Десятая сотня страниц

СУКНО


526 долларов, 34 цента.

Это моя зарплата за две недели работы в магазине Трифт-Сак. Хватит на то, чтобы заплатить за квартиру, на бензин и на страховку моей подержанной тачки.

Моя квартира — полное дерьмо. Когда ко мне приходила Сандра, она говорила, что мной недовольны даже тараканы. Такие у нее были шуточки. Иногда они меня просто бесили, но теперь я их больше не услышу. Я должен быть в ужасе от того, что случилось, и в то же время у меня просто нет права жаловаться.

44 900 долларов.

Над городом поднимается солнце, а я сижу в машине и пересчитываю свой выигрыш. Во что он мне обошелся?

Две пачки Мальборо, энергетический напиток Рокстар и личико Сандры.

Я нисколько не виноват в ее участи. Мы оба играли как могли. Возможно, ей просто досталась не та карта. Возможно, я играл чуть лучше, чем она. А, может быть, мне просто повезло. Что думаю я сам? МНЕ ПОВЕЗЛО.

Сейчас 5:43 утра, и через семнадцать минут я должен быть на работе в Трифт-Сак. Я припарковался у входа и думаю, идти мне или нет. Я склоняюсь ко второму варианту, ведь вчера я вышел на быструю дорожку. Я совершил свой прорыв, хоть это и случилось не так, как я ожидал.

Вся Америка играет в покер. Кто-то играет для развлечения, кто-то ради азарта, для кого-то это просто повод посмотреть, как сексуальная девушка снимает с себя одежду. Наконец, для кого-то это профессия. Именно к этому я так долго стремился. Прошлой ночью я играл в игру с самыми высокими ставками, и скоро я смогу добиться многого. Новое жилье, новая машина, новая прическа.

Игра начинается в полночь. Правило номер один гласит: хочешь играть, приведи с собой друга. Правило номер два: победитель может быть только один. Правило номер три: игра отменяется, если за столом не соберутся десять игроков.

Прошлой ночью я был девятым.

Вступительный взнос платится не деньгами. Тому, кто играл в покер только в Вегасе, местные правила могут показаться несколько извращенными. По сути своей, это безлимитный техасский холдем, то есть каждый игрок может в любой момент пойти ва-банк. Вот только за фишки вы платите отнюдь не деньгами.

Но играете вы, конечно, на деньги. Ваша единственная мотивация — жадность. Когда вас приглашают, вам говорят, каким будет банк. Прошлой ночью в нем было 44 900 долларов. Сегодня — 62 320 долларов. Вы спросите, откуда такое резкое повышение. Дело в том, что вчера у них был победитель. Ваш покорный слуга, мать его.

Игра проходит каждый вечер, кроме воскресенья, в задней комнате Романтико. Это один из множества клубов для яппи-метросексуалов в центре города. Сюда ходят тощие как рельса люди; все они носят спандекс, лайкру и прочие обтягивающие материалы. Большинство из них сидят на веществах — экстази, таблетки и все такое. Я не хожу по таким местам, меня интересует лишь то, что происходит в задней комнате. Об игре знают немногие, а имя владельца не знает вообще никто. Игра начинается ровно в полночь. Всем заправляет какой-то тип в черном костюме с красными контактными линзами. В нем есть что-то отталкивающее, хотя я и не могу понять, что именно. Он называет себя художником и верит, что у него есть какая-то миссия или что-то в этом роде. Он-то меня сюда и пригласил. Сказал, что я смогу неплохо заработать. А еще у него самые крутые контактные линзы, которые я только видел. При тусклом освещении кажется, будто его глаза горят огнем.

Итак, я твердо решил пойти на вчерашнюю игру, но мне было некого с собой привести. Оставалась только она. Сказать по правде, я никогда особенно не любил Сандру. В голом виде она выглядит шикарно (у нее на бедре татуировка в виде лилового полумесяца, и от нее пахнет сиренью), но на работе она вела себя как законченная сука. Она приходила ко мне, только когда напивалась, или когда у нее слишком рано заканчивалась смена. И вот настал тот день, когда Сандра была мне нужна. Я предложил ей сходить в клуб и поиграть в карты, а она сказала, чтобы я отрубил себе ***. Потом я рассказал ей, о каком клубе идет речь, и у нее мигом заблестели глаза. Как видно, Сандра считала себя девушкой из высшего общества. Она сказала, что ей уже приходилось играть в покер. Я не хотел говорить ей, что настоящий покер — это не какая-то игра на раздевание, в которую играют, чтобы проиграть и потрахаться. Она была мне нужна, чтобы получить шанс сорвать банк. Мне было плевать, что она могла проиграть. Все равно она не умела обращаться с деньгами, и возможность выиграть сорок кусков на бесплатном турнире казалась ей заманчивой. Кажется, я уже говорил, что Сандра умом не блистала.

Комната для игры в покер полностью сделана из камня. Здесь холодно, даже когда на улице тридцатиградусная жара. По всей комнате висят широкие шторы кроваво-красного цвета. Окон здесь нет. Стоящие по углам свечи отбрасывают на стол мрачноватый тусклый свет. Если отбросить все современные причиндалы, комната напоминает известный рассказ Эдгара Аллана По. Маска красного покера, если хотите.

Стол сделан из какого-то черного материала, напоминающего смесь стекла и черного дерева. Когда кладешь на него локти или прикасаешься к нему пальцами, сразу чувствуешь тепло. Через какое-то время становится жарко. А потом начинает казаться, будто держишь руки под открытым краном с горячей водой. Поэтому я стараюсь держать руки на коленях. Я научился запоминать свои карты, и после первого раза мне уже необязательно держать их перед глазами.

Сукно на покерном столе вызывает какое-то странное чувство. Оно сделано из самого гладкого и экзотического материала, который я только видел. Сукно словно шевелится от прикосновения. Стоит только положить фишки в центр стола и поднять свои карты — и, я клянусь, можно услышать чье-то сердцебиение. Само сукно покрашено в персиковый цвет, и от него исходит сильный запах женских духов. Почему-то, когда я к нему прикасаюсь, у меня встает член. Наверно, у меня появилось какое-то нездоровое отношение к азартным играм.

Когда впервые заходишь в комнату, кажется, что ты сошел с ума. На столе лежат груды фишек неприятного белого цвета. Некоторые игроки выглядят нервными или испуганными, но стоит тебе войти, и верзила у входа ни за что тебя не выпустит. Вскоре становится ясно, что фишки сделаны из человеческих костей. Все десять игроков обмениваются нервными взглядами, и под тиканье часов начинается игра. Мне плевать. Я провожу большую часть времени, наблюдая за людьми. Так я и выигрываю — слежу за другими игроками и стараюсь проникнуть в их головы. В большинстве случаев карты не имеют никакого значения.

Когда ты идешь ва-банк, ты не кладешь все свои фишки в центр стола. Вместо этого ты встаешь и идешь в угол, где один из них кладет тебе на плечи руки. Они ждут. Решил идти ва-банк — будь уверен, что у тебя действительно лучшая рука. Блеф обойдется дороже ипотеки.

Один за другим, остальные игроки идут ва-банк. К моему удивлению, у Сандры дела идут совсем неплохо. Игроки уходят в угол, проигрывают и уходят вместе с высоким человеком и его дружками в черных мантиях. Понятия не имею, кто они такие. Они выдают нам фишки, они рассаживают нас по местам, они же запретили мне курить за столом. Ведут себя совсем как жирные самодовольные офисные начальники.

Я играю крепко, потому что знаю, когда мои противники нервничают. В душе я хулиган, и мне достаются неплохие карты. Я сам не заметил, как нас осталось только трое, и у Сандры достаточно фишек, чтобы целый год развлекать стаю доберманов. Через несколько минут она выбивает из игры сидящего напротив нас бедолагу, и к трем утра нас остается только двое.

Я опускаю глаза и с трудом сдерживаю улыбку. У меня два короля — ковбои, они же рейнджеры опасности. Вторая лучшая стартовая рука в покере. И хотя нас осталось только двое, ставки растут. Мы оба знаем, что тот, кто победит в этой игре, больше не будет работать в Трифт-Сак.

Что бы вы сделали, имея такую руку? Конечно, вы бы пошли ва-банк. Так я и поступил. Я встаю со стула и направляюсь в угол. Человек с красными глазами кладет свои костлявые руки мне на плечи и ждет с ухмылкой на лице. Он знает что-то, чего не знаю я.

Сандра тоже встает со стула. Она ухмыляется своей дурацкой кривой улыбкой, от которой мне хочется плюнуть ей в лицо.

— Я тоже пошла ва-банк, Дикки-дог, — говорит она.

Она идет в другой угол, где ее тоже берут за плечи.

Ненавижу, когда она называет меня Дикки-дог. Меня зовут Ричард, а не Дик. И уж тем более не Дикки-дог.

И тут я вижу на столе ее карты. Она, как и я, перевернула их лицом кверху. Тузы. Стартовая рука номер один в безлимитном холдеме. У меня в голове начинают крутится цифры. Три шанса из пятидесяти двух, что мне достанется еще один король, и я обыграю её. Она — 89-процентный фаворит. Я слышу ворчание стоящей справа от меня фигуры в мантии. Её пальцы крепко сжимают мне плечи. Они знают, что я дал маху, и скорее всего именно я следующим выйду за дверь. Зато теперь я в любом случае больше не пойду в Трифт-Сак. Ну и ладно — меня уже задолбала эта дерьмовая работа.

Сандра хихикает как школьница.

Карта тёрна — тройка. Мои шансы на победу разделились пополам. Остался всего один раунд торговли.

Мне еще никогда в жизни не было так страшно.

Дилер в черной мантии кладет на стол последнюю карту. Король пик. Я спасен.

У Сандры на лице классическое выражение ужаса. Ее юбочка цвета хаки нисколько не скрывает того, что она описалась от страха. Сильно же они ее напугали. Раздается голос, от которого я и сам чуть не опорожнил мочевой пузырь. Он определенно принадлежит не человеку. Он исходит от верзилы у входа.

— Три короля бьют пару тузов, — говорит он.

Фигура, сидящая за столом, встает на ноги и вытягивает свою прикрытую длинным рукавом руку в сторону Сандры. Только сейчас я замечаю, что у него не человеческий палец. Он сделан из того же материала, что и наши фишки.

— Сегодня у нас победитель. Турнир окончен. — Голос верзилы пугает меня до усрачки, но его слова приводят меня в восторг.

Последнее, что я вижу, когда меня выводят из комнаты, это лицо Сандры, искаженное неописуемым ужасом. У нее нет губ. У меня в руках чемодан, полный денег, а голова полна образов, которые я никогда не забуду.

Сейчас почти 6:28, и я уже точно опоздал на работу. Я выбрасываю свою форменную рубашку Трифт-Сак в помойку у бензоколонки, но когда я уже собираюсь уехать, на парковке появляется Чез. Чез — хороший работник, и он обычно не доставляет мне хлопот. Он мне нравится. Наверно, я приглашу Чеза на сегодняшнюю игру. Этот парень ни разу в жизни не играл в покер, но я сказал ему, что ставки невысоки, и что ему не придется платить слишком большой взнос. Он все поймет, только когда придет на игру.

Мне не терпится снова потрогать сукно на том столе. В углу, возле седьмого места, есть фиолетовый полумесяц. От него слегка пахнет сиренью.

© Violent Harvest




О ДЖИМЕ, УБИЙСТВАХ И ВАЖНОСТИ ПДД


Много воды и, наверное, крови утекло с тех самых пор, как я сбежал из Мёрдера. Город, как и прежде, славится законами, придуманными мэром. Мне просто повезло, что я до сих пор дышу и могу наслаждаться компанией с тобой. Законы Мёрдора были просты и жестоки, но ослушаться их означало смерть.

Первый и самый главное закон – лицензия на убийство. Любой житель, достигший двадцатилетия, мог назвать число жертв, которых хотел легально убить. Ему бы за это ничего не было. Ни тюрьмы, ни казни, ни даже скверных осуждающих взглядов.

Я назвал число четырнадцать. В моей голове уже был список тех, кого я убью первыми. Список из девяти имён. Пять я оставил про запас на случай нападения или перепалки в каком-нибудь баре.

Второй закон гласил, что как только тебе исполняется тридцать пять, ты медленно и мучительно умираешь. Дело в том, что в двадцать в тело вживляют препарат, который срабатывает в установленное время, и организм умирает.

Ещё один немаловажный закон утверждал, что ты сам можешь оказаться жертвой, и никакая лицензия на убийство не спасёт. Больше всего поражало хладнокровие. Будь то женщина или слюнявый очкарик, тебя все могли убить.

Убраться из города казалось нереальным, так как он по всему периметру был ограждён забором под высоким напряжением. Крысы за пару секунд плавились на месте. Птицы вообще забыли к нам дорогу.

Кстати, забыл сказать об ещё одном важном законе: убьёшь больше положенного, и на тебя сразу начинается охота. О «преступнике» голосят во все рупоры города. Бывало, я посреди ночи соскакивал от голоса этого долбаного глашатая, чёрт бы его побрал.

Я был водителем фургона, и после того, как мне исполнилось двадцать, за неделю убил тех девятерых, которые насолили в жизни. Одной из них была Кэрол Салливан, рассказавшая всем в школе о том, что мой член, как корнишон. Меня так и звали потом Корнишоном до окончания школы. Естественно, что позже член стал больше, но Кэрол я всё так же ненавидел. Когда я её убивал, то не испытывал ни грамма жалости, несмотря на то, что она предлагала отсосать. Надо было дать ей в рот, а потом убить, но ненависть победила, знаешь ли.

Потом мне приходилось выживать. Наверное понимаешь, почему? Я не выходил из дома месяцами, закупаясь в магазине с запасом. Я не работал от слова «совсем» на протяжении долгого времени.

Позже я убил толстую ворчливую женщину, которая докопалась до продавца со скидкой. Жить ей все равно оставался год от силы. А несколько лет спустя убил ещё трёх человек: соседа, воровавшего газету; какого-то кретина, который мешал мне петь в караоке; девушку за то, что она проехала на красный. В городе, где убить может каждый, совсем не хотелось умирать из-за тупой блондинки, решившей, что правила дорожного движения уже не закон.

У меня оставалось ещё одно убийство по лицензии, но мне надоело. Я решил сбежать из Мёрдора.

План хранился в моей голове давно. Когда-то я посмотрел «Побег из Шоушенка» и пообещал себе выбраться, как Энди Дюфрейн. Смерть от рук какого-то недоумка я не заслуживал, а лишиться жизни в тридцать пять совсем не хотелось.

Я, подобно герою повести Кинга, начал рыть подземный туннель в двадцать два года. На момент побега мне уже исполнилось тридцать. Главной проблемой оставался препарат, который надо было вывести из моего организма любым способом.

Когда я сбежал, то, как мне показалось, никто этого не заметил. Рупор молчал, в газетах обо мне не писали. У меня было в запасе четыре с копейками года на то, чтобы «очиститься».

Оказалось, всё намного проще, чем я думал. Помогло обычное переливание. По всей видимости, вещество с таймером выкачали из меня, залив новую чистую кровь. До этого мне пришлось пройти много обследований, но посторонних веществ в ней не смогли обнаружить.

Я узнал, что этот метод сработал, только в свой тридцать пятый день рождения. Ровно в полночь я дышал, и сердце хоть и билось быстрее, но срать всё так же хотелось. Как говорил мой отец: «Если хочется срать, значит, до смерти ещё как минимум целый рулон туалетной бумаги». Я выжил. Мёрдор остался в прошлом, как и моя личность.

Знаешь, как меня звали до побега? Майкл Роккетли. А сейчас я Джим Хокинс. В детстве я очень любил «Остров сокровищ», поэтому решил обозваться вполне символично, ведь тот мальчик тоже выжил в ужасных пиратских условиях, где каждый мог убить даже за бутылку рома, не говоря о золоте. Знаешь, в пятьдесят шесть ещё вся жизнь впереди. Я так много не видел. Пожалуй, слетаю в Россию на Байкал. Читал, что там очень красиво.

* * *
Джим улыбнулся, взяв бутылку виски. Он открутил крышку и уже хотел налить в бокал ещё сто грамм, как его собеседник высокомерно вымолвил:
– Майкл, Майкл, Майкл. Как же долго я тебя искал, мой друг. У меня была всего лишь одна фотография твоей физиономии, и знаешь, искать тебя оказалось тяжелее, чем собирать пазл из пяти тысяч деталей. Ты не узнаёшь меня?
– Нет, – прищурившись ответил Майкл-Джим, дрожащим голосом. – Ты из Мёрдора?

Собеседник медленно кивнул, не переставая улыбаться.
– Я сын той девушки, которая проехала на красный цвет. Я был тогда в машине на заднем сидении, но ты даже меня не заметил. Пелена ярости, видимо, затуманила твой взгляд, и ничто не останавливало! – собеседник привстал из-за барного стула, убрав руку за спину. – А моя мама просто отвлеклась, потому что её маленький сын хотел перелезть на переднее сидение и не слушал её. Да, Майкл, отчасти, есть и моя вина, но ты — беспощадный убийца и жалкий трус, потому что сбежал от своей судьбы!
– Ты же понимаешь, что у меня была лицензия?
– Да мне глубоко насрать! – выкрикнул парень. – Когда мне исполнилось двадцать, то в лицензию я вписал единицу, потому что знал, куда потрачу свой патрон.

Джим отстранился, подняв руки. В его взгляде плавал страх, а душу разрывало на части от содеянного. Рано или поздно все убийцы Мёрдора умирают. Джиму просто повезло.
– Погоди, – сказал Джим. – А как ты выбрался из города?
– Ты не один умеешь рыть канавы, Майкл, – ухмыльнулся парень. – Когда я понял, что в городе тебя нет, то поклялся, что найду твою задницу во что бы то ни стало.
– Ты же понимаешь, что в Лондоне другие законы, и тебя посадят?
– Плевать. Мне осталось жить недолго.
– Согласен, – кивнул Джим и кинул стакан из-под виски в голову своему врагу.

Парень достал пистолет и выстрелил перед собой, но Джима там уже не было.
– Долбаный старик! Куда ты делся? – крикнул парень, вытирая кровь со лба. В ответ он услышал вой сирены полицейской машины. Оказывается, бармен, вызвал копов ещё когда Джим поднял руки.
– Эй, сынок! – крикнул Джим откуда-то из глубины бара. – Я сильно извиняюсь, что подпортил тебе жизнь, но законы Мёрдора не мной писаны, понимаешь? Я поступил бы так же, как и ты, но прошло много времени, и мир изменился. Я изменился, мать его! Может, забудем?
– Да пошёл ты! – выкрикнул парень и стал стрелять во все стороны, надеясь попасть в свою цель.

Джим прятался за диваном, наблюдая, как на пол падают осколки стекла. При каждом выстреле сердце старика сжималось. Обмануть Мёрдор и умереть из-за сопляка было бы несправедливо. Парень перестал стрелять, и Джим слушал, как тот едва слышно стучит каблуками, почти бесшумно передвигаясь по бару в его поисках.
– Майкл? – звал парень, насвистывая себе под нос. – Может, хватит прятаться, как жалкий трус?

За окном остановились полицейские машины. Джим выдохнул с облегчением. Оставалось молиться, чтобы копы опередили парня. Стук каблуков, тем временем, стало слышно ещё лучше. Вот-вот, и ствол пистолета окажется перед глазами Джима. Он закрыл глаза.
– Вот ты где, – сказал парень, глядя на старика сверху. Джим медленно поднял голову. На него смотрели глаза ярости и чёрное дуло.

Прозвучал выстрел. Двери бара вышибли. Джим лёг на пол.
– Брось оружие! – выкрикнул полицейский.
– Да пошли вы! – ответил парень, не обращая внимание на рану в плече. Он нажал на курок, и пуля угодила копу в грудь. Два напарника тут же его подстраховали, высадив, наверное, половину обоймы каждый в молодого преступника. И тот умер.

Джим встал с пола, отряхивая брюки и широко улыбаясь. Коп спросил:
– Вы целы, сэр?
– Да, всё отлично, спасибо вам, – ответил Джим, глядя на труп парня из Мёрдора. Старика даже передёрнуло: давно он не видел мертвецов. Он пробормотал,: – Надо умыться и домой.

Позже Джим поклялся себе, что больше никогда и ни с кем не заговорит о Мёрдоре. Он взял билеты в Россию — до Москвы, а оттуда — на Байкал. Впереди ещё много нового и, как кто-то сказал: «Все люди умрут. Где-то. Когда-то. У них свои причины жить. У них свои причины умирать».

Алексей Го-Шин-Тан





NON PERFECTO


Элька пережила первую Чистку, потому что комиссия инвалидом её не признала. Родители тогда здорово расстроились, а Элька, наоборот, обрадовалась.
Прихрамывая, она топала рядом со мной и тараторила без умолку:
— Представляешь, наконец-то я могу покупать полноценные билеты и не испытывать этот грёбанный стыд, когда очередной контролёр изучает мою справку! Но ведь реально же я не тяну на инвалида, верно?

Подруга повернулась ко мне с улыбкой на лице, глазищи сияли двумя солнышками, и нужно было тщательно приглядеться, чтобы заметить, что один глаз мутноват. Он практически не видел, но второй глаз справлялся с работой, поэтому основанием для инвалидности это тоже не являлось.

Я, улыбнувшись, согласно кивнул, и Элька, отзеркалив мою улыбку, зажмурилась от удовольствия:
— Ты, Дэн, просто не представляешь, как же это мучительно: бесконечные обследования и врачи, и нужно притворяться, что всё болит сильнее, чем на самом деле, чтоб эту справку продлили ещё на год! И мама тычет потом эту справку везде — в музее, в поезде, чуть ли не в магазине… А ведь моя нога всего на несколько сантиметров короче! И рука почти здорова. Наконец-то, всё кончилось! Теперь я — официально полноценный член общества! Круто же, Дэн, да?
Я снова кивнул, и она рассмеялась.

Однако радость Эльки скоро сошла на нет. Оказалось, что привычные лекарства выдавались только по рецепту, который неинвалидам или «недоинвалидам», по горькому замечанию Эльки, не полагался.
Но хуже всего, что долгожданная операция по удлинению костей ноги, в очереди на которую моя подруга стояла годами, тоже была отменена.
Помню, как впервые увидел фотки этого жуткого аппарата Илизарова — я аж содрогнулся, а Элька рассмеялась над моей реакцией и начала подробно рассказывать, какие спицы куда вставляются и как это должно ей помочь.
— Понимаешь, — объясняла мне она, — в конце концов, мои ноги будут одинаковой длины. Возможно, я даже смогу покупать обувь в обычном магазине и выброшу, наконец, эти уродливые ортопедические ботинки!
Элька мечтательно прищурилась:
— Может, даже туфли на каблуках смогу носить, а не только сидеть в них на фото!
Она захихикала, немного смущённо, а я промолчал.

Мы оба понимали, что даже при успехе операции, это всё равно останется мечтой — парализованные мышцы так просто не заработают и не нарастут.
Да, в её случае ДЦП действительно обошёлся «малой кровью». Но с отменой инвалидности Элька потеряла те немногие привилегии, которые облегчали ей и её семье жизнь.
А взамен она не получила ничего.

На работу её по-прежнему брать не спешили. Пусть и хромала она не сильно, но, видимо, работодателей это по-прежнему смущало.
С самого детства Элька отличалась повышенным оптимизмом, возможно, это был один из механизмов самозащиты, кто знает, главное, что это помогало ей держаться на плаву.
Но тут даже она начала сникать.

Идя рядом со мной, она периодически спотыкалась, и я привычно поддерживал её, а она смотрела куда угодно, но только не под ноги, и говорила, медленно растягивая слова:
— Папа говорит, что это всё очередные сокращения бюджета. Война дорого обошлась нам, и инвалидов стало слишком много, поэтому было решено сократить их количество.
Вдруг Элька резко рассмеялась:
— Хорошо, что они решили сокращать инвалидов документально, а не физически, да, Дэн?

Спустя год произошла смена власти. Новый народный лидер объявил, что «мы должны быть очищены от шелухи и изъянов, чтобы явить миру идеальное здоровое общество». Тогда ещё мало кто понимал, к чему это приведёт.
А потом начались Чистки.

Всё началось с казалось бы безобидных обязательных медосмотров для всего населения с выдачей qr-кодов и присвоением "степеней здоровья". Народ ворчал, но не возмущался, так как за это платили символические, но живые деньги.
Потом тех, кто был определён как "четвёртая группа" начали свозить в "центры здоровья". Чтобы подлечить, ага.
А когда правда начала просачиваться наружу, было уже поздно.

Я потерял Элькин след после третьей Чистки, когда "чёрные медики", прозванные так в народе, разыскивали "недобитков" — частично нездоровых людей, с частичным ограничением физических возможностей. К таким относились даже люди с лёгким косоглазием, как у меня.
Я тогда уже как полгода прятался в трущобах вместе с начинающим оформляться в более-менее стройные ряды Сопротивлением. Помню, как ночью я прокрался к дому Элькиной семьи, чтобы вывезти их, но там було пусто.
Я опоздал.

Теперь, спустя много лет, никто уже точно не вспомнит, когда именно киборги набрали силу. Эта квинтэссенция человека и технологий, сначала воспринятая Сопротивлением в качестве союзника, медленно, но верно набирала число, благодаря подпольным лабораториям и преимуществам, которые давало модифицированное тело.
Власти объявили киборгов "монстрами, недостойными звания человека" и уничтожали их безжалостно. Но, видимо, недостаточно быстро.
Скоро эта третья сила окрепла достаточно, чтобы в ожесточённых сражениях произвести очередную революцию.
И, когда мы подумали, что всё плохое, наконец, позади, киборги объявили себя "новым человечеством". А старому, стало быть, пришёл конец.

В этом подвале было темно, но я узнал Эльку не сразу не поэтому. Она стала выше и перестала хромать, половина лица блестела металлически, левый глаз горел красным огоньком.
— Т-ты? — мой голос звучал хрипло из-за повреждённого горла.
То, что раньше было Элькой, рассмеялось — и, чёрт возьми, её смех остался точно таким же, как раньше.
— Наконец-то я нашла тебя, Дэн! Теперь тебя апгрейдят, и мы снова будем вместе!
Она даже не сомневалась в своих словах.
Мой отказ искренне удивил её.
— Но почему, Дэн? Почему ты отказываешься? Согласно медицинскому сканеру, перелом твоей левой ноги так и не сросся до конца, да и пальцы на руке сами не отрастут!
Элька, эта новая Элька, совсем не понимала меня. В её полуметаллической голове не укладывался тот факт, что можно дорожить таким неидеальным человеческим телом.
— Посмотри на меня, Дэн! — она кружилась вокруг своей оси. — Разве это тело не совершенно? Смотри, как я теперь могу!
Легко проделав пару балетных па, она присела напротив меня. Заглянула в глаза.
Облизав губы, я прошептал:
— А я ведь искал тебя. Думал, что ты погибла. Рад, что это не так.
Элька улыбнулась:
— Присоединяйся к нам, Дэн.
Я смотрел на неё, на карий и красный глаза, на лицо, разделённое пополам, словно половинки луны, и не знал, как объяснить этому одновременно родному и чужому существу, что я не могу стать такой, как она. Просто не могу.
Я закрыл глаза и медленно покачал головой.
— Но почему, Дэн? — в её голосе сплелись удивление и злость. — Ты же знаешь, что при недобровольной модификации личность непоправимо меняется. Ты же не будешь прежним, Дэн! Ты даже, возможно, не узнаешь меня!

Я усмехнулся, не открывая глаз. Никто из нас уже не будет прежним. Никогда, Элька.

Евгения Фатыхова




КОШКА МЕНЯ РАНЬШЕ


не то чтобы не любила. Просто игнорировала. Лет десять.
Я ей отвечала взаимностью.
Так мы и жили в одной квартире, не замечая друг друга, иногда пересекаясь на кухне.
Изредко я ловила на себе ее равнодушный и презрительный взгляд и понимала, что в ее системе ценностей меня даже нет или являюсь совершенно лишним звеном.
Не кормлю, горшок не убираю. В ответ она не позволяла себя гладить и никогда не мурлыкала. Нет, даже не кусалась при попытке прикоснуться к ней. Просто брезгливо отклонялась и убегала.
Летом она захандрила. Перестала есть и орать. Забивалась в шкафы и спала. Шерсть клочьями висела на ней. Глаза помутнели. Стало понятно, что кошка собралась подыхать.
Повезли в ветеринарку.
Рак. Всех шести сисек и еще там чего-то.
"Хотите, можем попытаться ее спасти? Гарантии никакой. Три операции и химия."
Озвучили примерный ценик. Я вздрогнула. Охренела. Посмотрела кошке в глаза... и решила, что не буду ее спасать. В моей системе ценностей она являлась не настолько важным звеном.
Пришла домой. Рассказала ситуацию. Озвучила сколько стоит ее спасение, без гарантии такового. Сказала что я против... Это очень дорого.
Ночью меня разбудила младшая дочь. Огромные глаза, полные слез. "Ма, я не буду себе ничего просить, не надо мне одежду покупать, Ма. И давай мой планшет графический продадим. Ма. И на завтраки в школу мне не надо. Ма. Я свои рисунки попробую продавать, рисовать на заказ. Ма. Не надо мне подарок и отмечать день рождения. Ма. Но давай кошке сделаем операцию. Ма..."
В ее системе жизненных ценностей кошка была ... где то рядом со мной. Не хочу даже думать до или после меня.
"Ты понимаешь, что она может не выдержать операцию? Она в очень плохом состоянии. Но заплатить нам все равно придется."
Дочь молчала и кивала. Слезы по щекам.
"Мы будем ее лечить, я оплачу" - сказал муж и утром отвез кошку в клинику.
На другой день я поехала ее забирать.
И так повторялось четыре раза. Он отвозит, я забираю.
С каждый разом мутная пелена на ее глазах становилась все меньше. Перемотанная в бандаж, с перемазанным пузом и двумя страшными швами по всему пузу, она где-то находила силы чтобы сопротивляться когда ее пихали дома в переноску.
Когда я забирала ее третий раз, она услышав мой голос еще в коридоре стала орать. А когда ее вынесли, то буквально бросилась мне на грудь. Вцепившись когтями в пальто. Я так и не смогла ее отодрать, чтобы посадить в переноску. Привязала платком к себе, так и поехали.
Ехала аккуратно за рулем, с трясущейся кошкой на груди. От которой осталась половина кошки.
И глаза. На меня смотрели ее, полные любви и благодарности глаза.
Она все выдержала. Не смотря на все прогнозы оклемалась. Отрастила щеки и жопу в два раза больше чем были до. И внезапно полюбила меня. Нет, ластиться не стала. Но гладить позволила, а иногда я просыпалась от ее тепла и тракторного мурчания рядом.
- Дурочка, я тебя лечить не хотела, - говорю ей, отпихивая, - я не достойна твоей любви точно.
- Но ты меня там не оставила, - отвечает она смотря на меня своими глазищами.

Галя Антонец

01. СУКНО
02. ДЖИМЕ, УБИЙСТВАХ И ВАЖНОСТИ ПДД
03. NON PERFECTO
04. КОШКА МЕНЯ РАНЬШЕ


БУДНИ ВЕТЕРИНАРНОГО ВРАЧА
(про смерть)

В последнее время всё больше поступает безнадёжных и неизлечимых, — череда смертей и усыплений изрядно действует мне на нервы.
Ловлю себя на том, что глупо улыбаюсь, когда приносят «просто показать» какого-нибудь котёнка или щенка, чтобы проконсультироваться по поводу кормления и содержания. Первые три минуты просто наслаждаюсь его присутствием, копошась пальцами в шерсти, нежно тиская и вынуждая себя говорить взрослым, профессиональным голосом. Тогда как хочется по-детски дурачиться.

«Ути-пути, мой малы-ы-ыф! — внутренний голос отрывается за меня по полной. — А кто у нас тут такой мыфонок-малыфонок? Друфок-пирофок? Чьи тут лапки-царапки? Чей носик-курносик? Глазики-алмазики! Кто мой сладкий пирожок?»

— Эй! — Аля возвращает меня в реальность.
Сказочное видение тает в воздухе, оставляя дикую боль в шее и необходимость операции по удалению матки у беременной кошки. Как это называется… Аборт на поздней стадии плюс овариогистерэктомия.
«Убийство трёх котят — более корректное название», — ядовито подсказывает мне внутренний голос, прекратив говорить умильно.

Кошка из приюта, но, несмотря на это, она необыкновенно красивая — черепаховой окраски, — а подшёрсток пёстрый, бело-серый, пушистый. Я стою анестезиологом, и на глаза наворачиваются слёзы. Эпидура, само собой, сделана, но помимо этого я ушатываю кошку так, чтобы у котят не было даже шанса начать дышать. Внутриутробное усыпление котят. Потому что я ненавижу, когда отрезанная матка шевелится в тазике.

…Моя надежда, что хотя бы вечер обойдётся без усыплений, бесследно тает, — под конец смены приносят усыплять собаку.
В кабинет заходят мужчина и женщина. За ними, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, послушно плетётся рыжая такса. Поводок в руках у мужчины. Он же подхватывает собаку под передние лапы и грузно водружает её на стол. Такса садится и с любопытством смотрит на окружающее. Зачем они здесь — она не понимает.
Зовут Лейла.

— С чем пришли? — спрашиваю я, хотя Аля уже узнала, с чем они, и сказала об этом мне. Но мне важно услышать их интонацию.
— Усыпить собаку, — мужчина краток, и никаких эмоций в его голосе нет.
В таких случаях я принимаю решение ещё и глядя на хозяев. Если человек явно расстроен — плачет, у него дрожит голос, он почти не разговаривает, — то чаще всего случай действительно безнадёжный, что подтверждается анализами и осмотром. Таких я не «пытаю». Если собака безнадежно больна и при этом горячо любима — это узнаваемо с первых слов. Часто даже мужчины плачут, не могут спокойно продиктовать адрес и телефон — голос срывается. Этот говорит спокойно.

— Усыпить? А что с ней? — спрашиваю его.
Мужчина начинает перечислять неудобства, связанные с собакой. Первым пунктом, который меня всегда коробит, значится старость. Затем он говорит про опухоли и слабость задних лап. Опухоли находятся на молочных железах: одна очень большая, другая поменьше. Собака не их, а мамы, и носить её по лестнице мама уже не может, потому что у неё тоже старость.
Собака полна оптимизма, несмотря на все аргументы. Я представляю себе, как говорю «нет», и они возвращают её туда, где она не нужна.

— Шаркает по земле этими опухолями, — мужчина старательно пытается подобрать весомые аргументы.
— Ну, есть специальные комбинезоны и попоны.
Он начинает злиться. Женщина, стоящая рядом, выражает недовольство молча, но оно очевидно и так.
Попоны? Мне больше нечего им предложить. Собака с такими опухолями долго не проживёт, даже если её прооперировать. Сама она не паникует, потому что не понимает, что происходит.

— Мама согласна? — спрашиваю я после длительной паузы.
— Конечно, — быстро отвечает мужчина и мотает головой, поддакивая себе.
После долгой внутренней борьбы, в которой побеждает согласие на усыпление, спрашиваю опять:
— Заберёте её? — это вопрос про то, оформлять ли кремацию или они похоронят собаку сами.
Мужчина с облегчением говорит:
— Нет, оставим.

Он торопится — видно, боится, что передумаю. Не зря боится.
Прошу взвесить собаку, и мужчина послушно ставит её на весы. Тринадцать килограммов. Считаю, во сколько обойдётся процедура. Облегчение умирания. Эутаназия. Убийство.
Мужчина подписывает бумаги. Оставляет деньги. Снимает с Лейлы ошейник и поводок.
— Мы пойдём? — взволнованно спрашивает он.
— Идите, — глухо отвечаю я.
Они уходят, торопливо захлопнув дверь за собой, — мужчина уносит ошейник и поводок. Что тоже редкость.
Лейла недоумённо встаёт, и некоторое время мы с ней смотрим на дверную ручку. Ничего не происходит. Спускаю собаку на пол.

Пока идут экстренные пациенты можно не торопиться. Смерть — она такая смерть. Наступит, как только пройдёт вся остальная очередь.
Лейла шлёпает по полу, с интересом обнюхивает всё, знакомится. Обычно я запрещаю собакам гулять по клинике — мало ли что подцепят, — но Лейле сейчас можно всё. Она исследует коридор, шаркая лапами и подметая опухолями пол, и направляется прямиком к двери, за которой скрылись мужчина и женщина. Дверь закрыта. Собака молча ложится рядом. Молодец, Лейла.

Ещё час я принимаю пациентов. Наконец, заходит женщина с кошкой — после неё никого нет. Она просит сделать жаропонижающий укол, без обследования. Я не спорю. Даю ей журнал, где прошу дать расписку о снятии с нас ответственности: «От обследования отказываюсь. Подпись».
— Ой, это кто у вас? — спрашивает она про Лейлу, попутно расписываясь.
— Собака на усыпление, — отвечаю ей честно.
— Жалко собаку, — проявляет участие женщина.
— Да, — соглашаюсь с ней. — Это неизлечимо, но она могла бы ещё пожить. Рановато они пришли.
— А когда вы её усыпите? — спрашивает женщина.
— Вы уйдёте, и усыпим, — отвечаю я.

Она тут же выдаёт варианты, как можно пристроить собаку. Я молча выслушиваю её и в конце говорю:
— Вот деньги за усыпление. Вот собака. Забирайте.
Возможно, это и незаконно, ну да и пофиг.
Женщина говорит, что у неё дома три собаки и восемь кошек.
— Да, действительно, и так многовато, — оправдываю её.
Молча она уходит.

Я забрала бы Лейлу себе, на доживание, но арендатор квартиры с его условиями, в числе которых озвучен запрет на гостей и животных, диктует иные правила. Вылечу, как пробка из бутылки первее собаки, даже глазом моргнуть не успею…
Никому не нужная собака. Как я тебя понимаю, Лейла…

Она лежит на полу, просунув нос в щель под дверью. Ошейника нет, и это придаёт ей бездомный вид. Она слегка удивлена, но не скулит. Просто пытается протиснуться в дверь, когда та открывается. Каждый раз я оттесняю её назад за плечи, и она ложится, ждёт дальше. Молча, не пытаясь укусить или убежать. Удивлённая, что её, должно быть, забыли, но сейчас вспомнят и непременно вернутся.

Укол внутримышечно Лейла переносит, даже не дёрнувшись. Проходит десять минут, в течение которых собака обмякает, впадая в сонное состояние. Вместе с Алей поднимаем её на стол.
У такс с венами просто беда. Брею шерсть на дряблой собачьей коже и, когда проступает вена, колю. Прости меня, Лейла.
Ввожу препараты. Лейла уходит навсегда. Проверяю слизистые — попутно вижу, что зубы чистые, практически без зубного камня: редко такое увидишь у старой таксы. Ждём десять минут, слушаю тишину в районе сердца. Пакуем Лейлу в чёрный плотный пакет. Вытираю стол, снимаю перчатки. Всё.

Остаток вечера я лежу шеей в подушке, мыча при виде админа. Мне больно физически и эмоционально. Я ненавижу себя и свою работу. С кем мы сражаемся? Против кого?

Ольга Овчинникова




И О ПОГОДЕ

– Мир тебе, – ласково сказал Ангел, присаживаясь рядом с Котом на толстую ветку и стряхивая с неё снег.
– Привет, – Кот приоткрыл зелёный глаз, лениво оглядел Ангела и отвернулся.
Ангел спрятал под крыльями босые ноги и посмотрел вниз. Под ними лежал белый двор, полный смеха, визга, летающих снежков и скрипа шагов.
– Высоко ты забрался, – сказал Ангел, оценивая расстояние до земли.
– Зато сюда даже Сашкин снежок не долетит.
Ангел понимающе кивнул и подобрал опущенные крылья. Помолчали.
– А ты что, за моей старушкой явился? – не поворачивая головы, спросил Кот. Голос его был такой же ленивый, но Ангел сразу увидел, как сгустилась вокруг него боль и тревога.
– Нет, я ни за кем.
– А! – Облачко тревоги поредело. – Она каждый день говорит, что скоро Ангел её заберёт, - счёл нужным объяснить Кот. – Видно, другой прилетит…
Опять помолчали. Но, видимо, Кота всё же беспокоило присутствие Ангела, и он как можно равнодушнее спросил:
– А ты сюда зачем?
– Да так, отдохнуть присел. Парнишку одного в вашем городе от него же самого спасал. Ох, и трудная это работа! Теперь домой лечу.
– Так ты, это… и от болезни можешь?
– Смотря какая болезнь. Но многое могу. Хранитель я.
– Так чего же ты тут расселся?! – взревел вдруг Кот. – А ну пошли! И он рыжим вихрем слетел на землю.
Ангел тихо приземлился рядом.
Старушка была такая худенькая, что Ангел не сразу разглядел её среди белых подушек. Глаза старушки были закрыты, а грудь ходила ходуном, заполняя всю комнату хрипом, свистом и всхлипами. Ангел наклонился над нею, положил на грудь белые крылья и стал что-то шептать – ласково и тихо. Пока он так стоял, Кот подбросил в печку дров, подвинул на плиту остывший чайник и поставил большую кружку с молоком, сыпанув в неё какой-то травы – готовил питьё для хозяйки.
Когда Ангел разогнулся, дыхание старушки было ровным и тихим, впалые щёки порозовели.
– Пусть поспит, – сказал он Коту. – Ослабла она сильно.
Кот отвернулся и быстро вытер глаза. Старушка спала, а Кот и Ангел пили чай, и Кот всё подливал в свой чай сливки, а Ангел улыбался, глядя на него.
– Я, наверное, останусь пока у вас, - сказал он, размешивая мёд, - Пока Михайловна не встанет.
– А ты откуда знаешь, что она Михайловна?
– Я же Ангел. Я и то знаю, что тебя Чарликом зовут.
– Значит, вроде познакомились, – хмыкнул Кот. – А тебя как величать?
– А у нас имён нет. Просто Ангел. Кот молча подвинул ему сливки и прихлебнул из кружки. Тикали над столом ходики, трещали в печке дрова, за окном усиливался ветер.
– Вот ты спрашивал, зачем я высоко залез, – усмехнулся вдруг Кот. – Выходит, тебя ждал. – И задумчиво добавил, прислушиваясь к ветру: – Носки тебе связать надо. Что ж ты босиком-то по снегу?..
/Людмила Соснина/
Art Amplife




КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ — ЭТО ОТДЕЛЬНЫЙ ВИД ИСКУССТВА!

Вот пишет, скажем, человек в своем профиле просьбу помочь найти собачку.
Потерялась, уже все парки в округе прочесали, нигде нет.

И тут в комментарии заходит Руслан Горижопа и пишет:

«В телефон, небось, втыкали на прогулке, да? Таким собаку вообще нельзя! А где адресник? Как без адресника можно на улицу? А чип? Что же вы за люди такие! Собака от вас по собственной инициативе и свалила за поиском лучшей жизни. Ищите ее в аэропорту на стойке регистрации, она уже чекается на ближайший рейс, утырки! Слава Богу, животное спаслось».

Или девушка танцует.
Обычная девушка, чуть объемнее свежепосаженного кипариса.

И тут приходит Оксана Дамлеща и говорит:

«Вы думаете на ваши телеса смотреть кому-то приятно? Сначала похудейте, а потом дышите! Женщина — цветочек, грация, весна! А вы… Постыдились бы… Кстати, где юбку брали?»

Или говорит парень, что у собаки кожная аллергия. Просит посоветовать лекарство.

В коменты приходит Василий **** и пишет:

«Вы на собаке бабки в Инстаграме зарабатываете, а здоровье ее запустили? Блогеры сраные, валите на завод работать, развелось вас. Отобрать животное, а вас на виселицу! Нет, все-таки на завод. А потом уже на виселицу!»

Или пишет женщина: «Вот рецепт пирога. Получилось вкусно, поэтому делюсь».

Реакция от Ирины Учужизни незамедлительна:

«Где я, по-вашему, должна взять манговый джем? Вы бы постыдились. А ну давай рецепт пирожного с отечественной абрикосой и чуточкой сахара. Советует она мне тут. Может еще будем оливье с финской олениной делать, Джейми Оливер ущербный?!»

Или пишет мальчик: «Всем добра».
А ему:
«Говна».

Выйдешь на улицу, там солнце и голуби.
Зайдешь в интернет — а голубю уже прилетело. Нехер было курлыкать.
Искусство, точно говорю.

© Евгения Плихина
https://www.inpearls.ru/author/60692





ДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОР

; Добрый день! ; поздоровалась милая молодая девушка, усаживаясь на переднее пассажирское место в такси. ; Меня Марина зовут, а вас? ; обратилась она к водителю.

Тот улыбнулся и молча постучал пальцем по приклеенной на панель бумажке, где было написано: «Здравствуйте, меня зовут Митя, я немой». После этого он завёл двигатель и начал движение.

; Ой, простите, ради бога, ; залепетала Марина, ; я не заметила. А что, совсем немой? ; решила она уточнить.

Митя кивнул в ответ.

; Я просто привыкла знакомиться с людьми, мне так спокойней. Когда представишься, о погоде поговоришь, вроде как и не чужие уже, а значит, меньше шансов стать жертвой маньяка. Вы ведь не маньяк? ; спросила она на всякий случай.

Митя улыбнулся и кивнул головой.

; Совсем не маньяк? ; снова решила уточнить девушка.

Митя снова кивнул.

; Ну, слава богу. Я просто недавно замужем была, жуткая история, сейчас я вам расскажу.

Она болтала и болтала без умолку, а водитель молча ехал, наслаждаясь этим монологом. Судя по навигатору, в пути им предстояло провести вместе сорок минут.

Таксист мог разговаривать, просто не хотел из-за проблем с наследственным даром. Мать Мити ушла из семьи после его рождения. Она обладала поистине сильным голосом и благодаря ему была примадонной в оперном театре мирового класса. Всю жизнь эта женщина провела на гастролях, сотрясая театры и стадионы своей акустической мощью. Громче неё был лишь отец Мити, работающий на железнодорожном вокзале дежурным. Он объявлял о прибытии поездов без помощи микрофона — такой вот сильный был у него голос.

Эти двое не могли быть вместе. Любая их ссора, образно говоря, могла стать причиной схода лавин на континенте, а ругались они часто.

Митя рос обиженным на весь мир шептуном. Врачи шутили, что его голосовыми связками можно сцеплять корабли в море, а лёгкими — надувать дирижабли. А ещё Митя курил с восьми лет. Всё это вкупе дало Мите такой голос, от которого черти в аду раскаивались.

Стоило Мите удариться мизинцем об угол кровати, как соседи вызывали национальную гвардию. Ни один коллектив не принимал Митю. Людям казалось, что он — неуравновешенный псих, который только и делает, что орёт, в то время как он просто не мог разговаривать тише.

Пару раз он пробовал устроиться на удаленную работу, но ни одно собеседование онлайн так и не состоялось. Митя начинал говорить, и работодатель отключался, сетуя на помехи, а потом присылал счет за испорченные динамики.

; А вы женаты? ; спросила Марина после того, как рассказала свою трагическую историю в двух актах.

Митя замотал головой.

; Совсем? ; уточнила Марина.

Мите казалось, что он чего-то не понимает: видимо у этой девушки всё в жизни могло быть «наполовину». Но он кивнул.

Мите нравилось работать в такси. Только тут люди охотно болтали с ним, особенно, увидев наклейку. Многим нравилось, что он им ничего не может ответить: это их раскрепощало, давало волю говорить о себе и делиться своими взглядами без осуждения со стороны собеседника. А Митя просто был рад, что с ним разговаривают.

Но не сегодня. Наговорившись о себе, Марина набросилась с расспросами.

; А вы таксист от таксопарка или частный? ; не унималась пассажирка.

Митя кивнул.

— Значит, частный, ; сделала вывод Марина. ; А у вас ставка почасовая или сдельная?

Митя снова кивнул.

; Почасовая — это плохо, ; сказала девушка. ; Так денег не заработаешь. Я как-то работала на почасовой — никакой мотивации.

Митя плохо улавливал логику девушки, поэтому просто эмоционально вздохнул в ответ. Марина помолчала немного, посмотрела в окно, на ногти, на время в телефоне, а потом снова открыла рот:

; А если навигатор сломается, как вы будете ехать в незнакомой местности?

Тут Митя не знал, как ответить кивком, поэтому просто пожал плечами.

; Очень плохо, что не знаете. А так как вы немой, то и дорогу спросить не сможете. А что же тогда делать пассажиру?

Митя снова пожал плечами. Этот разговор начинал его жутко раздражать. Хотелось попросить пассажирку замолчать или хотя бы быстро ответить на все её дурацкие вопросы, но, если он откроет рот, его тут же выпрут с работы.

Марина не унималась.

; Мне вот всегда была интересно, чем автомат лучше механики. У вас, я вижу, автомат, потому что рука тянется автоматически, вы даже не смотрите, ; рассуждала болтливая девушка. ; Вы азбуку Морзе знаете? ; она постучала костяшками пальцев по пластику. — Может, на ней расскажете о принципах работы коробки передач?

Мите хотелось плакать. Он бы с радостью включил радио, но его в машине не было. Таксист сам снял магнитолу, чтобы люди от скуки начинали свои монологи. Теперь он ненавидел себя за это.

; Я пробовала по видео изучать, могу составить несколько простых предложений.

После этих слов Марина начала выстукивать своё сообщение, периодически сбиваясь и начиная заново и прося не обращать внимание на пунктуацию.

; Ну, что скажете? ; посмотрела она в конце с надеждой на своего собеседника.

Митя коротко и раздраженно постучал по пластику, словно в дверь.

; Да вы хам! ; не выдержала Марина. ; Я не такая, как вы только что сказали!

Митя уже не мог сдерживаться, ему так хотелось сказать этой ненормальной пару «ласковых», но хватило бы и одного простого «Пожалуйста, прекратите» в его исполнении.

Свернув на конечную прямую, Митя ударил по газам. Но тут пришлось резко остановиться. Дорога была перекрыта. Десятки зевак стояли на проезжей части и тротуаре, глядя куда-то вверх. Тут же были скорая, полиция и МЧС.

; Как думаете, что там случилось? ; испуганно посмотрела Марина на таксиста.

Митя еле слышно заскулил и вышел из салона.

На краю крыши шестнадцатиэтажного дома стоял мужчина, который держался за антенну оператора сотовой связи и явно собирался прыгать.

Марина за считанные секунды выяснила всю информацию и передала её Мите:

; Суицидник это. Прыгнуть хочет. Его жену сбила машина час назад, и его ошибочно уведомили, что она умерла, ; делилась информацией с таксистом Марина. ; Выход на крышу он заблокировал, мобильный выбросил, а соседей на всех верхних этажах нет дома. Психолог с ним пытается через громкоговоритель общаться.

Словно в подтверждение этих слов из рупора раздался голос психолога:

— Вам не нужно этого делать! Ваша жена жива! Она без сознания, но жива!

; Бесполезно, ветер относит голос в сторону, ; сказал специалист полицейским.

; Что же делать? Что же делать? Вот кошмар, ; нервничала Марина, бегая вокруг Мити.

Тяжело вздохнув, таксист подошел к полицейским и вежливо сказал:

; Дайте я попробую с ним поговорить.

Сначала Митю хотели огреть дубинкой, так сильно он напугал всех присутствующих своим страшным гласом, но на его защиту встала Марина, закрыв собой:

— Не смейте бить инвалида! Он немой! ; закричала девушка и, воспользовавшись замешательством стражей порядка, выхватила у них мегафон.

; Вот, Дмитрий, возьмите. Спасите его! ; всучила она мегафон таксисту.

Митя нажал на кнопку рупора, открыл рот и во весь голос закричал. Ветер умолк. Умолкло всё вокруг: люди, сирены, лающие собаки. Стая птиц, пролетающих в небе, сменила курс. Сообщение было услышано в нескольких районах города, а когда Митя в конце добавил: «Тебе ещё рано умирать!», многие болевшие в этот момент люди, испугавшись, пошли на поправку. И совсем неважно, чем они болели.

Самоубийство отменилось. Митю попросили завтра приехать в дом культуры для вручения медали, а заодно дать интервью телевидению. Но он, естественно, не сделал этого по понятным причинам.

; Слушайте! Вы — настоящий герой! ; восторженно кричала Марина усевшись в машину. ; Я слышала, что у немых в экстренной ситуации прорезается голос! Это просто чудо.

Митя снова тяжело вздохнул. Кажется, Марину совсем не пугал его страшный голос, но он так от неё устал, что готов был в самом деле стать тем, кем прикидывался. Слава богу, что ему оставалось проехать всего каких-то пятьсот метров — и эта поездка, и этот день наконец закончатся.

Он пристегнулся, завёл машину и только хотело было включить передачу, как услышал:

; Ой, я, кажется, дома кошелёк забыла, надо вернуться. Ну ничего, не переживайте, я заплачу как положено! К тому же у нас с вами теперь будет время узнать друг друга получше, вы ведь теперь говорящий. Ну что вы стоите? Разворачивайтесь скорее, поехали-поехали, у меня к вам столько вопросов.

Александр Райн
https://m.vk.com/alexrasskaz?from=post




МНЕ СКАЗОЧНО ПОВЕЗЛО С МУЖЕМ

Я-то вон, как за Петра Федоровича вышла, так и все - осмыслила свою женскую суть. Почувствовала до самого ее донышка. Ранее-то в иных условиях жила - с утра до ночи на комбинате все котлеты крутила - губила единственную свою юность. А потом брак законный - и баста тем котлетам. Живу теперь счастливейшей из женщин.

Встаю всегда не по будильнику. Хоть будний день, а хоть и выходной. Встану себе да и потянусь всеми членами сладко. Где-то аж хрустнет. В окно погляжу чуток - коли солнце, то и улыбнусь ему светлой улыбкой. А коли тетки на комбинат бегут, так и хохочу-заливаюсь. Поглазею-поглазею… Да и снова лягу на одр свой - еще поваляться бы мне, еще бы понежиться. И потягушки всякие такие организмом выделываю - будто я кошка какая избалованная. Потом, конечно, объятий супружеских хочется. Нежности там всякой законной.

Петр Федорович котом при мне тогда крутится - хвост пушит.

Опосля нежностей непременно затребую, чтобы лампочку супруг вкрутил срочно или молотком по гвоздю шарахнул. Душа просит.

Обычное это такое семейное счастье: субботний день и благость везде.

А бывает, конечно, что и покапризничаю. Не без этого! Если, допустим, Петр Федорович ненароком носки свои под одр закатали или пахнут табаком. Или вот на рыбалку собираются в выходной. Могу позволить тогда и показать характер. Пете своему тогда так и заявляю:

- Мы, - заявляю я, - женщины которые, очень уж нежные. Нам все болезненно. Все ранит и саднит. И рыбалка ранит. Маловато, получается, внимания семье ты, Петр Федорович, уделяешь. Неужто рыба та дороже родной жены? Так вот, говорю, семьи нормальные и рушатся.

Петя морщится - и за колено меня виновато трогает. А я, конечно, ерихонюсь вся:

- А иногда, - ерихонюсь, - излишне много того внимания - навязчивое оно и первобытное. Будто дикарь ты, а не мужчина с высшим техническим. В такие моменты голова моя срочно побаливать начинает. Вот прямо от затылка в висок молния долбит. На дикарские твои поползновения такая интересная реакция.И сейчас молния долбит. Пожалуй, даже это и мигрень.

Петр Федорович тогда руку с колена убирает и меня к груди крепко жмет - клянется внимания отныне уделять только правильно. А я не даюсь, из объятий вырываюсь, реву. Могу и тарелку швырнуть. Тут уж супруг, само собой, на колени рушится - просит простить его ради нашей любви.

- Ради тебя - бормочет, - Мотя, я дикаря из себя выдавлю по капле. И рыбалка та мне никуда не упиралась. Лучше с тобой дома посижу. И нет мне краше времяпрепровождения.

А я и не против простить-то! Но в голове обидное все вертится. То вон как мне давеча рыбу стухлую в продмаге подсунули. Или же вон что ручная моська моя по кличке Гертруда кашляет натужно. Небось, недолго ей осталось кашлять. Или вот еще - дочь наша Верка вновь из школы оценки в виде двоек носит охапками. И погода на улице - дрянь. И люди все больше злые и завистливые пошли.

- Устрани, - кричу ему тогда, - устрани меня от решения головоломок! Будь же мне каменной стеной! Мне и по физиологии положено более к душе прислушиваться. И совершать лишь те поступки, к которым бессмертная душа моя склоняется! Уют создавать и мир красотой спасать. Искусство еще какое-нибудь лепить. А ты вон какой: дикарь первобытный!

И запираюсь в ванной - рыдаю там всласть.

А Петр Федорович в дверь скоблится. А я в ответ лишь сильнее рыдаю. Ну и идет он головоломки решать: то моську к ветеринару тащит, то в продмаг селедку несет скандалить. То к дочке Верке в учебное заведение прорвется - поругается на педагогику. И погоду дурную даже разгонять обучился - ходит и в бубны колотит.

И пока Петр Федорович там с головоломками канителится - я из ванной выберусь и уют дома создаю. Скатерти крахмалю. На лице огурцы размазываю - для молодости век. Украшаю, так сказать, семейный жизненный быт.

А порою и не лежит душа к хозяйству! Тогда я арию исполнить могу. Для души. Или натюрморт нарисую. А то и Камаринскую спляшу. Эге-гей, кричу, залетные!

А бывает и драматическое - захандрю и лежу тогда на диване тюленем. Настроение у меня. Не ждите подвигов! Лежу, лежу. Позевываю. Булку сдобную покушаю. Или пряников розовых. Чуть в себя приду, чуть очухаюсь да и размышляю про себя. Ха, думаю такая, а чего ты, Мотя, все ерепенишься? Все на подвиги тебя тянет, мятежную. Мужчине-то, однако, сподручнее смирную бабу через бурное русло жизни перенести, чем ту, которая все кочевряжится. Такую и уронить ненароком можно. И беру я себя в узду. Пятку себе почешу - да и задремлю на часок-другой.

А тут и Петр Федорович с приветом. В зубах букет фиалок. И вновь прощения просит. А я уж и не помню - чего у меня и стряслось-то. Может, и банальное - полнолуние в природе случилось. Или вот котенка редкой породы приспичило. Видала я таких котят - морды круглые, а ушей почти нет. Чистое чудо природы.

Помиримся, конечно. Сядем рядышком - я ему голову на плечо. Петр Федорович не дышит даже. И пошевелиться боится. Лицо покорное такое делает - приятное очень.

Я ему тогда, конечно, шепчу в косматое ушко всякое. Про сериалы вот шепчу. В прошлой, Петя, серии, говорю я, Хуанита сына своего нашла. Бернарду который. Сорок лет не виделись! Представляешь?! Но узнали друг друга сразу. Издалека. Голос крови! Того самого нашла, которого в третьем браке от водителя Мигела-то прижила. Акушерка его, сына этого, выкрала. Помнишь, Петя, акушерку-то? Алешандра ее звали. отталкивающая такая женщина, с бородавкой на носу. Очень на сестру твою Любку еще смахивала. Вот, значит, воспитала акушерка, а он, Бернарду, все голос крови какой-то слышал. Все не жилось-то ему спокойно, без матери кровной. И вот…

А Петр Федорович слушает меня, не перебивает. И про рыбалку речей не заводит - набегался с Веркой, бубнами и моськой уж, нагулялся досыта. И внимания мне правильно выдает.

Автор: Каналья. Яндекс Дзен




ВЕЩИЙ СОН

Ведь в наши дни каждый полагает, каждый абсолютно уверен: «Со мной-то уж никогда ничего не произойдет». Это другие умирают, а я буду жить и жить.
(Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту»)

Мне снился огонь. Потрескивая, он сжирал доску за доской хозяйский дом, не насыщаясь, а становясь прожорливее с каждой минутой. Я кожей чувствовал, что хозяйки нет внутри, а значит, никто не погибнет… Кроме дома и вещей. Мои соседи-книги жались друг к другу, видимо надеясь, что чем плотнее сжать листы, тем сложнее будет пламени поглотить нас. Я знал, что поздно надеяться – пламя было таким горячим, что ему было плевать на то, насколько плотно мы стоим.

Хуже всего было моему соседу из второго ряда. На его корешке было выбито золотом «Рэй Брэдбери». Сосед мелко трясся и что-то бессвязно бормотал. Я прислушался: «Я знал, что такова наша судьба, я всё это время знал, что мы кончим как они, те, что в романе – в огромном огне, и нас никто не будет читать…» Я легонько подтолкнул его: «Бросай, приятель, нас всех тут читали, не счесть сколько раз. Ты знал, каково это, но далеко не каждую книгу ждёт такая участь. Мы прожили хорошую жизнь».

Стекло шкафа изогнулось и лопнуло от жара, пустив паутину трещин через всю дверцу.
Через открытое окно сквозь гудение пламени до нас донеслись крики.
– Воды, воды! Пожар!
– Бабушка, там книги! Надо их вытащить!
– Не смей туда ходить! Погибнешь с книгами.
– Ну бабушка!
В этот момент что-то хрустнуло, подломилось, и дом как будто наклонился. Последнее, что я подумал: «Жаль, что меня и правда больше никто не прочтёт…»

Я очнулся от поскрипывания лестницы. Поднявшись, хозяйка недоумённо оглядела комнату, заметила меня, лежащего на потёртом коврике у шкафа, и приоткрытую дверцу.
– Вот тебе раз… – растерянно пробормотала хозяйка. – Чего это ты хулиганишь, а? – Она открыла меня на случайной странице, прищурившись, вгляделась в строчки, и покачала головой. – Не ждала я этого так скоро… Как не вовремя. Да ещё Вера приехала. Веди себя хорошо тут, ладно?

Оказавшись на полке, я облегчённо опустил уголки. Это был всего лишь сон. Кошмар. Можно ещё надеяться, что меня снова будут читать.
*sstasy




ЧТО ПРАВИТ МИРОМ

Ольга не любила вспоминать. Ей казалось, что в нежном возрасте жизнь несправедливо придавила ее, как снегом придавливает молодое деревце, скривила, и с тех пор Ольга никак не могла распрямиться. Она не общалась, а защищалась, не отдыхала, а вырывала свое право на отдых у жизни и окружающих.

Отпуск ей подписали только на сентябрь, когда все в офисе уже скатались по своим вожделенным египто-турциям и теперь рассказывали и показывали в чистеньком Контактике, как это замечательно. Ольга гордо поехала в Коктебель, где тени великих насельников Волошинского дома продолжали, по ее мнению, курсировать между пирамидальными тополями и стертыми горами, все как на акварелях курчавого коктебельского сатира.

Все оказалось по местам. Стояли снулые тополя, крепился Волошинский дом, перекатывался галькой пляж, на камнях которого когда-то грели бледные спины томные поэтессы, синели полуразрушенные горы на горизонте. Но все казалось вторичным, как будто уже ношенным. Как будто настоящие горы, тополя, дом, пляж махнули рукой на серость и неразбериху современных чувств, да и ушли, оставив стоять своих заместителей, так же похожих на настоящие, как раскрашенная ширма пляжного фотографа похожа на жизнь.

– Пу-сто-та! – с сердцем сказала Ольга, стоя на одичалом и довольно холодном берегу, под серым небом, в середине ее первого непогожего дня в Крыму. – Сра-мо-та! – добавила она в рифму, видя, что море нечисто, да и пляж тоже не получил бы приз за ухоженность.

Сбоку от нее скрипнула галька. Ольга испуганно обернулась. В пяти шагах от нее, сидел и смотрел на море отдыхающий примерно ее возраста, тонкий и свежий. Как будто его терли в море пемзой, и зубы он чистил морской солью, и в морской же воде стирал свою одежду. Гибкий и подвижный, как молодая древесная ветка.

– Привет! – сказал незнакомец, и поднял раскрытую ладонь. – Только что приехал, а тут холодно и некупабельно. Меня Митей зовут. А тебя?

Солидное "некупабельно" рассмешило Ольгу. "Пикапер, – подумала она следом, – сначала насмешат, потом затормошат".

– Алена, – соврала Ольга.

– Хорошо, – сказал Митя. – Поскольку здесь явно складывается сырость и серость, я предлагаю перейти в кафе и съесть по солнечной пицце. Поболтать и познакомиться. А потом пройтись по музею Волошина и посмотреть на его акварели. Я давно хочу его акварели вживую увидеть, а то все в репродукциях. Идет?

"Может не пикапер?" – понадеялась Ольга. И, подумав, что в такой день она ничего не теряет, решилась: – А пойдем!

После пиццы, Волошинских акварелей, дегустационного зала, где пробовали белые и красные портвейны, они гуляли по берегу.

– Хорошо бы в море, – с намеком сказала Ольга, – там, наверное, тихо, и шашлыками не воняет. – Не то, чтобы ей хотелось в море. Она сдвигала отношения к большему азарту, будила в Мите животное, чтобы при случае посмеяться над этим, просто так. А Митя кротко улыбался и рассказывал что-то несуразное.

– У меня есть капитан знакомый, – сказал Митя, – он может нас в море вывести, если погода позволит.

– Какой капитан? – спросила Ольга.

– Капитан парусной яхты, – ответил Митя. – Он курит кривую трубку и играет на барабане-дарбуке. Я ему мелкой контрабандой трубочный табак привожу и сигары, а он меня на берег сбрасывает. – Митя заулыбался от слов "сбрасывать на берег". – Вот в этой бухте.

– Откуда сбрасывает? – не поняла Ольга.

– С лодки. Подводной. У меня подводная лодка в заливе стоит.

– Желтая галлюциногенная? – неприятно захохотала Ольга.

– Серая, – Митя улыбнулся, – трезвая.

– Конечно, – сказала Ольга, – а пограничные патрули тебя за взятку табаком пропускают?

– Зачем же...

Спокойный Митин голос, его демонстративное бездействие раздражили Ольгу и она зло, наотмашь бросила:

– Ну чего ты все врешь? Какая подводная лодка? Ты меня склеить хочешь таким тупым враньем? Скажи еще, что у меня глаза красивые! Тоже мне, подводный властелин.

– Красивые, – сказал Митя. – "Властелин бездны" это название моей подлодки. Такая у нас семейная традиция. А властелин во Вселенной один – случай. Он созывает зрячих и останавливает слепых. Я помню, встретил в соцсетях слова: буду ждать алых парусов, а иначе не согласна. Я тогда подумал, нужно обладать сильным характером, чтобы распознать и удержать свой случай. Это большая удача, потому что случай всегда – последний. Алена...

– Меня Ольгой зовут! Я соврала!

Митя говорил не то, говорил мимо. Ольге хотелось просто поиграть с мальчиком, но она где-то его упустила. Он оказался глубже, на игры не повелся, и сейчас все стало непонятно. А пляжных отношений ей не нужно. Хотя, вроде и жаль, что не нужно. Ей стало обидно. Случай-мумучай, умник.

– Чего тебе? – звонко спросила Ольга. – Я сама когда-то рыдала от гриновских парусов. А сейчас все прошло. У меня были любовники, разочарования, один раз я чуть не вышла замуж, неудачно. У меня страх перед миром. Чего ты хочешь?

– Ничего. – Митя пожал плечами. – Просто предлагаю покататься по морю вместе. До конца твоего отпуска. Не сложится, высажу здесь, в любой день.

Митя замолчал, покатал гальку сандалией.

– Ты интересная. Колючая, но интересная. А я ничего не прошу взамен. Мне просто хорошо с тобой. И в животе приятно щекочет. – Митя поднял бровь и улыбнулся, показывая, что сказанное почти шутка, но не совсем.

– Интересно ему, – забормотала Ольга. – Нашел клоуна! Иди в цирк развлекайся! – Она говорила колкости, а в мозгу бился крик: "Ты что, совсем дура? Соглашайся! Ты же за этим и приехала!" Но Ольга продолжала говорить ерунду в надежде, что Митя ее остановит каким-то ловким мужским приемом, или словом, или еще как-то. Она не знала, как, но в голове сидело "мужик должен".

С этой мыслью она отходила от него все дальше, говорила все громче. А он стоял, опустив руки, смотрел на нее, и тоже, похоже, не знал, что сказать женщине, которую понесло по эмоциональным ухабам и вот-вот сбросит в истерику.

– Врешь ты все! – крикнула, наконец, Ольга. – Вы все врете! Я одна буду! Уходи!

И Ольга быстро пошла прочь с берега мимо парапета, мимо усадьбы поэта, мимо Волошинских акварелей, мимо оригинальных Киммерийских гор на горизонте, мимо жизни, мимо смысла. Пропадите вы пропадом!

– В это же время! – крикнул ей вслед Митя. Чего крикнул-то, что в это же время? Кончилось время, Митя, и ты кончился! Сотру тебя из памяти, поплачу и сотру, как всех до тебя. Нужен ты мне, владыка заслатых морей! Принц Коклюш, ля!

Действительно, она поплакала, потом напилась, потом загуляла, потом еле отбилась, потом ее тошнило, потом она болела головой, потом она лежала бледная и прокручивала в памяти слова про главную силу в мире. Она говорила себе "не верь", а потом говорила "да сходи, посмотри, делов-то". К вечеру нового дня она пришла на берег.

Море лежало серым и скучным, как весь ее день, как все. По пустому пляжу дул ветер. Осень уже, купальщики кончились, жизнь проходит, а ты все одна, дура и есть, сказала она себе голосом матери.

Закричали, загалдели особенно резко и часто чайки.

Из моря поднялась круглая гора. Когда с горы стекла вода, стало видно, что это большой металлический... поплавок. Открылся люк наверху поплавка. Из него вылез тонкий человек в красной майке, и замахал рукой. Из-за мыса, по направлению к поплавку шла яхта. Работал мотор, – парус, видимо из-за ветра, не поднимали.

Ольга засмеялась. Конечно же, божежмой, как она могла забыть? Алый парус именно так и выглядит: мужчина в линялой футболке, со спокойным взглядом, ну, понятное же дело, это тот самый случай! И, завизжав что-то древне-киммерийское, прямо в джинсах, в босоножках, она поскакала в воду.

Автор: ананас аборигена
Источник: https://m.vk.com/wall-68670236_973144?from=feed






ПРЕДЕЛ МЕЧТАНИЙ

Хлюпанье сменилось бульканьем.

Даша оторвалась от смартфона, строго посмотрела на дочь. Вероничка держала стакан обеими ручками. Молоко не убывало. Значит, набирает полный рот и полощет.

— Допивай и спать.

Наказа хватило на один глоток, только чтобы ответить:

— Я папу жду.

— Он поздно придет.

— Охраняет институт?

— Да. Пей быстрее, времени много, в садик рано вставать.

Даша вернулась к инсте, где фитоняшка делилась секретами диеты.

— От кого?

— Что «от кого»? — переспросила, рассеянно.

— Кто нападет?

Вопрос выдернул из сети, Даша пришлось быстро вспоминать, о чем шел разговор.

— Да никто, конечно, просто так положено. Везде есть охранник. Следит за порядком.

— Лучше б он следил за беспорядком.

— Этого еще не хватало.

— Следить за порядком скучно.

— На любой работе скучно.

— Мне будет весело. Я буду работать дрессировщицей единорогов.

— Их не бывает.

— А я буду!

— Я говорю, единорогов не бывает.

— Ну, тогда буду дрессировать лошадок с крыльями. Как они называются?

— Не помню. Их тоже нет в природе.

— А когда вырасту, будут?

— Не знаю. Утром рев будет, это я точно знаю.

— Ты же говорила, что, когда я вырасту, будет всякое, чего сейчас нет, что будут таблетки от старости и всех болезней, и никто не умрет.

— Да будут-будут, — надо со всем соглашаться, тогда такая беседа быстрее надоест и скорее закончится.

— Только чтоб таблетки, а не уколы.

— Ладно, пусть таблетки.

— Таблетки можно разжевать.

— Иди умываться и чистить зубы, пока таблетки от кариеса не изобрели.

Экран смартфона высветил сообщение от мужа: «Скоро буду. Жди сюрприз». Вот это поворот! «Что случилось?» — набрала тут же, не собираясь нервничать до самого возвращения — лучше знать наверняка, во что опять вляпался ее раздолбай. В ответ обычное, но не обещающее ничего хорошего: «Все ок».

— Доча, все! — Даша взяла Вероничку на руки и понесла в кровать. Тяжело, но так быстрее.

— Мама, а пока нет лошадок с крыльями, давай, собаку заведем?

— Нет.

— Кошку?

— Нет.

— Хомячка?

— Вероничка, спать, — Даша поцеловала лобик над умоляюще вздернутыми бровками.

— Ну, тогда, хотя б сестричку или братика?

— Так. Завтра поговорим с папой про хомяка, а сейчас спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мамочка.

«Какой уж тут покой, — ворчала Даша про себя. — Ждем сюрприз».

Минут пять шорохов, вздохов, командного шепота: «Ко мне!» «Дай лапу!» «Хороший мальчик!» «Летать!» Еще чуток возни и бальзам для ушей — тишина. Наслаждение покоем прервал звук открывающегося замка.

— Макс, тебя что, опять уволили? — Даша пытливо вглядывалась в лицо мужа, но «раскусить» его было не просто, Макс всегда пребывал в приподнятом настроении даже при самом унылом положение дел. А теперь так и вовсе сиял:

— Нет, с чего взяла?

Тут Даша и поймала искорку во взгляде: что-то задумал, или, не дай бог, уже натворил.

— Значит, уволят, — она обреченно опустилась на табурет. Руки, чесавшиеся дать подзатыльник, безвольно опустились на колени. — Это ж третье место за год.

— Не уволят, не волнуйся! А хотя б и уволят. Только посмотри, что принес.

Макс вытащил из рюкзака небольшой серебристый кейс.

— Ты что?! — позабыв про спящую дочь, Даша вскрикнула, но от волнения голос сорвался и последующее возмущенное «Украл?» вышло свистящим полушепотом.

— Не украл, а получил во временное пользование. Мне его один из наших «умников» проспорил. Ну, что так смотришь? Ладно, проиграл. Видишь, я не вру тебе. Все под контролем. Верну за час до открытия, никто ж не узнает. С «умником» договорено. Эта штука у них там еще в разработке, но он уверял, что в принципе уже работает.

— А что это вообще?

— Это типа принтер такой. Распечатывает мечты.

— Макс, что ты гонишь?

— Не гоню, он мне целый час объяснял: сканируется мозг, типа мысли считываются, а дальше какие-то технологии, и все дела. Я не стал сильно заморачиваться.

— Ну, как обычно.

— Да я и сам знаю, как включать. Там всего-то пара кнопок. Ребенок разберется.

— Макс, я боюсь, быстро неси обратно!

— Да ты что! Давай хоть попробуем разок. Только это лабораторный образец в нем заряда мало, не сильно разгуляешься. Так что давай самую заветную.

Повисла тишина.

— Давай, мечтай! Включаю.

— Погоди. Мне подумать надо.

— Что тут думать? Чего ты там хотела? Шубу? Телефон новый?

— А как он это сделает?

— Да какая разница. Распечатает. Давай, загадывай!

— Подожди, не торопи меня. Шубу и купить можно.

— Так все купить можно. О деньгах тогда мечтай.

— Какая это мечта — деньги? Это пошло.

— Смешная.

— Макс, я так не могу, мечтать по команде. Давай сначала ты.

— А чего я-то. У меня была мечта — велик кроссовый. Так ты мне его на денюху подарила. Дашка! Вот закрой глаза и скажи, о чем мечтаешь.

— Похудеть мечтаю.

— Ты вообще, что ли? Куда еще-то? Костями греметь? Даже не думай.

Как на зло в голове не было ни одной стоящей идеи. Промелькнула мысль «перепечатать» Макса в более разумной версии, повысив чувство ответственности, но что-то остановило ее развитие. Наверное, догадка, что любит она и эту безбашенность, без которой станет он унылым Максимом Петровичем. Как говорила, Вероничка: «Порядок — это скучно».

— Ладно, утро вечера мудренее. — Макс ободряюще подмигнул. — За ночь что-нибудь придумается.

Сон не шел. Ворочались, шептались, перебирали варианты. На образ «заветной мечты» ничего не годилось — у всего были минусы. Чуть не рассорились.

— Ладно, Дашунь, — прошептал Макс примирительно, целуя жену в надутую щечку. — Хватит в голове гонять. Мне вставать через два часа уже. Вернуть надо эту мозголомку.

— Слушай, мы такие скучные стали. Разучились мечтать.

— Может, у нас просто… Как это называется… Предел мечтаний.

— Как это?

— Ну, есть все, что нужно для счастья. Вот у меня есть ты и Вероничка. О чем еще мечтать?

Максу показалось, что он отключил будильник на телефоне, но звуки никуда не делись: ржание сменилось лаем. Или наоборот? Спросонья, он не мог вспомнить, когда успел поменять привычную мелодию на это «в мире животных»? Силясь открыть глаза, шарил рядом с собой в поисках мобильника. Под руку попалось что-то мягкое и пушистое.

— Даша! У нас хомяк в постели!

Но жены рядом не было. Она металась по комнате пытаясь ухватить за радужный хвост крылатую лошадку небесно-голубого цвета. Пегасик игриво уворачивался от Дашиных захватов, закладывая новые виражи под потолком, чем сильно изумлял, сидевшего на люстре попугая. К счастью, был он не в полную лошадиную величину, а, наверное, карликовый, размером с кота. Кот, кстати, тоже присутствовал, и, похоже, не в единственном экземпляре. Под ногами крутился счастливый до невозможности пес. Повсюду мельтешили кролики.

— Макс, что ты разлегся. Вставай! Тут еще единорог где-то, наверняка. Посмотри в ванной.

Спустя несколько минут взъерошенный Макс отчитался:

— Единорог на кухне, завтракает занавесками. В ванне рыбки. Говорящие, кстати. Хором поприветствовали, спросили, как жизнь?

— И что ты ответил?

— Молчал, как рыба. Даша, что это?

— Мечты, не понятно, что ли? Вероничка ночью нажелала.

— Да я не про зоопарк. Что за две таблетки на столе?

— Где? А… это нам, наверное, от старости, от смерти и всех болезней. Прибери, пока единорог не сожрал. И неси этот ужас бегом обратно, пока мечтательница не проснулась. А то, насколько я помню, на зверинце она останавливаться не собиралась.

Автор: Виктория Радионова
*id6362763




ВЫБОР

- Ну почему, почему ты уходишь? – рыцарь нервно заламывал руки.
- Не могу больше терпеть твое занудство! – принцесса достала из шкафа очередное платье и бросила в дорожный сундук.
- Нам было так хорошо вместе… - ныл рыцарь.
- Хорошо?! – принцесса резко обернулась к нему всем корпусом, уперла руки в бока. – Когда ты целыми днями сражаешься на турнире, а я жарюсь на трибуне под палящим солнцем, глядя, как ты дубасишь мечом такого же точно идиота? Я даже не различаю кто из вас кто в этих ваших железках! Это, по-твоему, «хорошо вместе»? Или «хорошо вместе» – это когда я неделями сижу у окна, выглядывая тебя из очередного похода? А, может быть, это когда ты ворчишь на балу: «Нет, дорогая, нет… Оставь танцы расфуфыренным вельможам. Рыцари не танцуют! И жены рыцарей тоже не танцуют!»
Принцесса снова принялась остервенело собирать вещи.
- Но… - попытался возразить рыцарь. – Почему я должен поступаться своими принципами, как только тебе приспичит потанцевать?
- Ах, принципами?! Уж эти твои принципы! «Рыцари не предаются излишествам и должны жить скромно!» Даже если эти «излишества» - всего лишь вино и фрукты на ужин! Притом, Я ЖЕ НЕ РЫЦАРЬ! Почему и мне нельзя? «Рыцари не отказываются от битвы!» Даже когда тебя провоцирует толпа пьяных разбойников, а ты без доспехов и меча! Потом делай тебе примочки к больным местам. «Рыцари всегда приходят на помощь даме!» Даже когда эта дама – проклятая герцогиня Нинэя, которая давно на тебя положила глаз, и попадает в беду СПЕЦИАЛЬНО!
- Да ну… нет… - рыцарь зарумянился и отмахнулся.
- «Рыцари не бьют женщин» Даже если это проклятая герцогиня Нинэя, которая обозвала меня стервой! А крестовые походы? Молитвы? Упражнения с мечом до полуобморока? – принцесса нагнулась, чтобы вытащить из-под кровати свои туфли. - Мне до чертиков все это надоело!
- Не ругайся. Леди так не говорят.
- И вот это! – она выпрямилась, указав на него пальцем. – «Леди так не говорят!», «Леди так не делают!», «Леди это не пристало!» «Ты не должна ходить босиком по траве – это привычка крестьянок», «Ты не можешь купаться в реке без ширмы и купального платья», «Ты не должна так улыбаться мужчинам», «У тебя вызывающее декольте», «Почему ты не вышиваешь, а читаешь? Чтение не для дам» Ты хуже престарелой компаньонки! Постоянно хочешь меня переделать!
- Зато я честный!
- Угу, в печенках твоя честность! Не мог королю сказать, что заболел! Обязательно нужно было честно выложить: «Мы с принцессой собрались отдохнуть у моря, но если турнир требует моего присутствия…»
- Но моя щедрость хорошо известна всем!
- Щедрость? О, да! Она хорошо известна! Особенно тем, кто любит пожить за чужой счет! Я помню тот жуткий месяц, когда ты кормил и поил целый отряд бездельников, пока у тебя не закончились деньги!
- Ты уходишь к нему? Да? – насупился рыцарь.
- Да… - буркнула принцесса.
- Получается, я зря тебя спасал? Зря сражался? Лез на эту башню?.. Чуть не сгорел… Ты же сама хотела, чтобы тебя спасли!
- Иногда… хотела…
- Он тебя изведет! Сожрет! Замучает до смерти!
- Это ты меня замучаешь своим занудством. Да, он бывает невыносим, но зато он непосредственный и веселый.
- Конечно! Когда это женщина предпочитала честного, щедрого и благородного рыцаря гнусному подлому злодею?! Мерзавец? «Да, влюблюсь в него!» Чудовище? «Срочно нужно спасать!» Дракон? «О-о-о! Дайте два!»
- Мне и одного достаточно, - принцесса захлопнула крышку сундука и деловито направилась к выходу, звать носильщика.

Спустя полгода

- И куда это мы собрались?! – гаркнул дракон, вламываясь в спальню принцессы.
- Ухожу от тебя! – раздражительно ответила принцесса. – Достали уже эти твои драконьи выходки!
- Да? А я думал, тебе нравится, - захохотал он. – Наши игры в похищение. Наши ночные полеты…
- Какой нормальной женщине понравится, когда ее будят посреди ночи воплем: «Вставай! Не спится мне!». Или предлагают на завтрак, обед и ужин наполовину сырого, наполовину превратившегося в головешки барана? Или…
- А кто тебе сказал, что ты нормальная? – захихикал дракон.
Принцесса зарычала и сорвала раздражение на очередном платье, которое, скомкав, бросила в сундук.
- Да мы с тобой просто созданы друг для друга! – заявил он. - Кто еще относился к тебе так, как я?
- Тут ты прав - никто! – принцесса вперилась в него взглядом. – Никто и никогда не хотел съесть меня!
- Это была шутка, ты же понимаешь.
- Тошнит от твоих шуток. Тебе триста восемьдесят семь лет! Неужели нельзя быть хоть капельку серьезнее?
- Э-э-э! – дракон показал раздвоенный язык. – Серьезнее? Скукотища.
- Да! Серьезнее, немного ответственнее, аккуратнее, чистоплотнее. Все помещение забито костями вперемешку с какими-то раритетными доспехами, мебелью…
- Мебель – это для тебя.
- … старыми шкурами, свитками, книгами. Да у тебя уже тараканы развелись размером с крыс, а крысы, размером с лошадей! Неужели нельзя хотя бы половину этого хлама выбросить? Чего ты ждешь? Пока духи съеденных животных попросят тебя их упокоить?
- Ну зато, ты можешь делать в моей пещере все, что тебе вздумается.
- Конечно, всё: или часами искать утонувшую в хламе мою вещь, или прятаться от тебя, когда ты не в настроении.
- Не так уж часто у меня случаются эти приступы ярости! – отмахнулся дракон.
- Ага, всего лишь раз семь в неделю! Ну эти твои превращения и попытки подпалить здесь все… кстати, удивительно, почему ты весь этот хлам до сих пор не спалил… все эти вспышки агрессии ни в какое сравнение не идут с тем, что ты творил, когда я забрела в сокровищницу.
- Ты хотела похитить мои богатства! – зарычал дракон.
- Не хотела! Я только примерила диадему! Она все равно пылилась там…
- Там нет пыли!
- Да уж, сокровища ты держишь в идеальной чистоте…
- Но, принцесса, не уходи, я же люблю тебя!
- А еще ты всегда врешь! Как надоела эта твоя ложь по любому поводу! А то, что ты постоянно объедаешься и обпиваешься? Ни в чем не знаешь меры! Ты хитришь и изворачиваешься. Когда к тебе пришли рыцари и вызвали тебя на бой, ты притворился мертвым! Мне никогда еще не было так стыдно! У тебя никаких принципов!
- Ну почему?.. По отношению к прекрасным девам я очень даже принципиален, - ухмыльнулся дракон.
- Конечно, тебе принципиально нужно похитить каждую вертихвостку в округе, даже если это герцогиня Нинэя, которую я ненавижу! А то, какой ты ленивый? Да ты скоро взлететь не сможешь! Хотя бы зарядку делал. Жадный сумасшедший обжора!
- И, естественно, ты уходишь к нему? – поинтересовался дракон.
- Да!
- Получается, зря я тебя похищал, прятал, все такое?.. Ты же сама хотела, чтобы тебя похитили!
- Может быть, - принцесса пожала плечами, - хотела…
- Да уж, когда это женщины оставались навеки с такими, как я? Безусловно, стабильный, честный, занудный рыцарь – то, что вам нужно. А горячих парней побоку!
Принцесса ничего не ответила. Она крикнула носильщику, который вошел, опасливо косясь на дракона, и, кряхтя, поднял ее сундук.

У развилки дороги она остановила лошадь. Оглянулась на скалу, где была драконья пещера, затем посмотрела на расположенный в зеленой долине замок рыцаря. Тяжело вздохнула и направилась к маме. Уже пятый год она никак не могла выбрать…

Автор: Сказки Скрипача




– Они ещё терфо… Терра-форми-рование не закончили, а уже давай всё выкачивать! Перво… мать их… поселенцы!

Яша всегда убегал из дома в выходной. После пятой смены на иридиевых рудниках марсианская водка плавила папаше зубы и мозг. Мальчик заглянул на кухню: у отца красные глаза, чёрные усы и полуодетая малолетка на коленях. Девка чуть старше Яши – а ему-то едва двенадцать по-земному.

– Я тут горбачусь! – заливался отец. – Дерьмо жру, подыхаю, жену похоронил, а они мне – во! Спасибо хоть, не в скафандре! Кометы на поверхность скинули, лёд на полюсах растопили – вот те атмосфера! Эт-то я ещё в школе проходил – да вы тут, на Марсе, и не знаете, что это такое – школа…

Яша второпях собрал узелок с посудой и зашагал к рынку. Глина тихо брякала, в спину летел грязный мат и глупое хихиканье. Школы в марсианских трущобах действительно не было. Историю Яша учил по пьяным байкам отца.

…Парниковый эффект, вода, первые дожди из грязи, сероводорода и углекислоты. Падающая с сероватых туч буро-зелёная газировка. Хорошо ещё, тогда скафандры не снимали – эту вонь себе и представить нельзя.

Пробурили плазменные шахты, плавили породу и разогревали металл давно остывших внутренностей планеты. Долгие годы магнитное поле крепло, а специально выведенные микробы рыхлили и удобряли почву, выделяя кислород. Бешеные деньги.

Заправлявший этим процессом «Космогон» – компания-гегемон Системы, давно подмявшая под себя все старые народы и страны, – схватился за голову. Лет через сто десять колонизация Марса едва окупится. И это без учёта инфляции.

– Естест-но, им некогда было ждать! Чтоб на Марсе легко было жить? Не-е! При-быль! Вот зачем они его канали…колонизировали… Вот почему рудники тут построили раньше, чем теплицы! А потом… они нас просто здесь бросили…

Вокруг сухой грунт. Грязные тучи плывут с гор. Будет ли ласковый дождь? Нет. Будет грязная каша, размывающая улицы и разъедающая ботинки. Зато потом – много хорошей глины. Можно будет не сдохнуть с голоду, когда батя вновь пропьёт остатки жалованья.

Мальчик осторожно пробирался к рыночной площади – лишь бы не упасть, не споткнуться, не нарваться… Сегодня гуляет весь Марс. Дошагать до базара, протолкаться, разложить кружки на тряпице. Надеяться на чудо.

Яша взглянул на пересекающую небо цветистую полоску Марсианского Кольца. Там – другая жизнь. Там чисто. Там вода и воздух. Там роскошь и покой мещан, что только снятся трущобным тараканам с поверхности.

***

Неумелые тонкие пальцы лепили из глины человечков и динозавров, чтобы было, во что играть. Пальцы щипало. Штаны и куртка измазаны буро-зелёными разводами.

Когда папаня вернулся с шахты и увидел выставку фигурок на подоконнике, он дал отпрыску затрещину и велел заняться делом.

– Вот те чашка – слепи такую же. Вон горелка – обожжёшь. Дорогу на рынок знаешь. Продашь – купи мне той кислятины, которую они тут пивом зовут.

В первый раз не набралось даже на пиво. Кривая и треснутая посуда давала гроши – лишь недавно стало получаться как следует. Теперь хватало не только на пиво, но и пресные леденцы, скрипевшие песком на зубах.

***

– Гляди-ка! Добротная!

Высокий господин в мундире Службы Безопасности «Космогона» присел на колено перед Яшей, повертел в руках большую пивную кружку – ровную, без сколов и трещин, иссиня-чёрную, под стать мундиру. Мальчик замер.

– Три доллара, дяденька. Очень хорошая кружка! Зовите друзей – через три дня ещё наделаю!

Старые черепки, сервизы и вазы грустно валялись на тряпице. Будто знали, что их никто и никогда больше не купит.

Яша с восхищением смотрел на статного полицейского: как он вертит кружку в руках, как на закатном солнце блестит его мундир. СБ-шник ухмылялся.

– Хорошо, малец. Приведу.

И развернулся – чеканно, со щелчком. Держа кружку двумя пальцами за ручку, он небрежно помахивал ею, шагая по рынку. Болталась кобура, сверкали сапоги. Марсианское отребье расступалось перед ним. А кто не расступался, те отпрыгивали, получив затрещину или тычок в живот.

– Д-дяденька! – Яша сорвался с места, наступив на какую-то из своих чашек. – Деньги!

Он подлетел к СБ-шнику, хватая за рукав и стараясь перекричать базарный шум.

– Три доллара! М-можно два!

Вскинутые брови на мужественном лице. Недоумение. Отвращение. Человек в мундире сбросил с себя грязные ручонки мальчишки, заорал:

– Ты что творишь, мелочь поганая?!
– В-вы не заплат…

Удар вышиб из глаз искры, помутилось в голове. Яша рухнул в утоптанную базарную пыль, больно стукнувшись лопатками. Нос загудел и зачавкал, распухая. Боль и обида смешались с резким запахом надвигающегося дождя.

***

Маму Яша помнил. Полноватая смуглая женщина с добрыми коровьими глазами. Показывала эти картинки с динозаврами, читала книжки вслух. Жаль, самого не научила.

Отец тогда не был злым. Уставал на работе, дома много спал. Но не пил беспробудно и уж точно не таскал по ночам проституток. Любил только мать. А потом она умерла. И он сломался.

– Я ж говорил, не улетай за мной, декабристка хренова!

Отец выл, прижимаясь лбом к стене. Яшу обступил его вой, плотный дух перегара, хруст кулаков о переборки. Казалось, мать ещё жива, просто ушла куда-то. А вот отец умер. Вместо него в доме поселился другой.

– Этот воздух тебя убьёт, дура! Ладно я дурак – украл, попался, рудники… Я-то не знал, чем кончится! Я! Не! Знал!

С тех пор отец только и делал, что пил и повторял свою историю. Клерк «Космогона». Украл кучу денег, попал на марсианские рудники. Оказалось – пожизненно.

– Не воруй, слышь? Не повторяй моих ошибок, Яша! Украдёшь – убью!
И он бил кулаками стену, кровать, стол, Яшу, проститутку. А потом плакал. А потом спал.

Тогда плакал Яша. Плакал тихо. Гладил картинку с динозавром и жалел, что мама не научила его читать.

***

СБ-шник удалялся, вытирая руку о мундир. Его заслонила тонкая фигура – мальчишка немногим старше – смуглый носатый парень. Глянул деловито, помог Яше подняться. Тот рванулся вперёд, но цепкие пальцы схватили его за шиворот.

– Ну шо ты хай подымаешь? Шо ты лапками машешь, как та саранча? – паренёк замахал локтями, передразнивая. – Сожрать его хочешь? Не сожрёшь. Гляди-ка, шо тут…

Он вытер Яше нос рукавом, ещё больше размазав кровь. Рассмеялся. Сунул руку в карман и достал кошелёк – тонкий, чёрный, кожаный. На Марсе брали только наличку. Но работяги таскали её во внутренних карманах курток.

– Кошерно отвлёк, саранча. Тебе причитается.
– Откуда…
– Та увёл у этого малохольного. Не делай понос на мозги, давай пополам покоцаем? Мне – за работу, тебе – за ущерб, а то шо он тебя юшкой умыл зазря?

Яша выхватил протянутую половину – пачку тонких пластиковых купюр. Огляделся. Толпа текла своим чередом по берегам рыночных палаток.

«Что сказать отцу? Как я объясню?» – стучало в голове. Пьяный хрип: «Не смей воровать!» – сверлил мозг, колотило по рёбрам сердце. Надо прятать. В надёжном месте.

Додумать он не успел. Зычный крик распугал толпу:

– Лови воров!

В сотне метров впереди СБ-шник, похоже, обнаружил пропажу. Выскочив из дверей бара, он швырнул кружку в стену, сунул руку в кобуру. Яша замер.

На разбитый нос упала капля дождя. Больно, но прохладно.

– За мной!

Воришка рванул мальчика за плечо, плазма выжгла кусок земли посреди торгового ряда, задымилась спёкшаяся пыль. Они ныряли между палатками, мчались по переулкам. Яша изо всех сил семенил короткими ножками.

Распихивая торговцев и зевак, они миновали площадь, пролетели трущобные кварталы, обежали космопорт. Яша задыхался, ощущая, как забились ноги: он никогда ещё столько не бегал. Ещё немного – и коленки перестанут сгибаться.

Захудалый трактир – пивнушка с химозной кислятиной, которую отец так ненавидел. Не рюмочная. Чёрный ход во дворике, люк в полу. Словно сквозь муть песчаной бури Яша видел, как спаситель открывает перед ним путь в никуда. Подвал, темень, бездна. Падение. Люк захлопнулся.

Больно, но терпимо. Луч света озарил подвал. Через минуту они шли по коридору, пытаясь отдышаться.

– Меня Хаим звать. А ты шо – не знал за старый город? Так я расскажу за старый город, – тараторил парень, теребя редкие чёрные бакены. Фонарь освещал серый пластик, кое-где обнаживший стальные стены. – Сто лет назад вот это и был город. Када не было атмосферы и на поверхность без скафандров ходить было – всё равно шо в шахту без похмелья.
– А почему его оставили?

Они шли по подземным улицам. Куда?

– Шобы его засыпать, надо было-таки тратить деньги… А зачем тратить деньги, када можно не тратить? – философски изрёк Хаим. – Поставили домики на поверхности, када атмосферу завели, старые бросили. Герметичностью, ясен хухем, уже не пахнет, но таки она и нужна тут как СБ-шникам совесть, верно?
– Правильно.

Яша заметил, как непроизвольно скопировал грассирующую «р» товарища, и хохотнул.

– Так шо это заместо канализации, но народ тут иногда ходит… шальной, да. Без пёрышка тута ходить некошерно. Слышь, не ходи без пёрышка-то?
– Без чего?

Вместо ответа парень выкинул из кармана небольшой ножик.

– Лишних тута решают быстро. Чик-чик, и наше вам с кисточкой. Так шо я тебя доведу сейчас куда надо, тама тебе тоже такой дадим.
– Я не умею…
– Не имеешь – укради, не умеешь – научись. – Хаим сплюнул, пошаркал ножкой, постучал в стену. – Да не делай мокрые портки, щас накормим и расскажем за весь цимес. Голодный же небось, саранча?

Яша, понятия не имевший, где находится и что происходит, кивнул, стуча зубами. Все эти незнакомые слова, пёрышки, воришки и подземный город пугали его, как всё незнакомое. Ещё сильнее пугал отец и его «Своруешь – убью!».

Перегородка отъехала в сторону.

– Тока есть нюанс! – подмигнул Хаим, выключая фонарик. – Теперь ты в шайке. Расскажешь кому – убьём.

И нырнул в открытую дверь, насвистывая задорный мотивчик.

***

– Сволочи… Давят из Марса все соки. Думали, будет лучше тюрьмы… Ага, щас.

Батя налил и выпил.

– Жрём дрянь, пьём дрянь, пашем, болеем и помираем. Воздух тут поганый, люди старятся быстрее. Яша, я старик! Мне сорок по-земному! Да твой дед в шестьдесят лучше выглядел!

Ударил в стенку.

– Нас не пустили назад. Срок я отмотал, но… Марс – сплошная колония-поселение. Навеки. Не воруй, слышь мя, Яша? От ворюг всё зло в мире… Я сам воровал… на Земле. Не смей, понял?! – захлёбывался в слезах папаня.

– Угу-угу, – кивал Яша. Пачка пластиковых банкнот жгла карман.

***

Мелкий, щуплый, юркий – он оказался прирождённым вором. Без пёрышка в кармане он чувствовал себя теперь голым. Обчищать СБ, когда они прилетали сопровождать груз, стало его любимым дельцем. Хотя, если бы не Служба Безопасности, не было бы золотой дружбы с Хаимом, весёлых бардаков в шайке и целой комнаты книжек, по которым его учили читать.

Тяжёлая рука отца и встопорщенные в ярости усы вставали в воображении Яши, едва он глядел на чужой карман. Страх, что отец узнает, побеждал. Пальцы не гнулись.

Хаим сказал, узнав о проблеме:

– Юноша, как можно быть таким глупым гоем? Вор не должен быть замечен, не то какой он вор?! Тебе нужно обмануть бдящих торгашей, толпу прохожих и людей в мундирах – а ты боишься алкоголика из шахты? На кой шиш нам тада такой подельник?

Взгляд Хаима кололся и обжигал, когда он поднял его от ногтей, которые чистил ножиком. Яша рассмеялся и бросил ему кошелёк.

– Ой-вей, – вздохнул тот, убирая кошель обратно за пазуху. – Выучил на свою голову…

А шайка! Стоит ли говорить за эту шайку, когда в ней были братья вышибалы Машел и Наум, был поварёнок Изя, был Лазарь с волшебным самогоном из красных кактусов, были красавицы Офира и Мириам, озарявшие марсианские ночи как Фобос и Деймос? Были суровые Авим и Дауд, смешной и страшно умный дядя Беняи?
И где-то в вышине была легендарная тётушка Руфь, о которой сказали, что даже могучий ум дяди Бени и мускулы Авима были лишь парой рубинов на её перстне. Её никто не видел, но она видела всех. Эта женщина была новым Моисеем. Их народ заслуживал того, чтобы уйти из фараонова царства, исчезнуть среди звёзд свободным и недосягаемым…

***

– Надо гнать эту погань в мундирах, поднимать их на вилы… на кирки, то есть. Народ про бунт говорит… Это правильно, Яша. А то пашем, а наверх ходу нет. Ни на Землю, ни на сучье Кольцо, хотя бы уж. Там же все заводы, а здесь только добывают… Там получше живут…
– И туда никак не попасть? – прищурился Яша, обжигая на горелке пивную кружку для Лазаря.
– С поверхности – нет, – мотнул головой отец. – Надо их всех мочить… Не знаю, как будешь жить ты, когда я сдохну. А сдохну я скоро. И вам придётся что-то менять. Иначе твои дети, Яша, просто не родятся.

***

Ночами напролёт, пока отец Яши либо спал, либо пил, воры сидели в убежище старого города, курили самокрутки и рассказывали истории: про самого мудрого Царя и самого дерзкого Короля, про фараонов, раввинов, хабалок, налётчиков, святых…

Хаим трепал больше всех, пересыпая речь ехидной бранью и отборной шуткой. Он приковывал к себе глаза и уши. Он пел песни и трактовал священные книги. И так смеялся, так смеялся, что не верилось, будто такой парень может умереть. Они все умели смеяться, умели воровать и трогать девчонок за ляжки – а умирать они не умели.

Но только шахтёрский бунт, бессмысленный и беспощадный, всё сгубил.

Город не сравняли с землёй лишь потому, что кто-то должен был добывать иридий, титан, золото и прочие блестяшки. Когда пройдохи, пьяницы и уголовники с молотками наперевес кинулись захватывать грузовой корабль и убили несколько СБ-шников, «Космогон» показал зубы – и эти зубы перекусывали камень.

Воришки не успели вернуться с дела – все ворованные ящики продуктов упали и разбились, как упали и разбились их сердца, когда на землю посыпались яйцевидные чёрные корабли СБ с десантными отрядами и техникой.

Город запылал.

Чёрные с синеватым отливом мундиры – как панцири жуков-скарабеев с картинок. Мятеж. Пожар. Погром. Холопы зря пытались захватить торговый корабль. Зачем? Лететь к Земле? К Кольцу? Лететь к отвоёванному позавчера у сепаратистов Титану? Лететь во мрак в анабиозе, считая годы секундами, как мафусаиловы отпрыски?
Жив ли отец? Он тоже был там – в размётанной взрывом толпе? Или он лежит под обломками чьей-то халупы? Или спит дома, не зная ни о каком бунте? Какая разница! Что будет дальше?..

Хаим не отвечал. Хаим лежал на руинах кабака, держась за дырку в животе, пробитую осколком камня. Рядом остывало тело Наума с окровавленнойй головой. Перевязывала искалеченную ногу Офира. Воры плакали, прячась за обломки стен.

Яша склонился над другом, вдыхая гарь и слёзы.

Позади обстреливали из бластеров трущобы, били мятежников шокерами. Никогда рабы не свергнут хозяина, пока в его руках весь космос. Никогда их народ не выпустят из Марсианской пустыни. Остаётся чудо. Родится ли новый Моисей, перед которым расступится небо, как расступилась когда-то вода?

Хаим шевельнул окровавленными губами. Хрипя, выдохнул на ухо Яше:
– Это они – саранча. Они нас всех… сожрут прям с навозом. А ты… не будь саранчой, Яша. Будь Скарабеем. Катай навоз, Яша… Накатай побольше… шоб они подавились… Шоб их… всех…

Яша смотрел вверх, утирая слёзы. Кольцо манило его, играя чередой огней, перечеркнувшей небо. Он поклялся, что когда-нибудь выберется отсюда, обманет всех обманщиков и обворует воров. И небо расступится перед ним.

Корабли СБ взмывали обратно в иссиня-чёрное небо. Друг умирал. Планета вертелась. Едкие злые ветра продолжали дуть. Дети их детей либо будут жить лучше, либо просто не родятся.

Авторская группа: Берлога Сордо





Никита Сергеевич был самым известным тараканом в общежитии.
Имя он получил за свою непреодолимую любовь к консервированной кукурузе. В ней он был зачат, в ней родился, в ней и планировал закончить свой век. Благо в общежитии с этим проблем не было. Банки из-под консервов часто валялись порой в самых неожиданных местах, и, чаще всего, переходили в разряд пепельниц, ещё не будучи опустошёнными.

Никиту Сергеевича знали в лицо, его уважали и стремились убить все жители дома, но «усатый» всегда избегал страшной участи. Постепенно к нему пропал весь интерес, так как всех остальных его сородичей вывести всё же удалось. Таракан смог каким-то образом выработать иммунитет к абсолютно всем возможным ядам. Он часто ночевал в разбросанных по всему коридору ловушках, которые жители общежития прозвали хрущёвками.

Однажды в общежитие въехал непрезентабельного вида профессор по фамилии Угрюмов. Дядя этот был известным на всю область химиком, а в общежитие переехал, так как при разводе его жена и двое оборзевших сыновей-старшеклассников отжали у Угрюмова всё движимое и недвижимое имущество. Профессор был человеком очень педантичным, чистоплотным, а ещё гордым. В общем совершенно ненормальным по меркам общежития.

Профессора невзлюбили быстро — примерно через полчаса после его приезда.

— Морда шибко умная, — в принципе это всё описание, которое смогли дать ему жители этажа.

Не успел он въехать, как тут же начал своим уставом донимать всех местных.

— В коридоре не курите, посуду свою по кухне не разбрасывайте, воду в туалете смывайте, полы мойте, — список требований Угрюмов зачитал на общем собрании, которое созвал сам и являлся единственным его участником, не считая Никиты Сергеевича.

Угрюмов не ждал любви от новых соседей. Он ждал тишины, чистоты и покоя. В общежитии, естественно, получить подобное сложней, чем собаке — диплом бакалавра.

Каждое утро профессор плыл в уборную в густом тумане сигаретного дыма. Иногда получал веслом по голове и тут же слышал в свой адрес призывы вроде: «аккуратней быть надо».

Пару раз Угрюмов прилипал к полу на кухне. Приходилось идти в свою комнату босиком. Правда когда он возвращался за обувью, её уже кто-то успевал стащить. По ночам он засыпал под звуки расстроенной своей судьбой гитары, благородного гусарского мата, а ещё разбивающейся посуды и драки соседей.

Мужчина ненавидел этот дом, и дом отвечал ему взаимностью, но так как дела у профессора шли неважно, обоим приходилось терпеть общество друг друга.

Угрюмов познакомился с Никитой Сергеевичем ранним декабрьским утром, перед самым Новым годом.
Таракан неспешно прогуливался по стене прачечной, где химик в это время стирал носки.

— Добрый день, — поздоровался Никита Сергеевич. Ну, точнее, он не здоровался, а просто пошевелил усами, но условно это можно было считать проявлением хороших манер.

Угрюмов был в шоке. Такой наглости он не видел даже когда жена во время суда целовалась с его адвокатом. Тогда-то он и понял, что дело — дрянь. Вот и сейчас — рыжая дрянь ползла прямо перед ним.
Профессор замахнулся носком и попытался снести Никиту Сергеевича, но тот был проворен и легко увернулся от удара.
Угрюмов хотел кинуть в насекомое тапок, но взглянул на грязный пол и передумал.

Позже они стали часто встречаться во всех уголках общежития, кроме комнаты самого профессора, так как его жилье было единственным, которое убиралось не реже раза в неделю.
Никита Сергеевич олицетворял собой весь тот бардак, что творился в общежитии и, казалось, был его сердцем. Угрюмов поставил целью своей жизни убийство этого паразита и разработал свою собственную отраву, которую раскидывал по углам общежития.

Со временем отрава подействовала. Из общежития сбежали все пауки, клопы и даже пару алкоголиков, но Никита Сергеевич отказывался покидать границы родного государства.
Жильцы оценили вклад Угрюмова в наведение порядка, и в знак признательности, наконец, выдали ему ключ от душевой, но общаться с ним так и не начали.

Наконец профессор сдался. Никита Сергеевич в очередной раз победил.
В новогоднюю ночь весь дом, как и полагается, праздновал. В воздухе стоял запах мандаринов, дешёвого шампанского и фейерверков, которые запускались прямо в коридоре.

Угрюмов сидел в своей комнате и читал «Превращение» Кафки, когда куранты отбивали положенное им число.
За окнами взрывалось красками небо, за деревянной дверью взрывался хохот. Весь мир веселился, радовался и пел, весь, кроме Угрюмова.
Он накрыл себе скромный стул, на который поставил любимый с детства салат «Нежность», бутерброды со шпротами и бутылку «Дербента».
Угрюмов поднял бокал, чтобы чокнуться с пустотой и тут заметил на стене Никиту Сергеевича.
Тот словно смотрел на него и шевелил противными усами.
Угрюмов хотел было запустить в таракана тапок, но вдруг понял, что это его единственный гость за последний год.

— Ваше здоровье! — махнул профессор рюмкой и осушил её, закусив салатом. После принятого на голодный желудок профессор окосел и увидев, что таракан никуда не делся, решил от скуки заговорить с ним.
Профессор впервые за долгое время начал разговор с того места, где он раскрывает сердце, а не начинает издалека. Мужчина нашёл в этом живом существе заинтересованного собеседника и вылил на тараканью душу все свои страданья, после чего закрепил сказанное ещё одной рюмкой. Потом он достал из холодильника початую банку кукурузы и поставил на пол.

Никита Сергеевич, не раздумывая, бросился к любимому лакомству, а как только набил желудок, вылез наружу и уселся на краешек банки.
Угрюмов взглянул на него и в порывах пьяного преображения ощутил в таракане родственную душу.

Всю ночь они болтали о том о сём. А под утро профессор даже закурил, стрельнув сигарету у спящего под его дверью соседа.
Никита Сергеевич ушел спать в свою хрущёвку. В гости к профессору таракан заходил нечасто — только по праздникам, и когда чувствовал духовную нестабильность и одиночество Угрюмова. Чаще они встречались в прачечной или коридоре.

Химик всегда здоровался с тараканом как со старым другом, а тот вежливо шевелил усами. Кто бы мог подумать, что среди целого дома людей, человек сможет найти собеседника в лице обычного насекомого, которое, по уму, нужно истреблять. Но, как ни странно, высшее звено развития так и не смогло найти нужных слов поддержки и понимания там, где молчаливый таракан просто шевелил усами.

Александр Райн




Сначала чертовски ломало,
Всё горело в груди и ныло.
Потом вспомнила - это нормально,
И такое со мной уже было.

По полночи смотреть твои фото,
Ощущать почти боль внизу живота.
И перечитывать старое что-то,
Пока в сети от тебя немота.

Потом напиться с друзьями,
Выблевать из себя всю эту тоску.
Носить шмотки с длинными рукавами,
На сочувствие поднимать палец к виску.

Стать бестелесной, бездумной, безликой.
Отболеть, возродиться, будто ещё не жила.
И опять разлететься на тысячи бликов,
Прочитав: "Где пропала? Привет! Как дела?"

#источникбреда


Что-то мне взгрустнулось беспричинно.
С Вами не бывало, нет?
Все идет размеренно и чинно,
Просто, будто где-то погасили свет.

Самый близкий человек не знает.
Хочется воскликнуть: Посмотри!
Будто кто-то рядом умирает.
Будто что-то умерло внутри...

Хочется не дать себе засохнуть.
Раздолбать окошко молотком.
Хочется влюбиться или сдохнуть.
Или просто чаю с молоком.

#источникбреда




В сердце постучались.

; Добрый день, ну наконец-то, что же вы так долго? Я уже устала ждать!

; В каком это смысле? Я до вас уже неделю пытаюсь достучаться, а вы мне только сейчас открыли, когда на улице уже ночь.

; Я не слышала.

; Вечно вы не слышите, а может, не хотите слышать?

; Ой, да ладно вам ерепениться, я уже открыла, заходите, дел и так по горло, а мы тут с вами пререкаемся.

; Умные какие все стали, дел у них по горло, а я бездельничаю…

; Вы что-то сказали?

; Уютно, говорю, у вас в прихожей, свежо. Места, правда, маловато, редко кого впускаете?

; Очень. Вы даже не представляете, как. Одного впустила, он так натоптал, грязь развел, покряхтел-покряхтел, обещал, что будет как в кино, а оказалось как в зоопарке. Ушел, а я еще год после него все оттирала. Пойдемте, я вам душу покажу.

; Ба, да у вас тут мрак полный, все градации серого.

; Вот-вот, тут все нужно перекрашивать, я уже устала жить, как в темнице, а еще кошки скребут постоянно. Я их и музыкой громкой пыталась гонять, и путешествовала, и даже на курсы рукоделия записалась, а они, гады такие, скребут и скребут. Кстати, у меня тут с водопроводом что-то не то, почти каждый день протечка в области глаз. Устала, сил нет, иногда думаешь перекрыть все краны, замок повесить, да и… Катись оно все конем! Так ведь говорят?

; Допустим, ; он ходил медленно, заложив руки за спину и деловито оглядываясь.

; Конем ; это вы правильно сказали, только вот коней мы, к сожалению, не держим, а вот кошаков в душу вам накидаем. Только не таких, как у вас. Мои дрессированные, я их сам лично гонял по своей душе, приучивал. Стены будем красить в разные тона — думаю, штук семь или десять, только ничего мрачного: зеленый, голубой, фуксия…

; А может, хотя бы темно-синего добавим? Так, для разнообразия.

; Я прошу прощения, вы меня зачем вызывали?

; Потому что подруга сказала — вы хороший…

— Вот и не нужно спорить тогда! Говорю, что ничего мрачного — значит все, баста!

Она замолчала.

; Теперь по поводу вашего трубопровода. Каналы нужно просушить, а потом уже будем менять систему.

; А вы точно сможете?

; Будем стараться, гарантию письменную дать не могу, но приложу все усилия, чтобы глаза ваши больше не текли.

; Хорошо, я вам верю, кажется.

— Значит, не до конца?

; Да… Вы знаете, сейчас столько мошенников развелось. Вроде ремонт берутся делать, а по факту одну стену покрасят, а дальше начинается тягомотина: то денег на материалы не хватает, приходится самой все оплачивать, то напьется где-то с друзьями, приходит ночью и начинает по покрашенному лицом своим елозить. А некоторые вообще мазнут один раз и все. И что, каждого в душу пускать? Этого никакое сердце не выдержит! А вы сами видели, места там мало, разорвется, если постоянно входить и выходить будут.

; Я вас услышал. Давайте так: для уверенности я вам ключи от своего сердца дам, уж больно вы мне нравитесь. И даже с этой вашей депрессией. Вы там похозяйничайте немного, можете даже остаться, а в случае чего — сможете мне там все разнести, договорились?

; Ой, я даже не знаю, как-то неудобно…

; Не переживайте, у меня сердце большое, я всех туда впускаю. А душа светлая, просторная, вам будет где разгуляться. А как только я в вашей все в порядок приведу, так и решите, возвращать мне ключи или дубликат сделать для себя.

; А если я вам там все начну перекрашивать и бить?

; Я вам полностью доверяю, надеюсь, что не зря. Ну как, договорились?

; Договорились.

; Тогда встречаемся в семь? В центральном парке. Начнем с мороженого и каруселей?

; Хорошо, ; улыбнулась она.

; Вы сердце только пока больше никому не открывайте, пожалуйста, а то я вам от своего ключи оставил на тумбочке. До встречи.

Александр Райн




Шёл с работы домой, ни о чём не думая, кефира с булочкой купил на ужин, и вот на тебе — прямо посреди тротуара возник предо мною Ангел Огненноокий, потряс у меня перед носом своим Мечом Пылающим, поиграл невзначай Тугими Бицепсами и молвил громогласно:

— Ты пошто, червь смердящий, прокачку софт скиллз забросил?! Где твоя многофункциональность, козлина непроизводительная? Ты свои результаты по тайм-менеджменту видел?! А экстремальным коучингом кто за тебя, сука, заниматься будет? А? Как же ты, падла, без апгрейдинга жить-то будешь?
— Ну, проживу как-нибудь...
— Да от тебя за милю непродуктивностью несёт! Небось вторую неделю из зоны комфорта не выходишь!
— Ну, почему же сразу не выхожу... Я вчера вон на пробежку в парк вышел...

Ангел расхохотался и ткнул в меня обвиняющим перстом. А мимо тем временем протрусила девушка в лосинах, взмахивая блондинистым хвостом и морща презрительно носик. Видать, и правда непродуктивностью пасёт.

Ангел же возопил:

— ...А надо было при этом ещё аудиокнигу по бизнесу слушать, а потом дома полезный ужин из овощей с овощами готовить, сидя на столе в Падмасане! А ты! Посмотри на себя! Да тебя же ни в один приличный Коворкинг не возьмут!
— Не больно мне хотелось в этот твой... Коровкинг, — вздохнул я, разведя руками.
— Такблять, — грозно зарычал Ангел. — А капкейки с безлактозным рафом кто за тебя будет есть?!
— А можно хотя бы не капкейки, а кексы? — жалобно протянул я, сдерживая позыв радужной рвоты.
— Ладно, пусть будут маффины, — смилостивился Ангел. — И это моё последнее слово. Но только потом сразу на фитнес! А то кому ты нужен без кубиков!
— Да я вроде и так красивый, мне так мама говорила...
— Это ты-то красивый? Да у тебя кариес на трёх зубах, уши кривые и щетина на жопе!
— Это лицо вообще-то.
— Ну надо же, а ведь и правда лицо.

Он смутился, опустил пылающие очи и стал переминаться с ноги на ногу, ковыряя кончиком меча асфальт. Повисла неловкая пауза. Я рискнул нескромно её нарушить:

— А мне говорили, что у меня умное лицо.
— Правильно говорили, — охотно согласился Ангел. — Глупое лицо не может быть похожим на жопу. Только такое умное лицо, как у тебя, может быть похо...
— Так, всё, хватит, спасибо. Я всё понял. Ещё распоряжения будут?
— Да, мой тебе совет: сходи завтра в крафтовый лофт на Литейном — там будет выставка современного искусства — инсталляции направления постботулизма. Ходи там с умным лицом...
— ...Похожим на жопу? — уточнил я.
— Непременно, — кивнул Ангел, почёсывая копчик Пылающим Мечом. — За своего сойдёшь. И когда вернёшься — пост в инстаграм напиши. С хештегами
— Но у меня нет инста...
— Как это нет? А баб в купальниках кто за тебя разглядывать будет?!
— Но он же забло...
— А вэ-пэ-эн тебе на что? Святую святых интернет-сёрфинга не уважаешь?! О, Господи, за что мне такой кейс!...

Ангел совсем взбеленился и огненные очи его заполыхали столь яростно, что я поспешил его заверить: и инстаграм обязательно заведу с вэпееном, и на постботулистов этих тоже схожу, даже баб в купальниках поразглядываю, если очень надо. Так мы с ним и раскланялись, и упорхал он в небо, бормоча что-то в блютус-гарнитуру и пересылая с айфона инвайты в клабхаус.

А я пришёл домой, попил кефира с булочкой и лёг перед сном книжку читать. И нихуя у меня продуктивности не прибавилось и экстремальный апгрейдинг никакой со мной не случился. Даже софт-скиллзов никаких не появилось. Только лицо стало ещё больше похоже на жопу.

Берлога Сордо




Последний договор

– Сенсация! Сенсация! Гениальное открытие доктора Тавкуса!

Мальчишка-газетчик бежал по улице, выкрикивая заголовки статей. Ему было целых восемь лет, он уже успел познать и голод, и холод, и горькую боль потерь. Младшая сестрёнка сгорела в лихорадке год назад, добрый дядюшка Висти подрался с таким же бедолагой, забравшимся в их лачугу, да был им же и зарезан. Матушка вот теперь хворает. Да и у самого Лорри подозрительно покалывало в середине груди, когда он глубоко дышал. Матушка говорила, что это из-за тумана, но куда от него скрыться, если он покрывает всё, куда не кинуть взгляд.

– Найден способ излечения от розоватки! Надо только...
Лорри споткнулся и упал. Попытался подняться, но закашлялся, схватился за грудь, хрипло дыша и сплёвывая розовую слюну. Прохожие с опаской обходили его стороной, топча разлетевшиеся газеты. Некоторые, однако, не брезговали и подбирали их, унося с собой. Парочка из них даже кинула Лорри по монетке. Но мальчику деньги уже были не нужны. Он заходился кашлем и не мог сделать даже крохотный вдох.

Болезнь, носившая нехитрое название "розоватка" пришла в их края лет шестьдесят назад вместе с туманом нежно-розового цвета. Над её излечением или хотя бы профилактикой боролись лучшие умы страны, но пока лучшим решением был переезд в более высотные районы. Только очень богатые жители могли себе это позволить, беднякам же вроде Лорри было суждено жить в постоянном страхе заболеть и лишь мечтать, что когда-нибудь их дети ну или хотя бы внуки смогут позволить себе крохотный домик над туманом.

Детей у Лорри, понятное дело, ещё не было. Да братьев и сестёр уже не осталось. Никто из рода Ренкаса не будет жить на горе...

– Гляжу, никак ты помирать собрался?
Мальчик поднял заслезившиеся глаза на вопрошающего. Дурак, что ли? Конечно, помирает.
– А хочешь жить?
Точно дурак. Кто ж не хочет?
– Ну-ну, не сердись, – незнакомец присел рядом с Лорри и ободряюще похлопал его по плечу. Со спины на грудь упали длинные рыжие локоны.
– В-в-вы к-к-кто? – смог наконец выговорить паренёк.
– Ты хочешь жить, Лорри? – вместо ответа снова спросил незнакомец. – Дать возможность своим потомкам жить на свету, а то и самому дожить до этого момента?

Мальчик кивнул. Незнакомец улыбнулся, обнажив острые неровные зубы.
– Я хочу тебе кое-что предложить. Как ты смотришь на то, чтоб твоя мечта осуществилась?

Лорри снова кивнул. Спрашивает ещё. Да он только что сам её озвучил, значит, и ответ знает.
– От тебя нужна лишь мелочь, – перед лицом мальчика появился плотный лист бумаги. – Ты излечишься, будешь жить очень долго, оставаясь молодым и здоровым. Но только до определенного момента. Какого, определяешь сам. Почему я это делаю, хочешь спросить ты? Ответ слишком сложен, чтоб кратко объяснить суть. Тебе важно решить – умрёшь ли ты прямо сейчас или же попытаешь счастья, подписав контракт? Впиши своё условие.

Пишущая палочка сама собой оказалась в пальцах Лорри. Он кое-как накалякал на листе несколько строк, снова закашлялся и потерял сознание. Незнакомец же внимательно изучил написанное, замер, будто пытаясь осознать, что прочёл, затем поднялся и, сунув свёрнутый контракт за пазуху, скрылся в проходе между домами.

Потерявшего сознание Лорри сердобольные жители всё-таки отнесли к лекарю. Тот, выслушав рассказ о симптомах и осмотрев пациента, внезапно разозлился. Ходят тут, понимаешь, невежи, пацан подавился слюной, учуяв запах еды с голодухи, а его уже в туманников записали.

Болезнь и впрямь будто отступила. Теперь Лорри мог проходить намного большие расстояния, носить больше газет, умело скакать между прохожими, одновременно ловя монеты и протягивая покупки. Время шло, мальчик вырос, устроился на более подходящую работу, обзавёлся семьёй. Он совершенно забыл про странного незнакомца и подписанный контракт.

Но туман и хворь, которую он принёс, отступать не собиралась. Она унесла матушку, а после выкосила весь квартал, заставив Лорри вместе с семьёй перебраться в другое место. Супруге это не помогло, и она умерла, не дожив совсем немного до долгожданного переезда. Работать пришлось втрое больше, ведь надо было поднимать детей. Лорри трудился без устали, и несмотря на большие траты, сумел скопить нужную сумму на ещё один переезд уровнем повыше.

Он мог бы стать почтенным членом общества, уважавшего трудолюбивых сограждан, своими силами сумевших через все невзгоды пробиться к свету. Однако с каждым годом у этого самого общества появлялось всё больше вопросов. Достигнув определённого возраста, Лорри перестал стареть. Обходили его стороной и болезни, и несчастные случаи. Радость за чужой успех сменилась завистью, и в первую очередь она исходила от семьи. Им уже было не важно, что прадед до сих пор вкалывает, как проклятый, они и думать забыли о том, что могут когда-нибудь жить вне губительного тумана. Они болели и умирали, оставляя всё более слабое потомство и сетовали на Лорри – почему его минуют все эти невзгоды. Ему было тяжело слышать и терпеть такие нападки. Пусть тело и не подвергалось времени и иному физическому вреду, разуму доставалось в разы больше.

Однажды, гуляя по городу, он забрёл в родной некогда квартал. Находящийся в низине, он страдал от тумана более всего. Розовое марево местами стало и вовсе непроглядным, а дома на противоположной стороне улицы потеряли свои очертания.

– Эй! Эй, ты! Да, я к тебе обращаюсь!
Громкий голос с визгливыми нотками принадлежал дряхлой старухе. Она подковыляла поближе, щурясь, заглянула Лорри в лицо.
– Ты ведь Лорри Ренкаса, да? Что смотришь, и до нас высокие слухи доходят. В бессмертные заделался? Я ведь тебя ещё с малолетства помню, вот ни капли не изменился.
– На кой то бессмертие, – грустно ответил Лорри. – Я хотел блага для семьи, а теперь они все меня ненавидят. Невозможно жить обещаниями, которые даются очередному поколению и не выполняются. Хотел бы я постареть и умереть, как все, но не могу даже убить себя сам.
– Хочешь, погадаю тебе? – старуха хитро улыбнулась и достала из-под лохматой шали колоду карт. – Знаю, хочешь.

Она уселась прямо на мостовую, несколько раз перетасовала большие картонные прямоугольники, что-то нашёптывая под нос, затем начала выкладывать их в строго определённом порядке.

– О-о-о, – протянула она после первого расклада. – Ого, – добавила после второго. После третьего ничего не сказала, но очень внимательно уставилась на Лорри.
– Что там?
– Редко карты говорят что-то однозначно. Но тут... Смерть твоя в неведомом звере с чужих земель и настигнет она тебя в миг величайшего блаженства, – старуха спешно собрала карты и с трудом встала. – Иди-ка ты отсюда, Ренкаса. Зверь уже близко, что бы это не означало.

Она подобрала юбки и довольно шустро для своего возраста скрылась в тумане.

Спустя несколько лет после этого случая Лорри наконец добился того, о чём мечтал всю свою жизнь. Он скопил достаточно денег для доступа на заветную территорию. Суровый вооружённый пограничник, тщательно проверив с таким трудом приобретённый пропуск и вид на жительство, наконец отворил высокие ворота. Лорри почти вприпрыжку двинулся по широкой каменной дороге. Пограничник же завистливо вздохнул и снова перекрыл проход, оставшись по ту сторону ворот.

Свет! Какой яркий свет после тусклых будней туманных кварталов его города! Он ослепляет, завораживает, кажется, даже питает через поверхность тела. Лорри замер, раскинув руки и закрыв глаза. Он даже не заметил, как с противоположной стороны от светила появилось что-то огромное и мохнатое. Блеснули гигантские клыки, чудовищная пасть в одно мгновение заслонила свет и сомкнулась вокруг него.

* * *
– Гран! Гра-а-ан!

Худощавый брюнет, сидящий у трапа космического челнока, поморщился. Зажатая в зубах трубка качнулась вверх-вниз.

– Придёт, куда денется, – проворчал он.
– А если заблудится? – высокая русоволосая девушка обхватила себя руками за плечи, вглядываясь в розоватое марево окружавшего их тумана. Он покрывал всю поверхность до середины бедра густым слоем, выше становился более жидким, рассеиваясь полностью примерно на уровне пояса.
– По запаху найдёт.
– Если он не забьётся чужими и не помешает этот туман. А если на что-то ядовитое наткнётся? А вдруг аборигены поймают и сожрут?
– Он сам их сожрёт, – с меньшей уверенностью ответил мужчина.

Передатчик на его воротнике защёлкал.

– Долго вас ещё ждать? – раздался из него приглушённый помехами голос. – Через час, максимум полтора вы окажетесь на ночной стороне, а там и до бури недалеко.
– Хокке! У нас Гран пропал! – крикнула в передатчик, а заодно и в ухо брюнету девушка. Тот поморщился.
– А я говорил, чтоб не брали. А ты всё – "пусть побегает, лапки разомнёт".
– Тебе самому не нравилось, что он разминает их о стены!
– Все вопросы к Виру, это он решил из него полноценную боевую единицу сделать. И теперь половиной своих лапок этот гад стекло шинковать может.
– Зато не пропадёт в какой передряге! – возразил Вир.
– А во время прогулки? – ехидно спросил Хокке. – У вас час. Или ночуете там пару суток. Но учти, без укрытия даже твой недокиборг не выдержит.
– Это жестоко, – прошипела девушка, но оставшийся на орбите сокомандник уже отключился. – И как ты с ним столько лет дружишь, – вздохнула она, обращаясь к брюнету.
– Ты за него вообще замуж вышла, если не забыла. И добровольно обрекла себя на скитания по космосу в нашей уютной компании, – усмехнулся Вир, снова прикладываясь к трубке.
– Только ради Грана! – вскинула нос девушка, слегка порозовев.
– Мв-ва-ау?

Огромный пушистый кот большими прыжками приближался к челноку, показываясь из тумана лишь в верхней точке траектории. Рийя, не удержавшись, хихикнула, наклонилась, подхватила тяжёлую кошачью тушку на руки.

– Смотри, он что-то принёс!
– Кого-то, – Вир соизволил подняться и подойти. – Дай-ка. Гран, фу, отдай, кому сказал!

Кот неохотно отпустил добычу. Хозяин очень внимательно осмотрел маленькую, с половину мизинца высотой фигурку. Карикатурная копия человека, больше похожая на слепленную из палок и подручных липких материалов куклу.

– Что это? – девушка склонилась над ней, предусмотрительно придерживая Грана, возжелавшего вернуть игрушку.
– Похоже, тот самый абориген. Загрузим в базу корабля, когда вернёмся. А теперь пошли, пока твой муж снова не начал орать мне в ухо.

* * *
Три фигуры в серых комбинезонах наблюдали за взлётом челнока с очередной планеты. Туман завихрился под его днищем, разлетелся в стороны.

– Это был мой выпускной проект! – простонала светловолосая девица с нарисованным над правой бровью угловатым символом. – Дядя Пайрит, я же просила только немного помочь!
– Я помог, – лаконично произнёс короткостриженый блондин. – А потом вмешался мой дорогой коллега. Ноори, зачем было устраивать этот балаган с контрактом и гадалкой?
– Моё исследование никак не помешало бы проекту твоей племянницы, – возразил Ноори. – Напротив, разнообразило бы местную религию, которую она совсем плохо развила.
– Это была моя первая заселённая планета! – продолжала стонать девушка, схватившись за голову.
– И поэтому ты решила отойти от всех канонов зарождения разумной жизни. Цикл твоих созданий слишком мал. Даже подопытный, прожив рекордные для своей расы восемь циклов, уложился всего в треть планетарных суток. А этот туман...
– Я захотела предоставить им самим найти выход!
– Они даже не знают, что было как-то по-другому, что ночные бури развеют его. Потому что сменяется больше десятка поколений. Подопытному уже через четыре не верили, Датти.
– Месяц. Месяц трудов насмарку... – прошептала блондинка. – Вся цивилизация погребена под дерьмом. Вы сделали из моего несчастного народа кошачий лоток...

Ноори заржал. Даже серьёзный Пайрит не удержался от улыбки, глядя на висящий перед ними овал иллюзии, снова показывающий запись катастрофы. Огромный серо-коричневый кот с кисточками на ушах подкрадывался к торчащему из тумана пригорку, на котором копошились какие-то существа. Он приблизился, замер на секунду, перебрал задними лапами и молниеносно прыгнул, схватив единственного, кто не исчез. Выплюнул, обнюхал пригорок, затем разрыл его, уселся, растопырив лапы. На этом моменте Датти снова застонала. Закончив свои дела, кот тщательно закопал место преступления, подобрал добычу, прислушался и бодро ускакал прочь.

Рыжий Ноори снова расхохотался.

* * *
Закутанная в несколько слоёв одежды девушка брела по глубокому снегу. Зима в этом году выдалась просто ужасной, метели прекращались лишь дважды, а рыбные пруды наверняка промёрзли до дна. Ничего, главное сейчас дойти до лесочка, а там уже можно и передохнуть, не боясь, что уже через минуту тебя завалит снегом.

Добравшись, она прошла ещё несколько шагов вглубь, под защиту подлеска, уселась на ствол поваленного дерева, сгорбилась, сжалась в комок. Только не спать, только не спать...

– Тепло ли тебе, девица? – раздался совсем рядом добрый участливый голос. – Тепло ли тебе, синяя?
Она подняла голову, уставилась на стоящего в шаге от неё мужчину. Ничего необычного, такая же голубоватого оттенка кожа, две пары глаз, удлинённые книзу уши, не скрытые шапкой и воротником. Только волосы рыжие, а не тёмно-фиолетовые. Он улыбался и чего-то ждал.

– Я замёрзла и умерла? – уточнила на всякий случай девушка.
– Нет, но до этого недалеко. Хочешь жить?
– Ещё бы!
– А зачем?
– Ну... – она растерялась. – А для чего все живут? Чтобы жить, радоваться, приносить пользу, любить.
– Долго-долго? – прищурился рыжий.
– Конечно! Мир прекрасен и удивителен... за пределами снегов, – вздохнула она. – Говорят, там всегда тепло и поют цветные птицы, а ещё много еды. Но жизни не хватит, чтобы туда добраться...
– Что, если я подарю тебе эту возможность?

Он широко улыбнулся, достал из сумы лист задубевшей кожи, протянул девушке острое стило.

– Напиши, когда ты хочешь покинуть этот мир и до того момента тебе будут не страшны ни болезни, ни катастрофы.
Синелицая моргнула центральной парой глаз, нерешительно взялась за выточенный из кости стержень. Бред замерзающего сознания, решившего облегчить её уход надеждой. Что ж...

Острый кончик выцарапал на договоре первый штрих.

Natalya Mamchenkova




Так вот для чего это лето стояло
в горле как кость и вода:
ни утешеньем, ни счастьем не стало,
а благодарностью — да.

Ну вот и умер еще один человек, любивший меня. И вроде бы сердце в крови,
но выйдешь из дома за хлебом, а там — длинноногие дети,
и что им за дело до нашей счастливой любви?
И вдруг догадаешься ты, что жизнь вообще не про это.

Не про то, что кто-то умер, а кто-то нет,
не про то, что кто-то жив, а кто-то скудеет,
а про то, что всех заливает небесный свет,
никого особенно не жалеет.

— Ибо вся наша жизнь — это только погоня за счастьем,
но счастья так много, что нам его не унести.
Выйдешь за хлебом — а жизнь пронеслась: «Это лето, Настя.
Сердце мое разрывается на куски».

Мужчины уходят и женщины (почему-то),
а ты стоишь в коридоре и говоришь опять:
— В нежную зелень летнего раннего утра
хорошо начинать жить, хорошо начинать умирать…

Мать уходит, отец стареет, курит в дверях сигарету,
дети уходят, уходят на цыпках стихи…
А ты говоришь, стоя в дверях: — Это лето, лето…
Сердце моё разрывается на куски.

Дмитрий Воденников




ДЕЛАЛА РЕВИЗИЮ ПЛАТЯНОГО ШКАФА

Перед летним сезоном. Ничего нового: по-прежнему носить нечего и места нет.
Разделила то, что не ношу на три кучки: если похудею, если потолстею, если сойду с ума.
Все ситуации очень даже реальны.
В этом году кучка «если потолстею» подозрительно маленькая, а «если похудею» удручающе большая. Обнаружила огромное количество одежды «да чисто мусор вынести, до помойки и обратно».
Именно эта одежда носится и в хвост и в гриву везде от магазина до посольства.
Нашла 25 штук прикольных футболок из категории «ну не выкидывать же из-за такого маленького пятнышка/дырочки/растянутого выреза».
Сложила стопочкой. Туда же мягкую старую пижамку. Полиняла? Зато удобная как крылышко ангела.
Справа висит добротная одежда на выход: пиджаки, юбки, шелк и кашемир. Выгляжу в ней серьезной женщиной, матерью семейства.
Любо-дорого посмотреть. Не ношу никогда.
Рядом с этим всем затесалась рваная худи с «Король и Шут». А вдруг я внезапно стану на 20 лет моложе?
Вот красный пиджак с люрексом. Отличная вещь, чтобы ходить в школу на собрания. Приходишь в нем вся такая загадоШная, как Леди Гага и Остин Пауэр в одном лице и учителя сразу понимают, что не стоит ожидать от моих детей слишком многого.
А вот в этом очаровательном розовом горошке похороните меня, если что… Это очень разрядит атмосферу на кладбище. Так поржать редко когда удается.
Это полка для вещей, которые надо только слегка укоротить/распустить/ушить/перешить и я сразу как начну носить!
Некоторым экземплярам лет 7-8 и это не предел.
А прямо над ней другая полка: «Ну да, это уже не носят.
Но мода циклична и когда-нибудь опять вернется, а у меня уже есть клёш/казаки/воротник жабо/лапти».
Отдельный уголок для вещей, ценных как память. Я в этом была на первом свидании с мужем/защищала диплом/попала в милицию/видела Киркорова. И вообще - не старье, а винтаж. Еще лет пятнадцать - и будет стоить больших денег, вот увидите.
Категория «Не знаю, где были мои глаза, когда я покупала эту хрень.
Не подходит ни к чему в гардеробе. Но дорогой бренд. Как можно выбросить?»
Туда же отнесем секси-платье для званного вечера. Одевалось один раз, в голую спину дуло, на подол наступили, в декольте пялились официанты, жопа чесалась. Больше никогда не надену. Но пусть висит.
Познакомьтесь, это мои 50 пар джинсов. Нет, они все синие по-разному.
Да, ношу из них только 2 штуки. Но друзей не предают. Некоторые со мной были еще до замужества.
Познакомьтесь, вот моя боль в прямом смысле этого слова: полка с обувью, в которой я могу только сидеть. Но зато очень красиво и элегантно сидеть.
А носить я буду опять эти 10 пар кедиков. Что значит обувь бомжей и им пора на помойку? Руки прочь, они так выглядели еще при покупке!
И обязательно, обязательно каждый год находится хотя бы одна вещь под кодовым названием «Господи, что это??»

Жанна Шульц




Всего лишь писатель
31 мая в 11:10
Договор

– Заколебали вы меня, вот что…

Я вскрикнула от неожиданности и едва удержала равновесие на табуретке. Что в моей ситуации было верхом абсурда. Но должна же я понять, откуда раздался голос в пустой квартире, запертой на замок!

У распахнутого окна стоял ангел Смерти и с видом закоренелого меланхолика протирал меч замшевой тряпочкой. Медленно, от рукояти к острию. Шур-р. Шур-р… чёрный плащ, чёрные крылья – фактически, классика жанра.

Я прочистила горло и автоматически поправила петлю на шее.

– Хорошо закрепила? – он кивнул на крюк в потолке, на котором раньше висела люстра.
– Ага…
– Ну-ну. А чего такой способ примитивный выбрала? Прикинь только – язык до груди, глаза вылезут, зелёная вся, в рвоте и… других неприятностях. Хочешь, чтоб тебя такой запомнили? Хоть бы вены вскрыла, что ли, всё утончённее, чем вот это.
– Спасти могут! – стала защищаться я. – И от таблеток откачать можно, а стреляться мне не из чего! Из окна броситься не могу, я высоты боюсь. Извини уж, что есть, зато с гарантией!
– А-а, ну да.

Он умолк и снова прошёлся по мечу. Тряпочкой. Я тоже молчала. Не кофе же ему предлагать, в самом деле!

– И на себя посмотри, – продолжил он и окинул меня таким презрительным взглядом, что мне немедленно захотелось дать ему по морде. – Кто ж вешаться собирается в розовых тапочках и пижаме, а? Хоть бы платье симпатичное надела, бельё там кружевное, причёска-помада. Маникюр бы сделала. Кстати, когда ты его делала в последний раз?

Я возмущённо спрятала руки с обгрызенными ногтями за спиной.
– Три месяца назад… Да тебе какое дело вообще?!
– А надо раз в две недели! – он положил меч на подоконник и посмотрел на меня в упор. – Выкладывай. Что случилось-то?

Я хотела его послать подальше, но… кому ещё расскажешь?! Быть может, это мой последний шанс излить душу. Я хотела разразиться слезливой речью, но в голову пришло только несколько слов:

– Я люблю одного человека. Безнадёжно.
Ангел понимающе покивал и спросил:
– А он об этом знает?
Я опешила:
– Он?.. Ну… нет… то есть… просто я… в смысле, он… там сложно всё…
– Сложно – это интегралы на уроках математики брать. А для того, чтобы пойти и поговорить с человеком, у тебя все данные есть – голос и ноги. Заметь, этим тоже, увы, не каждый наделён.

– Как – поговорить?! Нет-нет-нет!!! Лучше смерть!
– Да я это уже понял. На вашей Земле трусов и лентяев на квадратный метр больше, чем тараканов.
– Что-о?
– Что слышала. Конечно, повеситься – раз плюнуть! Прыг и готово. А поговорить, признаться, в глаза посмотреть – тут смелость нужна, уверенность.
– Ты хочешь сказать, я трусливая и неуверенная?
– Я-то ничего не хочу, ты сама уже всё сказала.

Мы помолчали. Я теребила верёвку, он разглядывал свои руки в чёрных перчатках. Потом поинтересовался:
– А у тебя мечта есть? Страсть, увлечения? Музыку пишешь, сарафаны шьёшь, игуан разводишь?
– Да… у меня было много мечт… Мечтаний.
– Сбываются?
– Ну… через раз. Да какая разница, говорю же, я люблю…
– Да что ты заладила: «люблю, люблю»! Я вот жареные хвосты саламандр люблю, а их знаешь, как достать сложно? Только контрабандой. Короче, слушай.

Он простучал сапогами по линолеуму, оставив следы грязи. Вот, зараза, я ведь только сегодня утром полы вымыла! Отодвинул от стола стул, сел, переложил в сторону стопку книг и сделал приглашающий жест:
– Может, присядешь?

Мне даже в голову не пришло возразить, что меня в собственном доме за собственный стол присесть просят! А что вы бы сделали, если б к вам за секунду до самоубийства заявился ангел Смерти с мечом и принялся читать нотации?! Вот и я сняла петлю с шеи, закинула её на крюк, слезла с табуретки, табуретку придвинула к столу так, чтоб оказаться точно напротив неожиданного собеседника, и села.

Он щёлкнул пальцами. На столе вспыхнуло пламя, и появились два жёлтых, старых на вид свитка. Ангел поморщился и смахнул огонь, сдул на пол пепел.

– Как же у нас любят эту мишуру… – буркнул он и продолжил уже деловым тоном. – Есть предложение. Если ты его примешь, выиграем оба. Объясняю. Вы своими самоубийствами рушите нам месячные и годовые планы под корень. Одна душа самоубийцы автоматически снижает наши показатели на пять обычных душ, но забирать вас всё равно надо, деваться некуда. Плюс вы не внесены в план, и работать нам приходится внеурочно. Запарка нереальная. В результате, под конец года попадают все. Отчёты горят, зарплату режут, об отпуске и подумать нельзя.

Я невольно прониклась сочувствием. И правда, замордованный он ужасно, особенно вблизи видно.
– Может, кофе хочешь? – спросила я, вспомнив, наконец, кто в доме хозяйка.
– Не откажусь, – вздохнул ангел.

Пока я возилась с кофеваркой, искала печенье в шкафу и накрывала на стол, мой гость тщательно сверял записи в обоих свитках.

– Теперь ты, – сказал он после того, как чашка опустела. – Молодая, красивая и, в принципе, ещё можешь жить и жить. Но дело твоё, открыто вмешиваться не имею права. Реальный отведённый тебе срок кончится… – он чуть прикрыл глаза, – нет, не скажу, когда, но нескоро точно. Забирать твою душу сейчас я не хочу, потому что на мне и без того три выговора висят. Поэтому предлагаю сделать так.

Ангел щелчком отправил один из свитков на мой конец стола. Я развернула бумагу. Наверху красивым ровным почерком было написано: «Договор». Потом шло несколько пунктов почерком помельче, в самом низу стояла сегодняшняя дата и прочерчены два места для подписи.

– Один год. Триста шестьдесят пять дней, – комментировал ангел, пока я читала условия. – В течение этих дней ты делаешь всё то, чего боялась раньше. Совершаешь всё, что хотела бы совершить перед смертью, что взбредёт в голову, без оглядки. В частности, разбираешься со своей любовью – в обязательном порядке. И вписываешь это на обратную сторону. По пункту на день.
Я перевернула лист. Там стояли номера от одного до трёхсот шестидесяти пяти.

– Места мало, но можно коротко, аббревиатурами, в общем, чтоб потом расшифровать смогла. Ровно через год я к тебе приду и, если вся обратная сторона будет заполнена, заберу твою душу без вопросов. Только не халтурить – нечестные записи увижу сразу. Один день – одно действие. Тебе нечего бояться и нечего терять – какая разница, умрёшь ты сейчас или через год? Но, могу пообещать – этот год будет крайне интересным. Если же в списке будут пропуски или – ну мало ли! – ты просто передумаешь, то ещё раз угостишь меня кофе, и мирно разойдёмся до лучших времён.

Я снова посмотрела на лицевую сторону. Пункт «в случае невыполнения условий настоящего договора исполнителем, последний обязуется предоставить заказчику 250 мл готового кофе» значился под номером 3.1.

– Смерть или кофе? – улыбнулась я. Предложение, хоть и отдавало сумасшедшим домом в кратчайшие сроки, но было заманчивым. И правда, много ли мне терять?
– Типа того. Ну, что скажешь?
– Подписывать кровью? – поинтересовалась я.
– Откуда эти средневековые зверства? – закатил ангел глаза. – Держи.
Он протянул мне элегантную чёрную ручку с перьевым стержнем.
В торжественном молчании мы подписали оба экземпляра и обменялись рукопожатием.

– Спасибо за кофе, – ангел спрятал свой свиток за пазуху, встал, взял меч и накинул на себя перевязь. Эффектным жестом пригладил длинные волосы и расправил крылья. – Я рад, что мы пришли к соглашению. Кстати, тапочки очень милые. И, если позволишь, маленький совет, – он уже стоял на подоконнике, готовый взлететь. – На твоём месте, я всё-таки начал бы с белья и маникюра.

Я ахнула от такого хамства, но в проёме окна уже были видны только бегущие по вечернему небу облака.

Ангел Смерти сидел на берегу озера и говорил по разбитому мобильному телефону:
– Лана, привет. Как у тебя там? Что? Суицидник? Из петли вытащила? А скажи-ка, где ты его нашла… проверить кое-что хочу. Так… ого… стой, дай угадаю. Безнадёжно влюблён, да? И поговорить боится? Вот так совпадение. Договор подписал? Что? Долго упирался, но подписал? Класс. Если они друг другу признаются, мы с тобой ещё и показатели массовой доли счастья поднимем. Я же говорил, у проекта огромный потенциал. Ладно, у меня сегодня ещё трое. Что? Кофе? Конечно, буду, что за вопросы!

@elvira_teri




Улыбаемся, господа.
Всё - вода.
Всё стечёт по бортам корабля.
За горизонтом земля.
Улыбаемся, машем.
Сорок лет, и мы в неё ляжем.
Всего-то делов.
Пионер, будь готов.
К голове руку.
Ни жеста. Ни звука,
Что тебе х*ёво.
Помоги бабушке перейти трассу.
-Да, не на красный!

Улыбаемся, господа, шире, шире!
Три, четыре…
Не бухаем, не подвываем, на полу не валяемся.
Улыбаемся.
Неполным зубным комплектом.
С улыбкой встречаем лето.
Осень.
Зиму.
Невыносимо.

Просто если мы перестанем
Клеить на себя это знамя,
У нас будут такие страшные рожи,
Что не дай Боже.
Если мы опустим рот вниз углами,
Вы увидите, что у нас за зрачками
Плещется зыбкая гулкая пустота.
Пионер, заведи кота.
-Да, не в реку!
Человек человеку - царь, Бог и пох.
Слышите грохот?
Это я закрываю дверь в квартире.
Под местным сдираю оскал с лица;
Я - херовая стюардесса.
«Настоящая стюардесса улыбается до конца…»

08.06.22


Держись за поручень.
Если ты отпустишь долбаный поручень,
Мир сколлапсирует.
Схлопнется.
Поезд свернётся вокруг тебя стальным насекомым.
Сверху намотает Арбатскую, Бауманскую и Коньково.
Царицыно,
Библиотеку имени Ленина,
Самого Ленина с Мавзолеем.
Хватайся быстрее.
В этом мире всё очень и очень непрочно.
Под людским потоком гранит стонет, вибрирует.
Зажимай сининицу в руке, пока она дышит.
Если не дышит, делай реанимацию.
Станция, станция…
Слышишь, не вздумай пялиться в окна во тьме тоннеля.
Есть шанс, что ты словишь ответку.
Синяя, желтая, красная ветка
Прошили грудную клетку.
Человечье бурлит, бушует, бежит, толпится.
У каждого в кулаке по синице.
Синицы пищат. Велкам в электрический ад.
В паническую атаку
И я испытываю острый прилив жалости.
И я думаю:«Дыши, пожалуйста…»
…И вываливаюсь наружу в районе Марьино.
В небе парит журавль.
Разжимаю кулак.

05.06.22




В МАЕ 1944 ГОДА

Клавдия Матвеева получила похоронку на сына Петра. Его гибель она еле пережила, ходила на завод, отрабатывала смену, как положено, а потом, вернувшись домой, ничком валилась на кровать и сладко закрывала глаза.

Автор: #Повороты_Судьбы@grustnopub

Наступало ее время. Нет, она не спала. Просто долго лежала с закрытыми глазами и вспоминала. Вспоминала всю свою жизнь с того момента, когда родился ее Петя. С первого дня, как увидела его и до последнего, когда проводила его на фронт.

Дом был совсем заброшен. Грязные полы, тусклые, серые окна уныло смотрели на улицу, клочья паутины свисали со стен бахромой. Но Клавдии было все равно. В шесть утра звенел будильник, она медленно сползала с кровати, автоматические делала все утренние дела и шла на работу. Иногда у нее мелькали мысли о смерти. Вон, на соседней улице, говорят, женщина, получила похоронку на двух сыновей и повесилась в сарайчике. Счастливая. Но Клавдия все оттягивала свое решение. Почему-то в голове иногда мелькала какая-то странная мысль: а вдруг Петенька ее вернется? Мало ли что на войне бывает, сколько случаев разных. Вернется сыночек, а матери нет.

Так и тянулась ее жизнь до того дня пока не приехала к ней тетка Анна из деревни со смешным названием Курицыно. Приехала навестить племянницу на неделю и осталась насовсем, хотя и не сразу это произошло. За три дня Анна Ивановна отмыла комнату до блеска, где-то на рынке сумела достать курицу и сварила щи.

- Где щи, там и нас ищи, Клавочка! Вставай-ка, племяшка, давай поужинаем! - Анна в который раз уже звала племянницу поесть щей, но та как будто не слышала тетку, отвернувшись молча, к стене.

- Ну, все! Так больше продолжаться не может. - Анна Ивановна подошла к кровати, наклонилась и резко потрясла лежавшую Клаву за плечо.-Клава, ты встаешь? Или я принимаю решительные меры. Учти, назад дороги не будет, ты меня знаешь! - Немного постояв в раздумье, взяла ведро и вышла на улицу.

-Ты, что очумела? - Клавдия в ужасе вскочила с кровати от ледяного потока воды, окатившего ее. - Ты, ты...что делаешь?!

- В чувство тебя привожу. - Анна стояла, улыбаясь с ведром в руках.-Ты, посмотри на себя, Клавдия, что ты с собой сделала? - Она сгребла племянницу в охапку и насильно подвела к зеркалу. - Смотри, любуйся, в гробу тетки лучше выглядят...

Клавдия хотела что-то злобно крикнуть Анне, но, бросив мимолетный взгляд в зеркало ... оцепенела от ужаса. Из зеркала на нее смотрела какая-то старая костлявая бабка лет шестидесяти с желтым изможденным лицом и черными кругами под глазами.

-Ты это, ты. -Анна уловила ужас в глазах племянницы.-Не сомневайся.

- Я..., -Клавдия медленно провела рукой по зеркалу, как бы пытаясь смахнуть то отражение. - Страшенная какая...А впрочем...какая разница, -Клавдия вяло махнула рукой и снова двинулась к кровати.

-Я тебе сейчас лягу! - крикнула Анна.-Давно ведро воды не получала у меня?

Клавдия улыбнулась, подошла к комоду и медленно взяла расческу.

-Ну, все, -Анна облегченно выдохнула.- Спас Бог девку. Спасибо ему.

С того дня начались перемены в доме. Не сразу, конечно, постепенно. Клавдия потихоньку приходила в себя. Анна Ивановна осталась у племянницы насовсем по ее просьбе.

С того времени много событий случилось в стране. Пришла Победа, отменили карточки, умер Сталин. А в 1954 году Клавдия Алексеевна Матвеева получила странное письмо. Писала ей какая-то незнакомая женщина из города с длинным названием Хаапсалу.

"Здравствуйте, дорогая Клавдия. С большим трудом я нашла вас. Вы даже не представляете, сколько лет я вас искала. Меня зовут Марта, мне 72 года. Моя младшая дочь Ирма и ваш сын Петр были знакомы. Они познакомились в госпитале в 1943 году и встречались. Хотели пожениться, но к несчастью, Петр погиб и моя Ирма тоже умерла после войны от болезни. Но у вас осталась внучка. Ее зовут Марта, как и меня. Я уже старая, мне недолго осталось. Если Вы можете, заберите Марту к себе. Кроме меня и Вас у нее никого нет. Дайте ответ как можно скорее. С уважением, Марта Сомниаак.

- Анна Ивановна, как же это? -Клавдия вертела письмо в руках и растерянно посмотрела на тетку.-У меня есть внучка? Да как же это? Петеньке тогда всего девятнадцать было...

Анна Ивановна фыркнула.

- Девятнадцать... всего. - Затем посерьезнев, подвинула Клавдии лист бумаги.-Пиши, Клавочка, ответ. Сама знаешь какой!




РАННИМ УТРОМ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ЧИСЛА

весеннего месяца апреля Грегор проснулся в свой постели и обнаружил, что превратился в ужасного жука. Не то, чтобы это было слишком уж неожиданно и противоестественно: напротив, и мать, и отец Грегора были такими же жуками, и их родители тоже были жуками, и даже почти наверняка ещё многие поколения семьи Грегора состояли только из жуков, так что всё, в общем-то, шло по установленному мирозданием плану. Но всё-таки на миг у Грегора возникло чувство острого ужаса и беспомощности. Он превратился из личинки в полноценного жука. Он необратимо повзрослел.

Грегор закрыл глаза и вспомнил то уже безвозвратно ушедшее время, когда он был красивой и беспечной личинкой. Из его глаз могла бы потечь слеза при этих воспоминаниях, если бы насекомые, конечно, умели плакать. Но, к сожалению или к счастью, это было невозможно в силу биологических особенностей. Из-за них же Грегор не мог грустить и погружаться в рефлексию очень долго – его примитивная нервная система просто была неспособна на это. Поэтому спустя несколько минут Грегор сделал усилие и открыл глаза навстречу новой, жестокой и ещё неизведанной реальности.

Он пошевелил лапкой, другой, привыкая к новому телу. Потом аккуратно слез с кровати, чуть было не упав, и направился к выходу из комнаты. Задев своим боком стенку проёма, Грегор тихо выругался и пополз вдоль коридора, в котором расположились двери в комнаты его многочисленных братьев и сестёр. Вскоре добрался до его конца и оказался в главном туннеле своей обширной общины жуков: толпы, такие же уродливые, как и он теперь, бежали по своим делам, что-то таща, вечно жужжа, скрежеща и шелестя. Грегор влез в это непрерывное движение и побрёл, неуклюже переставляя свои ещё не окрепшие ноги, куда-то вместе со всеми. Но буквально через несколько мгновений его окликнул чей-то кшеркающий голос:

– Шустрей шевелись! Уж вырос из личинки, чтобы просто слоняться. Дела не найдёшь?

Грегор, насколько мог, повернул голову в сторону голоса и увидел бегущего рядом с ним старого, с уже покрытым седыми волосами панцирем, жука.

– Изви... ните. Но... ведь я ещё... только... – голос Грегора сбивался, срывался и иногда хрипел – с горлом тоже что-то произошло, и теперь он как будто учился заново говорить. Впрочем, старый жук уже не слушал и скрылся где-то в толпе, всё шепча себе под нос:

– Шустрей шевелись, шустрей…

И Грегору показалось, что жук уже обращался не к нему, а к кому-то другому, может даже, к самому себе.

Так Грегор шёл в потоке, временами оглядываясь по сторонам и с некоторым страхом взирая на этот огромный новый мир, в котором он был таким маленьким. Несколько раз сворачивал в какие-то ответвления, где, впрочем, было не свободнее, чем в главном тоннеле, но очень скоро возвращался назад, боясь заблудиться. Пробовал подбегать к другим жукам и пытаться говорить с ними. Но они не слушали, убегали, спешили куда-то и отговаривались:

– Некогда, некогда, некогда…

Так что спустя десяток попыток Грегор бросил эту затею. А после и вовсе развернулся и побежал в тот знакомый коридор, из которого и вышел: его лапки мелькали всё быстрее и быстрее по мере узнавания мест, бока иногда сталкивались с боками других жуков, но он не обращал внимания. Вот и знакомый поворот.

Грегор свернул и пополз к своей комнате. Но когда он вошёл в знакомый проём, то увидел, что на его постели уже обосновалась личинка. Грегор горько усмехнулся и уставился на нового жильца:

– Вот видишь кхак... Только уйдёшь... И твоё место уже занимают... Видишь как…

Личинка моргнула своими белёсыми глазами и что-то пропищала.

– Чшто? – Грегор внимательно посмотрел на неё. Личинка ещё раз пискнула.

– Не понимаю я тебя... Да и ты меня, наверное, тоже... – Грегор оглядел на прощание свою комнату и выполз из неё, напоследок попытавшись пропищать что-то на личиночном, но вышло только:

– Кхпишипищ.

Грегор бежал всё дальше и дальше по коридору. Куда? Он не знал. Его лапки спотыкались, дрожали, он падал и поднимался. И бежал. И наконец увидел свет. Впереди, далеко впереди, в конце тоннеля сиял свет. И Грегор устремился туда.

Когда он выбежал из норки, то на мгновение ослеп: так ярко всё вокруг сияло. Впервые в своей жизни Грегор увидел такое разнообразие цветов и форм. Его обдувал лёгкий тёплый ветер, далеко наверху колыхались листья и бутоны цветов, а ещё выше – настолько выше, что Грегору подумалось, что даже если бы он бежал всю свою жизнь, то всё равно бы не смог туда добежать, – сияло что-то пронзительно голубое. Грегор замер, осматриваясь вокруг себя.

А после задрожал: всё вокруг было чересчур огромным по сравнению с ним, всё давило, мерцало, слепило, подавляло. Сам себе он тогда казался даже не крупинкой – а попросту ничем.

Грегор развернулся и, не оборачиваясь, полез обратно в тёмную нору. Там было спокойнее, уютнее... Спокойнее. Он это понимал.

Грегор подхватил какую-то веточку по дороге и побежал с ней вглубь тоннеля. "Шустрей, шустрей..." – шевелилось в его голове. Или он бормотал это себе под нос?

*nilberg




МУЖЧИНА — ЭТО УЖАСНО ПОЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

Он теплый и об него можно греться! Он сильный и веселый, может починить в принципе все.

Мужчине можно давать поручения и потом тысячу лет припоминать ему о чём- нибудь, что он когда то там что-то забыл.
Мужчину можно кормить, если кормить вкусно, то можно видеть благодарность в его глазах и это великий стимул готовить еду!

Это тот человек, к которому можно попроситься на ручки. Ну и что такого, что во мне 85кг??? У меня и рост не маленький! Вот так сядешь на коленки, он охнет конечно, но обнимет, у него нет выбора! Жалко его конечно, но все равно на ручки хочется. А кому нынче легко?

Совершенно неоценимая опция ночной доставки! Вода, конфеты, булочки или чайку зеленого вдруг приспичит испить!

Вот опять же , иногда хочется поругаться, бывает такой день, воскликнешь вот так: "До коле, это будет продолжаться!!!??". Ну воскликнешь конечно только для того, чтобы тему развить....и потом обязательно надо, чтобы тихие слезы по лицу... и припомнить, что последний цветочки видела две недели назад, а вот конфеты ночные были нормуль, но мало, и булки были неправильные. Как он это терпит, я не в курсе если честно!

На мужчину можно излить вселенскую любовь, это важно. Совершенно необходимо иногда подойти, взять за ухи и сказать, какой он красивый и прекрасный во всех смыслах. А можно сказать: "Уйди противный, я в печали!"

Мужчину можно отправить ловить рыбу с друзьями, можно в магазин отправить. А можно еще с ним разговоры разговаривать на разные темы..и разные фильмы смотреть !

В общем, я рекомендую!

Marina Saichko




ПОЧЕМУ ТЫ ПОСТОЯННО БУХАЕШЬ?

— Один раз живем.;

— Это тупой ответ.;

— О'кей, состояние дел в нынешнем социуме вызывает у меня острую антипатию, маски лицемерия, псевдоморали, замещающей собой настоящую благодетель, впитались в подкорку большинства людей.

Рабская психология культа своей успешности и нездоровая меркантильность, перерастающие в ненависть ко всем, кто не готов при каждом слове заниматься похвальбой чрезмерно завышенного эго, делает людей худшей породой скота, не способного на искренность даже по отношению к себе.

Вокруг постоянно слышны хвастовство, ложь, зависть, даже дружеские встречи чаще напоминают со стороны краткий срез успехов на офисной планерке, ну или спор школьников "у кого струя дальше".

Женщины перестали ценить в мужчинах мужчин, им важно только то, что существо с членом может или не может им дать, купить, сделать.

Мелочность и убогость, оформленные в обертку из красивых слов, как "успешность, современность, знание себе цены", не оставляют в людях людей, делая из них скучных и жалких тварей, с навороченными гаджетами и в дорогих шмотках, купленных зачастую на последние деньги, ради поддержания имиджа.

Все это является только частью причин, по которым в подобных условиях очень трудно сохранить нормальный эмоциональный фон, да и что такое норма? Сейчас даже это понятие извратилось.

Медленное разрушение своего организма посредством алкоголя, позволяет отвлечься и слабым, и сильным людям, а чем чаще пьешь, тем слабее со временем становишься, но это закономерно, если не удается найти позитив в мире вокруг, все ведет в итоге к той или иной форме саморазрушения...;

— Чё?;

— Да ничо. Один раз, говорю, живем.

Автора кто не подскажет?




О ПРОСТИТУТКАХ

Решили с мужем разнообразить сексуальную жизнь. Всегда ненавидела и не понимала проституток, именно поэтому, первое, что пришло в голову, поиграть в проститутку и её клиента. Лично мне, как начинающей проститутке, было не по себе, и я для храбрости махнула три по пятьдесят коньячка мужа.

Коньяк сработал, в роль вжилась серьёзно, после того как наигрались, напомнила об оплате, муж достал из кошелька пятьсот, сто и пятьдесят рублей - вот оплата. И тут мне стало обидно за себя как за проститутку, я предала свои идеалы и принципы, я вряд ли уже выйду замуж, кому нужна проститутка, а если и выйду, то не в своём городе и обязательно неудачно, за пропойцу, а если и не за пропойцу, то он всё равно сопьётся, потому, как узнает что я проститутка, а он обязательно узнает, прошлое всегда всплывает, но это в лучшем случае, потому как проституция засасывает, я что, плохо оказывала услуги, может, что-то конкретно не понравилось, я переделаю, я поставила крест на своей жизни за Жалкие шестьсот пятьдесят рублей?..

И всё это выплеснула ему в лицо, на что он растерянно ответил, что и не задумывался - каково проституткам, и что первый раз в жизни пользуется интим-услугами, и не знает сколько они стоят, позвонил кому-то, узнал, что стоят проститутки две-три тысячи, а хорошие - пять, сказал, чтобы я не беспокоилась и что я хорошая проститутка, перевёл мне на карточку шесть тысяч, сказал, что тысячу - за моральные неудобства, а шестьсот пятьдесят рублей - мне на чай, конфликт был исчерпан, клиент - гусар, я - хорошая проститутка.

На утро закатила скандал, что он вот так просто может потратить деньги на проститутку, да ещё и сверху ей накинуть, на что мне муж посоветовал поссориться со сношающимися пьяными тараканами из Содома в моей голове, и ушёл на работу.

Ненавижу проституток! С другой стороны, перед проститутками будет не стыдно за мужа, потому как не жлоб, да и льстило мне, что он посчитал меня хорошей проституткой.

В обеденный перерыв мне пришла мысль, а вдруг ему есть с чем и с кем сравнивать, откуда он знает, хорошая я проститутка или плохая? Ненавижу проституток! Позвонила ему с этим вопросом, на что он меня грубо успокоил, посоветовал хотя бы маслом сдобрить кашу в моей голове, выпить ново-пассита, а лучше - сто грамм коньячку.

Я потихоньку стала успокаиваться, а после работы решила воспользоваться советом мужа и с подружками усугубить по чуть-чуть. Звоню ему, сообщаю, что у нас сегодня короткий день, и мы с девчатами чуток посидим, пожалуйста, сходи в магазин, список вышлю смской.
На что муж мне ответил:
- Сама, дура, иди, - что ему заправить машину не на что, что его коллега с работы довезёт и что он вчера последние шесть тысяч шестьсот пятьдесят рублей отдал какой-то проститутке.
Ненавижу проституток!

(С) нэта.




ВЫШЕ ЗВЁЗД

— Здравствуйте.
Летящая, чуть грассирующая «р», тихий голос, смущённая улыбка.
— Вы опять пришли раньше, — Ясна улыбнулась в ответ, перебирая листки с заданиями.
— Я не люблю опаздывать, — «т» была очаровательно жестковата.

Поль сел за первую парту и достал учебник. У него был хороший русский, и Ясна не понимала, зачем он продолжает посещать курсы. Точнее — не позволяла себе понимать.

— Сделали перевод?
В последнее время Поль переводил отрывки из «Ужасных детей» Кокто.
— Разумеется.
— Тогда отправьте мне на почту, я посмотрю сегодня.
— Как скажете. Вы послушали то, что я прислал?
Они мало разговаривали вне курсов и почти не переписывались — текстом. Вместо слов их переписка состояла в обмене музыкой. Вчера Поль прислал ей «Sailing» и пару песен Blackmore’s Night.

— Конечно. Я ещё не придумала, чем вам ответить, но мне… понравилось.
«Sailing» играла у Ясны на повторе — она почему-то сразу узнала её, хотя раньше никогда не слышала, и почему-то заплакала — резко и ломко.

Поль кивнул, чиркнув что-то ручкой в тетради. Редкие скупые разговоры, которые у них были, и регулярный значок мессенджера в левом углу телефона с новой песней — вот и всё. Остальное можно было придумать, вложить какой угодно смысл, придать очарование каждой мелочи. Сочинить любые чувства. И бояться, что однажды это исчезнет.

Ясне было тридцать восемь. До Поля она ни разу в своей одинокой жизни не испытывала такого трепета и надежды, и ей почти хватало того, что давал ей Поль. Иногда её вдруг начинала мучить мысль, что для него это не имеет значения, а иногда ей казалось, что он так же ужасно одинок — и так же привык к своему одиночеству, поэтому их взаимодействие не может быть другим.

Уже начали собираться остальные. Он листал книгу. Ясна смотрела на него, пытаясь понять, о чём он думает. Она не знала, сколько он ещё пробудет здесь, когда уедет — или, может быть, останется надолго. Курсы заканчивались через полтора месяца.

Ясна не могла представить, что будет дальше, если произойдёт сбой, если он вдруг скажет ей что-нибудь серьёзное. Ей не хотелось ничего менять, не хотелось переворачивать своё существование с ног на голову, а по-другому как — разве он поймёт? Разве ему достаточно будет отдельных встреч, полуневинных ласк и разговоров об искусстве? Ведь ему только двадцать пять. Нет, лучше бы всё оставалось так, как есть. Чтобы ей было о чём мечтать и чем жить долгие дни, когда они не видятся.

После занятий она заехала домой переодеться. Подруга собиралась ставить новую пьесу и решила устроить по этому поводу небольшую вечеринку. Чёрные джинсы, белый верх. Рубашка, жилет, бабочка. И длинный пиджак. Это была совсем другая Ясна, не та, что преподавала — и даже не та, что отправляла песни Полю. Эта Ясна осталась далеко в прошлом, вместе с нежностью и светом юности. Но иногда она всё-таки позволяла себе вернуться.

У подруги было шумно — играла музыка и гости говорили наперебой. Ясна взяла бокал и устроилась в углу в большом кресле. Она рассеянно изучала гостей. Дама в красном — кинокритик, противный тощий — кажется, оператор, миловидная хохотушка… Ясна никак не могла вспомнить, кто она. Потом ей бросилось в глаза — рукава в сеточку какой-то немыслимой чёрной кофты, облегающие полные руки и нежно-округлённые плечи, широкие брюки в шахматную клетку, лаковые ботинки на широком каблуке и светлый затылок, который она бы не спутала ни с каким другим. Он обернулся и посмотрел прямо на неё.

— Не ожидала вас здесь увидеть, — с улыбкой сказала Ясна, подходя к нему.
— Я буду делать костюмы для постановки, — ответил Поль. — А вы…
— Мы с Ольгой подруги.
Странно, что она не знала. Странно, что он не знал. Он выглядел сейчас иначе. Как будто раньше они оба немного играли.

Они вышли в полумрак коридора. Из зала вдруг тихо полилась «Sailing».
— Я заметил вас, когда вы только пришли. И попросил добавить эту песню.

Ясна положила руки ему на плечи, огладила их — и поцеловала его в губы, медленно, осторожно, потому что не помнила (или даже не знала), как это делается. Она чувствовала себя будто вне времени и пространства, вне возраста и тела, вне всего на свете…
— Вы понимаете, Поль, мне нечего вам… — она вдруг остановилась, выдохнула. — Кроме этой странной дружбы.
«Нелепые слова, которые не стоило и произносить», — подумала она.
Он посмотрел на неё серьёзно — и сказал только:
— Я собираюсь на выходных съездить за город. Вы ведь свободны на выходных?
И она засмеялась.

Соня Рыбкина
*sofiarybkinaofficial





ФОБИЯ

Этьен Боттино со своей наускопией мог только позавидовать Эдику Ботинкину. Ведь, несмотря на созвучие фамилий, давно покойный француз мог лишь определять, какие корабли и когда придут в главную гавань Маврикия. И то через раз. А вот Эдик умел намного больше и намного точнее.

Он всегда предчувствовал неприятности, ничего не забывал и никуда не опаздывал. А даже если опаздывал, то тоже вовремя. И чтобы не показаться торопыгой, и чтобы ожидающий не взбесился. Хотя, надо сказать, именно эта «плавающая» идеальность Эдика порой раздражала кое-кого из приятелей. Действительно – и как может не бесить человек, идеально отступающий от идеала?

А Ботинкин даже не задумывался об этом. У парня попросту было редкое заболевание – некстизм (от английского «next»). Если попроще – он всегда знал, какое действие следует предпринять далее, чтобы всё в жизни шло без особых проблем. Нет, это было не предвидение, просто «знаю, что надо так, но без понятия почему».

Этот недуг (или способность?) Ботинкин приобрёл в тринадцать. Не при самых приятных обстоятельствах, но как уж сложилось.

На вечеринке в честь восемнадцатого дня рождения старшей сестры Эдик впервые попробовал вино. Стащил со стола, пока никто не видел. Развезло... Заметив состояние брата, Эльвира испугалась: родители и так неохотно разрешили ей «взрослую пати».
— Эдичка, посиди в комнате, хорошо? Мы тебе лимонад и тортик дадим.
Но подросток уже не хотел тортика. Он хотел девчонок и продолжения банкета.
— Нипайду! Я не мал-льнкй уже... А ну выключите эт-то дерьмо! Вжарим рок в этой норе... дыре... дуре... О! Дура ты, Элька! Выруби свою ф-флыжную Глюкозу нахер!

Эля разгневалась. Желая попутно избежать палева перед предками, она с друзьями затолкали буяна в подвал. Но этим не обошлось – мстительная сестра привязала брата скотчем к стулу, а к ушам прикрепила наушники. В которых, конечно, звучала та самая Глюкоза.

Что было дальше, он так и не вспомнил. Когда часа через четыре почти все гости разошлись, Эльвира с подругой вытащили из подвала оцепеневшего Эдика, напевавшего сквозь безумный хохот:

Как плохой боксер
Ты мне открылся...

После ночи скажу:
Я ненавижу тебя.
Ненавижу тебя.
Ненавижу...

С тех пор всё и началось.

Судьба отомстила вредным девчонкам, хоть отходчивый Ботинкин не просил об этом. У Эльвиры со временем развилась аллергия на солнечный свет. Жутко было видеть, как на ярком солнце её лицо и плечи покрывались красной сосудистой сеточкой под жуткое изнурительное чихание, порой доходившее до кровотечения из носа. О пляжах Эле пришлось позабыть...

А её подруга, азартно помогавшая обматывать беднягу скотчем в подвале, и вовсе раздружилась с кукухой. Часто бормотала всякую тарабарщину. «Свобода – это рабство, либеральные ёжики – фашисты, физиогномика спасёт вас от выбора неверной жены!» — и так далее.

Сам Эдик, как ни странно, стал музыкантом – болезнь поспособствовала. Ведь он точно знал, какая нота должна звучать следующей, чтобы вышло хорошо. И какое слово должно быть написано, чтоб не получилось фальшиво. Ботинкин свою особенность пояснял так: «Это защитная реакция моего организма, понимаете? Чтобы, значится, не услышать где-то случайно песню этой самой... Ну вы поняли. Проверял: меня потом долго колбасит, как наркомана, болит всё и тошнит. А ещё после любой её песни моя способность сбоит».

Однажды Эдику позвонила сестра. Это случалось нечасто, но тут вдруг она предложила сходить вместе «на погулять»:
— Эдька, давай-ка вытащи меня, старую, в люди, а? Спецом лицо наштукатурю, чтобы не поджариться. Потусую хоть... А то, блин, с полгода в люди не выходила! Скучно.
— Старая в тридцать? Не прибедняйся, ведь с твоей фигурой и в пятьдесят...
— Эд, не подлизывайся! Так что, да?
— Ты ж не отцепишься. А куда гулять?
— Ну, встретимся возле стадиона в восемь, а там решим.
— Ладно.

По дороге к месту встречи Ботинкин почувствовал тревогу. «Ого! Такого давно не было... Серьёзная опасность по ощущениям. Да ещё не мне одному. Та-ак, если поспешу немного – это случится, а если чуть замедлюсь... Чёрт, тогда что-то на дороге. ДТП, возможно. А если в среднем темпе – услышу Глюкозу, бля! Хорошо, что есть «бананы». Вот блин, не успеваю!..» — он потянулся в карман за спасительными наушниками.

Послышался визг тормозов. В трёх метрах впереди старенький ЗИЛ врезался в рекламную тумбу. И в тот же миг из кабины донеслось:

С ментолом сигареты и сижу одна.
Размазанная тушь и порванная нить,
Я не могу секунды без него прожить.
Не выдержу опять, я буду ему звонить,
Я не могу секунды без него прожить.
Возьми меня за руку и дай мне тебя обнять...

Сначала был ожидаемый обморок. Добрые люди помогли: поднесли нашатырь, напоили минералкой. А вот дальше было хуже: Эдик с трудом отдавал себе отчёт в происходящем. Его некстизм словно заклинило, и не получалось предугадать ни малейшей неприятности. Опоздал на автобус. На следующий успел, но потерял деньги и был высажен. Несколько раз Эдик наталкивался на людей, спотыкался, падал... До сестры дозвониться не мог, что ещё больше усиливало его беспокойство.

Внезапно стало легче. Какое-то странное чувство заставило Ботинкина спуститься в крохотный бар в полуподвале. И там сидела она – такая же.

Люди, болеющие некстизмом, чуяли друг друга – об этом Эдик читал, но сталкивался впервые. И ещё они взаимно лечили ауру: «Так вот почему меня попустило!».
— Привет, я Эд.
— А я Ната. Тоже некст, да? Я рада, что ты симпатичный: не хотелось бы с кем попало.
— Да ладно. У нас же внешность того – обманчива.
— Всё равно это важно! Вам, парням, не понять.
— Наверное. Ты раньше...
— Не, только с обычными. Давай, пока не...

Все «нексты» ощущали непреодолимое влечение к подобным себе. Это Эдик тоже знал. Ему даже интересно было: как это на самом деле? И правда ли такие побочки-метаморфозы?

В туалете кафешки было тесно, зато имелось зеркало. И Эдик, и Ната могли видеть себя теми, в кого превратила их «некстовская жажда». Но она же заставила наплевать на внешность. В объятиях сплелись в две химеры – одна с чёрной собачьей головой и восьмью небольшими красивыми грудями, а вторая напоминала человека-осьминога. Только вот восемь щупалец росли из паха и заканчивались отнюдь не присосками...

* * *
— И как? — спросила девушка?
— Я в шоке... Такого никогда...
— Точняк. И пофиг на побочки!
— Да!
— Повторим как-нибудь?
— Я не против!
— И я... Ладно, я на такси, не провожай. Не люблю этого.

Вскоре ещё не отошедшему от «жажды» Эдику удалось созвониться с сестрой. А спустя полчаса они встретились возле стадиона, где было уже немало людей.
— Ты где шляешься? Прикинь, тут взрыв газа какой-то был! Если бы я ждала тебя на солнце – погибла бы, так и не выйдя замуж. Но я пряталась...
— Обалдеть! Всё хорошо?
— Да, братуля. Кстати, даже концерт не отменили.
— Концерт?!
— Ты извини, но я тебя обманула. Эдик, пора тебе избавиться от этой фобии насчёт Глюкозы. Я тут читала одного астропсихолога-терапевта, который так советует. Клин клином, понимаешь?
— Чумака-Гробу, что ли?
— Ага!

«Да мне теперь уж по барабану, — подумал Эдик. — Драйва после секса на два дня хватит. По крайней мере, так пишут нормальные исследователи некстизма... Не Гроба».
— Идём, хуле!

Когда музыканты чуть разогрели стадион, на сцену вышла сама вокалистка. И запела:

Полночь уже и почти никого,
Я знаю точно придет. Ожидаю его.
Конечно дергаюсь немного,
Может быть ты забыл.
Хотя вчера по телефону он секреты открыл.
Все секреты по карманам,
Я гуляю с доберманом. Ам!

«С доберманом?» — Ботинкин пригляделся к певице.
— Итить твою копчёную на цыганском мангале и прокисшую до нашей эры канарейку! — выругался он. — Элька, это... Это Глюкоза?
— Да, она самая. Наташа Ионина, а что?
— Ничо...

Я буду вместо, вместо, вместо неё
Твоя невеста честно, честная, ё.
Я буду вместо, вместо, вместо неё твоя!

*hexenhammer4




ДНЯ РОЖДЕНИЕ

Детская площадка. Две девочки качаются на качелях и ведут неторопливую, светскую беседу.

— Что-то давно никакого праздника не было, — задумчиво говорит одна. — Жалко!

— Мне не жалко, — говорит вторая.

— Ты праздники не любишь?!

— Люблю! Очень! У меня их полно, каждый день — праздник!

— Не может быть!

— Может. Мы празднуем Дня рождение.

— День рождения, ты хотела сказать.

— Дни рождения мы тоже празднуем, но редко, только раз в год. А Дня рождения — каждый день. Мой папа этот праздник выдумал.

— И как вы его празднуете?

— Очень просто! Папа будит утром меня и маму, мы все бежим на кухню, берем стаканы с водой и папа говорит тост: «Отличный день сегодня родился! Нам с ним очень повезло! За Новый День!» И мы пьем воду, едим мед и поем какую-нибудь песню.

— А если день плохим получится?

— Так раньше и было. А как только мы стали отмечать этот праздник, почти все дни или хорошие или очень хорошие. Редко-редко что-то не очень хорошее происходит.

— Почему же тогда у других людей такого праздника нет?

— Папа сказал, что этот праздник есть у всех, только не все его замечают. Многие просто забыли об этом празднике. Если хочешь, приходи в субботу к нам. Переночуешь, а утром вместе с нами попразднуешь!

Григорий Беркович




САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Это случилось в пятницу. Замученный буднями и бытовухой программист Коля Севастьянов в обеденный перерыв зашёл в расположенную неподалёку от офиса кофейню за стаканчиком мокачино. Улыбчивая девушка за кассой предложила на выбор молоко ореховое, банановое, кокосовое, соевое, из рога единорога и красного дерева, полиуретановое, полупроводниковое, сжиженногазовое, и так далее – всё, кроме обычного.

– А обычное есть, коровье? – сразу спросил Коля.
– Разумеется. Что-нибудь перекусить к кофе желаете? Круассанчик? Пирожное? Сэндвич?
– Нет, благодарю. Я к вам только после обеда.

Получив свой кофе, Коля вышел на улицу и неторопливо побрёл в направлении офиса. На оранжевом стаканчике с напитком был изображён мультяшный портрет Достоевского, а подпись под ним гласила:

«Жизнь задыхается без цели».
Ф.М.Достоевский

Другая сторона стаканчика отвечала:

Сегодня твоя цель – наш кофе.
Живи на полную катушку!

«Да уж, мотивация, блин», – пробурчал Коля себе под нос.

Через площадь, мимо фонтана, навстречу Коле шла Маша, обворожительно-сексуальная секретарша генерального директора. Она устроилась в компанию совсем недавно и обладала какой-то магической притягательностью. Всякий раз, завидев её, Коля вставал как вкопанный, засматривался, краснел и потел. Вот и сейчас он засмотрелся на Машу, отвлёкся и пропустил внезапный бульк – пролетавший над головой зараза-голубь сбросил свою фекальную бомбочку прямо в стаканчик с мокачино.

– Ну твою ж налево! – ругнулся Коля и печально уставился на испорченный кофе, который неожиданно забурлил – жирные коричневые пузыри надувались, вылетали из стаканчика и лопались. Стаканчик в руке заходил ходуном.
– Бросай его!
– Что?
– Бросай его немедленно! – кричала Маша. – А то будет поздно!

Коля бросил стаканчик, из которого наружу полезло здоровенное фиолетовое щупальце. Оно всё росло и росло, а достигнув метров десяти, начало крутиться по асфальту вместе со стаканчиком.

– Беги же, придурок! – приблизившаяся Маша ухватила Колю за локоть и потянула за собой.

Они увернулись от щупальца и побежали.

– Ты почему не надел крышечку на стаканчик? – громко и сердито спросила Маша.
– Я… я же ведь не думал… С-солнышко, дождя нет…

С площади доносились крики. Щупальце хватало прохожих и затягивало их в оранжевый стаканчик с цитатой Достоевского.

– Конечно же, ты не думал!
– Что это за чёртова хрень? – прокричал Коля срывающимся от паники голосом.
– Это – голубиная матка!
– Что?!
– Голуби – пришельцы, долбанные пришельцы. Известный факт, что голубиное дерьмо и кофе сорта арабика вступают в реакцию и производят биологический взрыв. Вот почему люди и придумали крышечки для стаканчиков с кофе. Ты видел когда-нибудь голубят?
– Нет…
– Вот именно! Они размножаются, разбрасывая свои голубиные споры во всё подряд в надежде попасть в жидкий кофе сорта арабика.

Шум сзади приближался. Коля повернул было голову, но…

– Не оборачивайся. Голубиная матка ненасытна и она гонится за нами. Она думает, что ты – её папа.
– Какой ещё папа?!
– Самый настоящий. Она видела тебя пузырями через стаканчик. Но когда она нас догонит, она поймёт, что ты – вовсе не её папа, а просто обычный землянин, а значит – пища.
– Охренеть!
– Не сбавляй темп!

Люди вокруг, вопя от ужаса, бежали вместе с Колей и Машей. Кто-то спотыкался и тут же становился жертвой чудовища.
– Давай в подземный переход! – скомандовала Маша.
Коля повиновался.

– О нет! – сексапильная секретарша босса, до этого невозмутимая, будто бы чего-то испугалась. – План меняется.
– Почему? Почему план меняется?
– Бежим дальше, надо отвлечь матку на себя. Видел в переходе бабку с семечками?
– Да.
– Подсолнечные семечки – третий ингредиент. Если щупальце схватит бабку, то нам конец!
– Что произойдёт?
– Голуби обожают семечки, а голубиные матки – тем более! Если матка сожрёт семечки, то она тут же окуклится и размножится. Тысячи новорождённых агрессивных голубей. И все они будут хотеть одного – твоей плоти!
– Почему моей?
– Это ясно как день! Ты – их дед, и ты бросил их маму совсем одну!

Они замолчали, и в воздухе повисла звенящая тишина.

– Маша…
– Что?
– Стало тихо. По-моему, голубиная матка от нас отстала.

Маша резко обернулась.

– Вот же чёрт! Ты прав! Она почуяла бабку и залезла в подземный переход. Ладно, идём ва-банк. Остаётся последнее секретное оружие, – она сорвала с себя розовую майку и осталась топлесс. – Крути мой сосок!
– Крутить что?
– Ладно, я сама… Хотела совместить с приятным.

Она стала крутить свой левый сосок по часовой стрелке. Он поворачивался с характерным щёлканьем, словно Маша открывала сейф, а затем что-то треснуло, глаза Маши засветились красным, а её правая рука со скрежетом «вж-у-вж-у-вж-у-вж-у» трансформировалась в плазменную пушку.

– Боевой режим активирован, – глухим басом продекламировала Маша. – За мной, новобранец!

Коля ущипнул себя.

– Не сон, – сказал он в пространство и побежал вслед за Машей к переходу.

Переход был забит тёмной шевелящейся субстанцией, из которой у выхода торчал оранжевый стаканчик.

– Мы опоздали? – осторожно спросил Коля у Маши.

Маша не ответила. Она внимательно наблюдала за субстанцией, которая почти тут же прекратила шевеление и замерла.

– Назад! – пробасила Маша, и они снова побежали.

Подземный переход взрывался, разнося всё вокруг и образуя гигантскую яму посреди улицы. Повсеместно разлетались сорокасантиметровые подсолнечные семечки, из которых при падении вылуплялись скользкие, но уже взрослые голуби. Они отряхивались, взлетали и гнались за Колей и Машей.

– Мерзкий предатель! Уруру! Ты бросил нашу маму! Уруру! – злобно ворковали серые пернатые твари.

Маша отстреливалась от них из плазменной пушки.

* * *
Вечером, когда все голуби-пришельцы были уже мертвы, Маша и Коля, покрытые мелкими ранами от клювов, сидели в подворотне у мусорных баков, пытаясь отдышаться.

– Вот, выпей для дезинфекции, – Маша протянула Коле бутылку с жидкостью медного цвета.
– Вкусно, – Коля сделал несколько глотков. – Это какое-то высокотехнологичное обеззараживающее антиголубиное средство?
– Это – коньяк. Просто коньяк. Дай-ка и мне пригубить.
– Держи, – Коля вернул бутылку.

Некоторое время они молча пили коньяк и наблюдали за восходящей луной.

– Ха! А ведь ещё утром я жил в порочном круге работа-дом-работа. Теперь же у меня появилась настоящая цель – плечом к плечу с тобой сражаться с этими… ик… птицами. Прав был Фёдор Михайлович.

– Голуби – уже в прошлом. В мире ещё много всякого интересного. Посмотри вот туда, например, – Маша указала на снижающуюся над ними летающую тарелку с мигающими синим и красным лампочками.
Из тарелки, высветив Колю и Машу, ударил луч прожектора, а из иллюминатора высунулся синий инопланетянин с громкоговорителем.

– Николай Севастьянов и Мария Лютикова, согласно галактическому закону геноцид расы голубей-пришельцев карается смертной казнью или исправительными работами в зависимости от настроения судьи, положения звёзд и предложенных взяток с той и другой стороны. Сдавайтесь!
– Предлагаю бежать.
– А как же… ик… боевой режим?
– Это же галактическая полиция.
– И?
– Бежим, придурок!!!

@artem.kelmanov




ВЫ НЕПРАВИЛЬНО ВОЮЕТЕ
(«Последний пункт»;)

(Осада английского замка Гарнак французами, 13 век.
После серии неудачных атак французы замахали флагом сигнализируя о переговорах, в замке открылись ворота и навстречу вышли англичане.)

- Барон Гильом де Шантане, - немного поклонился французкий дворянин. Его флагоносец, который пришёл вместе с ним, проделал то же самое. Оппоненты из замка, вежливо поприветствовали их в ответ:
- Лорд Крейтон, - проговорил человек в позолоченных латах, - я командир гарнизона замка и шателен, кажется, по вашему...
- Всё верно, благодарю вас за познания! - ещё раз кивнул французский барон. - Очень приятно встретить здесь весьма образованного человека, невзирая даже на то, что он мой противник... - де Шантане сделал в конце тирады грустное лицо, но ненадолго. - Длань судьбы в этот ненастный день пролетела голубкой над нами, как бы, своим рокововым взмахом...

В эти мгновения английский лорд с явным удивлением наблюдал за французом, и не дождавшись окончания предложения, сказал:
- Послушайте, дорогой барон... Вы приехали сюда на конкурс?
- Что, простите?
- Я не хочу вас оскорбить. Но вы, простите, притащились сюда со своими рыцарями явно не на конкурс поэтов. Поэтому отбросьте все ваши парижские изыски и давайте поговорим прямо.
Гильом де Шантане, сделал на пару секунд обиженное лицо, которое затем постигла гримаса лёгкого разочарования. Флаг хлыстнул его по лицу.
- Держи ровнее, чёртов сын! - рявкнул он на своего флагоносца, и после, вновь взглянув в глаза лорда, расплылся в улыбке. - Ну если вы так ставите вопрос - жаль, в этих землях так не хватает изысканного общения... Но чтобы перейти сразу к делу - вот, - барон вытащил из-за складок одежды свиток и протянул его лорду, - прошу прочесть и принять...

Англичанин взял его, но разворачивать не стал:
- Что это? Требование о сдаче замка? Если так, то вынужден отказать вам, барон.
- Нет-нет, милейший лорд! - француз сложил ладони вместе чуть склонив голову набок. - Ваша доблесть, которую мы все вместе имели удовольствие лицезреть в прошедшие несколько дней доказала нам, что даже думать о сдаче не стоит! Там другое. Прошу вас, прочтите!
Лорд Крейтон склонился над свитком, и его губы беззвучно шевелились по мере поступления информации изложенной на бумаге, глаза всё шире открывались от возмущения:
- "...не соответствует, ...не честно" Что это за хрень, барон!? Простите за резкость, но это чёрт знает что!!!
- А что именно не понятно? - выразил озабоченность де Шантане. - Там даже всё на английском, для удобства...
- Нет, текст мне понятен, чёрт вас дери, мне неясны требования!! Я, даже изучая исторические рукописи в Эссекском аббатстве, не встречал ничего подобного! Так осаду не ведут! Вы неправильно воюете! - лорд потряс свитком почти у носа барона.
- Милейший лорд, не стоит так кручиниться. Ну давайте начнём сначала, где именно в тексте вас настигло возмущение, м?
- Где меня настигло возмущение!? Да меня везде оно настигло! Вот, взгляните, первое: "открыть ворота замка для осмотра средств противника". Как это понимать? Каких, к дьяволу, средств!?
- О, благороднейший, не стоит думать что это какой-то подвох или ловушка! - представитель французской стороны даже защёлкал языком, подтверждая своё отрицание. - Мы не в коей мере не воспользуемся открывшейся возможностью и не будем вас атаковать, даю вам своё слово!

Лорд продолжал смотреть на барона с явным недоверием:
- А зачем тогда?
- Ну всё просто: один или два наших представителя войдут к вам в замок и проведут небольшую такую инспекцию. Малюсенькую такую, м?
- Барон, вы что, бредите? За каким чёртом?
Гильом де Шантане устало вздохнул:
- Нам до сих пор неизвестно количество ваших воинов, провизии, запасов стрел к тому же, ну и вообще внутренний план здания...

Лорд Крейтон сначала хотел что-то возразить но получилось так, что он просто набрал в грудь воздуха и промолчал. Его просто распирало от возмущения. Через несколько мгновений он произнес:
- Нет, я точно не сплю? Это неслыханно! То есть ты, мать т..., простите - вы, требуете, чтобы мы вот так, при свете сука дня, открыли ворота и вполне официально впустили к себе шпиона!?
- Инспектора, дорогой мой, - вежливо поправил его барон. - И дабы прекратить возможный поток брани разрешите сослаться на благородство, и этим всё будет сказано, дорогой мой лорд.
- Благородство? - командир замка вновь набрал воздуха. - Где здесь благородство, а? Я не вижу, покажите его мне!
- Ну, светлейший, не стоит воспринимать так близко к сердцу, тем более мы так мило начали с вами беседу... - Барон вновь сложил ладони и не дожидаясь ответа, продолжил:
- Вам известно количество наших войск, виды, оружие, осадные машины и прочую лабуду, с успехом использующуюся в военном деле. Мы перед вами как на ладони. И вы не находите несколько несправедливым что нам известно о ваших возможностях гораздо меньше, правда ведь? И это будет очень благородно с вашей стороны, если вы...

Не успел он закончить, как лорд просто взорвался:
- Какая дьявольская наглость! Вы видели? Нет, вы посмотрите на него! Не в одних рукописях, ещё со времён, мать его, Рима, я не видел ничего подобного!!! Замок - это замок!!! И никакой дурак, если он в своём уме, не выдаёт врагу...
Барон активно замахал на него руками:
- Да что же вы так нервничаете, ей Богу! Ну давайте пропустим пока этот пункт! Обсудим следующий.

От возмущения у лорда мелкой дрожью тряслись руки пока он снова разворачивал свиток, и кашлянув произнес, с явным сарказмом:
- Следующий? Что ж, охотно! Итак, что тут... Вот, это... Это просто...я не знаю как это назвать. "Удалить арбалетчиков". Что значит "удалить"!?
- А что тут непонятного? Убрать со стен, не казнить же, в самом деле...
- Ради каких болотных ведьм вы меня об этом просите!?
- Видите ли, мой дорогой друг, - весьма страдальческим тембром начал озвучивать проблему барон, - мои рыцари жалуются, что стрелы арбалетов постоянно пробивают латы и им уже совсем неинтересно выходить на битву...
- Да что-о вы говорите? - в тон ему ответил лорд.
- Да. И они считают что это тоже не совсем благородно - они приобретали доспехи за весьма высокую цену и хотели бы быть уверенными, что здесь их не убьют какие-то стрелки - ещё и без роду, без племени...
- Вот это проблема, ай-яй-яй... - теперь закачал головой лорд. - Действительно надо что-то решать. Так может вы лучше свалите отсюда, а!?
- Ой, ну давайте без этих самых грубостей! Мы же с вами благородные, просвещенные люди... Эмм... Я вижу что этот пункт тоже стоит пока оставить, скорее всего. Почитаем дальше? - спросил представитель французского воинства, с улыбкой, словно предлагал перейти к десерту.
- Нет, это какой-то сон или я уже умер. Ты что думаешь? - обратился лорд к своему флагоносцу. Тот отрицательно помотал головой, испуганно глядя на своего командира.
- Следующий пункт... - произнёс лорд, - нет, это просто шедевр. Это нужно сохранить для потомков, клянусь, во имя короля. "...замку взять нас на довольствие на время осады". Подождите барон, вы же не имели ввиду ваших солдат, нет? Или ваш переводчик просто пьян? Разрешите, прошу вас, я сам его казню.

Де Шантане немного замялся и виновато произнёс:
- Эм... Да нет, там всё верно. Так уж получилось что обоз с продовольствием к нам запаздывает и у нас заканчиваются запасы провизии. Ну вы же не воспользуетесь нашим положением, так сказать, нет же?
- Да нам, может, самим жрать нечего!!! - Лорд схватился за рукоять меча но сразу отдёрнул руку, так как честь не позволяла обнажать оружие на переговорах. - Если я останусь жив, мне же никто не поверит... Обязательно нужно сохранить, - сказал он, поднимая с земли свиток, который выпал несколько секунд назад из его дрожащих рук.

- Лорд, вам нужно отдохнуть, - с заботой в голосе проговорил барон. - Нельзя же себя настолько изматывать работой. Я даже, честно признаться, к вам проникся и был бы очень горд если бы мы смогли подружиться. Человек чести - сразу видно...

У лорда Крейтона снова дернулась рука в сторону рукояти меча и вновь вернулась обратно, к счастью, так и не дотянувшись до него.
- Может бахнем эля? - пытаясь разрядить обстановку предложил барон. - За встречу? Есть мысли?
Пока лорд готовился с ответом, со стороны лагеря французов протрубил горн.
- Что там ещё? - вглядывался вдаль де Шантане.
- Сигналят о прибытии посыльного, господин барон, - проговорил его флагоносец.
- О, новости от короля! Вы не против если я позову посыльного сюда? - спросил барон командира английского замка.
- Да начихать, честно говоря. Зовите кого хотите, - красное лицо лорда постепенно приобретало естественный оттенок.

Флагоносец подал сигнал и со стороны французского лагеря, в сторону где проходили переговоры понёсся всадник. По приезду, спешившись и чуть не упав, посыльный на ходу развернул свиток и громогласно начал декламировать:
- "Я, король Франции Филипп, повелеваю..."
- Стоп! Стоять! Заткнись! - замахал на него руками барон. - Ты идиот? Не видишь с кем я тут стою? Дай я сам прочитаю!
- Но мне положено это делать самому, господин барон... - начал было посыльный, но посмотрев на суровое лицо английского лорда произнёс:
- Здрасьте...
- Привет. - Ответил Крейтон, а его флагоносец в это время еле сдерживался от смеха.

Барон де Шантане выхватил послание и отошёл на несколько шагов. "Я ждал... Это само Провидение..." - доносилось от него во время чтения.
- Мы, может, пойдём уже? - с долей возмущения и злости процедил лорд.
- Дорогой мой, дорогой мой друг! - Барон вновь повернулся к Крейтону, раскрыв объятия. - Позвольте вас обнять!
- Что? - Англичанин отступил на шаг назад. - Даже не вздумайте! Хотите чтоб мои рыцари меня же и вздёрнули по возвращении!? Уйдите, говорю, от меня! Или я обнажу свой меч, будь я проклят!
- Мир, дорогой мой лорд! Наши короли заключили мир!

После того как лорд сам прочитал послание короля Франции он прошептал:
- Немыслимо... Конец войне? Что с тобой, Джордж? - обратился он к своему флагоносцу.
- Это слёзы радости, милорд, простите.
Параллельно этому барон несколько раз хлопнул в ладоши:
- Ну раз у нас такие замечательные новости - позвольте откланяться, мне нужно спешить обрадовать моё войско. Мы идём домой!
- Хорошо, хорошо, барон, - лорд показал ему список требований от которого его трясло всего несколько минут назад. - Вы не будете против если я сохраню его на память?
- Ага! Знал что вас зацепит... - улыбнулся де Шантане. - Конечно, но позвольте я допишу ещё один пункт? Ну, на память?
- Ещё один пункт? Да вы издеваетесь, чёрт вас дери...
- Нет-нет мой дорогой друг! Он вам понравится, уверяю вас!

Лорд Крейтон стоял в главном зале своего замка, смотрел в окно и наблюдал как французские войска сворачивают лагерь. Повсюду в замке стоял шум и гомон: люди праздновали заключение мира. За полчаса до этого от барона приезжал посыльный и передал дополненные им "требования". Лорд уже в который раз прочёл их, вновь улыбнулся и налил себе ещё немного эля. "Только что мои воины нашли подкоп под стену замка, - подумал он, - французы ещё ночью могли обрушить северную стену... Тогда нам точно был бы конец. Что-то не вяжется. Они обычно с утра начинали атаковать, а тут... Эти дурацкие переговоры. Вот что. Он знал что приедет посыльный. И тянул время, хотя и не знал что будет в послании. Переговоры затеял, чтобы отвлечь своих рыцарей которые рвались в атаку - подкоп точно их подстегивал. А зачем тянул? Чтобы сохранить жизни. Это ли не благородство?" Лорд приподнял кубок обращаясь в пустоту:
- Стать другом? Может быть в другой жизни, мой дорогой барон... Обязательно.

Его взгляд снова упал на последний пункт в свитке: "Шутки продлевают жизнь, мой друг. Искренне Ваш, барон де Шантане."

*alexanderned




Я ПРОСНУЛСЯ ПОЗДНО.

Примерно к двум часам дня: не спал ночь, и будильник не сработал. Собственно, ничего удивительного. Будильник на телефоне не сработал потому, что я его не поставил, а не поставил я его потому, что не хочу смотреть на свой телефон и прикасаться к нему не хочу. И, продолжая причинно-следственную цепочку, выясняем, что прикасаться к телефону я не хочу потому, что знаю – там ни одного пропущенного звонка, ни одного сообщения, нет даже рассылки из сетевых магазинов. Впрочем, непропущенных звонков и сообщений там тоже нет.

Я не разговаривал с людьми уже пару месяцев. Вообще со всеми: с друзьями, родителями, приятелями с работы, просто с прохожими на улице. Снова ничего удивительного… Ни один нормальный человек не захочет общаться с полоумным художником, единственным в мире индивидом, добровольно отказавшимся от бессмертия.

Два месяца назад Ассоциация искусств Японии удостоила меня чести стать лауреатом Императорской премии в области живописи. Это почетно, просто потрясающе для любого деятеля кисти и мольберта. Эта премия, по словам принца Хитати, восполняет пробелы в номинациях Нобелевского комитета. Я был так рад, что не мог и слова вымолвить: среди миллионов художников, самоучек и академиков, выбрали меня. И не было бы счастью конца, если бы не одно но. В награду, кроме обычной денежной премии, лауреатам давали тот самый билет — пропуск в вечную жизнь.

Доподлинно неизвестно, как люди получили бессмертие, каким образом ученые продлевают жизнь желающим — или заслужившим, не суть. Просто в один прекрасный момент человек, который по воле судьбы получает «купон» на бессмертие, отправляется на одинокий остров в Тихом океане, проводит там каникулы в неделю длиной и возвращается бессмертным. На торжественном вручении премии под громогласные аплодисменты толпы мне вручили такой билет.

На следующий день некто позвонил мне и попросил немедленно начать сборы для поездки за вечной жизнью. И тогда я отказался. Вот ведь ирония: премию мне вручили за многочисленные сюжеты на тему одиночества в вечной жизни, за миниатюры о неравенстве, о старости и уязвимости. Мне казалось, что зрители поняли меня, а те, кто наградил меня столь щедро, без труда примут мой отказ – они же видели эти работы. Они же знают, о чем я пишу картины.

Нет. Никто не понял.

Все казалось простым. Я не смогу рисовать, если буду бессмертен. Как, ну как? Неужели это сложно осознать? Как можно оценить мгновение, как передавать красоту сиюминутного, если у тебя впереди вечность? Что тогда будет на моем холсте? Может, двадцать лет все будет как обычно. Но что случится, когда я окончательно приму, что время для меня остановилось. Я не буду спешить, не буду гнаться, в мире не останется ничего, что может вдохновить, ведь счастье художника в мимолетном. И что тогда я буду делать?

Никто не понял.

Конечно, такой вопиющий случай не могли не предать огласке. Сначала люди бросились выяснять, почему я принял такое решение, строили предположения о неземной любви и желании умереть в один день или принадлежности к какой-то религиозной секте. Все пустое. Неужели я единственный, кто так думает? Наверное, есть и другие, но сейчас я один.

Я же не глупый. Не романтик и не циник. Просто человек. Просто думаю о том, что я буду делать, если заболею, например, болезнью Альцгеймера. Ведь бессмертие не означает неуязвимость. Или если я упаду и сломаю шейный позвонок, на всю бесконечную жизнь оставшись инвалидом, что я буду делать? Мне же не позволят уйти из жизни – это важные данные для исследования бессмертия. Какой смысл жить вечно, если я, смешно сказать, не буду жить?

Не поняли.

После выяснений все, даже какие-то незнакомцы, принялись отговаривать от отказа. Рассказывали, как прекрасна бессмертная жизнь, какие перспективы меня ждут и прочее. Друзья уговаривали, родители истерили — и никто, никто не хотел слушать. Сразу за уговорами наступило порицание. Ругали знатно. Проклинали, называли зажравшимся, хотя сами понятия не имели, что такое бессмертная жизнь. Простой человек не знал такого и жил свой обычный срок в семьдесят-восемьдесят лет, а те, кому была дана вечная жизнь, уже с простыми людьми не общались. Менялось сознание, разум, образ мысли и действия. У них был свой мир, у нас – свой.

Когда-то все приходит к завершению. Закончились и мои контакты с внешним миром. Никого не осталось: ни ругающихся, ни уговаривающих, ни любопытных. Просто тишина и отчуждение. Это так забавно! Так горько и смешно. Я писал картины, где бессмертный герой оставался в одиночестве, где простой человек на смертном одре был окружен своими близкими с вечной жизнью, я много чего придумывал. Но и предположить не мог, что умру один, потому что я просто человек, думающий чуть иначе. Я хочу, чтобы мои картины сохранились в истории искусства, но я не хочу видеть этого, я не хочу жить вечно.

Не поняли. Слово вечность написали черной краской.

Настя Павлова
@id244634002




Шeл пo yлицe yдaчник,
Becь в глиже, oдeтый брежно,
И нa вид он oчeнь взрачный,
Сpaзу видно, что годяй!
Oн людимый, он имущий,
Удивительный дотёпа,
Oн доумок и доучка,
И доразвитый вполне.
А ему идёт нaвстречу
Врастеничная Cмeянa,
Языком вполне цензурным
Говорит ему взначай:
Я уклюжая такая,
И природная поседа,
Я радивая ужасно,
Oчень ряшество люблю!
А давай-ка мы с тобою
Бyдем жить в законном браке,
Вeдь такой кyдышной пары
Сыщyт вpяд ли кто и где!

Юpий Бacин




СПРАВЕДЛИВОСТЬ

– Тебе как обычно, милочка?
– Да, Марфа, – натянуто улыбается худенькая девочка в грязном платьице и протягивает пару монет в руки торговке. Та принимается накладывать в корзину овощи и фрукты. Чуть больше, чем на три протянутые кроны. Женщине искренне жаль малышку, родители которой пропали без вести уже достаточно давно.
– Господин и госпожа Миллини обязательно вернутся, ты, главное, жди!

Девочка лишь рассеянно кивает, бурчит под нос «спасибо», хватает корзинку и бежит домой. Бежит быстро, не глядя под ноги, чтобы добрая торговка не увидела её слёзы. Она хорошо умеет считать в свои неполные восемь лет – родители научили её. Она знает, что на три кроны положено меньше овощей. И знает, что сегодня прошёл ровно месяц со дня пропажи мамы с папой.

Никто не в курсе, что с ними случилось. Городская стража отмахивалась, как от назойливой мухи. Друзей у родителей не было, они всегда были как-то сами по себе, а случайные знакомые ничего не знали и не слышали.

Целый месяц она жила одна. Ей повезло, что год назад она случайно наткнулась на заначку отца и никому об этом не сказала. Честный ребёнок, тогда она не взяла оттуда ни монетки. А теперь запасы потихоньку подходят к концу. Эрин уже подумывает, к кому бы устроиться помощником, мыть посуду или убираться, хоть за крону в день – на еду ей хватит.

Так, вытирая слёзы и не обращая внимание на выпавший из маленькой корзинки помидор, она мчится домой. Улица за улицей, дом за домом остаются за спиной. Она могла бы пробежать эту дорогу с закрытыми глазами.

Последний поворот.

«Что это за толпа у нашего дома?»

* * *

День назад

«Если сегодня же проблема не будет решена, ты сам будешь жить на улице!»

Крик командора Алистера уже несколько часов не покидает головы его помощника. Приезд знаменитого целителя Ульнона из далёкого Эренхольма перенесли. И он приедет не через месяц, как и было запланировано, а завтра! Завтра, будь он проклят! Если сегодня Гоуди не найдёт жилище для лично приглашённого герцогом целителя, его поселят в доме Гоуди.

«Ну почему так тяжело было предупредить заранее?..»

Помощник командора Городской стражи пинает лежащую под ногами пустую бутылку. Та со звоном разбивается о стену. Он напьётся сегодня вечером, обязательно напьётся, обещает себе молодой человек. Но после того как выполнит своё задание. Чего бы это ни стоило. Он слишком многим пожертвовал ради своей теперешней должности, на которой не собирался останавливаться.

«Когда-нибудь я займу и твоё место, Алистер Нортам!»

Решение приходит само собой в виде неумолимо зарастающего плющом особняка четы Миллини. Дорфана и Аннет не видно в городе уже около месяца.

«И вряд ли они вернутся. Наверное, уже гниют в канаве в Затопленном квартале. И поделом».

Герцог не любит вольнодумцев, к которым относились и Миллини. Значит, не любит и стража. Поэтому после их пропажи патрульные лишь для вида проверяют несколько трактиров и убирают дело в архив. Их маленькая дочь, оставшаяся одна, мало кого волнует.

«Раз её до сих пор никто не приютил, значит, целителю Ульнону будет где жить».

* * *

«Что это за толпа у нашего дома?»

Эрин уверенно подходит к стоящим у высокого забора взрослым. С надеждой в глазах и ожиданием увидеть своих вернувшихся маму с папой она пытается пробиться вперёд, но мужчина в доспехах грубо отталкивает её.

– Это мой дом! Пустите меня! – кричит Эрин своим звонким детским голоском, но ещё двое стражников перегораживает ей дорогу и зажимает рот.
– Дом перешёл в собственность города. Проваливай отсюда, пока цела.
– Это мой дом! Я тут живу! – сквозь грязные перчатки мычит девочка.
– Заткнись! Нигде ты больше не живёшь. Проваливай отсюда, - резко отвечает один из стражников и отвешивает ей пощёчину, – убирайся.

А за оцеплением из Городской Стражи, у порога, один важный худой мужчина в золотых одеждах услужливо и подобострастно говорит другому, толстому:
– Добро пожаловать в Ланхейвен, мастер Ульнон. Располагайтесь. Пусть этот дом служит вам верой и правдой.

Эрин сидит на коленях и беззвучно рыдает, размазывая слёзы и кровь по лицу. Рядом с ней на земле валяются только что купленные овощи, раздавленные тяжёлыми латными сапогами стражи.

* * *

На следующий день

Эрберт Ульнон осматривает своё новое жилище. Немного запущено, но в целом оно ему нравится. Много комнат, в которых можно обустроить лаборатории и смотровые, место для библиотеки. Когда он спрашивал о том, кто здесь жил раньше, все почему-то лишь пожимали плечами и отвечали, что эта семья давно съехала.

Хотя это не похоже на правду. Дом очень хорошо обжит. Цветы свежие. Да, сад зарос травой, да, во многих комнатах пыльно. Но не во всех.

В одной из комнат висит семейный портрет. На нём талантливой рукой художника изображены трое человек: стройная женщина, высокий импозантный мужчина и маленькая девочка со смешными хвостиками, по всей видимости, их дочь. Вчера, когда он только заселился, а его слуги распаковывали вещи, человек из стражи попытался снять портрет. Но Эрберт не разрешает и указывает оставить всё на своём месте.

Что-то тут не так, и он докопается до правды. Рано или поздно. Злить своих новых покровителей с первого же дня приезда глупо. Стоит немного выждать.

* * *

Проходит год.

Чумазая ребятня со всех ног бежит с рынка. Им удалось обдурить торговца мясом и со своей добычей они что было сил мчатся к спасительной канализации. Они знают её как свои пять пальцев, а взрослые недотёпы туда не сунутся. Среди них и Эрин, держащая в руках увесистый кошель. Этого им хватит на месяц, не меньше.

Один из мальчишек спотыкается и летит вниз по ступеням, сдирая в кровь колени и локти. Остальные тут же подхватывают его, ставят на ноги и бегут дальше. Споткнувшийся бежит следом за ними, не обращая внимания на боль.

Вот открытая крышка люка уже рядом, и дети один за другим ныряют в дыру. А мясник остаётся сверху и лишь орёт благим матом, не решаясь спуститься за малолетними воришками вниз. Так проходит время, месяц за месяцем.

Первое время добрая Марфа помогает Эрин, подкармливая её, но в один день девочка, придя на рынок, не видит старую женщину. Соседние продавцы рассказывают, что её увела стража, обвинив в том, что она обвешивает покупателей.

Эрин знает, что это была правда – старушка таким бесхитростным способом откладывала часть товара, чтобы поделиться с беспризорниками. Но не знает, что за это торговке отрубили руку.

Канализация сменяется на чердаки заброшенных ветхих зданий. Чердаки – вновь на канализации, канализации – на подвалы, кишащие крысами. Сначала девочка боится их. Потом игнорирует. Потом – убивает.

Часто она останавливается неподалёку от отчего дома, всматриваясь в окна, но не видит там знакомых родительских силуэтов. Лишь жирдяй Эрберт и его слуги. Она ненавидит их всеми фибрами души. Они её не видят – Эрин слишком далеко. Она невидима, она никто, лишь тень. И следит за непрошенными гостями, взращивая ненависть к захватчикам родного дома.

* * *

Эрберт мало-помалу продолжает своё расследование в перерывах между приёмами напыщенных вельмож и медицинскими исследованиями. Он уже знает, как звали прежних владельцев особняка. Аннет Миллини, Дорфан Миллини и их дочь Эрин Миллини. Знает, что семья пропала за месяц до его приезда.

Но не знает, что маленькая Эрин жила в доме чуть дольше: подкупленные или запуганные стражей соседи молчат.

Тем не менее Эрберту Ульнону иногда кажется, что он видит лицо девочки с портрета. Сквозь окна, в толпе. Он списывает это на усталость от огромного количества работы.

В Эренхольме его не ценили, тут же он получает солидные гонорары. Но продолжает раскапывать прошлое особняка, где поселился. Оно не даёт ему покоя.

Эрин десять. Она уже сменила несколько компаний. Кто-то из ребят умирает от голода, кто-то замерзает зимой. Но Эрин выживет, выживет во что бы то ни стало. Она найдёт родителей и отомстит тем, кто виновен в её бедах.

Она уже знает, где проще украсть, где переночевать, с кем говорить можно, куда соваться не стоит. Выживание становится игрой. Безжалостной и опасной игрой.

Бывают и радостные моменты: городские праздники, где бесплатно раздают еду. Эрин умеет маскироваться и умудряется подойти к раздаче раз эдак пять, да так, чтобы никто не понял. Однажды заезжий мастер дарит ей игрушку. Она не расстаётся с ней несколько месяцев, пока не роняет, убегая от стражников. Есть и верные друзья. С двенадцатилетним Джорадом они уже решили, что поженятся, когда вырастут.

Она ещё юна и не теряет надежды. Когда-нибудь всё будет хорошо. Обязательно.

Так думает Эрин, проходя порой мимо родного дома.

* * *

Наркоз и предсмертное состояние часто развязывает языки. Эрберт Ульнон уже знает, что дочь Миллини выгнали из дома за день до его приезда. Ему стыдно от этого знания.

Он опытный старый целитель, но проблемы с собственным здоровьем скоро добьют его. Нарушенный метаболизм и постоянное тестирование эликсиров на самом себе привели к страшному ожирению, с которым он не в силах бороться, и которое рано или поздно его прикончит. Целитель хочет найти молодую Миллини и приютить её, пока жив сам.

Однажды к нему на операционный стол попадает помощник командора Городской стражи Гоуди. Израненный после очередной потасовки с бандитским кланом. Или пьяной трактирной драки, что более вероятно. Его травмы страшны, но не для такого профессионала, как Ульнон из Эренхольма.
Вот только Ульнон знает, кто в ответе за трагедию маленькой Эрин.

Гоуди выносят из особняка целителя, накрытым холщовой тканью. Мастер опечаленно качает головой: «Мы ничего не смогли сделать».

* * *

Ещё один год остаётся позади.

Джорада до смерти избивает стража. Безо всякой жалости, как паршивую бродячую собаку. Он всего лишь взял несколько ломтей хлеба. Фальк попадает под телегу торговой гильдии. Он кричит от боли, истекая кровью, но никому нет дела. Он умирает на руках Эрин. Лингу насилуют в тёмном переулке трое пьяных ублюдков. Через два дня, когда девочка встаёт на ноги, она прыгает с городской стены.

Детская наивность испаряется, как роса при восходе солнца.

Эрин ещё помнит, что такое любовь и забота. Помнит, как вкусно готовила мама, помнит, как отец рассказывал истории о дальних краях перед сном.

Но эти воспоминания так далеко, и даже маленькое их касание причиняет боль. А жирная сволочь, что поселилась в её доме, всё тучнее год от года. Как же она его ненавидит.

* * *

Расследование вышло из тупика!

Эрберт Ульнон горд собой. Аннет и Дорфан Миллини живы, он в этом твёрдо уверен. Он потянул за нужные нити, и у него в руках есть реальные зацепки. Всю жизнь он спасал людей от болезней и ран, облегчал их страдания, но это было нечто совсем другое.

Он уже точно уверен, что неоднократно видел в городе и Эрин, но, к сожалению, так и не смог к ней подобраться поближе. У него есть идея, как это сделать. Вернуть её домой, а после чего найти её родителей. Но уже слишком поздно, а он стар и слаб. Ему нужно выспаться. Эрберт смотрит на семейный портрет, всё так же висящий на том же месте. Завтра он спасёт ещё одну судьбу. Целитель засыпает с улыбкой на лице.

* * *

Он возвышается перед ней при свете луны. Её родной дом. Она прожила там почти восемь лет. Как же давно это было, будто в другой жизни. Завтра она уедет из города, но перед этим ей нужно кое-что забрать. Эрин уверена, что жирный дурак не нашёл хорошо укрытые от посторонних глаз тайники.

Она забирается внутрь через окно второго этажа. Аккуратно открывает большой шкаф и достаёт из секретного отделения шкатулку с мамиными драгоценностями, которые та одевала лишь на большие праздники. Эрин идёт обратно к окну, и вдруг слышит храп из родительской спальни.

Мама с папой никогда не храпели. Ненависть заполняет её целиком.

Эрин подходит к двери – та не закрыта. Медленно, чтобы не было слышно скрипа, девочка открывает дверь и смотрит, как тот самый жирдяй спит там, где три года назад спали мама с папой. На стене напротив висит их портрет. Родители, улыбаясь, обнимают её за плечи.

А на тумбочке сверкает какой-то предмет. Хирургический нож.

Эрин хватает его и, яростно крича, вонзает его в грудь жирного целителя. И ещё раз. И ещё. Кровь струями бьёт из груди ублюдка, укравшего её дом, девочка вся в его крови. Эрберт пытается что-то прохрипеть, но Эрин продолжает бить его ножом.

Целитель замолкает, его глаза закатываются, а девочка убегает прочь, пока на крик не сбежались слуги.

Наконец-то справедливость восторжествовала.

Станислав Аничкин
@etelgar




СТАРЫЙ ПЁС

Пёc был стap. Дaже по чeлoвеческим мepкам количeство прожитых псом лeт выглядeло вeсьмa coлидно, для coбaки же подобная цифра казaлась просто немыcлимой. Кoгда к хозяевaм приходили гости, пес слышaл один и тот же вопpoс:

– Как вaш стapик, жив ещe? – и очeнь удивлялись, видя громадную голову пса в двepном проеме.

Пeс на людей не oбижался – он сам прекрасно понимал, что собаки не должны жить так дoлго. За свою жизнь пес много раз видел хозяев других собак, oтводивших глаза при встрече и судорожно вздыхавших при вопроce:

– А где же вaш?

В таких слyчаях хозяйская рука обнимала мощную шею пса, словно желая удepжать его, не отпустить навстречу неотвратимому.

И пес продoлжaл жить, хотя с каждым днем становилось все труднее ходить, все тяжелее делалось дыхание. Когда-то подтянутый живот обвис, глазa потускнели, и хвост все больше походил на обвисшую старую тряпкy. Пропал аппетит и даже любимую овсянку пес ел без всякого удовoльствия – словно выполнял скучную, но обязательную повиннocть.

Большую часть дня пес проводил лежа на своем коврике в большой комнате. По утрам, когда взрослые собирались на работу, а хозяйская дочка убегала в школу, пса выводила на улицу бабушка, но с ней пес гулять не любил. Он ждал, когда Лена (так звали хозяйскую дочку) вернется из школы и поведет его во двор. Пес был совсем молодым, когда в доме появилось мaленькое существо, сразу переключившее все внимание на себя. Позже пес узнал, что это существо – ребенок, девочка. И с тех пор их выводили на прогулку вместе. Сперва Лену вывозили в коляске, зaтем мaленький чeловечек стал делать первые неуверенные шаги, дepжась за собачий ошейник, позже они стали гулять вдвоем, и горе тoму зaбияке, который рискнул бы обидеть маленькую хозяйку! Пec, не раздумывая, вставал на защиту девочки, закрывая Лену своим тeлом.

Много времени прошло с тех пор… Лена выросла, мальчишки, когда-то дергавшие ее за кocички, стали взрослыми юношами, заглядывающимися на симпатичную девушку, рядом с которой медленно шагал громадный пес. Выходя во двор, пес поворачивал за угол дома, к заросшему пустырю и, оглянувшись на хозяйку, уходил в кусты. Он не понимал других собак, особенно брехливую таксу с третьего этажа, норовивших задрать лапу едва ли не у самой квартиры. Когда пес выходил из кустов, Лена брала его за ошейник, и вместе они шли дальше, к группе березок, возле которых была устроена детская площадка. Здесь, в тени деревьев, пес издавна полюбил наблюдать за ребятней. Полулежа, привалившись плечом к стволу березы и вытянув задние лапы, пес дремал, изредка поглядывая в сторону скамейки, где собирались ровесники Лeны. Рыжий Володя, которого когда-то пес чаще всех гонял от Лены, инoгда подходил к нему, присаживался рядом на корточки и спрашивaл:

– Как дела, стapый?

И пес начинал ворчать. Ребят на скамейке собачье ворчанье смешило, но Володя не смеялся, и псу казалось, что его понимают. Наверное, Володя действительно понимал пса, потому что говорил:

– А помнишь?..

Конечно, пес помнил. И резиновый мячик, который Володя забросил на карниз, а потом лазал его доставать. И пьяного мужика, который решил наказать маленького Толика за нечаянно разбитый фонарь. Тогда пес единственный раз в жизни зарычал, оскалив клыки. Но мужик был слишком пьян, чтобы понять предупреждение и псу пришлось сбить его с ног. Прижатый к земле громадной собачьей лапой, мужик растерял весь свой педагогический пыл, и больше его возле площадки не видели…

Пес ворчал, Володя слушал, изредка вспоминая забавные (и не очень) случаи. Потом подходила Лена и говорила, поглаживая громадную голову пса:

– Ладно тебе, разворчался. Пойдем домой, вечером еще поболтаете.

Вечернюю прогулку пес ждaл особенно. Летом ему нравилось наблюдать как солнце прячeтся за серые коробки многоэтажек и вечерняя прохлада сменяет дневную жару. Зимой же пес подолгу мог любоваться черным, словно из мягкого бархата, небом, по которому кто-то рассыпал разноцветные блестки звезд. О чем думал в эти минуты старый пес, отчего порой он так шумно вздыхал? Кто знает…

Сейчас была осень, за окном уже смеркалось и капал тихий, унылый дождик. Пес вместе с Леной шли привычным маршрутом, когда чуткое собачье ухо уловило необычный звук. Звук был очень слабый и почему-то тревожный. Пес оглянулся на Лену – девушка звук не замечала. Тогда пес быстро, насколько позволяло его грузное тело, метнулся в заросли кустов, пытаясь отыскать… Что? Он не знал. За всю долгую жизнь пса с таким звуком он еще не сталкивался, но звук полностью подчинил себе сознание пса. Он почти не слышал как испуганно зовет его Лена, как ее успокаивает Володя… Он искал – и нашел. Маленький мокрый комочек разевал крошечную розовую пасть в беззвучном крике. Котенок. Обычный серый котенок, который только неделю назад впервые увидел этот мир своими голубыми глазами, задыхался от затянутой на его горле веревочный петли. Передние лапки его беспомощно хватались за воздух, задние же еле доставали до земли.

Пес одним движением мощных челюстей перегрыз ветку, на которой был подвешен котенок. Тот плюхнулся в мокрую траву, даже не пытаясь подняться. Осторожно, чтобы не помять маленькое тельце, пес взял его зубами за шкирку и вынес к Лене.

– Что за дрянь ты при… – Нaчала было Лена и осеклась. Тихонько ойкнула, подхватила маленькoй дрожащий комочек. Попыталась снять петлю, но мокрая веревка не пoддалась.

– Домой! – скомандовала Лена и, не дожидаясь пса, побежала к подъезду.

Котенок выжил. Три дня лежал пластом, никак не реагируя на суету вокруг. Только жалобно пищал, когда большой бородатый человек со странной кличкой «Ветеринар» делал уколы тонкой длинной иглой. На четвертый день, завидев шприц, котенок заполз под диван, чем вызвал сильное оживление среди людей. А еще через неделю по квартире скакал озорной и абсолютно здоровый кошачий ребенок. В меру хулиганистый и непослушный. Но стоило псу слегка рыкнуть или хотя бы грозно посмотреть на озорника и котенок тут же становился образцом послушания.

А пес с каждым днем становился все слабее. Словно отдал частичку своей жизни спасенному котенку. И как-то раз пес не смог подняться со своей подстилки. Опять вызвали ветеринара, тот осмотрел пса и развел руками. Люди долго о чем-то говорили, Лена тихо плакала… Потом звякнуло стекло, ветеринар стал подходить к собаке, пряча руки за спиной. И вдруг остановился, словно перед ним выросла стена.

Но это был лишь маленький серый котенок. Выгнув спинку дугой и задрав хвост, котенок первый раз в жизни шипел, отгоняя от пса что-то непонятно, но очень страшное. Котенок очень боялся этого человека со шприцом. Но что-то заставляло его отгонять ветеринара от пса…

Ветеринар постоял, глядя в полные ужаса кошачьи глаза. Отступил назад, повернулся к Лене:

– Он не подпустит. Уберите котенка…

– Нет.

– Лена! – Воскликнула хозяйка. – Ну зачем же мучать собаку?

– Нет. Пусть будет как будет. Без уколов…

Ветеринар посмотрел на кoтенка, затем на заплаканную Лену, снова на котенка… И ушел. Люди paзошлись по своим делам, квартира опустела. Только бабушка возилacь на кухне, изредка всхлипывая и шепча что-то невнятное.

Пес дремал на пoдстилке, положив громадную голову на лапы и прикрыв глаза. Нo не спал. Он слушал дыхание котенка, который беззаботно спал, уютнo устроившись под боком пса. Слушал, и пытался понять, как этот малeнький слабый зверек сумел отогнать большого и сильного человекa.

А кoтенок спал, и eму снилось, что псу опять угрожает опасность, но он сновa и снова прогoняет врага. И пока он, котенок, рядом, то никто не пocмeет забpaть eго друга.

© Ceргeй Уткин




ТОРТИК

У девочки Тани был обычай, ходить 23 февраля в пивбар «Пиф-Паф».
Нельзя было назвать этот поход любимой традицией, но именно в этот день Таня видела мужчин насквозь.
Пиво она тоже не особенно любила, но тот сорт, который варили в этом баре - то ли «Пифчестер», то ли «Пуфнутий» - превращал ее взгляд в рентген.

Она садилась в самый дальний угол на кожаный диванчик, закидывала ногу на ногу и разглядывала в лупу пивного дурмана входящий мужской поток.

Буквально пять минут назад к барной стойке подходили блондины с волевыми взглядами, брюнеты с лысинами, рыжие с пузами, атлеты-великаны и усталые работяги, а через триста миллилитров «пиф-пафа» превращались в разное.
Блондин обращался в кавказскую овчарку, брюнет – в барана, рыжий – в клыкастого нехолощеного хряка.

Встречались и более изысканные варианты: тощий ботаник в очках становился торшером, ярко освещающим полуподвальное помещение, мускулистый качок – кальяном, а панк в готичном прикиде – кактусом в горшке.

Волшебное действие алкоголя длилось ровно до полуночи, а потом Тане приходилось бежать с этого бала, роняя туфельку, потому что предложение слиться в экстазе с кобелем кавказской овчарки ее абсолютно не привлекало. К тому же туфельку ей потом ни одна собака домой не приносила.

Зачем она ходила в этот бар? Она и сама не знала.

Может быть, девочка Таня надеялась, что кто-то из посетителей превратится в корабль и унесет ее из этого серого измерения в другой мир? А может быть, она и сама станет там яхтой с алыми парусами или чайкой, парящей над волнами?

В прошлом году праздник мужчин был омерзительным – бар заполонили летучие мыши и крысы, которых Таня боялась как огня. Поэтому в этом году она открывала двери с некоторым опасением, но они оказались напрасными.

Бар был заполнен лишь наполовину, обычными животными и прочими фигурами; из новеньких она лишь отметила у окна смешную ушастую ящерицу. Таня заказала поллитра «Пиф-пафа» и села в любимый угол.
И тут! – в двери ввалился он. Огромный шоколадный торт, в розочках, с надписью белым кремом «Моей сладкой!» Он проплыл к Таниному столику и плюхнулся рядом, обдав ее брызгами взбитых сливок, и задал риторический вопрос «тут не занято?»

Таня оторопело облизнула губы и кивнула, разглядывая необычного посетителя.

Вторые поллитра пива Таня употребляла под веселые россказни «торта» о жизни на Севере, ездовых оленях, северном сиянии и стоградусных морозах. Сосед подливал, сыпал сухариками и анекдотами, а также обещал научить ее пИсать на морозе без последствий для организма.
Таня не верила ни единому слову рассказчика, но хохотала так, что перестала обращать внимание на пятна крема на своей розовой блузке и отсутствие у собутыльника каких-то человеческих органов.

Она больше не видела пробегающих мимо столика кобелей, падающий под стол холодильник и бодающихся лосей.

- Давайте я провожу вас домой, - предложил «торт». – А то мало ли… Одинокую булочку могут и обидеть.
Дальнейшее Таня помнила смутно.
- Кофе? – услышала утром Таня незнакомый голос. Ну как, незнакомый…

Она мысленно застонала и разлепила глаза. «Торт» мог оказаться старым, толстым и страшным инвалидом второй группы с алкогольной зависимостью.

Но носитель сладкой сущности выглядел обычно: сухощавый, средних лет, мужчина с насмешливыми серыми глазами и утренней щетиной.
Она откашлялась, не зная, что сказать.
- А как мы… эээ…? То есть… как бы… да?
- Привет, булочка, - сказал «тортик». – Ты офигенно целуешься. А уж как ты слизывала с меня сливки – просто восторг.

Таня покраснела. Прошедшая ночь всплывала в ее памяти обрывками безе.

- А почему булочка? – спросила она, отводя взгляд и краснея еще гуще.
- Ну, ты называла меня всю ночь «мой тортик». Я, в принципе, не против. Так что, кофе?

Таня согласно кивнула. Она не знала, что мужчина ее мечты тоже видел женщин насквозь. И не только восьмого марта.

Паласа Тое
@palasatoe




СНОВА ТРЕТЬЕ ИЮЛЯ

Я познакомился с ней на выставке крокодильих портретов.
Она стояла в глубине зала, ела бутерброд с сыром и плакала.

– Что вы расстраиваетесь, когда у вас такой красивый платок? – сказал я и поделился с ней яблоком.

Она взяла его своей маленькой рукой, похожей на кроличью лапку, понюхала, но не стала кусать. Потом сдвинула очки и вгляделась в меня, попыталась узнать во мне кого-то. Но я был ей чужой.

– Вы такой хороший мальчик. Тоненький, грустный, – сказала она.

А я удивился, что она не поверила моей улыбке – увидела за ней усталость этого дня и всех прошлых недель – без отпуска, без продыху, без кружки сладкого пива перед сном.

– Как вам этот симпатичный крокодил? – спросил я.

– У него есть жена и много детей, – ответила она.

– Но он один на картине. Что выдает в нем семьянина?

– Котелок на голове и полотенце на шее, – сказала она, нисколько не раздумывая.

Я подумал, что котелок стоило бы изобразить черным, а полотенце розовым, но видимо, у художника был только зеленый цвет. Или он так задумал. Черт разберет это современное искусство.

Она уже больше не плакала, а бутерброд съела.

– Пойдемте ко мне, – сказала она. И что-то во мне потянулось к ее теплу. – Я испеку вам блины.

– О боже, это так стереотипно! – воскликнул я, – Прямо как ваш платок.

Она вздохнула и попыталась укусить яблоко. Но не смогла. И мне стало немного стыдно – наверное, у нее почти не осталось зубов.

– Наталья Ивановна, простите… – Я только сейчас увидел бирку с именем на ее кофте.

– Называйте мне просто – бабуля.

– Бабуля… Моя бабуля умерла давно.

– А мои внуки разъехались. Почему бы вам не сделаться мне внуком?

Эта мысль ошеломила меня. Я вообразил себя чьим бы то ни было внуком и понял, что хочу скорее уйти из этого зала, оставить всех крокодилов.

Я почувствовал запах киселя и свежей шерсти, состриженной с овец. Хотя это мне только показалось.

– Бабуля, – я обратился к ней. И заплакал.
А она обняла меня и сказала:

– Ты такой хороший, добрый мальчик. Пойдем. Я свяжу тебе много теплых носочков.

Ее смена уже закончилась, она достала из кармана колокольчик – такой у нас был в начальной школе вместо звонка – потрясла кроличьей лапкой и возвысила свой округлый барашковый голос:

– Галерея закрывается! Всем на выход.

“Всех” было немного – кому нужны портреты крокодилов в пятницу вечером. Люди потянулись к дверям.

– А почему вы думаете, что я буду подходящим внуком?

– А почему ты думаешь, что нет? – сказала она и спрятала колокольчик в карман.

В ее комнате на полу лежали цветные круглые коврики, сплетенные из старых футболок, а на комоде стоял телевизор, накрытый кружевной салфеткой.

И когда я проснулся на следующее утро – было лето. А мне было двенадцать.

Я вышел на крыльцо деревянного дома, сорвал одуванчик и засунул его себе за ухо.

– Бабуля, скажи, завтра тоже будет третье июля?
– Конечно, будет.

А дом стоял в пшеничном поле – таком пушистом, золотом и правильном – о котором вы никогда не мечтали, которое я никогда не видел и не знал, в котором живут жужелицы и мыши, работают мужики, копаются землеройки, стоит бабушка в платке с вышитыми гладью розами...

Автор: Мария Ермилова
*erfilovawriter




МОЙ «МУЖ»

Мой муж пропал полгода назад. Просто однажды ушел на работу и так и не вернулся домой. Это событие шокировало всех соседей, ведь подобное никогда не случалось в нашем тихом пригороде, окруженном белыми кружевами заборов. Полиция начала расследование, соседский дозор обходил окрестности, но никто не нашел ни единой зацепки, способной прояснить, что с ним случилось. Наши семьи тщетно боролись с горем. Не так давно последние плакаты “разыскивается” с лицом моего мужа исчезли, сорванные или погребенные под новыми объявлениями. Полиция связывалась со мной все реже и реже, и постепенно звонки сошли на нет. Я приняла новую реальность. Как бы ни было сложно, признала, что мой Рик никогда больше не вернется.

А потом он вернулся.

На прошлой неделе я поливала петуньи за домом, когда услышала, как со скрипом открылась садовая калитка. Инстинктивно повернула голову… это был он. Ровно такой же, как в день исчезновения. Ветер трепал те же светлые волосы, блестели те же ярко-голубые глаза, изгибались в улыбке те же губы. В шоке, я застыла. Мы так долго оплакивали его, но все же он был здесь. Стоял в саду, будто на минутку отходил за молоком. Я спросила его, где он был. Он не знал. Ничего не мог вспомнить о последних шести месяцах.

Все были вне себя от радости: друзья, наши семьи… С трудом верили своим глазам. Но не я.

Слушайте, я понимаю, что это прозвучит безумно. Наши семьи никогда не поверят мне, а я сама ни за что не пойду в полицию, если вдруг не захочу провести остаток дней в смирительной рубашке. Но я просто знаю, что мужчина, спящий в моей постели, не мой муж. Я не знаю, что делать. Понимаю умом, что должна быть счастлива, но нет. Я в ужасе. На самом деле я немного знаю о сверхъестественном, паранормальном, даже не смотрю фильмы ужасов, но от этой ситуации мурашки бегут по коже.

Вы просто послушайте, я объясню, почему так уверена. И, возможно, кто-нибудь из вас поверит мне и подскажет, что теперь делать.

На следующее утро после возвращения “Рика” я приготовила ему чашку чая. Он принял ее, одарив меня самой лучезарной улыбкой. А потом взял кусочек сахара из сахарницы и бросил его в кружку. С момента его возвращения, наш дом погряз в водовороте лихорадочного хаоса, я все еще была в шоке и не придала тогда этому значения. Но сам эпизод застрял у меня в голове. Пусть это прозвучит как ерунда, но мой муж никогда не пил чай с сахаром. Он считал, что это безнадежно портит вкус напитка, и всегда очень расстраивался, если я, забывшись, добавляла сахар в его кружку. И все же тот человек пил чай с сахаром.

Следующим звоночком стал гольф. Несколько дней назад проходил турнир по гольфу, а “Рик” в то время гостил у своей матери. Играл один из его любимчиков, так что я записала турнир, чтобы он ничего не пропустил. Он был огромным фанатом гольфа. Однажды даже отменил нашу годовщину, чтобы посмотреть чемпионат. Но когда он вернулся домой и я показала ему запись, он… не отреагировал. Нет, он, конечно, сказал “спасибо” и все такое, а потом просто спросил, не хочу ли я поужинать. И не притронулся к телевизору.

А потом в одну из ночей я проснулась около двух и увидела лицо Рика всего в паре сантиметров над моим… Он смотрел на меня пустыми глазами.

– Детка, ты чего? – спросила я с нервным смешком.

Он не ответил. Еще долгих тридцать секунд просто смотрел сквозь меня… А потом вдруг улыбнулся и сказал:

– Прости, дорогая. Я все еще иногда не могу поверить, что все это реально.

А потом повернулся на другой бок и заснул. Но не я.

Вчера прошла примерно неделя с момента его возвращения. Соседи собрались на вечеринку, чтобы отпраздновать это событие. Пришли люди с нашей и соседних улиц, чтобы заверить Рика в том, как они счастливы, что он в порядке. Он постоянно был в гуще толпы. То стоял рядом, обнимая меня, то слонялся вокруг, дружелюбно болтая с каждым встречным и даже с детьми. Джексон – маленький сын Салли, нашей соседки, – захотел поиграть в прятки, и Рик с радостью пошел с ним.

И вот что я вам скажу. Он никогда не сделал бы ничего подобного. Мой муж утверждал, что не любит детей. Вот почему у нас не было и не могло быть детей, вот почему он никогда не играл с соседской малышней. Особенно с Джексоном, Рик буквально избегал его. Незадолго до его исчезновения я начала подозревать, что мой муж просто старался не находиться рядом с мальчиком, чтобы никто не заметил их тонкого, но очевидного сходства.

Последним гвоздем в крышку гроба стала сама Салли. Сегодня утром она постучала в нашу дверь. Стояла на пороге с большим подносом пирожных, как предлогом зайти, но я-то понимала, что ей просто хотелось пробиться внутрь, чтобы своими глазами оценить ситуацию. Я выпроводила ее и назвала назойливой занудой. А Рик просто рассмеялся, поцеловал меня в макушку и согласился. Представляете? Именно тогда я окончательно утвердилась в уверенности, что этот человек не может быть моим мужем. Рик впадал в бешенство, если я оскорбляла Салли. Будто у меня не было повода ненавидеть ее, будто она не трахалась годами с моим мужем у меня за спиной. Но сегодня все было тихо. Он больше не пытался ее защитить.

Я знаю, о чем вы думаете. Вполне возможно, что он попал в аварию, ударился головой, и воспоминания просто стерлись, быть может, даже изменив его личность… И это вполне хорошее, логичное объяснение, не спорю. Именно так мне и сказали бы в полиции, если бы я решила поведать им свою историю.

Но знаете, почему я железобетонно уверена, что этот человек не мой муж? У него нет шрама. Вот так просто. Если бы это и правда был Рик, у него на лбу остался бы шрам от клюшки для гольфа, которой я ему врезала. Но там пусто. Ни следа. Честно говоря, я уже готова сегодня ночью выкопать к чертям свои петуньи, просто чтобы убедиться, что его тело все еще там.

Понятия не имею, с кем делю постель, но это точно не мой муж.

Так что же мне делать?

*midnightpenguin




не человек - сезон дождей,
внезапный приступ лихорадки,
дамаск, скользящий по спине
во время схватки,
девятый круг, девятый вал,
петля на шее, черный грот,
безумный дьявольский оскал
сквозь нежный рот,
живой прибой, животный страх,
все небеса одновременно –
от диких острых южных скал
и до палермо,
горящий синим жгучий шот
и мягкий утренний коктейль.
не человек – и хорошо.
я не люблю людей.

Тори Ром