Королевский десерт Глава 21-24

Глава двадцать первая

2015, штат Мичиган
   
Профессор обожал свой охотничий домик, выстроенный в классическом адирондакском стиле. Чистое смолистое дерево, чистый воздух, чистая озерная вода. Чистые мысли, чистая еда, чистые простыни. Здесь не хотелось думать ни о чем, ничто не смущало и не отвлекало. Жаль, пока нельзя остаться здесь навсегда, приходится возвращаться, проводить долгую неделю в трудах и общении с набившими оскомину людьми. Ничего, уже скоро. Не зря все заработанное, добытое, отвоеванное вложено сюда, в эти первозданные бревна, плахи пола и крыши. Ограда, грамотно оформленный участок своей, только своей земли. Прочная, надежная дверь, камин с идеальной тягой…
   
Через год, не позже, будет завершен и наконец опубликован главный труд жизни. Двухтомная монография. Тема несколько не вяжется с его основной специальностью: «Бытовое насилие как гарантия семейного взаимопонимания. Случайности и закономерности. От казуса к необходимости». Здесь, в просторном каминном зале, он будет праздновать долгожданный триумф - принимать журналистов, восторженных поклонников. И поклонниц, разумеется. Отвечать на критику, вести дискуссии и устраивать демонстрации. Перспективы вдохновляли.
   
Он приехал, как всегда не торопясь развел огонь, подождал яркого, ровного пламени и только потом уселся в любимое кресло, тоже сделанное из массивного дерева, на совесть. Укрыл ноги пледом, налил виски, отпил. Ему пятьдесят, напитку десять, дому пять. Приятная кратность. Хорошо!
   
И тут в дверь постучали. Кого там черт принес?! Ближайшие соседи за шесть миль… Сухощавый, подтянутый мужчина нехотя поднялся, подошел к двери, глянул в узкое, как бойница, окошко. На крыльце, переминаясь с ноги на ногу, тряслась от холода молодая женщина.
   
– Чего надо? – не собираясь изображать джентльмена, поинтересовался хозяин.   
– Откройте, пожалуйста… Я прошу извинить, я очень виновата, но так уж случилось…   
– Случилось? С кем?   
– Я, право, нечаянно… Машину занесло, а ваша стоит на дороге… Повреждения небольшие, я все оплачу…   
– Что-о?! Какие повреждения? Вы задели мою машину? – он, вне себя от ярости, распахнул дверь и выскочил наружу.
   
В подобной ситуации человек, теряющий голову, беззащитен. Мгновение спустя его, потерявшего и сознание, внесли обратно в дом уже две женщины. Аккуратно поместили в кресло у камина, к лицу поднесли пахнущий хлороформом платок. Потом нос и рот плотно закрыла маска. 

Потребовалось несколько минут, чтобы кровь мужчины насытилась окисью углерода из небольшого баллона. Иначе этот газ называется угарным. Женщины убедились: дыхание и сердцебиение прекратились. Убрали маску и баллон в прочную сумку. Придав телу в кресле естественную позу спящего, прикрыли вьюшку, позволив дыму понемногу проникать в помещение. И ушли. 
 
Неповрежденная машина профессора простояла на своем месте четверо суток. Она никому не мешала. Оснований для беспокойства ни за нее, ни за ее хозяина у изредка проезжавших поблизости здешних жителей не возникало.
   
В Мичиганском университете, где он руководил факультетом, хватились во вторник. В понедельник студенты, не обнаружив лектора в аудитории, шума поднимать не стали, даже порадовались представившейся возможности прогулять денек. А вот когда он не пришел на заседание ученого совета, коллеги встревожились. По телефонам никто не отвечал, и на закате к охотничьему «домику», огромному двухэтажному бревенчатому сооружению, подъехал помощник шерифа.
   
Полчаса спустя сюда уже катила кавалькада машин – полиция, пожарные, медики… Пресса, телевидение, декан и преподаватели. Живущей в Нью-Джерси дочери дали знать о несчастье по электронной почте. Жены пять лет не было на свете, профессор повторно не женился, жил один.
   
Войти в дом, правда, удалось не всем: полиция воспрепятствовала. Репортерам разрешили сделать снимки, а прочим зевакам – незачем. Шериф, осмотрев труп, камин, стакан и плед, пришел к выводу, позже подтвержденному пожарником, коронером и озвученному представителями средств массовой информации: профессор напился виски и элементарно угорел, как обычный лесоруб.
   
При всей кажущейся простоте живой огонь требует к себе внимательного и осторожного отношения. Городская небрежность в таких делах недопустима.


сентябрь 2016, Киев
   
– Здоровэньки буллы! – почему-то с двумя «Л» возвестил Боря, входя в кабинет главного редактора газеты «Вэчерный Кыйив». Во всяком случае, именно так он для себя озвучил транскрипцию златолитерной вывески при входе. 
– Булы, булы. Здорово, – невысокий мужчина со знакомо-усталым газетным лицом привстал из-за обширного стола, протянул руку для приветствия, – Проходьте, будь ласка. И, Бога ради, не ломай язык и не уродуй мову, говори по-русски. Мы не на трибуне, всем все понятно. Чацкий?   
– Он самый. Шацкий, – Борис с облегчением уселся в удобное кресло, – Вам должен был…   
– Да, Гришка звонил. Я в курсе. Ваш человек умер. Этот, как его… Гостенко?   
– Гасенко.   
–  Да, Гасенко Петр Никитович. Между прочим, давненько уже. Скоро год.   
– Ага, главред мне сказал. Что значит – умер? В сорок лет так просто не умирают… Рак? Авария? Откуда известно?   
– Рак – проблема не наша. Авария – ближе к истине. Откуда… Вопрос интересный… Сказал бы – из-под земли, но это было бы не совсем точно. У нас, в отличие от вашего питерского, метро двухуровневое. Он попал под метропоезд как раз на стыке подземки с надземкой. С чего тебе взбрело этим интересоваться?   
– А Гриша не говорил?   
– Нет. Попросил помочь, без уточнений.   
– Я тоже пока ничего конкретного сказать не могу. Так, сомнения…   
–  Раз сомнения, лезть не буду. У нас по этой части Шурка… Саша Богдан. Заместитель мой.   
– А где его искать?   
– Его? – киевский газетчик почему-то хихикнул, – Ага… третья дверь справа по коридору. Не промахнешься.
   
Нужный кабинет нашелся без труда. Высокая, как и все в здании, доставшемся «Вечерке» по наследству от компартийного «Киевского рабочего», дверь обозначалась картонной табличкой «Видповидальный редактор», с допиской от руки «Богдан А.И.» и была слегка приоткрыта. В обширной комнате помещались два письменных стола – по центру солидный двухтумбовый, сбоку другой, попроще, несколько разнокалиберных стульев, журнальный столик и диван.
   
Столы различались и степенью заваленности. Центральный, кроме бумажных стопок, украшался суперсовременным компьютерным монитором с лазерной мышью и клавиатурой. В воздухе чувствовался табачный привкус, а на диване, щелкая по клавишам ноутбука, восседала щуплая растрепанная девчонка.
   
Гость, по неписаному газетному правилу «не заперто – не церемонься» вошедший без стука и спроса, воззрился на сидящую.   
– Богдан тута обитает?   
– Здравствуйте, - вежливо ответили с дивана.   
– Да-да, привет. Так я не ошибся? Здесь?   
– Тута. Заходи.   
– А он, – Борис указал на солидный стол, – Надолго ушел? Скоро будет?   
– Ушел? – диванная сиделица потянулась, извлекла откуда-то сигарету, – Будет, а как же… 
 
Приезжий машинально поднес огоньку. Ну и порядочки… достал свою пачку.
   
– А у него можно курить? Ничего, если я тоже?   
– Валяй. Никто не возражает. Так что у тебя за дело?   
– Я же только ему… – визитер почему-то начинал чувствовать себя дураком.   
– Долго ждать собираешься?   
– Кого?   
– Ну, того, к кому тебе надо?   
– Богдана…   
– А.И.?   
– Ну… да…   
– Тогда давай, вперед.   
– Как – вперед? Он же придет?   
– Нет.   
– Почему?   
– А еще говорят, все блондинки – дуры… Брюнеты тоже, оказывается. Богдан – это я.   
– Шура?!   
– Александра Игнатьевна. Саша. Кое для кого и Шура. Закрой рот и излагай.   
– С закрытым ртом?   
– Можешь телепатировать…


– Вот так, – Александра погасила очередную сигарету, – Она мне толком и не объяснила, в чем отличие ее сна от яви. Все твердила – его, Петю этого, столкнула под поезд какая-то баба. Я не поленилась, покрутила ментов. Не начальника – с него проку никакого. Скользкий, как налим, намыленный к тому же. Нашла тех, кто дежурил, выезжал по вызову. Все как сговорились: сам.   
– А камеры? Там же должны быть камеры?   
– Да. Как раз на этой станции есть уже и новые, с записью. Мне дали посмотреть. Там видно: стоит толпа, подходит поезд, все подаются к краю. И вдруг из гущи вылетает один, и – на рельсы. Я сколько разглядывала – ничего подозрительного. Если кто из стоявших рядом его и… помог, там не видно.   
– Значит, еще один камикадзе…   
– Почему еще один?   
– Так, ерунда. Не обращай внимания.   
– Да, и мне показалось – точно сам.   
– Показалось?   
– Глаза. У него, если увеличить, глаза были какие-то сумасшедшие. Прямо на лоб вылезли. Псих, точно.   
– А эта женщина… С ней можно встретиться? Адрес, телефон?   
– Да по мне – хоть сто порций. А почему обязательно с ней? Я вот тоже вечером вполне свободна… Ладно-ладно, шутка.

сентябрь 2016, Киев
   
– Получилось, зря я старалась, – пышнотелая молодая женщина еще раз с некоторым сомнением оглядела долговязого визави, – Не вышло у меня завоевать Петю. А потом… а потом его убили.   
– Вы полагаете, это действительно было убийство?   
– Нет, ну почему, почему мне никто не верит?   
– Я Вам верю. Честное слово.   
– Толку мне с вашего слова, – устало вздохнула неудачливая завоевательница, – Вы же сами сказали – из Петербурга. А здесь – никто, даже в газете.   
– Им тоже многое неизвестно. Кстати… Вам о чем-то говорит такая кличка – д’Артаньян?   
– Конечно! «Три мушкетера».  Книжка, кино…   
– Нет, в отношении Гасенко? Петра?   
– Откуда? Какой из него д’Артаньян? Шутите?   
– Хорошо… То есть, извините, еще несколько вопросов. Скажите, там, на платформе… Вы успели рассмотреть этого человека? Женщину?   
– До того… До падения Пети – нет, я ее даже не видела, только руку у него на спине. А после она пошла прямо на меня. И я потеряла сознание.   
– Просто так? От волнения?   
– Да, наверное… Нет, теперь я вспомнила! Она ударила меня! Вот сюда, –Перегуд показала на живот, – Или толкнула…   
– И Вы упали?   
– Да, говорят, так.   
– Говорят? Сами так не вспомнили?   
– Мне все время кажется… это как в тумане… плывет. То яснее, то еле видно.   
– А ее приметы - рост, волосы, лицо? Хоть что-нибудь запомнили?   
– Да. Но мне не верят. Говорят – это сон. А это я так вспомнила, во сне. Она невеличка, – дама ростом с Бориса показала себе по плечо, – Худая. Чернявая. Стриженая. Очи – як васильки. И ось туточки, – ее палец лег на правую щеку, – Родимка. Та не едина, а две зараз.
   
Видимо, от волнения Оксана перешла на украинский.
   
– Родимое пятно?   
– Самэ тэ. То есть да, именно. Вот такая, – и Оксана сложила указательные пальцы полукольцами, изобразив подобие восточного символа «инь-ян».


Глава двадцать вторая
 
сентябрь 2016, остров Котлин
   
Итак, на выходе ноль. Не абсолютный, азот бы не замерз, но кашу сварить точно не получится. Неужели интуиция все же подвела?
   
Из так называемой творческой командировки, как с рыбалки, хорошо возвращаться плотно нагруженным. Не набравшись по самые брови и пошатываясь под алкогольным бременем, а сгибаясь от тяжести улова.   

Помнится, редакторское напутствие гласило: «Без рыбы не возвращайся, а то шиш тебе, а не командировочные…» Ну, или примерно так. Рыба как таковая журналисту ни к чему - возиться с ней, чистить, жарить либо ладить уху Боря не любил никогда. Применительно к пишущей братии сей термин означает набросок статьи, скелет сенсации, а вот с этим пока туговато.
 
Идти налегке приятно вечерком по Невскому, весело насвистывая, поглядывая на встречных девушек и ловя ответные взоры. Девушки девушками, а свистеть, говорят, вредно – денег не будет. Позорову вспомнилось, как пару лет назад, на очередной Татьянин день один из бывших однокашников, зав отделом в мэрии, покровительственно похлопал спецкора по плечу:
   
– Ну, пиши, пиши, соси шиши… Как надоест босиком ходить, звони, пристрою к себе. Думаешь, не знаю, какой у тебя доход? А у меня будешь как сыр в масле. Строчки считать не надо. Отсидел сэ и до, а окладик капает… Думай, пока я добрый.
   
Борька тогда подумал: может, твой чиновный кусок и пожирнее, а мой репортерский – слаще! Не дождешься… И все же из экспедиции полагается везти результат, иначе как-то не свистится.

Путь от аэропорта до центра града на Неве не столь уж и далек, но времени на тягостные раздумья хватило с лихвой. Основная мысль была посвящена высшей справедливости распределения, в данном случае – трудовых обязанностей. Вот он, Борис, услыхав от репортера: грядет могучий материал, способный привлечь миллион читателей, тут же выдал бы требуемый аванс… А на выходе – ноль.

Взыскать  уже истраченные денежки с провинившегося неудачника не выйдет, пришлось бы списать. А Гриша, мудрый скупердяй, никогда вперед ни копейки не даст, и правильно. Поэтому волею судеб он, Борька, как и прочие трудяги пера, носится, ходит-бегает, ездит-ползает, роет-копает… Потом – пишет, оформляет, украшает, пудрит и подает готовый материал ему, первому после Бога. Главному редактору.

А Григорий, сам неплохой, в общем, репортер, тут же начинает резать, портить, снимать пену и раскраску. Но, как ни странно, на выходе проявляется во всей прелести та самая драгоценная жемчужинка, ради которой трое суток шагалось, не спалось и так далее - пресловутые несколько строчек в газете…

Бездумно катя по кольцевой, Боря не заметил, как оказался на Острове. Оказывается, своеобразный автопилот вел его к аэродрому… зачем?.. не иначе, узнать – вдруг да всплыл хотя бы один из пропавших парашютов. Машина, подобно дряхлому Росинанту, устало вздохнула и заглохла на повороте к крепости. Путник удосужился оглядеть приборы… так и есть. Бак сухой, приехали. Вслух «возблагодарив» свое вечное авторазгильдяйство, журналист извлек из багажника такую же сухую дежурную канистру и отправился к заправке.

Водители редких машин проносились мимо, упорно не замечая поднятой с виноватым видом емкости. Можно было попросить о помощи родную полицию, но не хотелось по пустякам отрывать доблестных стражей порядка от опасно-трудной службы, проще прошагать несколько километров, подышать ароматами близкого залива вперемешку с пылью и асфальтом. До ночи далеко, спешить некуда.
   
Пешая прогулка обычно полезна для мозговой активности. О чем там говорил заместитель покойного прыгуна? Ценное воспоминание заставило руку дрогнуть, и часть бензина вместо бака оказалось в пыли обочины. Итак, у его сторожа, по совместительству бывшего моряка, ныне бомжа по прозвищу «Белый», аккурат тогда объявился гость с приметными зубами. Миша-участковый, организовавший поиск, утверждал – тот самый Коля-Блесна может оказаться полезным. Где-то тут был его шалашик… 
 
В сгущающихся сумерках Боре ни за что бы не найти нужную тропку, но, судя по доносящемуся из кустов дымку с аппетитным печено-картофельным запахом, на сей раз искомый экземпляр никуда не сошел.

Непрошеного вечернего визитера ждал сюрприз: у весело потрескивающего  костерка виднелась не одна фигура, а целых две. А шалаша - не было! На его месте стояла палатка. С виду вполне обычная, она тем не менее сразу бросилась в глаза, ибо отличалась изумительным, прямо-таки светящимся в полумраке ярко-желтым цветом…
   
– Добрейший вечерок честной компании! – вежливо поздоровался Боря.   
– Здорово, коли не шутишь, – сдержанно ответил мужчина, отразив свет костра золотистым содержимым ротовой полости.   
– Здравствуйте вам, – присоединилась сидящая с ним рядом женщина, одетая в телогрейку, где вполне могла поместиться еще одна такая же.   
– А скажи мне, друг Блесна…, – решив не церемониться, сразу попытался Боря взять быка за рога.   
– Кому друг, а кому по шее вдруг… – обладатель приметного прикуса явно был настроен не совсем доброжелательно, – Лезешь тут, обзываешься… У меня, может, фамилия совсем другая?   
–  Так и быть, Николай, можно и по-другому. Давай прямо сейчас пригласим тебя, вот ее и Белого для компании к моему дружку, капитану Стеклову. И он спросит, зачем ты в Ижору тягался… Пошли?   
– Э-э, ты че? Сразу к капитану… Ну, ходил я туда, было дело…   
– А палаточку из чего соорудил?   
– Это не он, – вскочив на ноги, вступила в перепалку  дама, – Это я сшила. Вот этими руками… Нельзя? Мы ничего не украли!   
– Эх, бабы… – зубастый с размаху хлопнул телогрейку пониже спины, – Ну кто тебя просит лезть! 
 
Такой удачи репортер не ожидал. По-свойски подошел, пощупал ткань, оценил качество швов. Вот и проверим, насколько лесть эффективнее угроз…
   
– Да вы, мадам, настоящий мастер! Руками? Неужели без машинки?   
– Да, простой иголкой, – расцвела умелица, – Правда, хорошо вышло? А как трудно было выкроить!
   
Блесна, почуявший неизбежность разоблачения, сел и взялся за голову. А репортер почуял явственный запах жареного.
   
– Почему трудно? Парашюта вроде вполне должно хватить?   
– Да ведь он-то весь слипшийся был!   
– Как слипшийся? Грязью?   
– Нет, Саша сказал – клеем каким-то цианистым…   
– Цианоакрилатом? Суперклеем?!   
– Ну да…   
– Коля, теперь ты. Где взял? Правду говори!   
– Ага. А ты палаточку заберешь… Типа вещдока?   
– Я не следователь. Мне твой райский шалаш ни к чему.   
– А кто? Откуда все знаешь? Участковый у тебя в корешах…   
– Пресса, брат, знает побольше всех ментов. Я спецкор. Давай, колись. Если купол был склеенный – значит, сам прыгун его не отрезал. Получается – ты. Уже на земле. Мертвому все равно… Так?   
– Ну, так…   


Ну, вот пока и все. Считай месяц поисков – и толком ни шиша. Нет, написать, конечно, можно, может получиться даже некая интрига с экскурсом в прошлое. А зацепиться больше не за что.
   
Портрет Блесны с его портнихой на фоне желтой палатки будет смотреться о-очень живописно. И подпись: «Роковое полотнище в новом амплуа». Гриша не напечатает, а словесную оценку даст. Типа, и на старушку бывает понюшка. И нос сморщит, как над клозетной кучей…
   
Возразить главному нечем. И дать по большому счету нечего. Давай посчитаем. Трупов – пять, все – молодые мужики. Впечатляет. Примерно за год. Уже хуже. Все в разных городах. Тоже не слишком… В далекой юности были связаны чем-то сомнительным. Ну и что? А ничего. Официально все они – самоубийцы, начиная с шестой, вернее, исторически первой – девчонки два десятка лет назад.
   
Все, кроме одного - в компанию камикадзе затесалась жертва зубной боли, точнее, аллергии на зубное обезболивающее. Реально – ни одного свидетеля. Склеенный парашют? Ну-ну… Кто его видел? Три бомжа… Клей давно сгорел в печке. Да, есть еще киевская «амазонка-завоевательница», спящая красавица. Сама говорит – ни черта не помнит, а увидела во сне… Класс! Да, давненько не видал такой непрухи…   
Напоследок посоветовав островным жителям для неузнаваемости измазать верх палатки болотной тиной и помалкивать, Боря вернулся на дорогу, сел за руль, завел мотор. А если?.. Вот балда! А как же первое правило, в данном случае забытое напрочь? Женщину-то я и не поискал! Он развернулся и, не заезжая ни домой, ни в редакцию, отправился прямиком в новгородский городской архив.
 
сентябрь 2016, Новгородская область
   
Объезжая окрестности древнего некогда Великого Новгорода, Борис для успокоения нервов непрерывно изобретал афоризмы. «Скорей найдешь иглу в стогу, чем девицу на лугу…» Каково? «Не станем деву задирать, нам ее бы повидать…» И еще пяток тому подобных перлов, равно бездарных и бесполезных.
   
Как разыскать обыкновенного, живого человека, и не помышляющего ни от кого прятаться? Вот работают менты, ищут и находят – спрятавшихся, тех, кто виноват. А кто не виноват? Найдем, найдем… С покойниками все намного проще – готовые списки, реестры, кладбищенские камни-плиты, наконец. Могилы всегда подписаны более-менее разборчиво, даже братские, елки-палки! Мертвецы, в отличие от живых, неподвижны – не только физически, но и мнестически. Они запечатлены в учетных книгах, надгробных надписях, эпитафиях.
   
Поймав себя на тавтологии, он очередной раз проглотил дорожную пыль. Приехали. Бурьяново. Красивое название… То? Или опять не то? Улица Ленина окончилась, а перекрестка все не было… А Феликс? Где же он, непременный спутник?! Ага, вот – два домика. На первом – гордая табличка «ул. Ф. Дзержинского». Улица… Еще бы проспектом обозвали! Откуда след чекиста в здешней деревеньке? Бог весть… Может, и захаживал когда.

Лицо увязанной платком по-старушечьи крест-накрест пожилой женщины ничем не напоминало фото на выпускной фотографии «политехникума». Лишь присмотревшись, Борис не без труда узнал в ней Людмилу Демидову. Непросто в неполных сорок выглядеть на все шестьдесят, но, если постараться…
   
– Оресова? А почему я обязана о ней помнить? И вам говорить?.. Напишете потом какую-нибудь ерунду…   
– Не Оресова, а Арестова, Дина Арестова. Без вашего разрешения не напишу ни строчки, честное слово.   
– Толку мне с вашего слова… – процитировала невзрачная новгородка дородную киевлянку, – Да, я жила с ней в одной комнате. Да, она утопилась. А я при чем?   
– Вы были последней, кто ее видел.   
– Почему это – последней? Последним всех видит Бог. Он, когда надо, посылает ангела, чтоб охранить, уберечь. А если его не слушают – их вина.   
– Бросьте, Людмила. Или как вас тогда звали – Миледи.
   
Вздрогнув, как от удара, бывшая Демидова оглянулась по сторонам, перекрестилась.   
– Откуда вы?.. этого никто…   
– Мне известно многое. И о вашей учебе, и о друзьях-«мушкетерах», – журналист решил брать нахрапом, – А они все умерли. Их нет, понимаете? В милиции считают – покончили с собой. И единственный человек, который может пролить свет на причину их гибели – это вы!   
– С какой стати на их гибель надо проливать свет? Если человек сам лишает себя жизни, он недостоин даже похорон по-человечески. Такого всегда закапывали, как собаку, – она опять перекрестилась, – За оградой погоста. Даже имени на могиле не писали.   
– Почему вы сразу верите в самоубийство? А если нет? Если их кто-то убил? Как Вы сказали, лишил жизни, но не себя, а другого человека. Разве бог будет против, если мы поможем найти виновников смерти?   
– Я знаю. Знаю, и все. Они просто не смогли больше нести на себе это бремя. Душа есть у каждого, как бы глубоко до поры ни пряталась. Рано или поздно тяжесть свершенного раздавит скорлупу лжи, и она вылезет, - Людмила словно твердила вызубренный урок, - Душе станет невмоготу, она попросится - на небо или в чистилище. Наверх с таким грузом не дотянуться. Тогда дьявол не упустит своего, поймает, стянет к себе. Самый тяжкий грех – самоубийство.
   
Борис слушал, сомневаясь, наяву ли это. В наши времена, когда у большинства людей, по крайней мере, моложе семи десятков лет, полным-полно знаний... Когда для веры почти не осталось места и преобладает влияние единого храма – интернета. Чтобы вот так наглядно вылезло бесформенное нагромождение дремучих суеверий, прикрываемых божьим именем…  А проповедь продолжалась.
 
– Единственный, кто проливает свет – это Бог. И все в его руке. Мне надо идти.   
– Постойте. Буквально несколько минут. Я понимаю, есть неприятные воспоминания. Но припомнить, рассказать – значит облегчить душу, разве нет? Расскажите мне, пожалуйста.   
– А вы кто, Бог?   
– Я не бог. И не священник. Но, в сущности, бог ведь – в людях? И если вы откроетесь людям, до Бога тоже все дойдет. Вы только начните, дальше – легче, поверьте.   
– Может, и так. А только вам ничего не скажу. От Бога мне скрывать нечего. Я за свои грехи отвечу сама.   
– И все же, расскажите. Я уверен, Вам много известно.   
– А я не уверена. Это никому знать не надо. Умерли они – значит, Богу так угодно. Есть там чья-то вина, нет ли – не нам судить. Бог все видит.   
– Если вина есть, надо это открыть… Помочь найти, наказать виновных.   
– Кого надо – Бог накажет. Меня он уже наказал. Поэтому ничего не скажу.   
– Ладно, ни о ком конкретно не говорите. А о самой школе… колледже? Это – можно?   
– Что помню – расскажу. Только не записывайте ничего.
 
Она показала ему на обшарпанный табурет у стола, покрытого выцветшей скатертью, сама осталась стоять.
   
– В той школе все было гнилое. Они радовались – учат хорошо, кормежка, жилье. А по вечерам, ночами власть была у «мушкетеров», они всеми командовали, могли в любую комнату зайти. Заставляли пить вино, петь, придуриваться. Учителя как бы не видели всех этих гадостей.
   
Слушатель принял единственно правильное решение. Ни словом, ни звуком не нарушая течение мысли и речи, подался к ней, лишь иногда согласно кивая, с виду полный сочувствия и сопереживания. Ловушка сработала, слово за слово – потекло…
   
– У них за главного был директорский сынок, ему все сходило. А я… А мне  свет стал не мил. Красивый, высокий, голубоглазый… Я к ним пришла, говорю: вы – мушкетеры, а я у вас буду – миледи. Он посмотрел вот так, – Людмила прищурилась, глянула искоса-свысока, – Посмеялся. Пойдем, миледи. Тогда я и стала… женщиной. И с тех пор за ним – как собачка.  «Балы» устраивали. Выбирали девчонок посмазливее. Назначали «королеву», а мне надо было ее уговорить. Я и уговаривала. Если надо, платье свое одалживала. Это же бал, понимаете? Обязательно длинное, широкое платье – оно в танце красиво так развевается. Только они с ними не танцевали. Делали «луковку». Знаете, что это такое?   
– Что-то горькое… злое? Доводили до слез?   
– Не притворяйтесь. Все пацаны знают. Подол на голову, руки там завязать…    А меня выставляли, им свидетели были не нужны. Я, дура, однажды не ушла, умудрилась в щелочку посмотреть. Как раз когда с ней…  Теперь думаю – это и было мне Господнее испытание. А я не выдержала….   
– Почему испытание? Вы считаете себя наказанной за это?   
– А как иначе? Смолчала, не подняла шум, не помешала… Славик же мой родился вполне нормальным, хорошим мальчиком. Я после лежу в палате, думаю: вот счастье, вырастет – скажу: будь всегда добрым, умным, не обижай никого…
   
Наутро новорожденного принесли для первого кормления. Молоденькая мама была преисполнена чудного, неизведанного счастья. А когда санитарка откинула пеленку и ей предстало безобразное, раздутое, страшное чудище с выпученными глазами и чмокающим ртом, она громко, дико закричала.
   
– Доктора, врачи эти, акушеры… не просекли. Перед родами делали УЗИ, было заключение о возможности такого вот… развития. А никто и не посмотрел. Оказывается, это бывает… раньше вообще не лечили, а сейчас – запросто, ну, для нейрохирургов. Там, в голове, какая-то жидкость не перетекает. За сутки все стало необратимым, головку раздуло. А мозги раздавило. И мой Славик – живой труп.

По щекам рассказчицы потекли слезы, но она не попыталась их вытереть и только тихонько шмыгала носом.
 
- Он красивый, потом сделали операцию, все нормально перетекает, но мозговой коры уже нет и не будет никогда. Ему шестнадцать, а он говорит только «ма». Второго «ма» не получается. Не ходит. И не пойдет. Когда на коляску посажу, покатаю – радуется. Хороший, добрый. Он сейчас в приюте, при Варлааме, наш отец-настоятель помог. И я там почитай каждый день, помогаю. После поста совсем пойду. Вы – первый и последний. Больше никому ничего не расскажу.   
– Славик… – от внезапного озарения у него перехватило дух, – Ваш сын – ребенок Тревиля?.. Тришина? Дмитрия?   
– Ну да, от кого же еще. Приехал, после своего Лондона… Я сама к нему пришла. Погуляли по Летнему, по набережным, зашли в «Пушкаря». Выпили немного. Как стало темнеть, повел назад, в сад. И там, на полянке… Я говорю – ты что, люди же кругом! А он – да кому ты нужна! В общем, чуть не силой. А потом молча оделся и ушел. И все.  Я звонила, а он ни разу даже к телефону не подошел. Родители трубку снимут, я спрашиваю, в ответ – «его нет». Однажды мне показалось… Когда уже знала о беременности… показалось, он у телефона. Молчал, но по дыханию... Я расплакалась, заорала – у меня в животе ребенок твой, сволочь! Короткие гудки.   
– Тогда вы и уехали сюда, в Новгород?   
– Я здесь всегда жила, родилась и выросла. В Питере только училась.   
– А фамилию когда изменили?   
– Вот именно тогда. За мной же бегали тут вовсю. И я, как поняла: с ним не светит, быстренько выскочила за Алешку. Все ему рассказала… почти. Он сказал – будешь моя, ничего не знаю и знать не хочу. И ребенок – мой.   
– Муж все-таки оставил вас? Ушел? Из-за болезни ребенка?   
– Я сама ушла. Открестилась от него, фактически прогнала. Это не болезнь – Божья кара. Мне за мои грехи, а ему – через меня всю жизнь страдать?! Пила здорово. Неделями ползала, как свинья дохлая. Только когда Славику десять исполнилось, мимо храма проходила, и осенило меня. Снизошло просветление. Месяц вот еще в послушницах осталось, и приму наконец постриг. А теперь все, уходите.   
– Еще минуту, пожалуйста! Скажите, может быть, у вас осталась какая-нибудь фотография… Ее, Дины.   
– Да будь она проклята! Ох, прости, Господи, – послушница отвернулась к иконе в углу, несколько минут беззвучно шевелила губами, – Ладно, раз вы здесь, значит, Ему так угодно. Поищу.
   
Искать пришлось ему - она просто вывалила на стол груду старых снимков, и он четверть часа копался, выбирая среди разновременных фото те, где были лица девушек. Показал ей. На шестом задержала взгляд, ткнула пальцем.
   
– Вот. Тут мы вчетвером стоим, ржем над чем-то. Она со мной, посередине, черная.   
– Можно взять? На время, я отсканирую и через полчаса верну.   
– Забирайте насовсем. Мне они без надобности.   
– Спасибо.   
– Не поминай имени Господа всуе…   
– Простите, не понял?   
– Вы сказали – Спаси Бог. Так говорить не следует, это неверное слово, суетное.   
– Тогда – премного благодарен. Так нормально?   
– Все, прощайте! Мне надо в храм.   
– Ну, бог Вам помощник и судья. Наверное, это он нас за благо вознаграждать не спешит, а за грехи карает, – пробормотал Борис, едва сдержавшись, чтоб не ляпнуть: «Зато твой выбл...док, он-то уж точно никого не изнасилует!»
   
Уже от двери корреспондент обернулся.   
– Людмила, Вы сказали – те… герои… Балов этих так называемых – было несколько? Может, вы помните фамилии других?   
– Кого – других?   
– Тех девочек, смазливых… Кому довелось тоже это пережить?   
– Не сильно они и переживали, между нами. Недаром говорится: «одной девке слезы, другой просто смех». Топиться-вешаться не спешили…   
– И все же… – неожиданный цинизм ярой богомолицы слегка покоробил, – Вспомните?   
– Троих помню. Тех, кого при мне… приглашали. Надька Самохвалова, Терехова Ольга. Софа еще, Соня Рицан. Их фотографий нет, я с ними особо не общалась. Выпускные альбомы разыщите, если надо. Теперь все?   
– Все. До свидания.   
– Прощайте,  – Людмила сгребла фотографии, снова взглянула на верхнюю, – Постойте! Сонька – она же здесь, справа. Вот, боком стоит.


Глава двадцать третья
 
сентябрь 2016, Санкт-Петербург, Смоленск
   
На этот раз в центральном архиве Бориса приняли как родного. Видимо, у здешних работников профессионально хорошая память на лица, и две дамы в сером с неожиданным энтузиазмом взялись ему помогать. В результате обошлось без пыли и длительных поисков, следы всех трех выпускниц бывшего «Гарварда» нашлись на раз. И выпускные снимки. Увы, легкое начало далеко не всегда означает столь же безоблачное продолжение. «Королевы» в юную пору проживали кто где, но вполне в пределах доступности – Надя в Петрозаводске, Оля – в Смоленске, Соня – в белорусском Полоцке. А время все изменило.
   
Женские судьбы переменчивы. Адресные базы всесильной Сети ничего не дали, кроме твердой уверенности: все вроде бы живы, и одна из двух оставшихся на своей фамилии укатила. Куда? За недалекое море, в Землю обетованную?.. близок локоть, да не укусишь. Увы, неукусимое оказалось еще дальше – за океаном, в Америке. Фамилия Софьи на момент отъезда в дефолтном девяносто восьмом оставалась прежней, а сейчас? Поди угадай. 
 
Оттуда получить какие-либо сведения не представлялось возможным. Не дадут. Тамошние спецслужбы не поощряют праздный интерес к своим соотечественникам, пытаться раздобыть разрешение – себе дороже. Придется ограничиться местными. Борис, скрепя сердце и скрипя зубами, отправился к главному.
   
– Ты, полагаю, числишь себя в бессрочном отпуске? – Григорий великодушно предложил сесть, угостил сигаретой, – А мы, стало быть, обязаны твою долю черствого газетного хлеба сами жрать?   
– Гриша, прости лоботряса! Позарез надо еще отлучиться. Отбатрачу, гадом буду!   
– Ладно, не зарекайся. Денег будешь просить?   
– Все равно ж не дашь…   
– Не дам. Но есть вариант. Вот, – редактор пододвинул прозрачную папочку с парой листков и фотографий, – Глянь.   
– Ага… Работенка плевая, на недельку всего…   
– Тебе, по-моему, хватит вечера. Тут один банк…   
– Который лопнул?   
– Видишь, ты уже ухватил самую суть. Лопнул как-то больно тихо, ни рубля не осталось. Копни. Получится – двойная ставка. А?   
– Давай…   
– Приступай. А потом – кати хоть во Владик.
   
Главный редактор и не подозревал, насколько провидческой окажется его напутственная фраза. С якобы лопнувшим, а на самом деле хитро прикарманенным банком Боря действительно разобрался быстро. Вечер не вечер, но в двое суток уложился.

   
Кто в детстве не пускал мыльные пузыри? И не ощущал мельчайших брызг на руках и лице, когда радужный шарик лопнет поблизости? В природе любой лопающийся, разлетающийся вдребезги объект оставляет подобные микрочастицы, капельки от своей оболочки и содержимого.

Но бывают  парадоксальные исключения, и в первую очередь это касается финансовых структур, особенно банков. Те спадаются как бы внутрь, без шума и пыли, подобно космическим черным дырам: сегодня был, светил огнями, привлекал перспективой неслыханных процентов по вкладам, а завтра… Темные окна, наглухо запертые двери, разбитая кем-то из обманутых клиентов вывеска. Скромное объявление «закрыто». А в газетах и на информационном стенде ближайшего отделения полиции – портреты в профиль и анфас с пометкой «разыскивается».
   
Находят далеко не всех. Абсолютное большинство некогда благополучных финансистов успешно переживают и свои банки, и дальнейшие жизненные неурядицы. Как правило, они всю оставшуюся жизнь лечатся от стресса где-нибудь в теплых краях. От сих недугов, как известно, лучше всего помогают морской воздух, инсоляция, равномерная качка стофутовой яхты. Неплохи также умеренная физическая активность в виде гольфа и верховой езды наряду со сбалансированной диетой.

Главное – успеть. Успеть набить карман, чемодан, саквояж успевают все. А вот убежать достаточно далеко и быстро – как повезет. Очередного беглеца подвела память - не его собственная, с ней все было в порядке. Подвела несчастного практически абсолютная зрительная память «кошмарного» спецкора. Незадолго до злосчастного парашютного прыжка на Острове Борис фотографировал в порту некоторые причалы и кораблики, имевшие отношение к проникновению в отчизну неких психотропных веществ. Ему тогда удалась приличная резонансная статья.
   
Еще в кабинете главного журналист зацепился глазом за нечто знакомое на одном из предложенных к разработке фотоизображений. Оказалось – лицо бывшего банкира имеется и на портовом снимке, там красавец мужчина беседовал о чем-то с таким же веселым собеседником на палубе яхты под вполне подходящим названием «Золотая рыбка».
   
Дальше все пошло кому как. Вертолетчикам – как обычно: взлетели, отыскали на неширокой финско-заливной акватории потребное суденышко, навели пограничный катер. Полиции – приятно: сами ни хрена не делали, а премии огребли. Газете – читательский успех, Грише – скромная похвала общественности. А репортеру – обещанный гонорар, восхищение коллег и нехорошие пожелания от субъекта, поневоле ставшего героем публикации. Самому субъекту – как решит суд…   


Два дня спустя в три часа пополудни Боря мчался по федеральной трассе, приближаясь к первой из намеченных целей – западному российскому форпосту, Смоленску. На его могучих крепостных стенах получал по зубам не один агрессор. По ним, зубам  – всегда неприятно. Да что зубы - и обычный щелчок в нос вместо ожидаемого успеха тоже бывает весьма болезнен. Именно это ощущение оказалось для досужего репортера самым запоминающимся.
   
Дверь открылась, едва оторвал палец от кнопки звонка, будто его ждали. На пороге стояла невысокая полная женщина с веснушчатым круглым лицом и шапкой курчавых каштановых волос.
   
– Здравствуйте! Это я Вам звонил. Специальный корреспондент Шацкий, из петербургской газеты...   
– Здравствуйте… Чем могу быть полезна?   
– Вы – Ольга Терехова? Точнее, такая фамилия была у Вас в девяносто пятом?   
– Да, это я. Фамилия какая была, такая и осталась, у нас это не редкость. А что? – в круглых глазах за круглыми очками читалось неподдельное изумление.
   
Сам журналист был удивлен не меньше. Неужели память на этот раз подкачала? Судя по давней фотографии, ожидал увидеть светловолосую голубоглазую красавицу, а никак не рыжую коротышку.
   
– У вас – это у кого? В роду?   
– Скорее в сословии. У врачей. Меняешь фамилию – тут же заморочки с дипломом, печатью… Осталась на своей. Муж не против.   
– А Вы…   
– Да, я врач. Стоматолог. Окончила наш мединститут. И, кстати, в вашей Северной Пальмире сроду не бывала. Откуда там про меня узнали?   
– Простите, давайте по порядку…   
– Нет, давайте пройдем в дом, а там и поговорим. Я чувствую, тут надо разобраться. На крыльце – как-то не по-русски… 
 
Крыльца на седьмом этаже Боря не видел, но пройти в квартиру не отказался. Его угостили чаем, домашней выпечкой.
   
– Вот теперь давайте по порядку.   
– Ага. Спасибо, очень вкусно. Сами печете?   
– Ну, а кто же еще? Мужчины мои, слава богу, в этом отношении традиционалисты. Больше насчет поесть. Так какое у вас ко мне дело?   
– Я подозреваю, вышла обычная ошибка. Итак: Вы – Терехова Ольга Маратовна?   
– Ха-ха-ха! Вот в чем дело! Федот, да не тот… Я Терехова, Ольга. Только не Маратовна, а Марковна. Вы, не иначе, по телефону спрашивали? Не письменно?   
– Да, именно так. Извините, Бога ради! Тогда я пошел?   
– Не за что Вам извиняться. Не спешите. Угощайтесь, а потом я свяжусь с одной хорошей знакомой, пациенткой. Из ЗАГСа. Уверена, она поможет найти мою бывшую однофамилицу.   
– И тезку, и ровесницу.   
– Да. Надо же! Такое совпадение, прямо не верится...
   
Она оказалась права. Для опытной служащей храма подушного учета не составило труда разузнать: искомая особа давным-давно уехала. В неблизкий свет, в сердце Сибири, Красноярск. И не одна, а с двухлетним сыном. Терехову Алексею Олеговичу в этом году должно исполниться двадцать.
   
Волка ноги кормят. Волка, но никак не репортера! У человека думающего для этого есть голова… Ног Борис никогда не жалел, голову ругал на чем свет стоит, а вот машину было жалко. По пустой прихоти отмахать пять часов туда-обратно – никакой железяке не позавидуешь. «Ну, ничего, вот приедем, отдохнешь, – мысленно утешал «Гольфика» Боря, – Крыльев у тебя все равно нету, а без них мне туда не добраться…»
   
С Петрозаводском повезло намного больше. Не мудрствуя, репортер нагло воспользовался именем газеты и влез в базу местной администрации.    Оказалось, Надежда уже не Самохвалова, а Куприянова. И созерцает водную гладь не Онежского чудо-озера и даже не Невы с крейсером «Аврора», а Баренцева моря. С ледоколом «Ленин» на вечной музейной стоянке в порту. Учитывая относительную близость северного маршрута, Борис решил начать от противного. В смысле далекого. Сибирского.
 
сентябрь 2016, Красноярск 
 
Нахальство – второе счастье. А для журналиста порой единственное. Не выходя из уютного гостиничного номера в центре «сибирской столицы», Борис в течение часа узнал все необходимое. Оставалось договориться о встрече, а с этим могли возникнуть некоторые трудности. Бывшая смолянка и воспитанница петербургского колледжа оказалась в городе и крае далеко не последним человеком - женой местного деятеля серьезного масштаба.
   
Таковых принято именовать нуворишами. Или олигархами. Она, стало быть, нуворишиха? Или олигархиня? Немаленький город, да и весь край на добрую четверть принадлежал семейству Просольцевых. Куда ни глянь, наткнешься на знакомое наречие. «ПросТО лес», «ПросТО мебель», «ПросТО банк», даже «ПросТО золото». Аббревиатура элементарная: первая часть – понятно, от фамилии. Вторая оказалась составленной из имен – Тимур и Ольга.
   
На сайте холдинга нашлись и семейные фото: красивая голубоглазая блондинка и плотный, заметно ниже ее ростом, носатый лысоватый брюнет. Две очаровательные девчушки, одна беленькая, другая – черненькая. Особняком – светловолосый юноша, показавшийся журналисту смутно знакомым.
   
Едва трубка после очередного справочного звонка легла на рычаг, как аппарат затрещал снова. Его хотят видеть, машина внизу. Ну и ну…
   
По-деловому строго одетая женщина, сидящая за столом посередине огромного кабинета с окном во всю стену, откуда открывался вид на пол-Сибири, с приветливой улыбкой поднялась навстречу.
   
– Здравствуйте, Борис. Рада видеть в нашем захолустье звезду центральной прессы.   
– Здравствуйте, Ольга Маратовна! Я рад не меньше. Не знаю, правда, чем обязан столь скорому приему… С доставкой.   
– Ой-ой-ой… Да вы там, на Неве, всерьез считаете нас, кто восточнее Ладоги, полными лапотниками? Прилетели на моем самолете, поселились в моем отеле…   
– Что, и самолет ваш? – Борис невольно глянул на свои ноги, чтобы убедиться – он пока не в лаптях, – Серьезно?.. И аэропорт? Отель – по вывеске «Енисей», больше ничего. Билет мне вроде бы «Аэрофлот» продавал…   
– Аэропорт… Ну, не целиком… Хотя доля в перевозках у нас есть, довольно приличная. А отель… Неужто не разглядели в самом низу проспектика, мелким шрифтом: «ПросТО жилье»?   
– Надо полагать, и местные средства массовой информации…   
– Разумеется. К сожалению, по части популярности до столичных им пока далеко.   
– Пока – звучит обнадеживающе. А подслушивать телефонные разговоры все же как-то... И следить за постояльцами… Или здешние правоохранители тоже «упростились»?   
– Бог с Вами! Никто не следил и не подслушивал. Однако посудите сами: приезжий газетный репортер ни с то ни с сего начинает в открытую наводить обо мне справки. В моих же вотчинах… Я все-таки женщина, мне стало любопытно – какой такой залеточка мой характер вызнает? Давайте уж, спрашивайте. Полчаса у меня есть.   
– Скажите, Ольга…   
– Да-да, давайте без отчества. Сэкономим время.   
– О’кей. Вы когда-то учились в Санкт-Петербургском колледже…   
– Да. Три года. Вас занимают все бывшие студенты или только я?   
– В настоящий момент – только Вы.   
– Откуда такой интерес? Ваше издание, судя по названию, несколько специфично… Газету интригует моя карьера?   
– Да, отчасти. Читатели любознательны. Истории, подобные вашей… Золушка и принц…   
– Ничего сказочного в нашем знакомстве не было. Будущий муж учился в Москве, приехал на экскурсию в мой город. Случайно встретились, познакомились… Я тогда подрабатывала гидом, вот и все чудеса.   
– А как Вас приняла его родня?   
– На удивление душевно.   
– Их не смутило, что у Вас уже был ребенок?   
– Нет, нисколько. Тимур оказался настоящим мужчиной. В жены меня выбрал он, а не родня. И не разочаровался. Мы – счастливая семья. Сомневаетесь?   
– Ни в коем случае. Но я хотел бы спросить не об этом.   
– О бизнесе? Пожалуйста: я полноправный партнер мужа во всех делах. Половина активов принадлежит мне. По-моему, справляюсь. Кстати, начинать было совсем непросто, извините за двусмысленность.   
– Почему? Ведь Тимур Тимурович – единственный наследник вполне обеспеченного рода?   
– Семейный бизнес свекра как раз тогда пошел под уклон. Мы начинали с нуля. Я далеко не всегда одевалась вот так, – она непринужденно указала на свой наряд, – Довелось носить и ватник, и косуху.   
– То есть принимать участие в разборках?   
– «Спина к спине у мачты?» Ну, не так серьезно. Нам удавалось избегать, как бы поделикатнее… крайних мер. Прорвались, выплыли.   
– Стрелять не умеете?   
– На спор? Пойдемте в тир.   
– А я не умею. Разве что сигаретку…   
– Угощайтесь.   
– Спасибо, – Борис с удовольствием закурил, ловя себя на мысли – не может, не получается у него перейти к больной для собеседницы теме.
   
Она неожиданно сама пришла на помощь.   
– Выкладывайте. Вы ведь прилетели за пять тысяч верст не о бухгалтерии беседовать?   
– Нет, мне хочется узнать о более далеком прошлом. Можно?   
– Попробуйте.   
– Тот колледж, так называемый «Гарвард»…   
– Мне казалось, его давно не существует.   
– Да, Вы правы. Так вот, пятеро его выпускников, одного с Вами курса…
   
По опыту Борис знал: задавая вопросы, журналист почти всегда способен предвидеть ответ. Руки собеседницы застыли на столе, глаза потемнели. Ничего он здесь не услышит. А вдруг?
   
– Практически никого не помню.   
–Я назову фамилии: Гасенко, Портнов, Ферапонтов, Мисенок… Тришин.
   
Сибирская владычица поднялась, подошла к окну, постояла, глядя вдаль. Вернулась, села. Взяла сигарету, помяла в пальцах, положила в пепельницу.   
– Нет, о них ничего не могу сказать.   
– Они еще называли себя «мушкетерами»… Устраивали некие балы…   
– Не усложняйте. Я в подобных развлечениях не участвовала.   
– Дело в том, что все они мертвы. Их…   
– Вот как? По возрасту рановато… Но ведь бывает всякое, не так ли?   
– Я подозреваю…   
– Вы – следователь?   
– Нет, но… Мне кажется…   
– Креститься не пробовали?   
– Я собираю материал для статьи…   
– Собирают ягоды. Грибы. Черемшу, орехи в тайге. Вы, вероятно, пишете?   
– Нет, именно собираю. По-моему, Вы можете иметь отношение…   
– С какой стати?   
– Но ведь тогда, в девяносто пятом…   
– Ох, боюсь, не вспомню.   
– Вы были в числе девушек, подвергшихся…   
– Стоп. Я, находясь в здравом уме и трезвой памяти, заявляю… можете записать дословно. Итак: ни к чему, происходившему в том учебном заведении и не касавшемуся непосредственно учебы, я никакого отношения не имею. Это все.   
– Но…   
– Никаких «но».   
– Ваш сын…   
– О, молодой человек, вас, похоже, не слишком хорошо воспитали. Или учили на вашем журфаке. Понятие «личное» – не забыли? 
 
В эту секунду Борис понял, почему ему показался знакомым оттенок голубизны глаз собеседницы. Такой он видел в музее, в оружейной палате. Именно так сверкал остро отточенный булат - закаленные кованые клинки. Ими можно проткнуть любую кирасу, побриться, а при желании в несколько ударов перерубить трамвайный рельс.
   
– Я хотел спросить, его отчество…   
– Это есть в открытом доступе. Он – Алексей Тимурович Просольцев. Сейчас учится на третьем курсе Новосибирского университета.   
– Экономика?   
– Нет. Наш сын решил устремиться в цифровое будущее человечества. Физмат.   
– А год его рождения…   
– Отнимите двадцать от текущего.   
– Я побывал в Смоленске. Он при регистрации получил отчество…   
– Олегович. Я помню.   
– Я должен спросить… Мальчик внешне походит на…   
– Хватит. Скажите, вам нравится работать в вашей газете?   
– Да, конечно. Но какое отношение имеет моя…   
– Самое прямое. Газету вы называете «вашей», хотя вам она не принадлежит. Как и вашим коллегам-репортерам, всей вашей редакции вместе с главным… Григорием Ильичом, я не ошибаюсь?   
– Не ошибаетесь.   
– Вот. Я сейчас, не вставая с этого стула, в течение пяти минут могу все кардинально изменить, верите?   
– Хотите сказать, меня уволят?   
– Нет, зачем же. Я тут прикинула, – она бросила взгляд в раскрытый ежедневник, – Все ваше «кошмарное» хозяйство потянет максимум на треть загрузки одного лесовоза. А они у меня из Игарки в навигацию уходят через день.   
– Родные березки в Японию гоните? – попытался съязвить потенциальный безработный, – А как же дым отечества?   
– Тем слаще и приятней. Продолжу. На десятой минуте «Ночной кошмар» станет, скажем, «Рассветным гламуром». И писать вам, Боря, придется уже под псевдонимом не Позоров, а Лосьёнов… Устраивает?   
– То есть интервью закончено?   
– Скажите спасибо.   
– Ни слова не сказали, напугали до полусмерти, а я – «спасибо»?   
– Видите ли, я успела отговорить мужа принять вас лично…
   
Борис подобрал ноги, готовясь встать и расшаркаться.   
– Сын… Он у Вас один? – чтобы не завершать разговор полным отрицанием, поинтересовался приезжий.
   
Не замечая очевидной глупости вопроса, деловая женщина снова подошла к окну.   
– Трое. Девочки – одна в третьем, другая первоклашка. А у Вас?   
– Пока никого. Вот женюсь, тогда…   
– Не откладывайте. И еще. Постарайтесь уяснить: для меня не существует тех лет и тех людей. Вычеркнуты, понимаете?   
– Годы вычеркнуть несложно, а людей?   
– Не буквально. Из памяти. Не знаю и знать не хочу, куда они там подевались.   
– Они…   
– Нет, молчите. Не желаю слышать. Но, хотите верьте, хотите нет: я никого не убивала сама и никому не поручала. Удовлетворены?   
– Да. До свидания.   
– В аэропорт вас отвезут. Или в отель?   
– Спасибо, лучше прямо в Мурманск... После отеля – там мои вещички.   
– А почему не в град Петров?   
– Я же специальный… Захотелось вот на «Ленина» взглянуть.   
– Так мавзолей же – в Москве? Или его тайком от электората…   
– Я имею в виду ледокол. Он там теперь музеем.   
– Зайдете - привет передавайте, от Севморпути.   
– Обязательно… – и не только ему, подумал Борис, выходя за дверь.
   
Спускаясь по лестнице под бдительным оком плечистых парней, доставивших его из «Енисея» и, судя по всему, получивших задание проводить обратно, а после – к трапу самолета, репортер подпустил шпильку.   
– Ну, у вас и хозяйка, ребята!   
– Нам нравится.   
– Я и говорю – просто замечательная!   
– А у нас здесь все «ПросТО», – буркнул один из сопровождающих, открывая перед гостем заднюю дверцу.


сентябрь 2016, Красноярск-Санкт-Петербург 
 
Получать от ворот поворот – не самое приятное занятие. Это с одной стороны. С другой, убраться подобру-поздорову – далеко не худший вариант. Главное – поздорову. При своих интересах, ногах, руках и голове.
   
Приятно удивило расписание: ближайший и кратчайший по времени рейс из центра Сибири до Мурманска предполагает пересадку в родном городе. Удивительно, но факт: чтобы попасть в самый северный порт страны, сперва надо оказаться в едва не самом западном. 

Тщетно пытаясь скрутить из нижних конечностей подобие кукиша, Борис подумал: рановато упразднили инквизицию. Некуда применить новоизобретенные орудия пыток. «Ведьмин стул» в сочетании с «испанским сапожком» на фоне сегодняшнего стандартного самолетного сиденья показались бы вполне безобидными.
   
Между прочим, изобретатели всем известной школьной парты отлично владели древним знанием: чем неудобнее сидеть, тем лучше усваивается урок. Парадоксально, но истинно… Страдая в тесноте и узости просторного с виду лайнера, корреспондент постарался извлечь максимум пользы из минимума удобств. Короче говоря, подумать.
   
Она утверждает… Да мало ли чего она утверждает. Говорит, сообщает… Факты фактами, но у него – свое видение и своя оценка, и от фактов никуда не убежишь. Она была там, в злосчастном «Гарварде»? Была. Ее «приглашали»? Приглашали. И сын, двадцати лет от роду, удивительно похож на кого? Да на него, подлеца, того самого «Тревиля», будь он неладен. Хотя куда уж неладнее… Все перечисленное вместе имеет вполне определенное название: мотив. Не «ламца-дрица, гоп-ца-ца», а причина, побуждение к свершению конкретного деяния. Мести. Почему не сразу? Зачем было столько ждать? Элементарно, Ватсон! Спешка тут ни к чему. Надо собраться с силами, поднакопить деньжат, все хорошо подготовить, организовать, чтобы комар носа не подточил.

Наша Ольга заявляет, «в уме и памяти» - ни сном, ни духом…  Свежо предание… у нее есть главное – воля, силы и средства. Во-первых, она богата. По-настоящему, всерьез. Ее средств вполне достаточно для покупки средних размеров города со всей промышленностью, транспортом и газетами, отправки на орбиту небольшого спутника. А заткнуть рот любому прокурору, телевизору и радио – еще легче. Репортеру… «Рассветный гламур», надо же!
 
Хватило бы их, этих самых средств, на организацию серии несчастных случаев вместе с самоубийствами? Более чем. Но – сделала она это или нет? Личное участие исключается – все жертвы знали ее лично и могли вспомнить в самый неподходящий момент. Да и зачем ей самой куда-то ехать, толкать под поезд, прыгать с парашютом? Есть подготовленные, тренированные люди. Заплати – и все. Встает еще вопрос молчания исполнителей… Тоже преодолимо – у них своя этика. А уж воля… Этого качества его новой знакомой за глаза хватит на десяток мужиков.
   
Получается – нашел? Получается, так. А доказательства? Их как не было, так и нет. Кроме, того, один нюансик все-таки не укладывается: как быть с «героиней Моэма»? Дамочка-парашютистка, назвавшаяся Джулией Ламберт, англичанка или американка, в чисто отечественную схему не вписывается… А может, так и задумано? В расчете на чересчур умного то ли опера, то ли иного следопыта? Вот тебе, дружок, импортный следок… А импортный он лишь внешне.
 
Ищи, Джульбарс!.. Шарик, ату, фас, взять! Гав-гав-гав, побежали… Куда бежим, ребята? Гав-гав, все равно куда, лишь бы побыстрее! Куда она, якобы иностранная исследовательница сокровищ Эрмитажа, подевалась? Кстати, в Эрмитаже о ней и не слыхали…

Итого, на сей момент мы имеем вполне вероятного организатора годичной эстафеты с выбыванием. Успешно завершенной – выбыли все участники, до единого. Нет, до единой. Как раз ее, единую, никто не тронул. Почему? Она, «Миледи», непосредственного участия в тех «танцах» не принимала. А снабженческий аспект? Кто, как не она, вводил жертву в заблуждение, подталкивая к последней черте? И ее – не тронули. Или – пока не тронули? Вот задачка, елки-палки! Голову сломаешь…   


Пулково, как и положено осенью, принял неласково. Унылый дождь не прекращался ни на минуту, и Борис мигом продрог и промок до нитки. Никакой порт заодно с музейным ледоколом в такую погоду не привлекали, а предстояло еще пересаживаться, опять корчиться на эконом-сиденье… И тут запиликал мобильник.
   
– Здорово, жаба-путешественница! – бодро поприветствовал главный, – Добрался уже до своего Мурманска?   
– Никакой он не мой. Он общий, – шутить почему-то совсем не хотелось, – И почему это я жаба?   
– Видишь ли, Боря, я хоть тоже учился понемногу, но, видать, не доучился. Мужской род к «жабе» подобрать не могу.   
– Его просто нет. Даля почитай.   
– Почитать следует, отрок, земли родной святыни! Мать, отца… Короче, сдавай билет.   
– Умеешь ты, Гриша, завернуть подарочек! Какого?   
– Ты у нас законопослушный, да? Телефончик в полете выключаешь?   
– А как же! Он у меня там и не берет, вообще-то…   
– Ну вот. Тебе звонили, из Мурманска. Нет там твоей желанной.   
– Нет? Как это – нет? И почему желанной?   
– Всех желаннее на свете нам Надежда лишь одна… Просили сильно извиниться. Мадам Григорович, бывшая Самохвалова, она же Кучеренко, давным-давно вернулась в родную столицу автономно-независимой Карелии. Заезжай, покалякаем…
   
«Калякал», разумеется, главный, а журналисту пришлось выслушать не самые приятные выражения.  Гриша был непривычно категоричен: «Хочешь работать нормально – работай. Не хочешь – гоняйся дальше за своими синими птичками, но предварительно давай сюда заявление: прошу, мол, предоставить… и так далее. Ты у нас, конечно, звезда и все такое, а мы, лапти калужские, до небес не дотягиваем. Дружный коллектив спонсоров дал понять – куда-то ты уж слишком круто вляпался. Не обессудь. Крылья резать не буду, удостоверение остается при тебе, но газета мне дороже».
   
Так, понятно. Значит, все-таки она. Царица Сибири, бывшая «королева бала».
   
– А в Петрозаводск съездить можно?   
– Я ж говорил – хоть на Камчатку. Катись, глаза б мои тебя не видели…


Глава двадцать четвертая

сентябрь 2016, Петрозаводск
   
Трижды сменившая фамилию Надя отыскалась до смешного легко. Во втором по величине граде Петра швейных заведений оказалось немного, и лишь одно из них носило гордое имя «Надежда». Как и следовало ожидать, владела и заведовала сим предприятием именно искомая дама. Борис без излишних церемоний и предварительных звонков отправился по выданному службой справок адресу, на перекресток улиц двух вождей, вечных на постсоветском пространстве – Вовы Ульянова (Ленина) и Сережи Кострикова (Кирова).

По пути в кабинет директора Григорович Н.С. не встретилось ни охраны, ни вахты. Постучал и вошел. В кабинете, декором скорее напоминающем светелку рукодельницы-кружевницы, о чем-то оживленно щебетали три женщины в одинаковых синих фартуках.
   
– Разрешите?   
– Заходите, заходите, – отозвалась одна из швей, – Вы ко мне?   
– Если Вы – Надежда Прокофьевна, то к Вам.   
– Хотите сшить костюм? Для вашей фигуры есть отличные варианты. О цене не волнуйтесь, договоримся…   
– Нет, я не по поводу одежды.   
– Жаль. А по какому тогда?   
– Простите, можно с Вами поговорить, как бы это…   
– Наедине? – она посмотрела внимательнее, – Можно, конечно. Минутку подождите в коридоре, хорошо?
   
Собеседницы хозяйки «Надежды», выходя из начальственного кабинетика, откровенно смерили визитера взглядами и хором притворно вздохнули. Весело работают девушки! Даже завидно.
   
– Ну, какие новости? – заметив недоумение гостя, костюмная мастерица спохватилась, – Разве вы не от Гарика… Игоря?   
– Нет, я сам по себе.  Я с ним незнаком, но он,  наверное, мог бы и без гонца сообщить о новостях. Позвонить, или по скайпу, эс-эм-эс…   
– Так вы не в курсе?   
– Абсолютно! Игорь – это кто?   
– А вы кто такой? Шить не хотите… Что вам тогда понадобилось в швейном ателье?   
– Извините, не имел возможности, – Борис наконец представился.   
– Газета? Петербург… Странно. Будьте добры, поподробнее…
   
Излагать подробности корреспонденту не полагается, о чем он вежливо проинформировал «желанную». Услыхать таковые – наоборот, и побольше.
   
– Речь идет о нескольких загадочных происшествиях с вашими бывшими однокашниками.   
– По университету? У нас в этом году как раз была встреча выпускников, все живы-здоровы… Никаких загадок.   
– Нет, чуть раньше. Вы ведь до того учились в колледже? В Питере, на Новой Гвардейской? Его еще называли «Гарвард?»   
– Д-да… – она нахмурилась, – Было дело… Я уже и не помню никого оттуда…   
– А мне почему-то кажется, должны помнить, – и репортер мысленно сравнил свою настырность с упорством хирурга, вскрывающего гнойник. Без боли не обойтись, – Я назову фамилии: Тришин, Портнов, Гасенко…   
– Нет! Не продолжайте.
   
Надежда встала, сложив руки на груди. Гримаса, исказившая красивое лицо, выражала то ли ненависть, то ли презрение пополам с брезгливостью.   
«Ага, задело! Помнишь, все помнишь…»  Но радости от находки искатель не испытал.
   
– Вы… Вам лучше уйти.   
– Простите, не могу. Я недорассказал. Причина моего приезда не в прошлом. Вас тогда обидели, об этом не будем. Понимаете, эти…  с ними кое-что произошло. Они, все пятеро, мертвы.   
– Как? Все сразу?! – ее удивление показалось совершенно искренним. Швея снова села, глядя на него широко раскрытыми глазами.   
– Ну, не сразу… Скорее по очереди. В течение года.   
– Их… Они…   
– Хотите спросить, их убили? По-моему, да. А Вы знаете, кто мог это сделать?   
– Но этого не может быть!… Игорь…
   
К слезам журналистам не привыкать, жилетка должна быть всегда наготове. Жилетов Боря не носил, а вот пара носовых платков пришлась кстати, ибо собственный кружевной лоскуток хозяйки промок мгновенно.   


Игорь Самохвалов, Надин старший брат, первый срок получил в далеком девяносто третьем. 

«Он хороший, честное слово. В школе учился на «четыре и пять». Ну, почти. В армии не служил. Из-за слабого здоровья. (Скорее, имели место нелады с законом, – прикинул журналист). Боевой был, задиристый. Подерется, а потом отец ходит, просит забрать заявление из милиции. Забирали. Но не все. Одному мальчику очки разбил, глаза пострадали. Тот сам виноват, зазнайка… А после перестройки связался с плохой компанией. Он рано научился ездить на машине, и в спортзале всегда занимался. Тогда спекулянты начали гонять иномарки, у нас в Карелии было два финских перехода. Они с друзьями на «Лютте» караулили машины получше, тормозили, уговаривали отдать. Нет, никого не избивали, нет-нет. Сами соглашались. Ребята крепкие, с цепями, могли и ножик показать. На испуг брали. И попались, конечно. Ему дали меньше всех. Он смеялся: сразу стал блатным, кличку определили, «фонарь». При задержании хотел вырваться, ну и получил в глаз. Как в камеру зашел, тут же окрестили. Эй, говорят, «фонарь», посвети, а то темновато…  Освободился как раз перед моим выпуском из колледжа. Эти, «мушкетеры»…  да Вы, наверно, и так все знаете. Я домой приехала на выходные, сама не своя. Он спросил: «В чем проблема, сестренка?» Я не выдержала, расплакалась. Рассказала. Он фото, где меня… увидел, забрал. Они дали: «Смотри, если пикнешь, на весь свет прославишься!» Я и молчала… Только ему.  Игорь сказал, ладно. Мочить не буду, по-другому разберемся. Хочешь в Москве учиться? Выбирай универ, любой. На платном, обеспечу. Через месяц, в середине лета, денег дал. Пять тысяч. Да, долларов. Он зовет «зелень». Хватило. И потом, пока училась, каждый месяц давал, когда триста, когда четыреста. Говорил, стипендия. Родители бы не осилили.  А сам? Учиться с судимостью никуда не брали, а работать? То же самое. В общем, опять взялся за свое. И его… Взяли. На пять лет. Деньги? Да, еще приносил, когда отсидел, вышел. Четыре года, мне давал по пять сотен в месяц. Я отказывалась – уже замужем была, все в порядке. Нет, говорит, бери. Потом как отрезало. Пришел серый весь, расстроенный. Соскочил, говорит, сука! Ну, еще поглядим. Но он не мог, понимаете? Убить – нет, никогда! Да и вообще, вы сами сказали, с ними на протяжении года? А у него же, как это, алиби! Он в колонии, в первой, в Навоицах!.. Я и подумала – вы от него весточку принесли… Там строго… Третий год. Семь дали. Теперь раньше не выпустят, у него статья за фальшивые деньги. От финнов как-то переправлял. И наши, и эту, «зелень»…  Шантаж?! Какой шантаж? Это же преступление! Да, он брал деньги. Скорее всего, у кого-то из них… Но они ведь виноваты, разве нет? А мне кажется, он правильно делал! Да не знаю я, где они живут… Да, жили, извините. И знать не хочу. Для меня того… вечера танцев как не было. Я забыла, забыла, ясно вам?! И не надо меня мучить, пожалуйста. И прошу вас, не пишите обо мне ничего! Я не разрешаю! Это мое право, разве нет? Уходите, я не могу больше говорить. Извините».

сентябрь 2016, Карелия
   
Итак, шантаж – преступление, а вымогательство  у богатого преступника денег за содеянное зло – категория иная, деяние допустимое, нравственное и полезное. «Разве нет?» Действительно, точка зрения способна изменить мир до неузнаваемости.
   
Борис вспомнил собственный опыт подобного преображения. В возрасте неполных пяти лет он, прослушав «Волшебника изумрудного города» в бабушкином ролевом прочтении, взял тайком ее же очки, покрасил зеленкой… Эффект превзошел все ожидания. Сказались и нешуточные диоптрии – окружающее предстало одновременно чудесным и пугающим, контуры предметов размылись, расстояния исказились. Часа два мальчик бродил по дому, натыкаясь на мебель и восхищено шепча наиболее запомнившиеся сказочные имена: «дровосек», «страшила», «гудвин»…  Волшебство закончилось слезами – вернувшаяся с работы мать очки отняла и на совесть отшлепала фантазера.
   
Оказывается, и вполне взрослые люди способны придумать себе нечто вроде таких вот очков. Интересно, как на эти вещи смотрит сам исполнитель, разбойник и благодетель в одном лице?
   
Попасть в учреждения, стыдливо именующиеся «исправительными», можно двояко. Первый путь – самому натворить нечто, подпадающее под юрисдикцию пенитенциарной системы, быстренько сознаться, получить срок и место на нарах – Бориса не устраивал. Кроме очевидных неудобств, вряд ли угодишь туда же, где «чалится» потребный субъект - осужденный номер такой-то, статья и так далее. «Зон» великое множество, а до права выбора места заключения борцы за свободу личности пока не додумались. Значит, надо идти другим путем, более трудным, зато более верным.

Обе попытки проникнуть в карельскую колонию номер один, воспользовавшись нахальством и репортерским удостоверением, закончились плачевно. В первый раз журналиста вежливо попросили выйти за дверь. А во второй… Дежурный офицер, ни слова не говоря, нажал какую-то кнопку. Через сорок пять секунд Борис уже попал, куда хотел, только горько пожалел об этом. Его крепко обняли, руки завели за спину, надели наручники. Заветную картонку изъяли, заодно с телефоном, фотоаппаратом, диктофоном и записной книжкой. Запальчивые речи с элементами угроз сами собой иссякли при виде пары увесистых кулаков и продолговатых резиновых предметов под названием «РП», иначе говоря, дубинок.
   
Его поместили в комнату без окон, где из мебели имелась лишь неширокая скамья. Удобства предоставлялись регулярно, в сопровождении явно глухонемого конвоира.
Как мало нужно человеку для прояснения сознания! Сутки в прохладном помещении – и мысль течет ровно, правильно и законопослушно. Ровно через двадцать четыре часа усмиренного бунтаря вывели на волю, вернули отнятое и спросили: «Все еще хотите к нам прямо сейчас?»
   
Машина, как оказалось, была задержана одновременно с хозяином. Ее Борис нашел на охраняемой стоянке в километре от ворот заветной зоны, у берега пресловутого Беломорканала. И покатил в родные пенаты.

сентябрь 2016, Санкт-Петербург, Карелия
   
Лесть действует на полицейских начальников абсолютно так же, как и на безработных портних без определенного места жительства. Секретарша важного Бориса Брониславовича, узнав о цели нового репортерского визита, ничем не выказала удивления - сняла трубку, задала вопрос, зашла в кабинет, через минуту вышла и молча кивнула: проходите.
   
– Здорово, здорово, писатель! Не можете без нас, грешных… Ладно, попробую помочь. Садись, отдохни.
   
Листая справочник и набирая номер, БиБиСи с удовольствием оглядел аккуратно причесанного свежевыбритого журналиста, на сей раз одетого в приличный костюм. И ботиночки блестят, и галстук в тон. Умеют, когда захотят!
   
– А ловко ты его раскусил, молодец! Надо же, «Золотая рыбка»! Прямо старик и море… Порыбачить он, вишь ты, собрался… У границ Финляндии…  а может, Швеции… или Дании. Ничего, на нарах дорыбачишь… А тебя, стало быть, в колонию не пустили? А тебе не терпится? Хочешь, устрою годика на полтора? Шучу, шучу… Алло!… Ростик, это я. Узнал? Долго буду? Ну, твои бы  слова…


Неприступные стены колонии, официально именуемой «УЖ …/…»  видывали многое и многих. Гордых и покорных, наглых и униженных. Но чтобы изгнанный сегодня с позором завтра триумфально возвращался – такого им видеть пока не доводилось.
   
«Их тут, не иначе, клонируют…» – подумал Борис, когда его встретил у ворот серьезный мужчина в форме, внешне неотличимый от такого же неразговорчивого стража, накануне выгнавшего настырного репортера взашей. И еще одного, днем ранее определившего «на постой» или «на посиделки» - как ни назови, а вспоминать неприятно.
   
На сей раз посетителя проводили по пустынному коридору и впустили в комнату, отличавшуюся от давешнего приюта наличием зарешеченного окна и разнообразием мебели. Здесь стояли две табуретки со столом посередке, а также стул со спинкой у двери, на котором с относительным комфортом разместился Борин провожатый. Украшением стола служила не ваза с осенними запоздалыми цветами, а плоская консервная банка, очевидно предназначенная на роль пепельницы.
 
Минут пять прошли в полной тишине, изредка нарушаемой безответными журналистскими вопросами на тему колониального житья-бытья, температуры воды в канале, остроконечных сосен ресниц над голубыми глазами озер и тому подобного. Потом дверь открылась, и в сопровождении очередного клона возник объект газетного интереса.
   
Борис ожидал увидеть колоритного, сплошь татуированного, развязно ухмыляющегося тертого зэка. А вошел мужчина совершенно обычного вида, одетый в расстегнутый серый ватник поверх серой же рубашки, аккуратно заправленной в брюки аналогичного цвета. Среднего роста, коротко стриженный, довольно гладко выбритый…

«А разве бритвы у них не отнимают?..» – подумал журналист, как будто больше думать было не о чем. Никакого сходства с сестрой в сидельце не наблюдалось.
   
– Сорок пять минут! – провозгласил близнец со стула, – Меньше можно, больше – нет.
   
Второй, как по команде, вышел за дверь.
   
– Здравствуйте, Игорь Прокофьевич… Я, – почему-то робея, начал Борис.
   
Самохвалов-старший, не отвечая, прошел к столу, уселся на табурет и без улыбки посмотрел в глаза.
   
– Знакомиться мне с тобой без надобности. Давай, рассказывай, зачем явился. Газетчик, значит? С вашим братом пока не пересекался. Ну?..  Ах, вон оно что! Предания давно минувших дней… Ладно, слушай, да куревом снабжать не забывай. Сестренка попала в беду, было такое. Рассказала, а как же. Правильно сказала. Брату, не мамке с папкой. Те подняли бы бучу, а толку? Там же все схвачено, никому ничего не докажешь, зато ославят на весь свет. Опозорят дуру, в бл...ди запишут. Не отмоешься. Нет, никому не угрожал. Зачем? Вымогать? Ты, фраер, за кого меня держишь? Счас я вот прямо тут себе еще одну статью примерю…  Деньги? Какие деньги? А, Надьке на учебу… Так он сам давал. Взаймы, типа одолжал. Я отдам, зуб даю. Когда? Ну вот, как с ним договаривались. Не сразу, понятно. А ты сам ни у кого не одалживал? Не, ты не думай, я его не кидал. Как только смогу, сразу и отдам. Зачем расписки? У нас по-честному, на слове. Кто сказал – соскочил? Почему – сука? Я такого не говорил. Она сказала? Выдумывает. Баба – она баба и есть. Какая им вера? А с ним давно никаких дел. Как с кем? Ты не знаешь? Ну и не надо… Какие пять тысяч? Долларов? Финских?! Ну, ты придумал! У них же евро давным давно! А, этих… Так бы и сказал – блины. Не знаю, я их не делал. Ну, возил, в приговоре все есть, почитай. В Москве? Пять тонн? Да ну, не гони. Я и не знаю оттуда никого. Там своя епархия, мне туда ходу нет. Ладно, давай вернемся…

– Послушайте, Игорь… Гарик… Я понимаю, называть те ваши действия… твои дела шантажом не следует. Тем более за давностью…   
– Повторять не буду. Мне довески ни к чему.   
– Получается, деньги вам… тебе давал один человек, – и тут Бориса осенило, – Это Тришин? Владимир Егорович? Отец? Ну, конечно…   
– Сразу не допер? Эх, ты, дурилка… А еще газетчик!   
– А если бы не дал, ты слил бы… обнародовал фотографии?   
– Да там всего одна и была. А сливать – какой прок? На понт взял, он и обосрался. Он же деляга, с мэром ручкался, в депутаты метил.   
– А потом, когда ты повторно освободился, он уже никуда не метил… После второго инфаркта? Все изменилось, и он бояться перестал.    
– Складно. Ну, давай дальше, я сказки люблю…   
– Ты пошел к сыну, а тот отказался? Так?   
– Никуда я не ходил. С тем петушком дел не имел. Не надо шить по-пустому.   
– Значит, не знаешь, кто их… Почему они…   
– Не знаю? Не знаю и знать не хочу. Пошли они… А ты это о чем?   
– Видишь ли, – сказать, не сказать? А, была не была! Вдруг проговорится? – Видишь ли, они все покончили с собой. Суицид. Ну, самоубийство.   
– Ни фига себе! Ну, братан, порадовал! Что, сразу чохом?! Сами? Есть Бог на свете!   
– Нет, по одному. За год.   
– Неважно. Во как бывает… Не врешь? Поклянись!   
– Гадом буду! – не зная, какие клятвы приняты в уголовной среде, Борис выбрал наиболее, с его точки зрения, подходящую, – А ты точно не знал?   
– Век воли не видать! – продемонстрировал эрудицию собеседник, – Так вот откуда ты нарисовался… Ментам подработать решил. Думал, Фонарь тут раззвонится…   
– Нет, никому помогать я не собираюсь. Мне самому надо, для статьи… Понимаешь, если они не сами… если их кто-то…   
– Прижмурил? И знал бы я – думаешь, тебе бы напел?   
– Но если это убийство… – при этом слове глаза и уши скучающего у двери стража как бы сами собой сфокусировались на беседующей парочке, – То нельзя же…   
– Ну, ты ж сам сказал – о мочилове там речи нет. А коли и так – от меня тому кенту большой респект и уважение. А ты хочешь его найти, зарисовать и сдать? Эх, ты… Да ему спасибо сказать надо!
   
Надзиратель слегка кашлянул и выразительно посмотрел на часы.
   
– Все, поговорили, – заключенный поднялся, – Будь здоров, писатель. Махры подсыпь, за прослушку сказок.   
– Спасибо, – Борис достал нераспечатанную пачку, но, краем глаза заметив отрицательное покачивание охранной фуражки, высыпал ее содержимое на стол.
   
Зэк аккуратно убрал сигареты в карман и, не прощаясь, пошел к двери. Серая фигура могла бы дышать достоинством; впечатление слегка портили скрещенные за спиной руки.


Фонарь шел по зоне, как по пустыне. Земля жгла ноги, воздух драл глотку. В голове стучало, в груди будто кол торчал. Умение не выдать чувства, стерпеть – одно из главных, чему учит тюрьма, срок. Дойти до шконки, лечь и расслабиться.  Хотелось петь и плакать одновременно. Есть, есть Бог на свете.

Тогда, щенком выйдя с первой отсидки, он был как громом – да какое громом – самым страшным снарядом поражен. Надюху, его маленькую сестренку, какие-то подонки взяли на хор, изгадили… Первая мысль была – сразу, сей же час поехать, найти и задавить, порвать на куски. Всех. По одному, начиная с их главного сучонка, «Тревиля».
   
Надо же, какое погоняло придумал себе, пидорок. Да он бы пидором и стал, окажись не то на зоне – в любой малолетней крытке. Таких дырявят в первые полчаса, опускают ниже параши, без вазелина. Только кто ж его посадит? Хоть сто раз разопнись перед мусорами – ни черта не выйдет… Да и кто он, Фонарь, тогда был? Меньше пустого места. Сейчас – куда ни шло. Не коронован пока, но вполне в законе. На зоне уважают. Не за слова – за дело.
   
То, далекое, вспоминать не хотелось. Пошел по-мелкому, себя не обдуришь. А вообще-то, все путем. Взял жирного кабана за сальный бок, чуток припугнул – и ништяк. Шантаж? Дурак ты, газетчик. Он сам рад был отдать хоть миллион, лишь бы ничего не выплыло. Его пащенок с подельниками – мелочь пузатая, с них и взять нечего.

А этот, пахан, деловой был. Он, Фонарь, знал бы, больше раскрутил. У самого пороху было – кот наплакал. Думал, десять тонн баксов сорву, зашибись!  Половину Надюхе дал, а как же. Мочалку не починишь, так пусть хоть выучится, человеком станет. Она, правда, не подвела. У сестры все по жизни нормально, и то хорошо.

Дальше шло как надо, пока не замели по третьему разу. Старый платил исправно, не кочевряжился. А тут Гарик откинулся, и к нему: давай, как обычно, с премией… Облом, блин! Я, говорит, уже не при делах. На пенсии, все. Не понял? Так сын-то, фирма счас на нем, пусть сам с тобой и разбирается. Ты на него катишь? Ну так и кати, он таперича за рулевого. Телефон знаешь. Давай, звони. А я и так скоро помру, прости-прощай…   
 
Вспоминая сволочной разговор, Фонарь опять заскрипел зубами от бессильной злобы. Он нашел автомат в тихом месте, позвонил, изложил суть. Десять тысяч сразу, по одной каждый следующий месяц. В ответ послышался ехидный смешок.
   
– Ты, чудило, когда родился? – лениво растягивая слова, спросил бесстрастный голос, – Фотки у тебя? Открой интернет, загляни. Там таких на каждом порнушном сайте мильен, с оралом, аналом, груповухой… На любой вкус. Хочешь совет? Иди домой, достань свои картинки, подрочи и успокойся.
   
А потом ему добавили. Говоривший, похоже, забавлялся: «Так тебе денег надо? Ну, залупил, братан… А-а-а, так ты, наверно, братан и есть? Муж – исключено… Для папашки – голос у тебя молодой… Куз-э-эн… Которой, если не секрет?... Молчишь? Скажи, не томи. Я припоминаю, там у нас и правда не все сиротки были… Не, не помню. Так не скажешь? Жаль. Ну да ладно, будь по-твоему. Тебе, правда, не дам, а ей – очень может быть. Пусть приходит, поработает… Она ж, скорей всего, не забыла, чему ее обучили? И заплачу, по таксе. Сотка в час – устроит?.. Нет, многовато. Ей же сколько? А, ну да, как мне, значит, бэушная… От выработки, иначе никак. Не устраивает? А ты чего скромный такой? По телефону, даже не с мобилы, с автомата… Сцышь? Давай, подходи, испугай меня. Поглядим, у кого яйца круче… Заодно х…ями померимся!»
   
Тогда и возникла мысль – мочить, мочить урода! Фонарь пару раз вертелся у склада, офиса, даже к дому на Васильевском подруливал. А подойти, как захотелось в горячке, глянуть в подлые зенки, ткнуть шилом – духу не хватило. Признаваться не хотелось даже самому себе, но кишка оказалась тонка.
   
И теперь, узнав от журналиста – кто-то отомстил за сестру, покончил со всеми разом, испытывал двойственное чувство. Радость, облегчение боролись со стыдом от давней слабости. Как он сказал? Покончили с собой? Это вряд ли. Надо понимать – убили. Всех. Значит, и этого, наглого козла. Кто же сподобился? По Надькиным словам, ее не одну тогда… Значит, и мстить есть кому, кроме него. Да… Узнать бы – в ножки упасть, и только. Ладно-ладно. Мир тесен, может, и свидимся когда. Не на этом свете, на том – точно.
   
А касательно финских зеленых «блинов»… Типа, там всплыло пять тонн похожего товара… Ну, газета, насмешил! Чтобы Фонарь вот так, за здорово живешь, сболтнул про свои московские каналы?! И вертухай сидит, мотает на ус… Держи карман шире, пригодится ветер ловить. И все же – откуда? Жаль, не расспросил подробнее о всплывших в столице фальшивках. Точно финские? А вдруг подельники распознали, вырыли заветную заначку?

У Фонаря, на голубом глазу отрицавшего всякую связь с московскими корешами, имелась там надежно законспирированная нычка, где дожидалось две заранее изготовленных «куклы». Каждая по пять тысяч, с настоящими бумажками по краям. Неужто какая-то крыса откопала? Спрашивать нельзя, и Надюха тут не подмога. Вот падла! Теперь придется все оставшиеся годы сидеть с этой занозой в жопе…
   
Еще об одном бывалому зэку думать не хотелось. Начни он по прошествии стольких лет заниматься планированием и осуществлением акта возмездия, одному такое не потянуть. Придется искать помощников, да не по родным краям, где все и все знакомы, а черт-те в каких селах-городах. Станешь налаживать связи, тут и поднимется вопрос, вполне закономерный. Он сам точно бы спросил: а с какого перепугу тебе, братуха, эта обида только сейчас зачесалась? Два десятка лет терпел, и наконец созрел? Подозрительно… А узнай кто: он заместо крови с паскудников деньгами брал – ввек не отмоешься. Надо же, Фонарь-то наш каков! Учудил так учудил – сестрой торговать!..  Тогда не корону – петлю впору примерять… Значит, надо молчать и дальше.

сентябрь 2016, остров Котлин 
 
Без толку намотанные на кардан километры не способствуют хорошему настроению. Только-только поймал зацепку - вот, кажется, потянешь, размотаешь клубочек… Ан нет, опять обрыв, опять все сначала. Конечно, целиком и полностью верить словам матерого уголовника не годится. И все же ясно главное: не он. И не она, в смысле – не Надежда, его сестра. Если кто-то действительно продуманно, скрупулезно организовал убийство бывших «мушкетеров», то семейство Самохваловых тут ни при чем.
   
Имело место многолетнее вымогательство, и злобу после непредвиденной ликвидации сего предприятия тоже не вычеркнешь, но и только. Разумеется, при желании и некоторых материальных затратах Фонарь теоретически смог бы устроить нечто подобное, но на деле – вряд ли. Ибо сам факт бывшего шантажа ставил зэка в весьма двусмысленное положение, в первую очередь в глазах уголовной шатии.

Если бы воровскому сообществу стал известен истинный расклад и роль заботливого братца, такая «отсрочка» мести могла выйти боком самому мстителю. Да, эти отпадают. Значит, предпочтение надо отдавать сибирячке… А ее – не ухватить. Получается – все, приехали. Ничего существенного из этой истории больше не выкрутишь, надо подчищать концы, рисовать туманный сюжет. А всего разумнее – послушать Гришу, бросить дохлое дело и заняться чем-то более животрепещущим.   
Мобильник ожил как всегда неожиданно.
   
– Бориса Позоркина позовите, если можно… это участковый Стеклышкин.   
– Извините, его сейчас нет. Был, да весь вышел.   
– А кто же со мной говорит?   
– Говорит Москва. Московское время…   
– Ну, если парашют ему больше не нужен…   
– Какой парашют?! Миша, я в Карелии, буду через полчаса!   
– Ага, и полгода. Загляни, нашлась твоя тряпка.   
– Запаска, что ли? Желтая? – эх, Блесна, Блесна… накрылась-таки твоя палаточка!   
– Почему запаска? Нормальный, основной парашют. Красный, с синей полоской… Был. Ты заезжай, сам увидишь.
   
Пожимая мужественную полицейскую ладонь, Борис искренне порадовался за прекраснозубого бомжа. Ну да, отрезал, стащил бывший мичман нераскрытый парашют мнимого самоубийцы. Скроил вигвам и в ус не дует. А и не отрезал бы? Почему-то не оставляли сомнения в неотвратимости всестороннего расследования и тем более успешного поиска виновницы смертоносного трюка с клеем.
   
Капитан в пасмурном полумраке прямо-таки светился от радости и гордости.   
– Вот, полюбуйся. Вчера один приезжий чудак выловил.   
– Приезжий?   
– Ну да. Среди местных в здешних водах удочки зазря мочить – дураков нет. Тут рыба может, при Петре была… А может, ее еще шведы извели.   
– Иностранец, что ли?   
– Ага, с Байкала. Корюшку решил поймать, надо же! Я ему показал вяленую, он со смеху чуть не умер. Это рыба, говорит? Обещал омуля притаранить. Только мне не верится…   
– Правильно не верится. Омуля тоже выловили, при Екатерине… - Позоров потыкал носком кроссовка в мокрую серо-буро-малиновую груду, сваленную в углу участкового дворика,  – Говоришь, красный с синей полосой?   
– Ага. За месяц – видал, какая радуга образовалась? Где ж там рыбе в таком рассоле выжить…   
– А вы его растягивали? Сильно слипся?   
– С какой стати ему слипаться? Растянули, измерили чин чином. Где-то шесть с половиной на три метра, я в этом не понимаю, а спец из клуба сказал – на девять секций.   
– И он тоже растягивал?   
– Мы вчетвером расправили, он поглядел, говорит: купол вполне исправный… был. И стропы все целые. Короче, изначальная версия подтвердилась. Суицид.   
– И никаких посторонних предметов, веществ?   
– Ну, я ж тебе говорю – сказал, исправный.   
– То есть экспертизу назначать не будешь?   
– Нет, конечно. Зачем? Прикинь – мне что, заново дело открывать? На каком основании?   
– Ясненько… – протянул журналист, понимая: капитан абсолютно прав. Никаких посторонних следов не будет, ведь цианоакрилатный клей при всех его достоинствах отнюдь не водостоек. И за месяц в морской воде от него не осталось ровным счетом ничего. Ничего!   
– Слушай, Боря… Не в службу, а в дружбу. Тут наш Джек-потрошитель хотел с тобой поговорить.   
– Кто-о-о?!   
– А, извини. Женя Путрошкин, трупорезчик.   
– Патологоанатом?   
– Так точно. Вчера в редакцию звонил, тебя на месте нет.   
– Правильно, я там почти и не бываю.   
– Так я ему твой мобильный дам?   
– Давай, без проблем. Пока!   
– Счастливо.