Подмышки и комбинезон

     Замуж я вышла по большой любви. Во всяком случае, я так думала. Он был красив и умён. Или умён и красив. Наверное, больше всё-таки умён, иначе мы бы не прожили так долго. У него были правильные черты лица, высокий лоб и зелёные глаза.
- Не выдумывай, - сказал он, когда я его назвала – моё зеленоглазое счастье. – У меня глаза серые.
 По поводу счастья у него сомнений тогда ещё не было.

Не знаю, какие тогда у него были глаза, но то что, они светились мягким зеленоватым светом, когда он смотрел на меня, это было очевидно. Все окружающие это тоже заметили. Один раз я  нечаянно подслушала, как его друг Боря сказал:
- Ты совсем рехнулся с этой …своей.  И что ты в ней нашел? Ни рожи, ни кожи.

- Слушай, ты друг,-  сказал мой тогда ещё будущий муж, - закрой своё поддувало. И она тебе не эта, если ты хочешь и дальше называться моим другом.
- Да ладно тебе. Сверкаешь здесь зелёными молниями. Понял я всё.
Что тогда Боря понял и по эту пору для меня остается загадкой. Мы и дальше  продолжали общаться, но я всегда чувствовала его неприязненное отношение.

     Надо сказать, что в браке муж меня частично разочаровал.  Весь его ум был надёжно скрыт под черепной коробкой и проявлялся только в каких-то кризисных ситуациях. Когда я опять вляпывалась в очередную переделку. Тогда вся моя бурная энергия и задор покидали меня, и я дрожащим котёнком укрывалась у него подмышкой, пока он каким-то чудесным образом не улаживал ситуацию.

Кстати подмышки у него были особенные. Во-первых, у него там никогда не вон… не пахло. Вернее пахло чем-то таким… невыразимо приятным. Когда я об этом сказала своей маме, она отмахнулась:
-Не сочиняй. У всех подмышки воняют. А у мужиков особенно. Просто ты влюблена в него как кошка. Вот и не замечаешь. Плюс дезодорантом хорошим пользуется.
Дезиком он не пользовался вообще никогда. Уж это я знала точно. Но я не стала возражать маме. Просто перестала ей рассказывать о муже.

     А подмышки у него были замечательные. Мало того, что они пахли им, так ещё они были самым надёжным укрытием для меня. Если в результате  бурной деятельности меня постигало очередное разочарование, неприятность или даже беда, я   приползала к  мужу, уютно устроившемуся  в постели с книгой. Он, даже не глядя, просто поднимал руку, и я вползала ему подмышку  всем своим израненным телом и душой. И все неприятности отступали. И спалось там так сладко!

     Он был молчун и умел слушать. А из меня всё, как из рваного мешка сыпалось. Особенно ему. Сидит такой большой, уютный, смотрит на меня своими зелёными глазами и улыбается.
-Ну что ты молчишь? – приставала я. – Скажи хоть что-нибудь.
- Зачем? Ты у меня за двоих щебечешь. Щебечи дальше. Я послушаю.
В общем, мне это как-то не нравилось. Вроде я совсем или дура, или дитя малое.
 
     Ещё он очень любил старые вещи. Обожал ветхую дачу, доставшуюся по наследству. Приезжал туда, надевал старый заношенный комбинезон и исчезал в сарае. Перебирал какие-то ржавые железяки собранные, наверное, ещё его дедом. Я дачу не любила и как могла сопротивлялась  этим поездкам. Но потом появились дети и я потихоньку примирилась. Несколько раз пыталась его уговорить купить  другую. Поближе, побольше, поновее, но всегда натыкалась на его: « а зачем?»
Это тоже как-то меня  раздражало.

     Но больше всего меня злил его комбинезон. На нём живого места не было от заплаток. Сначала я носила его на ремонт в ателье. Потом стала сама зашивать, потому что было стыдно такое нести на показ. В общем, от изначального комбинезона остались одни лямки. Всё остальное – сплошные заплатки. Все мои попытки переодеть его во что-то более новое или приличное ни к чему не вели. Он  совсем переставал разговаривать и надолго исчезал в своем сарае.

     Однажды нас пригласили на даче на юбилей. Смотрю, а он опять свой комбинезон напяливает.  Я даже взвыла:
- Да что это такое! Объясни мне, наконец, сколько можно эти лохмотья носить! Меня уже тошнит от них. Снимай, сейчас в костёр отнесу, чтобы больше никогда не видеть.
- Ты что, - даже испугался он. – Как можно! Это же ты мне его подарила.
- Так я тебе еще их  штуки три или четыре купила. Вон в шкафу валяются. Что же не одеваешь?
- Этот особенный. Я когда в нём одет у меня такое чувство, что это ты меня всего обнимаешь. Вот видишь, эту заплатку ты пришила  на ту дырку, которая прорвалась, пока я тебя из озера тащил, куда ты полезла за кувшинками. Я тогда за корягу зацепился. А вот это…
 
     И стал он мне про каждую заплатку рассказывать. На какую дырку  её пришили и откуда эта дырка взялась. По его словам выходило, что все дырки на этом злосчастном комбинезоне появились по моей вине. То я зачем-то полезла в чужой сад, и когда спрыгнула с забора, подвернула ногу, он полез меня спасать  и повис на гвозде. То я завелась прогонять бездомных собак,  они на меня набросились, а он… Ну вы понимаете. Я его слушаю и вижу, что в его рассказах я какой-то бестолковый недоросль, которого надо всё время спасать, рискуя собственной…  Ну, этим самым комбинезоном. А он соловьем разливается. Каждую заплатку гладит с такой любовью, что мне даже завидно стало.

Это была, наверное, самая длинная речь  с того момента, как мы поженились.
Честно признаться мне казалось, что он это всё выдумал, потому что из всего, что он рассказывал, я ничего не могла вспомнить. В тот раз я его уговорила одеться поприличнее. Но от комбинезона отстала.

     ...Когда он ушёл, все оставшиеся от него вещи я сожгла. Оставила только комбинезон. Он висит в шкафу среди моих нарядов, которые мне не для кого надевать. Иногда я его достаю и вспоминаю.
     Вот эту заплатку я поставила на дырку, которая порвалась, пока он лез на дерево, чтобы помочь мне свить на самой его верхушке гнездо для  птицы. Я ведь тогда ещё могла летать…