Перекати-поле

      
       СЕРГЕЙ  СЕРЫХ

       ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

       Повесть


       Председателям колхозов
       советской поры
       ПОСВЯЩАЮ


       Сергей Ильич Серых родился в селе Вислое Яковлевского района Белгородской области. Окончив среднюю школу и училище механизации сельского хозяйства, работал трактористом в колхозе имени Свердлова.
       После службы в армии трудился слесарем на заводе «Энергомаш» в городе Белгороде, а получив высшее образование, вернулся в сельское хозяйство – агрохимик в Ракитянском и Яковлевском районах, секретарь партийной организации в колхозе им. Свердлова, председатель колхоза имени Мичурина Яковлевского района, заместитель начальника районного производственного объединения «Сельхозхимия», председатель СПК (сельскохозяйственный производственный кооператив) «Терновский» (бывший колхоз имени Свердлова).

       Сергей Серых – автор художественной и документальной прозы (написано более 30 книг. 26 изданы):

       Статьи аналитического характера на сельскохозяйственную тему, печатались в периодических изданиях – «Правда», «Московская правда», «Советская Россия», «Белгородская правда», «Победа», «Крестьянская Русь (Россия)», «Российская земля» и «Слово коммуниста».


          ОТ АВТОРА

       Жизнь человека. На протяжении тысячелетий она была, есть и будет связана с землёй. Труд земледельца (хлебороба, крестьянина) – это пуповина, связывающая жизнь разумных существ  с Землёй-матушкой, всё остальное – пена. Яхты, самолёты, машины, ночные бары, гламур и всевозможные шоу появились не так уж давно.
       Миллионы лет люди жили без телевизоров, попсы и фильмов-ужастиков. И если вдруг что случится на Земле, то человек сможет выжить только крестьянской работой. Выживет тот, кто предан земле, кто не может жить без запахов трав и зреющих хлебов, и не мыслит себя без каждодневного изнуряющего труда хлебороба. Но это тяжкая жизнь, и не каждому дано её выдержать.

        Уважаемый читатель, вы начинаете читать книгу, в которой описаны реальные и довольно обыденные события, произошедшие в середине семидесятых годов прошлого столетия в одном из колхозов …ского района …ской области Центрального Черноземья.
      
        Прочитав повесть, вы, кроме познания основ тогдашнего бытия, сможете заметить начальную стадию превращения некоторых партийных лидеров в обыкновенных боссов с замашками довольно жесткого надсмотрщика, которые в конце века предадут и партию, и народ и развалят огромную страну.
      
        Основой для данного повествования явилась моя объёмная, написанная ещё в 1977–1978 годах под таким же названием, неизданная книга. Тридцать лет  рукопись путешествовала со мной, переезжая из квартиры в квартиру, меняя ящики столов и полки в книжных шкафах.
       Теперь же, по истечении стольких лет забвения, я, используя малую толику ранее написанного, хочу донести до вас дыхание тех лет,  уклада той жизни, которая окружала нас каждодневно и ежечасно.
      
       Жизнь колхозного села и людей того времени ушла в былое, из которого уже ей никогда не возвратиться. Сюжет данной повести неприхотлив и прост. В книге рассказывается об одном дне, который у председателя колхоза начинается в половине пятого утра и заканчивается в два часа ночи уже следующих суток.
       Главный герой повествования, Семён Ильич – человек, преданный крестьянскому труду, но из-за своего прямолинейного характера и отсутствия способности сглаживать острые углы он не может наладить взаимоотношения в семье и с районным руководством. В первом случае страдают жена и дети, во втором крайним окажется он сам.
      
        В молодые годы мне пришлось несколько лет работать руководителем довольно крупного хозяйства, и поэтому я не понаслышке знаю о тех трудностях, которые приходилось испытывать и переживать моим соратникам.
       Во все десятилетия существования колхозов на селе председатель являл собою человека, который находился под пристальным контролем, как со стороны колхозников, следящих за каждым его шагом, так и со стороны районных властей. Иногда этот контроль превращался в обычное гонение, которое, в конце концов, ломало человека. Не случайно в Советском Союзе средняя продолжительность жизни председателей колхозов ограничивалась 45–50 годами. 
      
        Работа без выходных и праздничных дней, зачастую в круглосуточном режиме и без отпусков, привела к тому, что многие из нас уже ушли в мир иной, а оставшиеся в живых стали немощными стариками.
       Пусть эта книга станет памятью о тех, кто прошёл дорогой руководителя колхоза, кто на себе испытал, что представляет собой «председательский хомут».


          С уважением к читателю –
          бывший председатель колхоза                Сергей Серых
               

               
               
                Поле, русское поле,         
                Светит луна или падает снег,               
                Счастьем и болью связан с тобою.               
                Нет, не забыть тебя сердцу вовек…

                И. Гофф


I

        Год 1976-й. Август. Уборочная страда.
      
        4.30–6.00.
      
       Просыпаясь, Серов нащупал под подушкой часы и начал медленно вытаскивать руку.
      
        «Надо вставать», – подумал он, даже не глядя, который час, ибо он знал, что время подошло, потому как последние пять лет ежедневно просыпается в начале пятого, даже когда идёт дождь или бывает зимняя непогодь.

       Проспав, можно сказать, уворованные у рабочего времени три часа, в одной неудобной позе, Семён Ильич медленно встал и с закрытыми глазами, побрёл на кухню, откуда вскоре раздались фырканья и глуховатые охи со вздохами.
       Умываясь над ванной, Семён Ильич подставлял под упругую струю прохладной воды голову, плечи, спину и поочерёдно руки, стараясь таким образом освободиться от ночного беспамятства и выгнать из своего тела  остатки сонливости.

       «Значит, так. Сейчас проехать на ток, потом… по полям второго и первого участков. В общем, где не побывал вчера, перед отъездом на ночную планёрку. Только быстро. А может, заместитель проведёт? Нет, проведу сам. Потом круг по колхозу и на город», – спланировал он мысленно.
       – Ни вечером нет покоя и утром то же, – услышал Семён Ильич голос жены. – Если ты опять приедешь в такое время, как приехал сегодня, будешь ночевать где угодно. Мне нужен муж, а не квартирант! – почти прокричала она. – Тебе с бабкой надо жить! Ну скажи, зачем тебе молодая жена? – издевательски спросила она его и чуть ли не вплотную подошла к нему. – Ты хоть ударь меня один раз! – выкрикнула она прямо ему в лицо. – Не можешь?! Ха-ха-ха! – истерично засмеялась жена.  – А ещё мужик! Ну ударь хоть один раз!

       – Зачем? – ничего не понимая, спросил Семён Ильич.
       – А докажи, что ты мужик, если по-другому не можешь! – выкрикнула вновь жена. – Семью променял на колхоз! Больше всех ему надо! Делалуй нашёлся! А может, тебе хватает тех баб, которых ты возишь в машине?!
       – Где я был и бываю, я тебе объяснял уже. Я председатель  колхоза, и я обязан работать так, как  работаю. По-другому я не могу, – старясь разрядить взрывоопасную обстановку, проговорил Семён Ильич, но, как видно, получилось невпопад.
       – Я у тебя уборщица! Тебя меньшая дочь совсем не видит, а она уже начала ходить. Мой муж, а их отец, – жена показала рукой на комнату, в которой спали дети, – должен быть каждый вечер и все выходные с праздничными днями дома, а не болтаться по своему колхозу.
       – Ничего, привыкать будем зимою, после окончания всех полевых работ, а сейчас не шуми, дети спят, – вытирая лицо полотенцем, спокойно произнёс Семён Ильич
       – Детям тоже полезно слышать! – крикнула жена и, хлопнув наружной дверью, выбежала во двор. – Я тебе с сегодняшнего дня не буду готовить, – раздалось со двора. – На  завтрак и на обед с ужином можешь домой не приезжать. Питайся где хочешь! Как ты относишься ко мне, так и я буду…

        Было пять часов, когда Семён Ильич вышел из дома. На бетонной дорожке перед небольшим сарайчиком, покрытые налётом ржавчины и пылью, стояли две тридцатидвухкилограммовые гири. Посмотрев в их сторону, Серов глубоко вздохнул и пошёл к калитке.
       Перед домом, на большой площади, росли цветы и четыре берёзы. Первыми занималась его жена, а деревья посадил сам Семён Ильич ещё четыре года назад, после того как они перешли жить в построенный специально для его семьи дом. Место для строительства он выбирал сам. За одно лето на заброшенном и заросшем бурьянами участке поставили  щитовой дом, который обложили кирпичом и облагородили саму территорию усадьбы. Домик  оказался небольшим, но уютным. Он стоял последним в ряду ещё четырёх домов тупиковой тихой улочки, среди зарослей одичавших слив и вишен. Вокруг усадьбы росло множество ракит и лозняка. Но самой большой достопримечательностью нового места жительства молодой председательской семьи являлся ручей, который опоясывал неширокой лентой всю усадьбу с семью сотками земли. В начале лета здесь ежегодно раздавались соловьиные трели, а зимой низина оглашалась карканьем ворон и грачей.

       – Ну и жизнь, будь ты неладна, – негромко выругался Семён Ильич, закрывая калитку.

       Выйдя на дорогу, он начал быстро выискивать взглядом небольшие кучечки земли, изготовляемые дождевыми червями перед изменением погоды. Это он делал в летнюю пору всегда, когда нужна была хорошая погода, в особенности же это часто случалось в уборочную пору. Не найдя бугорков, Семён Ильич посмотрел в утреннее безоблачное небо, которое было чистым, чуть подёрнутым дымкой, непонятно только какой, толи это был лёгкий туман, то ли в небе над округой всё ещё висела вчерашняя пыль, поднятая колёсами множества машин и работающими в поле комбайнами. Судя по тому, что стояла почти мертвая тишина, а в воздухе, несмотря на утреннюю рань и обильную росу, чувствовалась сухость, всё сводилось к тому, что высоко над головой висела пыль – признак сухой устоявшейся погоды.
       Хотя председатель большей частью вставал раньше селян, сегодня, однако, он припозднился. Кое-где уже слышались негромкие голоса. С тока тянуло запахом зерна и половы. Уборка вошла в свой наивысший пик, потому Семён Ильич и начал последние три дня запаздывать со своим пробуждением. Уборочная суета и каждодневные недосыпания уже стали требовать хотя бы кратковременной передышки. Но кто из сельских жителей в уборочную страду позволяет себе эту, в общем-то, человеческую слабость?

       Вчерашний день для Семёна Ильича был наиболее значимым из всех прошедших за годы его председательской работы. На центральном току к прошлому вечеру было переработано с начала уборки небывалое количество зерна. Пять с лишним тысяч тонн ячменя и озимой пшеницы приняли, очистили, заложили на семена, фураж и отправили на хлебоприёмный пункт. И это сделали всего восемь человек, вместо тех шестидесяти – восьмидесяти, которые работали каждую уборку на трёх существовавших до этого года в колхозе токах, расположенных на участках.
       А ведь были противники, как среди колхозных специалистов, так находились  и в районных органах власти люди, которые были против строительства одного высокомеханизированного колхозного пункта по переработке зерна. Одна-единственная, да к тому же и самая первая уборка, показала, что решение, принятое зимой на правлении колхоза о его строительстве, оказалось правильным и весьма выгодным во всех отношениях. Мало того, что всё поступающее с полей зерно быстро перерабатывается, так ещё и, чего там греха таить, меньше стало и воровства. Три тока и множество десятков людей – и один пункт по переработке зерна и каких-то восемь человек обслуги машин да один заведующий.


       «Только бы не было дождя, – подумал Семён Ильич и зашагал к машине, стоявшей под раскидистой кроной толстенного клёна. – Ещё бы продержалась погода хотя бы одну неделю. Потом можно и помочить землю пару деньков».
       Вздохнув, он поднял голову, и уже в который раз за то время, как он вышел из дому, посмотрел в безоблачное небо. Мысленно пережив прошлый день и отметив про себя плюсы и минусы хода уборки, председатель неожиданно для самого себя почему-то улыбнулся. А почему бы ему и не улыбнуться, если всё идёт пока вроде как нормально. Уборочное «колесо» последнюю неделю работает на всю мощь своих возможностей, и ход уборки теперь легче поддерживать, чем раскручивать заново, если оно, это катящееся колесо, вдруг остановится по причине перемены погоды или же ещё из-за какого непредвиденного случая.

       «Нужна ещё неделя», – вновь подумал Семён Ильич о времени, которое необходимо колхозу, чтобы закончить уборку зерновых полностью, и, усевшись на прохладное сидение, завёл машину и уехал по  намеченному маршруту, а в без малого шесть, он уже остановил УАЗ у колхозной конторы и направился к строящемуся административному зданию

       Два года Семён Ильич сам делал чертежи и всё это время по крохам собирал нужный для строительства материал. Теперь вот уже третий год ведёт само строительство. Здание растёт непривычное для глаза сельского жителя. Во-первых, оно довольно объёмное и высокое, хотя и всего в один этаж. Одних окон только сорок восемь, а к ним ещё и сложной конфигурации крыша.
       От кирпичных стен веяло вчерашним теплом и запахом  раствора. Окинув взглядом высокое квадратное, не отвечающее никаким типовым проектам здание, председатель медленным шагом пошёл вдоль стены, с намерением обойти будущую контору вокруг. Пока ведётся стройка, ему уже успели объявить два выговора за незаконное строительство объекта без проектно-сметной документации, на последнем листе которой в обязательном порядке должны красоваться множество печатей согласующих и утверждающих организаций. То, что строительство хозяйственным способом дешевле строительства через подрядную организацию раза в три, это ещё ничего не означает и никого из вышестоящих районных руководителей не волнует. Есть печать солидной организации – всё законно. Нет этой чёртовой «колотушки» – то, хоть будь стройка менее затратной в десять раз, всё равно незаконный «самстрой».
       Обойдя вокруг здания и остановившись перед парадным входом, Семён Ильич посмотрел на прилегающую к административному зданию заросшую бурьянами площадь.

       «Здесь надо будет весь этот чертополох убрать и… асфальт, цветники… дальше плиты».

       Прошагав до первых тополей, он остановился и некоторое время просчитывал в уме площадь участка, который надо будет благоустраивать.

       «Та-ак, та-ак… о-о, не-ет, не потянем. Это обдираловка. Пока уберём бурьяны и разровняем площадь. Да. Засеем травой, и всё. Полторы тысячи квадратов (метров) не осилим. Придётся терпеть, пока проложат к нам дорогу, тогда заодно, может, и получится».

       Посмотрев ещё раз на здание, председатель пошёл по чуть заметной тропинке между высокими тополями, за которыми виднелся стандартный домик, обложенный белым кирпичом и обнесенный деревянным забором. Два  года в нём живёт молодая семья  колхозных главных специалистов. Глядя на дом, Семён Ильич вспомнил свой первый день.

          II

          Воспоминания.
      
        …Дул пронизывающий декабрьский ветер. Перемешиваясь с дождём, на землю медленно падал крупными хлопьями снег. Райкомовский «газик», вырвавшись из городских объятий, натруженно заурчал и, прибавляя скорость, заторопился в самый дальний колхоз района. В салоне под брезентовым тентом, кроме водителя, сидели ещё трое человек.
       Впереди, справа, дремал ответственный за исход предстоящего мероприятия, второй секретарь райкома партии (КПСС) – Никифоров Андрей Фомич. На заднем сидении молча сидели начальник районного производственного управления сельского хозяйства  Никита Афанасьевич Никифоров и он, Семён Ильич Серов. Или, как он именовал тогда себя, – «кот в мешке». Им предстояло проехать ещё более  сорока километров, вторая половина из которых была грунтовая сельская дорога, накатанная по пересечённой местности.

       Двадцать километров по асфальтированной, хоть и подразбитой дороге проехали в полном молчании и даже как-то незаметно. И только на съезде с асфальта на полевую, разбитую гусеницами тракторов и колёсами машин дорогу, по которой, кроме как на тракторе, уже невозможно проехать ни на каком-либо виде автотранспорта, тишину нарушил водитель:

       – Ф-и-иу! – свистнул он, надвигая на глаза шапку. – Да мы ж здесь не пробьёмся! Это ж не дорога, а чёрт знает что.
       – Ничего, – хриплым голосом отозвался Никита Афанасьевич. – Здесь должен где-то быть трактор. Я им звонил.
       – Андрей Фомич, вы меня везёте посмотреть? – спросил «кот в мешке» второго секретаря.
       – Не-ет. Если тебе дать посмотреть колхоз, то ты из него деранёшь, а нам придётся начинать всё сначала. Мы тебя, Семён Ильич, везём туда окончательно и бесповоротно. Это если только колхозники тебя не изберут. Но у нас за последние четыре года ещё такого случая не было. Так что… привыкай.

       Вдали, на вершине небольшого холма, показался гусеничный трактор. По тому, как он периодически «клевал носом», чуть ли не до середины радиатора зарываясь в лужи грязной воды, можно было судить о состоянии полевой дороги, которая была связующим звеном между колхозом, областной столицей и районным центром.

       «Кот в мешке» – двадцатисемилетний секретарь партийной организации одного из колхозов района, студент-заочник последнего курса Харьковского сельскохозяйственного института, был в самом что ни на есть плохом настроении и расположении духа. А чему было радоваться?
       За два дня до нового, тысяча девятьсот семьдесят первого года его в самую рань вызвали в районный комитет партии. И сам неожиданный вызов, и время, к которому Семёну Ильичу надо было явиться, ничего хорошего не сулили. Не привнесла ясности и встреча с первым секретарём РК  КПСС.

       – Дмитрий Иванович, что стряслось? – спросил он районного партийного лидера, когда зашёл к нему в кабинет.

       Первый усмехнулся, но вопрос оставил без ответа.

       – Пошли в машину, а то можем не успеть, – проговорил хозяин кабинета после некоторого молчания, беря со стола пухлую кожаную папку.

       Вскоре их чёрная «Волга» влилась в поток машин автомагистрали Москва – Юг.

       – Жми, Игорь, – отрывисто бросил первый секретарь водителю, просматривая какие-то сводки и таблицы.
       – Дмитрий Иванович, может, всё-таки скажете, куда мы едем? – попробовал он выяснить тогда цель поездки.
      – Потерпи. Ты лучше смотри, что люди делают на полях, пригодится, – не отрываясь от бумаг, проговорил тот. В колхозах зимой ещё больше работы, чем летом.

       Поездка от районного центра до областного заняла чуть больше двадцати минут. Пропетляв по улицам города ещё минут десять, они подъехали к обкому партии.

       – Приехали, пошли, – пригласил Дмитрий Иванович своего подчинённого, выходя из машины.

       Поднявшись на второй этаж, они направились к первому секретарю обкома партии. Районный лидер спешил  и торопил Семёна Ильича.

       – Быстрее, быстрее.

       В приёмной никого не было, и Дмитрий Иванович сразу же направился к массивной двери кабинета. Взявшись за отполированную ручку, он вдруг обернулся и, показав кулак Семёну Ильичу, негромко произнёс:

       – Ну, только скажи, что ты не хочешь, я тебе потом сделаю и ВПШ (Высшая партийная школа), и всё остальное.

       Во время собеседования у первого секретаря обкома Семён Ильич узнал, о чём до этого только мог догадываться. В одном из самых дальних колхозов района около месяца назад скоропостижно скончался председатель, и теперь он стал одним из основных кандидатов на эту тяжёлую должность. Серов только не знал в то время, что три человека до него ещё в процессе предварительных бесед на уровне руководства района отказались идти работать в это хозяйство. Оно и понятно.

       Колхоз по величине сельхозугодий был на четвёртом месте из тринадцати хозяйств в районе. Кроме этого  он был самым дальним от районного центра, да к тому же ещё и располагался в пойме реки, и с сентября по май месяц в колхоз и из колхоза практически если и можно было добираться, то с очень большими трудностями.
 
       До ближайшей железнодорожной станции жители его сёл и хуторов преодолевали пятнадцать километров либо пешим ходом, либо использовали гужевой транспорт. В погожие ж дни, после того как дороги мало-мальски приводили в надлежащий порядок, счастливчикам удавалось уехать на попутном колхозном транспорте. До автострады, которая располагалась в противоположную сторону от железной дороги, расстояние для двух из четырёх сёл было чуть меньше, но и эти километры тоже приходилось преодолевать таким же манером, как и до железной дороги… пешим ходом.

       Потому-то предшественники Семёна Ильича, будучи людьми более умудрёнными жизненным опытом, и отказались председательствовать в этом колхозе. А вот Серов… видимо, сказалась молодость, а может, и некоторые амбиции, хотя он и не был человеком, в мыслях которого на первом месте стоит вопрос карьерного роста, не сумел сказать «нет».

       Скорее ж всего на его молчаливое согласие повлияло то, что он был коммунистом, да ещё и секретарём партийной организации  и, как им объясняли не раз в райкоме партии, да и секретарь обкома тоже не преминул об этом напомнить,  негоже под разными предлогами уходить от ответственных партийных поручений. Таким вот образом и «загремел» молодой секретарь в самый дальний и тяжёлый колхоз.

       – О чём задумался? – прервал мысли Семёна Ильича сидящий рядом начальник управления. – Смотри, вон уже и колхоз начинается.

       Впереди, по курсу их движения, завиднелись первые постройки неизвестного ему села. Налево от раскисшей и непроходимой дороги, до самого горизонта, с уклоном на запад, простиралось поле, похожее на черно-пёструю корову. Пестроту создавал снег, который небольшими сохранившимися латками чередовался с подтаявшим чернозёмом, превратившимся от резкой оттепели и прошедших дождей в непроходимое, липкое чёрное месиво.

       –  Андрей Фомич, да нас же трактор разорвёт! – воскликнул водитель, выглядывая в приоткрытую дверь. – У машины уже передние колёса не крутятся. Как же они в этом тырле живу-ут? – удивлённо проговорил он и добавил: – Тут же можно ездить только на лошадях верхом. 

       На самом въезде в село трактор вдруг сильно качнулся из стороны в сторону и потянул машину с такой натугой, рванув её вначале влево, а потом сразу же вправо, что казалось ещё немного, и трос, не выдержав, лопнет или же в машине оторвётся крюк вместе с бампером. Машину начало резко и часто подбрасывать вверх и кренить под большим углом вправо и влево, отчего водитель, а в особенности пассажиры, заметались в тесном, обтянутым брезентом салоне, словно это были вовсе и не люди, а незакреплённые кули.

       – Говорил же… за-де-лай-те… эт-ту  чёр-ртову  ям-му  нав-во-зом, – выдавил с горем пополам, делая большие паузы между словами, начальник управления, растирая ушибленный бок.

       Миновав узкую дамбу через ручей, неразлучный кортеж начал медленно подниматься на глинистый пригорок с глубокими колеями, прорезанными, видимо, колёсными тракторами. Подъём оказался настолько крут, что трактор, намотав на гусеницы огромные комья жёлто-серой глины, казалось, вот-вот заглохнет. Из его трубы повалил густой чёрный дым, а сам он затрясся, словно в лихорадке. Машина, давно уже превратившаяся в один большой ком грязи, метров десять ползла на «брюхе», не касаясь колёсами земли, хотя какие там колёса, на них было столько грязи, что водитель только качал головой и даже ненароком один раз вспомнил Бога.

       Поднявшись на вершину берега, трактор, как показалось Семёну Ильичу, облегчённо вздохнул и, выпустив в небо клуб дыма, весело зацокал гусеницами, словно это была вовсе и не машина, состоящая из металла, а живой организм из плоти и крови. Облегчённо вздохнул и водитель, радуясь, что машина осталась в полной сохранности.

       – Семён Ильич, смотри и привыкай, считай, что это теперь твой колхоз, – проговорил второй секретарь и показал рукой на видневшиеся хозяйственные постройки начального периода пятидесятых, а может, даже ещё послевоенного периода.

        Серов с тоской в душе озирал сараи под толстыми соломенными крышами, смотревшими в небо тёмными глазницами дыр, через которые виднелись  стропила и обрешетины,  отчего сараи больше походили на изъеденные червями грибы, чем на животноводческие помещения.

       Преодолев ещё метров сто, Семён Ильич обратил внимание на отгороженный ольховыми жердинами между двумя сараями загон, в котором бродили десятка полтора косматых лошадей. Их спины были усыпаны часто перепархивающим снегом, который не таял, лёжа на длинной густой шерсти. Позднее только Семёну Ильичу стало известно, что в таких зимних «шубах» лошади бывают от плохого содержания.

       За конюшенными сараями виднелись ещё два невзрачных строения, одно из которых – плетёнка из лозняка, обмазанная когда-то белой глиной, теперь местами обвалившейся, была, видимо, кузницей. Недалеко от входа виднелись приставленные к одной её стене бороны. Из скособоченной трубы на провалившейся крыше валил чёрный дым. В десяти метрах от кузницы стояла группа людей.

       Чуть поодаль от кузницы находилось ещё одно сооружение с большими торцевыми воротами. На мгновение в просвете ворот мелькнула работающая пилорама и двое мужчин, выносившие длинную доску. Дальше, за колхозными строениями завиднелись дома и простые хатёнки, построенные в первые послевоенные годы.

       На самом выезде из села, справа от дороги, окружённая толстенными тополями, смотрела подслеповатыми окнами на разбитую дорогу и на движущуюся в одной сцепке технику весьма пожилая хата, постройки, вероятно, ещё прошлого века. Нижние венцы её сруба давно уже сгнили, и теперь когда-то краса и гордость первых её хозяев, сгорбившись от старости, выглядела уныло и обезображенно. Погода ж своей сыростью и пасмурностью ещё более усиливала неприглядную сторону сельского бытия.

       Трактор свернул влево и потянул за собою машину. Безропотно подчиняясь натянутому тросу, она то шарахалась из стороны в сторону, то проваливалась в глубокие вымоины, то прыгала на грудах земли, оставленных колёсами машин в прежние дни.  Однако, несмотря ни на что, сельский кортеж уверенно, хотя и медленно, двигался вперёд.

       Им долго пришлось прибираться по заросшим бурьянами, заброшенным огородам. Основная дорога, соединяющая два села, на которую выехали через некоторое время, не принесла облегчения и более спокойной езды, а наоборот, встряски начали происходить намного чаще, чем это было при движении по бездорожью. Здесь машину бросало из стороны в сторону так, что порою открывались двери, а в одном месте, когда трактор взбирался на небольшой взгорок, «газик» развернуло боком, и так пришлось двигаться метров тридцать, пока, наконец, колёса не нашли своё место в глубоких колеях.

       Поднявшись на очередное возвышение, Серов увидел через лобовое, забрызганное грязью стекло крыши сельских домов, центральной усадьбы колхоза. Село располагалось в пойме Северского Донца на холмах и холмиках между блюдцами небольших впадин, заполненных водой, над которой местами возвышались заросли камыша, лозняка, осоки и другой болотной растительности.

       Пропетляв между впадинами и проехав через хилый деревянный мостик, руководство района и «кот в мешке» подъехали к обшарпанному стандартному домику, обмазанному белой глиной, которая местами отвалилась, обнажив клинцовку, отчего домик стал походить на старую истощённую корову.

       Навстречу прибывшим из конторы вышел  секретарь колхозной партийной организации, Шикин Михаил Архипович, человек небольшого роста в длинноватом распахнутом пальто. В колхозе он работал уже два года, и поэтому в представлении Серова и Шикина друг другу не было необходимости, ввиду того что им часто приходилось до этого встречаться на всевозможных совещаниях районного масштаба.

       – Ну как, живы? – улыбаясь, поинтересовался секретарь.
       – Да, жи-вы, – без особой бодрости ответил начальник районного управления сельского хозяйства.
       – На какое время назначено собрание? – спросил Михаила Архиповича второй секретарь райкома.
       – На два часа в клубе, – ответил Шикин и показал на невзрачное, неоштукатуренное серое здание, выложенное из шлакоблока. – Сюда должны подойти и подъехать колхозники из трёх сёл, а в четвёртом собрание назначено на вечер.

       Два часа и прибывшие, и сам секретарь отогревались у печи в бухгалтерии, по причине отсутствия в конторе другого более просторного и тёплого кабинета. Председательская комната была настолько мала, что вчетвером там просто не было возможности поместиться, а в фанерную каморку секретаря, устроенную в коридоре, мог с трудом втиснуться разве что сам хозяин импровизированного кабинета.

       Потому-то,  отправив работников бухгалтерии в сельский клуб регистрировать прибывающих на собрание членов колхоза, руководители района и кандидат на должность председателя расположились за столами у самой печи.

       Машина хоть и райкомовской комплектации (с утеплённым верхом салона), но за три часа пребывания в ней все порядком намёрзлись, и потребовалось достаточно много времени, чтобы прибывшие перестали стучать о пол ногами и прикладывать к  тёплой кирпичной стене ладони. 
      
       – Та-ак, отогрелись? – спросил второй секретарь.
       – Да, чуть-чуть есть, – усмехнулся начальник управления.
       – А раз отогрелись, то надо идти к людям, – проговорил он, вставая из-за стола.
       – Андрей Фомич, людей прибыло немного, – отозвался из-за стола главного бухгалтера Михаил Архипович. – Когда соберётся кворум, нас предупредят. В клубе холодно…
       – А ты что предлагаешь, чтобы мы сидели здесь, а люди там мёрзли. Чтобы в клубе было тепло, надо было позаботиться дня за три, а не сегодня начинать топить, – грубо оборвал колхозного партийного вожака секретарь райкома. – Пошли.

       Небольшое клубное помещение, рассчитанное на полторы сотни человек, встретило прибывших на столь важное мероприятие «собачьим» холодом. Две печи, расположенные у длинной стены, не могли справиться с забравшимся в клуб недельным, а может, и большей давности, холодом. Начальник управления по старой привычке определять температуру в помещении, резко выдохнул.

      – Что ты фукаешь? – засмеялся Андрей Фомич. – Посмотри на стены, на них же лёд. Клуб, наверное, не протапливали с начала зимнего сезона.

       Мёрзнуть собравшимся людям пришлось ещё целый час. Только спустя это время в списке членов колхоза расписался старичок, после которого необходимый кворум был собран, что давало право колхозникам начать работу собрания.
 
       Собрание длилось недолго. После информации второго секретаря райкома партии о необходимости выбора председателя колхоза, потому как без этой начальственной единицы жить нельзя и его рекомендации на эту должность Семёна Ильича колхозники, выслушав короткую автобиографическую справку самого кандидата, единогласно проголосовали за предложение райкома, то есть за кандидатуру Серова.

       Избрав председателя колхоза, люди начали медленно расходиться, делясь своими мнениями о новом руководителе.

       – Марусь, во-о, голосяка. Не дай Бог, как начне чихвостить, – проговорила одна худощавая женщина, стоящая недалеко от Серова, своей соседке.
       – Ничего-о, уходится, – махнула та рукой.

       Голосом Семён Ильич обладал действительно мощным. Для его баса не требовались микрофон и усилительная аппаратура даже в залах на пятьсот – семьсот человек. Во время армейской службы он провёл на сцене все три года, будучи солистом в воинской части. Специалисты предрекали ему на певческой стезе хорошее будущее, после армии его брали без сдачи экзаменов в музыкальное училище, но… любовь к песне осталась, а работать пришлось в сельском хозяйстве, теперь вот в качестве председателя колхоза.

       До следующего села представителям бюро райкома партии, местному секретарю и полуизбранному председателю пришлось добираться целых два часа. Из-за разбитой прямой и короткой дороги ехали вкруговую в сопровождении колёсного трактора. К зданию сельского клуба подъехали уже в глубокие зимние сумерки. Да хорошо, что в библиотеке, которая располагалась в одной небольшой клубной комнате, было тепло, здесь и ожидали пока соберутся на собрание. Сходиться начали только в десятом часу.

       – Почему так поздно решили проводить собрание? – удивлённо спросил секретаря парткома начальник управления.
        – А здесь раньше не собираются. У них тут такая традиция ещё с тридцатых годов, – улыбаясь, проговорил Михаил Архипович. – На собрания приходят только ночью.
       – Традиция, говоришь? С людьми надо работать, а не соблюдать традиции. Знаю я, какими приходят на ночные собрания, – со злобой в голосе проговорил второй секретарь. – Боюсь, что мои предположения сбудутся и на этот раз.

       Андрей Фомич оказался прав. Собрание начали без малого в одиннадцать часов (ночи). В зале переругивались наиболее крикливые и несдержанные колхозники. Раздавались пьяные мужские голоса, кто-то из сидящих на длинных скамьях поддал ногой пустую стеклянную бутылку, и она, стуча о пол, выкатилась прямо к сцене. Видя, что собравшиеся не настроены на деловой лад, слово перед началом собрания пришлось брать Андрею Фомичу.

       – Товарищи колхозники, – начал негромко он. – Я прошу немного успокоиться. Я второй секретарь райкома партии Андрей Фомич…
       – Зна-ем! – раздался из зала мужской пьяный голос.
       – В вашем колхозе уже целый месяц нет председателя, а это уже очень плохо, тем более что послезавтра начинается новый год, – не обращая внимания на выкрик, продолжил второй секретарь.     – Сегодня мы уже провели собрание на вашей центральной усадьбе. Там присутствовали колхозники из трёх сёл. Собрание прошло по-деловому и быстро. Я не думаю, что вам хочется быть здесь всю ночь.
       – Давай проводить собрание. Скока можно сидеть тут, – выкрикнула из первого ряда женщина, укутанная в большую цветастую шаль. – Мужикам лишь бы лясы точить, а у нас дома дети. Начинайте, товарищ секретарь, их  не перекричите.
       – А етат, что вы привязли, вон нас бить будя?! – громко прокричал подвыпивший мужчина из задних рядов.

       По залу прошёл смешок, и сразу же наступила тишина. Всем, вероятно, было интересно знать, что ответит секретарь.

       – Для того чтобы об этом узнать, надо спросить человека, которому адресуется этот вопрос, а потому давайте начинать работу собрания, на которое вы, собственно, и пришли, – проговорил Андрей Фомич спокойным негромким голосом.
       – Кричи громча, не слыхать ничиго! – выкрикнул снова мужчина, задававший вопрос насчёт буйства кандидата на должность председателя их колхоза.
      – Давайте решим организационный вопрос, а после мы можем говорить на разные темы хоть до самого утра, тем более что ночью, да ещё по такой дороге, ехать будет небезопасно, – продолжил Андрей Фомич не повышая голоса.

       Не ожидали колхозники, особенно те, которые пришли на собрание побузотёрить, что секретарь райкома будет с ними разговаривать спокойно, без крика и запугивания. По всей видимости, это и было причиной наступившей в зале тишины, что дало возможность Михаилу Архиповичу сделать то, что делалось на колхозных собраниях.

       В спокойной обстановке колхозники избрали президиум, выслушали выступления второго секретаря райкома и начальника управления сельского хозяйства, дали возможность рассказать о себе и ответить на вопросы кандидату на должность председателя колхоза, а после всего единогласно… впрягли в тяжёлую и ответственную должность Семёна Ильича, доверив ему в придачу колхозную печать, неуютный тесный кабинет и массу проблем сельского бытия. Не знал и не видал в то время Серов, что придётся ему испытать и чем всё это закончится.

       Когда руководители района и колхоза вышли из клуба, их встретила непроглядная полуночная темень, накрапывающий дождь и медленно падающий большими хлопьями снег.

       – Ну что, Семён Ильич, желаем тебе успехов на новом поприще, – подавая руку на прощанье, улыбнулся второй секретарь.– Ты теперь тут хозяин, оставайся и командуй, а мы поедем. По этой дороге мы уедем без трактора. Так что давайте, мужики, трудитесь. Помогай ему, – обратился Андрей Фомич к секретарю парткома.

       Машина тронулась и медленно покатила в ночную тьму, освещая светом фар едва заметную дорогу, сельские хаты, тёмные кроны деревьев и изгороди огородов. Моргнув красными огоньками, она вскоре скрылась из виду.

       – Что будем делать, Архипович?
       – Поехали ко мне. Чуток погреемся, поужинаем, а заодно и решим, с чего начинать завтрашний день…

       Серов неожиданно для себя шумно и протяжно вздохнул.      
      
       «Пять лет. Летят годы», – подумал он, вспомнив свой первый день работы, который начался в четыре часа утра последнего дня уходящего тысяча девятьсот семидесятого года…

       Председательские воспоминания прервал звонкий голос.

       – Семён Ильич, Семён Ильич! – услышал он за своей спиной. – Вас можно на минуту?

       Серов обернулся и увидел спешащую к нему красивую, лет двадцати девушку. Семён Ильич знал, что зовут её Ларисой и что она учится в медицинском институте. Здесь же, в их селе, Лариса гостила у своей бабушки и частенько вместе с нею работала на колхозном токе.

       Семен Ильич, несмотря на свою должность и достаточно большую разницу в возрасте, непроизвольно задержал взгляд на спешащей к нему сельской гостье. Хотя-а… иначе и не могло быть.

       Густой ровный загар, волнистые, ниспадающие чуть ниже плеч каштановые волосы, обрамляющие красивое, с пухлыми притягательными губами и тёмными сверкающими глазами лицо, лёгкая блуза, под которой в такт шагам колыхалась свободная от бюстгальтера упругая грудь, длинные стройные ноги, укороченная юбка, обтягивающая хорошо развитые бёдра, и порывистый быстрый шаг делали Ларису настолько дразняще-манящей для мужского глаза, что Серов  даже вздохнул, покачал головой и произнёс обычное в таких случаях «да-а», что означало в его понимании высшую степень Ларисиной красоты и совершенства. 

       – Семён Ильич, вы в город сегодня едете?
       – Да, еду, – глуховатым голосом ответил он.
       – С вами можно попутно?
       – Можно, но я еду чуть позднее. Проведу планёрку, потом объезд полей. В общем, мне нужно быть там к девяти часам.
       – Вот и хорошо. Мне как раз подойдёт, – проговорила Лариса и с улыбкой посмотрела на Серова. – Зерно с тока на хлебоприёмный пункт повезут всё равно не скоро. Так потом мне ещё и со станции поездом придётся ехать. Мне здесь ожидать или идти к гаражу?
       – Можно здесь. Сашка подъедет к семи часам, – ответил Серов и направился к конторе (административному зданию). «Мне этого ещё не хватало», – мелькнуло в голове.


III

          6.00–8.10.
       Кабинет Семёна Ильича был небольшим, но довольно уютным. Председательский стол, изготовленный местным мастером-краснодеревщиком, рядом с ним тумбочка с двумя телефонами. Справа от стола, у самой стены, шкаф с книгами по всем сельскохозяйственным специальностям. В левом дальнем углу ещё одна тумбочка, а рядом с ней журнальный стол с двумя креслами. Справа и слева вдоль стен – два ряда стульев.

       За своим столом Серов позволял себе задерживаться только зимними вечерами, да и то по причине работы над чертежами мастерских для производственных участков, общеколхозных складов и нового административного здания, которое он планировал сдать в эксплуатацию летом следующего года. В этом же здании решили обустроить общежитие, столовую и ещё кое-какие службы, которые сейчас ютятся в завалюхах.

       В приёмной послышались голоса пришедших на утреннюю планёрку руководителей некоторых общеколхозных подразделений и ведущих специалистов, а вскоре в приоткрытую дверь заглянул главный инженер.

       – Семён Ильич, можно?
       – Да, да, Юрий Романович, заходите.

       Пока специалисты рассаживались, председатель успел просмотреть свои вчерашние записи и всевозможные пометки, сделанные как перед отъездом на ночное совещание, которое состоялось  на хлебоприёмном пункте, так и вопросы, записанные уже  по ходу самого совещания.

       – Ну что, товарищи, вчера мы переработали небывалое за все последние годы количество зерна. Пять тысяч центнеров. За день убрали двести гектаров зерновых. Если такими темпами мы будем работать и дальше, то уборочные работы сможем закончить в ближайшие пять дней со всеми плюсами и минусами. А сейчас кое-какие замечания главному инженеру и главному агроному: Были сбои во время отправки зерна на хлебоприёмный пункт. В поле простояли три комбайна, более трёх часов каждый, потому что наша  техническая служба медленно работает. Вам обоим ясно? Дальше. Сегодня все наши четыре зерноуборочных отряда будут работать на тех же местах и полях, на которых работали и вчера после обеда. Как у главного агронома, планы по этому вопросу не изменились?
      
       – Семён Ильич, пусть всё останется, как мы договаривались вчера. Перегон двух отрядом на другие поля сделаем завтра утром, пока будет роса, – поднимаясь со стула, проговорил Анатолий Яковлевич. – Так мы потеряем времени меньше, да и будет намного безопаснее. Комбайнов много, дорога сложная. Поэтому перегонять лучше в дневное время.

       – Хорошо, я согласен. Только вы, Яковлевич, проследите, чтобы на новых полях наряду с количеством было и качество, – напомнил главному агроному председатель. – Дневную планёрку давайте проведём с машины. Я имею в виду объезд полей. А вам, Юрий Романович, придётся ускорить ремонт. Вы ночью в «Сельхозтехнику» ездили?
       – Да, механик наш там был, но они все спят, а на складах висят замки. Так что съездили впустую, машину только прогоняли. Да и нет у них заводских, ни подбарабаний*, ни вариаторов**, а то, что они реставрируют сами, хватает на один два дня. Деньги только дерут, да время отнимают.
    

     * Подбарабанье – составная решётчатая часть молотильного агрегата зерноуборочного комбайна.
     ** Вариатор – специальный шкив для изменения числа оборотов молотильного барабана при помощи гидросистемы из кабины комбайнёра.
 

        – А на ночной планёрке управляющий обещал организовать круглосуточную работу складов, токарей и сварщиков. Что касается восстановления деталей, так он вообще заверил, что они ничем не отличаются от заводских, – вспомнил Серов обещание управляющего СХТ на ночном совещании. 
       – Наобещать можно всего, – буркнул негромко главный инженер. – Хорошо, что мы с завода зимой много завезли запчастей, а так сейчас тащились бы в самом хвосте.
       – Сколько комбайнов пойдёт с утра? – спросил Серов.
       – Из двадцати сейчас пойдут двенадцать, часам к девяти ещё три, к обеду добавим два, а остальные можем пустить только к вечеру, и это при условии, если «Сельхозтехника» даст необходимые узлы, – заверил главный инженер.
       – Ладно, у вас двух вопросы есть ко мне?
       – Нет, – ответил главный агроном.
       – Тогда осмысливайте свой предстоящий день. Постарайтесь с главным инженером увязать все проблемные вопросы. Нам надо покрутиться ещё пять-шесть дней, а потом… – председатель вздохнул и, обведя взглядом присутствующих, негромко засмеялся. – Потом же нам надо будет уже поупираться до окончания полевых работ, а точнее – до выпадения снега. Отсыпаться будем зимой. Что нам скажет зоотехник? Екатерина Антоновна, какой у вас план на сегодня?

       – Семён Ильич, я сейчас хочу проехать по всем фермам. У нас произошёл сброс молока.
       – Екатерина Антоновна, за вчерашний день мы  сминусовали почти полкилограмма. И это не просто сброс, а целых полкилограмма! Сейчас у нас имеются в достатке все корма, а молоко идёт на минус. Понятно, конец августа не начало июня, но мы можем держать надой на более высоком уровне. Что произошло и почему был допущен сброс?
       – У Кравцова на фермах снизился надой из-за того, что дали коровам муку с землёй и  подвезли мало зелени.
       – Сегодня побывайте на фермах, а завтра на планёрку пригласите всех заведующих молочнотоварными фермами. Здесь будут начальники участков, вот и поговорим на тему, как надо кормить коров. Мы ж с директором рыбхоза договорились, что все зерновые сметья с примесью земли вывезем ему, а он нам даст комбикорма в соотношении один к двум. Будете на фермах, выясните, откуда у Кравцова появилась мука пополам с землёй. Мы ж  зерноотходы развозим прямо из-под очистительных машин. У вас, Екатерина Антоновна, есть ещё что?
       – Пока нет.
       – Если нет, тогда переходим дальше, вздохнув, проговорил председатель и, посмотрев в свои записи, обратился к инженеру-строителю:
       – Дмитрий Николаевич, как наши строительные дела?
       – Нужен кирпич. Сегодня бригада будет уже стоять. То, что привезли вчера, они уложили. И нужны доски. Если не завезём в ближайшие три дня, полы перестилать будет нечем. Всего нужно кубов сорок.
       – Дми-трий Николаевич, да вы ж меня живьём режете. С доской пока ничего не получается. Пообещал один вагон леса дать главврач больницы, доски лежат у него во дворе уже второй год, но он не знает, как это сделать. Ему ничего не будет, если даже они у него сгниют, а вот продать ему их нельзя. Поменять он может, но только на трубу для замены отопительной системы. Ему нужны трубы дюймовые и на два дюйма. Но у нас трубы нет. Здесь тоже пока идут одни разговоры.
       – Семён Ильич, а если выйти на какой-нибудь леспромхоз, – предложил Дмитрий Николаевич. – В соседнем районе, наш колхоз-сосед, так они в одном леспромхозе имеют свою заготовительную бригаду и получают оттуда лес. В этом году уже получили больше тысячи кубов кругляка.
       – Хы! – усмехнулся Серов. – Дмитрий Николаевич, так я ж не депутат Верховного Совета. В нашем районе председателя колхоза «Двадцать лет Октября» уже целый год таскают за такую бригаду. И нам на партактиве месяц назад категорически запретили нанимать в леспромхозах бригады, потому как они получаются липовые. Что касается кирпича, то я вчера договорился с директором кирпичного завода. Он у нас заберёт газовый концентрат, а нам на его стоимость отпустит тридать тысяч кирпича.
       – А нам разве этот уголь не нужен? – удивилась Екатерина Антоновна. – Может его людям раздать?
       – Этот уголь горит только в котельных, которых у нас нет. Нам его дали вместо орешника, – пояснил Семён Ильич. – Если ж его продать колхозникам, то они ж нас потом будут ругать каждый день. От него копоти больше, чем от резины. Два вагона угля нам продаст наше сельпо, я договорился с председателем три дня назад. Первый вагон ему должен поступить уже через неделю.  Алексей Петрович, – обратился Серов к своему заместителю. – Вчера председатель сельсовета просил машину для перевозки дров для школы, проследите, чтобы завгар выделил маленькую. А теперь, если ни у кого нет больше вопросов, то можете быть свободными.

       Переговорив по телефону со всеми начальниками участков и с заведующими молочнотоварными фермами, где произошёл спад удоев молока, Серов встал и подошёл к окну. Глядя на раскидистые ракиты и на ухоженные огороды колхозников, Семён Ильич некоторое время обдумывал, как и каким образом найти недостающие строительные материалы. После кирпича и досок он «доил» коров, «убирал» на самом дальнем участке ячмень, а потом откуда-то появилась…  Лариса, её загорелое тело, густые вьющиеся волосы, припухлые губы, сверкающий хищным блеском взгляд и красивая упругая…

       – Мне ещё её не хватало для полного комплекта проблем, – раздражённо проговорил Семён Ильич и постучал кулаком по своей голове. – За ней молодые ходят табунами, а мне уже тридцать пять, жена и двое детей, а ко всему этому партийный и общеколхозный контроль…
       – Доброе утро, председатель, – раздался в кабинете голос секретаря парткома колхоза, Николая Ивановича Рыбакова. – О чём задумались? – поинтересовался он у Серова.
       – Да вот, провёл планёрку, а теперь обдумываю, с чего начинать свой день. В это время некоторые ещё поваливаются в постели, а тут каждодневный недосып. У меня уже голова так болит, что порой не хватает терпения, и глаза режет, словно в них песка насыпали.
        – Я тоже чувствую себя ниже среднего, – пожаловался колхозный партийный лидер, хотя для них ночных посиделок и не организовывали. – На совещании долго держали?
       – Отпустил около двух часов.
       – А кто проводил?
       – Да первый (первый секретарь райкома КПСС).
       – Семён Ильич, из диспетчерской звонили, сказали, чтобы за вчерашний день поставили на семьдесят гектаров больше, а то им отчитываться в область, – сообщила диспетчер, заглянув в приоткрытую дверь.
       – Больше ничего они не заказывали?
       – Не заказывали ничего, но просили, чтобы вы позвонили начальнику управления.
       – Хорошо, я сейчас.
       – Ты смотри, уже говорят даже, и сколько надо поставить, – засмеялся секретарь парткома. – Ты помнишь, как было весной? По газетам прошло, что в области ранние зерновые посеяны, а в колхозах ещё целую неделю досевали лоскуты, – проговорил он, после того как диспетчер закрыла дверь. – А это, Семён Ильич, плохо. Такие отчёты расхолаживают людей.

       Секретарём парткома Николая Ивановича избрали  год назад, до этого ж он работал главным экономистом в соседнем колхозе. И несмотря на довольно продолжительное время, Семёну Ильичу так и не удалось его понять. Николай Иванович держался с ним как-то отчуждённо, слишком официально и по-деловому.
       В первые месяцы совместной работы Серов переживал из-за этой самой отчуждённости, а потом привык к суховатому отношению со стороны партийного секретаря, а ещё через пару месяцев ему такие взаимоотношения даже понравились. По крайней мере, Николай Иванович не залезал к нему в машину с раннего утра и не катался с ним целыми днями, как это делал предшественник.
   
       – Валя! – выкрикнул Серов.
       – Слушаю, Семён Ильич,– отозвалась диспетчер.
       – Пока сведений никаких не передавайте. Я позвоню начальнику управления, а потом скажу, как и что ставить в отчётность.
       – Ага.

       Телефон начальника управления сельского хозяйства был долго занят. И только после пятого набора Семён Ильич услышал голос своего непосредственного руководителя.

       – Никита Афанасьевич, здравствуйте, это Серов.
       – Здравствуй, Семён Ильич, – отозвался тот чуть слышным голосом. – Ты вот что. Приплюсуй к отчётности сегодняшний день и часть завтрашнего, а то нам сегодня  отчитываться в область. Вы ж не будете стоять эти два дня.
       – Никита Афанасьевич, да…
       – Ты сделай, замерять всё равно никто у тебя не будет. По работе вопросы остаются те же, что и обговаривали на ночных совещаниях. Думай, как будешь помогать своему соседу.
Семён Ильич только приготовился задать районному начальству несколько вопросов о работе «Сельхозтехники», но в трубке уже раздались короткие гудки.
       – Ну что, договорились? – поинтересовался секретарь парткома у озадаченного председателя.
       – Ага, договорились. К вчерашнему надо приплюсовать сегодняшний и половину завтрашнего дня.
       – Хм! – усмехнулся Николай Иванович.
       – Ничего делать мы не будем, – твёрдо решил Серов. – Ты помнишь, как в июне мы отчитались по прорывке сахарной свёклы? Тогда нас тоже просили приплюсовать сто гектаров изреженных всходов, как будто они уже прорваны, а через две недели в журнале по отчётности инструктор обкома партии по сельскому хозяйству сверяла и просчитывала ежедневную выработку чуть ли не по каждой свекловичнице.и всё грозилась наказать нас по партийной линии за очковтирательство.
       – Вы знаете, коммунист Серов, чем грозит для вас очковтирательство по отчётности? – со злобной усмешкой спрашивала она тогда меня. – Да хорошо, что мы не приписали эту чёртову сотню. На меня в райкоме и так уже  косо смотрят.
       – Семён Ильич, так это ж они сами просят, – не удержался Николай Иванович.
       – Сами? – вздохнул Серов. – И ты думаешь, начальник управления или первый секретарь потом, в случае чего, скажут, что мы приписали по их просьбе? Не-ет, я уже два раза ловился на этом. Валя! – позвал Серов диспетчера. – По отчётности не делать никаких плюсов. У себя мы поставим как есть, а они там, у себя, пусть делают, как хотят. Бухгалтеру скажете, чтобы подтверждение писал по факту и отсылал без моей подписи. Ну, уехал, мол, председатель в город… Николай Иванович, я, наверное, сейчас поеду, чтобы пораньше вернуться назад. Посмотри, если есть кто на приём, то прими.
       – Там никого нет, – ответил секретарь парткома, выглянув в приёмную. – Семён Ильич, там у вашей машины крутится Лариса, она, видимо, хочет с вами уехать в город. Не брали б вы её. По селу и так уже идут разговоры, что она… ну, в общем, к вам неравнодушна.
       – Николай Иванович, ну вы ж знаете, – переходя на «вы», вспылил Серов, – что у меня с ней нет никаких отношений. Ну, подходит она ко мне часто, так это в основном бывают какие-то просьбы, она ведь живёт у своей бабушки. Ну, на кой чёрт я ей нужен! Я почти в два раза старше её. Да у неё студентов в институте хоть пруд пруди. А сельские разговоры… вы знаете, как они появляются. Чуть постоял с кем, а тем более улыбнулся во время разговора… уже и любовники. Меня жена запилила. По её мнению, я не должен в машину вообще сажать женщин, и тем более моложе её.  Чертовщина какая-то. Одни пишут жалобы, что председатель зажрался и никого уже не подбирает на дороге, хоть и имеет персональную машину колхозную. Мы ж уже в этом году отвечали на две такие жалобы. Да и по правде, со мною сейчас как мужиком или проще, самцом и делать-то нечего. На сегодня я, как и большинство моих коллег, обычный измученный председатель колхоза. Какой я, к чёрту, мужик, если мне постоянно хочется спать. Я уже и за рулём иногда засыпаю. В мои годы мне должны сниться женщины, а я вижу коров да гниющий на токах хлеб. Пять лет работаю и ни разу ещё не был в отпуске. Ответ один:  «Поднимешь колхоз, вот тогда и дадим отдохнуть». Хрен тут его поднимешь! В соседнем районе неделю назад умер от инфаркта председатель в тридцать четыре года. А у меня уже адские головные боли и два раза отключался. Да, может, мне куда и надо было бы свернуть налево, может, в этой самой Ларисе и было б моё спасение от этой адской работы! – чуть не выкрикнул Серов. – Да только что она со мною, а точнее, я с нею буду делать? Спать?! Так она  без меня выспится, и даже лучше. В общем, Николай Иванович, я поехал.

       Уехать, однако, Семёну Ильичу сразу не удалось. Не отошёл председатель от конторы и двадцати метров, как за его спиной раздался голос диспетчера.

       – Семён Ильич, вас к телефону!
       – Кто там?
       – Кальнов. Я ему сказала, что вы поехали в город, а он приказал вас вернуть.
Первый секретарь есть первый. Глубоко вздохнув, Серов возвратился в кабинет.
       – А чего это ты, коммунист Серов, надумал уехать из колхоза без моего или предрика с начальником управления разрешения? Установка какая у нас была? Бюро райкома партии запретило выезды за пределы хозяйств председателей колхозов и секретарей партийных организаций без нашего на то разрешения, – начал сразу же, после взаимного приветствия, отчитывать Семёна Ильича партийный районный лидер. – Или для тебя наши установки уже не являются обязательными?
       – Григорий Тимофеевич, о моём выезде в город я ставил вас в известность ночью после совещания, вы дали добро…
       – То было ночью, – оборвал Серова первый. – Мне начальник управления сказал, что вы думаете убирать зерновые ещё пять-шесть дней. Это так?
       – Да. По нашим расчётам и по сложившейся выработке на комбайн, нам убирать пять-шесть дней. Раньше не сможем.
       – О том, что вы будете убирать ещё пять дней, не может быть никакой речи. Три дня. Вернее, трое суток. Бюро райкома даёт вам именно этот срок. И вы, Серов, должны уложиться в эти три дня! Это будет проверкой вашей зрелости. Политической зрелости! Если вы идёте впереди, то думаете, что вы уже и Бога взяли за бороду? Вы думаете, что мы не найдём, за что вас наказать? Нака-жем. Что касается строительных материалов, труб и разных там запчастей, то у нас, в райкоме, кроме ваших личных дел и учётных карточек ничего нет. Самим надо более активно работать. Надо проявлять социалистическую предприимчивость, а не просить. У тебя я буду после обеда. Со мною, возможно, приедет уполномоченный от бюро обкома партии. Продумай, какой дорогой провезти и что показать. И запомни: три дня. Других сроков не будет. Всё!

       УАЗ, оставляя за собой густой шлейф дорожной пыли, катил на третий производственный участок, на котором в новом коровнике, недавно сданном в эксплуатацию, начали перестилать полы. В машине, кроме председателя с шофёром, на заднем пассажирском сидении с ними ехали в город Лариса и пожилая колхозница. Первая ехала в город по неизвестной председателю причине, а вот бабушка, пред тем как забраться на заднее сидение, по секрету рассказала Семёну Ильичу, зачем ей срочно понадобилось побывать в областном центре, и именно сегодня, да ещё и до обеда.

       – Унучка у мине родила. Типерича я, присидатиль, уже прабабка, – проговорила она еле слышно. – Ты тока никаму ни гавари, а то будуть усе пальцам паказавать на мине. Ликсевна старая, мол, уже. А какая ж я старая. Я хочь и прабабка, а ишшо вон какая! Ты глянь на мине, – Алексеевна, подбоченившись, резко вздёрнула правым плечом и притопнула ногой. – Прабабка. Да я ишшо… – засмеялась она. – Мне на рибятёнка глянуть, да назад, а то мой дед штой-та прихварнул. Вот он у мине уже и заправдашний прадед. Слабай вон у мине стал. То хочь хадил, а типерича тока ляжить.
       – С машиной всё нормально? – поинтересовался Семён Ильич, настраивая радиостанцию.
       – Проверил всё. Можно неделю ездить спокойно, а потом переклепаю тормозные колодки. Семён Ильич, нам же этот коровник три года назад сдали, а мы его каждое лето ремонтируем, – удивлённо проговорил водитель.
       – Нет, нам его не сдали, а скорее, спихнули. Они постлали полы так, что передняя их часть оказалась ниже, чем задняя, и коровы теперь стоят постоянно в жиже. Вот и переделываем. Останови машину у ворот. Я сейчас быстро пройду через весь коровник, а ты подъедешь к тому торцу, и сразу поедем.

       Не ожидая пока машина остановится Семён Ильич спрыгнул на землю и почти бегом скрылся в широком проёме ворот.

       – Милок, а мы нынча-та хочь у город-та даедем? – с тревогой в голосе спросила Алексеевна Семёна Ильича, когда тот вновь оказался в машине.
       – Доедем, доедем, – успокоил пожилую попутчицу председатель. – Мы уже едем.
       – По какой дороге ехать? – спросил Сашка Серова.
       – Давай мимо первого отряда, там дорога лучше. Ты только не торопись, а то сильно трясёт и сосёт в салон пыль.

       Несмотря на рань и не сошедшую росу, комбайны уже заехали в поле и теперь рассредоточивались по своим загонкам.

       – Ты смотри. Во дают! Вчера начальник отряда обещал сегодня намолотить зерна больше всех. Теперь они тут и без нас управятся, – усмехнулся Семён Ильич. – Давай мимо кукурузы и по-над лесом на город.

       Машина свернула на узкую полевую дорогу, а вскоре уже, поднимая пыль, катилась по чуть заметной тропе, петляющей между кругами терновника и молодой поросли осины.
       «Проводку тоже надо будет менять», – вспомнил почему-то Серов злополучный коровник, вспомнил он тот давнишний,  перед самым Новым годом день, когда ему неожиданно позвонил сам, теперь уже бывший, первый секретарь райкома.

       – Ты подпиши строителям акт о приёмке, а то у них план не выполняется, а это ж, сам должен понимать, – честь района.
       – Дмитрий Иванович, так у них же на этом коровнике целая куча недоделок, – начал было возражать тогда ещё молодой и, можно сказать, неопытный в вопросах подрядного строительства председатель.
       – Ты подпиши акт приёмки и акт недоделок, а они после Нового года всё сделают, – заверил его партийный лидер.

       В первые годы большого строительства в колхозах, когда сельские строительные организации только становились на ноги, они, зачастую, сдавали объекты с большими недоделками и явным браком. Председателей колхозов иногда фактически заставляли подписывать приёмо-сдаточные акты с актом недоделок, в котором нередко бывало до сотни пунктов всевозможных упущений и промахов.

       В актах недоделок указывалось и обязательное время их ликвидации. В действительности ж недоделки и брак исправлять приходилось уже самим колхозам и за свои деньги, потому как строители работали уже на других объектах и в других хозяйствах. Воздействовать же на них через райкомы партии не было никакой возможности, потому что строительные организации по своему статусу оказались для районных властей значительнее, нежели какой-то там колхоз имени Миронова или Стаханова с Прянишниковым.

       Так получилось в тот год и у них. Акт недоделок состоял из множества страниц и ещё большего количества пунктов, означающих, что недоделано, что выполнено с большими отклонениями от проекта, а что и вообще не сделано. После подписания всех бумаг начинающий тогда руководитель целых полгода ожидал, когда к ним в хозяйство заявятся бригады районной строительной организации. Не дождался.  Не помогли и письменные обращения в РК КПСС.

       Оставив позади полевые дороги и едва заметные тропинки, машина медленно выехала на автотрассу, соединяющую соседний район с областным центром. Семён Ильич, усевшись поудобнее, хотел было уже предаться лёгкой дрёме, как в салоне неожиданно раздался испуганный вскрик Алексеевны:

       – О-й! Ой, Шурка, астанави быстреича. Ой, караву-ул! Стой, сто-й! Присидатиль, аткрывай скарея двери, о-й, – запричитала испуганно Алексеевна. – Ряту-йтя!

       Не меньше испугался и сам председатель. Он быстро выскочил из машины и, открыв заднюю дверцу, вопросительно посмотрел на выбирающуюся из салона Алексеевну.

       – Что такое, что с вами? Что с нею? – взволнованно спросил Семён Ильич Ларису, глядя на позеленевшее лицо Алексеевны и помогая ей выбраться из машины.
       – Да плохо ей. Укачало её, – скороговоркой проговорила та и спрыгнула с подножки на землю. – Ну, это не страшно. Не волнуйтесь, бабушка, – взяв под руку, теперь уже прабабушку, Лариса начала её успокаивать. – Держитесь за дверцу. Дышите, дышите. Только глаза не закрываёте, а то у вас всё поплывёт. Смотрите вдаль. Во-от, во-от, так, так, хорошо, хорошо. Дышите, дышите. Не волнуйтесь. Во-от, лицо начало розоветь, успокойтесь, бабушка. Ноги чувствуете?
       – А как жа, глянь-кя, как я на их стаю, – заулыбалась повеселевшая Алексеевна и переступила с ноги на ногу.
       – Тогда давайте пройдёмся чуть-чуть, – предложила Лариса. Тошнит?
       – Да нет, типерича мне не тошна. О-ой, Госпади, да мине чуть назнанку не вывирнула. Да как жа тах-та на ей кататься цельнами днями? – проговорила Алексеевна и посмотрела на Семёна Ильича. – А ишшо завидують, что ты катаисси на машине.– Милай, ты уж прасти стараю. Боля я никуда не паеду. Я пайду пишком дамой. Дитёнка я и патом пагляжу. Вы ехайтя, а я пайду, а то там мой дед изгоцкается.
       – Алексеевна, тринадцать километров, а по полевым дорогам ещё больше, вы хотите идти пешком? Давайте мы так сделаем. Назад возвращаться нам уже поздно, а вот если вы сядете на переднее сидение, то вам будет легче. Садитесь на моё место, – предложил Семён Ильич. – До самого города вы будете председателем колхоза, а я пойду на ваше место. Рядом с вами посидеть можно? – негромко спросил Серов свою попутчицу, после того как усадил Алексеевну на переднее сидение.

       На вопрос председателя Лариса молча кивнула головой и, улыбнувшись, посмотрела ему в глаза, задержав на некоторое время свой взгляд.

       «Что ж ты делаешь, девонька?» – подумал про себя Серов.

       Усаживаясь удобнее на сидении, Семён Ильич нечаянно пронёс ладонь руки близко от оголённого бедра Ларисы. В момент наименьшего расстояния между его рукой и попутчицей Серов почувствовал, как от его пальцев к её бедру  проскочил сильный электростатический разряд и даже раздался слышимый треск. Лариса вздрогнула и испуганно посмотрела на него. Вздрогнул и он. Только не от проскочившего разряда, а от взгляда Ларисы, от её побледневшего лица, от полураскрытых губ и вздрагивающих больших ресниц. Вздрогнул Семён Ильич ещё и оттого, что по его телу внезапно прошла мелкая дрожь, после которой в голове на некоторое время зашумело морским прибоем, сильно застучало в висках и шумно заколотилось сердце, как когда-то в далёкие юношеские годы при первом, ещё неумелом и робком поцелуе.

       – Подожди, Саша, давай-ка мы с тобою поменяемся местами, – предложил неожиданно для самого себя Серов и, выбравшись из салона, заторопился на водительское место.

       Первые километры в машине висела гнетущая тишина. Впечатление было такое, как будто о том мимолётном, что произошло между Серовым и Ларисой, знали и Алексеевна, и Сашка, и теперь они как бы ожидали, что же будет дальше.

       На самом же деле никто из них ничего не знал, и думали они каждый о своём. Алексеевна на переднем сидении начала немного осваиваться, лицо её порозовело и даже приобрело какое-то детское выражение крайнего любопытства. Сашка, тот освоился на заднем сидении ещё быстрее. Не прошло и пяти минут, как в салоне раздался его храп. Однако всё это длилось недолго. Затянувшееся молчание и сон водителя прервала включившаяся радиостанция.
       – Двенадцатый! Вызывает центральная, вызывает центральная. Семён Ильич, ответьте диспетчерской.
       – Слушаю, Валя.
       – Семён Ильич, вас сегодня вызывают к двенадцати ночи на хлебоприёмный пункт с отчётом о ходе уборки зерновых. Телефонограмма за подписью Кальнова. Вы слышите?
       – Да, Валя, слышу. В двенадцать ночи на хлебоприёмном.
       – Семён Ильич, из приёмной первого звонили и сказали, чтобы вы были у конторы в два часа дня.
       – Понял, Валя, понял. Кого ещё приглашают?
       – Никого. Только председателей колхозов.
        – Понял. Отключаюсь.
       – Семён Ильич, а я хотел у вас отпроситься после обеда, – хриплым  голосом проговорил проснувшийся Сашка. – Мне надо кое-что сделать в коровнике.
       – Оставайся, я и сам управлюсь.
      – Приседатель, а када ж ты спишь? – удивилась Алексеевна. – Ета ж у двинадцать сабяруть, часа два будите тачить лясы, а у пять вутра уже на нагах.
       – Да так вот, Алексеевна, и спим, – неопределённо ответил Серов. – Вы ж тоже, наверное, в молодые годы…
       – Жисть на сяле хужа катарги, детка, – прервав Семёна Ильича, заговорила старушка. – Хоть у калхозя, хоть сам сабе, усюдно трудна. У нас была такай-та ж басня, толькя вот биз етих, – показала она на радиостанцию. – За работаю и жить некада. Тота вас, начальников, и бабы брасають. О-ой! Глянь, присидатиль, што деетса на дароге! – громко воскликнула  Алексеевна.– Ета ж аткудава-ча ие стока? – показала она на дорогу. – Пряма как овечек гонють.
 
       Удивляться было чему. Через дорожную насыпь, словно отару овец, подгоняемую чабаном, ветер гнал «отару» перекати-поле. Где их столько скосили одновременно, с какого поля-пустыря и в какую даль они вознамерились перебраться, сидящим в машине было неизвестно. Сбросив скорость, Семён Ильич остановил УАЗа.
       «А мы, люди, похожи на перекати-поле, только его гоняет ветер, а нас обстоятельства, – подумал Серов, трогая машину. – Перекати-поле, перекати-поле…»


          IV

          Воспоминания.
       Стояла ещё глубокая зимняя ночь, когда перед домом тогдашнего секретаря парткома раздался гул грузовой машины. В ночную непроглядную тьму с хозяином дома, приютившего на ночь председателя,  они вышли во двор, когда часы показывали половину пятого.
 
       За прошедшее ночное время едва заметный мороз немного подсушил смесь грязи со снегом, однако в воздухе чувствовалось приближение сырой и ненастной погоды.
       Машина стояла у калитки, поблёскивая в свете качающейся на столбе электролинии лампочки отполированными до серебряного блеска многочисленными цепочными перемычками на колёсах, без которых по колхозным дорогам ездить было просто невозможно.
      
       Десятки километров грунтовых, связывающих сёла и хутора колхоза, в летнее время выровненных грейдером дорог  и просто накатанных полевых, не дорог, а скорее направлений, за два месяца осенне-зимней слякотной погоды были доведены тяжёлыми тракторами и машинами до полной непроходимости, не говоря уже про езду по ним. Поэтому и использовали колхозные водители разной величины цепи, которыми, в прямом смысле, обматывали колёса своих транспортных средств.

       – Такси подано, товарищи начальники, – хриплым, сонным голосом оповестил их водитель и открыл изнутри правую дверцу кабины «Технической помощи», а проще – «летучки».

       Председательский ГАЗ-69 (восьми- или пятиместный вездеход с брезентовым верхом), из-за преждевременной смерти предшественника Серова, оказался как бы бесхозным и был поставлен в гараже на бессрочный ремонт, поэтому в поездку им пришлось отправиться на грузовой машине, приписанной к службе главного инженера и предназначенной для оказания технической помощи сельскохозяйственной технике в периоды напряжённых полевых работ. В зимнее же время эта неприхотливая, с большой деревянной, обитой листовым железом будкой машина использовалась для перевозки людей.

       – На этой «каламбине» мы проскочим где угодно, – заверил их водитель, когда председатель и секретарь втиснулись в кабину. – Не волнуйтесь, начальники, гаишники на наших дорогах не водятся, так что будем ехать в кабине втроём. Хоть и тесновато, зато теплее, чем в будке. Ну, ми-ла-ая, поехали! – выкрикнул водитель и тронул машину с места.

       Тяжело прыгая на выбоинах и громыхая лежащими в будке запчастями и всевозможными железками, которые, может, надо было выкинуть ещё год назад, выхватывая подслеповатым светом разбитую вконец дорогу, поросшие бурьяном обочины, редкие телеграфные столбы и кучи навороченной прошедшими до них тракторами земли, машина, не разбирая дороги, въехала в густую декабрьскую темноту.

       Ехали долго. Из-за опускавшегося тумана временами пробирались почти на ощупь, ориентируясь в основном по колеям да по телеграфным столбам, которые были установлены вдоль дороги. Если ж сворачивали с дороги на заросшее многолетней травой поле, то старались далеко от  неё не отъезжать.

       Первая заминка произошла перед довольно крутым и, как впоследствии узнал Семён Ильич, длинным подъёмом. В ту же ночь для него вся дорога была одинакова – сплошная грязь и бурьяны. В их, а вернее, в колхозе, где Серов ещё вчера работал секретарём парторганизации, летом прошлого года был сдан в эксплуатацию животноводческий комплекс, поэтому побывать на ферме в любую погоду и в любое время суток не составляло никакого труда. Не нужны оказались людям и резиновые сапоги.

       От самой конторы до комплекса все подъездные и объездные пути, площадки и пешеходные дороги и дорожки вокруг корпусов и построенных жилых домов за последние два года покрыли асфальтом, установили бордюры и таким образом сократили разрыв между условиями проживания в городе и в отдельно взятом селе. Тут же…

       – И чего это вам не спится? – начал пошумливать рослый, средних лет шофёр, выбираясь из кабины, после того как им не удалось сходу попасть в колеи и начать «восхождение на Эльбрус». – Спа-али б до семи, а как развиднелось бы, можно было проехать и по фермам. Мы на этот бугор можем и не выехать. В общем, забирайтесь, начальники, в будку, это чтоб мне было больше простору крутить баранку и ругаться, а как выедем на бугор, я остановлюсь, чтоб вы пересели в кабину. Свет в будке я вам включу, а то ещё железками поотбивает вам ноги. Сидеть там есть на чём, только крепче держитесь, а то машину будет сильно кидать. Снаружи я вас закрою на всякий случай, ну это чтобы не сорвало двери на какой-нибудь кочке или ямке. Если не выеду, придётся возвращаться назад или ехать в первую бригаду.

       Долго бросало в будке председателя и секретаря парткома  из стороны в  сторону на всевозможных буграх-канавах. Временами буксовали и сдавали назад, но как бы трудно ни было, а на вершину водораздела выехали. Подпрыгнув на глубокой вымоине, машина остановилась, хлопнула закрывающаяся дверь кабины, а вскоре громыхнул и засов на их двери.

       – Вы тут живы? – поинтересовался водитель, заглядывая в будку. – Дальше вам лучше идти пешком.  К сараям я не подъеду, там грязи по колено, а пешком можно пройти по тропинке, её устроили доярки из навоза. Только не сбейтесь с дороги, сапоги будут полны. Я позавчера тут уже плавал.

       В свете фар Серов увидел три животноводческих сооружения, расположенных по воле проектантов на площадке в глубоко вырезанном  на западном склоне водораздельного плато котловане. Огромная рукотворная яма после осенне-зимней непогоды была до самой цокольной части строений заполнена  грязевой массой,  образовавшейся от дождевой воды, снега и жидкого навоза. Теперь в коровники и телятники можно было зайти только по нешироким дорожкам, устроенным из навоза, да заехать на тракторе.

       В годы председательствования Семёна Ильича в сельском хозяйстве с отведением земель для строительства животноводческих помещений придерживались определённых и довольно жёстких правил, которые никому не позволено было нарушать. Категорически запрещалось использовать для этих целей пахотные земли. Это после распада СССР с пашней начали обращаться так, что к началу третьего тысячелетия в России оказались заброшенными более сорока миллионов гектаров плодородных земель.

       Долго, выбирая дорогу, чтобы не набрать в резиновые сапоги жидкой грязи, Серов и секретарь добирались до первого животноводческого помещения. Это был телятник – помещение довольно-таки добротное, возведенное с одним большим недостатком: к нему не было подъезда с твёрдым покрытием, а если он и существовал поначалу, то за годы эксплуатации от подъезда остались одни лишь воспоминания.

       – Михаил Архипович, с площадки разве не предусмотрен сток дождевых вод? – неожиданно для секретаря спросил Серов, когда они подошли к сараю.
       – Да нет, сток обязательно должен быть, иначе ж к весне нас тут совсем затопит. Наверное, навозом его забило, – предположил партийный секретарь, перепрыгивая через лужу. 

       На них дохнуло теплом и запахом, специфичным для животноводческих помещений. Не встретив ночных сторожей, председатель и секретарь пошли по проходу между телятами, которые были мокрыми от «потолочного дождя». В самом помещении стояла многодневная сырость, у стен лежали кучи давно не вывозимого навоза. На самом выходе из телятника председатель толкнул ногой чуть приоткрытую дверь.

       – Это у них изолятор, – пояснил секретарь, когда они вошли вовнутрь.
       – Нам надо было предупредить заведующую фермой о своём приезде и начальника участка, – вздохнул Серов, глядя на тощих телят, стоящих в сырых клетушках на сырой загаженной соломе. – Кто тут командует? Тут же телята передохнут. Посмотри, что с ними сделал стригущий лишай. Главный зоотехник и главврач отсюда не должны вылезать, – в сердцах проговорил Серов и направился к выходу. – Пойдём посмотрим, что делается в других сараях, – предложил он секретарю.

       Долго бродили председатель и Михаил Архипович в ночной темени от сарая к сараю, то пропадая в темноте, то появляясь в свете одной-единственной лампочки, сиротливо качающейся на столбе электролинии. Молодой председатель тогда не знал, сколько придётся хлебнуть ему в новой должности. Серов только во время своего знакомства с хозяйством почувствовал, что трудностей у него будет впереди во сто крат больше, чем ему пришлось испытать за всю свою прошлую жизнь. И ещё он начал понимать, что председательская работа – это не работа секретаря партийной организации и тем более не районного агрохимика.

       Исходив вдоль и поперёк небольшой по своим размерам хозяйственный двор фермы и заглянув во все уголки и закоулки сараев и основного коровника, Серов и Михаил Архипович выехали с фермы с намерением побывать на объектах животноводства соседнего производственного участка, тем более что дорога не преподносила им пока никаких сюрпризов. Она хоть и была разбита, но не до образования глубокой колеи, так что ехали по ней хоть и не слишком швыдко, зато не приходилось буксовать. Когда же съехали на полевую, едва заметную дорогу, та оказалась даже лучше своей сестрицы-основной.

       – Если так будем ехать и дальше, то за утро мы успеем побывать на всех фермах первого участка, – не удержался порадоваться Михаил Архипович. – Как раз и познакомишься с начальником участка. Он свой рабочий день всегда начинает с посещения ферм. У Канищева особая тяга к животноводству. Может, оттого, что он во время войны служил в кавалерии, а может, и по другой причине, но на фермах у него всегда порядок и хороший настрой у людей, чего не скажешь про ферму, на которой мы только что были.

       Но, как видно, партийный секретарь радовался рано. Спокойную езду прервал одинокий снежный занос на углу леса, мимо которого пролегала дорога. Если бы это было днём, то  занос можно было проскочить на большей скорости. В потёмках же водитель увидел белёсую полосу поздно и, как он ни старался газовать, машина, однако, скорости не набрала. Разгона хватило, чтобы заехать на самую середину сугроба.

       – Эх, … мать! – зло выругался шофёр, когда машину несколько раз бросило из стороны в сторону, да так резко, что заглох и двигатель, не справившись с возросшей нагрузкой.
       – Ну что, приехали? – спросил, усмехаясь, Серов.
       – Какой там приехали, – в сердцах ответил Михаил Архипович. – До села осталось еще километров семь, а может, и больше. Плохо то, что по этой дороге ездят только летом, да и то в уборочную кампанию, поэтому надеяться нам не на кого.
       – Тогда давай смотреть, как отсюда нам выбраться, – проговорил Серов, спрыгивая с подножки в глубокий рыхлый снег. – Ты смотри, – удивился он. – Снегу-то здесь намело выше колен. Дорогу надо расчищать. Вытолкать машину мы с тобой всё равно не сможем. Лопаты есть? – крикнул Семён Ильич водителю, расчищая у колеса ногой снег.
       – А как же, – отозвался тот из будки. – Без лопат, топора, хорошего лома и длинного троса на наших дорогах делать нечего. У нас приходится больше буксовать, чем ездить.

       Пока втроем расчищали снег и укладывали под колёса ветки, погода совсем испортилась, ветер, до этого  шумевший в верхушках деревьев, теперь возомнил себя  полным хозяином и старался свести на нет работу людей, бросая им в лицо всё новые и новые волны снега, перемешанного с дождём.

       – Ну и погода, чёрт бы её взял, – ругнулся Михаил Архипович. – Надо было и вправду дождаться рассвета.
       – А чего его ожидать, – засмеялся Семён Ильич. – Рассвет-то уже начинается. Сколько мы тут копаемся?
       – Да уже больше чем полчаса, – отозвался шофёр.

       Расчистив дорогу на всю ширину машины и уложив на неё ветки, Серов и секретарь парткома отошли чуть в сторону.

       – Архипович, как зовут шофёра? – негромко спросил Семён Ильич.
       – Иван.
       – А отчество?
       – Отчество? – переспросил секретарь. – Петрович.
       – Иван Петрович, давайте попробуем трогаться! – выкрикнул Серов. – Пошли, Архипович, для начала подтолкнём. – Газуй, Ваня. Только давай с раскачкой.

       Иван сделал перегазовку и попробовал тронуть машину, однако, продвинувшись вперёд сантиметров на двадцать и повращав бесполезно колёсами, «летучка» снова откатилась назад, в  протаявшие  небольшие углубления.

       – Раскачкой, раскачкой! – крикнул Серов. – Давай, Архипович, поднажмём! – предложил председатель, упираясь плечом в будку. – Ну-у! И-и р-ра-аз! … И-и р-ра-аз! Ну-у, ну-у. Ещё! Ещё! Давай, Ваня, давай, газуй! Пошёл, пошёл! Та-ак, хорошо. Стой, Архипович, теперь машина и без нас обойдётся, – радостно проговорил Серов, отряхивая с пальто снег. – Мы хоть на своей территории? Я даже сейчас не знаю, в какой стороне находятся сёла, – засмеялся Семён Ильич. – Ты скажи, где тут Север с Югом и в каком направлении расположены сёла. А главное, сколько километров до центральной усадьбы.
       – Во-он, видишь, огоньки движутся? – показал Михаил Архипович рукой на движущиеся светлые точки. – Это автострада, по которой тебя привезли. Отсюда до неё километра четыре будет, а может, чуть больше. Внизу, прямо перед нами темнеет лес – Городище. Поговаривают, что на этом месте был лагерь татар. Там ещё виден земляной вал. А вообще это место называют Примаковой пасекой. Там есть два меленьких прудочка и заброшенный сад. До войны на этом месте был хуторок. Места здесь красивые, а особенно с апреля по октябрь, пока нет грязи. Центральная усадьба находится вот там, – секретарь показал рукой в строну темневшего поля. – Там Запад, а за нашими спинами – Север. Давай-ка мы, Семён Ильич, пойдём в кабину, а то что-то я начал мёрзнуть.

       Машина, трогаясь с места, выкинула из-под колёс комья грязи, перемешанной со снегом, и поюзив из стороны в сторону, покатила по едва заметной дороге. Справа и слева завиднелись поля, покрытые изодранным снежным одеялом, островки бурьянов, глыбистая осенняя вспашка, тёмные пятна в канавах у дороги, видимо, в них собралась вода, и всё это скрывалось в белёсой дымке  ещё робкого утреннего рассвета припорошенного идущим снегом.

       – Вот это поле, что слева, – нарушил молчание Михаил Архипович, – называется Пановым. Его площадь сто пятьдесят гектаров. А вот там, видишь, лесок виднеется? То – Должик, а левее – Круглик, впереди, справа, будет Жёлтый яр. Смотри, Ваня, в изголовке яра всегда бывают большие снежные заносы. Там мы тоже можем застрять, – предупредил Архипович шофёра. – Лучше давай перед ним остановимся.
       – Ничего, на газах проскочим, тут уже пошло под горку, – уверил секретаря  и председателя Иван.

       Проскочив с ходу снежный занос, машина выехала на вершину длинного пологого западного склона, с которого просматривалась пойменная часть реки Северский Донец и село.

       – Это наша знаменитость, – кивнул головой в сторону села секретарь. – Бывшее княжеское гнездо. Точнее, село, в котором были обустроены усадьбы дворян и князей.  Шесть или семь фамилий оставили в народе о себе память.  До образования районов оно называлось слободой, потому как в нём проживало и проживает сегодня в основном украиноговорящее население. До двадцать восьмого года было волостным центром. В общем, село было когда-то большим и многолюдным. Теперь от княжеских усадеб с прудами и двухэтажными постройками остались одни дубовые, липовые и берёзовые аллеи, остатки садов да вот эти хатки

       Над селом-слободой властвовало раннее, сырое зимнее утро. Некоторые хозяева, встав пораньше, успели уже затопить печи, и теперь из труб  их домов вырывался дым, который порывы ветра сразу же рвали в клочья и развеивали в утреннем пасмурном небе.

       – Архипович, это у них фермы? – спросил секретаря и на общественных началах гида Серов, – имея в виду видневшиеся по обе стороны села длинные строения.
       – Да-а. Вот та, которая с южной стороны села, – это у нас первая  ферма, та, которая в северной её части, – вторая.

       При въезде в село Серов увидел высокие тополя и заросли сирени перед окнами покосившейся хаты.

       – А мы вчера здесь проезжали, только мы ехали, вернее, нас тащили снизу.
       – Правильно. Другой дорогой вы и не могли ехать. У нас она одна. Только сейчас мы проехали по большому кругу. У нас есть ещё и малый круг. Это когда едем против часовой стрелки через третий на четвёртый участок.
       – А там что, сейчас проехать нельзя? – поинтересовался Семён Ильич.
       – Почему. Можно. Только туда пока можно не наведываться. В самом селе есть одна конюшня. А вот коровник, тот находится в хуторе, шесть километров отсюда по этой пойме на север. Там сейчас осталось всего три десятка домов, а живут только в семи. Остальные пустуют. Хотя место там красивое. Нет дорог, нет людей. Бегут колхозники. Да что там хутор. У нас на центральной усадьбе в первом и втором классах учатся всего девять детишек. Вот так, председатель. Если в ближайшие три-четыре года сюда не проложат дорогу, то нам с тобою придётся колхозную печать отвозить в управление сельского хозяйства. Пока же районные власти обустраивают западную часть района.
       – Куда будем ехать? – спросил Иван, когда впереди показалась развилка дорог.
       – Давай на первую, – проговорил Михаил Архипович и протер рукавом пальто запотевшее лобовое стекло.

       Через приоткрытую половину торцевых ворот Серов и Михаил Архипович вошли внутрь коровника. На них дохнул тёплый застоявшийся воздух, в котором чувствовался запах парного молока, силоса, свежего навоза и сырости помещения. В коровнике шла обычная работа. Были слышны негромкие голоса доярок, посапывали коровы, в дальнем конце коровника о чём-то громко разговаривали два мужика, как-то по-особенному жестикулируя руками. В проходе ещё двое мужчин грузили в конные сани навоз. Кое-где стояли бидоны и вёдра с молоком. Утренняя дойка закончилась, и люди, увидев прибывших председателя и секретаря партийной организации, стали подходить к ним. Негромко сказав «здрасте», рассаживались: доярки на принесённые с собой скамеечки, с которых доили коров, телятницы пристраивались на кормушки, мужики либо оставались в проходе между кормушками, либо прислонялись к столбам-опорам. Большинство из подошедших, как только останавливались,  тут же принимались с любопытством разглядывать Серова, ввиду того, что большая часть штата фермы на собрании не была.

       – А вот и наша заведующая, – хриплым голосом, скорее проскрипела, чем проговорила худощавая, одетая в поношенный халат  доярка, дымя папиросой.

       Заведующая, средних лет полная женщина, подошла к собравшимся тихо и незаметно.

        – Александра  Ивановна, подходите к нам поближе, – предложил Михаил Архипович.
        – О-о, чи до нас начальство прибыло? – удивлённо проговорила она певучим голосом, перемешивая украинский говор с русским, подходя к колхозному руководству. – Может, пидэм у красный уголок? – предложила она. – А лучшэ давайтэ туточки, там у нас холодно. Туточки тэплийшэ.

       Беседа председателя и секретаря с коллективом первой фермы затянулась настолько, что Михаилу Архиповичу пришлось её прервать, известив доярок, что они с Семёном Ильичом могут не успеть на вторую ферму.

       После беседы Серов вместе с секретарём и заведующей прошли по всему коровнику, что для молодого руководителя было весьма полезно и познавательно. Сама ферма, как стало известно Семёну Ильичу из рассказа заведующей, была построена давно, когда ещё о машинном доении животноводы знали только разве что из книг да журналов. Поэтому весь рабочий цикл на ферме был рассчитан на тяжёлый ручной труд доярок и скотников. Доили коров вручную, корма раздавали либо с саней (в зимнюю пору), либо с колёсного сельского транспорта летом, в кормушки на открытых ворках.

       – Семён Ильич, а как у вашему колхозе коровок доят? – спросила Александра Ивановна председателя, когда они возвращались к выходу.
       – У нашем колхозе коров доят вручную, – усмехнулся Серов. – За каждой дояркой закреплено по десять коров…
       – Та у вас же тико сдали коровники, – удивлённо проговорила заведующая.
        – Новый молочный комплекс на тысячу голов сдали в колхозе, в котором я позавчера работал секретарём партийной организации, а в колхозе, где я работаю сейчас председателем… – Серов сделал паузу и посмотрел на Александру Ивановну.
       – А-а, – протянула она и засмеялась. – Поняла, поняла. Вы хоть бы нас туда свозили подывыться, як тамочки люди роблют, а то мы туточки у навози закопались.
       – Летом съездим, сейчас отсюда мы не выберемся, – пообещал Серов. – Возьмём доярок и съездим. Но только там, Александра Ивановна, много и своих трудностей, – покачал головой председатель. – Трудности заключаются в том, что новой технологии содержания коров и особенно доения, вначале надо научить доярок, потом приучить к мехдойке коров, а это  трудное дело. Одну треть дойного стада придётся выбраковывать. Спад производства молока… Так что трудностей с освоением молочного комплекса хватит года на три-четыре.

       Уже на выходе из коровника Александра Ивановна тронула Семёна Ильича за рукав и негромко проговорила:

       – Вы нам, председатель, кормочку дайтэ, а молочко будэ. У нас коровки телются. Сенца б чуток, а тэ всэ солома, та солома. Силосу тэж мало даем. На три головы по кошелю (большое лукошко).
       – А сколько это будет килограмм на корову? – поинтересовался Серов.
        – Та по пьять. А надо б хоть бы кило по десять, а лучше б  по пьятнадцать. Мучички тэж надо добавляты. Каждый килограмм мучички дае литру молока. Семён Ильич, вы до нас чаще приезжайтэ, – попросила заведующая, когда  уже подходили к машине. – А то нам иный раз и пожаловаться не до кого…

       Воспоминания Семёна Ильича прервала Алексеевна, когда они заехали на городскую окраину.

       – О-ой, присидатиль, да ета ж тота мы уже и приехали?! – воскликнула она громко. – Я па той-та дароге два раза ехала на машине с Корякиным Андрюшкаю. Вон мине вясною падвазил тах-та, как щас ты, и восенью. Но у его машине было лучше ехать, у тваей дюжа жарка. А маи тота живуть недалёка ат вакзала, я к им усигда ездию на ликтричке.  Так ты мине зли вакзакла астанави, а там я уже пишком. Там близка. А назад я сама уеду. С табою ехать дюжа плоха. Хлебушек-та ныня вазить будите, штоб мине от станцаи уехать?
       – Да, Алексеевна, машины на хлебоприёмный сегодня и завтра будут возить зерно.
       – Вот с ими я и уеду домой. Так што, спасиба табе, што падвёз бабку. Трудная у тибе работа. Типерича я усем буду гаварить, как плоха кататься у машиня. Спасиба табе. Дай Бог табе здаровья.


          V

          8.10–10.30
       Пропетляв по первой окраинной городской улице, подъехали к колонне машин, стоящих у железнодорожного переезда. За годы работы в колхозе Семёну Ильичу частенько приходится ездить по этой дороге, и ещё ни разу не было случая, чтобы  он не стоял у расположенного на пути движения потока машин переезда. Вот и теперь, когда до шлагбаума, перекрывающего дорогу, было ещё не менее километра, впередиидущие машины начали резко замедлять скорость, что говорило о закрытии переезда и скоплении большого количества транспорта. Всё это происходило из-за того, что устроители железной и автомобильной дорог, по всей видимости, в давние годы не предусмотрели увеличения автомобильного транспорта.

          Хотя-а, какие согласования нужны были  в конце девятнадцатого века. Поезда ходили в ту пору редко, а автомобильного транспорта и вообще не было. Так что, если здесь и был устроен переезд через железную дорогу для гужевого транспорта, то очередей уж точно не было. Теперь же проблему пропуска машин решить можно, но для этого требуются большие деньги. Маневровый участок с множеством рельсовых путей не перенесёшь, и автодорогу переместить некуда. Остаётся одно – построить мост. Может, это когда и разрешится, но только не в ближайшие десять-пятнадцать лет.

       Прошло уже достаточно много времени, после того как Семён Ильич остановил машину, однако продвинуться вперёд не удалось даже и на чуть-чуть. Время  вынужденного бездействия тянулось медленно. В салоне заметно поднялась температура, открытая  ж председателем дверь прохлады не могла создать, потому как температура наружного воздуха была уже достаточно высока.

       Сидели молча. Хотя и говорить-то было некому. Сашка, тот, как только умолкла рация, вновь негромко захрапел.  Алексеевна, видимо, утомившись от непривычной поездки, тоже как-то скисла и сидела с закрытыми глазами, отчего невозможно было понять, то ли она бодрствует и просто, пользуясь остановкой, думает о чём-нибудь о своём, а может, её одолела лёгкая дремота.   Лариса, та, забившись в угол сидения, просматривала журнал «Огонёк», который Семён Ильич мимоходом купил в одном из киосков  «Союзпечати» в Белгороде ещё месяц назад. Сам же председатель  боролся с наваливающейся на него сонливостью, и если бы он не сидел за рулём, то, по всей вероятности, он тоже сейчас дремал бы, как и Сашка. Чтобы не уснуть, Семён Ильич решил выйти из машины и спросить у кого-нибудь из водителей впередистоящих машин о причине такой длительной задержки.

       – Семён Ильич, – окликнула его Лариса, как только он ступил на землю. – А мне можно выйти?

       Серов повернулся к Ларисе и, увидев её смеющиеся глаза, неожиданно для себя смутился.

       – Выйти? – негромко проговорил он и снова посмотрел ей в глаза. – Нельзя. Видите сколько здесь мужиков.
       – И что? – удивленно спросила Лариса.
       – Могут украсть, – засмеялся Серов.
       – А меня уже украли, – тихо произнесла она.
       – А кто же это успел сделать? – шутливым голосом спросил Семён Ильич.
       Лариса, ступив на землю, прикрыла дверь и, взглянув Серову в глаза, тихо произнесла:
       – Вы, Семён Ильич.

       Серов от услышанного поёжился и, не зная как отреагировать на слова Ларисы, смог только улыбнуться. А чтобы выйти из затруднительного для себя положения, негромко крикнул:
       – Са-аш! Саша!
       – Слышу, Семён Ильич, – отозвался тот из салона.
       – Я пойду к переезду, посмотрю, что там произошло, и как раз разомнусь, а ты садись на своё место. Откроют движение, трогай и ты. Я буду идти по правой стороне. Где догоните, там и догоните, – проговорил Серов, надеясь остаться наедине со своими мыслями, которые после беседы с Ларисой пришли в хаотичное движение.

       Серов медленно шёл по правой стороне стоящих в длинной очереди машин, шёл медленно, глядя на узкий тротуар. Его мысли были похожи на калейдоскоп. Прошагав половину пути до переезда, он так и не смог сконцентрировать мысли на каком-то одном, наиболее для него важном вопросе.
       Первое, о чём Серов начал думать, когда тронулся в путь… конечно же, о Ларисе, о её глазах, о словах, которые она сказала, когда вышла из машины.

       «Сеня, Се-ня, – мысленно начал отчитывать себя Серов и усмехнулся. – Не зарывайся. Мало ли что может сказать молодая и красивая девушка. Не превращай простую шутку во что-то более серьёзное. Ты слишком для неё стар, чтобы всё, о чём она говорит, могло быть серьёзной реальностью. Ей, может, интересно узнать, как ты отреагируешь на её слова. У тебя жена, ребёнок…ты лучше сосчитай машины».

       В первый год своего председательства Семёну Ильичу приходилось по этой дороге ездить даже чаще, чем это делает он в последнее время. В то время поток машин, проезжающий по этой оживлённой автодороге, был значительно меньше, и при закрытии переезда скапливалось в очереди не более пятидесяти единиц. Может, он и приступил бы к подсчёту, да только ему пришлось прервать свою затею.

       – Серов?! Семё-он! Остановись! – раздался громкий мужской голос от стоявшей в общей очереди грузовой машины.

       Семён Ильич обернулся и увидел спешащего к нему полного мужчину.

       – Семён? – спросил он и засмеялся так громко и заразительно, что Серов даже как-то съёжился и немного присел. Се-мё-он. Не узнаёшь? Хотя я растолстел. Не буду мучить. Старый Оскол, школа механизации… Караченцев…
       – Иван? Неужели это ты так раздобрел? – удивился Серов. – Да как же тебя можно узнать. Ты как здесь оказался, ты ж в Прохоровском районе…
       – Да я там и живу до сих пор, там же и работаю.
       – А тут?
       – Да я в «Сельхозкомплект» еду, надо кое-что получить.
       – Иван, ты  с шофёром?
       – Да, – ответил Караченцев и посмотрел на машину.
       – Давай мы с тобою пройдём до переезда. Как раз разомнёмся и узнаем, что там стряслось, – предложил Серов.
       – Что случилось, это и я могу рассказать. Одного «жигулёнка» вагоном с переезда утащило метров на двадцать. Пострадавших нет, а машину придётся отправлять в утиль. Пацан надумал проскочить, да машина заглохла как раз на переезде, вот под вагон и попал. Там как раз манёвры были…
       – Иван, – прервал Серов своего бывшего сокурсника. – Бог с ними, жертв нет – и хорошо, там теперь и без нашего участия милиция разберётся, расскажи лучше о себе. Как-никак прошло уже четырнадцать лет, – предложил Серов.
– А что мне рассказывать. После школы механизации я два года работал в колхозе трактористом и комбайнёром, потом три года служил. После армии женился, работал и заочно учился в Корочанском сельскохозяйственном техникуме. После окончания работал агрономом участка, два года был начальником участка, а теперь работаю заместителем председателя. Детей трое. Два сына и дочь. Вот что я успел сделать за четырнадцать лет. Сейчас учусь заочно в Воронежском сельхозинституте. Через тройку лет думаю осилить. А у тебя как?
       – У меня? – вздохнул Серов. – Да то же: лето перед армией работал трактористом, армия, учёба в институте, женитьба. Две дочери. Пятый год работаю председателем колхоза. Ну вот, пожалуй, и всё.
       – Поздравляю, председатель…
       – Ты лучше мне посочувствуй, – усмехнулся Серов.
       – А что так? Совсем хреново?
       – Да-а как тебе сказать, – начал было Семён Ильич.
       – А ты не рассказывай. Я и сам знаю. Ты думаешь, если у меня трое детей, так у меня всё нормально? И на работе не всё клеится, и дома кошки каждый день перебегают дорогу, а у тебя ещё и райком. Такова наша участь, Сеня.
       – Ты в каком колхозе работаешь?
       – Про колхоз «Победа» слышал?
       – Конечно. Там председателем работает мой бывший сосед.
       – Ну вот я у него и работаю.
       – Не давит?
       – Не-ет, мужик хороший, работать можно. Если б он давил, разве б я учился…
       – Если ты работаешь у Черкашина, то как ты оказался на этой дороге? Из Подольхов в Белгород ездить ближе по новой дороге от Прохоровки через Яковлево.
       – Да тут такое дело, к своим я заезжал в Корочанский район. Отцу надо было чуть подмогнуть… 

       Может, бывшие ученики школы механизации ещё успели бы поговорить, да только машины начали трогаться, что оповещало об открытии переезда.
 
       – Ну что, Семён, давай, держи, – подавая руку, проговорил Иван и заспешил к машине. – Приезжай в гости, – крикнул Караченцев и, хлопнув дверцей, покатил в «Сельхозкомплект».
 
       Хотя переезд и остался далеко позади, машины двигались медленно, скорее это была даже и не езда, а маленькие пробежки-прокатки с продолжительными стоянками. Долго пришлось ожидать начала движения и на развилке дорог, ведущих к центру города и на Шебекино. В машине становилось всё душнее. Алексеевна от долгого сидения и высокой температуры взмокла и беспрерывно вытирала платочком лицо.

       – Присидатиль, и то-та ты кажнай день у той-та духовки катаисси. Да тут жа можна изжариться.  Госпади, толькя и усего што начальник. Да я б у жисть не сагласилась. Ты мине давязи да вакзала скарея, а то я тут скачурюсь.
       – Успокойтесь, Алексеевна, скоро приедем, – пообещал Семён Ильич. – Саша, ты сверни потом к вокзалу. Алексеевна, а может, вас прямо к дому подвезти?
       – Не-ет, мне ишшо в магазин нада зайтить. Далжна ж бабка сваему унуку, о-ой, какому такому унуку, да ета ж у мине ужо правнук. Госпади, какая ж я старая стала, – посетовала она на свой возраст. – А другой раз ишшо пахарахориться хочитса. А уже прабабка, – вздохнула Алексеевна и, обернувшись к председателю и Ларисе, с грустью в голосе проговорила:  – Вы вот щас маладые, красиваи... я тожа такой-таю была. А щас нихто ни подмигне, нихкто ни пригалубя. А вы красиваи абоя, харошая б была пара. Не, Лариск, он табе уже старават, вон уже и сядые валосья есть, да и детки у его. Атбить-та можна, а вот детки… Баба што, налюбавалась, намилавалась, устала, атряхнулась,  и усё, а детки, – со вздохом проговорила Алексеевна и, причмокнув губами, отвернулась от Серова и Ларисы.

       Высадив Алексеевну у железнодорожного вокзала, а Ларису у стадиона, Серов показал Сашке, где свернуть к заводоуправлению «Энергомаш» и в каком месте остановить машину, чтобы она никому не мешала.

       После армии, когда Серов два года работал на этом заводе слесарем, он ещё назывался «Котлостроительным». Теперь же, после строительства дополнительных корпусов и освоения выпуска новых видов продукции, завод посолиднел и превратился в предприятие союзного значения, поменял своё название, а его котлы и трубопроводы из специальных сталей  оказались востребованы при строительстве атомных электростанций, как внутри страны, так и за границей.

       Не от хорошей жизни Семён Ильич приехал на завод, где начинал свою послеармейскую трудовую деятельность, и не для того, чтобы заявиться в заводоуправление и сказать: «Здравствуйте, я ваша тётя или дядя», да ещё и в разгар уборочной кампании.

       Во время встречи пару месяцев назад с заместителем директора завода по производству была достигнута договорённость, что при острой необходимости Серов может обратиться к бывшему начальнику цеха, в котором, тогда ещё Семён, работал слесарем, за помощью. Острая необходимость явилась, колхозу позарез нужна доска, которая имеется в больнице, а больнице нужна труба, которую можно (а может, и нельзя), выписать на заводе.

       Созвонившись по внутреннему заводскому телефону с секретарём заместителя директора и оформив пропуск, Серов вскоре был уже в приёмной.

       – Вам придётся минутку подождать, – предупредила его молоденькая секретарша. – Иван Николаевич пока занят. Присаживайтесь, – показала она на стоящие у журнального столика кресла. – Можете посмотреть пока журналы.

       Однако Семёну Ильичу не пришлось воспользоваться советом хозяйки приёмной. Дверь кабинета распахнулась, и в приёмную, вместе с посетителями вышел Иван Николаевич.
       – О-о, Семён Ильич, здравствуй. Рад видеть тебя, заходи. Нина, я занят, – предупредил Иван Николаевич секретаря. – Обещал приехать через неделю, а прошло уже почти всё лето.
       – Уборка, Николаевич. Я на пару часов отпросился, деваться некуда. Приехал за помощью, если можно это будет сделать. Подпёрло так, хоть караул кричи, – усмехнулся Серов, присаживаясь за стол. – Готовим к зиме животноводческие помещения, а доски нет. По разнарядке прислали один вагон с лыжной фабрики, а там обрезки да стружки с опилками. В общем, мне нужна труба для  отопительной системы. Даже не мне, а в больницу. Дело в том, что в адрес этой самой больницы поступил вагон доски, которая  ей совершенно не нужна. Вот мне главврач и предложил эту доску в обмен на трубы. Продать он мне её не может, а поменять разрешили.
       – А сколько надо и какой?
       – А вот тут у меня всё расписано, – подавая письмо, проговорил Серов. – У меня там только в метрах.
       – Ну это не трудное дело, – засмеялся Иван Николаевич и пригласил к себе секретаря. – Нина, отнеси это письмо в отдел снабжения, пусть переведут метры в тонны. И побыстрее. Что-нибудь выпьешь? Есть коньяк, вино хорошее, – предложил хозяин кабинета своему гостю после того, как они остались одни. Коньяк хороший.
       – Не-ет, Николаевич, какой там коньяк с вином, у меня голова разваливается на части. Нам же практически сейчас и спать-то некогда. А тут ещё новый первый секретарь придумал ночные сборы, для поддержания напряжения и усиления контроля. Вот и сидим каждую ночь на хлебоприёмных пунктах до двух часов ночи. Доконтролировались до того, что скоро начнём в обмороки падать.  У вас тут как? Я смотрю, стройка идёт полным ходом. Новые цеха, инженерный корпус, территорию благоустраиваете.
       – Расширяем производство. Сейчас идут переговоры  по вопросу установки мощного гэдээровского пресса. Осваиваем новые, более мощные котлы, увеличиваем изготовление трубопроводов. У нас сейчас уже работает более десяти тысяч человек. Так что развиваемся. Сельскому хозяйству стали помогать больше. Сейчас наши люди работают в семи или восьми хозяйствах. Около сотни человек работают трактористами и до тысячи участвуют в прорывке и уборке сахарной свёклы…
       – Хреново это, Иван Николаевич, – прервал Серов заместителя директора.
       – Что хреново? – не понял тот.
       – Да ваша помощь в выращивании сахарной свёклы и трактористами. Эта помощь выходит боком и вам и нам. Ты только не обижайся.
       – Почему плохо?
       – А я тебе сейчас докажу. Берём для примера наш колхоз. У нас пять с половиною тысяч гектаров пашни. На сегодня мы имеем шестьдесят пять трактористов. Проезжая по городу, я видел три трактора К-700 с телегами. Один вёз кирпич, второй песок, а третий какой-то мусор. На таком тракторе за сутки можно вспахать двадцать пять гектаров. И это сделают два человека. Мы можем вспахать это количество двумя тракторами, на которых должны будут работать четыре человека. Разницу улавливаешь? Два и четыре. Зерновые комбайны. У нас нагрузка на один комбайн в этом году двести двадцать гектаров уборочной площади. Нас нацеливают, а скорее заставляют составлять планы уборки зерновых за десять дней. Ну как мы можем убирать за десять, если комбайн СК-4 способен за световой день убрать не более десяти гектаров? А если урожай за тридцать центнеров, то больше семи гектаров он не осилит. Для того чтобы убирать зерновые за десять дней, нам нужна более производительная техника. Нужен такой комбайн, чтобы на нём можно было убирать по тридцать – сорок гектаров при урожайности за пятьдесят центнеров. Уборка кукурузы на силос. Здесь тоже масса недостатков. А основной – это примитив техники. Уборка сахарной свёклы вообще находится…

       Семён Ильич на некоторое время умолк, видимо, подыскивал сравнение, на каком уровне находится организация уборки этой ненавистной для всех селян культуры.

       – Летаем в космос, а свеклу убираем по глубокому снегу. Нужна, Николаевич, техника. И не просто техника, как у нас сейчас свеклоуборочные комбайны. Ты видел эти чёртовы трёхрядные с теребилками? – и Серов, подняв над столом руки, похлопал в ладоши.
       – А-а, – засмеялся Иван Николаевич. – Ви-дел. Я в прошлом году был в подшефном колхозе, так мне председатель показывал этого динозавра.
       – А прорывка! – возмутился Серов. – Вы сейчас посылаете в колхозы на прорывку людей?
       – Конечно, а куда нам деваться.
       – Вот-вот, куда деваться. У меня в колхозе всего сорок пять свекловичниц. В период прорывки можно ещё добавить два десятка человек. Ну это, если позакрывать на время всё и вся. Иногда даже доярок приходится просить поучаствовать в этой трудной работе. А зачем? Да потому что сахарной свёклой мы ежегодно засеваем по семьсот двадцать гектаров. Иван Николаевич, вы можете взять трубогибщика и поставить его на неделю, к примеру… обрезать ножницами живую изгородь? Или электросварщика заставить заниматься слесарными работами, в которых он ничего не смыслит?
       – Семён Ильич, такого мы не делаем, – засмеялся Иван Николаевич. – Каждый человек должен заниматься своим делом.
       – Своим делом, говоришь? А почему ж тогда ваши люди в колхозах прорывают свёклу и работают на тракторах?
       – Ну… понимаешь, – начал было заместитель.
       – Вот-вот. Всё это происходит из-за того, что техника наша маломощная и устаревшая, а на свекловичницу приходится по десять, а то и по двадцать гектаров сахарной свёклы. Женщина ж может проравть за день, в лушем случае, десять соток, а у привлечённых этот показатель равен, ты только не смейся и не удивляйся, – предупредил Серов хозяина кабинета. – Ваши люди прорывают за день в среднем по… – Семён Ильич, выдержав некоторую паузу, улыбнулся и сообщил Ивану Николаевичу количество соток, вызвавших у того громкий смех. – Я не шучу, – проговорил Серов. – У нас на прорывке свёклы работали пятьдесят человек из треста «Промстрой». Так вот они ежедневно ухитрялись прорывать по ноль целых и восемь десятых сотки. И я их не виню. Это не их работа. Мне только непонятно, почему на верхах не хотят увидеть и понять, что в селе назревают большие проблемы с людьми. Не хватает доярок, недостаёт механизаторов и свекловичниц. У нас в прошлом году урожайность с гектара составила сто восемьдесят центнеров, половина урожая осталась в поле по причине бездорожья. И свёкла осталась не в земле, а очищенная в буртах. Не вывезли. Нет дорог. Скажи, зачем столько насевать, чтобы она оставалась либо в земле, либо в буртах. На хрена такая бестолковая работа? Через семь лет в нашем колхозе не останется ни одной свекловичницы, а из семи десяти пяти доярок останется всего сорок. Люди стареют, уходят на пенсию, молодёжь в колхозе, особенно девчата, оставаться не хотят. Нужна новая, более производительная техника и новые технологии в выращивании трудоёмких культур. Мало удобрений и ещё меньше гербицидов. Да и в животноводстве надо быстрее ликвидировать ручной труд. Николаевич, у вас есть люди, которые не были в отпуске пятнадцать лет? – усмехнулся Серов.
       – Ты что, шутишь? – удивился Иван Николаевич. – Два выходных и обязательный отпуск, плюс праздники.У нас если человек не сходит в отпуск – это уже ЧП.
       – О-о! – воскликнул Серов. – А у меня на одной хуторской ферме две доярки проработали по пятнадцать лет без отпуска и без выходных. В прошлом году кое-как этот вопрос решили. В Тульской области ежемесячно из городов направляют на фермы до тысячи человек, чтобы они доили коров. Ну, как вы направляете трактористов и на прорывку сахарной свёклы. Вот так мы сегодня живём, – подвёл итог Семён Ильич.

       Иван Николаевич, к вам можно? – приоткрыв двери, спросила своего шефа Нина.

       – Да, заходи. Подсчитали?
       – Да. Вот, смотрите, сколько всего получилось, – тихо проговорила секретарь и положила на стол письмо.
       – Так это для нас мизер. Семён Ильич, я это письмо подписываю, и ты можешь прямо завтра присылать человека для оформления и вывоза. Я тут напишу: «В целях шефской помощи». Кстати, а чего тебе не сделать, чтобы мы были у тебя шефами? У нас уже есть три больших колхоза, ваш был бы четвёртым. Нам сейчас хотят по линии обкома ещё приплюсовать два. Один в нашем районе, другой в Корочанском.
       – Николаевич, у вас же, наверное, подшефные сплошь известные на всю область председатели?
       – Да-а, – не поняв подвоха, ответил Иван Николаевич.
       – Во-от. А у меня колхоз рядовой, да и я не награждён ни-какими большими наградами, кроме выговоров. Поэтому у нашего колхоза шефами являются такие организации, у которых ни хрена нет, кроме большой и звучной вывески. По Сеньке, как говорят, и шапка, – засмеялся Серов. – А за помощь – большое колхозное спасибо. Николаевич, у меня через пяток дней основная уборка закончится, так ты приезжай. на выходные. Бери удочки, посидим под каким-нибудь кустом на берегу пруда. Чтоб скучно тебе не было, можешь кого-нибудь ещё с собою взять. Приезжай. Только предупреди заранее. Как раз и я отдохну, – как-то загадочно проговорил Серов.
       – Так ты ж рыбалку не любишь.
       – А я ж и не говорю, что буду ловить. Вы будете ловить, а я буду варить уху. Всё, я пошёл.

       Приняв от утра все дела, день решил наградить людей жарой, слабым ветерком и ясным небом. Понятно, что температура воздуха в городе и температура в полях разнятся, что касается ветра, то на городских улицах он порою отсутствует  и вовсе, как вот в эту минуту, когда Серов вышел на призаводскую территорию, над которой воздух был почти неподвижен. После полива цветников он был насыщен влагой, в которой, однако, улавливался запах не только цветов и листвы деревьев сквера, но и выхлопных газов проходящего по Богданке большого количества  автотранспорта.

       – Ну вот, Саша, трубы, можно сказать, у нас есть, – усаживаясь на своё место, начал  Серов озвучивать результаты своего визита к заместителю директора завода. –  Завтра можно будет присылать машину. Теперь у нас есть что отдать в больницу за доску, и самим останется. Надо будет нанимать бригаду и заменить в последних двух коровниках внутреннюю разводку. И тогда у нас во всех коровниках будет новый водопровод, а это уже гарантия на пять – семь лет.
       – Куда едем? – поинтересовался Сашка.
        – Времени у нас с тобою ещё с полчаса есть. Давай-ка мы с тобою заедем в «Гастроном» у кинотеатра «Победа», а потом покатим домой без остановок, – махнул рукой Серов, что означало «можно трогать».

       В центре областной столицы шла свойственная только именно городу жизнь. Люди торопились по своим делам, не обращая внимания на проходивших мимо таких же, как и они. Это на селе при встречах приветствуются. Часто останавливаются хотя бы для кратковременной беседы, интересуются делами или пересказывают друг другу сельские новости. Здесь же всё бегом, всё второпях.

       И только когда проезжали мимо кинотеатра, Серов увидел несколько групп молодёжи, видимо, пожелавших посмотреть в дообеденное время фильм, чтобы потом уехать на какой-нибудь пляж. Многие, несмотря на жару, были в джинсах. Несколько парней имели причёски «под девочек», и напротив, юные создания прекрасной половины человечества были стрижены «под мальчика», кроме этого, большинство из них имели настолько укороченные блузки и распашонки, что их не хватало для сокрытия животов. Так и стояли, покачивая иногда бёдрами и поигрывая обнажёнными тонкими талиями.

       – Кхы-кхы, – кашлянул Серов. – Саш, может, прихватим с собой несколько человек? Красивые б были доярочки, – со вздохом произнёс Семён Ильич. – Поэтому и бежит из сёл молодёжь. Ну на кой чёрт любой из них, – председатель кивнул в сторону молодёжи, – умение доить коров и быть этой самой дояркой, пусть даже и награждённой государственной наградой. Да они и без хвалебных статей в районных газетах проживут. Зато они утром не встают с восходом солнца и не ложатся спать вымотанные и пропахшие не только молоком, но и навозом. Они сейчас посмотрят кино, посидят в каком-нибудь кафе, а потом на пляж до самого вечера. Ни телят тебе, ни резиновых сапог, ни ведер с молоком, а ещё хуже ¬– бидонов, которые надо носить. Руки у них всегда с нежной кожей и без мозолей… – Серов было умолк, а потом с улыбкой произнёс: – И голые пупки. Ты, знаешь, Саша, я пришёл к выводу, что в сельском хозяйстве сейчас работают патриоты, фанатики, дураки и кому некуда деться.
       – А мы к кому относимся? – засмеялся шофёр.
       – Я не знаю, к какой категории ты причисляешь себя, а прохожу сразу по всем. И знаю одно, что если бы не было таких как мы с тобою и тех, кто сейчас работает на комбайнах, тракторах и кто доит коров, их бы тоже не было. Им просто нечего было бы есть. В селе работают те, кто без запаха  полей, в других условиях жить не сможет. Таков наш удел, и никуда мы от этого не денемся. А вот пережить трудности сельского бытия, не всем дано, поэтому и бегут из сёл. Ну ничего, Саша, у нас за последние три года остались в колхозе сорок три человека. Сейчас мы обходимся на всех работах своими силами. Нам бы соединить колхоз  асфальтированной дорогой с райцентром и проложить асфальт во всех сёлах, да ещё бы построить на центральной усадьбе школу, хороший Дворец культуры и… новые коровники, – мечтательно произнёс председатель. – Всё это, конечно же, когда-то будет, но уж  больно медленно идёт в наши края цивилизация. Нам бы в ближайшие три-четыре года. Опаздываем. Отсутствие дорог, слабая техническая оснащённость, – вздохнул Семён Ильич, – убогость самой жизни… вот и бегут люди.

       Прикупив в магазине кое-каких продуктов, селяне взяли курс на свой колхоз.
       Пока ехали по городу, Семён Ильич смотрел по сторонам, отмечая про себя изменения, которые произошли на Харьковской горе. Особенно это было заметно в строительстве многоэтажных домов, разросся и посолиднел Технологический институт. В центре города тоже приступили к возведению домов повышенной этажности.
       Когда за машиной остались последние дома окраинной части города, Семён Ильич, усевшись удобнее, закрыл глаза и мысленно перенёсся в тот далёкий день.

          VI

       Воспоминания.
       Настроение у Семёна Ильича в первый день своего председательства было хуже некуда. Работать секретарём партийной организации в колхозе, в котором сдан в эксплуатацию  животноводческий комплекс со всеми сопутствующими  помещениями, два многоквартирных дома для доярок и механизаторов, работать в хозяйстве, в котором проложены и благоустроены основные дороги и подъезды с выездами, – и оказаться здесь… где, в какую б сторону ни поехал, везде бездорожье и самое что ни на есть захолустье.

       Старые животноводческие помещения послевоенной постройки, за исключением одного строящегося коровника, небольшие сарайчики, в которых механизаторы ремонтируют  технику, и пять с половиною тысяч гектаров пашни. Главным же недостатком была удалённость хозяйства от всех дорог и от районного центра, что создавало большие трудности для жителей сёл,  руководства колхоза и его специалистов.

        Сорок пять километров по прямой до районных организаций и руководства с октября по май месяц проехать, кроме как на тракторе, было невозможно, поэтому по вызовам на разные совещания в райкоме партии и в управлении сельского хозяйства, коих было в зимние месяцы великое множество, колхозные начальники и специалисты вынуждены были ездить вкруговую через областной центр – Белгород, что удлинняло дорогу до шестидесяти километров, тринадцать из которых надо было «ехать на тросу». Так жили до появления в хозяйстве Серова, так придётся жить и ему, до тех пор, пока будут проложены дороги с твёрдым покрытием. Вот и вздыхал молодой председатель. А как не вздыхать: Новый год, а тут масса проблем, которые в последний день уходящего года разрешить просто невозможно. 

       После знакомства с коллективами трёх  молочнотоварных ферм и осмотра самих коровников Михаил Архипович и Серов с горем пополам добрались до центральной усадьбы колхоза, которая мало чем отличалась от всех других сёл.

       – Семён Ильич, пойдём-ка мы с тобою ко мне позавтракаем, – предложил Михаил Архипович, когда они проезжали мимо приземистого длинного сарая, вокруг которого стояли трактора и автомашины разных марок и назначений. – На трёх фермах мы с тобою побывали, на двух оставшихся можно побывать во время вечерних доек. Может, у тебя другие есть планы? – спросил секретарь Серова.
       – Какие у меня могут быть планы в последний день года и в первый день моей работы, – усмехнулся Семён Ильич. – Планы у меня появятся, после того как я полностью ознакомлюсь с хозяйством, а сейчас я принимаю твоё предложение.
       – Тогда мы сделаем так. Иван Петрович, вы можете быть свободны до… – Михаил Архипович посмотрел вначале на Серова, потом, подняв левую руку, на часы и только после этого сказал, чтобы шофёр подъехал к конторе к десяти часам.

       После завтрака Семён Ильич и секретарь парткома направились пешком в контору. В ту самую, с ободранными стенами и торчащей местами клинцовкой.

       – В этом домике, в первые годы его существования, выращивали цыплят, – пояснил секретарь Серову, когда они подошли близко к колхозной конторе. – Потом в нём шофера ремонтировали двигатели и хранили кое-какие узлы со своих машин, а три года назад твой предшественник обустроил в нём контору. Хотя какая это контора, – со вздохом проговорил Михаил Архипович.



       Ступив на крыльцо, Семён Ильич решил более внимательно рассмотреть колхозное административное здание, в котором ему теперь придётся работать, потому как прошлым днём ему было не до разглядываний и оценок.

       Шагнув в коридор, Серов остановился и глубоко вздохнул. При входе, налево, в отгороженной фанерой каморке располагался «кабинет» секретаря партийного комитета. Направо, за наполовину остеклённой дверью, располагалась бухгалтерия, занимающая помещение, равное половине всей площади домика. Судя по тому, что за столами сидели работники финансово-учитывающей части колхозных специалистов, рабочий день у них был в полном разгаре, несмотря на приближающийся праздник. Приоткрыв дверь, Семён Ильич поприветствовался с  сидящими за столами специалистами и поздравил всех с наступающим Новым годом.

       Рядом с дверью в бухгалтерию на стене был закреплён телефон. В конце узкого коридора, за дверью с фанерными вставками вместо стёкол, размещался кабинет председателя колхоза, в котором, как пояснил Михаил Архипович, во время отсутствия начальственного лица засиживались над своими бумагами и главные специалисты хозяйства.

       Больше всего Серова поразила не бедность самого домика, не фанерный кабинет партийной власти и не комнатка, в которой ухитрялись работать все, начиная от председателя колхоза и заканчивая инженером-строителем, а огромная дыра в потолке, которая находилась прямо над головами всех, кто приходил и уходил из конторы.

       Через эту огромную дыру (провал) виднелся боровок и вся кирпичная кладка полуразвалившейся дымовой трубы. Но что ещё больше удивило председателя, так это кирпич, лежащий на самом краю этой дыры. Создавалось впечатление, что он (кирпич) оказался на самом краю не случайно, а для того чтобы в нужный для него момент свалиться кому-нибудь на голову. Чья это будет голова, кирпичу было безразлично, лишь бы это была голова. Кроме кирпича и развалившейся трубы, Семён Ильич через проём увидел ещё и трещины и светящиеся отверстия в шиферной крыше.

       И, наконец, место его работы – сам кабинет. Два старых шкафа, набитых какими-то книгами и журналами десятилетней давности; впритык к ним, но под прямым углом, чуть ли не половину комнаты занимал допотопный мягкий диван с высокой ободранной спинкой и вставленным в самом её верху небольшим зеркалом; почти у самой двери стоял двухтумбовый стол, в ящиках которого Серов потом обнаружит бумаги ещё первого председателя объединённого колхоза, работавшего пятнадцать лет назад.

      На столе, чуть слева от центра, отдыхал чёрный, видимо, ещё с довоенных лет телефон с небольшой «заводной» ручкой, которую надо было крутануть для вызова телефонистки, чтобы уже её попросить: «Пожалуйста, соедините меня с первым секретарём райкома», или: «Дайте мне молокозавод»… или управляющего  «Сельхозтехникой».

       Между диваном и столом стоял расшатанный стул, его, председательский, стул, на который Семён Ильич с опаской опустил своё уставшее и, можно сказать, измученное дорогами и недосыпанием тело. Как только он это сделал, стул зашатался и издал звуки, похожие на жалобный плач. В кабинете было холодно и неуютно, в нос ударил запах присутствия в помещении ещё и мышей, в подтверждение чего в диване раздался отчаянный писк дерущихся грызунов.

       – Да-а, – протянул Серов. – Ну что, Сеня, не смог отказаться, теперь не хнычь и не жалуйся на свою судьбу. Начинай работать. И не просто работать, а вкалывать…
       Рассуждения Серова прервал телефонный звонок.
       – Слушаю, – взяв трубку, ответил он.
       – Мне нужен председатель, – услышал Семён Ильич первое обращение к себе в качестве руководителя хозяйства.
       – Да-да, я вас слушаю.
       – Здравствуйте, товарищ председатель. Это заведующая хуторской фермой. У нас сегодня три группы коров на раздое, нет соломы и пьяный фуражир.
       – Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, ваше имя и отчество, – попросил Семён Ильич незнакомую ему заведующую хуторской фермой.
       – Да я Клавдия Ивановна, – взволнованно проговорила женщина.
       – А я Семён Ильич. А теперь расскажите мне, Клавдия Ивановна о своей беде.
       – У нас не выходят на работу три доярки…
       – Начальник участка знает?
       – Ага. Я ему уже говорю целую неделю, но всё как в стенку горохом. И солому плохо подвозят, телятам уже подостлать нечего, да и коровам не хватает, а тут праздники.
       – Хорошо, Клавдия Ивановна, я постараюсь оказать вам помощь. У вас ещё ко мне есть вопросы?
       – Нет, – ответила заведующая.
       – Тогда я поздравляю вас и ваш коллектив с наступающим Новым годом. Желаю вам всем здоровья, семейного счастья, благополучия и большого терпения. На вечерней дойке думаю у вас побывать. До свиданья.

        Положив трубку, председатель просмотрел в записной книжке пометки и, крутанув рычажок на телефоне, попросил телефонистку соединить его с начальником четвёртого производственного участка.  После некоторого молчания Серову сообщили, что абонент не отвечает.

       Выйдя в коридор, Семён Ильич заглянул в «скворечник» к секретарю. Партийного лидера колхозной организации на месте не оказалось.

       – Кто у нас ведёт документацию и отвечает за явку на совещания и заседания? – открыв дверь в бухгалтерию, спросил он громко, обращаясь сразу ко всем.

       Из-за стола, стоящего в самом углу кабинета, встала молодая смуглолицая женщина.

       – Семён Ильич, Валя, ваш секретарь, – пояснил небольшого роста бухгалтер, сидящий за самым большим столом.
       – Валя… отчество ваше?
– Ерофеевна, – негромко ответила секретарь.
       – Валентина Ерофеевна, предупредите главных специалистов, членов правления и начальников участков, что на одиннадцать часов намечено заседание правления.
       – Семён Ильич, так уже ж девять часов.
       – И что? – с недоумением спросил Серов.
       – Так они ж не успеют. У нас  на заседания собираются только к вечеру. Мы днём никогда их не проводили.
       – Все совещания и заседания будем проводить только в дневное время и на них будем привыкать собираться быстро.

       Пока Серов давал указание секретарю, за его спиной раздались шаги и голос Михаила Архиповича.

       – Что-то погода хочет, чей, испортиться, – проговорил он, поравнявшись с Серовым. – Ветерок начал разворачивать, вроде как с севера. Да и похолодало.

       Открыв свою скрипучую дверь, секретарь парткома вскоре скрылся в отгородке, а следом за ним пошёл и Семён Ильич.

       – Ты извини, но у меня сидеть негда, – сконфужено проговорил Михаил Архипович. Это у вас там большая контора, а тут… – развёл он руками и опустился на единственный стул.
       – Я хотел посоветоваться, да тебя не было, – начал Серов. – Я тут на одиннадцать часов решил собрать заседание правления с приглашением главных специалистов и начальников участков. Ненадолго. Мы должны за час управиться. Надо перед праздниками кое о чём поговорить и утвердить главного бухгалтера. Ты не возражаешь?
      – Нет. Я не возражаю по поводу сбора, только не рассчитывай, что люди соберутся скоро. Тут на такие мероприятия быстро не собираются, – с улыбкой проговорил Михаил Архипович. – Здесь всё привыкли делать медленно.
       – А по главному бухгалтеру? Кандидатура есть?
       – Кандидатура? После того как от нас уехала в другой колхоз бывший главный бухгалтер, к нам никто не хочет приезжать. Нет жилья, нет дорог. Теперь у нас в бухгалтерии остался самым образованным бухгалтером Сергей Ефремович.  Он имеет семилетнее образование и закончил после войны курсы бухгалтеров.  Вот так, – вздохнул Михаил Архипович. – Мужик он спокойный и серьёзный.

       К одиннадцати часам, как и предупреждали Серова Валентина и секретарь парткома, никто из приглашённых не явился. И только в половине двенадцатого прибыл главный агроном Ярыгин Иван Павлович, крепкий, чуть ниже среднего роста мужчина, лет сорока – сорока двух. От главного технолога полей  несло запахом конского пота,  луком и самогоном. Лицо у агронома было с тёмно-розовым отливом. Обут и одет Ярыгин был по-зимнему.

       – Здрасте, Семён Ильич, – протягивая руку, улыбаясь, проговорил агроном, его глаза при этом выражали раздражение и недовольство по поводу вызова в предпраздничный день.
       – Что так поздно, Иван Павлович? – поинтересовался Серов. – Вам когда сообщили?
       – Да сказали в начале десятого, но сами понимаете, пока то да сё, пока запряг лошадь, пока доехал. Да вы не волнуйтесь, у нас всегда так. А тут ещё… ну сами понимаете, Новый год.

       Без суеты и спешки члены правления и  приглашённые собрались только без малого к двум часам. Заседание начали в два. Из-за невозможности поместиться в кабинете председателя работать пришлось в бухгалтерии, благо, что к этому времени там никого, кроме временно исполняющего обязанности главного бухгалтера Сергея Ефремовича не осталось. Рассаживались без особого энтузиазма и желания, да к тому же ещё и настороженно. Сказывалось всё то же приближение праздника, а главное, все ожидали, с чего начнёт новый и совершенно незнакомый  председатель.

       – Товарищи, мы сегодня с вами собрались, – начал Серов, вставая из-за двухтумбового стола, – для того чтобы в срочном порядке обговорить некоторые вопросы, касающиеся нашей хозяйственной деятельности в праздничные дни. Одновременно мне хотелось поближе с вами познакомиться и посмотреть, какова дисциплина у руководителей среднего звена и у главных специалистов, чтобы потом было легче ориентироваться в обстановке в целом по колхозу. На заседание явились пять членов правления из семи и все приглашенные. По началу работы возражений нет?
       – Не-ет, – ответил за всех главный агроном.
       – Ну, а раз нет, приступаем. Вначале я хочу выразить своё недовольство по поводу трёхчасового сбора. Будем надеяться, что сегодняшнее заседание по своей неорганизованности будет последним. Сразу ставлю в известность, что заседания правления будем проводить только днём, в послеобеденное время. Никаких ночных посиделок делать мы не будем. Ночью человек должен отдыхать. Собрания проводить тоже постараемся в дневное время. Попутно я хочу предупредить, чтобы в рабочее время  все здесь присутствующие не употребляли градусосодержащие напитки. А чтобы было совсем понятно, скажу короче. Не пить. Что касается меня, то обещаю, в подпитом состоянии, а тем более пьяным, вы меня не увидите. Это вам для сведения. А теперь к делу. 
       Сегодня мы с секретарём партийного комитета Михаилом Архиповичем побывали на трёх фермах и по дороге посмотрели некоторые поля. Я не хотел вам портить настроение перед праздником, но кое-что придётся озвучить. Главному зоотехнику, главному ветврачу и начальнику участка с заведующей фермой. Сделайте в последний день уходящего года хотя бы самое минимальное, но необходимое для телят, и особенно для тех, которые стоят в изоляторе. Они у нас по-до-хнут, если их оставить там ещё на некоторое время. Что думает зоотехник?
       – Семён Ильич, надо строить телятники и…
       – Извините, но их-то мы сегодня и вплоть до самого лета как раз и не построим, – перебил главного зоотехника Серов. – О строительстве будет отдельный разговор. Сегодня мы с вами должны договориться, как сделать тот необходимый минимум, чтобы праздничные дни прошли у нас без ЧП.

        Около получаса Семён Ильич рассказывал собравшимся о замеченных недостатках, которые надо будет устранять в ближайшие дни. Главные специалисты и руководители участков сидели молча, потому как высказанные замечания, как говорили в то время, имели место быть, а значит, оправдываться и доказывать их отсутствие не имело смысла.

       Что можно было говорить, к примеру, главному инженеру за оставленный в поле ещё с уборочной кампании зерновой комбайн, оборванные электрические провода на ферме в Ольшанке и за не установленную на зимнее хранение технику. Начальнику четвёртого участка за отсутствие соломы на хуторской ферме тоже возразить было нечего. Оно и понятно, кто думал, что новый председатель начнёт знакомиться с хозяйством ночью с тридцатого на тридцать первое число, считай, что сразу после собрания.

       – Может, кто хочет возразить или высказать предложение оставить всё как есть, пока закончатся зимние праздники? – спросил Серов участников заседания, после того как закончил своё выступление.
       – А что говорить, – вздохнул начальник первого участка Павел Григорьевич, у которого всё вроде как было нормально. – Работать надо.
       – Если у членов правления и у приглашённых нет замечаний и предложений, тогда нам с вами надо решить сейчас один из важных вопросов. Нам нужен главный бухгалтер. Последние… – Семён Ильич посмотрел на исполняющего обязанности. – Сергей Ефремович, сколько месяцев вы исполняете обязанности главного бухгалтера?
       – Да-а почти уже пять месяцев, – ответил он и при этом пощёлкал на счётах костяшками.
       – Товарищи члены правления, я предлагаю Сергея Ефремовича утвердить в должности главного бухгалтера без всяких приставок «и. о.», прямо с сегодняшнего дня.
       – Семён Ильич, я не потяну, да и не хочу быть главным бухгалтером, – начал было тот.
       – Сергей Ефремович, я тоже здесь сейчас нахожусь без особого желания и переполняющей душу радости, – разделяя каждое слово, чётко проговорил Серов. – Члены правления, кто за моё предложение, прошу проголосовать. Видите, Сергей Ефремович, члены правление единогласно вверяют вам эту ответственную должность. Так что поздравляю и… сочувствую. Но мы с вами постараемся оправдать доверие членов колхоза и правления, – с улыбкой проговорил Серов. – Товарищи, а теперь поздравляю всех вас и ваши семьи с наступающим Новым годом, желаю в новом году всем здоровья и благополучия. До свиданья.
       – Так ма-ало? – удивилась одна из заведующих ферм.

       Серов оставил реплику без ответа. Уходили участники заседания нехотя и даже с каким-то неудовлетворением. Семён Ильич заметил, как главный агроном, переглянувшись с начальником третьего участка, передёрнул плечами и изобразил на лице удивление.

       – А стоило ли собирать, даже не поругались, – ответил тот негромко.

       После того как в бухгалтерии никого кроме Серова и секретаря парткома не осталось, Михаил Архипович подошёл к столу, за которым всё ещё сидел председатель, присел на стул и, кашлянув несколько раз, проговорил тихим голосом:

       – Ты не удивляйся их высказываниям и недоумению. Здесь привыкли на заседания собираться вечерами и порой засиживались до полуночи. Крику на них было выше головы, матов тоже хватало. Я пытался изменить устоявшуюся практику, но за время своей работы ничего сделать не смог.
       – Да я и не удивляюсь. У нас, ну на прежнем месте моей работы, раньше тоже собирались ближе к вечеру и иногда уходили с совещаний и заседаний после одиннадцати. Обходились, правда, без крайностей, но крику бывало больше чем предостаточно. Это мы уже с новым председателем начали всё делать днём и старались до повышенных тонов не доходить. Михаил Архипович, а какой транспорт имеется у специалистов и у начальников участков?
       – Транспорт? Главный агроном летом ездит на мотоцикле, в зимний период  и  непогоду использует лошадь. Весной и осенью верхом, зимой на санях. У главного инженера «летучка», та, на которой мы с тобою сегодня ездили. У главных ветеринара и зоотехника – лошади, начальники участков в своём распоряжении имеют тоже гужевой транспорт. У нас асфальта, как там, где ты работал, нету. Здесь можно ездить только на лошади или на тракторе.  Летом ещё можно на легковой машине покататься, а в непогоду… – Михаил Архипович махнул рукой. – Я и сам не могу никак привыкнуть к бездорожью. Семён Ильич, как ты планируешь встречать Новый год? – неожиданно для Серова спросил секретарь.
       – Да-а пока не знаю. Вечером я хочу побывать на хуторской ферме, а там… – Пока не знаю.
       – Мы тут подыскали спокойных стариков, давайте-ка я вас отведу к ним, – переходя на «вы», предложил Михаил Архипович. – Пока побудете у них, а там, может, и сами что присмотрите. Идёмте.
       – А это что за стройка? – указывая рукой на коробку большого одноэтажного здания, выложенного из красного кирпича, спросил Серов, когда они вышли из конторы.
       – Это мы начали в прошлом году строить общежитие. Думали, что ушедшим летом нам удастся сдать его в эксплуатацию, но на крышу леса не достали, с бригадой строителей разругались, и коробка ушла в зиму… сам видишь, в каком состоянии. Жалко рамы, да и в средину нальёт, что потом за лето не высохнет, – посетовал секретарь.
       – А для кого общежитие?
       – Осенью у нас на вывозке сахарной свёклы ежегодно работает много привлечённых шоферов, да и так иногда кто-либо приезжает, – неопределённо ответил Михаил Архипович.
       – Какую планировали сделать крышу?
       – Обычная, четырёхскатная.
       – Михаил Архипович, а что, если нам пустить эту коробку под административное здание, ну под контору? Уж больно по-нищенски мы выглядим. А когда построим новое, в этом здании можно будет разместить что и кого угодно. Магазин, общежитие – в общем, поживём, увидим.
       – Мысль хорошая, и я её поддерживаю. Надоело уже в этом цыплятнике. В районе у одних у нас такая контора.
   
       Так началась у Семёна Ильича председательская жизнь, жизнь, полная лишений, трудностей и невзгод. Бытовая неустроенность, квартировать у стариков – это даже хуже, чем если бы Серов жил один в своей квартире, оторванность от семьи создавали большие неудобства, поэтому он чуть ли не в круглосуточном режиме пропадал на работе, бывал на утренних и вечерних дойках на фермах, ежедневно встречался с руководителями участков и рядовыми колхозниками.

       За две недели Серов являлся на квартиру только глубокой ночью и, поспав четыре-пять часов, снова уходил к людям. Верхом на лошади, в санях, на тракторах, а порою и пешком добирался они в самые дальние уголки хозяйства.

       Люди вначале с недоверием посматривали на своего молодого вожака, а потом понемногу начали привыкать к тому, что Семен Ильич старался вникать во все даже самые мелочные вопросы. Серов учился у людей жизни, набирался опыта и знаний, которые не мог получить в институте и в прошлой своей жизни. Он не стыдился спрашивать там, где недопонимал или не знал, как и что надо делать, и подсказывал сам, а порою и жёстко требовал выполнения оговоренных на ежедневных планёрках вопросов. Большую помощь при этом ему оказывал секретарь парткома.

       Результаты появились уже через три недели. Повысились надои молока на фермах, был наведён порядок на мехдворах и в гараже, улучшилась дисциплина, как у рядовых колхозников, так и у специалистов и руководителей участков. Однако появились и побочные явления. На исходе третьей недели января месяца, не выдержав председательского прессинга, начальник четвёртого производственного участка, бригадир по технике первого участка, заведующие двумя молочнотоварными фермами и главный агроном положили ему на стол заявления об увольнении их с работы по собственному желанию.
   
       – Михаил Архипович, посмотри, – подавая заявления секретарю парткома, проговорил Серов. – Что с этими людьми будем  делать?
       – Об их заявлениях я знаю. Они мне жаловались на то, что, мол, ты их прижимаешь, не даёшь передыху.
       – Какой передых? Какое прижимание? Начальник четвёртого не может организовать подвоз соломы на ферму, зато каждый день «под мухой». А заведующие фермами… да какие эти мужики заведующие, если они мне каждое утро жалуются, что  у них много доярок не выходит на работу. Я, что ли, им должен искать доярок? На это есть они сами, начальник участка и главный зоотехник. А главное, они же чуть ли не каждый день пьяные. Как они работали раньше?
       – Да так и работали. Просто они звонили председателю, тот ехал к дояркам, что-нибудь им обещал или давал, и они выходили на работу. А иногда он вызывал всех, кто подавал заявления, к себе в кабинет и устраивал им головомойку. Доходило даже до матов. После проработки они либо забирали заявления назад, либо он их рвал.
       – Архипович, так не пойдёт. Я такую методу не принимаю, хотя орать могу громче всех. Давай мы сделаем так. Заведующие фермами беспартийные?
       – Да.
       – Тогда я их заявления подписываю. Удовлетворяю, так сказать, просьбу. Пусть катятся на все четыре стороны, тем более что доярки мне уже об этом говорили. Они даже предлагали на должность заведующих, – и Семён Ильич назвал фамилии. – Ты как на это смотришь?
       – А с ними, ну с Кривцовой и Стрельниковой, ты говорил на эту тему? Они ж могут и не согласиться. А вообще-то я согласен. Их давно надо было заменить.
       – Начальник участка коммунист?
       – Нет. И бригадир по технике тоже беспартийный.
       – Значит, и этим я подписываю, а с главным агрономом тебе придётся поговорить на парткоме.

       Ещё большее противостояние начинаниям председателя оказали колхозники третьего производственного участка, на котором собрание проводили отдельно от всех, да ещё и ночью. Они не явились на отчётное участковое собрание, которое наметили провести в  последних числах января месяца, в десять часов дня. Два часа ожидали в клубе появления хотя бы кого-нибудь из колхозников председатель колхоза, секретарь парткома и главные специалисты. Начальник участка тоже принимал участие в безрезультатных посиделках.

       – Семён Ильич, давайте соберёмся вечером, – предложил начальник участка. – Будут все.
       – Мы проводим на участках собрания днём, чтобы на них можно было оговорить все наболевшие вопросы. Мы собираемся работать, а не устраивать пьяную ночную болтовню. Только днём, – резко высказал свое окончательное решение Серов. – Объявите о собрании на завтрашний день на десять часов. Мы приедем.

       Но и на следующий день собрание не состоялось из-за малого числа прибывших колхозников. Перед тем как уехать на центральную усадьбу, Серов попросил внимания у собравшихся колхозников и высказал своё мнение по поводу бойкотирования проведения собрания в дневное время:

       – Товарищи, вы меня избирали председателем колхоза?
       – Избира-ли, – протянул несмело один из мужчин.
       – Спасибо вам за оказанное доверие. Только зачем вы теперь мне ставите палки в колёса? Я вас, что, на амбразуры посылаю или заставляю на морозе сидеть голыми?

       В зале раздались негромкие голоса.

       – А раз мы, я имею в виду не только себя, но и партийный комитет и правление колхоза, этого не делаем, так почему же два дня подряд уже срывается собрание? Неужели трудно прийти к десяти часам и до обеда порешить все вопросы?
       – Дак вечером хочь наругаться можна, а што днём? Днём даже выпить нельзя, рабочее ж время, – съязвил мужик, который на выборном собрании спрашивал: «Будет ли председатель бить?».
       – А мы как раз и собираем вас днём не для пьяной ругни, а работать, – спокойно продолжил Серов. – Собираемся завтра, здесь же в десять часов.

       На следующий день собрание началось в строго оговоренное время и прошло в спокойной рабочей обстановке.
       Были ещё трудности и столкновения, недопонимание, а порою и какой-то подспудный расчёт. Однако к весне колхоз уже по подготовке техники и сельхозинвентаря вошёл в первую пятёрку, а с начала полевых работ в число лидеров. Мироновцы первыми в районе посеяли ранние зерновые, неплохо справились с плановыми цифрами по продаже молока в первом квартале, а к июню месяцу заняли первое место по надоям молока на корову в районе и неплохо подготовились к сенозаготовкам и к уборке зерновых. Серов к этому времени ещё и успешно окончил сельскохозяйственный институт.

       К лету Семён Ильич вместе с женой и дочерью занял небольшой колхозный домик, что дало ему возможность жить в более спокойной и налаженной обстановке. Работать почти в круглосуточном режиме он, однако, не перестал, а даже подналегал ещё более добросовестно, чем это делал ранее. Главным в своей работе Серов определил строительство производственных и  складских помещений.

       – Пока наши механизаторы будут в зимнее время ремонтировать технику на улице, мы не остановим отъезд молодёжи из колхоза, – высказал он ещё в феврале месяце свою мысль на одном из заседаний правления колхоза. – Людям нужны тёплые, хотя бы небольшие мастерские, на каждом производственном участке. Построим в течение одного лета, в крайнем случае, двух – решим проблему кадров, не построим – нам тут делать будет нечего.
      – Семён Ильич, так мы ж сами не осилим, – засомневался главный инженер. – Может, через райком партии? Ну, пусть нам строительная организация… они ж в западной части района уже и бомбоубежища типовые строят, и силосные траншеи, и даже туалеты, а у нас ничего не хотят.
      – И не будут. Там есть дороги. Там у них строительная база. И ко всему этому та часть района больше нравится райкому и райисполкому. Дорогу к нам проведут – вот тогда, может, и за строительство возьмутся. Пока же придётся строить хозяйственным способом, то есть самим, по своим проектам  и из своего строительного материала. Дело это… можно сказать, очень даже наказуемое, но зато быстрое и дешевое. Но, как говорят, волков бояться – в лес не ходить. И начали…

       В первое ж лето были построены и сданы в эксплуатацию административное здание и центральная мастерская. Зимой, правда, Серову пришлось писать много объяснительных  и встречать комиссии, члены которых обмеряли здания, просчитывали сметы и сетовали на то, что на контору и мастерскую нет проектов с печатями и множеством подписей. Чертежи ж и сметы самого Серова с колхозной печатью веса для них никакого не имели. Получив два выговора «а незаконное строительство», Семён Ильич в следующую зиму ухитрился заготовить материала на три здания мастерских для трёх производственных участков, которые в колхозе были построены уже следующим летом. Так и жили. Летом стройка, зимой объяснительные и выговоры.
               

          VII

          10.30–12.30.
       – Семён Иль-ич! – услышал председатель голос водителя.
       – Да. Слышу. Я слышу, Саш, – ответил нехотя Серов и открыл глаза. – Я не спал. Что-то вспомнился первый мой день. Трудно было в ту зиму. Ну ничего, выдержали, а уж летом… осилим. Нам бы ещё неделю постояла погода…
       – По какой дороге будем ехать? Через Примакову пасеку или поедем на второй участок?
       – Не-ет, давай на третий, – зевнув, ответил Серов. – Эх, сейчас бы … убрать бы весь хлеб да завалиться б на неделю спать, – усмехнулся он и снял трубку рации. – Валя, я в хозяйстве, еду на третий участок, если что, я буду пока там, – сообщил диспетчеру Серов о своём возвращении  и попросил водителя сбавить скорость. – Головой качнуть нельзя, как будто там что-то переливается, – пожаловался Семён Ильич Сашке.



       Закрыв глаза, Серов хотел было уже чуть забыться, но неожиданно появились мысли о семье, о рассерженной, не сдерживающей эмоций жене, не поддающиеся налаживанию отношения, которые в последний год ещё более испортились.

       «До чего ж это мы докатились? Всё ж было вроде как нормально», – удивлялся Серов, вспоминая их первые три года жизни на новом месте и его работы в должности председателя. – Просил же не обращать внимания на сплетни и шушуканья всевозможных доброжелателей и подруг. Ну подвозит иногда он молодых женщин, ну и что? А они (молодые) в основном и ходят пешком от станции до центральной усадьбы. Ну улыбается при разговоре. И что? Из-за каждой встречи с женщинами устраивать скандалы?» – оправдывал Серов себя, покачиваясь вместе с машиной на неровностях дороги.

       Наряду с оправданием своего поведения Семён Ильич не отрицал, что иногда он проявлял и проявляет некоторую чрезмерную вежливость по отношению к противоположному полу. Так это у него было всегда, как только он начал понимать, что люди делятся на два противоположных пола.

       При встречах Серов мог позволить женщине поцеловать себя в щёку, а иногда и сам проделывал то же самое. У него за последние годы со многими знакомыми сложились дружеские отношения, которые со стороны могли показаться подозрительно близкими. Не исключена возможность, всё, что виделось и слышалось, со временем доходило до его жены, только уже в усиленном и искажённом виде.

       На очередном качке машины мысли Серова почему-то переключились на Ларису. Ему вспомнились улыбающиеся глаза, пухлые, просящие поцелуев губы, упругая грудь и… дрожь, прошедшая по его телу, когда между ними проскочил электростатический разряд. Семён Ильич тяжело вздохнул и тут же чуть заметно улыбнулся, вспомнив слова известной писательницы, во время её пребывания в хозяйстве.

       «Семён Ильич, так себя истязать нельзя. В таком режиме работы, как у вас, вы  долго не выдержите. Вам нужны противовесы, – сказала она и засмеялась. – Найдите себе хохотушку. И желательно замужнюю, и чтобы она жила как можно дальше, что позволит вам встречаться с нею один-два раза в месяц.  И посмотрите, у вас  всё наладится».
       «Хохотушка и замужняя. Лариса, свободная и… серьёзная», – подумал Серов и почувствовал, как по его телу прошла дрожь. «Хохотушка».
       – Семён Ильич, мы к тому полю или куда ещё? – нарушил вопросом мысли Серова Сашка.
       – К полю, Саша, к полю, – махнул рукой председатель.

       Серов ещё с весны, как только сошёл снег и подсохли полевые дороги, начал, чуть ли не ежедневно, под разными предлогами, а иногда и без них, бывать на поле, которое прошлой осенью засеяли озимой пшеницей. Дружные всходы осенью, хорошая сохранность в период зимовки  и радующая глаз зелень весной – вот что тянуло к этому полю всю агрономическую службу колхоза.

       Когда же началось выколашивание, потянулись сюда проверяющие и любопытствующие. Пришлось даже специально, чуть ли не каждый день грейдировать и без того ровную дорогу. Смотрели поле не только районные руководители, но и областное начальство трижды наведывалось, чтобы своими глазами увидеть, какой может быть озимая пшеница,  посеянная по чистому пару.

       Сейчас трудно найти хозяйство во всём Центральном Черноземье, в котором имеются поля отдыхающего от праведных работ чернозёма. На свой страх и риск оставляют некоторые руководители какую-то площадь и стараются потом целый год мимо неё никого из районников не возить и не упоминать о ней ни в каких сводках, какими бы они ни были требовательными и грозными.

       В прошлом году осталось паровать и это поле. Правда, осталось оно не по воле и прихоти Серова или колхозной агрономической службы. Помог сделать однолетнюю передышку полю луговой мотылёк. Это такая симпатичная бабочка, порхающая с одного листа свёклы на другой, для того чтобы оставить на  нежной теневой стороне яйцекладку, из которой под воздействием избыточного солнечного тепла через определённый промежуток времени появляются прожорливые, но уже не симпатичные козявки (гусеницы), пожирающие на своём пути почти всё, чем они не брезгуют.

       По утверждению некоторых знатоков этого безмозглого, но прожорливого существа, в его меню входят более двухсот растений, а вот сахарная свёкла у мотылька – самое что ни на есть любимое лакомство.

        В считанные дни (а некоторые поля за два-три часа) в колхозе от семисот двадцати гектаров прорванной свёклы осталось всего двести шестьдесят. Для борьбы со зловредным божьим созданием испробовали все доступные в то время методы и имеющиеся яды, но… старания специалистов колхоза и их районных наставников и командиров оказались тщетны. Не помогли и охи со вздохами, как не помогли и чисто русские проклятья в адрес нагрянувшего прожорливого супостата. Так и осталось теперешнее поле паровать, потому как сеять повторно сахарную свёклу и вообще какую-либо другую культуру было уже поздно.

       Правда, председателю колхоза и всем специалистам агрономической службы пришлось тогда почти два месяца писать объяснительные, давать всевозможные справки и отчёты – в прокуратуру, в районный народный контроль, доказывать начальству всех ступеней районного и областного масштабов о том, что мотылька никто из руководства колхоза в гости не приглашал, а он явился сам, как Вини-Пух к Кролику.

       В итоге Семёну Ильичу по линии комитета районного народного контроля объявили выговор, главный агроном получил строгий, агроном по защите растений – выговор. Конечно, и бюро райкома, и прокуратура с народным контролем могли бы и расщедриться, да только луговой мотылёк столовался не в одном колхозе имени Миронова, он наведался в гости  чуть ли не во все хозяйства района, в результате чего сотни гектаров посевов сахарной свёклы оказались съедены.

       Ещё издали Семён Ильич увидел  работающие комбайны и поднимающиеся над ними небольшие клубы пыли – постоянные спутники уборочных работ. О том, что урожай озимой пшеницы необычайно высок, Серов догадался, как только увидел копны соломы, которые комбайны укладывали через каждые пятнадцать – двадцать метров.

       – Саша, остановись, – попросил он шофера, когда подъехали непосредственно к самому полю. – Смотри, как хорошо идут, – кивнул председатель в сторону комбайнов. – Пятьдесят центнеров будет точно, а вот сколь будет свыше них, не знаю. На этом поле в следующем году и сахарная свёкла может быть хорошей, только внести бы под основную вспашку центнеров… – Семён Ильич вздохнул и махнул рукой. – Нет, Саша, у нас с тобою этих удобрений. Придётся, видимо, либо без них сеять, чтобы внести под сахарную свёклу, либо сеять озимые с удобрениями, но тогда на это поле ничего не останется.  Надо прозондировать, за какой вариант больше накажут, – засмеялся Серов. – Бедноваты мы пока.

       В клубах вьющихся остяков и пыли показался «Колос». По тому как размеренно вращалось мотовило и ровно, на одном расстоянии от земли шла жатка, можно было понять, что комбайнёр уже приладился и к самому полю, и к густой рослой пшенице. Глядя на приближающуюся машину, Серов вспомнил комбайны, на которых ему пришлось непродолжительное время работать в своём колхозе ещё во время учёбы в училище механизации сельского хозяйства, на прицепном «Сталинце-6» штурвальным, а на РСМ-8 уже и комбайнёром. Конечно, те комбайны и «Колос» сравнивать нельзя, хотя, если быть справедливым в оценке возможностей всех трёх машин, то и у «Колоса» имеется очень много недостатков, которые мешают ему быть комбайном, о котором мечтают хлеборобы. Конструкторы, конечно, исправляют свои промахи, можно сказать, на ходу, но всё равно их ещё остаётся предостаточно.

       По мере приближения комбайна Семён Ильич всё пристальнее обращал внимание на вращающееся мотовило, на то, как  оно пригибало высокую хлебную массу, которая тут же срезалась и, увлекаемая вращающимся шнеком, уходила внутрь гудящей машины, чтобы через некоторое время обмолоченной соломой оказаться в копнителе и золотистым зерном сыпаться в бункер. Серов взмахнул рукой, что являлось для комбайнёра сигналом  остановки.

       – Ну как, Петрович, косится и молотится? – спросил Семён Ильич подошедшего комбайнёра.
       – Да как, Семён Ильич, – хреновато.
       – На этом поле? – удивился председатель.
       – Видите, какую приходится оставлять стерню? Высоко. Что потом с нею делать? Тут же ни дисковым, ни плугом, ничем нельзя будет работать, – вздохнул Петрович.
       – Да. Для «Колоса» эта масса слишком большая. Слабоват он на прямой уборке. Он хорош на подборе. Даже не на подборе, а на пересушенной массе. Этот комбайн плохо протряхивает. Коротковат у него соломотряс. Сколько сыплет? – поинтересовался Серов.
        – О-й, Семён Ильич, много. Я поеду, а то меня обкосят.
        – Давай, Петрович, – кивнул головой председатель и пошёл к куче соломы, чтобы посмотреть наличие в нём зерна.

       Комбайн, выбросив в небо тёмный клуб дыма, загудел и тронулся, обволакиваясь облаком пыли.
       «Если по пятьдесят центнеров с гектара, – начал подсчитывать Серов, – да на сто сорок… неплохо. Иметь бы тысячу гектаров такой пшеницы…» – покачал он головой, копаясь в соломе и полове.
       – Здравствуйте Семён Ильич! – раздался за его спиною громкий голос.
       – А-а, командир. Здравствуй, Андреевич, – пожимая руку начальнику участка, проговорил Серов. – Вот копаюсь, – показал он на развороченную кучу соломы. – Зерно есть и в соломе, и в полове. Немного, но есть.
       – А чтобы зерна не было совсем, не получается. Мы с главным агрономом и  главным инженером уже перепробовали всё: и на полжатки брали, и скорость уменьшали до самого минимума, ничего не получается. Не вытряхивает. Думали даже согнать сюда все «Нивы», а «Колоса» пустить на подбор, но свала на сегодня мало, там тем двум делать нечего, да и пока съедутся «Нивы», пройдёт целый день. Это ж надо все отряды затрагивать. Главный агроном сказал, что пусть остаётся всё так, как есть, до вашего приезда.
       – Решили правильно. Только «Колоса» поставьте отдельно от всех остальных. Комбайны все ходят?
       – Да, все семь. СК-4 пошли час назад.
       – А как сыплет? – не удержался председатель.
       – По моим подсчётам – пятьдесят шесть.
       – Пятьдесят шесть?! Это хорошо. Поэтому и споткнулись наши комбайны. Они ведь на такую урожайность и не рассчитаны. Вот что значит пар. По ячменю даёт двадцать два. Нам бы иметь пара хотя бы гектаров триста. Это всего чуть более пяти процентов от пашни. И навоз было бы куда возить, и готовили бы под посев озимых не с бухты-барахты, а с самой весны. И под сахарную свёклу был бы хороший предшественник. На наших полях можно получать урожаи в три раза больше, чем мы собираем сейчас, но для этого нужна более совершенная техника, новая технологическая цепочка и удобрения. Мы же пока имеем то, что имеем, поэтому и имеем то, что имеем, – усмехнулся председатель.
       – Семён Ильич, а что ж нам делать потом с соломой. «Нивы» срез делают ниже, но всё равно высоковато. На тех полях мы «брили», а тут, – Андреевич дёрнул плечом.
       – А мы, – Серов приблизился к уху начальника, – спалим, – тихо проговорил он. – Ты только никому не говори. Скирды хорошо опашем, и…  как с обедом?
       – Нормально. К двенадцати будет здесь.
       – С водой?
       – Хорошо
       – Как чувствуют себя ребята?
       – Всё хорошо, Семён Ильич.
       – Андреевич, я у тебя задерживаться сейчас не буду. После обеда к нам должны приехать большие начальники из области и района. Наверное, придётся их привозить и на это поле. Так что посмотри, чтобы не было «бород» на поворотах.
       – А у меня тут работают два деда с косами, хотя  мы все повороты прокосили раньше. Так что у нас «бород» нету. Семён Ильич, а что-то к нам прямо по стерне катит бригадир тракторной бригады. Чей что стряслось, что он гонит, не разбирая дороги?
       – Семён Ильич, Андреич, там трактор сгорел! – выкрикнул тот,  не останавливая мотоцикла.
       – Тракторист жив?! – крикнул вдогонку уезжающему бригадиру председатель.
       – Живо-ой!, – раздалось в ответ.
       – Давай, Андреевич, садись ко мне. Са-аш, поехали. Быстрее, быстрее! – позвал шофёра Семён Ильич.

       Обгоревший трактор стоял посередине поля. К нему ещё нельзя было подойти, так он раскалился. Неразорвавшийся бак, бесформенный, словно старая хозяйственная сумка, висел на гидросистеме. Кабина покоробилась настолько, что больше походила на шалаш, покоробился и задний мост. Из горловины радиатора вился еле заметный пар. Вокруг трактора валялись разбросанные ключи, маслёнка и другие инструменты. Тут же лежала и лопата. Видно было, как тракторист пытался затушить возгорание землёй. Неподалеку лежал и использованный огнетушитель.

       – Чей трактор?! – выкрикнул Серов, как только выбрался из машины.
       – Южакова, – ответил бригадир.
       – Опять он. Весною на одном поле не разъехались, стукнулись лоб в лоб, теперь угробил новый трактор. Где он сейчас?
       – Пишет на участке объяснительную.
       – Как это случилось?
       – Да-а подпалил остатки соломы после сволакивания и начал пахать. Проехал через горящую кучку и… вот и всё… – развёл руками бригадир и посмотрел на Серова.
       – Вот именно – «всё»! На каждой планёрке говорим, чтобы поля полностью очищали от соломы! Под расписку  запретили трактористам поджигать остатки! Теперь что прикажете делать?!  Новый трактор! – выкрикнул Серов и, чувствуя, что начинает срываться, он отошёл в сторону. Андреевич и бригадир, увидев состояние председателя, решили ни о чём не говорить и принялись собирать инструмент.
       – Вызвать пожарников, представителя от управления сельского хозяйства, составить соответствующий акт. Через суд удержим всю стоимость с виновных. Хватит! Планёрку в четыре часа проводим здесь. Ты тоже должен быть, – предупредил Серов бригадира тракторной бригады. – Андреевич, вы на мотоцикле добирайтесь до комбайнов, а я в четвёртый отряд. Са-аш, заводи и поехали, посмотрим, как у них идёт подбор ячменя. Хорошее поле было.
       – Угробить новый трактор! Но-вый трактор! – возмущался Семён Ильич, сидя в машине.

       По рации он тут же передал в диспетчерскую, чтобы на планёрку явились все бригадиры по технике, а заведующий гаражом  подослал машину для перевозки людей.

       – Новый трактор, – вздохнул председатель и покачал головой. – «Вам нельзя волноваться», – нервно смеясь, проговорил Серов, вспомнив настойчивую рекомендацию врача по поводу скачущего, без всякой на то необходимости, давления. – Вроде бы я уже на пенсии или изучаю, сколько раз за день ударит карась хвостом о поверхность воды. После обеда приедет Кальнов с кем-то из области. Этот сразу подключит прокуратуру… ах, – махнул рукою председатель. – Теперь на каждом районном совещании будут костерить до появления в других колхозах более значимых происшествий.

       Было уже около двенадцати, когда машина, петляя по полевым дорогам, подъехала к четвёртому отряду.

       – Остановись здесь, – тихо проговорил Серов и вышел на краю поля у спаренного (двойного) валка.

       Стогектарное поле ячменя после свала  накрыл дождь. Из-за того, что масса валков была объёмной, они долго не просыхали, когда же установилась сухая погода, на поле, для переворота (ворошения) валков, пришлось ставить всех свободных людей с вилами и тракторные боковые грабли. Три дня приводили поле в порядок. Теперь вот подошло время обмолота.