Стучали топоры в Михалине...

Белым, прощальным цветом наливался наш сад. Никогда он не расцветал так пышно и в то же время так грустно, как весной 1990 года. Обычно первыми расцветали отцовские яблони, потом сливы, а в конце – наша старая груша, которая до прививки была … дичкой. В тот  год на наш сад словно опустилось белое облако!

– Строители, не загубите мне деревья, – ворчит отец  Давид,  увидев, как, расположившись на свободном месте в саду, мы сбиваем контейнеры для отправки багажа.
Мы и не меньше его любим  наши любимые деревья.
Но отец, или Батя, как его называем дома, не успокаивается.
– Кому, да ещё в Израиле нужно ваше старое барахло? – ворчит  он.
– Все же отправляют контейнеры, – не сдаётся мама  Ира.
Отец презрительно осматривает строительную площадку и стучит себя по лбу.
– Вот, что нужно везти с собой.  Головы! Еврейские головы!
– Хорошо, хоть у тебя есть голова, – стойко держится мама, а нам даёт сигнал, мол, не обращайте на него внимание.
Стучат и  стучат топоры в Михалине, и какие-то непонятные сооружения из досок начинают постепенно напоминать настоящие контейнеры.
Что в них положишь? Электротовары, вещи – всё же ограничено весом в самолете?
Сейчас все воспринимается с юмором. Даже с глубоким юмором, а тогда? Многие из моих читателей сами прошли багажную одиссею и теперь могут над ней только 

 подсмеиваться. Но тогда  всем отъезжающим, как и нам, было не до смеха. Жизнь на новом месте предстояло начинать с нуля.
Вот поэтому наши красивые контейнеры ожидали своё путешествие в далекую страну. В них мы хотели отправить за моря – океаны хоть какие-то вещи, чтобы на первых порах было как-то  легче  обустроиться.
Но что-то помешало нам  завезти их таможенникам.
И тогда младший брат Лёня предложил часть наших вещей переложить в его контейнер.
Батя ехидно хохотал, стуча себя по лбу, мать перекладывала всё со стороны в сторону, не зная, что выбрать?
А в последнюю минуту для отправки отложила красное зимнее одеяло, кухонный столик, да ещё какую-то мелочь…
– В Израиль? Зимнее одеяло? – продолжал недоумевать Батя.
Уехала машина с контейнером брата, наши, невостребованные контейнеры одиноко остались    в саду, а нам оставалась  последняя ночь в Михалине.
Помню, это была светлая ночь. Дорожка от луны опустилась в сад. В нём стало светло, как днем. Деревья стояли грустные. Они слегка покачивали ветвями, будто прощаясь с нами…
А через два дня мы были в Израиле, где оказались вначале такими же невостребованными, как и наши контейнеры. Но  всё было отрезано: знали, куда едем и с чего будем начинать.  И не только мы.
Даже бывшие профессора не считали для себя зазорным подметать улицы. Постепенно всё утряслось, и об этом вспоминают сейчас только с улыбкой. Вы спросите, а что с теми контейнерами, которые проделали в Израиль далекий путь из Белоруссии, России, Грузии, Узбекистана?
– Заходи, под чинарой попьем чай, – приглашает меня Михаил, шевеля седыми бухарскими усами.
Чинарой он называет свое огромное лимонное дерево.
Вхожу через калитку. Михаил рукой стучит по ней.
– Такое дерево здесь найдешь? Ни-ког-да! Я разобрал свой контейнер на доски, попросил контейнеры у друзей, которые не знали, что с ними делать. И вокруг своего дома  построил такой шикарный забор. Что скажешь?
Что говорить? Пьем чай из узбекских чашек под его «чинарой».
Мой друг Лев, усадив на колени любимых собак, с любовью разглядывает своё главное сокровище – библиотеку, которую вывез из центра России. Писатель! Что есть ещё  у него   дороже книг? Каждый томик для  него, как живое существо.
– Ты думаешь, я не мог бы обновить здесь  свою мебель? Мог! Но прихожу домой и встречает меня мебельный гарнитур, который привез из Бобруйска. Опущусь на диван, проведу рукой по нему, и  будто мамин голос слышу: «Богенька, ужин на столе. Могу я расстаться с этим диваном»?..
  А наш  отец оказался прав!
В Израиле действительно жарко, и совсем не нужны зимние одеяла. Кто очень хочет, может их приобрести. Новые – легкие и очень воздушные, как пушинки. К тому же ещё теплые.
Но когда мне вдруг становится холодно – до внутреннего озноба, мне помогает только мамино старое красное одеяло. Когда-то атласное, сверкающее, оно поблекло, местами появилась вата.
Укрывшись под ним, чувствую тепло маминых рук, которые согревают меня, как  и при её жизни.
Когда приходят мои внуки, они хотят сидеть именно за небольшим, но ещё крепким столиком. который совсем не похож на израильские столы.
– Это стол Бати и бабушки Иры? Вы его привезли из Михалина? – спрашивают у меня.
-Да! Именно этот стол мы только и привезли! 
– Какой стол! Ему более тридцати лет, а он, как новый, – удивляются они.
– Сделали в Белоруссии, – держу марку своей прежней родины.
В нашем израильском саду цветут лимоны, апельсины, а я вижу белый цвет отцовских яблонь,  груш и слышу, как стучат в Михалине   топоры:
«Тах-тах, тах-тах, тах-тах-тах…»
Стучат , стучат топоры.