова. Янга… Где ты, милая девушка? Что случилось с тобой? Никак не могу привыкнуть к тому, что нет тебя рядом…
*
Морозный ветер и солнце влетают в разбитое окно.
- Зачем ты так?
- Янга, ты?
- Я не Янга, и не меня ты звал, но для тебя это не имеет значения.
- Всё же скажи, как тебя зовут.
- Называй Сентяга.
- Сент… Святая. Я понял!
Совершенно чистое небо, и не видно, а лишь как-то угадывается в весеннем воздухе присутствие Неведомого, Прекрасного неземного. Каким-то нечеловеческим чувством ощущаю милое божественное лицо, состоящее из синевы, весенней тревоги, дрожащих паров.
- Да, ты прекрасней!
- Вот как? А ведь Янге ты объяснялся в любви.
- Да, но… Она же исчезла. И приходила зимней ночью.
- Но ты же любил её.
- Хорошо, я неправ. Я благодарен ей за многое и не забуду её, но нельзя же вечно скорбеть о покинувших нас, жизнь продолжается.
- Но я не смогу входить в твою комнату, как Приходящая Ночью, даже через разбитое окно. Если хочешь чувствовать меня рядом, чаще смотри на небо, оно всегда постоянно, в любое врем ягода, если захочешь, увидишь его весенним.
- Ты будешь разговаривать со мной?
- Конечно. Разве ты сможешь жить без друга, природы? Только не бей больше окна, а то лишишься друга Человека, ты ведь и без него не сможешь жить.
- А ты на самом деле весенняя!..
*
Только я
То ли дождь за окном, то ли капель. Выключу свет и исчезну в плотно облегающей тьме. Останется от меня только мысль, живущая сама в себе. Будто я – это вся тьма, и мои мысли – её мысли. Если я не могу превратиться в лунный свет, не могу исчезнуть в нём, я легко могу стать тьмой. Идея! Теперь мы встретимся с ней. Каждая грань между ночным мраком и лунным светом будет соприкосновением наших губ или тел. Скорее выключить свет! Есть! Всё исчезло. Осталась только мысль, только сознание собственного я. Я – тьма.
Но, похоже, тьма не считает меня частью себя и вообще своим. Я не могу раствориться в ней. Стоит двинуться, как налетаешь на скрывшиеся во тьме предметы. Так можно и нос разбить. Включу-ка свет. Частью его не стану, но он и так мне поможет.
В ДРЕМУЧЕМ ЛЕСУ
До избушки оставалось каких-нибудь пятьсот метров, когда Верный, убежавший по неглубокому снегу за невысокий холм, поросший соснами, вдруг хрипло, зло и испуганно залаял.
- Крупный, видно, зверь, - решил дядя Егор, и они с Вовкой скорым шагом пошли в направлении лая.
Шли они к далёкому кордону за любимым топором дяди Егора, который тот забыл, возвращаясь с охоты. А теперь вот топорик потребовался в хозяйстве. И Вовка с ним увязался, интересно же посмотреть, как живут далеко в лесу охотники.
То, что они увидели, поднявшись на бугор, заставило остановиться. В озерке, там, где били ключи и оставалась полынья, виднелась человеческая голова. Но волосы, волнами сбегающие на голые плечи и частью вмёрзшие в лёд, были зелёные с дымчатым отливом. На эту голову, из осторожности стоя на берегу, шагах в десяти от полыньи, и лаял Верный.
- Неужели русалка? – озадаченно протянул Вовка.
Дядя Егор так же озадаченно взглянул на него, велел оставаться на месте, а сам осторожно ступил на лёд. Голова повернулась в его сторону и подняла испуганные и печальные глаза. Лесной тоской, дикой и безысходной, повеяло от этого взгляда. Вокруг молчаливо, едва шевеля ветками, стояли сосны и берёзы, будто очарованные им.
Дядя Егор остановился, не зная, что делать: никогда не встречал он ничего подобного. Взгляд зеленоволосой обитательницы лесного озера смутил его, в душе шевельнулось что-то древнее, забытое не только им, а многими поколениями его предков. Когда он отвёл взгляд, заметил, что не только волосы, но и правая рука русалки вмёрзла в лёд.
- Вот оно что… - проговорил дядя Егор в замешательстве.
Сзади осторожно подошёл Вовка.
- Что, Владимир, спасать надо. Живая всё ж таки.
- Дядь Егор, а баушка сказала, что молиться надо, когда нечисть увидишь.
- Некогда, Вовка, некогда, надо спасать.
Вовка всё же перекрестился, нарубил тонких берёзок, и дядя Егор осторожно пополз к русалке. Она сделала отчаянную попытку освободиться, но была уже настолько слаба, что лёд даже не шелохнулся, и только по воде пробежала рябь. Осторожно, стараясь не глядеть в полные дикого отчаяния глаза лесной девушки, дядя Егор большим охотничьим ножом долбил лёд вокруг белой, почти прозрачной руки. Верный стоял у него в ногах и всё так же хрипло лаял.
Когда рука освободилась от льда, дядя Егор потянул её к себе и стал вытаскивать девушку на лёд. Она слабо сопротивлялась и стонала. Вот появились из воды белые, крепкие и красивые груди, живот, хвост, совсем не похожий на рыбий, как ожидали увидеть дядя Егор и Вовка, знавшие о русалках только по сказкам.
- Держи собаку, - приказал Вовке дядя Егор, увидев, как Верный старается схватить за безвольно повисший хвост. Сам он поднял русалку на руки и понёс к кордону.
- Потерпи, совсем чуток осталось, - говорил он ей, почти бегом направляясь по своим следам.
- Голова русалки упала ему на грудь, руки свободно болтались, как у мёртвой. Но дядя Егор слышал её слабое дыхание, хриплое и тяжёлое.
- Простудилась бедолага, - прошептал он.
В избе он уложил девушку на тюфяк, что давно уже принёс из дома, и растёр тело её водкой, отогнав Вовку, с интересом уставившегося на невиданную гостью:
- Нечего тебе здесь делать, девок в деревне разглядывай.
Он попытался напоить её чаем, покормить сваренным из консервов супом, но девушка плотно сжала губы и лишь чуть слышно стонала. Глаза её, ставшие мутными, глядели с покорным страхом, потом сомкнулись.
- Ах незадача! И лекарства нет никакого. Вовка, сбегай-ка в деревню, у фельдшерицы возьми от простуды чего-нибудь. Да смотри - про русалку ни звука, - проговорил дядя Егор.
Вовка убежал, а он присел у топчана и всё смотрел и смотрел на бледное, прекрасное и совсем юное девичье лицо, и о чём думал – неизвестно. Сгущались сумерки, стало совсем темно, а он всё сидел и слушал прерывистое дыхание забывшейся тяжёлым сном девушки. Взошла луна, заколдовав лес мёртвым светом. За стеной завыла собака.
- Чтоб тебя! – шёпотом выругался дядя Егор. - Чего Вовка с собой не уманил?
Поднялся и вышел. Он обругал Верного, запустил в него палкой, но тот отбежав за угол избы, снова завыл.
Махнув рукой, дядя Егор возвратился в избу. Здесь он нашёл свечку, поставил её у изголовья больной девушки и снова сел на прежнее место. Но свечка потухла. Он снова зажёг спичку, но свечка не хотела зажигаться. Наконец старик нашёл старую лампу, фитиль которой стал слабо освещать избу. В окно лился безжизненный свет луны, неподвижно стояло пламя на фитиле лампы. За стеной выла собака. Было жутко и тревожно. И ничего уже не понятно ни в природе, ни в жизни. Тихо было в лесу. Словно ничего не случилось или случилось что-то ужасное. Даже ветер спрятался в тёмной чаще. Дикая, звериная тоска сковала лес.
И вдруг всё ожило - застонали деревья, отчаянно завыл ветер, бросились куда-то ошалелые облака, ожесточённо швыряя снегом. Какое-то рычание послышалось. Жутко стало Егору. Рука невольно потянулась сотворить крестное знамение.
- Не делай этого! – вдруг услышал он крик и оглянулся.
На топчане сидела русалка, живая и здоровая. Но дядя Егор пришёл в ещё больший ужас и бросился на колени перед иконой, бормоча молитвы и судорожно крестясь. В избе вылетели окна, что-то визжало, рычало, мелькало вокруг. Но ничего он уже не слышал.
Утром прибежал Вовка. Ему навстречу, слабо повизгивая, из-под крыльца вылез Верный. Войдя в избу, парнишка увидел лежащего без движения дядю Егора. Стал судорожно трясти его.
- А? Что? – огляделся тот тревожно. – Где они?
- Кто? И русалка где? – в свою очередь спросил Вовка.
Дядя Егор ничего не стал объяснять, лишь бросил:
- Пойдём отсюда быстрей, и кордон спалить надо.
Зажгли они ещё недавно бывшую уютным пристанищем избу и быстро пошли в деревню. По дороге дядя Егор рассказал о случившемся ночью оторопевшему парнишке.
На полпути старик остановился:
- Что-то нехорошо мне, Вовка. Беги один, а я отдохну.
Вовка бросился к деревне, судорожно повторяя «Живый в помощи вышнего…». Пёс Верный остался с хозяином. Но не на печку отогреваться полез парнишка, а схватил санки и побежал назад. Взвалил кое-как своего дядю и попёр к дому, не забывая о молитве. Еле дотащил тяжёлые санки с таким грузом.
Всю зиму прохворал дядя Егор, однако выздоровел. И понял, что его так подкосило: слишком уж на себя надеялся, часто забывая о Боге. И доброе по всему дело надо начинать с молитвы.
СОЛНЕНЫЕ БЛИКИ
Весна
*
Ночная капель, тает снег. Ветер шумит над крышей, всё усиливаясь. Темно. И не умолкает первая весенняя капель!
*
Сходит снег, и полной грудью вздыхает просыпающаяся земля. Густые туманы плывут над шумящими реками. Запахи, шелесты, звоны. Шорох крыльев бабочки над ухом, песня жаворонка в лучах пригревающего солнца.
*
Капелька на голой ещё ветке. Чистая слезинка апреля - живое отражение Вселенной.
Как просилась душа к звёздам! Казалось, они совсем близко и манят счастьем неизведанных светлых миров. А безлунная ночь оглашалась криками диких гусей, освещалась огнями горящих лугов…
А днём голубое глубокое небо с чистыми тающими облаками улыбалось так приветливо. И деревья светло и радостно улыбались, и согретые солнцем дали. Вереница гусей тянулась над крышами. Скворец пел на старой липе. И сладко было душе слиться с дыханием лесов и рек. В ночных криках гусей, в синеве сияющего неба, в пьянящем дыхании ветра я узнаю тебя, Весна!
*
Наволока весенние чары. Пробуждаясь, он пробуждает и нас. Зов таёжных далей. Светлая неба улыбка. И я зачарован его взглядом!
Весна, убаюкай меня на руках улыбчивых сосен. Пусть над головой мило ссорятся и поют две влюблённые птицы.
Ветер, чем-то недовольный спросонья, таскается следом. А голубые облака над лугами предлагают пленному зверёнышу – взгляду унестись в загадочную безбрежную даль.
Возвращаются журавли. Клин за клином устало тянется над полями, над рощами, над моим родником. Молча спешат они к родным озёрам, лишь жаворонками звенит небо. Ветер носится по голым ещё перелескам, ручьи шумят в оврагах. И песня весны летит над пробуждающейся землёй.
Вечером медленно, грузно поворачивалась Земля.
Снова огромный раскалённый шар сползает за горизонт. Снова погружается во тьму эта странная, непонятная планета, где так часто в весенних ливнях рождается радуга. Мягкий аромат льёт вечерняя свежесть. Как великолепен этот мир, твой мир, Господи!
*
Сырые туманы выползли из лесных оврагов и клубились над рекой, поднимаясь до облаков. Заворожённо смотрели на это чародейное движение люди с противоположного высокого берега. А туманы всё сгущались. Ночью в них тонули звёзды и звуки. И что-то рождалось в тёплом плотном воздухе. Влажное дыхание чувствовалось и на лице.
*
Никто не думал, что это случится. Потеряла черёмуха белый цвет в снежных хлопьях. Заметались деревья, пытаясь защититься нежной листвой от хищных роёв, и обжигали её в холодном дыхании севера.
Вьюга. Цвет вишни и черёмухи затерялся в снегу. А может, это черёмухи цвет разлетелся по свету? В маленьких белых ладошках снежинок – воспоминание о зиме. Весенний снег…
*
Дым из трубы в сырой, словно осенний вечер. Так неохотно, испуганно, будто прогоняемый выскальзывал он в неуютное пространство и, пригибаясь, летел и таял, рассеивался, исчезал…
Облака, скользящие с голубого неба. Лепестки холодных белых лилий в далёком поле – воплощение облаков...
*
Лёгким пёрышком журавлиным поднимись в синеву небес!
Потеряно время, и не надо искать. Пусть деревья счастливым шёпотом поют, пусть бьют ключи, и ручьи вырываются к свету, и сумасшедший, блестящий в солнечных лучах дождь шляется по свободным полям.
А вечер, улыбаясь, спит в дожде. Не надо больше слов…
Сегодня такой лёгкий ветер! Пустынные улицы, шуршащие тени. Голубое солнце торжествующе смотрит вдаль. И серебристый самолёт в чистом вечернем небе.
*
Весенний дождь… Вечерний свет… И тишь… Любви великой лёгкое дыхание, как хрупкого цветка благоухание, как шелест листьев, самых первых лишь. В чём тайна ветра, знаешь? Книги – прочь! Все до одной! Они обманут снова. Обманет взгляд, обманут жест и слово. Иди и слушай! Правду знает ночь! Её откроет, если промолчишь, забудешь дом и собственное имя… Все в этот миг становятся иными… Весенний дождь… Вечерний свет… И тишь…
Лето
*
Встаю на колени, чтобы уловить запах ландыша. Слоняюсь среди веток шумящих берёз. Молодое, счастливое лето! Птичьи песни в ночных садах, гомон птенцов голосистых в гнёздах. Запахи, заставляющие цвести. Бросаю вёсла - неси, жизнь, через ликующее лето!
Свежее, молодое дыхание роз. Опадает с деревьев цвет, образуются завязи.
*
Зелёное, изумрудное небо. Оно уплывало навстречу светлым тайнам. Оранжевые прожилки появлялись и, расширяясь, сжигали нежное, необыкновенное творение. И вскоре всплеск невероятных красок взметнулся над зубчиками дальнего леса. А следом ползла красно-фиолетовая курчавая туча, теснимая прозрачными синими облаками…
Останусь наедине с небом. Я хочу слушать его бездонную синеву. Видеть его нежную розовую улыбку и таять вместе с забавными игрушками-облаками. Гулким эхом голубые слова отдаются в сердце. Звезда зажглась…
*
Сон. Высокая трава. Молодые сосны. Старые деревянные терема. А за рекой – город: крепостные дубовые стены и башни. Не раз приходило это видение в сон. Душа, вспомни, где ты была в то время.
*
Таинство омовения земли. Шумный ливень, блеск молний. Очищение и снятие напряжения. Легко дышит бушующий жизнью мир. Захлестнуло его торжествующее зелёное море.
Рядом друзья – деревья и дождь, их спокойный шёпот. Благослови, Господи, безмятежный покой субботнего вечера.
Слушаю ночь. Голос неба почти не слышен. Заглушают его шёпоты лесов и зелёных полей, духмяных ветров, витающих над притихшими домами. Шепчут растущие травы, бормочет воздух. Словно чувствую касания неведомых существ.
*
Белое тело облака проплывало над головой. Оно спокойно располагалось в пространстве и не думало таять в беспредельной густой синеве. Это было в дальнем поле. И словно ангел осыпал меня вспыхивающими на миг лучами. И дышала в каждой клеточке тела чистая, как облако, вечная душа. Вечность живёт в груди. Вечность смотрит в глаза голубыми очами. И белое облако растает и возродится вновь с той же светлой душой.
Снежно-белые пряди перистых облаков. Небесная душа непостижимой чистоты.
Как сладок свежий текучий воздух!
Цветёт цикорий. Голубая радость.
Убегающая лиса. Медленный, спокойный бег уверенного в себе животного.
Упала сосна, а с ней кусты земляники, ромашки, маленькие берёзка и рябинка, собравшиеся у её ствола.
Игра теней. Причудливые блики на воде.
*
В дальних полях, где зреющая рожь отдыхает от дневного зноя, в ясных сумерках озарится твой лик. Зелёная волна и шелест колосьев укажут твой путь. Дыхания твоего прохладу почувствую на лице. И долго будут наши такие разные души неслышно беседовать в лесной тишине вечерней. Светлая душа Святой Руси! Защити меня от сил тьмы, как защищаешь зреющие хлеба от гроз и града.
*
Она бежит по некошеной траве, с шелестом качающейся на свежем ветру. Словно белый парус летит над зелёными волнами. И улыбается солнцу, и целуется с ветром, приветливо машет голубой реке и дальнему лесу. Сладко сердце замирает, когда спешит она навстречу, весёлая и юная маленькая богиня лугов – Таволга.
*
Какая чудесная ночь! Месяц, редкие белые облака. Кусты тальника с их сонно-ласковым шёпотом. Осторожный предосенний ветерок. Пахнет увядающей травой, и какой-то особенный запах Ветлуги растекается в воздухе. А за рекой туман над лугами, он будто светится – белый-белый! Просвистели крыльями невидимые птицы… Так спокойно и хорошо! Хорошо просто от того, что вижу и слышу.
А по небу всё плывут и плывут светлые облака, между ними звёзды мигают. Черкнул по небу огненный след, кому-то, наверное, любовь пообещал. Шелест листьев деревьев и трав за рекой – ветерок сонный пробежал. И снова шум невидимых крыльев над головой.
Мигающий бакен вдалеке. Плеск рыбы. Заречный берег вместе с деревьями и звёздами в воде отражается. А полоска этого берега у воды золотится в свете месяца. Когда случайная волна попадает в сияние луны, она вдруг загорается и бежит, огненная, пока не исчезнет. Ветерок течёт над Ветлугой. А за ней всё шелестят и шелестят деревья. Какое наслаждение слышать их добрый, ласковый шёпот! Филин в тёмном лесу далеко за рекой прокричал. Сумрачно и таинственно...
*
Просто лежать и слушать ветер…
Чайник на плите что-то насвистывает себе под нос.
Медленно скользит по полу солнечная рама.
Август. Шорох тишины.
Никто не заметил, как приходил дождь.
Осень
*
Осень! Я пленник сладкой печали твоей. Не остудить сердца холодному дождю, и пусть резкий ветер срывает листья с деревьев и гонит их по сырому асфальту, бросает под ноги прохожим…
Капли росы на осенней листве. Ветра нежданная нежность, и шёпот влюблённой берёзы…
Шептали осины, поднимавшие трепетание ослепительно-жёлтых листьев к синему небу. Струился пар от сохнувшей на солнце сосны.
*
Лес заманил. В зелёную глушь уводит тропа. Тишина кругом, только шелест вершин в вышине. Притих лес, шумно дышит. Дуновение его дыхания студит лицо, колышет траву на поляне, лёгкие ветки малины и осинок... Мы все – сыновья и дочери леса, ветви его и листья. Погубим – и сами умрём. Слушают деревья мои мысли, шепчутся о чём-то. Участь мою решают или просто делятся мнениями? Свежим ветерком потянуло, зашелестели желтеющие деревья, душа отозвалась им, родные голоса услышав. Вспомнилось своё давнее: «Душа моя, отшельница лесная…» Странная связь между нами: и враждуя, убивая друг друга, не порвать нам её. Звериная тоска поселяется в сердце, тысячелетняя память просыпается в каждой клеточке тела. Глухое небо ниже опускает широкие серые уши, желая услышать разговор живых. Но говорят сейчас наши души, волны любви и грусти излучают сердца зверей и деревьев… Вот и опушка. Овсяное поле сухо шелестит. Ласково, успокаивающе шепчут над головой и тронутые осенней желтизной листья молодой берёзки. Нежность в сгущающихся сумерках…
Над лесным прудом, подернутым ряской, старая дуплистая орешина сыплет жёлтыми листьями. Шумит ветер в лесу, в нём мелькание шелестящей листвы. Скрылось за тучами солнце. Наблюдаю за дятлом, купающимся в пруду. А лес всё сыплет листьями, неумолчно шумит. Проплывают мимо серые облака. Начинается дождь. Булькающий зов пролетающего над вершинами ворона. Пичужки с красной грудкой, прыгающие по нижним засохшим веткам елей и совсем не боящиеся меня... И шум дождя, словно шорох шагов кого-то исчезающего в сизом тумане.
Глухо шумит лес. Деревья яростно качают кронами, будто решили с головой засыпать меня листвой. А тёмный лес просеивает листья, и мелькают они на фоне серых стволов елей, как падающие звёзды в ночи…
*
Без конца тянулись тяжёлые тучи, сыплющие частым дождём. Беспрерывно рябилась тающими кружочками от мелких капель вода залива. И вдруг – целый поток солнечных лучей! Ослепила чистым серебром вода, засверкали мокрые листья склонившихся над ней пожелтевших пожилых берёз. Защебетали обрадовавшиеся птицы. И пусть по-прежнему угрюмо смотрело небо, шелестели в листве дождь и ветер, но ожило в душе ощущение близкой тайны, обещавшей вот-вот раскрыться.
*
Солнце медленно, будто запоминая оставляемый мир, опускалось в сгрудившиеся у горизонта облака, бросив на небо несколько золотых мазков. Улицы постепенно заполняли холодные сумерки.
*
Гудел лес под напором могучего северного ветра. Сыпались листья. Падали прозрачные слёзы дождя. Но совсем не грустно было в осеннем лесу. И низкие тучи казались мягкими, светящимися изнутри. И стаи листьев под их стремительным движением – праздничным фейерверком. И промытые многосуточным частым дождём деревья, враз ставшие золотистыми, – отнюдь не печальными, а торжественными и спокойными, несмотря на упругие порывы ветра.
…Шпарил дождь, он рябил гладь озера, сбивал листья с деревьев аллеи. Иногда порыв ветра сгонял их с веток, и листья испуганно носились над водой, как обессилевшие птицы.
*
Собирал грибы на опушке, пугая тетеревов. Ветер резвился в кронах, осыпая ельник жёлтой листвой. Медленно плыли облака над убранным полем, светлые и совсем не печальные. Голоса лесных обитателей над головой, их нежное пение.
Лежал на рулонах клевера, беседуя с облаками и улыбаясь синеве. Ветерок легонько ерошил волосы. Как будто царевна полей появилась, чтоб посмотреть на гостя. Начинало зеленеть соседнее поле – новая её забота. Храни людской труд, милая царевна. Улыбалась у родника. Приносила в ладонях его прозрачную чистую воду. И тотчас исчезала усталость…
Слипаются веки, и, засыпая, прошепчу в волшебную темноту ночи найденное в книжке это озаряющее имя хранительницы полей – Мерцана.
*
Костерок – горящая сера. Осенние строчки’ - подарок леса. Долго бродил по осенней земле, любовался прозрачной дымкой, лесами на горизонте, их красками и очертаниями. Красивые облака над головой. Они разделились на мелкие барашки и летят по синеве. А без облаков небо скучное, даже самое синее. Разве что его спасает чистая желтизна осин, зелень сосен и елей, силуэты волнующихся берёз.
Вспоминаются мгновения из прошлых странствий: ястреб над перелесками, каменистое поле, кустик конского щавеля, видимый далеко-далеко.
Молодые перелески – берёзки, сосенки, золотые коридоры, переходящие в изумрудные. Сказочная страна Осень…
Знаешь ли путь свой, Земля? Куда летишь во мраке в стороне от ярких созвездий? Куда несёшь нас? Молчание. Лишь ветер под покровом ночи спешит мимо силуэтов притихших домов, и летят за ним, исчезая в темноте, жёлтые листья…
*
Взгляни, как спокойна сегодня река, как игриво плещется рыба. Как прекрасна чайка под светлыми облаками, розовая в остывающем солнце! Играют в кустах и на песке, беззаботно щебеча, молодые трясогузки. Слушают тишину заречные деревья и голубые леса вдали. Чувствуешь, как хорошо душе среди спокойных птиц и ласковых лучей и волн, если не надоедать ей «умными» мыслями и желаниями? Сама она растворяется в голубой дымке и плавно плывёт над вечерним покоем. Мы оставим следы на прибрежном песке, чтобы завтра исчезли они, смытые волнами от утренней «Зарницы». Бросим слова сонному ветру, и спрячет он их в тальниках. И пусть в душу войдёт этот покой, разливающийся над миром, над спокойной осенней рекой.
*
Звёзды над головой горят так зовуще! Словно огни большого незнакомого города, полного томительных тайн. Душа умоляет отпустить её в эту влекущую неизвестность, к неземной загадочной жизни. Зачем вы нам мигаете, звёзды?! Нам и без вас неспокойно на Земле!
Скучно жить в грубой и тяжёлой материи, где ужасно тесно душе. Так хочется, чтобы мир был пронизан светом безмерной любви, расцветал, увлечённый доброй волей Творца…
*
Зыбкий свет блуждал под серыми облаками, торопливо пересекающими низкое небо. Волновались жёлтые деревья, зачарованные этим светом, не в силах противиться нетерпеливому ветру… И люди были обмануты им. Непонятная, тревожная радость наполняла души. Может, их так поразило соединение несоединимого – свинцовая тяжесть и лёгкий полёт, серость и движение? Они стояли молча, блаженно улыбаясь, под мелким секущим дождём. И плыло низкое небо, и летели под ним листья, и где-то, наверное, шло время…
*
Тяжёлый день, размокший от дождя. Вышли под вечер, когда тучи дали отдохнуть земле, и она тяжело дышала, согревая тёплым дыханием воздух. Осенние краски стали мягкими. Леса, уже полупрозрачные, к зелёному и оранжевому добавили неуловимую голубизну с чёрным узором ветвей. Природа дружелюбно и грустно улыбалась людям. Мы поняли её молчаливое обещание, когда всё вокруг вспыхнуло в лучах вечернего солнца. Небо будто сдвинулось и обнажило глубокую яркую голубизну.
Это было так неожиданно, что мои спутницы не выдержали. Лёгкая женщина с маленькой дочуркой на руках плавно поднялись в воздух и поплыли к высокому краю неба. Я смотрел на них снизу, видел, как достигли они цели, как ходили по краю плоской тучи под чистой осенней синевой с белоснежными перьями высоких прозрачных облаков. Две маленькие милые точки на медленно двигающейся на восток серой небесной льдине. Какой виделась им с высоты земля, украшенная октябрём и мягкой вуалью тумана?
А с запада уже неслись новые космы серых дождевых облаков, затягивая синюю полынью. Вот скрылось солнце. Потемнело и сразу похолодало внизу. И только двоим, уплывающим на туче, ласкали лица солнечные лучи, только для них сияла забытая на земле распахнувшаяся в вышине синева. Они, конечно, скоро вернутся. Но всё равно грустно ждать под угрюмый шум посуровевших деревьев…
*
Сизая дымка окутала леса. Чуть веет ветерок. И я один хожу по миру, залитому солнечной грустью. Но мир не считает меня чужим – так же, как чернеющую крапиву на опушке, колышет ветер мои волосы, и солнца мне достаётся столько же, сколько деревьям, траве, тихой реке. И поэтому, пусть чуть-чуть, с краёв, редеет и моя тень. Но не в силах солнце совсем прогнать её, как и сизую дымку, разливающуюся над осенней землёй.
А мир вокруг прекрасен! Голые тёмно-малиновые берёзки стоят в отдалении на гумне. Лесок вдали, как второй план на фотографии, затушёван дымкой. Небольшая поленница, вспаханные участки. У сарая почти облетевшая рябина с пустым скворечником. Забытый молоток у покосившегося заборчика. Редкая песня синицы. Муха на обогретой тёплым ещё солнцем стене бани. Сухо шелестящая трава. Любопытная сорока. Пение петуха в соседней деревне. Звук зерносушилки за околицей...
*
Что-то нежное в груди поднимается. И будто входит в меня, живёт во мне чья-то лёгкая душа; и чувствую внутри её доброту, ласковый свет, мягкую нежность. И я люблю её в себе. И улыбаюсь её улыбкой, гляжу её взглядом. И душа её, заполнив пространство моей души, звучит, как волшебная флейта. Она вживается в каждую клеточку моего тела, и я оживаю, как луг, по которому, неслышно выплыв из-за горизонта, скользит солнечный свет, прогоняя тень. И тишина, возникшая в сердце, распространяется на весь мир. И теплей становится, словно я помогаю солнцу согревать мир. И снова пахнет весной. Я вбираю в себя этот запах и замираю от блаженства. И ты, светлая душа, во мне улыбаешься мне. А я смотрю на тебя. И вижу поредевшие леса в сизой дымке и небо, как эта дымка, такое же, и травинки, качающиеся под ветром. И ощущаю твоё спокойное дыхание у меня в груди. Знаешь, мне совсем не грустно, что сейчас осень. Не грустят и тальники над речкой, и листья летят в небе совсем не печально. Ведь каждым листом улыбаешься мне ты. И лес мне улыбается твоей улыбкой. И яблони сквозь палки забора – мудро так и спокойно. Какая ты красивая! Как тебе живётся во мне? Я так не приспособлен для жилья. Волосы твои над моими глазами теребит ветер. Вот стих он. Снова зашелестел крапивой у яблони, травой. Как солнце делает чёрное небо голубым? Как ты можешь жить во мне? Я не жду ответа. Мне хорошо молчать с тобой, так редко мы бываем вдвоём. Я даже не помню, когда это было в последний раз. А ты, даже когда задумываешься, улыбаешься. И чертишь стебельком по земле. Поднимаешь голову и тепло улыбаешься мне. И говоришь о чём-то. И снова доверчиво улыбаешься. Я смотрю на тебя вне и внутри себя и всё ярче, всё нежнее люблю!
*
Бог вложил в нас разум и уводит теперь от природы для каких-то своих, неизвестных нам целей. И не понимает природа, почему мы уходим. Пытается удержать ещё родными нам запахами, ласками ветра, всеми невидимыми нитями, соединяющими живые тела и души. Не понимает, почему причиняем ей боль, но прощает всё. Смотрят нам вслед, уходящим в неизвестность, деревья, облака, зверушки и зовут назад братьев и сестёр своих младших. И тоскуют вдали от них наши лесные души, но не могут не подчиниться воле Отца – создателя природы и человека, их теперь разлучающей.
Рябь по озеру. Шум сухой осоки. Холодный северный ветер. И берёзы прощаются шёпотом со мной, уходящим, роняя последние листья. Шуршит под ногами опавшая листва. Долгий прощальный взгляд осенних далей.
Сумерки. А сосны вслушивались в небеса. Ещё не облетевшие молодые берёзки рассказали весёлую сказку о смерти. Она приближается так же, как эта осень. Пустеют леса, замолкают птицы, сереет небо. Ветер становится неприветливым и холодным. Ещё чуть-чуть - и последний предел. И вдруг – чистый, ослепительной белизны первый снег! Вот что за пределом, которого страшатся все.
*
Пусть шепчут пожелтевшие страницы старых книг. Пусть шепчут и деревья последней листвой и ветер у ночного окна. Улыбается душа важности серьёзных мыслей и улетает к необъяснимому, объяснённому ими. И мысли уже спешат за ней и сами вдруг начинают создавать тайны. И происходит чудо! Становится понятнее мир.
*
Туманный парк ронял последние листья. Капли, падающие с ветвей, шелестели в опавшей листве и пожухлых травах… И лучезарное сияние небес! Оно слегка коснулось вершин, оживило воздух аллей.
*
Вечерний день: сумерки, изредка освещаемые чистым дождём. Свободный ветер, летящий над туманной землёй…
Сухие листья нескончаемой стаей уже не летели, а катились по песку на север, навстречу холодной волне. Глазами, полными светлой осенней печали, смотрела на всё Ветлуга. Прошумел поздний пароход, скрыли его прибрежные тальники.
*
Скоро ли наступит день? Вторую неделю сквозь сизо-серые сумерки не может пробиться свет. Он мерцает в холодных каплях, дрожащих на голых ветвях аллей, в слепых окнах домов, в тусклых лужах. Но свет овладевает душой, и тонет она в любви к серенькому миру. Затенённый уголок огромного вселенского дома.
*
Сизый туман просеивают кусты. Мелкий дождь неслышно рождается в густом воздухе. А тёплый ветер рассказывает о тайнах, которые шепчет склонившемуся небу туманный лес. И вот уже сама тайна медленно тает в вечереющем воздухе...
Сосняк и светлые метёлки высокой травы, уже не заслоняемые яркостью листвы. Нет её. И ровный ток воздуха сквозь прозрачные рощи. Покрытые лёгким ледком озёра. Шуршание смёрзшейся травы под ногами. Тропинка выводит на берег. Спокойная тишина. Вдруг крылатая мелочь просыпалась в кусты со звоном, и снова всё стихло. Прозрачная тишина спокойно течёт через душу.
Мелкий дождь зашептал в чёрных опавших листьях тальников. Отвечает ему Ветлуга, шурша оторванными от берегов тонкими льдинками в затопленных кустах, ветках подмытых и упавших в воду деревьев. Иду по смёрзшемуся песку, по увядшим хвощам и листьям мать-и-мачехи. Окидываю взглядом противоположный берег. Потерявший краски лес спокойно ожидает зимы, расцвеченный лишь белыми прожилками берёз и зеленоватыми – осин. Потянуло дымком. Как вчера, когда в деревне топились бани. Луговая дорога мимо речки с зеленой водой. Притихший опустевший мир. Взгляд светлой души.
В тёмном холодном небе, над продрогшей в сыром октябре землёй – светлое окно в лучезарный, лазурный, но такой далёкий мир!
*
Сумерки всё гуще. Снежинки, проносясь мимо окон, словно уносят с собой капельки света. Пролетают и шепчут. Слушаю «повесть о Лидде, городе белых цветов».
Жёлтые листья ложатся на снег. Снежинки летят на свет из шумящего сада.
*
Вчера белые косматые тени в сиреневых сумерках качались у окна. Ночью роскошно убранный белый сад молитвенно смотрел в небо. Обыденно серое на первый взгляд, оно волновало душу, что-то шептало ей одной сомкнутыми устами. Присмиревший ветер лишь изредка трогал ветки, сыпавшие серебряной пылью.
Весёлая речка с именем, где встретились июльские тальники и луговые медовые травы, лесная малина и медь солнечных лучей, медленное колыхание высоких ветвей и звоны стрекоз и птиц. Она качала быстрые волны и оглядывала берега, так быстро принаряженные снегопадом. Изысканные узоры, причудливые переплетения чистых белых линий, тонированных тёмным, созданные небесным художником, очаровали её. Лёгкая улыбка, светлая, как сам помолодевший мир, тронула губы. Восхищением засветились глаза.
*
Вот уже пробным ледком покрываются лужи. И низкое солнце не грозит полностью обнажить землю. Неужели это начало зимы? Начало морозов и вьюг, долгих волчьих ночей?
Серебристые призраки деревьев, гревшие вершины в густо-синем небе. Низкие рыхлые тучи, стороной обходившие солнце и серыми дирижаблями проплывавшие над деревней. День был великолепен, но был вне меня. Искрящаяся пыль растаяла в воздухе…
*
Холодно блестя в солнечных лучах, таяла сосулька. Вода тонким ручейком стекала с тонкого конца и устремлялась к земле, чтобы построить там хрустальные замки. Совсем рядом уходили на запад облака, рукой было подать до небесной синевы. И странный смысл таился в этом таянии и замерзании, который не хотел открываться уму.
*
Стоят голубые дни. Непривычно много неба, словно земля приблизилась к нему, озябнув на свежем ветру. Вглядываюсь в нежно-голубые совсем не печальные очи осени и прошу её не уходить. Мне нравится гулять под низким чистым небом с быстрыми кудряшками облаков.
*
По вечерам ветер носится над посёлком, и голые кроны волнуются в зыбком свете. Ветер спускается в переулки с зыбкими очертаниями, забирается в сады в поисках последней листвы и шепчется с нею, раскачивая забытые яблоки. Давайте выйдем из дома, послушаем, о чём шепчет ветер. Он может рассказать нам о многом.
*
Праздник с запахом мандаринов. Живая текучая тьма. Ветрище, играющий фонарями и распугивающий в переулках тени. И хмельной от пряных осенних ароматов человек, радующийся шуму вершин и шалому ветру – я!
*
Тёплое небо спустилось и согрело землю. Покорно исчезает снег, оставляя спрятанную было мокрую коричневую траву…
Весело таял вечер. Таял ласковый воздух, таяли свет и тьма, дома и заборы, деревья и прохожие. И озорная тайна всеобщего таяния жила в тёплом пространстве. Люди, не надо уходить в дома! Давайте растаем, как эта маленькая шаловливая сосулька, повисшая на берёзовой ветке. Как близко дыхание чуда! Незаметно подошло оно и вот-вот ошеломит нас чем-то никогда не виданным и прекрасным. Тёмное небо обещает так много…
*
Бело-голубые облака. Торжествующий хруст уцелевшего, похоже, до весны, снега. Торопливые струи Медяны. Так мелодичен голос её маленьких волн, когда разговаривает она с пожилой, склонившейся над ней берёзой. Завтра я попрошу Медовую речку научить меня этому языку…
Чёрная роща, ставшая белой. Снежинки с голубого неба.
Осенний ледоход.
Корова у избы щиплет белую траву.
Печальный праздник первого снега. Ночь опускается на белые крыши. Редкие огни в притихшей деревне.
Медленно брожу по дому. Вечер, и заведён будильник. Отогревшаяся муха гудит под потолком. Постель у тёплой печки. Шуршит пламя в подтопке, чайник сопит на плите. А за окнами – сумерки и движение летящих снежинок.
Шелест снега в ветвях. Прикосновение снежинок в темноте. Шум воды в речке. Тишина в душе…
Зима
*
Только сейчас понимаю, что настала зима. Снег покрыл ухабистую дорогу, крыши изб с высокими дымами из труб, пустые поля. Только река ещё согревается прозрачным паром… Позади грибное и сенокосное лето, золотые аллеи сентября, пронизанные солнцем прозрачные рощи поздней осени…
Здравствуй, солнечный ветер! Иду блистающими полями. Припорошённая снегом кочковатая дорога убегает за горизонт. Навстречу течёт воздух, скользят облака. Как будто летят светлые вести из будущего, из-за горизонта времени.
Хруст снега. Ослепляющая улыбка неба. Мой маленький мир! Он видимыми и невидимыми нитями связан со всей Вселенной. Все города и сёла Земли находятся на одинаковом расстоянии от неба, все равноправны, провинции нет...
Весело улыбалось небо, играя светлыми облаками. Был лёгкий морозец; и вдруг подумалось, не холодно ли нежному ангелу в прозрачной голубой вышине.
*
Белая магия зимы. За окном – снежный хаос! Что-то светлое и хрупкое рассыпалось или ещё не создано. Выхожу, и набрасываются колючие вихри. Но за углом замедляется полёт снежинок, осторожно стали они опускаться в сугробы, стараясь не повредить хрупких лепестков.
Тело впитывает ветер, поднимающийся с Ветлуги. Заснеженные леса за рекой в белесой дымке. Холодок и блаженство! Ночь опускается на белые крыши.
*
Снежная буря обрушилась на парк. Застонали старые липы, пригнулись к земле кусты. Но вот исчезло всё. Белая шуршащая мгла до неба. Тени закружились в рое снежинок и колючих хлопьев…
Ветра обшаривают парк, рыскают по улицам и закоулкам, где мерцают блуждающие огни. Я рад им. Рад полувесеннему свисту голых ветвей старых деревьев. Рад хрусту схваченной морозцем тали. Рад неверным огням в зыбкой темноте. Будто растаяло, растворилось, разметано свежим ветром всё тяжелое и мрачное и ожило всё лёгкое, светлое, радостное. Аромат старины. Взгляд прекрасной дамы, ускользающей в тень. Страстный шёпот разбуженных аллей.
*
Падал голубой снег. Он приятно студил лицо, пробуждая желание долго-долго идти ему навстречу. Улицы посёлка, превращённые в таинственные тоннели деревьями, покрытыми таким же голубым снегом, звали пройти по ним, углубиться в густеющую мягкую темноту. Был вечер первых дней зимы…
*
Синее море Вселенной над головой. Уже не играют на его волнах солнечные лучи, не отражаются в плотной глубине огни городов. Вечер. Но такое оно спокойное и волшебное, что хочется не отрываясь смотреть в густую тёмную синеву, закинув голову. Радостно улыбается душа – так близко родина…
*
Тает душа, как снежинка на тёплой ладони. Влекут и уводят аллеи по хрустящему снегу в глубину времени. А душа этого маленького мира говорит с моей волнующимися иероглифами ветвей, мягким снегопадом, чарами уснувших озёр, волшебной синевой лесных далей. Милая… Спасибо за твой серебряный день.
Ночь пахнет травами. Ветер бродит в темноте по лугам, тревожит сухие стебли и, пропитавшись их запахами, летит над снежной целиной к спящей деревне. Выйдите на минуту из дома, вдохните холодный и пряный воздух. Он горек и сладок одновременно...
Светлая ночь. Светлая серебряная ночь. Ни звёзд, ни месяца, ни огонька, а мир зачарован мягким успокаивающим светом. И тишина. Только лает собака в дальней деревне за лесом, да ветер что-то лениво ищет в саду. Спокойной ночи, земля!
*
Ветры, разгоняющие мрак. Крыльев их молодое веяние. Непостижимое, непередаваемое рождение дня… И души моей день рождения. Ты постаралась сделать его весенним. Ты разбудила парк, он встал до света и ласково шептал мне поздравления. И храм забытым колокольным звоном будил серебряное утро. И расшалился ветер и играл с деревьями улыбчивыми в прятки, пытаясь спрятаться в обрывках зыбкой тьмы, всё тающей от свежего дыхания рождающегося дня…
Ушел день. Но не спешат заснуть деревья, бродит ветер по переулкам, и свежее дыхание молодой ночи напоминает о весне удивлённым людям. Они вспомнили, что над головами - небо. И чистые барашки белых волн проплыли мимо в юной синеве над стайкой зачарованных деревьев. Сегодня все подумали о счастье… А мы с тобой бродили по аллеям, скользили на тропинках ледяных и весело смеялись с шалым ветром.
*
Приветливо и печально улыбался короткий день. Медленно брело солнце по краю голубого с белесыми прожилками неба, совсем летнего. Нежная дымка голубила знакомые дали, не размывая очертания деревень и деревьев. Хрустит заледеневший снег под ногами, шуршит коричневая трава…
*
Тишина. Сгущается дымка за спиной уходящего. И только чистой синевы небо по-прежнему празднично и украшает себя лёгким пухом, прозрачными перьями снежно-белых облаков. И празднично стоят под ним сосны, берёзы, осины, окуная зелёные, белые, тонко-чёрные ветви в синеву, снежность, в красноватое золото солнечных лучей. И в душе тишина. Спасибо кроткому ясноглазому дню.
…Река с толстым желтоватым льдом; сосново-дубовые гривы, лишь на открытых местах едва прикрытые затвердевшим снегом. Присмиревший усталый день. Строгие ели поднялись на пути, над ними – тонкий серп луны. И широко-широко над заброшенным в леса полем рассыпались звёзды.
*
Всё будет хорошо! - говорит солнце, весело подмигивая в щёлку между древесных стволов. Впереди весна, - напоминает спокойно-радостное небо. Улыбаются кисейные барышни на опушки – так украсила вчерашняя метель елочки-подростки: каждую лапку отдельно. И весь лес в белых подвенечных кружевах светится радостью. И лучи согревают красные тела сосен и слепят идущих по ровному полю. Дятлы стучат… И домам зима рассказывает сказки, рисуя их на стёклах серебром, раскрашивая розовым и синим.
*
Свет Любви. Яркий, ликующий, ликовать заставляющий! Как сладко, как радостно плыть в его нежных, приветливых волнах! И кругом один только свет, огромной любовью согревающий! Как хорошо-то, Господи! Это счастье без границ и временных пределов, могучее, торжествующее, непостижимое! Весело, беззаботно улыбается душа, и сама светится в лучах безмерной любви.
*
В большие окна смотрел никем не замечаемый синий вечер. Спокойно шелестела тишина в стеллажах книг, вздыхала за плечами, да снежинки неслышно шептались за окнами.
Кружился голубой снег. Снежинки роями проносились в свете фонарей, словно серебристо-голубой дым. И всё вокруг – и засыпающие дома, и деревья, и мелькающие в лёгкой метели автомобили - казалось лишь прозрачным, призрачным голубым дымом.
Наверное, таким вот голубым вечером спустилась с неба Звезда Мария А. Блока. Так же сеяли фонари голубой свет на синем мосту. Спускался голубой снег. А сегодня серебряный ангел проплыл в ясном воздухе над бело-голубыми деревьями.
*
…И снилась метель серебряная, разгулявшаяся в широком поле; сбивала она звёзды с неба и бросала на крышу утонувшей в сугробах избы.
Утром вышел в лес. Вьюга не напрасно потрудилась: невероятной белизны снега разлились вокруг. Страшно было осквернить их следом, и я взлетел. И так легко было скользить в мягких струях воздуха, так нежны были касания неслышного ветерка, словно не тело поднялось, а лишь душа невесомая. Только тающая прохлада снежинок, слегка касающаяся лица, напоминала об обратном. Рассеянный свет несолнечного дня медленно таял, как прозрачная льдинка. И он тоже был мягким, как и всё вокруг – снег, звуки, краски. И как шум многих вершин сливался в один непрерывный шёпот, так кроткий покой каждой полянки, луга, отдалённых тальников сливался в одну тихую радость. Словно новорожденным был этот мир, чистый, добрый, улыбчивый. И я был частью его, и нёс в плавном полёте нечаянную радость жизни, наполнившую сердце тихим покоем.
*
… Эти деревья, заснеженные поля, деревенские избы вдали снова кажутся лишь миражом, не больше, чем оконные узоры, налепленные на воздух, не на стекло даже.
Утром за окном неведомый бог создавал новый мир. Медленно таяла тьма. Деревья, дети юного творящего света, с еще не оформившимися контурами, с удивлением внимали своим ощущениям, с осторожным трепетом осознавали себя в зыбком пространстве. Вслед за ними дома, заборы, заснеженная земля появлялись и начинали жить в незнакомой вселенной. Сейчас и мне выходить в этот новорожденный мир с неизвестными свойствами, с характером, ещё скрытым для восприятия органами чувств.
*
Небо взглянуло туманным глазом луны сквозь косматые берёзы. Розовыми потоками устремилось к востоку. Морозный звенящий воздух. Нежность тонких красок. Торжественность и неповторимость вечернего часа. И незримая связь двух родственных душ. Это великая тайна.
*
Тени трав паутинками на снегу. Ветвей паутина – манерный рисунок на небе. Здесь ветер хозяин – серебряный ветер.
За широким окном голубая и снежная ночь.
Белая тишь. Мороз предлагает взглянуть на мир через прозрачную ледяную вязь. Скучающий ветер бесцельно слоняется по округе.
Смотрю вверх, туда, где в живой шуршащей мгле рождаются пушистые снежинки. Пытаюсь остановить их взглядом и… стремительно мчусь вверх…
Там, где лёгкий рождается снег… Там, где белый мечтающий сад… Там, где вечер грустит голубой…
Солнышко до двери проводил по зимним полянам Наволока. Мне дало на прощание часть себя.
Снегопад. Гудение пространства. Время, ставшее видимым: размеренный лёт секунд…
*
Как редко сны бывают красивыми! Жаль, что это был всего лишь сон… Мы сидели за столом. В соседней комнате девушки готовились к приятному экзамену – должны были красиво внести тарелки с печеньем и предложить гостям. Мы решили подшутить над ними и сбежать. Весёлые, они бросились вслед. Я бежал по солнечной улице своей деревни, а небо над головою было таким чистым и голубым, что захотелось взлететь. И вот я в воздухе – свежем прозрачном – майском. Полёт убыстряется, я уже стремительно мчусь вперёд, и ветер свистит в ушах. И нет ничего вокруг – только небо, прозрачность, скорость. Я опустился на угоре. Крутой высокий обрыв, и далеко внизу зелёные волны разлившейся Ветлуги… Как часто приходит он в мои сны – весенний разлив. У меня не было ночи: серебряный зимний день сменил другой – весенний, ликующий.
*
Умирают слова, не в силах передать непередаваемое. Так близок этот блистающий мир! Молча двигалось белое небо над кронами берёз и сосен. Что-то рождалось в душе и стремилось на волю. И добрые руки вечности готовы были принять рождавшееся. Дробились и осыпались мысли. Тихая радость накатывала мягкой волной и накрывала с головой, смывая и унося всё, что связывало с видимым миром. Слова появляются и растворяются в пространстве. И остаётся только молиться. Он рядом, этот дивный мир, только шагнуть… Запах мороза. Звоны дятлов. Влекущие дали… Неужели это лишь случайный подарок и быстро исчезнет из памяти? Забуду, что есть этот влекущий мир, что он – рядом! Падают и умирают слова…
*
Только снежинки скажут о том, чего нет в книгах. Только ветки укажут на тайну, в свежем купаясь ветре. И проплывут облака туда, где зажгутся звёзды, где мягкий растает день…
Мерцание снега: синие и жёлтые огоньки вспыхивают и гаснут.
*
Широкое белое поле. Вихри, как белые тени, кружась, проносятся по нему. Одни, как лёгкие птицы, подлетают к опушке леса и плавно опускаются на ветки волнующихся деревьев. Другие, разогнавшись, стремительно вбуравливаются в зелёную чащу и исчезают там…
*
Нежный бело-голубой пейзаж – прозрачный призрак. Украшенные снегом вечерние берёзы. Словно красивый, ласкающий сон. Ещё чуть-чуть, и растает мираж, и откроется настоящий, вечный мир…
Синицы стучат в окно. Голубое небо поднялось над землёй. Приветливая улыбка дня.
Импрессионизм снегопада, тайна глубокой ночи, дыхание ветреного дня – во всём торжествующая гармония красоты!
*
Тихая улыбка зимнего дня спускалась с неба. Большие его глаза смотрели в голубые окна. Зима и не собиралась уходить, но в небе уже разгорались молодые весенние звёзды. Красивую лёгкую снежинку долго держала у балкона осторожная ладонь удивлённого ветра...
Шутить изволим
Ответственное поручение
Ветеринар Семён Игнатьевич – уважаемый в колхозе человек. И на работе – в почёте, и на торжествах – в президиуме, и в семье – полноправный хозяин. Поэтому вызов в правление накануне собрания по выдвижению кандидатов в депутаты воспринял, как должное – с умным человеком посоветоваться не грех. А когда шёл обратно, даже светился от гордости: шутка ли, районное начальство не только пожало руку, к чему он уже почти привык, но и поручило выдвинуть кандидата; кого именно, было написано в бумажке, которую Семён Игнатьевич должен был прочесть на собрании.
К выполнению ответственного задания его готовила вся образцово-показательная семья: кто гладил костюм, кто доставал из сундука чистую фуфайку, кто примерял галоши к новым, ни разу не надёванным валенкам. Сам Семён Игнатьевич успел побриться, помыться в бане и даже сбегать на ферму и составить письменное заключение о потенциальных возможностях быка-производителя.
На собрание свезли народ со всего колхоза, в клубе яблоку негде было упасть. Но Семёну Игнатьевичу было припасено место на виду, чтобы не пропустил сигнал из президиума, по которому должен был попросить слова. Мужик он не робкого десятка, речи произносить привык, но для порядка, чтобы язык попроворнее болтался, принял стаканчик перед собранием.
Всё шло, как положено при хорошем управлении. Горячие слова о достижениях колхоза, о том, что коллектив его ударным трудом завоевал право выдвинуть лучших из лучших и что руководство верит в его безошибочное чутьё.
Так красиво говорили выступавшие, что Семён Игнатьевич заслушался до самозабвения. Очнулся, когда толкнули в бок. Вспомнил о своём высоком предназначении, вскочил, выхватил бумажку и выпалил:
- Считаю, что Буйный способен качественно выполнять свои функции.
Записка оказалась очень короткой, и ему ничего не оставалось, как сесть. Все дружно проголосовали. Затем были другие выступления и новое единодушное голосование. Наконец, участники собрания получили по трёшнице из колхозной кассы и разошлись.
И тут только, выйдя на улицу и шаря по карманам в поисках папирос, Семён Игнатьевич обнаружил такое, от чего лоб его покрылся испариной. Оказалось, что на собрании вместо бумажки, вручённой районным начальством, он прочитал своё заключение по племенному производителю!..
Бросился Семён Игнатьевич назад, переворошил бумаги, и ноги совсем подкосились: Буйный значился выдвинутым кандидатом в депутаты. С отчаянием обратился он к лицам из почётного президиума, но те только развели руками, дескать, поздно, народ проголосовал, протоколы оформлены. Пожурили несчастного ветеринара, немного успокоили, сказав, что выборы альтернативные, и велели самому расхлёбывать заваренную кашу.
И началась для Семёна Игнатьевича предвыборная кампания. Дни напролёт мотался он по всему сельсовету, агитируя не голосовать за Буйного. Выступал в трудовых коллективах, проводил индивидуальные беседы, умолял и даже плакал, но дело двигалось туго. Одни решили – раз агитируют против, значит кандидат свой парень и надо голосовать за него. Другие наоборот – раз собрание проголосовало, надо поддержать. Третьим вообще всё равно, на кого укажут, того и выберут. А тут ещё Федька, техник-осеменатор, взялся проводить контрпропаганду – решил, что если бугай займётся общественной деятельностью, у него не станет конкурента. Вдобавок ко всему Семёна Игнатьевича назначили доверенным лицом необычного кандидата как хорошо его знающего. Друзья успокаивали:
- Брось, Игнатьич, что тебе, больше всех надо? От Буйного ещё больше пользы колхозу будет, чем от других.
Но ничто не могло успокоить ветеринара. Мотался он так до самых выборов. Потерял в весе, исхудал лицом, разочаровался в новой, демократической власти и перестройке. А на избирательный участок шёл, как тот же бугай на забойный пункт. В дикой тоске ждал результатов выборов и только после их объявления упал на кровать в изнеможении и проспал, как убитый, целую неделю.
Буйный проиграл сопернику с разницей в три голоса.
Больше Семён Игнатьевич не выполнял никаких общественных поручений.
В бабье лето
«В бабье лето семь дождей на день», - говорят в народе. То солнце, то опять закапало.
Но на этот раз, видно, и бабьему лету пришёл конец. Только Мишка с Петькой в соседнюю деревню собрались, а тут как жахнет, хоть носа не выставляй.
- Может, не пойдём? – неуверенно проговорил Петька.
- Да ты что! Такие девахи там, пальчики оближешь!
- В другой раз сходим.
- Когда он ещё будет, другой-то раз, а они уедут скоро, на картошку только приехали.
- Дождик ведь, замёрзнем.
- А мы к Сане в баню зайдём, он там самогонку на свадьбу гонит.
Уговорил Мишка Петьку. Фуфайки надели, «болотники» натянули, пошли.
Саня сидел на пороге бани и тупо смотрел на дождь.
- Труд на пользу! – приветствовал его Мишка.
Саня поднял голову и так же тупо глянул на друзей.
- К медичкам, что ли?
- К ним.
- А я вот отходил. Эх, прощай, жизнь холостяцкая! А ну, давай плесну вам для храбрости. Отгуляйте и за меня.
Он вытащил из-за спины четверть и налил в гранёный стакан.
- Держи.
- …Крепка, зараза! – прохрипел Мишка, выпив.
- Я слабую не гоню. Для крепких – крепкая, точно? – проговорил Саня, протягивая стакан Петьке.
Дождь в это время припустил пуще прежнего. Он сбивал с яблонь листья, и те, несколько раз перевернувшись в воздухе, опускались в бурую траву.
- Совсем испортилась погода.
- Да, не в путь вам.
- Ничего, только до туда дойти, а там уж…
Санька понимающе ухмыльнулся.
- Ну, давайте по последнему.
- Да который уж раз по последнему-то, - неуверенно протянул Петька.
- Держи, держи! Веселей будет.
Они выпили.
- Ладно, Сань, пойдём мы.
- Ну, давайте гуляйте! И я бы с вами, да эх!.. Промчались деньки весёлые.
- Ничего, и за тебя отгуляем.
- Постарайтесь уж.
Он проводил друзей до угла бани и вернулся. А Мишка с Петькой пошли своим путём.
В сырой день смеркается рано, да туман ещё над лугами расплылся. Сзади, в деревне, в избах зажглись огни.
- Быстрей надо, не успеем, - сказал Петька.
- Куда спешишь? Дождутся.
- Спать лягут.
- - Я им лягу! Всю деревню подыму! – стараясь ступать по тропинке, заплетающимся языком проговорил Мишка. – Да мы и напрямик можем, я здесь тропку знаю.
Они обнялись и, шатаясь, побрели через луга.
- Расцвела под окошком белоснежная вишня… - разносилось в тумане.
- Мишка, собаки лают.
- Я говорил, здесь ближе. Пойдём, вон их дом.
- Свету-то нет.
- Ничего, сейчас как миленькие включат.
Они подошли к дому и забарабанили в дверь.
- Ласточки, вылетайте, осень пришла! – кричал один.
- Красавицы! Бельё мокнет, снимать пора! – добавлял другой.
В окнах зажёгся свет. Минут через пять открылась дверь. Мишка с распростёртыми объятиями шагнул навстречу.
- О, вы сегодня ещё прекрас…
От удара по лбу он слетел с крыльца. Петька, шагнувший было за ним, отскочил в сторону, но не удержался на ногах и сел в лужу.
- Тикай, балда, это бабка Дарья! – прохрипел из темноты Мишка.
Петька тоже разглядел подмену и пустился за другом.
- Носят вас черти по ночам-то! Налили зенки и не видят, куда лезут! – так и далее напутствовала их бабка Дарья, стоя на крыльце с коромыслом в руках.
Остановились Мишка с Петькой только за околицей.
- А как она сюда попала? – отдышавшись от тяжёлого бега, спросил Мишка.
- Так это ж наша деревня. Вот тебе и напрямик!
Мишка устало опустился на камень.
- Ну и Бог с ними, с девками, проживём и без них! – проговорил он, но, вздохнув, добавил:
– А то так завтра сходим.
Письмо от Деда Мороза
«Новый год на носу, а ёлка – в лесу, - подумал дед Игнат и поскрёб под шапкой. – Внучата проснутся, надоедят». Вздохнул он, посмотрел на соседний дом. Из одного окна, рассеивая предрассветную тьму, вырывался луч света.
- Не спит, холера, - негромко проговорил дед.
А сказал он так о Митьке, соседском парнишке. То недавно лесной техникум закончил, в лесничестве работает. Семёну бы, старому леснику, стакан самогонки поднёс – и ступай в лес без опаски, а к этому и с бутылкой не подъедешь. Покупать же ёлку дед Игнат не хотел из принципа. Семьдесят лет ходил он по лесу, и никогда такого не было, чтоб деньги за ёлки драть. И Семёну опохмеливаться давать не следовало, да уж связываться не хотелось.
- Теперь от него не убежишь, - вздохнул дед, ещё раз глянув на светящееся окно.
«Сперва облюбую какую получше, а уж срубать вечером приду, когда спать ляжет», - решил он и пошёл в лес.
Долго пробирался дед чащами, выбирал деревцо постройней, погуще, чтоб сразу внучатам понравилось. Наконец выбрал. Обошёл со всех сторон, снег стряхнул, залюбовался. Красавица! Приметил поточнее место, где стоит, и, довольный, пошёл домой.
…Весь день дед Игнат места себе не находил, не знал, как вечера дождаться. А когда стемнело, совсем невмоготу стало. Идти бы пора, а свет в Митькином окошке всё не гаснет. И кто его знает, возьмёт да выйдет на дорогу за деревню, тут и попадёшься.
Наконец и его огонь потух. Сунул дед топор за пояс и бегом в лес пустился. Бежит, а сам оглядывается, не догоняет ли Митька. Добежал и едва в сугроб от усталости не сел.
Отдышался и взялся за дело. Гулким эхом прокатился по морозному лесу звук топора.
Дед Игнат так и застыл. «Этак, пожалуй, Митька услышит», - подумал он и принялся орудовать топором как можно тише. Но совсем тихо никак не выходило.
С грехом пополам дед ёлку срубил и домой поволок. Идёт, а сам по сторонам оглядывается, прислушивается, не бежит ли где Митька, разбуженный его топором. Полез, было, сугробами по задворкам, да испугался, что по следам найдут, на дорогу свернул. Идёт, а сам боится ноги переставлять, уж больно подшитые подошвы топают. К дому подходил – будто по тонкому льду шёл, всё смотрел, не дрогнет ли в соседском окне занавеска, не выглянет ли лицо его смертельного врага.
Успокоился дед только, когда в избу ёлку втащил и под кровать спрятал. «Вот так мы! – потёр он руки. – Не тебе, молокосос, со старым партизаном тягаться!»
И с радостным чувством выполненного долга лёг дед Игнат спать.
…Проснулся он поздно. Внучата уже поднялись, играли в комнате.
- А ну-ка, мелюзга, смотрите, что вам Дед Мороз принёс! – с гордостью проговорил дед Игнат и вытащил ёлку.
- Ух ты! – хором сказали внуки и восхищённо замерли.
Дед, довольный произведённым эффектом, улыбался в бороду.
- Деда, - вдруг сказал старший, - а что Дед Мороз в этой бумажке написал?
И тут только дед Игнат заметил между ветвей деревца клочок бумаги. Взял он его и остолбенел. «Дед Мороз» писал: «Дедко Игнат! Поздравляю с Новым годом, желаю во всём удачи. С тебя за ёлку двадцать рублей штрафу. Натурой не беру. Твой сосед Митька».
Белый танец
Сидят Петька с Мишкой и думают, что же им делать. Хотели в этот вечер с девчонками своими погулять, как всегда, а тут, как на грех, маскарад в клубе устроили. Сам-то маскарад ничего, да подруги их нарядиться надумали, жди вот теперь окончания этого представления.
- А может, и нам нарядиться? – робко предложил Мишка.
- Да что ты! – ужаснулся Петька. Но тоже задумался. Одним, без девчонок, скучно, а они там.
- Кем тогда наряжаться-то? – спросил он.
- Найдём чай тряпок-то. Сам говорил, у твоей баушки целый сундук. А я к тётке сбегаю. Чего делать, придётся в женское, у мужиков ничего интересного нет.
На том и порешили. А чтобы никто не догадался, в клуб решили идти врозь.
Петька нарядился цыганкой. Пришёл в клуб, а там уже танцы вокруг ёлки. Все наряжены, все в масках, попробуй разбери, кто здесь кто. И Мишка неизвестно, кем нарядился, а одному-то жутко в таком наряде. Людку бы скорей найти что ли.
Стоит Петька у стены и тут чувствует, что кто-то к нему приглядывается. Юбка цветастая, маска лисы. Не Людка ли его узнала? Но сам он решил не подавать виду, что узнал её. Может, и она только догадывается, а не знает точно, что это он.
Подошёл Петька к лисе и знаком на танец пригласил. Та тоже кивнула, и пошли они танцевать. Застучало у Петьки сердце. Да и как иначе – вокруг веселье, смех, музыка. Девушка хорошая рядом. Хотелось танцевать и танцевать. И когда музыка смолкла, он вдруг испугался, что девчонка уйдёт. Но и она, видно, испытывала то же настроение, так что они танцевали вместе и следующий танец, и ещё несколько подряд.
Петьке было хорошо. Веселило и то, что они играли друг перед другом, хотя, конечно, каждый знал, с кем танцует. Но при этом приходилось молчать, а так хотелось говорить! Может быть, даже о любви.
И когда окончился очередной танец, Петька потянул подругу к выходу. Та покорно пошла следом. Сердце колотилось пуще прежнего. Выйдя на крыльцо, Петька на минуту в нерешительности остановился. Но из зала доносилась музыка, из окон лился свет, в котором серебристо блестели редкие снежинки, и вся ночь была наполнена чем-то таинственным, почти весенним.
И Петька, немного отклонив маску, поцеловал.
- Значит навсегда, да? – воскликнула лиса, срывая маску.
Петька ахнул. Перед ним стоял Мишка, который вдруг тоже решил поцеловать подругу.
- Да иди ты! – заорал Петька, и Мишка тоже застыл поражённый
- Сам первый целуешься, - минуту спустя протянул он.
- Сам, сам… Натянул балахон…
Но Петька недоговорил и вдруг бросился в темноту. Сзади раздался смех. Мишка обернулся и увидел Людку и Светку, свою девчонку, которые совсем и не думали наряжаться.
- Как вы хорошо танцевали, - сквозь смех сказала одна.
Но Мишка услышал эти слова уже издали, когда, путаясь в юбке, догонял Петьку.
Последний шанс
В последние дни старого года потерял дед Семён покой. Сколько себя помнит, Новый год встречал и старуху заставлял с собой сидеть. Но нынче стало ему в спину ударять. Ходил легко, косточка нигде не хрустнет, да вдруг как вступит разом, без старухи и не разогнёшься. Да кабы знать, в какое время, а то иной раз и старуху бывает стыдно позвать. А если и в Новый год в спину вступит? В больницу лечь – за всю зиму не вылечишь. Совсем упал дед духом.
И вот прослышал он перед самым праздником, что можжевельник хорошо помогает. То ли правда это, то ли зря болтают, да раздумывать некогда, послал дед свою старуху за колючими лапами, велел баню истопит. Вечером пошли париться.
- Ну, старуха, парь. Орать буду – не слушай, - сказал дед, залезая на кутник.
Бабка тяжко вздохнула, смахнула слезу.
Сём, а коли больно будет?
- Говорят тебе – не слушай, парь знай.
Лёг дед на кутник. Пока старуха веник вязала, задумался. Почему-то детство вспомнилось. Лет семьдесят назад поймали его в чужом огороде и это самого можжевельника в штаны насовали.
- Старуха, а старуха, не больно шибко парь, кожа-то старая, не было бы чего.
- Да уж как-нибудь, - бабка смахнула слезу, взяла веник и перекрестилась.
- Старуха…
- Ну что ещё?
- Так смотри не шибко парь.
- Коли хочешь выздороветь, так молчи, не бай ничего.
После удара дед охнул, сел.
- Что ты, очумела, что ли? Чай, я не верблюд.
- Да не сильно и хлестнула.
- Не сильно… Тебя бы так, неделю бы не садилась. Ох, спинушка моя…
Дед лёг снова.
- Так что, парить ли?
- Погоди маленько, отпыхнет.
Замолчали.
- Старух, не спишь, чай?
- Парить что ли?
- Да нет... Вспомни-ка, ты, когда замуж выходила, любила меня?
- Чего ты городишь-то? Не чокнулся от жары, случаем?
- Да ну тебя, глупую, парь уж давай.
Бабка нагнала пару и ещё раз вделала деду. То взвыл и, с матюками выскочив из бани, сел в сугроб.
- Семён, где ты? – выглянула из бани старуха. Не отзывается дед.
- Сёмушка, иди, не буду я больше.
- Знаю я тебя, всю жизнь назло делаешь, - отозвался дед.
- Так ты ведь сам говорил – «не слушай».
- А ты и уши развесила, беда старая. Иди, подымай меня.
Бабка вытащила старика из сугроба, привела в баню.
- Допариваться-то будешь?
- На том свете допарят. Иди, собирай на стол, праздник встречать будем.
- А коли вступит в спину-то?
- Тебе бы в язык не вступило, а то умрёшь с тоски… Неси сюда, здесь не вступит.
Так и встретили дед Семён со своей старухой Новый год в бане.
Полезная лекция
- Дедко Егор! Где ты?
- Чего надо? – отозвался дед, медленно поднимаясь с кровати и ища глазами, не осталось ли в одной из бутылок что-нибудь.
- В клубе лектор будет о вреде пьянства рассказывать, бабы за тобой послали.
- Цыц! Больно умны твои бабы.
Однако ж подумал дед, подумал, кое как расчесал бороду, надел что почище и в клуб пошёл – какое-никакое развлечение. «Что тут говорить, - думал он, - пью, пью, а вреда нет. Наврёт, чай, с три короба».
В клубе дед Егор сел в первом ряду. Когда вышел лектор, принялся его рассматривать. «Серьёзный, - отметил он, - и здоровый. Какой же ему вред от вина, если мне ничего не делается?»
Лектор откашлялся, одёрнул пиджак и начал. Говорил он о болезнях, которые вызывает и усиливает алкоголь, о потере пьяницами морального облика, словом, о том, о чём говорится во всякой лекции на эту тему.
Слушал дед Егор, и становилось ему всё страшнее и страшнее. Он уже чувствовал, что и в сердце у него покалывает, и ноги вот-вот отнимутся, и в голове шуметь начинает. «Не иначе как помру скоро, - подумал он с ужасом. – Вот винище проклятое! Вроде и вреда никакого не замечаешь, а подтачивает, зараза, потроха, хоть на стенку лезь, не спасёшься». До того деду стало жаль себя, что он уже всхлипывать начал. «И в кино я не хожу, и на концерты, и вообще личность моя опустилась, совсем никуда не годится. А ведь не пить – совсем по-другому было бы».
Лекция, наконец, кончилась, слушатели похлопали и разошлись, а дед Егор всё сидел и вздыхал.
- Егор Евсеич! – вдруг услышал он и поднял голову. – Не пустишь ли вот товарища лектора переночевать? Совсем вопрос с жильём из виду упустили, - обратился к деду зав. клубом.
- Да пускай ночует, - пробормотал дед.
…Вечером сели они ужинать. Нажарила им старуха рыбы и ушла к соседям.
- А что дед, - помявшись, поговорил гость, - рыба как будто на берегу-то не живёт.
- Ясное дело, – ответил дед.
- Рыба сухость не любит, - помолчав, добавил лектор.
Дед вытаращил на него глаза, поняв, о чём говорит гость.
- А как паралич стукнет? – испуганно спросил он.
- Паралич, дед, от плохой закуски случается, - сквозь смех проговорил лектор.
«А, была - не была! Умрём, так оба», - подумал дед Егор и сходил за бутылкой.
Первый стакан он выпил со страхом, дальше пошло легче. Через некоторое время они еле держались за столом.
- Дед, я тебе как лучшему другу скажу, - заплетающимся языком говорил лектор, - водка, она, брат, от всех болезней помогает. Язва у тебя – пей, простуда – после бани чарку, и как рукой снимет. Это, брат, универсальное лекарство. Я только им и лечусь.
Повеселел дед, снова бодрость почувствовал. «И правду, - подумал он. – На лекции ещё в боку кололо, а сейчас боли и в помине нет. И с радости от излечения затянут он песню, гость подтянул, и вскоре на всю деревню загремели их голоса…
Утром лектор уехал в соседний колхоз, там нужно было читать лекцию. А дед Егор достал остаток и сел опохмеляться.
Ночные разговоры
Когда на небо высыпали звёзды и стало примораживать, Крошкин вполз в двери свинофермы, у стены которой лежал, и примостился у колоды. Несколько минут он привыкал к тёплой атмосфере, как она здесь называется – микроклимату помещения, потом начал осматриваться. С противоположной стороны свинарника раздавалось чавканье, а в этом конце свиньи при свете луны в окна с интересом глядели на него.
- Здорово, братва, - проговорил он заплетающимся языком. Не дождавшись ответа, продолжал:
- А вы неплохо устроились, честное слово.
Он сделал попытку сесть поудобнее, но когда ткнулся лицом в колоду с остатками пищи, замер в том же помещении.
- Вы чего, говорить со мной не желаете? Плох я вам? А в колхозе меня, между прочим, уважают. Сам председатель просит, то того ему привези, то другого. Вечерком, конечно, когда никто не видит.
Он пьяно подмигнул и захохотал.
- Молоды вы ещё, чтобы всё это понять. А я вот уже долго живу и всё не умер. И хорошо живу. Вот только баба зараза – дерётся.
Крошкин всхлипнул и попытался пролезть в клетку. Это ему не удалось, и он просто привалился к стенке. Слёзы текли по его щекам.
- Милые вы мои! Шагу ведь ступить не могу – всё следит. Алкашом называет, ведьма. Сам Иван Егорыч, председатель, ничего сделать с ней не может, тайком меня вызывает. Не женитесь никогда на таких, всю жизнь проклянёте. Одинокий я. Никого, кроме вас, на свете у меня нет.
Наконец Крошкину удалось проникнуть в клетку к племенному хряку. Вторжение незнакомца было для того неожиданным и непривычным. Хряк заметался по клетке, потом прижался в угол, следя настороженными глазами за Крошкиным.
- Что, напугался? Эх ты, дурачок. Я же не укушу тебя. Извини, что грязный, не в конторе за столом сижу, горбом кусок хлеба добываю.
Хряк, увидев, что «квартирант» ведёт себя мирно, осторожно приблизился. Крошкин почесал ему за ухом.
- Так бы давно. И стесняться меня нечего, я мужик простой, нос не задираю. Не гляди, что с умными людьми компанию вожу. И будь проще, только бабам спуску не давай.
Хряк захрюкал от удовольствия и лёг рядом с Крошкиным.
- Что, спать укладываешься? Рано ты, брат. Да и то сказать, что делать? Дело сделано, можно и отдохнуть.
Крошкин улёгся поудобнее и через некоторое время заснул. Но когда он заснул и прекратил почёсывать животное за ухом, тому не понравилось. Хряк поднялся и стал перекатывать Крошкина по клетке.
- Погоди, Нюра, не убежит работа, - бормотал тот сквозь сон. - Не буду я больше пить, слово даю.
Но пробудившись и увидев перед лицом поросячью морду, успокоился.
- А, это ты? Здорово. Что, мешаю? Ну, уйду, уйду сейчас, только бабе не говори, что был у тебя. Собутыльником назовёт, потом сам не обрадуешься.
- Жаден ты, однако. Столько места на одного – и гонишь, - говорил он минуту спустя, выбираясь из клетки.
Выбравшись, Крошкин решил идти домой, но вспомнил жену и раздумал. Найдя борова более покладистого и поменьше, он, не спрашивая разрешения хозяина, залез к нему и улёгся спать.
- Ничего, мужики, всё нормально, - пробормотал он и захрапел.
Утром пришедшие на свиноферму свинарки обнаружили прибавление и выделили паёк и Крошкину. Но тот почему-то отказался. Может, и напрасно.
Град Китеж в поэзии
«Град цел! Мы поём, мы творим его…»
В одном из вариантов китежской легенды говорится, что в водах Светлояра чистые душой люди могут увидеть отражение сокровенного града, стоящего на прибрежных горах. Однако не только в озере отражается Китеж, но и в произведениях писателей, поэтов, композиторов, художников, очарованных легендой о невидимом граде.
«Познакомившись с чудесным озерком, я после этого не раз приходил к нему с палкой в руках и котомкой за плечами, чтобы, смешавшись с толпой, смотреть, слушать и ловить живую струю народной поэзии…» - писал В. Г. Короленко в очерке «В пустынных местах» (1890 г.). Именно поэзия привлекала к легенде внимание. И вслед за Короленко побывали на Светлояре писатели Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус, посвятившие Святому озеру и Китежской легенде очерки и философские статьи. «У стен невидимого града» - так назвал свою книгу замечательный певец русской природы М. М. Пришвин. Встречаем мы Китеж и в произведениях А. М. Горького, романах П. И. Мельникова-Печерского и Ф. К. Сологуба.
Внутренняя музыка народной легенды привлекала к ней и композиторов. Ещё в 1902 г. С. Н. Василенко написал оперу-кантату «Сказ о граде великом Китеже и тихом озере Светлояре». Вслед за ним к этой теме обратился Н. А. Римский-Корсаков. Его опера «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» стала значительным явлением русской культуры. Как писали критики, «Сказание…» занимает совершенно исключительное, единственное в своём роде место не только среди других опер автора, но и во всей оперной музыке вообще. «Сказание о невидимом граде Китеже…» было поставлено на сцене самых знаменитых театров мира. Либретто к опере написал В. И. Бельский. В советское время новое либретто к «Сказанию…» (постановка, правда, не состоялась) было написано С. М. Городецким. Автором сюиты из музыки Римского-Корсакова стал близкий ему М. О. Штейнберг.
Декорации к постановкам оперы готовились по эскизам К. А. Коровина и А. М. Васнецова. В 1911 г. Невероятный восторг зрителей в Париже вызвало огромное панно-занавес Н. К. Рериха «Сеча при Керженце».
Красота и тайна Светлояра стали источником вдохновения для многих художников. Кроме названных, это М. В. Нестеров, Ф. С. Богородский, М. К. Клодт, И. С. Глазунов, М. Н. Ромадин, В. М. Сидоров, художники Палеха.
В начале 80-х годов прошлого века к легенде обратились даже кинематографисты. В музыкальной комедии «Чародеи», сценарий к которой написали братья Стругацкие, Китеж оказывается населённым всевозможными волшебниками.
Но не зря постоянно возвращавшийся на Светлояр Владимир Короленко писал о живой струе народной поэзии. Именно в поэтических произведениях, как в каплях росы, наиболее ярко отразился град Китеж. И, в свою очередь, само время отразилось в его образах. Ещё в 19 веке появляется Китеж в стихах А. Н. Майкова, а в следующем, 20-м столетии с его катаклизмами, град сокровенный воистину стал частью русской поэзии.
У Сергея Городецкого он неразрывно связан с народной полуязыческой стихией, когда легенда становится частью жизни – с её тайнами, которые готовы открыться в любую минуту.
«…Вот уж виден купол алый,
Слышен ясный звон.
Славен город небывалый…» -
пишет он в одном из стихотворений цикла «Алый Китеж».
Для Ф. Сологуба невидимый град – символ избавления от враждебной обыденности, спасения от страданий:
«Непостижимый Китеж, город тайный
К тебе откроется внезапный путь,
Когда душа в отчаяньи, во мраке…»
Но приходят иные времена, и новый смысл ищут поэты в образе Китежа. Максимилиан Волошин, возвращаясь к истокам легенды и связывая её с извечной мечтой народа о царстве свободы и счастья, утверждает в стихотворении «Китеж», написанном в 1919 г. С пометкой «Во время наступления Деникина на Москву»:
«…Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей…
Святая Русь покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовёт призывный и нездешний
Подводный благовест церквей».
Революция и гражданская война разделили людей не только классовыми барьерами, но и географическими границами. И для многих поэтов, оказавшихся за рубежом, Китеж стал символом потерянной Родины, оставшейся в воспоминаниях.
«Так вспоминай… Колоколами
Лесных часовен – Китеж, грянь! –
Потопленных…» - писал в Париже Н. П. Гронский.
Игорь Северянин, глядя на русскую землю из соседней, ставшей независимой Эстонии, также оживляет в памяти близкие образы: «Слом Иверской часовни, Китеж…»
Несмотря на то, что легенда о невидимом граде являлась в сущности крестьянской, не все крестьянские поэты обращались к ней. Сергей Есенин к поэту Александру Ширяевцу (Абрамову), например, писал: «…Брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с её несуществующим Китежем…» Хотя его товарищ по цеху имажинистов Рюрик Ивнев использовал этот образ в своём стихотворении. Правда, «таинственный Китеж» для него – душа любимой.
А Иван Бунин, будущий Нобелевский лауреат, так писал о позиции Есенина в книге «Окаянные дни» (1920 год): «
Постоянно обращался в своём творчестве к Светлояру о сокровенному граду лишь Николай Клюев. Поэт и ясновидец, предугадавший в стихах многое из случившегося впоследствии, писал, например:
«…Едут к нам, чтобы в Китеж-граде
Оборвать изюм и миндаль,
Чтобы радужного Рублёва
Усадить за хитрый букварь…
На столетье замкнётся снова
С драгоценной поклажей ларь.
В девяносто девятое лето
Заскрипит заклятый замок,
И взбурлят рекой самоцветы
Ослепительных вещих строк…»
Для Клюева Китеж – это, прежде всего, патриархальная деревня с вековыми традициями. И вот она уходит в прошлое:
«…Где же петухи на полотенцах,
Идолище-самовар?
«Ах вы сени» обернулись в бар,
Жигули, лазурный Светлояр
Ходят, неприкаянные, в немцах!»
Как и Н. А. Клюев, в 30-х годах оказались в лагерях самые близкие для А. А. Ахматовой люди, и в их числе сын. Другие погибли во время гражданской войны или уехали за границу. И Китеж для неё – символ всего дорогого, что было потеряно в огне войн и репрессий. И сурово говорят ей колокола скрывшегося в пучине града:
«…Ах, одна ты ушла от приступа,
Стона нашего ты не слышала,
Нашей горькой гибели не видела…
Что же ты на земле замешкалась
И венец надеть не торопишься?»
И она рвется к ним, несмотря на возможную гибель:
«Прямо под ноги пулям,
Расталкивая года,
По январям и июлям
Я проберусь туда…
Никто не увидит ранку,
Крик не услышит мой,
Меня, китежанку,
Позвали домой…»
Но, несмотря на лишения, не только с потерями связывали поэты образ Китежа. Прообразом будущего всемирного братства, где соединятся все народы и религии, стал он для Даниила Андреева:
«…К преддверью тайны уведите же
Вы, неисхоженные тропы,
Где искони с лучом Европы
Востока дальний луч скрещён,
Где о вселенском граде Китеже
Вещает глубь озёр заросших,
Где спят во вьюгах и порошах
Побеги будущих времён».
И самое удивительное, что эти стихи написаны в тюрьме, куда поэт был брошен по абсурдному обвинению в подготовке к покушению не Сталина.
В другом стихотворении, также появившемся в 1950 г. в тюремной камере и навеянном воспоминаниями о постановке в Большом театре оперы «Сказание о невидимом граде Китеже…», Д. Андреев воскликнул:
«…И только врагу нет прохода
К сиянию града незримого,
К заветной святыне народа».
В последующие годы Светлояр и Китеж появлялись в стихах в основном поэтов и писателей-горьковчан, воспевавших красоту родного края и его историю – Ю. Адрианова, В. Шамшурина и многих других.
«…Град цел! Мы поём, мы творим его…» - писал Д. Андреев в том же стихотворении «Большой театр». И продолжают петь сокровенный град и творить чарующую легенду новые поэты. И новыми гранями уже сверкает алмаз Китежа. Остаётся только собирать «самоцветы ослепительных вещих строк».
Николай БЕЛОВ
Всё почти так и было
© Copyright: Ник Белов, 2021
Свидетельство о публикации №221062201241
Свидетельство о публикации №221062201241
Рецензии