Королевский десерт Глава 25-28

Глава двадцать пятая

октябрь 2016, Санкт-Петербург   
 
Есть люди, профессионально склонные наводить в окружающем мире полный порядок. К ним принято относить всех без исключения командиров танковых войск,  а также лоцманов, авиадиспетчеров и трамвайно-троллейбусных контролеров. Довольно часто подобные аккуратисты встречаются и среди судебных медиков. Им надо все разложить строго по ниточке-линеечке, где каждой косточке и сосудику свое место. Если что-то не укладывается, такой педант не успокоится, пока не отыщет причину несоответствия. С одним из них и  свел Бориса островной участковый после беседы над грязной мокрой тряпкой, не так давно имевшей совсем другой вид и назначение.
   
Весь творческий люд, и газетчики в том числе, склонны пожизненно гоняться за Синей птицей, однако суп из нее не сваришь, как ни ухищряйся. Она хороша в качестве вечного стимула к странствиям, поискам и приключениям, а кушать хочется, причем каждый день. За ненаписанную статью гонорар не полагается, и любой журналист бывает рад малейшей возможности подзаработать. Чего-то серьезного от разговора с одним из «лучших диагностов», как с долей иронии величают патологоанатомов остальные медики, Боря не ожидал. И в городской морг отправился без особого воодушевления. Но нос почему-то чесался.
   
– Понимаете, Борис… э-э…   
– Просто Борис.   
– Так вот. У нас ведь работы непочатый край, вечная запарка. На все… гм… тела опытных специалистов не хватает. Поэтому, случаи попроще, где все очевидно, достаются стажерам. Я их курирую, просматриваю акты, чтобы не пропустить  явные ляпы. Извините, я, наверное, слишком углубляюсь?   
– Ничего-ничего, подробности лишними не бывают.   
– Правильно, это – по-моему. Да, м-м… так вот…
 
Если опустить  междометия, информация  «трупорезчика» свелась примерно к следующему. 

Умерла пожилая женщина. Впрочем, пожилая – это мягко сказано. Заслуженный деятель отечественной науки, лауреат и орденоносец, член-корреспондент и прочая и прочая не дожила до полного века всего три года. При этом передвигалась на своих ногах, опираясь на антикварную трость черного дерева. Питалась кашкой, кефиром да протертыми овощами, ибо зубов не имела лет двадцать. Что интересно, сохраняла полную ясность мысли, неплохо видела, много читала и даже изредка писала. Писала от руки чернильной авторучкой с золотым пером, такой же древней, как сама. Компьютерные премудрости осилить не смогла, использовала умную электронику исключительно в качестве пишущей машинки. И сотовая связь старушке не далась, в квартире стоял архаичный дисковый телефон с оглушительным звонком.

  Сухонькая, щуплая бабушка, разумеется, имела полный набор полагающихся по возрасту хворей. Время от времени то одна, то другая болячка обострялась, приезжала «Скорая», делала уколы, и жизнь продолжалась. Старушка вечно жить не собиралась, относилась к данному факту философски и оформила потребный документ. Завещание. Надо сказать, завещать ей было чего.

- Не утомил? Курите, курите, у нас не возбраняется. Я тоже, с вашего позволения, - прозектор безрезультатно пощелкал зажигалкой, - Так вот, изначально все нажитое непосильным трудом предполагалось м-м… передать по обычаю, сыну. Он – человек достойный, серьезный. Научный деятель, доктор наук, профессор. А потом обстоятельства слегка э-э…  изменились... – «потрошитель» наконец добыл огонь, прикурил, – И вот, тихо и спокойно отошедшую в мир иной старушенцию осмотрел участковый врач. Ничего особенного в смерти, наступившей м-м… дома, в своей постели, доктор не усмотрела, и я ее понимаю - в таком возрасте, при таком букете болезней… Было выдано свидетельство о смерти. Состоялось и э-э…   
– Вскрытие?   
– Правильно – экспертное исследование трупа.   
– И выяснилось…   
– В том-то и дело! Ничего не выяснилось. В общем и целом – обычная домашняя кончина отжившего свое человека. Но…   
– Но?...   
– Этот стажер… начинающий эксперт… он, как бы вам сказать… э-э… раз… распи…   
– Разгильдяй?   
– Вот именно! Да, я тоже был молод, весел и беспечен. Но не до такой же степени!   
– Протокол вызвал у вас сомнения?   
– Нет, то есть не весь. Некоторые моменты. В частности… Видите ли, эксперт не должен замыкаться лишь на… теле как таковом. Надо  принимать во внимание и э-э… анамнез… Понятно?   
– Историю болезни трупа?.. Простите, тела?   
– Ну да. Человека. Причем не только болезни, но и жизни. Пояснить? Хорошо, еще одно м-м…  отступление. Вот мы с вами здесь сидим и усиленно вредим. Себе, окружающим людям и животным, среде, атмосфере…   
– Курим?   
– Вот-вот. Дымим, как два паровоза. И, смею вас уверить, это не останется незамеченным теми, кто по долгу службы нас э-э…   
– Вскроет?   
– Можно и так. Наш с вами дыхательный аппарат, будьте уверены, пропитан этой гадостью насквозь. Я бы в качестве агитации обязательно показывал злостным курильщикам легкие м-м… заядлых любителей табачка. Полагаю, количество дымящих после экскурсии заметно убавится. Понимаете, о чем я?   
– Наша старушка курила?   
– Вы все правильно поняли! В протоколе описаны легкие курящего человека. Нещадно дымившего на протяжении полувека, а то и больше. А Ревмира Евграфьевна…   
– Ну и имечко…   
– Фамилия, заметьте,  под стать. Неупокоева… Так вот, она за все свои м-м… неполных сто лет не сделала ни одной затяжки.   
– Вы хотите сказать…   
– Я ничего не хочу сказать, кроме уже сказанного. Сомневаюсь я!   
– А тело…   
– Нет никакого м-м… тела. Килограмм пепла – все, что осталось.   
– Евгений Борисович, вы упомянули завещание небедной старушки. Вроде незадолго до кончины она его изменила?   
– Изменила. В пользу внука.   
– А внук – он кто?   
– Хороший парень, мой будущий коллега. Учится в медицинском,  четвертый курс.   
– Вы полагаете, будущий врач мог…   
– Да ничего я не предполагаю! Вот засел червячок…   
– Вы же по работе связаны с ребятами из полиции. Миша Стеклов, к примеру…   
– Еще как связан. Стеклов, Громов, Сомов… Дуболомов – вот их общее м-м… родовое имя. Я попытался потихоньку спросить – у них ответ один: формальных оснований для э-э… возбуждения дела нет. Напиши я официальную докладную, типа рапорт – они тут же вызовут мальца, начнут трепать нервы… А может, он ни в чем и не виноват?   
– Чем тогда объяснить это… несоответствие?   
– Жизнь в большом городе – тоже, знаете ли, фактор риска… Чем мы тут м-м… дышим? Одних автобусов тьма-тьмущая… Заводы, ТЭЦ… В общем, черт его знает! Сам не понимаю, зачем я вам это рассказал…   
– Все равно спасибо. История интересная.   
– Будете разбираться? Только, прошу вас…   
– Нет-нет, не волнуйтесь. У нас рубить сплеча не принято. И на Вас ссылаться не буду. Вы это имели в виду?   
–  Да-да. Не ссылайтесь. Парнишка он приличный. Учится хорошо…

октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
Трое суток шагать не понадобилось. Узнав адрес квартиры, готовящейся в скором будущем перейти в собственность скромного студента, Борис взял на вооружение слова популярной в прошлом «восточной» песни: «Льет ли теплый дождь, падает ли снег…» Подъезд дома напротив оказался отличным наблюдательным пунктом. И до снега, к счастью, ожидать не пришлось.
   
Перво-наперво удалось установить: внук-наследник живет чрезвычайно насыщенной жизнью. Помимо учебы, дежурств в психушке и подработки на анатомической кафедре, студент вовсю занимался кое-чем еще. Занятие оказалось совершенно не подходящим сутуловатому патлатому очкарику. Такому бы сидеть в читалке и сутки напролет «ботанить»… Отнюдь! Одним из объектов внимания молодого человека оказался клуб-казино «Премьер».    Сюда приличный паренек направился во второй вечер наблюдения. Пешком, благо игорное заведение располагалась рядом, на том же Невском.

Вход в гнездилище порока бесплатный, и Борис сунулся следом. Бдительный охранник, кивнувший учащемуся, как старому знакомому, на репортера воззрился с нескрываемым подозрением. Боря не стал разочаровывать дозорного, предъявил удостоверение, продублировал внушительным: «Пресса!» И мгновенно, словно из воздуха, рядом материализовался строго одетый мужчина, оказавшийся старшим менеджером. Пространной беседы не получилось, но цепкий глаз приметил главное: вихрастый молодой человек уже сидел за одним из столов с рулеткой. В игровом зале наследник провел три часа и вышел заметно озабоченным. У выигравших такого выражения лица не бывает…
   
В ближайшую субботу будущий эскулап, прихватив увесистый рюкзак, отправился на пригородный вокзал. Он никого не опасался и не думал о возможной слежке. Сел в электричку, проехал несколько станций, вышел и привел «хвост» к чистенькому нарядному домику в ряду таких же строений, выходящих фасадом на дорогу, а двором – на берег залива.

Путник открыл калитку своим ключом, взбежал на крыльцо и скрылся за дверью. Спустя час показался наружу, легко помахивая пустым заплечным мешком, а провожать его вышла миниатюрная сгорбленная женщина с палкой. Вид опорного приспособления показался журналисту, засевшему в ближних кустах, довольно необычным. Студент чмокнул седенькую бабку в щечку, запер калитку и бодро ушагал к станции. Едва беспечный наследник скрылся за поворотом, Борис по-разбойничьи перелез забор и постучал в дверное окошко.
   
– Кто там? – спросил неожиданно молодой женский голос, и за стеклом возникло круглое румяное лицо.   
– Здравствуйте! Ревмиру Евграфьевну можно? Я из газеты. Специальный корреспондент Борис Шацкий, вот мое удостоверение. Мы готовим материал…   
– Да, я вас слушаю… Галочка, впусти мальчика… 
 
«Особенности поведенческой зоо-психологии межвидовых симбиотических сообществ». Без запинки выговорив заранее отрепетированную фразу, Борис приготовился врать дальше, благо, корочки показал издалека, истинное название газеты озвучивать не пришлось.  Согласно на ходу придуманной легенде, он, являясь внештатным сотрудником академического ежемесячника, получил задание осветить вновь обретающую актуальность тематику. И, разумеется, не может обойтись без совета мирового авторитета в столь нетривиальном вопросе.
   
Битый час в репортерские уши бурным потоком текла абсолютно ненужная информация. Шустрая щекастая молодуха время от времени пыталась прервать доклад, предлагая то чай, то пирожные, но истосковавшуюся по аудитории академ-даму было не остановить. А ему всего-то надо было убедиться: перед ним – именно та самая личность, чьи испепеленные останки покоятся под мраморной плитой на Волковском кладбище. 
 
Немалых трудов стоило липовому ученому удержаться от хулиганского искушения. Вот бы продемонстрировать бабусе фотографию великолепного портрета на мраморе – со всеми регалиями и датами рождения и смерти. Ее собственной смерти, ровно месяц назад. Но, показав, можно запросто оказаться свидетелем и виновником уже не мнимой, а самой настоящей кончины…
   
Борис не сомневался – стоит выйти за порог, и благодаря услужливой сиделке его визит перестанет быть тайным. И это правильно. Ибо, узнав о срыве своего плана, наследник, естественно, всполошится, может удариться в бега, но, самое главное – откажется от продолжения, и бабушка проживет еще ровно столько, сколько ей отпущено Господом. На какой срок для нее расщедрился азартный внучок, узнаем позже.

Спрашивать будет следователь Сомов. Как о нем выразился дотошный прозектор? Дуболомов? Вот-вот, без дубины не обойдется. Надо же выяснить, откуда взялся поспешно кремированный курящий труп... Поцокав языком, Боря набрал полицейский номер.


Глава двадцать шестая
 
сентябрь-октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
Лёсик не понимал, почему он, номинально имея миллион долларов, должен перебиваться на скудную стипендию и родительские подачки. Странно же, честное слово! Предок, конечно, молодец. При степенях, должности, положении – короче, будучи упакованным по полной программе, умудрился оторвать нехилый грант. Ну, понятно, доктор наук, профессор… Копал всю жизнь одну жилу и выкопал.
   
Заведующий кафедрой микроэлектроники технологического университета, действительно, выкопал. Являясь уже всемирно признанным специалистом в своей области, он нашел интересную особенность поведения одного из сплавов германия с кремнием, определил параметры, кое-что предположил, вычислил, доказал и теперь преподает в Бостоне специально для него организованный курс. Гребет валюту лопатой…

И новая мама, обыкновенная лаборантка, всего на пять лет старше сына, тоже там, с ним. В благословенных штатах. И деньги им там девать некуда. А ему, Алексею Раздоловичу Неупокойному, куда деваться? От кредиторов, вымогателей всех калибров? Не зря придумано: коготок увяз – и птичка за ним...  Однокурсники живут себе в общаге, обходятся. Так ведь они и не играют!

Он тоже сначала довольствовался мелочью. Пока раз не поперло по-настоящему.  Наивный юноша всерьез считал: стоит десяток раз сходить в казино, и ему, завсегдатаю, будут рады, станут принимать как родного. Не замечал очевидного – здесь каждого пасут, ведут, как теленка на убой. И, разумеется, после минутного везения пришла расплата. Влетел, попал…

Крупье вежливо предложил освободить место за столом. Менеджер зала уточнил: об игре в кредит речи быть не может… Тут же появился благодетель. На, поставь, отдашь с выигрыша. Вдвойне, разумеется… А, так у тебя вон какая штучка? Покажи-ка… Так это ж меняет дело! Давай, под залог… Играй, дружок, играй, милый!
   
Откуда было знать студенту – предъявляя охраннику причину звона входного металлодетектора, он «засветился». Аппарат сработал на массивную драгоценность, тайком от бабушки вынесенную из дома. Яйцо. Подлинное яйцо Фаберже. Одно из дюжины, составлявших предмет гордости, ценнейшую часть всего антиквариата, принадлежавшего семье Неупокоевых. А юридически – ее главе, члену-корреспонденту национальной академии, биологу с мировым именем, родной бабке азартного внука. Ревмире Евграфьевне Неупокоевой, урожденной Потемушкиной. Две буквы отличия фамилии от крымского князя объяснялись просто – внебрачным потомкам любвеобильных придворных не полагалось носить державные фамилии. Отсюда и брались Трубенецкие, Меньшиновы, Михалковские…
   
Смешное прозвище он получил от настоящей матери, когда к двум годам так и не научился выговаривать собственное имя. Малыш потешно шепелявил, вот и вышло – «Лесик»… Леша окончил школу с золотой медалью, без проблем поступил в медицинский. К игре приобщился случайно, как все. И как все втянулся, не замечая – жизнь идет уже совсем иначе. Летом опомнился и понял – рубикон давно перейден. Подработки и мелкие домашние кражи не спасают, долг растет, как снежный ком. Надо срочно выбираться.
   
Бабуля пришла на выручку, сама не зная об этом. Прочтя очередное электронное послание от обамериканившегося сына, старушка решила предпринять крайние меры.

 Бостонский лектор сообщал: домой пока не собирается - у него все супер олл-райт, сыну-внуку привет, а тебе, мамочка, крепкого…  Престарелая академичка сочла слова сына признаком грядущего невозвращения. Ах, так! И патриотично переписала завещание.

Отныне все ее имущество, включая недвижимое – стометровую квартиру с окнами на Невский и двухэтажную дачу, а также движимое, истинную ценность коего следовало оценивать с участием музейных экспертов, предстояло получить внуку Алексею. С одним условием – после кончины завещательницы. Подписав бумагу, некогда мудрая владетельница на радостях показала ее внуку. Отныне ставки в его игре существенно повысились. 
 
Студент четвертого курса Неупокоев, подобно многим своим однокашникам, подрабатывал дежурствами. Будущей профессией для себя выбрал психиатрию и дежурил, соответственно, в профильной городской клинической больнице. А еще он, будучи человеком нуждающимся, не гнушался кое-каким заработком. Анатомичка, или по-простому, морг – местечко в мединституте не из самых приятных, зато платят там весьма неплохо. Материал для будущих наглядных пособий, а иначе говоря, трупы, туда поставляют в основном как раз психбольницы. Чтобы стать таким экспонатом, всего-то и надо – попасть в психушку, прожить там достаточно долго, чтобы от тебя успели откреститься все родственнички, да и помереть так называемым «безродным».

   
Жила-была в третьем отделении «Чудотворки», как для краткости в народе называют психиатрическую больницу Святого Николая Чудотворца, что на Мойке, одна дама.

 Пациентка как пациентка, ничем бы не примечалась, если бы не одно неотъемлемое качество. Все три десятка лет жизни в старом, плохо вентилируемом корпусе она ежедневно отравляла существование всем соседям по палате, коридору, а заодно и врачам с медсестрами. Дымком выкопанного из урны окурка никого не удивишь, дело не в этом. Дуня воняла.
   
Когда-то в довесок к имени Евдокия у нее были фамилия и отчество, но с течением времени все прочие признаки как-то нивелировались, осталось одно. Каждый день на утренней пятиминутке при передаче дежурства принимающая смена, желая хоть полчаса подышать относительно чистым воздухом, интересовалась у сдающей: «А Дуня - мытая?» Так и стала она Дуней Мытой.  Проходило некоторое время, и Дуняша умудрялась снова перемазаться в дерьме буквально по уши. В отделении единовременно находится свыше полусотни обитателей разной степени безумия, поэтому найти субстрат проблемы не составляло. К утру следующего дня ароматизированную особь отлавливали, помещали в ванну и мыли. История повторялась… 
 
Время шло, Дуня не молодела, однажды пришел черед и ей предстать перед святыми вратами. По счастливому, с точки зрения дежурившего в ту ночь санитара, совпадению, как раз в ту ночь Ревмиру Евграфьевну с очередным приступом забрала «Скорая». Приступ успешно купировали, и к рассвету пожилая пациентка вернулась домой. А рано утром заботливый внук объявил: «Все, больше терпеть твое наплевательское отношение к драгоценному здоровью я больше не намерен! Сей же час отвезу любимую бабусю в специально арендованный домик с удобствами на побережье!»   

Бабка кинулась возражать, мол, зачем же тратиться – вон пустует здоровенная дача… Внук был непреклонен. Своя, она, конечно, своя, но стоит у оживленной трассы, дышать там нечем, как и на Невском. Поехали. И, усадив в недавно купленный за треть яйца семилетний «Пассат» с тонированными стеклами, увез обожаемую родственницу из зловонного города на экологически чистую природу.

 Обеспечил продуктами, приставил специально нанятую (еще четверть скорлупки) сиделку. А сам тем временем вызвал участковую докторессу. По еще более счастливому совпадению, штатная врачиха, знавшая престарелую академическую даму вдоль и поперек, была в очередном трудовом отпуске. Ее нелегкие обязанности исполняла недавняя выпускница того же медицинского ВУЗа, где обучался ушлый психосанитар. Узнав о причине вызова, она слегка опечалилась – не очень-то приятно оформлять смертные документы, но грустила недолго. Старинное колечко с камушком заметно уменьшило степень грусти-печали. 
 
Некоторое осложнение возникло, когда выяснилось: полагается вскрытие. Впрочем, тут особых трудностей тоже не возникло. Чисто отмытая в городской ванной беззубая привозная старушенция комплекцией мало отличалась от оригинала, новенький «парадный» зубной протез покуда здравствующей ученой дополнил сходство. Патологоанатом все сделал, как требовалось по инструкции, и к исходу суток после прискорбной кончины бренные останки были благополучно кремированы.
   
Выслушав адвокатский вердикт, безутешный внук горько заплакал. Было от чего: завещание вступает в законную силу аж через шесть месяцев. Закон суров… Медики обязательно изучают латынь, и для молодого человека в тот момент гораздо более правильным показалось натуральное звучание сей мудрости: «Дура лекс…»  Целых полгода терпеть! Бедняге оставалось уповать на яичницу. Из двенадцати бесценных раритетов в наличии было девять. Должно хватить.

Сын усопшей, втайне давно ожидавший подобного исхода, прислал телеграфные соболезнования. Состоялось немноголюдное прощание, и урну аккуратно замуровали в заблаговременно оплаченную нишу. Финита. Срок аренды домика на взморье истекал в октябре, и жить любимой бабушке любящего внука оставалось, по всей видимости, недолго. В самом деле, надо же и честь знать. У нее вон могилка оформлена по всем правилам искусства, а она знай себе коптит небеса! Непорядочек…
 
Именно некоторый непорядок побудил судебного доктора с не совсем благозвучным прозвищем кое в чем усомниться, и бабулька воскресла, смертью смерть поправ и похоронив надежды внука. А заодно родилась очередная сенсация, еще чуток повысившая газетный тираж и репортерский гонорар.

октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
Эпистолярный жанр, увы, безвозвратно уходит в прошлое. Столетие назад люди писали письма, тщательно обрисовывали свои порой туманные мысли, а месяц-два спустя получали не менее скрупулезно выписанные ответы.    Электроника все кардинально изменила. К лучшему ли – вот вопрос… 
 
– Владимир Егорович? Алло, это вы? – в трубке шуршало и поскрипывало, потом послышался уже знакомый тусклый голос.   
– Да. Я слушаю. В чем дело?   
– Я вам недавно звонил. Корреспондент Шацкий. Из газеты…   
– С вами мне разговаривать не о чем.   
– Постойте. А мне представляется, очень даже есть о чем. Можно мне подъехать?   
– Подъезжайте сколько угодно. Но я не понимаю, чем могу быть вам полезным. Обозначьте тему, я хотел бы подготовиться.   
– Тема проста. Почему вы мне соврали?   
– Я? Вам? Соврал? Имейте совесть, молодой человек!   
– Именно соврали. Вы сказали… нет, не сказали. Якобы вы не знали о юношеской кличке вашего сына, а значит, о его сомнительных делишках… Не стыдно, Владимир Егорович? Не хотите поговорить подробнее?   
– О каких делишках? Что вы себе позволяете?!   
– О тех самых, за которые вы десять лет платили шантажисту деньги. Напомнить?   
– Деньги?… Шантажисту?   
– И еще. Я хочу спросить: понимаете ли вы – из-за вашего молчания и укрывательства погибли не только ваш сын, но и еще несколько человек? Готовьтесь, скоро буду у вас.
   
Борис, в нарушение всех правил одной рукой управляя машиной, другой прижимал к уху телефон. Послышалось? Там, на другом конце виртуального провода, стукнуло, брякнуло?...
   
– Алло… Алло? – тишина. Ладно-ладно, через часок поговорим лично.


У подъезда высотки, перекрыв возможность подкатить поближе, стояли две «Скорые» и угловатый черный джип. Не успел репортер открыть дверцу машины, как распахнулась другая. Подъездная. Показалась скорбная процессия – пара дюжих мужчин в двухцветных накидках вынесла носилки. На них, укрытое белой простыней, угадывалось человеческое тело. Тело, не человек. Ибо живому лицо не закрывают.

Вслед вышли две женщины в скоропомощных костюмах и одетый так же мужик с двумя объемистыми сумками, сели в первый фургон. Носилки запихнули в другой. Мигалки не включали. Зачем? Пока смерть в пути, помощь торопится и суетится. А придя, костлявая напоминает: тише, люди, не спешите. Ко мне успеют все.

1995-2016, Санкт-Петербург
   
Мерзавцы! Подлецы! Кому какое дело до прошлого?! Сердце стучало неравномерно, то сильнее, то слабее, в глазах плыли черные пятна. Надо позвать помощь. Сиделка – дура, начнет дергаться, хвататься за уколы. Саша… Саша… Он, с трудом подняв выпавший из ослабевших пальцев мобильник, набрал номер.

Сначала - страшное известие, потом звонки навязчивого газетчика заставили вспомнить. Словно с давно зажившей раны безжалостно сковырнули тонкую рубцовую кожу, и вернулось все – кровь, боль, стыд.
   
В отличие от большинства коллег-педагогов Володя Тришин никогда не зацикливался на своей работе. Учить детей он умел, но не любил. Ему больше нравилось руководить, искать необычные пути, возможности в самых разных делах, порой не имевших ничего общего с педагогикой. Ему казалось: тот же Макаренко, родись в наше время, мог бы стать вполне успешным бизнесменом. Или политиком. Вот к чему надо стремиться. И он устремился, как только позволили обстоятельства.
   
Перестройка сняла тормоза и ограничения, настала долгожданная свобода. Он начал со знакомств. Обновил связи среди партийно-хозяйственной верхушки, осторожно навел мостики в набирающем силу криминалитете. Познакомился и втерся в доверие к вольнодумствующему мэру. И все получилось. По ходу прибрал к рукам кусок портового хозяйства, ввел в обиход модный термин «логистика».
   
Став богатым и влиятельным, можно начинать нечто новое. Так и возникла Школа. Этот по названию государственный, а по сути практически частный колледж, бывший политехнический техникум легкой промышленности, в те годы стал одним из самых престижных в немаленьком городе. Уровень преподавания по большинству дисциплин был достаточно высоким, что позволяло выпускникам претендовать на хороший ВУЗ, а при необходимости – работать самостоятельно. Но учеба учебой, больше пользы приносили прочные связи нынешнего директора, фактически владельца Школы. Они не ограничивались профилем и уровнем республики, охватывая многих и многих в академических, чиновных и даже правительственных кабинетах. Поговаривали, Тришин-старший был вхож даже к Самому…
   
Адрес учебного заведения – Новая Гвардейская – послужил источником для негласного переименования в претенциозное «Новый Гарвард». Некоторые учащиеся благодаря папиным-маминым деньгам и связям планировали в будущем продолжить обучение, а потом и пристроиться на ПМЖ где-нибудь в Европе, Старом Свете.

 Вообще говоря, его - чопорный, слабый, занафталиненный, давно следовало бы переименовать из «старого» в «дряхлый», если не «дохлый». Ведь вся жизнь – за океаном. А что Европа? Хиреющие королевства, чахнущие династии, вялая наука… Нет, будущее не за ней. Серьезно работать там не с чем. И, раз уж в Штаты не выходит – надо становиться хозяевами здесь.
   
Женитьбу и обзаведение потомством Владимир Егорович не считал чем-то важным и тем более необходимым. Достичь в жизни настоящих высот можно, лишь оставаясь свободным, независимым. Поэтому женился в сорок. И супругу выбрал правильную – не кукольную вертихвостку, а спокойную, воспитанную, хорошо образованную, своего возраста. «Синий чулок». Детей не хотел, и новость о беременности жены воспринял с раздражением.
   
К сожалению, в стране в те годы оперативное родоразрешение считалось экзотикой, и рождение ребенка едва не стало для матери фатальным. Эклампсия, токсикоз, нефрит, энцефалопатия… Незнакомые термины вошли в жизнь нежданной, досадной помехой. Так хотелось бросить все к чертям, сказав: «Я же предупреждал!». Увы, такое поведение не для него. Но уж воспитывать своего сына, первого и единственного ребенка, он будет правильно.

Мать хотела быть с Димочкой ласковой, мягкой. Он не позволял. А что она могла? Сама еле жива… Единственное, в чем пошел ей навстречу – никакого изнуряющего спорта, мучительных тренировок. Растет здоровым – и достаточно. Атмосфере должна быть если не спартанской, то отчасти деспотичной. Отец, постоянно занятый своими делами, тем не менее регулярно требовал от мальчишки подробного отчета «о проделанной работе». Рано усвоивший отцовские принципы, Дима понял: сделать – не главное. Главное – отчитаться. Научившись гладко врать, можно миром управлять…
   
Заботливый отец, наблюдая детские шалости, с горечью сознавал: увы, самого главного сын не понял. Делать можно все, важно подобрать нужное время, место, обстоятельства. Если надо – помощников, соратников. И плевать на общепринятые правила, принципы и понятия. При одном условии – не позволять грязи, по которой идешь, прилипать и тем более затруднять твое движение. Понял, сын? Все и все, с чем и кем соприкасаешься по жизни, не более чем грязь… Следов, следов быть не должно. Понял, сын?..

Кое-что сын понял по-своему. Общие для серой толпы правила и моральные принципы нам не подходят. Мы – выше. Этот постулат с его подачи положили в основу своего сообщества пятеро парней и одна девушка, учившиеся на старшем курсе «НГ», как было принято сокращенно именовать школу, вплотную подводившую к двери любого университета.
   
В этих стенах они прожили все три положенных года. И регулярно проводили «балы посвящения». Предложил развлечение директорский отпрыск Димка Тришин, взявший себе прозвище «де Тревиль» и сам себя назначивший «капитаном». Уму непостижимо, как семнадцатилетнему пареньку удалось так точно выбрать их, а еще девчонку Людку, ставшую его правой рукой. Но факт остается фактом.
   
Этот фрагмент сыновней жизни отец из виду упустил. Лишь в июне девяносто пятого, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей о кошмарном происшествии с одной из студенток, случайно взглянул на экран недавно подаренного сыну «Ай-би-эма» и остолбенел. Пролистал картинки в зависшей папке… Мальчик вошел, остановился за спиной.
   
– Дима, я не понял… откуда у тебя это?   
– Папа, почему ты без разрешения смотришь мои материалы?   
– Материалы?! Разрешение?! Ты ЭТО называешь – материалы? – с неожиданной яростью он схватил сына за шкирку и, как нашкодившего котенка, ткнул в монитор, – Материалы, гаденыш?! Это она?.. Она?!   
– Папа, я… – кровь из расквашенного носа капала на стол, клавиатуру…   
– Ты идиот! Вы все – без пяти минут арестанты! А если ее найдут?! Ты не понимаешь – даже в трупе ваша сперма останется на годы! Сейчас такие анализы – ничего не скроешь! Вы же, дурачье, резинками не пользовались? А?!   
– Н-н-нет…   
– А обо мне ты подумал, сопляк?! Если всплывет эта говнючка, а с ней все остальное?  О, Господи… Всему конец…   
– Что же делать?   
– Делать? Ты завтра же улетаешь!  Ну, как будут готовы документы… В Лондон. Будешь учиться. И не вздумай там устроить что-то подобное. Узнаю – клянусь матерью, тебя утопят в их вонючей Темзе.
   
Жесткий компьютерный диск Тришин-старший уничтожил в тот же вечер, вместе с обнаруженными при скрупулезном обыске фотографиями. После поочередно встретился со всеми «мушкетерами», припугнул и отнял все, могущее хоть как-то скомпрометировать их, его сына, его самого и Школу.
   
Как оказалось, все уничтожить не удалось. Он, наглотавшись прописанных кардиологами таблеток, сидел у камина. Судя по информации из туманного Альбиона, у Димки пока дела шли нормально. Учеба – через пень-колоду, но язык потихоньку осваивал, а это основное. Научат, за деньги научат всему…    Трубку снял после первого же звонка, стараясь не тревожить лишний раз сумасшедшую жену. Проснется, поднимет вой… За что мне это наказание?

Голос позвонившего был незнаком. Молодой, с развязной хрипотцой.   
– Ну как здоровье, депутат?   
– Простите, вы, наверное, ошиблись…   
– Не-а, я не ошибся. Это ты, ошибся, паханок. Ты хоть кодекс почитал, когда собирался баллотироваться? Там же прописано – родственники уголовных преступников до власти не допускаются. Усвоил, о чем я?
   
Он усвоил. Принял как неизбежность. И принимал все годы, исправно отдавая деньги. Время и места передачи пакетов никогда не повторялись, лицо «получателя» он так ни разу и не увидел. Фигуру – несколько раз, со спины. И все. Первый инфаркт принес отсрочку выплат на три месяца, с соответствующим повышением следующей суммы. Второй – на два. 
 
В систематическом вымогательстве случались на первый взгляд необъяснимые перерывы. Подумав, догадался – шантажист попросту сидел в тюрьме. Но это дела не меняло. Если он хотел оставаться богатым, успешным, вхожим в высшие круги и незапятнанным, надо было платить. И он платил. Варианты вычислить «наехавшего» через милицию, свою охрану либо знакомых в мире криминала даже не рассматривал. От одного избавишься, другие прилипнут. Себе дороже.
 
Саша… Саша Лобов. После смерти сына ближе него человека не осталось. Только бы он успел… Деньги, власть… Какая ерунда!.. Жить…


Да, жаль. Судя по всему, разговора с жертвой шантажа не получится. Уже не получится. Тем не менее Борис, не отчаиваясь до поры, сидел в машине. Кто знает – может, увезли не владельца складского хозяйства, а какого-нибудь престарелого соседа? Или соседку…  Дз-з-зынь! Вот те раз! Звонит не кто иной, как сам Тришин В.Е. Жизнь продолжается!
   
– Да, Владимир Егорович, я вас слушаю. Я как раз подъехал. Поговорим?   
– Позоров, ты? – голос в трубке принадлежал не отцу убиенного «Тревиля», а его заместителю Сане.   
– Я. А где…   
– Чтоб. Ты. Сдох!!


Глава двадцать седьмая

октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
Лобова трясло. Саня никогда не был особенно эмоциональным - наоборот, слыл спокойным до флегматичности. При этом занятия борьбой, а потом и серьезным бизнесом приучили быть начеку, реагировать стремительно и адекватно. Но в теперешней ситуации никакая реакция не поможет. Поздно.   
Батя позвонил, когда он подруливал к дому. Слава богу, не ижорскому, а городскому.
 
– Саша… Саша, пожалуйста, приезжай. Если можешь.   
– Конечно, могу. Сейчас буду. Как вы?   
– Мне… Мне плохо. Из газеты опять… Дима… Я не понимаю… зачем?..   
– Владимир Егорович, примите лекарство. Я уже еду.
   
Да, похоже, дело дрянь. Он позвонил в «Скорую», попросил срочно направить кардиобригаду и помчался, не обращая внимания на знаки и светофоры. Медики успели чуть раньше, он застал их у подъезда. Не тратя времени на домофон, открыл своим ключом, а пока доктора загружались в лифт, взлетел на третий этаж по лестнице. Вбежал в квартиру и понял: опоздал.
   
Хозяин ничком лежал в коридоре, рядом на коленях стояла женщина. Сиделка, или медсестра по уходу, приставленная к беспомощной Лидии Сергеевне, молча повернула к вошедшему залитое слезами лицо. 
 
– Давно?   
– Двадцать минут. Я была с Лидочкой. Услышала, позвонила в «Скорую»… Мне сказали, уже едут. Как они узнали?.. Наверное, сам успел…
   
Бригада кардиологов времени даром не теряла. Перевернув бездыханное тело на спину, начали – массаж, дефибрилляция, кислород, уколы… Через четверть часа старшая из медиков вошла в кухню, где Саня курил в открытое окно. Отмахнувшись от его портсигара, достала свои, покрепче.
   
– Кем вы приходитесь умершему?   
– Он называл сынком. А так – сослуживец. Бывший.   
– Он теперь тоже бывший. Тело мы заберем. После вскрытия вам позвонят, когда можно будет попрощаться.
   
Вот тогда он, взяв батин телефон, обнаружил недавний разговор. Кто-то позвонил старику и тем самым убил его. Сволочь! И он сказал человеку, которого с этой минуты ненавидел: «Чтоб ты сдох!»


– Жизнь продолжается, дорогой, жизнь продолжается! – оптимистичная фраза импозантного седого юриста шла несколько вразрез с темой предстоящего разговора.
   
Накануне Лобов, весь день старательно гнавший от себя мысли о неизбежности смерти всех живущих на Земле существ, не исключая людей, был слегка озадачен.
   
– Могу я поговорить с Лобовым Александром Ивановичем? – вежливо поинтересовался в телефонной трубке солидный мужской голос.   
– Я вас слушаю, – произнес Саша и узнал: его очень просят зайти на этой неделе в юридическую контору.
   
Услыхав название, он слегка усомнился в реальности происходящего и даже на всякий случай заглянул в городской справочник. Нет, никакой ошибки.
   
– Да-да, не удивляйтесь, мы обзываемся именно так. «Михайлов, Петров, Харламов». Харламов – это я. Глеб Валерьевич, к вашим услугам. Старший партнер. Заметьте, абсолютно никакого, самого отдаленного родства с легендарным семнадцатым номером. С Юрой Петровым и Вадиком Михайловым мы учились на одном курсе юрфака, были едва знакомы, а шуточек в свой адрес натерпелись выше крыши. Вы курите, курите, я тоже иногда балуюсь… Вадиму довелось носить погоны, отслужил по полной. Юрик вообще в Штатах побывал. А потом как-то вот встретились, организовали дельце. Вывеска ведь тоже играет роль, в наших делах немаловажную. Того хоккея давно нет, а память о победах осталась.
   
– Вам бы еще Третьяка, для полного комплекта.   
– Вы будете смеяться, но Третьяк у нас есть. Увы, технический персонал. Согласитесь, выносить на титульный лист фамилию уборщицы было бы несколько легкомысленно.   
– Да, трудно не согласиться…   
– А великолепная тройка и без вратаря справляется. Те, кому за шестьдесят, нам очень доверяют. Вот мы и подошли, так сказать, к теме… Я, собственно, пригласил вас, чтобы ознакомить с завещанием покойного Владимира Егоровича. Тришина. Полагаю, вы в курсе?   
– В курсе чего?   
– Его… э-э-э… кончины?   
– Да, – в памяти вновь всплыла картина недельной давности, и директор торгового дома, уже официально полноправный, приготовился к очередным неприятностям.   
– Вот, прочтите. Там еще документ, внизу место для вашей подписи. Я вас пока оставлю. 
 
Завещание было коротким. «Будучи…» Первая фраза отменяла все ранее составленные. Вторая… Никак не ожидал! «Все, включая… Лобову Александру… Без каких-либо дополнительных условий…» 
 
– Ну как, ознакомились? Да, мир склеен из парадоксов. Теряя близких людей, мы иногда кое-что находим… Жизнь продолжается. Расписались? Вот и настал еще один момент, о нем ныне покойный попросил меня особо. Это его письмо адресовано Вам лично. Читать прямо здесь не обязательно.

«Здравствуй, Саша. Ты читаешь – следовательно, я уже не существую. По-моему, я все делаю правильно. Хочу попросить: не оставляй Лиду. Я не смог сделать ее счастливой, но она ни в чем не виновата. И еще. Мне очень жаль, что не ты мой сын».
   
Это было написано именно так: не «Ты не мой сын», а «Не ты мой сын». Эх, Батя, Батя…

Однажды он, не проработавший и трех лет, оказался свидетелем. Вошел в директорский кабинет и застал Владимира Егоровича у открытой дверцы «расхожего» сейфа. В нем, как было известно доверенным лицам, всегда хранилась энная сумма на случай визита вечно голодных пожарников, таможенников, налоговиков и прочих кровопийц. Босс, ни слова не говоря, завернул купюры в газету.
   
– А, Саша. Слушай, сынок, я отлучусь на полчаса. Присмотри тут…
   
Саша присмотрел. Не «тут», а за ним. Судя по толщине пачки, директор нес куда-то не менее тысячи долларов. Надо проследить, чисто в целях безопасности.

Проследил. На Графской набережной шеф сел на скамью, поглядел по сторонам. Стоявший в телефонной будке неподалеку человек высунул в дверь свернутую газету. Директор встал и, не оборачиваясь, пошел прочь. А сверток остался на сиденье.

Мужчина из будки быстро приблизился и сел на то же место. Посидел минут пять, поднялся и ушел. Сверток он бросил в ближайшую урну. Саша дождался, пока незнакомец отойдет подальше, заглянул. Свернутая вчерашняя газета. «Невские зори».
   
Послезавтра секретарша попросила зайти к хозяину. Батя стоял у окна.
   
– Не бойся, я не шпион.   
– Владимир Егорович…   
– Понимаешь, бывают дела… Человеку иначе нельзя.   
– Я только…   
– Да, хотел как лучше. Пожалуйста, не делай так больше. Дай слово.   
– Да, конечно.   
– Вот и славно. Кстати, готовься. Я решил, ты справишься лучше всех. Заместителем. Не возражаешь?   
– Я постараюсь…   
– Не думай, не из-за этого… Давай, впрягайся.
   
Слово Саша сдержал. Не раз при виде директорских отлучек «по болезни» хотелось разобраться. Скорее всего, это было бы несложно – выяснить, кто и почему «доит» Батю. А потом место директора занял Димон, и все кончилось само собой. Забот у зама заметно прибавилось, тема забылась. А сейчас снова проявилась. Или нет? Черт его знает… Спросить уже не у кого. Журналист, может, и знает, но вот уж с кем общаться Саше не хотелось совершенно. Чтоб он… Ну да ладно. Свалившиеся на голову миллионы несут с собой не только многие радости, но и очень, очень многие хлопоты.

октябрь 2016, Санкт-Петербург 
 
– Борис Аркадьевич! – к непреклонным интонациям Лира Анатольевна прибегала нечасто, тем грознее они звучали, – Григорий Ильич велел вам соблаговолить в кратчайший срок… Короче, Боря, загляни к главному. Прямо сей же час. Пепел бери с собой.   
– Прямо вот так и повелел?  Уже иду. А пепел зачем?   
– Не догадываешься? Кому-то ты опять наступил на мозоль. Или какое-нибудь еще больное место. Гриша уже с утра на коне. Адвокат заходил… Имей в виду: я тебе ничего не говорила. Голову посыплешь на ковре.   
– Спасибо, солнышко. С меня подснежник в Рождество, – и Борис с неподобающей, как вскоре выяснилось, ухмылкой сунулся в начальственный кабинет.
   
Ну и ну! Ему приходилось видеть Гришу самым разным – унылым, злым, сердитым, даже разгневанным. Но таким… На главного больно было смотреть.
   
– А чему это, с позволения спросить, ты тут скалишься?! – таковыми оказались самые приветливые слова, произнесенные мудрым руководством в адрес бессовестного, безмозглого, бестолкового, беспринципного и так далее.
   
Каяться было поздно. На него поступили материалы аж в прокуратуру. Выйти сухим из воды удастся вряд ли. Поэтому… Главный редактор наморщил лоб в тягостном раздумье.
   
– Опять сибирская мадам? Или беглый банкир? А может, за несправедливо обиженного стъюдента мстят деканы с ректорами?   
– Кончай паясничать! Ты обвиняешься в убийстве!   
– Лысого в подвале? Клянусь, ни сном, ни духом!   
– Идиот!.. Стэлка, подожди секунду, – последнее адресовалось заглянувшему в дверь неземному существу, – Я сколько раз повторял: оставь ты в покое этот сраный парашют! Так нет же, никак не угомонишься. Ты звонил старому Тришину? Звонил. Он помер сразу после этого? Помер. Уяснил?! Наезд возглавляет самая гнусная адвокатская фирма…   
– Хоккеисты?   
– Они самые. Эти не отстанут, пока вдоволь не попьют нашей кровушки. Короче, уходишь в тень. Для них ты уволен. Для меня – выведен в резерв. Давай ксиву.
   
Борис, как во сне, вынул красную картонку и положил на непривычно пустой редакторский стол.
   
– Посиди у Лиры. Я со Стэлкой по-быстрому разберусь, и продолжим.
   
Редакционная «звезда», а именно такой псевдоним взяла себе ожидающая за дверью дама, сияла мощнее прожектора музейно-революционного крейсера.    Она как нельзя более точно воплощала в себе определение «внешность обманчива». Сверху вниз, снизу вверх – откуда ни взгляни, представало совершенство. Пышные волосы, правильной формы лицо. Безупречные носик, ушки, губки, зубки. Глаза – большие, темно-ночные, чуть влажные, с поволокой. Их Борька, разумеется, называл «коровьими». Его не слушали.    Точеная шея, высокая грудь, микроталия, крутые бедра… И - ноги. Ко всему – невозможные, просто сногсшибательные ноги.

Все «кошмарные» мужчины в первый же день появления красавицы в поле зрения дружно и безнадежно сошли с ума. Доставшееся при рождении имя Стилария Каримовна Ведерникова молодую поэтессу не устраивало, и ее творения подписывались самолично выбранным «Стэлла Астрова». Парадокс состоял в полной, абсолютной бездарности сочиняемых прелестной дивой строк, четверостиший, сонетов, поэм и всего прочего.

Сейчас она, возмущенно глянув на выходящего от главреда журналиста: как он смеет задерживать руководителя, лишая возможности лицезреть воплощенный идеал! – прошла вплотную, обдав манящим ароматом чего-то столь же чудесного. И сунула в руки толстый глянцевый журнал, оставив при себе стопку густо исписанных листков.
   
Борис, ощущая небывалую дрожь в ногах, опустился в кресло у стола секретарши. Та тоже являла собой некоторое противоречие: при звучном, поистине поэтическом имени и абсолютной грамотности, сочетающей владение стилем, орфографией и синтаксисом, за всю жизнь не написала ни строчки, кроме школьных сочинений и приказов типа «уволить за профнепригодность», как вот сейчас предстояло поступить относительно ныне опального Борьки.
   
Слушая ласковое журчание из-за неплотно прикрытой двери, уволенный машинально раскрыл пахнущий чудо-духами Же-Же. Почитать, увы, не получится. Изданный в Нью-Йорке, он содержал тексты на недоступном Борькиному пониманию французском. Как ни прискорбно, довольно сносно владея всемирным английским, с остальными репортер не дружил. На языке Бальзака и Флобера не мог сказать ничего, кроме банального «пардон, мадам» и «мерси, месье». А читать… Читать – и подавно. Поэтому, как в далеком безмятежном детстве, ограничился просмотром заморских картинок.
   
Перевернув полсотни жестких страниц, Борис остановился. Из-за пульсации в ушах он словно внезапно оглох. Ну, почему не учил? Статью под приковавшим внимание фотоснимком прочесть не удастся. Разобрал лишь смысл слов «кафе», «мороженое», «клуб», все с одинаковым названием «Диана». Адрес: восемьдесят пятая улица. А на фотографии – где-то виденное женское лицо. В профиль. Где он его видел?!
   
– Ну, давай уже! – вышедшая от Гриши поэтесса вырвала из рук свое ревю, напоследок обозвала придурком и удалилась, звонко цокая шпильками.   
– Позоров! Зайди на минутку, – позвал редактор, но Борис не услышал. Он вспомнил.   
– Да пошел ты… Уволен так уволен. Еще посмотрим, чья возьмет…


Глава двадцать восьмая

октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
– Здоров, Гоша! Узнал? Дело есть.   
– Здоровей видали! Ужель сподобился навестить недостойного колебатель устоев и потрясатель престолов Шацкий, он же Позоров? Лет не счесть, а зим подавно...   
– Гоша, не плачь! Я тебе всего полгода как не звонил. И не зазря, всегда по делу…   
– Ага, мне помнится, аккурат после тогдашнего твоего делового звонка пришли с визитом ребята из налоговой и подрезали крылышки, по самые бедрышки… Ты ж вечно такое отыщешь, хоть стой, хоть не могу.  Шо, опять? Готовить сухари?   
– Ну, не совсем. Вечно ты преувеличиваешь. Нынче – ничего чреватого. Я хотел сказать, федерально-криминального. Надо проверить кое-что за океаном.   
– Тихим? Или Атлантическим? Хотя какая разница – все равно Америка. Туда потянуло?   
– Нет, дела здешние. Образовалось пара-тройка пахучих мертвяков, я хоть и не патологоанатом, но вскрыть не прочь. Поможешь?   
– Не наркота? Если так – не полезу. И тебе не советую. Убьют.   
– Клянусь, ничего похожего. Серийное самоубийство, представляешь? Получится – изобразим сенсацию, и тебе отломится, не я буду!   
– Отломится? При жизни, надеюсь? Шучу, шучу… Ладно, подъезжай на берег Революции, двадцать один-десять. Второй этаж, слева. У меня сейчас там нора. Буду ждать. Что брать, не забыл?   
– Будвайзер, десять-двенадцать, ага?   
– Лучше пятнадцать-двадцать. Жду.
   
Пока Боря разглядывал клавиши подъездного сигнализатора, пытаясь вычислить самые нажимаемые, дверь, пискнув, открылась сама собой. В запущенной пыльной квартире на четвертом этаже из всех помещений впечатление обитаемых производили только кухня и соседствующая с ней комнатка, размерами скорее напоминавшая кладовку. Здесь в полутьме негромко жужжали три жестяных ящика габаритами с приличный дорожный чемодан, мерцал обширный жидкокристаллический монитор.

У стола в старомодном продавленном кресле полулежал Гоша. Со времени прошлой встречи одноклассник еще больше раздался в пояснице и тазу, изрядно полохмател. Отвращение к утренним пробежкам и потакание прихотям тела неумолимо порождают избыточный вес…. А ведь какой был спортивный мальчик! Не о нем ли говорили: растет виртуоз мяча, второй Оганесян…
   
Георгий Амбарцумян, в школе получивший кличку, естественно, «Амбар», толком нигде никогда ничему не учился. И при этом был необыкновенно изобретательным, хитрым и удачливым компьютерно-сетевым мошенником. По-современному, хакером. Как только на свет появились первые, тогда еще громоздкие и медлительные ЭВМ, начинающий вычислитель прикипел к ним душой и телом. Они совершенствовались, менялись, становились умнее и разнообразнее, и вместе с ними менялся Гоша.   
С появлением Сети для него не стало иной сферы обитания. Поэтому, если надо было узнать что-либо неузнаваемое, связанное с мобильной связью, интернетом, прочими электронными штуками, Боря, тоже не считавший себя полным лопухом (по нынешнему, «лохом»), обращался к однокласснику.
   
Дверь в «нору» оказалась незапертой. Боря вошел, покашлял, постучал, потопал. Тишина.
   
– Гоша, э-эй, ты тут? Погрузился по уши? И пива не хочешь?   
– Да я тебя уже видел, заходи. Камеру над подъездом не усек? Правильно, она припрятана. Пиво в холодильник закинь и дуй сюда. Да, мне пару банок возьми. А то в пузе полная Гобя. Прольем живительную влагу на черные пески.
   
Борис прошел в кухню, подивился ужасающим завалам опорожненных жестянок. Круто… Судя по всему, питался одноклассник исключительно пивом.
   
– Черные пески, Гоша, это – Каракум.   
– Тундра! А еще журналист… Рериха читал, олух?   
– А ты Моцарта смотрел? Ладно, пей и слушай. Надо бы позондировать одну кафешку в Нью-Йорке. Называется без затей. «Щедрая Диана». Или не щедрая, а проворная… Мороженое. Только не само заведение, а кое-что еще.   
– Поподробнее ничего? Адрес хотя бы?   
– 85-я авеню, с видом на Центральный парк. Красиво, наверно.   
– На хрена мне твоя география, дурик! Электронный адрес есть?   
– Вот с этим, извини, не преуспел. Сам ищи.   
– А ты туда, случаем, не заглядывал?   
– Был грешок, вчера попробовал. Дали мне фигос под нос.   
– Как дали?   
– Запросили мои данные, я написал..   
– Прямо так и написал? Я, мол, из кошмарной питерской газеты, Ванька Пупкин, имею антирес поглядеть на ваши рожи?   
– Ну… примерно. Ответили – доступ закрыт.   
– Тогда чему ты удивляешься? А почему у них закрыто, не сказали?   
– Нет, там нарисовалось что-то вроде: конфиденциальная информация частным лицам не предоставляется…   
– Почему конфиденциальная? Что ты у них спрашивал? Часы работы, меню – это же не секрет?   
– Мне надо узнать кое-что про их владелицу.   
– Теперь давай поподробнее. Владелицу кафе?   
– Там не только кафе. Есть еще клуб. Называется примерно так же. «Айс крим Диана». Женский клуб.   
– Откуда ты узнал? Или это уже твой секретик?   
– Никакого секрета. О ней была статья в журнале. Я не полиглот, а там по-французски. Типа «Американская Ель» или «Елочные украшения»…   
– Понял… «Америкэн Эль»… Скорее, «Эль декор». Эль, Боренька, по-французски не дерево и даже не пиво. Это – «она». У нас в совке когда-то была «Работница и крестьянка», счас таких – пачками на каждом шагу. Чисто женские штучки. Въехал?   
– Смейся, паяц… Я видел-то этот глянец три минуты. Ну да, не «Форбс». Там фото, мельком сказано – она миллионщица, владелица сети кафешек и основательница клуба. Я покопался в нете, узнал, есть вроде такой, и больше ничего. Ну, попытался запросить в том самом кафе – ноль.
   
Гоша, к тому времени прикончивший вторую банку пива, хмыкнул, щелкнул мышкой, набрал на клавиатуре несколько фраз.
   
– Так, говоришь, мороженое… по-нашему… у них, значицца, айс-крим-м… Попробуем-м… Поехали… Пароль спрашиваешь? На тебе пароль… Не подходит? Ну, на тебе другой… Опять не то? А вот так?... Скушали? Знай наших…
   
Пальцы хакера проворно забегали, он теперь не обращал на гостя ни крохи внимания. Время от времени что-то приговаривая, Гоша, казалось, весь ушел в свой, заэкранный мир. Борис, чтоб не мешать, сходил на кухню, взял себе банку, открыл, присел на ветхое кресло, отпил. Гоша постукивал-пощелкивал, и вдруг…
   
– Ах ты, блин!.. Куда, е-мое? Ты что?! Э…, Э-э-э! Ни хрена себе! Стоять, блять!! Куда?!... Ой, ё…!   
 
В процессе малоцензурного монолога Гоша еще побарабанил по клавишам, вскочил, сел, убрал руки со стола. Это было настолько не похоже на его обычное поведение, что Борис поперхнулся пивом и чуть было не засмеялся. А потом понял – не до смеха. Происходит что-то серьезное. И странное.
   
На экране, независимо от стука Гошиных пальцев и «мышиных» щелчков-подергиваний, возникло и стремительно побежало с десяток строк, свечение стало ярче, потом матовая поверхность сделалась равномерно черной. Осталась лишь мигающая надпись: «Для продолжения требуется перезагрузка. Выполнить сейчас? (Уes/No)».
   
Гоша смял в руке опорожненную емкость, встал из-за стола, длинно и замысловато выругался. Боря попытался запомнить, но не смог. Там озвучивалось все на свете мороженое, папы и мамы, друзья-приятели, дедушки с бабушками и их сексуальные пристрастия.
   
– Эй, братан, ты живой?.. Сорвалось? – понимая способность друга дать неделикатную и даже, возможно, грубую оценку ситуации, тактичный журналист предпочел взять нить предстоящего объяснения в опытную руку.   
– Ага. Сосралось, … твою мать… чтоб тебе… на… в … через…!   
– А почему ты… Там же написали – перезагрузить?   
– Перезахоронить, блин! Ты хоть понимаешь, что со мной сделали?!   
– Вирус?   
– Х…ирус! Всему этому железу, – Гоша обвел рукой мерно гудящие коробки, монитор, клавиатуру, модем, – Хана!.. Писец! Это – металлолом!   
– А… перепрограммировать? Никак нельзя?   
– Можно. Только для игралок-стрелялок в начальной школе.   
– Ну-у… И мышку выкидать?   
– Хочешь – забирай. И клаву, и телек заодно. А мозгам – полный амбец….   
– Но мы-то при своих? Каковы дальнейшие действия?   
– Ты делай, что хочешь, а лично я с этой хаты сваливаю. Снимал я ее не на свое имя, меня по ней не найдут.   
– Так серьезно? Это, получается, как бы Пентагон?   
– Слушай, ты Яичника помнишь?
   
Конечно, Боря помнил. Как его было не запомнить? Пузатый физрук из их школы очень любил помогать девчонкам-старшеклассницам. Они спрыгивали с брусьев и перекладин, он умело подставлял ладони под упругие округлости. А на предложение мальчишек оказать такую услугу им отвечал: «Не, пацаны, у вас яйца твердые, все руки отобьете!». За своеобразный юмор, не поднимавшийся выше пояса, и было присвоено то самое прозвище.
   
– Он еще рассказывал, как легче всего поймать льва. Идешь к водопою, видишь: подходит лев. Быстро копаешь яму поглубже, садишься на дно и ждешь. Лев падает, ты хватаешь его за яйца, крутишь. И он – твой!   
– А если львица? – поневоле подыграл Боря.   
– Тогда, чувак, крути свои! Они тебе больше не понадобятся!   
– Ты это к чему?   
– А к тому, Боренька, к тому самому… Мы с тобой сейчас, судя по всему, нарвались как раз на такую львицу. И ноги моей тут больше не будет. Понимаешь, камрад, если они вот так защищаются, то можно только догадываться, КАК они нападают!   
Гоша в продолжение гневной тирады извлек из холодильника и опорожнил еще банку пива. Жестом предложив Борису присоединяться, буркнул:   
– Давай допьем, что ли… Не пропадать же ему, раз принес.