Королевский десерт Глава 29-31

Глава двадцать девятая 
 
октябрь 2016, Санкт-Петербург
   
– Скажи мне, Позоров, – женщина, лежащая рядом на широченной «холостяцкой» или «бабушкиной», в зависимости от обстоятельств, кровати, щелкнула его по носу и отняла сигарету, – Почему ты до сих пор не женишься?
   
С ведущей телевизионной передачи «Когда не все дома» Светланой Михайловской, для него просто Светкой, они были знакомы со второго курса журфака. И встречались более десяти лет более-менее регулярно раз в месяц-полтора. В пору учебы ничего серьезного между ними не было – так, танцевали на междусобойчиках, пару раз целовались.
   
Были в их встречах и более длительные перерывы. Первый – на два года стройбата, куда Борис попал вместо пехоты или артиллерии по причине банальных родинок на неподходящих местах. Оказывается, при натирании ремнями и прочими армейскими лямками так называемые невусы способны причинить серьезные неприятности, вплоть до озлокачествления.

«Не годен к строевой», и точка! Институтская отсрочка кончилась, служить будешь, никуда не денешься, но автомат не получишь. Воюй лопатой. И «отвоевал», никуда не делся. Светке не писал, она отвечала тем же, а ровно посередине службы его вдруг вызвали в штаб полка.  Не дослушав уставного доклада с важнейшей информацией о звании и фамилии «прибывшего по приказу», заместитель командира по идеологической и воспитательной работе, для бойцов-строителей «комиссар» или «замполит», взял слово:
   
– Ну, и какого же хрена ты, младший сержант Шацкий, скрываешь от боевых товарищей и командиров с комиссарами истинное положение дел? Уточняю: свое семейное положение?
   
Заинтригованный младший сержант начал было оправдываться:   
– Я ничего не… – но, только сейчас разглядев сидящую в кресле у стола военачальника смеющуюся Светку, подавился буквами и умолк.   
– Шагом марш к командиру роты, доложишь: тебе предоставляется отпуск на трое суток по случаю приезда жены. Которая для этого промчалась пол-страны. За пределы городка не выезжать. По возвращении доложить. Выполняйте!   
– Есть…   


– «Есть, есть…» На жопе шерсть! – через час, лежа на его плече в холодном номере «офицерской» гостиницы приуральского гарнизона, прокомментировала «жена»,  – Невежа… За добрые дела полагается сказать хотя бы «спасибо, дяденька!» Забыл?

– Это ж не по уставу, – только и нашелся пробормотать окончательно сошедший с ума от внезапно свалившегося счастья военнослужащий срочной службы, – Какой он мне «дяденька»…   
– Ну да, у вас там все в этих плакатах, типа: «Действуй, воин, по уставу – завоюешь честь и славу!» И много чести завоевал, уставной ты мой?   
– Пока вот только твою… – осмелился надерзить осчастливленный воин.   
– Ну, она тебе, положим, досталась без боя… А стишки, часом, не твоего сочинения?   
– Не-е, у нас по этой части как раз твой «дяденька». Слыхала, как он лихо срифмовал твою поездку?   
– Твое счастье. А то ничего бы не получил. За такие вирши вообще убивать надо! – она потерлась щекой о шершавый солдатский подбородок, – Готов снова в бой? Вперед, к славе!   
 
Начавшаяся столь многообещающим образом любовь оказалась, против ожидания, недолгой. Писем снова не писали ни он, ни она. После возвращения из рядов родной армии Борька прямо с вокзала бросился к ее дому, где ждало горькое разочарование: возлюбленная, оказывается, укатила в теплые края и явится обратно не раньше чем через месяц, а то и полтора, в зависимости от того, как скоро закончатся накопленные деньги. Адрес? Помилуйте, вот ее телеграмма, где указано только: «Сочи, почтамт, до востребования».
   
Пришлось для утешения сердечной скорби не устраивать личную жизнь, а начинать трудовую. Тут повезло. В пельменной на Невском, куда демобилизованный зашел с целью утопить горе в стакане, его хлопнул по плечу неизвестно откуда взявшийся однокашник Гришка Кошель.
   
– Здорово, солдатушка, бравый рябятушка!   
– Привет.   
– Чего невесел, нос повесил? Судя по скудости закуси, решил напиться и забыться? – балагурил Гриша, явно не понимая, насколько точны его наблюдения.   
– Да так, зашел вот перекусить…   
– Ага. Ну, доедай по-быстрому, и айда со мной.   
– Куда? Я еще и дома не был, папа-мама-бабушка волнуются…   
– Бабушка поволнуется и перестанет, а вакантных мест в моей газетенке может больше и не образоваться. Пошли.
   
Так Борька стал журналистом. Работа оказалась отнюдь не синекурой – за каждой строчкой приходилось носиться, высунув язык. Зато печаль-тоска забылась мигом. И когда загорелая ветреная любовь вернулась и сама явилась «поздоровкаться», он не сразу вспомнил, о чем договаривались в той скрипучей гостиничной койке. Она все поняла по-своему.
   
– Ну, давай-давай, дружочек, работай. Заработаешь славу великого репортера, тогда, может, вспомнишь брошенную фронтовую подругу…
   
Тогдашняя встреча завершилась бурной ночью в ее комнатке. Но наутро она, и не подумав напомнить ночные слова, чмокнула в щечку, выпроваживая за дверь, и опять пропала из его жизни. Вновь возникла через месяц, и снова исчезла. Так их любовь, не найдя должного продолжения, стала чем-то вроде дружбы с элементами интима. Судя по всему, ее такое положение вполне устраивало. И его, как не раз со стыдом признавался себе, тоже.
   
А потом случился второй долгий перерыв, тянувшийся четыре нескончаемых года. Тогда он в бессильной злобе на самого себя буквально готов был кинуться в стылые невские воды. По реке шел лед, а его самоназванная «жена» ни с того ни с сего вышла замуж, стала из почти родной веселой Светки Журовой далекой и холодной Светланой Михайловской.
   
Носителем новой фамилии оказался быстро набирающий вес, как в переносном, так и в прямом смысле, политик – депутат чуть ли не Думы. Чем она польстилась, зачем съехала из северной в официальную столицу – так никогда и не сказала. Там попала на телевидение, приобрела неуловимо-аристократичный оттенок манер.

А ее диалог с благоверным при расставании вполне заслуженно стал темой салонных сплетен.
   
– Знаешь, дорогая, – будто бы начал издалека высокопоставленный супруг, – Я, конечно, человек публичный…   
– М-м-м… да? И что?   
– Но иметь в женах публичную женщину мне, вообще-то, не полагается!   
– То есть просто иметь их, публичных, ты можешь?   
– Это – недоказуемые домыслы! – возмутился депутат, – Подумаешь, сходил раз-другой в баню…   
– Ты бы там хоть помылся для приличия, родной! Полюбуйся, вся простыня черт-те в чем! Они у тебя гуашью красятся?   
– А это – вообще стыдно! У вашей журналистской шараги только и занятий – чужое грязное белье ворошить!   
– Да-да. Ворошить. Но спать на этом белье я больше не буду! – оставив последнее слово за собой, гордая женщина покинула гнездо разврата и больше туда не вернулась.
   
Через неделю после громкого развода она опять уютно возлежала на Борькином плече и делила с ним полуночный «бычок».
   
– Так все-таки, изменяла ты ему или нет? – как всякому мужчине, вновь обретшему счастье, Борису хотелось докопаться до корня зла, – Мне-то можешь сказать, я – могила!   
– А ты догадайся! 
 
Сегодняшний Светкин вопрос застал врасплох. Выяснение отношений в ближайшие планы не входило, мысленно он уже двигался к нью-йоркскому кафе у Централ-парка, где твердо рассчитывал найти развязку затянувшегося поиска. Но отвечать придется, не сегодня, так после возвращения… Вообще-то, если женщину интересует такое, то – пора! 
 
– А ты за меня пойдешь? – нанося встречный удар, он почти не сомневался: последует деланное изумление, постепенно переходящее в согласие.   
– Нет!   
– … ?!
   
Ну, ни фига себе! Он, можно сказать, официально предлагает ей и так уже давно отданное сердце с рукой в качестве гарнира, а ему – такой категорический отлуп!
   
– А ты подумай, Боренька! Ну вот погляди, что ты мне предлагаешь? Ты где живешь? Сам-то видишь? В этом твоем чулане приличной бабе и ночевать стыдно. Кроме меня, небось, никто не соглашается! И пахнет то ли пылью, то ли носками…   
– Это – благородный прах вековых знаний! Видала, какие здесь сокровища?
   
Хозяин «чулана» горделиво указал на стеллажи, вздымающиеся от пола до потолка и предельно затрудняющие передвижение по узкой комнате, еще его отцом названной «кишкой». Бабушка возражала – «пенал». И аргументировала: в кишке – говно, а в пенале – знания!
   
Родитель сам вырос в этой кишке, сюда же привел молодую жену. Длинную горницу для уюта пришлось перегородить фанерой. С появлением на свет Бореньки семье выделили еще одну комнату в этой же коммуналке. И лишь когда отец вдобавок к ордену Ленина заработал на своем портовом кране туберкулез, ему достался ордер на отдельную трехкомнатную квартиру в одной из окраинных новостроек. Оттуда до центра надо было добираться с пересадками, зато – воздух, раздолье! Грибы прямо у подъезда можно собирать.
   
Бабушка переезжать отказалась наотрез. И побывала в новых хоромах всего дважды. Один раз – на новоселье, когда шумная компания отмечала событие с могучим российским размахом, а второй… Второй ее визит получился заодно и прощальным. Приехала вконец измученная давкой в метро и автобусе, на возмущение сына с невесткой ее скаредностью – неужели трудно вызвать такси – буркнула: «не ваше дело», уединилась с внуком-журналистом в его комнате и долго расспрашивала, как пишется да чем дышится. 
 
Он, девятый месяц дышавший воздухом свободной прессы, так и не понял, в чем был смысл беседы. Когда заметно постаревшая прародительница засобиралась домой, Борис счел необходимым не пытаться навязывать наемный экипаж, а отвез на своем. Уже месяц катался на подержанной «девятке» и был этим очень горд.
   
Бабушка тогда попросила проводить «до одра», и он, помогая ей подниматься по широкой старинной лестнице, подумал: древние строители были полными идиотами. Возводить шестиэтажные дома с потолками по четыре с лишним метра! Да и послереволюционные реконструкторы, нередко разделявшие такие «господские» этажи на два «пролетарских», могли бы подумать о лифтах. А тогда, по-видимому, возобладал принцип «не графья». И при лестницах шириной с добрую улицу, в крайнем случае – переулок, вдобавок дублированных «черными», на верхотуру надо тащиться пешим порядком. А живут-то здесь люди по преимуществу возрастные. Старики.
   
Фактически внеся ставшую на девятом десятке жизни совсем тщедушной родственницу в ее «пенал», он услыхал неожиданное заявление.
   
– Ну, будем прощаться, – поцеловав его в щеку сухими губами, она добавила: – Эта берлога теперь будет твоя. Об одном прошу: книги не выбрасывай. Таких нынче не пишут.
   
Возражения внука типа «да ты еще нас всех переживешь» упрямая бывшая учительница не услышала. Прилегла на удивительно широкую и прочную кровать, о которой отец говорил «краснодеревянная», махнула рукой.
   
– Ступай, ступай. Пишешь ты, кстати, грамотно. Читала. Только стихов не касайся!
   
Ее не стало в ту же ночь. А о книгах сразу же начали заботиться соседи, обитавшие в бывшей их комнате. После скромных похорон он привел Гришку в осиротевшую «берлогу» и, скользнув глазами по стеллажам, сразу заподозрил неладное: книг заметно убавилось. Кошель, только-только ставший редактором «Кошмара», среагировал мгновенно.   
– Ах, твою мать! Я вам, бл...дям, устрою приватизацию!
   
Ворвавшись без стука в соседскую обитель, они застали семейство за просмотром самочинно унаследованных фолиантов. Сунув кулак под нос «обнаглевшим нахалам, по которым тюрьма плачет», Григорий лично перенес книги на место. А действительно обнаглевшие соседи вызвали милицию.
   
Молоденький лейтенант-участковый полчаса бубнил что-то о незаконности действий «кошмаровцев». Угомонился, лишь увидев адресованную покойной дарственную надпись самой Андреевой в возвращенной книге «Памятники римской культуры»: «С глубоким уважением прекрасному педагогу, привившему моему бестолковому внуку любовь к родному языку».
 
Между тем редактор пригрозил: он еще «выведет на чистую воду некоторые властные структуры»… Пресса разберется, «по чьей милости доблестные ветераны Коммунистической партии (от нее бабушка шарахалась как черт от ладана) вынуждены доживать век в воровских притонах». По окончании страстной тирады служитель закона ретировался без протокола.
   
Став полноправным владельцем недвижимости, Борис озадачился переустройством жилья. Первым делом следовало отделиться от ненадежных соседушек - отгородить часть коридора, добровольно лишаясь доступа к обширной кухне, ванной и туалету. А ходить куда? В смысле, по нужде? На месте заросшего грязью общего умывальника, коим все равно никто не пользовался, возник личный санузел. Из-за тесноты душ там можно было принять только сидя или стоя на унитазе, зато – свое!
   
Уникальную в своем роде конструкцию Светка охарактеризовала кратко и исчерпывающе: «шедеврально». Начало положили профессиональные сантехники. Они, провозившись неделю и взяв солидную сумму, так и не смогли добиться полной герметичности. И за компанию с Борькой душ принимали соседи снизу. Тогда он самостоятельно взялся за гудрон, какие-то водоотталкивающие стяжки… С тем же результатом. В конце концов в гости зашел Гриша, встревоженный несвежим внешним видом лучшего репортера. И дал совет, простой, как все гениальное:   
– Да поставь ты поддон, и все дела!
   
«Все дела» оказались несколько сложнее, чем казалось. В итоге унитаз тоже поместился на нержавеющем душевом пьедестале, заняв большинство моечного пространства. Смонтировав невиданный агрегат, новосел опробовал его во всех ипостасях и на очередной день рождения подарил начальнику разводной ключ.   
– Гриша, ты работаешь не по специальности. Ты рожден водопроводчиком!
   
С «черной» лестницы получился отдельный вход прямо в «пенал». С этой целью нанятые за жидкую валюту нетрезвые амбалы продолбили дыру в полуметровой толщины стене. Еще в длиннющей комнате удалось выкроить кухонный уголок. Сливную трубу из-под микроскопической раковины вывели в «душ».

Но первая же попытка обзавестись еще и газом оказалась последней. Потребовалось согласование, и явившиеся представители «Петрогоргаза» долго смеялись, увидев, куда он собирается втиснуть плиту и каким образом тянуть трубы.
   
– Своей жизнью, молодой человек, вы вольны распоряжаться, как заблагорассудится. Это ваше право. Можете вешаться, резаться, топиться, способов много. Но массовое сожжение мирных граждан мы вам позволить не можем!   
– А что, собственно, не так? – поинтересовался переустроитель.   
– Есть нормы и правила, регламентирующие газоснабжение жилых помещений, – туманно пояснил старший из инспекторов.   
– Вы ЭТО называете жилым помещением? – продолжал упорствовать Борька.   
– Но Вы же здесь живете! – был ответ, и жилец печально вздохнул:   
– А разве это – жизнь?...
   
Так и грел-варил себе на электрической плитке. И повеселел лишь благодаря внедрению микроволновой технологии. К родителям на их периферию блудный сын, ставший владельцем антикварного жилья, ездил только в гости. Благо отсюда до редакции – рукой подать.
   
Ну вот, а тут еще и любимая тычет носом в быт, в котором лично его устраивало все. «Библиотечную» часть холостяцкой норы  поначалу хотел сохранить в неприкосновенности, но, копнув скопившиеся за многие годы залежи, убедился: не удастся. Ветхая бумага «Нового мира», «Авроры», «Невы» и подобных толстых журналов оказалась изъеденной жучками и рассыпалась в пыль.

С двойственным чувством потери и облегчения сдал центнер макулатуры, массивные дощатые стеллажи заменил ажурными, легкими и прочными дюралевыми, и стало возможным поставить нормальный письменный стол, он же обеденный. Плоский телевизор на стене места не занимал. И, наконец, кровать – главная деталь интерьера – претерпела модернизацию, став настоящим царским ложем. Привольно – втроем можно спать, если приспичит, и не скрипит. А что танцевать негде – так не в этом счастье! Ко всему – у него был настоящий балкон. Эх, женщины! Ничем вам не угодишь…   
 
Собираясь уходить, Светка мимоходом щелкнула по клавишам дремлющего ноутбука. На экране набросок текста о перелете через океан соседствовал с электронной версией билета. И вместо прощального поцелуя авиапутешественника больно укусили за ухо.
   
– Ты чего? – возмутился искатель приключений.   
– А чтоб не соблазнял там своих панамских стюардесс.   
– Ну, ты и темная! Какая Панама? «ПанАм» – означает компания «Панамерикэн». Только ее уже не существует. И лечу я «Дельтой», и не на перешеек, а в простой Нью-Йорк.   
– И зачем непростому питерскому журналисту простой панамериканский Нью-Йорк?   
– Да вот хочу там в одной кафешке мороженого попробовать. Говорят, жутко вкусное.   
– Любишь мороженое?   
– Обожаю с детства.   
– Я тоже. А мне с тобой нельзя?   
– Поехали. Только рейс в пять утра, ты еще спишь.   
– Да-а, пять – это слишком… тогда поеду домой. А ты имей в виду: все эти стюардессы по имени Жанна – народ ненадежный. Нынче здесь, завтра там. Остерегайся, милый!   
– Ну какие Жанны на американском аэроплане?!   
– Не Жанны, так Джоанны, Сюзанны…   
– Да не переживай ты, послезавтра вернусь, и сразу в ЗАГС!   
– Ох, Шацкий, Шацкий… Видно, не дождаться от тебя джентльменского предложения.   
– Свет, я по-другому не умею. Давай поженимся, серьезно! Я исправлюсь, хату поменяем, книжки на помойку…   
– Так и быть, подумаю. Красиво заговорил, прям заслушаешься!   
– Вот видишь, недаром народная мудрость гласит: «женщина любит ушами»!   
– Да ну?! А я-то, дура, совсем другим местом пользуюсь…   
– О-о? Расскажешь? Или секрет?   
– Эх, все тебе расскажи, покажи, дай попробовать… 
 
Прощание несколько затянулось.  Доверять популярную телеведущую случайному ночному таксисту нельзя, надо доставить домой. В итоге к пулковской стойке регистрации несся призовым рысаком.


Глава тридцатая 
 
октябрь 2016, Нью-Йорк
   
Едва войдя в затейливо украшенную снежинками, Санта-Клаусами, оленями и прочими зимними атрибутами дверь, Борис поймал на себе изучающий взгляд. Крепко сложенный молодой человек сидел за столиком у входа и держал в руках раскрытый журнал в яркой обложке. Охранник? В детском кафе? Странновато… Правда, при рассмотрении публики в зале интересу секьюрити нашлось обоснование – приезжий журналист оказался здесь единственным мужчиной.
   
За столиками сидели, угощаясь мороженым и различными напитками из чашек, стаканчиков и винных бокалов, около трех десятков женщин и детей. Мужской пол до его появления представляли всего два подростка. Один из них был худосочным бледнолицым, другой – раскормленным «афро».
   
К тому же внешний вид нового гостя никак не подходил под определение «элегантный». Джинсы и куртка – явно не от модных кутюрье. К тому, что на голове, парикмахер не прикасался месяца два. Щетина уже не трехдневная, а несколько более. И глаза после бессонной ночи с последующим мучительным перелетом в «туристическом» классе – опухшие и красные, как с похмелья.

Западные авиаперевозчики битком набитые общие самолетные салоны красиво называют туристическими, а по-нашему – понятнее и честнее.  Эконом-класс, этим все сказано. Борис, выбравшийся из аэробуса четыре часа назад, до сих пор не избавился от скованности в длинных нижних конечностях. И поспать не удалось. Поэтому видок у него был откровенно подозрительный. Да уж. Демократия, конечно, остается в силе, но внимание охранника беспочвенным не назовешь.
   
Очевидно, информация о прибытии странного посетителя была оперативно доведена до кого следует, так как из-за неприметной двери тут же возникла элегантная дама в серебристом платье. Снежная королева – хотел было подумать Борис, но остановился: поблескивающая антрацитом прическа никак не соответствовала образу зимней владычицы. Имелось и еще одно несоответствие: глаза не светлые, как подошло бы той скандинавке, а скорее южные, карие.
 
Он, конечно, устал, поэтому голова варит не совсем исправно… так и хотелось сказать прямо: «Пардон, мадам,  не затруднит ли Вас повернуться вот так, бочком? Видите ли, я Ваше очаровательное личико, по-моему, видел дважды,  оба раза на малюсеньких фото, и тех картинок при себе нет, к величайшему сожалению. Так Вы это или не Вы?»
   
– Hello! Glad to see you! Are you sure want to visit our cafe? (Здравствуйте! Рада видеть Вас! Вы уверены, что хотите посетить именно наше кафе?)
   
Пришелец нисколько не удивился не слишком радушному приему – чего еще ожидать помятому бродяге, сунувшемуся в приличное заведение?
   
– Yes. Уou see it is very interesting to me. I flew from Russia, St.peterburg/ I am a journalist. My name is Posorov. Boris Posorov.    (Да. Мне очень интересно. Видите ли, я прилетел из России, Санкт-Петербург. Я журналист. Моя фамилия Позоров. Борис Позоров.)
   
И на всякий случай добавил по-русски:   
– Вообще-то это псевдоним. По-настоящему – Шацкий.
   
Серебристая мадам слегка поклонилась.   
– Русский журналист... Что ж, давайте по-русски. Так будет даже проще, для Вас. А для меня – хорошая практика. Проходите, мистер Шацкий… или Позоров… Не возражаете, если буду называть Вас просто Борис?   
– Как Вам будет угодно.   
– Пройдемте вот сюда, это стол для своих. Или, как у вас там до сих пор принято говорить, «почетных гостей». Пресса, тем более зарубежная, нечасто удостаивает нас своим вниманием.
   
Она подождала, пока Борис на правах кавалера отодвинет ее стул, сядет сам.
   
– Сытно поесть не рассчитывайте. А мороженое – обязательно. Не пожалеете, будете хвастаться знакомым девушкам. Это мое фирменное, десерт так и называется «Диана». Несколько видов пломбира, мягкого мороженого, сироп, ликеры, фрукты, шоколад. К нему, конечно, вино.   
– Роскошно. А кто будет платить? Вы? Или позволите мне?   
– За вино, с учетом принадлежности к сильному полу,  заплатите сами.   Кстати, у меня подают только греческое. Вас устроит?   
– Разумеется. Хотя, к моему стыду, греческих пробовать не приходилось.   
– Рекомендую красное. Пятилетнее «Мандилари», – хозяйка сделала знак, и беззвучно появившаяся девушка в форменной одежде с кокетливым передничком и фигурной заколкой в волосах выслушала заказ, кивнула и исчезла так же бесшумно.   
– Спасибо. А мороженое?   
– За мороженое платит заведение. Вам повезло – сегодня у нас особенный день. Мы называем «День Дианы». Девушки сокращают: «Дэй Ди». Всем желающим подают фирменный десерт за счет кафе.   
– Что значит особенный?
   
Официантка принесла вино, открыла, плеснула в его бокал. Борис пригубил и не удержался:   
– Вот уж век живи – век учись! Отныне пью только греческие вина! Белое тоже такое?   
– Не хуже. Попробуйте мороженое. Когда растает, вкус не тот.   
– Я его выпью, – Борис попробовал и, вспомнив детство, разом умял половину, – Отлично! А Вы не едите свой пломбир? Простите, десерт?   
– За столько лет – сыта им по горло. Я буду пить по-русски. Без закуски.   
– А по-моему, русские едят больше всех остальных, вместе взятых…   
– Ну, спрашивайте.   
– О чем? А, чуть не забыл. Так что в сегодняшнем дне особенного?   
– Иногда… Нерегулярно, несколько раз в году я устраиваю такой вот праздник, что ли. Прихоть хозяйки кафе. Рациональное зерно не ищите, его попросту нет.   
– Так и запишем… Нет, никаких записей я, как правило, не веду. У меня тренированная память. Ну, и о чем еще должен Вас спросить?   
– Не надо прикидываться, Борис. Я без представления знала, что Вы  журналист. Более того, знаю, какое издание представляете. Раз Вы здесь – значит, будете задавать вопросы. Я готова на них ответить.
   
Ох, как же хочется попросить повернуться в профиль, убрать волосы с ушей и шеи, подвести глаза, надеть массивные серьги… Как в журнале. Нет, нельзя. Этикет, чтоб его… 
 
– Ладно, значит, искать несуществующие рекомендательные письма и совать Вам под нос мою репортерскую карточку не надо.

Слово – не воробей… Вспомнив о нынешнем местонахождении названного предмета, Боря слегка испугался. А ну как спросит она: «Да-да, покажите-ка ее…» Останется с кривой улыбочкой шарить по карманам и изображать фальшивое изумление: «Ба! Надо же, забыл. Забыл в редакции, прямо на столе у главного!» Вот положеньице…
   
– Не суйте. Не надо, – спасла от конфуза хозяйка заведения.   
– Карточку или …?   
– Нос вы уже сунули.   
– Мне показалось, меня здесь ждали… Как вы узнали, кто к вам пришел? И сунул нос?   
– А Вы догадайтесь... Неужели непонятно? У нас хорошая служба безопасности. Она работает и в сфере, так сказать, виртуальной.   
– То есть вы отследили мои хакерские попытки?   
– Еще раньше вы имели глупость… неосторожность напрямую обратиться к людям, готовившим материал обо мне.   
– Как? Вы и эту… «Елль» контролируете?   
– Не смешите. Контроль над таким изданием мне не по силам. Мало каши… Но знакомые у меня там есть.   
– Так я у вас под колпаком?   
– Цитируя старинный советский фильм, мы все под колпаком – кто у Мюллера, кто у ЧК… Вы ешьте, пропадет же вкус.   
– Спасибо, – он несколько иначе представлял визит в заурядное кафе у границы Центрального Парка, – Аппетит как-то…   
– Да Вы не пугайтесь, Борис. Никто Вас здесь травить, душить и в Гудзоне топить не собирается.   
– Я надеюсь. Что касается хакерства… я не имел целью выведать какие-то секреты. Меня интересовала только ваша личность.   
– Только… Неплохо сказано. Его интересует лишь то, мадам, та ли Вы, за кого себя выдаете? У мафии за стократ меньшее любопытство Вам бы уже давно мыли ноги в тазике с цементом!   
– Все-таки пугаете?   
– И в мыслях не было. Ну, если вопросов нет и доедать не собираетесь, налейте еще вина, выпьем на посошок, и – гуд бай, Америка. То есть, прощайте, Боря! У меня не так уж много времени, чтобы сидеть тут с вами битый час без толку.   
– А вот моего друга-хакера Вы напугали изрядно. Он даже подумал - случайно попал в какой-то филиал Пентагона.   
– Ага, работает панцирь, – оживилась хозяйка, – Не филиал, конечно, но эта охранная система названа разработчиком по-военному, «Ассолт-брейкер». Понятно?   
– Нет. Поясните, для дилетанта.   
– Мужчине всякие военные термины вроде должны быть ясны с полуслова… Или Вы, как у вас там говорят, «откосили» от службы?   
– Не косил, но моя служба была, так сказать, альтернативной.   
– По физическим кондициям Вы вроде парень хоть куда… Без очков… Порок сердца или плоскостопие?   
– Мимо. Просто неудачные родинки. Служил в стройбате. На моей «войне» чаще встречалась буссоль, чем…, как вы сказали? Ассоль?   
– Это  означает пресечение, срыв нападения или штурма. Многоуровневая система активной обороны. Спутник или самолет обнаруживает движение танковых колонн, и по ним наносится прицельный удар высокоточным оружием. Ракеты, мини-бомбы бьют сверху, в самые уязвимые места бронемашин. В наше время стальным армадам на поле боя ничего не светит - они и до поля как такового не доберутся.   
– Так вы могли по моему другу и ракету пустить?   
– О-о, зачем же так буквально. В виртуальном мире и ракеты виртуальные. Наш компьютер определяет попытку внедрения, и электронные мозги агрессора подвергаются превентивному воздействию.   
– Понятно. Какой-нибудь хитрый вирус.   
– Вирус?! Да там сотни, тысячи вирусов, подвирусов, блокад… Подробностей даже я не знаю. От ракеты можно спрятаться в бункере, а тут – если процесс пошел, не поможет ничто. Винчестеры, чипы, микросхемы приходят в негодность. Оставшееся от слишком любопытного компьютера полностью очистить и восстановить вряд ли удастся. Проще купить новый.   
– Львица… Бедный Гоша…   
– Простите? Какая львица?   
– Нет, это так, к слову… А если интерес проявит полиция? ФБР?   
– Их возможности, безусловно, несравнимы с нашими. На такой случай есть другой вариант ответа. Не встречный удар, который без труда отразят, а – самоликвидация. Все данные, представляющие ценность для правоохранителей, мгновенно стираются, переносятся на внешние накопители. Мы неуязвимы. Ваш испуганный друг, надеюсь, не сошел с ума?   
– Какое-то у нас получается интервью наоборот! Давайте все же я буду спрашивать?   
– Да, действительно… Но ведь интервью обычно предполагает какую-то выгоду для отвечающего. Помните исконно русское: «за так и прыщ не вскочит»?   
– Денег не предложу. Их у меня, вообще-то, и нет… Как насчет популярности? Известность всегда полезна. Мою газету читает многомиллионный город. И по стране кое-что расходится. С телевидением, опять же, есть контакт… – вспомнив о «контакте, Борис слегка опечалился.   
– Так и быть, спрашивайте. Хотя никак не возьму в толк, откуда у Петербурга интерес к американскому мороженому. У вас своего мало?   
– Хватает. А интерес не у города, а у скромного репортера. Корни глубоковато, но я умею копать.   
– И много накопали?   
– Вот сейчас и выясним. Для начала: Вам о чем-то говорит название колледжа «Новый Гарвард»?   
– Нет. А что, есть и такой?   
– Уже нет. Тогда я просто перечислю несколько имен.   
– Какие-то имена… Перестаньте интриговать, давайте конкретнее.   
– Видите ли, в Санкт-Петербурге, Москве и кое-где еще произошел ряд несчастных случаев с мужчинами, учившимися в том самом колледже в девяносто пятом году.   
– В огороде бузина… Вам самому не странно? Где я с моим кафе, а где Санкт-Петербург, тем более Москва?   
–Тем не менее.   
– Эти ваши мужчины… Они сильно пострадали?   
– Их… то есть они погибли.   
– Разве в России больше нет полиции, сыщиков, прокуроров, следователей? Зачем вашей газете разбираться в причинах смерти, пусть и нескольких людей? Они что, попали все вместе в какую-то катастрофу? Лавина, самолет? Подводная лодка?
   
Если бы он не знал точно, ему бы и в голову не пришло: эта красивая женщина бессовестно врет. Ни малейшего признака волнения, никакой мимики, движений рук, только обычный интерес. Штирлиц в юбке!
   
– Полиция и все остальное в России есть. А газеты во всем мире ищут информацию для читателей. Для нас интересно все.   
– Я так поняла, полиция оказалась бессильна? Тогда есть ведомства, занимающиеся катастрофами, стихийными бедствиями…   
– Общей для всех катастрофы не было, все они умирали по отдельности, и в каждом, почти каждом случае этим занимались компетентные органы.   
– И в результате кого-то арестовали?   
– В том-то и дело, что нет.   
– Почему? Коррупция? Русская мафия? – теперь в ее голосе сквозила легкая ирония.   
– Причинами сочли самоубийства. Плюс один анафилактический шок.   
– Теперь ваша очередь пояснить. Анафемо…   
– Анафилаксия – сильнейшая аллергия. В данном случае на обезболивающее лекарство, прямо в зубоврачебном кресле.   
– Надо же… И Вы полагаете – я могу знать о гибели этих… самоубийц?   
– Я все-таки назову имена. Их пять. Пусть Вас не смущает, к паспортным данным я буду добавлять юношеское прозвище. Поехали?   
– Поехали… Если считаете нужным.   
– Начнем. Первым погиб Петр Гасенко, или «д’Артаньян». Год назад. Он жил в Киеве, попал под поезд метро. Весной в Москве выбросился из окна высотного дома Артур Мисенок, «Арамис». За ним от аллергии внезапно скончался Леонид Ферапонтов, его называли «Атос». Это произошло в Пскове. Через две недели, в Подмосковье, заживо сварился Семен Портнов, «Портос». А последним, в августе, не стало их давешнего вожака, так называемого капитана. Дмитрий Тришин, по кличке «Тревиль», разбился, прыгая с парашютом. В моем городе, а еще точнее – в Кронштадте.
   
Ему показалось или при последнем имени глаза собеседницы чуть сузились? Сидящая напротив женщина слегка покачала головой.
   
– Нет, эти имена и фамилии мне ни о чем не говорят. Я их не знаю, поэтому не буду выражать соболезнования  или как там еще полагается по правилам хорошего тона.   
– Не знаете или никогда не знали?   
– А какая разница?   
– Разница существенная. Хорошо, нарушу репортерское правило. Мне следует спрашивать, а я сообщу Вам кое-что еще.   
– Полагаете, мне будет интересно?   
– Не сомневаюсь. Итак, в том самом девяносто пятом вместе с этими «мушкетерами» учились и девушки. И одна из них…   
– Мне кажется, в разных школах-колледжах училось в те годы, да и сейчас учится, огромное множество всяких девушек.   
– Погодите. Она не просто училась. Она покончила с собой. А ее подруги остались.   
– Печально. К тому были причины? Или она была, как большинство юных удавленников, психически… неуравновешенна?   
– Нет, она была здорова. А почему - удавленников?   
– Ну, мне всегда казалось, девушки из-за несчастной любви обычно или травятся таблетками, или лезут в петлю.   
– Ни то, ни другое. Что с ней произошло, я сейчас расскажу. Хотя Вы и сами знаете… А насчет мужчин как раз хочу выяснить у Вас.   
– Боюсь, ничем не смогу помочь. Да и нет у меня желания продолжать наше… интервью. А Вы, по-моему, очень утомлены. Вам надо отдохнуть и возвращаться в город на Неве. Так его называют в России?   
– Именно так. Но неужели Вам самой не хочется узнать, почему я примчался сюда, за океан?   
– Разве что чисто по-женски. Женщины обожают всякие сказки, сплетни, небылицы. Только не касайтесь больше этих… трупов. Противно.   
– А если я, как все журналисты, буду чуть-чуть бестактным? Не выгоните?
   
Мороженщица скептически усмехнулась.
 
– Выгонишь Вас… Его за дверь, а он в окошко… Спрашивайте.   
– Хорошо, – определенно  ее глаза схожи с… нет, никак не улавливается… – Мужские имена Вам незнакомы. Тогда женские: Надежда Самохвалова, Ольга Терехова... Нет? А Софья Рицан?
   
В лице владелицы кафе как будто ничего не изменилось. Изменилось в голове журналиста. Борис вздохнул, будто собираясь нырнуть с обрыва.
   
– Скажите, Вы – Соня… Софья? – он надеялся уловить хоть какую-то реакцию, но очевидное недоумение собеседницы вызвало в памяти другое фото. Не журнальное, а гораздо старше, гораздо... И лицо – не в профиль. Засмейся она – давно узнал бы.
– Нет, конечно, нет... Вы…  Вы - Дина Арестова?   
– Нет, – она смотрела по-прежнему бесстрастно, – Я – Диана Аристидис.   
– Но Вы были ею?
   
Теперь он был стопроцентно уверен: его поискам на этом конец. Интуиция не подвела, а догадка подтвердилась даже сверх всяких ожиданий – мнимая утопленница обернулась некой современной Немезидой или Миртой… Вот копнул так копнул! Но законной охотничьей радости не было - вместо нее пришла усталость. И вновь поразила удивительная эмоциональная стойкость казавшейся хрупкой женщины. Она, по-прежнему спокойно глядя ему в глаза, лишь чуть усмехнулась.
   
– Снова нет. Насколько мне известно, указанное Вами лицо официально признано утонувшим в реке Нева двадцать лет назад.   
– А давайте по-другому?   
– Давайте.   
– Вам известно что-нибудь о судьбе… жизни той девушки?   
– Не для записи?   
– Разумеется.   
– Хорошо. Придется Вам рассказать. Облегчить, по-русски говоря, душу.   
– Рассказывайте. Я, ей-богу, никому!   
– Клятва журналиста… Обет молчания болтун может исполнить только в двух случаях.   
– Можете перечислить?   
– Пожалуйста: первый – если ему отрезать язык.   
– Но он же сможет писать…   
– Увы. Поэтому второй действеннее.   
– Давайте угадаю. Отрезать голову?   
– Именно. Но я вам верю, потом расскажу почему. Давайте продолжим.   
– Давайте. О Дине.   
– Итак, Дина поступила в известный вам колледж в известном вам году. Училась хорошо, ничем особенным не отличалась. За три дня до выпуска ее пригласили на бал.   
– Кто пригласил?   
– Пятеро мальчишек, парней с ее курса.   
– И она пошла? Одна?   
– Ей сказали – разумеется, она будет не одна. Будут еще девчонки. А главное – это подтвердила соседка по комнате, можно сказать подруга. Та даже одолжила ей свое лучшее платье – красное, длинное, расклешенное. Бальное. Подошло отлично. По росту немного великоватое и по полноте пришлось малость убрать – несколько булавок, и все.   
– С чего такая щедрость?   
– Она-то хотела идти по-простому, в джинсах с блузкой. Но ей сказали… сказал их заводила, он называл себя «капитан»: она выбрана «королевой бала». Поэтому желательно платье. Для танцев.   
– Логично. А почему вы … Дина так безропотно согласилась? Наверное, была в него влюблена?   
– Не то чтобы влюблена. Нравился, да. Он был красивый. Высокой, стройный, всегда стильно одет. Глаза голубые, волосы светлые, прическа. Похож на киноартиста…   
– Он пригласил только ее? А кто приглашал других девушек?   
– Да, логичный вопрос. Она не знала. И ее, дурочку, не смутило, когда подруга, помогая подогнать тот самый наряд, со смешком сказала: «В платье гораздо сподручнее»…   
– «Сподручнее» – по отношению в танцам звучит как-то… не совсем подходяще.   
– Вот-вот. Оказалось, она… они имели в виду несколько иные танцы.   
– То есть танцев не было?   
– На первый взгляд готовились именно к танцам. Там, в спортзале, проходили занятия, иногда разучивали вальсы, танго. Она не ходила.   
– Не интересовалась? Там же можно было встречаться… с ним, другими парнями?   
– А ей это было неинтересно. Не было в ней воспетого Пушкиным томления.   
– Ладно, позвали, пришла, а там – никого. Развернулась бы и ушла, по-моему…   
– Нет, они все обставили даже торжественно. Перед дверью в спортзал подруга пропустила ее вперед, и она, войдя, оказалась в окружении галантных кавалеров. Включилась музыка, вальс, к ней подошел ОН, поклонился, взял за руки, как бы приглашая. Она даже встала в танцевальную позицию… И тут он поднял ей руки, высоко-высоко над головой. Он ведь был намного выше ростом. Ей пришлось даже встать на цыпочки. Удивительно, не так ли? А в следующую секунду кто-то из них сзади схватил ее платье и задрал на голову, закрыв лицо, глаза...   
– Луковка.   
– Как вы сказали?   
– Это термин из блатного жаргона. «Луковка». Юбку на голову, и вперед.   
– То есть об остальном вы догадались сами.   
– Неужели некому было прийти на помощь? Ведь она же сопротивлялась, кричала, в конце концов?   
– Закричать пыталась, но не вышло – подол сгодился и в качестве кляпа. Сопротивлялась? Да, конечно. Представьте на минутку себя в таком положении - руки подняты кверху, их крепко держат… Хотите попробовать? Посопротивляться? У нас в охране крепкие ребята. Насчет остального – не знаю, а штаны с вас они стащат за две секунды. Позвать?   
– Нет, благодарю. Убедили.   
– Правильно. Прикиньте соотношение сил одной девочки и пятерых возбужденных парней. Надолго ее хватит?   
– А она? Подруга? Помогала им?   
– Нет. Она сразу исчезла… Видимо, ее роль исчерпывалась приводом главной героини спектакля. Или фильма.   
– Они записывали? Снимали?   
– Камера была, да. И они… они ставили метки. После каждого… захода делали след, и к концу «бала» на плече «королевы» образовалось нечто вроде тату. Фигурный кровоподтек, в виде лилии. По Дюма.   
– Просто патология какая-то…   
– Патология, да.  В процессе ее угощали. Королевским напитком. Сладкое крепкое вино. С тех пор ненавижу мадеру.   
– Может, ей в качестве самозащиты надо было попробовать… ну, рвоту, что-то в этом роде?   
– Рвоту… Рвота возможна, если есть закуска. Конечно, тошнило. На закуску ей предлагалось нечто несъедобное. Французское, так сказать, блюдо.   
– Вы… серьезно?!   
– Да-да. Наша молодежь была уже достаточно подкована…   
– Ушам не верю.   
– И не надо. Считайте этот рассказ бреднями полусумасшедшей феминистки, – она допила вино, – Для пущей фантастичности добавлю: «королевские балы» происходили неоднократно. Королев выбирали, приглашали, «танцевали»… Их имена вам известны. Они молчали.   
– А потом… Когда все закончилось, ей ведь можно было обратиться… заявить в полицию, да просто к педагогам, куратору?   
– Они обезопасили себя от такого поведения… жалоб. Если бы девушки обратились в органы или к преподавателям, все скорее всего спустили бы на тормозах. Этот, «капитан», он ведь был сыном директора, – хозяйка кафе сплела и с силой сжала побелевшие пальцы, – Владельца лицея. А чтобы не рыпались, страховались естественным для жертвы такого… деяния нежеланием огласки происшедшего, неизбежного публичного обсуждения, позора… ложной стыдливости. Их расчет вполне оправдывался во всех случаях, и моем… Дины в том числе. Я, правда, не знаю, скольких они после еще посвятили в свои «королевы»…   
– Скорее всего, на вас все кончилось. В колледж пришли проверки, милиция начала копать…   
– Да вполне возможно. Самоубийство не скроешь, на психиатрию списать было бы трудно – я… Дина была совершенно нормальной, веселой, общительной девочкой, отлично училась, никаких признаков депрессии не проявляла.   Чтобы «королева» после «бала» не дергалась, они… В общем тогда, наутро, проснувшись, а скорее очнувшись – я до того практически не знала вина, обнаружила на подушке несколько фотографий. Отлично, почти профессионально сделанных. В самых разных… позициях. Их лиц видно не было, а мое – очень отчетливо. С самым разным выражением – улыбкой, смехом, удивлением, восторгом.  Как им это удалось? Очень просто! Один из них, «д’Артаньян»… кстати, мне казалось, он был влюблен в эту дурочку… Так вот, Гасенко проявлял способности по части всяких компьютерных штучек, у него была цифровая камера. Обожал комбинировать. За две недели до… бала в колледж приходил фотограф, готовить выпускную сессию. Мушкетер вызвался ему помогать, дублировал снимки мастера.    Ясно – монтаж. А кто докажет? Там была записка, до сих пор помню: «Если Королева…»  именно так, с большой буквы… «проявит нескромность, ее прелести увидит весь город». Порнография везде и всегда шла на ура. Я поняла, что больше не хочу жить. Во всяком случае, там.   
– А как ей… вам удалось выплыть?   
– Это проще всего. Я не сказала? Дина до поступления в колледж много времени проводила у бабушки, матери отца. Вы бывали в Евпатории?   
– Разумеется. Маяковскому не пришлось бы меня жалеть.   
– О, да. Он жалел лишь «тех, которые не бывали в Евпатории»… Господи, кого только у нас не записывали в великие поэты!
   
Борис, не спрашивая, наполнил ее бокал не по этикету, до краев. Она отпила, благодарно кивнула.
   
– Там я научилась плавать, купалась с мая по октябрь. Плавала, как рыба. Мне и Неву переплыть было бы детской забавой. Но тогда это в мои… ее планы не входило. Прошлась по набережной, нашла лестницу к воде. Там по бокам стояли такие большие то ли вазы, то ли урны. В одну из них положила одежду – старый спортивный костюм, кеды.  Метров через двести на глазах у какой-то парочки бросила сумку и нырнула. Глубина там хорошая, а течение у берега слабое. Больше всего боялась – дурачок-матросик кинется спасать. Но он, похоже, оказался не из героев. Я подплыла к парапету вплотную, чтобы сверху не разглядели, дождалась, пока уймется первая суета, а потом тихонько додрейфовала до своей вазы-урны, оделась, и – на вокзал.    Приехала к бабушке, и вот там-то меня скрутило. Неделю провалялась в бреду. Она молодец, никому ничего сообщать не стала. Все поняла.   
– А мать, отец?   
– Я росла без матери. Не хочу об этом говорить, в двух словах – она любила мотоцикл, ездила рискованно, даже после моего рождения. И однажды не справилась. Я езжу аккуратнее.   
– Сочувствую. Тогда – отец?   
– Арестов? Да, бабушка ему, конечно, позвонила. Спросила, знает ли он, что случилось с дочерью. Оказывается, ему уже прожужжали все уши и милиция, и наши… педагоги. Он был весь в слезах, совершенно убитый, даже не стал слушать ее бредни: с дочкой все не так. Якобы она жива. У него в Подмосковье еще только-только родился первый сыночек, от второго брака. Я тогда поняла – ему было проще признать меня… Дину мертвой, чем вот такое… Короче, ее не стало.  Самое страшное началось потом, через месяц. Выяснилось – прошло не все. Будет… может родиться ребенок. Одна мысль об этом… Один, а может и не один из них оставил во мне свою… мерзость, была невыносима. Тогда Дина набралась смелости и налила, накачала в себя щелочи… Было больно, страшно, помогло только решение: я скорее умру, но не позволю этой гадости прорасти во мне! Бабушка – медсестра. Если бы не так, мы бы здесь не разговаривали. Сколько ей пришлось помучиться, пережить вместе с той психопаткой – уму непостижимо! Глубокие ожоги, воспаление, несколько кровотечений… Врачам надо бы памятник поставить. Мои кости просвечивали насквозь…  Бабушка пожертвовала своими сбережениями, продала из дома все мало-мальски ценное. Но она меня спасла. Уже меня. Я как-то привезла ей аттестат за девять классов, похвастаться, да и забыла. Несколько капель морской воды, и на его основе изготовился новый паспорт взамен «утонувшего». Недешево, между прочим. Так и появилась Диана Аристидис, будущая миллионерша.  Ей, бабушке,  новое рождение внучки стоило жизни. До моего «второго пришествия» была здоровой, полной сил. Пенсионеркой без удостоверения никто не хотел признавать. А через три года умерла. Рак. По странному совпадению – матки. Сразу с метастазами всюду, куда только возможно. Хирург сказал, в этом возрасте так не бывает! Еще как бывает… А за год до смерти она свозила меня к своим родным.   
– В Подмосковье? Или там же, в Крыму?   
– Нет, подальше. Волос Вам о чем-нибудь говорит?   
– Где?! У меня в креманке? – наверное, у него сделалось донельзя глупое лицо.
   
Дина-Диана буквально прыснула, на мгновение помолодев лет на двадцать. Он подумал: как она, наверное, была красива! Сейчас, безусловно, перед ним сидела шикарная женщина. А смеясь, стала озорной девчонкой… Она вновь посерьезнела, отпила вина.
   
– Рассмешили, право слово! А географию в России больше не преподают? Волос – греческий город, где живут мои нынешние родственники. Там я впервые попробовала не наше мороженое. И поняла: они в нем ничегошеньки не соображают! У него другой вкус, какой-то чрезмерно искусственный, нарочитый. После смерти моей благодетельницы я продала дом и получила начальный капитал, а уж деловая жилка появилась как-то сама собой.   
– Но Ваш… Дины… отец, он к матери разве не ездил? В Крым, на море? Он ведь мог Вас увидеть, узнать?   
– Конечно, ездил. И не один, а с новой женой, сыном. Хороший, кстати, вырос парень, учится на военного, все у него в порядке. Меня на время их посещений бабушка прятала у соседей. Там люди при всей общительности очень деликатны, а заборы – сами знаете. Стены. Я их видела, а они меня – нет. Да меня и трудновато было бы признать, даже родному отцу. Пока лечилась, истощала вся. Волосы… не бойтесь, на мне… вылезли. Краше в гроб кладут. Так до конца и не восстановилась.   
– Напрашиваетесь на комплимент? В зеркало не смотритесь, наверное! Да с вашей внешностью Вы заткнете за пояс половину голливудских красоток!   
– Бросьте. Макияж, фитнес… Занятия в клубе. У нас отличный спортзал, бассейн, тренажеры. Положение обязывает, вот и держимся помаленьку. Краска хорошая, правда? Я ведь наполовину седая…  Стараниями известной вам пятерки я лишилась возможности истинного счастья женщины. Внешность – ерунда… Болезни, нервы – проходят. А любить, быть любимой? Иметь детей... Вам, разумеется, известно – при желании можно завести сколько угодно. Но они будут приемные. А так хотелось бы своих.   
– Вернемся к основной теме. Вам не кажется - в той давней… ситуации степень виновности задействованных… так называемых мушкетеров была все-таки различной? Там явно присутствовал лидер, вожаком его назвать или атаманом – без разницы. А остальные, скорее всего, только управлялись им?   
– На это мы с вами смотрим по-разному. У меня такое мнение: управляемым человек может быть, но только один раз. И то – до какого-то предела, фазы события либо действия, куда он втянут помимо воли. Дальше он становится ведомым. А это, согласитесь, несколько иная категория, как физически, так и нравственно. Снисхождения не заслуживает.   
– Хорошо, принимается. А как же с христовым постулатом «Мне отмщение, и Аз воздам»? Виновны все, но срок давности по любым законам надо бы учесть? Мир, даже наш, послесоветский, стал намного религиознее…   
– Я никогда не была религиозной, верующей. Не стану притворяться – в Божье наказание не верю. И в Страшный Суд тоже. А если он когда-то и состоится, не будут ли его прокуроры и присяжные чересчур перегружены? Сколько до него веков, вам известно?   
– Насколько я знаю, сроки грядущего процесса пока не оговорены.   
– Вот именно. Там уже столько дел заготовлено… Они за века не управятся. Почему бы не помочь немного хорошим людям?   
– Людям?   
– Ну да, на всех образах «Страшные судьи» предстают в человеческом обличье. Живопись по специальности проходили?   
– Помочь… Звучит как своего рода признание, не находите? То есть Вы поучаствовали в… судьбе тех самых… пятерых?   
– Догадывайтесь, догадывайтесь. Такая у вас работа. Прямого покаяния не будет.      
– И все же. Прошло столько лет. Люди со временем меняются. Столь жестоко наказывать за поступок, пусть преступный, безнравственный, но совершенный в далеком прошлом, забытый…   
– Люди? Люди, может быть, и меняются. Но если в этом существе – я намеренно не употребляю в их отношении название «человек» – уже в юности была такая тьма, она никогда не рассеется. Они недостойны жить среди людей.   
– Позвольте с Вами не согласиться. Вспомните старинную поговорку: «Если это выглядит как собака, бегает, лает и кусается, как собака, то это и есть собака».   
– По-вашему, достаточно ходить на двух ногах и уметь разговаривать, чтобы быть человеком? Вы и Гитлера считаете человеком? И тех, кто выкачивал из белорусских, еврейских и польских детей всю кровь для своих раненых?   
– Послушайте, мне кажется, мы переходим совсем к другим нравственным категориям. Я все-таки криминальный репортер, а не политический.   
– Сами виноваты. Вместо вопросов по теме нашей беседы отвлекаетесь на богословие и прочие высокие материи.   
– Ага, высокие. Это мне кажется или Вы пытаетесь уравнять преступление против личности с преступлениями против всего мира?   
–  Нет, не пытаюсь. По-моему, преступления против человечества отличаются от таковых против отдельно взятого человека только количественно.   
– Даже если так, не слишком ли… радикально вы подходите к мере, выражаясь юридически, пресечения?   
– А какую меру предложили бы Вы?   
– Я?.. Я бы – что-то погуманнее. Не декапитацию, а, скажем, лоботомию…   
– Ну, чтоб Вас немного утешить, скажу – с одним из… субъектов именно это и произошло.   
– И много у вас этих… субъектов? Погодите, я попробую угадать. Мне представляется, их число должно примерно соответствовать количеству членов Вашего клуба?   
– Вы поразительно догадливы.   
– У меня возникли еще догадки. Ваши бесплатные угощения. Они, как Вы сами говорите, нерегулярны. Неужели Вы таким образом отмечаете свои… акции?   
– Странные у вас фантазии. Но отрицать не стану, определенная связь возможна.   
– И тогда, раз эта благотворительность называется «День Дианы»…  Я осмелюсь предположить, не по Вашему имени?   
– А по какому же тогда? Продолжаете фантазировать?   
– Диана – это ведь античная богиня охоты? Греческая?   
– Нет. Забыли школьные науки. Римская. Греческая – Артемида.   
– Да, в самом деле. Но так называть ваши празднества было бы несколько неблагозвучно. И с именем владелицы не совпадает. У полиции возникли бы вопросы.   
– Ерунда. Здесь - в этом городе, стране, обществе, никаких надуманных связей искать никому в голову не придет. Но, надо отметить, фантазия у вас действительно… мужская. Извращенная.
   
Внимательно глядя в темноту ее глаз, журналист испытал странное чувство. Вдруг представилось: на ней вместо облегающего серебристого платья – широкое, ярко-красное. И внезапно оно поднимается – выше, выше, еще и еще, обнажая, открывая жадным глазам и рукам всю ее, беззащитно-юную… Он потряс головой, отгоняя морок.
   
– Эй, эй! Борис! Вы меня слышите? Что с вами?   
– Нет-нет, ничего… Просто устал…   
– Да, конечно. Долгий перелет, смена поясов. Вам надо отдохнуть. Может быть, закончим?   
– Еще немного. Название, не кафе, а клуба… Оно ведь означает не мороженое?   
– И каковы ваши идеи?   
– По созвучию: «Айс-крим». Лед – понятно, нечто холодное. А «крим» – сокращение от «криминал», или «преступление»... «Месть – блюдо, которое подают холодным»? Так?   
– Поистине мужской разум и без сна способен породить чудовище! В уставе клуба предельно ясно записано: наша цель, если хотите, миссия – оказание помощи женщинам, попавшим в трудные жизненные ситуации.   
– Помощи в чем? Избавлении от… субъекта?   
– Не надо усугублять. Психологические консультации, совместные занятия самой разной направленности. Игры, спорт. Изучение нетрадиционного мировосприятия. Языки. Литература, искусство.   
– Токсикология…   
– Чувствуется криминальный репортер.   
– Парашютный спорт?   
– Нет, экстремальных занятий не проводится.   
– Но среди… членов клуба есть парашютистки?   
– Видите ли, в Соединенных Штатах этот вид спорта достаточно популярен. Поэтому – не исключено.   
– А русский язык – обязательный предмет?   
– Еще одна специфика этой страны и особенно этого города: он подобен древнему Вавилону. Здесь живет огромное множество выходцев из самых разных стран, и одна из наиболее многочисленных диаспор – как раз русская. Говорить по-русски стало для американцев неким подобием моды. Мы на занятиях в основном шлифуем, разучиваем типичные диалоги, фразы, разнообразим речь. Многим нравится.
 
Борис устало вздохнул. Угу… хотелось бы верить.

- Живописуете - прямо островок доброты посреди моря насилия! Ячейка Армии спасения или отряд герл-скаутов…
- А Вы ожидали найти питомник чудовищ и разочарованы? Уверяю… да газетчику это известно не хуже моего – среди мужской половины человечества индивидов, склонных к жестокости и садизму, не в пример больше, - теперь Диана смотрела на гостя чуть прищурившись, словно оценивая, - Не считайте наших женщин монстрами. Мужчины хуже.
   
Борис, невольно сопоставив свой походный вид с окружающей обстановкой, под ее взглядом почувствовал себя каким-то запущенным, даже неопрятным. К счастью, в отеле успел принять душ. Не хватало еще благоухать, как говно среди роз. А побриться не сподобился. Он потер щеку.
   
– Мужчины, конечно… И я? Я, по-вашему, похож на монстра… садиста?   
– О, Вы не представляете, какие они бывают с виду белые и пушистые! Чему Вы улыбаетесь?   
– Я подумал, как обрадовался бы вашим словам пролетарский поэт. Какая рифма! Представляете? «Идет садист. С виду бел и пушист…»   
– Да, как раз в его стиле. Дарю.   
– Спасибо, стихов не пишу. Можно еще вопрос? По делу?   
– Задавайте, вам повезло. Я сегодня разговорчивая.   
– Там, в Киеве… в Одинцово, Пскове… Вы там были? Скажите, каково было Ваше участие? Вы могли бы… Или не сами?   
– А вы еще догадайтесь… Включите фантазию.   
– Не бойтесь, я не записываю. Ни диктофона, ни микрофона у меня нет. С собой.   
– Я не боюсь, я знаю. У нас, повторяю, очень хорошая служба охраны. Обратили внимание на массивный дверной косяк? И даже если бы вам каким-то образом удалось миновать детекторы на входе, некоторые столики постоянно сканируются. Безопасность, знаете ли, в женских делах важнее всего.   
– Да, о безопасности. Ладно, эти, «мушкетеры». Они, за давностью лет, и не думали, не гадали, что их могут… с ними может случиться нечто подобное. А другие? Наверняка благодаря деятельности ваших… сподвижниц численность мужской популяции несколько сократилась. Но не все же столь беспечны? Или там тоже повальный суицид?   
– Каждый случай рассматривается, всесторонне изучается и тщательно готовится. Самоубийства, естественно, преобладают… Не исключаются и фатальные происшествия. Люди, особенно мужчины, в нашем трудном мире совсем себя не берегут. Ежедневно, ежечасно происходят самые разные несчастные случаи, в которых гибнут нехорошие… по-вашему, субъекты.   
– Примеров, конечно, не счесть?   
– Увы. Они угорают, падают с лестниц и крыш, их подводит страховка в горах и при погружениях. Отказывают тормоза, рули… А сколько банальных сердечных приступов!   
– А окружающие? Те, кто с ними рядом? Есть же риск и для них?   
– О нет! Если бы кому-нибудь вздумалось проанализировать, выделить из множества катастроф и бедствий с летальным исходом отдельные, интересующие Вас… я бы посоветовала искать один главный признак.   
– Какой?   
– Ох, разболталась я с вами…. Признак простой. Умирает только он. Этот нехороший. Субъект. Дело – в нем, в его прошлом. Да только никто там не ищет. И не надо. Так лучше. Я имею в виду – без этих… типов на земле лучше. Чище.    
– Но окружающие все-таки страдают. Хорошо… хотя это слово не совсем уместно… оптимально, если ваш.. фигурант… одинок, никому не нужен. Но в большинстве случаев это далеко не так. Остаются вдовы, дети, родные. Кому-то он может быть дорог, близок, даже любим. Или вам плевать? Лес рубят – щепки летят?   
– Искренне жаль.   
– Но не более?   
– Нет, не более. Примеры из истории вам известны не хуже моего. У нас не суд. Адвокатов не бывает, и оправдательных приговоров тоже. Строго, но, по-моему, обоснованно.   
– Страшная месть. Или Вы понимаете это не так?   
– Мне представляется, каждый вправе способствовать скорейшему наступлению справедливости, вот и все.   
– А если я все-таки предам ваши… клубные действия огласке?   
– Попробуйте. Вы наверняка собрали хороший материал, вот только опубликовать его в вашей газете вам вряд ли удастся. Если писать с указанием настоящих имен, фамилий, дат, названий и прочего – с вас потребуют реальных, а не эфемерных доказательств. Фактуры. А ее нет. Не так ли? – она дождалась его кивка, – А без фактов это уже будет не газетная статья, а фантастический роман, – в темно-карих глазах мелькнула смешинка, – А что? Напишите-ка вы, в самом деле, хороший детективный роман. А еще лучше – сценарий фильма. Типа триллера или ужастика.   
– Не мой жанр.   
– У вас получится, не сомневаюсь. Хотите, помогу со спонсорами, продюсером?   
– Зачем вам это? Все равно выйдет нечто вроде разоблачения…   
– Какие разоблачения? Принято писать: все совпадения случайны… Сейчас так модно.   
– Хорошо, я напишу, а смысл?   
– Как это? Неужели вам не ясно?   
– Разъясните недоумку…   
– Когда-то, в юности, до… всего того, я мечтала стать врачом. И мне запомнилась мысль: будущее – за профилактикой. До сих пор, по-моему, актуально, не так ли? Болезнь легче предупредить, чем лечить.   
– Да уж, с вашими-то методами…   
– Вот именно. Если, почитав вашу писанину или поглядев кино, хоть один мерзавец из десятка подумает и остановится, не перейдет черту, где неизбежно станет нашим «пациентом», я вам скажу большое спасибо. Ну, обещаете?   
– Попробую.   
– Честное слово с вас брать не буду, – женщина чуть помедлила. Журналист молчал,  – Я полагаю, в «Яблоке» вас больше ничего не задерживает?   
– Угадали. И после всех откровений вот так и дадите мне уехать?   
– Повторяю: вы никакой опасности не представляете. Натравить на нас полицию – не получится. Пробовали до вас, будут, вероятно, пытаться и после. Пустое. Говорить с кем-либо из персонала кафе – сколько угодно. Это всего лишь обслуга. А тех, кто состоит в клубе, вам не узнать. И не надейтесь. Они скорее умрут, чем предадут. Так что езжайте с Богом! Доедайте ваш пломбир, он уже совсем растаял.   
– Спасибо, мне что-то расхотелось.   
– Ну, не хотите – как хотите. Позволите мне посильно отблагодарить вас?   
– За что?   
– Не понимаете? Ваша «следственная работа» дала мне очень много пользы. Мы слишком расслабились. Учтем, – она обернулась к стойке, – Мисс, уточните, пожалуйста, закончились ли занятия у Элис?
   
Когда они молча допивали вино, к столику подошла женщина, при первом взгляде казавшаяся сестрой-близнецом сидевшей напротив – такой же рост, фигура, осанка, цвет волос. И покрой платья схожий.
   
– Elzbieta, my dear, take care of business class for tomorrows flight to Russia for our friend from St.Petersburg Mr. Pozorov…    (Эльжбета, дорогая, позаботься о билете бизнес-класса на завтрашний рейс в Россию для нашего друга из Санкт-Петербурга мистера Позорова)
   
И с улыбкой добавила по-русски:   
– Будь так добра!   
– Yes, of course! (Да, конечно!)
   
Подошедшая пристально взглянула на гостя, и его буквально окатило холодом, как будто окунулся в мороженое. Перед ним стояла среднего роста брюнетка, на ее лице выделялись ярко-голубые глаза, а на правой щеке – небольшая парная родинка.

 
Глава тридцать первая
 
октябрь 2016, Нью-Йорк–Москва
   
После полумрака «Дианы» галогеновый уличный свет показался Борису ослепительнее солнечного полудня. С наслаждением вдохнув полной грудью выхлопные газы восемьдесят пятой улицы, журналист огляделся в поисках такси. И невольно поежился, вспоминая завершение сладкой трапезы.
   
Его почему-то не оставляло ощущение туриста, по неопытности забредшего в пещеру, полную смертельно ядовитых змей и чудом выбравшегося оттуда живым. Беспечный простак несколько часов провел за беседой о том, о сем со средних размеров гюрзой, а напоследок ря-адышком проползла, едва не задев очкастым капюшоном, здоровенная королевская кобра.
 
Рядом, мимо… Мимо?! А может, пещерное приключение еще не закончилось? Как она сказала? «Никто Вас здесь травить, душить и топить не собирается…» Ключевое слово – «здесь». Это значит – в кафе? Или – в городе? На улице? В такси? В гостинице?

Чувствуя холодок между лопаток, он огляделся еще раз, внимательнее. По широкому асфальту тек поток автомобилей и пешеходов. На первый взгляд, до него никому не было дела. Разве вот, неподалеку, у витрины стоит пара молодых женщин. Показалось или одна из них только что смотрела не просто в его сторону, а именно на него?
   
Возможностей избавиться от нежелательного человечка на улицах мегаполиса хоть отбавляй. Кто-то, проходя мимо, кольнет иглой с кураре… с бесшумного скутера полоснет по горлу бритвой… толкнет в спину под проезжающий автобус… О, черт! Так можно действительно сойти с ума. В отель, выспаться, и домой. 

Высмотрев в третьем ряду желтую крышу с фонарем, он призывно взмахнул рукой, не особо надеясь на успех. Но местные таксисты не зря признаны виртуозами своего дела. Визг тормозов, пронзительные гудки, и перед ним распахнулась дверца. На просьбу остановить за квартал до названного адреса чернокожий водитель с усмешкой пожал плечами: «За ваши деньги – любой каприз, сэр!»  Таксистское веселье объяснялось предельно просто: мужик мужика, как и рыбак рыбака, видит и понимает издалека. Высаживая ездока у магазина с ярко освещенной вывеской в виде бутыли «Джека Дэниэльса», рулевой показал зубы еще раз: «Подождать?» Не услыхав ответа, повторно пожал плечами и укатил.
   
Среди потрясающего изобилия разнокалиберных сосудов Борис выбрал два. «Смирновскую» – для бесстрашия и в качестве снотворного, плюс такую же безразмерную, как на вывеске – бурбона. В багаж, на радость коллегам. Продавец, помещая покупки в фирменный пакет, поощрительно заметил:   
– Great choice, sir! (прекрасный выбор, сэр!)

Борис, понимая обязательность дежурной фразы, буркнул по-русски:   
– Опыт не пропьешь! – тем не менее испытав некоторую гордость.
   
На подходе к своему «Хилтон-гардену» заглянул в небольшой магазинчик, где прихватил упаковку «Гиннеса», банку микроскопических огурчиков под названием «корнишоны» и жестяную коробку «техасской» ветчины с двумя рядами явно не американских иероглифов по периметру. Не хватало самого важного. Вопрос:
   
– And where is your bread? (а где у вас хлеб?) – поверг хорошенькую узкоглазую продавщицу в шок.
Борис покровительственно ухмыльнулся:   
– Чайна, небось?   
– Йес, сэр...   
– Тогда давай чипсы. 
 
Для этого международного термина перевод не требовался, а на закуску – сойдет. Шагая в направлении отеля, представлявшегося безопасным убежищем, Борис на всякий случай вертел головой в поисках предполагаемых киллеров в юбках и без. Никого и ничего подозрительного. Пока.
   
Попросив профессионально приветливого портье разбудить его в семь ноль-ноль, изможденный странник поднялся на двадцатый этаж. В коридоре царила абсолютная пустота и тишина. Свет невидимых ламп показался не просто белым, а мертвенным, как в операционной. Или в морге… В номер идти расхотелось. А куда? Устроиться в лифте? Не поймут. Открывающаяся дверь издала подозрительно громкий щелчок. В комнате темно. И тихо.

В который раз осознавая собственный идиотизм, Борис швырнул в темноту меньший из пакетов, не содержащий стекла. И прыгнул следом, хлопнув ладонью по выключателю. Трюки пропали даром – зрителей не было.
   

Кто придумал пытку бессонницей? Ловец сенсаций, толком не спавший третьи сутки подряд, поневоле задался этим вопросом. И дал себе слово при первой возможности наведаться в один из любопытнейших архивов, а именно – в Петропавловку. Там наверняка предоставят исчерпывающую информацию… Надежно забаррикадировав дверь всей наличной в номере мебелью, он добросовестно выпил водки, пива, пожевал на удивление безвкусные корнишоны и мало отличающуюся от них ветчину. Чипсы же оказались практически несъедобными – соль с перцем и глутаматом. 
 
Сон не шел. Многократный душ не помогал, а глоток свежего воздуха в суперсовременном высотном здании конструктивно не предусмотрен. Окно не открывается, стекло не разобьешь из пулемета… Может, черкнуть слово-другое? Увы, буквы на экране ползали сами по себе, не желая складываться. Тогда он, поставив верный ноутбук на зарядку, твердо решил заснуть во что бы то ни стало. Когда за окном стало светать, все вдруг получилось само собой.
 
…Его, ползущего прочь от моря по раскаленному вязкому песку, нестерпимо мучила жажда. Надо бы встать, пойти или побежать во-он туда, где виднеются далекие строения. Там найдется глоток холодной воды. А еще там стоит Светка. Стоит почему-то спиной к нему, не замечая страданий несчастного. Он пытается приподняться, собрав в кулак всю волю… Но прямо по курсу возникает полисмен.  Огромный дядя в синей униформе достает из кармана свисток и выдает оглушительные трели. При этом указывает рукой: вон отсюда! Назад, в море! «Мне туда нельзя! Там змеи!» – во весь голос кричит Борис и открывает глаза.
 
Никакого моря, песка, Светки и полицейского со свистком. Он лежит поперек огромной кровати, на тумбочке разрывается телефон, а во рту…    Сняв трубку, журналист убедился: произнести что-либо членораздельное он попросту не сможет. Язык напоминал наждак, завернутый в абразивную бумагу. Если портье не удовлетворится молчанием – перезвонит, получит добавку мычания. До рейса четыре часа. С учетом пробок – в обрез.
 
Надежда привести себя в относительный порядок, как и положено, умирает последней. Надо постараться, а то, чего доброго, в такси не пустят, не говоря о самолете… И побриться, побриться обязательно.  Слезящиеся, налитые кровью глаза на опухшей физиономии… Определенно у них в отеле с зеркалами непорядок. Это – не я!

Сдирая щетину, далеко ушедшую от трехдневной элегантности, невыспавшийся пилигрим морщился и вспоминал бизнес-самбиста из тришинского «склада». Тогда, помнится, они сошлись в мере пресечения избыточно активных самцов - по морде. А доведись узнать: некий подонок изуродовал жизнь его жене, сестре, дочери… Вот, скажем, Светке? Пусть не вчера-позавчера, а давным-давно? Как поступил бы он, он сам? Побежал бы к судьям-сыщикам? Или – нашел, поймал и…?
   
Туговато придется Всевышнему, когда наступит пора разгребать завалы человечьего дерьма… «Ну и работенка у тебя, братец!» – авансом пожалел Борис бородатого арбитра.


Бизнес-класс делает длительный перелет через Атлантику и пол-Европы скорее приятным, чем утомительным. Можно отдыхать, спать, работать над статьями, смотреть кино либо созерцать небеса в иллюминаторе. Роскошь. Ноги помещаются любые. И кормят изумительно!  Но есть не хотелось. Из еды люкс-пассажир выбрал только янтарную жидкость шотландского разлива.
   
Когда командир воздушного судна по внутренней трансляции торжественно оповестил о маршруте, высоте и скорости, Борису в очередной раз вспомнилась бабушка. Забавная сцена с ее участием произошла в сезонном скором поезде, где их семья к всеобщему восторгу заняла целое купе. В том году у отца заподозрили туберкулез и порекомендовали провести месяц в Крыму.  Приняв во внимание трудовые заслуги отпускника, профком выделил санаторную путевку и матери. Его, малолетнего, везли с собой в качестве бесплатного довеска. Бабушке решили взять курсовку на месте, а с проживанием – решится само собой.

Путь предстоял долгий – полтора суток, и взрослые для коротания времени взяли бутылку коньяка. В вагоне, кроме знатного крановщика, ехали двое его друзей-докеров, как гордо именовали себя работники порта. И к вечеру первого дня пути в купе организовалась пирушка. Бабушка пить благородный напиток из граненого стакана отказалась и всю первую поллитровку просидела в углу за вязанием, сердито выпятив нижнюю губу.   

А когда отец, разгоряченный веселой беседой, извлек откуда-то еще один «боеприпас», ее вдруг прорвало.   
– Я сейчас позову милицию и сдам всю эту шайку! – совершенно серьезно заявила блокадница, – Как не стыдно так себя вести в советском скором поезде?!
   
Собутыльники несколько присмирели, но прекращать застолье и не подумали. Тогда ее тон сделался и вовсе грозным. Теперь обращалась непосредственно к сыну и невестке:   
– Я вижу, матери у вас больше нет!
   
Борькины родители онемели. Как, из-за столь незначительного повода она отрекается от сына? Но продолжение гневной речи было еще более неожиданным.   
– То есть мне здесь уже никто не нальет?!
   
Еще запомнилась в той поездке предложенная одним из отцовских друзей методика определения скорости путешествия. Он, о чем-то повествуя, обронил:   
– Ехали мы тогда медленно, не более ста пятидесяти в час…
   
Бабушка не преминула поинтересоваться:   
– И где это у нас такие быстрые поезда ходят? Ничего себе – сто пятьдесят километров в час, а ему медленно!   
– Каких километров? Сто пятьдесят граммов в час – разве это скорость?
   
В самолете такой темп вполне устроит, можно и чуть помедленнее.    Поработав три часа, он закрыл и потер уставшие глаза. А все-таки как наивны бывают самые, казалось бы, умные и искушенные женщины! Роман, сценарий… Как же, разогнался. Продюсера она мне найдет… Надсмотрщика, чтоб не нарисовал ненароком, чего не следует – это да.
   
А вот мысль поискать по миру среди несчастных случаев и выделить подозрительные – дельная! Надо будет попробовать. Но сперва покончим со стародавней злосчастной пятеркой... Пардон, оговорился. Покончила с ними как раз она, а нам предстоит закончить обработку материала, оформить и подать начальству на блюдечке с голубой каемочкой.
   
Сенсация – не то слово. Это – бомба! Шефу придется по вкусу. Пожалуй, прозвучат знаменитые три слова. Гриша, до смешного скупой на командировочные, сходно относился и к устным поощрениям «журликов». Высшую степень как восторга, так и отвращения к тексту выражал одинаково: «Ну, ты да-а-ал!» Умело поданная серия статей поднимет тираж до небес.
   
Надо же, она решила – «Кошмар» побоится какого-то суда, разборок… Да наш главный из судов неделями не вылезает, кучу штанов протер за арбитражным столом. Нет, отступаться нельзя. И еще. Они, подумать только, взялись помогать Господу в нелегком деле возмездия! А по-моему, отмеряют при этом совсем не равной мерой. Да, над ними издевались. Да, обижали, ранили телесно и душевно. Но никого ведь не убили! А у них, бедных овечек, «оправдательных приговоров не бывает». Этак через десяток лет существования клуба воинствующих мороженщиц будешь бояться подругу за попку ущипнуть! Еще и последовательницы найдутся…

И вообще журналистское расследование для того и придумано, чтобы раскапывать, находить и выдавать на-гора горячие, а порой обжигающие факты и события. Как работает журналист? Очень просто: вопрос – ответ, и весь секрет. А уж читатель сам разберется и рассудит.
 
У него внезапно возникло странное желание. Не иначе – от переутомления и под воздействием алкоголя. Стихов не писал никогда, кроме как в школьную стенгазету. Изумленная потугами внука бабушка прочла дебют и не удержалась от напутствия: «Ты уж лучше рисуй, или на фигурных коньках! Все больше проку, ей-богу».
   
Те давние вирши начисто вылетели из головы. Остались наиболее удачные, с его точки зрения, рифмы. К слову «свеча» юный сочинитель подобрал красивое и редкое причастие «горча». Подумав, добавил: «бормоча». К «глазам» подошли «тормоза» и просто несусветные «волоса». Удивительно, как еще утонченно грамотную бабулю кондратий не хватил…
   
А сейчас пальцы самопроизвольно набрали:

«Трагедию прочел и сам себя спросил:
А все ли нам Шекспир великий сообщил?

Гертруда – Гамлету:

О, Гамлет! Быть или не быть – не нам решать:
Никто не в силах, милый принц, себя зачать.
Чем быть, как жить, куда идти – вопрос другой,
И здесь у каждого есть выбор свой.

Иным дано без жизни век прожить
И не познать, что значит петь, гореть, любить!
Король и шут равны на горестной земле:
Придут, оставят след. И – пропадут во мгле».

Нет, поэта из него определенно не получится, лучше и не пытаться. Но строчки стирать не стал - пусть будет презент ко дню рождения штатной рифмовальщице.

 Своеобразная особь. Всей редакцией отговаривали ее от жуткого псевдонима «Стэлла Астрова», но ничего не добились. Откуда взялась и почему до сих пор не выгнали, у самой дамы не спрашивали, а главный на сей деликатный вопрос отвечал сколь лаконично, столь и туманно: «ставленница…» Вероятно, имелась в виду спонсорская протекция, хотя мужская часть коллектива больше склонялась к определению «солежальница».
   
«До чего же интересно – она всерьез считает себя, по примеру Ахматовой, «не поэтессой – поэтом!» И, не стесняясь, изо дня в день штампует вирши, способные заставить покраснеть даже серую газетную бумагу. На фоне большинства ее перлов «глаза-волоса» и «свеча-бормоча» покажутся верхом совершенства… К своим неуклюжим строчкам добавлю привет из нью-йоркской ледяной пещеры: «наши садисты белы, пушисты», - решил авиасочинитель, - Поцелуем в щечку милашка Стэллочка не отделается. Магарыч сорвем!»
   
В салоне вновь посветлело.
«Очередная кормежка? Нет, не буду. Вот вискарик у них на удивление хорош... кстати, последовала очень своевременная информация – пролетаем над Великобританией. В состав королевства наряду с Англией, Уэльсом и мятежной Северной Ирландией входит Шотландия. Там его, славненький, и гонят. За это полагается выпить. Скорость сбавлять никак нельзя! Кстати, о скорости. Существует общепринятое понятие «крейсерская». Возникло с морского флота, не иначе. Странно, между прочим. Линкорной или миноносной, даже торпедно-катерной скорости нет, а крейсерская – есть! Дискриминация, однако… Если ее, скажем, перенести на объем – это как получится? Напитки у них на морях-волнах серьезные… Ром, грог. Превысишь положенные сто пятьдесят – и за борт?»
   
Осмысление возможных последствий нарушения правил дорожного продвижения в морском понимании далось непросто. За борт неохота! Отрицательно помотав головой, Борис заодно опять отказался от предложенных на выбор птицы, рыбы и говядины с кучей аппетитных гарниров. Попросил только «принести еще».

По-американски улыбчивая стюардесса с видимым, а может, умело изображаемым удовольствием обслуживала симпатичного молчаливого русского. Но тут лишь вопросительно подняла бровки. Тогда он, присмотревшись к бейджику на приятно оформленной груди, решил обратиться по имени.
 
На вполне понятном всему миру языке жестов пощелкал по кадыку и дополнил чем-то вроде: «Диа Сьюзен! Гив ми ванс эгэйн виски виз айс, плизз».

На этот раз просьба была услышана, и воздушная проводница, понимающе кивнув, отправилась за добавкой.  На подносе, кроме стакана, оказалось неожиданное дополнение. А пассажир при виде разноцветных, щедро посыпанных тертым шоколадом шариков вдруг побледнел и отодвинулся, по-детски прижавшись к спинке просторного кресла. И заговорил гораздо отчетливее.
   
– Oh, no! Thanks, that is not necessary. I changed my mind. Sorry. I'm sorry!   
 – How? You don’t like ice cream?   
– Fed up with!   
– Too bad… Then, may be, some more whiskey?
 
 (– О, нет! Спасибо, этого не надо. Я передумал. Простите!   
– Как, вы не любите мороженое?   
– Сыт по горло!   
– Жаль… Тогда, может быть, еще виски?)
   
Симпатичное личико выразило настолько искреннее огорчение… В его мозгу, изрядно перегруженном вновь обретенным не самым приятным знанием, напряжение внезапно сменилось покоем. Информация занимала свои полочки, что-то отсеивалось, отходило на второй план, что-то становилось на свои места. Теперь он ясно представлял себе будущие статьи вплоть до разбивки по абзацам. Следующая фраза прозвучала весело и по-русски, но была отлично понята.
   
– А, впрочем, что это я? Давайте сюда и виски, и ваше мороженое!
   
Лайнер продолжал свой путь. Где-то внизу бушевал шторм, но на такой высоте это было незаметно. Огромное тело самолета казалось неподвижным, и о полете напоминал только негромкий гул турбин.
   
В голове слегка шумело. Хотелось думать – это моторы, а никак не алкоголь…
«О чем там Светка говорила? Стюардессы Жанны… или Сюзанны? Эта вот как раз Сьюзен… Красивая. А еще она сказала… Надо вспомнить… Остерегайся… Глупенькая… Вроде я буду пытаться за кем-то приударить… В самолете? Ну-ну… Да, с аэродрома – и в мужья. Решено. Не зря же брился!»
   
Журналист, наконец одолевший изысканное лакомство, затих в своем кресле. А стюардесса, проходя мимо, заметила и подняла с пола потрепанную записную книжку. Возвращать находку на столик не стала, быстро и незаметно поместила в карман фартука.

Русская поговорка, призванная служить назиданием раззявам-растеряхам, гласит: «Что упало, то пропало!» Прямого аналога в английской речи нет, там гораздо проще. «Finders keepers, losers weepers», или: «Нашел – мое».
   
Она заботливо поправила сползший с длинных ног плед и прошла в служебный отсек. Предстояло сделать еще немало, в том числе аккуратно удалить из памяти репортерского ноутбука все текстовые файлы. А лучше – извлечь из опасного «чемоданчика» жесткий диск и хорошенько подогреть в конвекционной печке, вместе с очередным горячим блюдом. И только после всего этого сообщить командиру пренеприятнейшее известие.
   
Ревизоров как таковых на авиарейсах не бывает. То есть во время стоянки в аэропорту контрольный визит вполне возможен, но в воздухе – исключено. А вот с одним из пассажиров полупустого салона бизнес-класса явно возникла проблема. Его почему-то никак не удается разбудить…