Вниз по Белой

Почти всю свою рабочую жизнь я учительствовал в школе (затем – гимназии № 17). Филолог по диплому, я никак не мог усадить себя за проверку ученических тетрадей. Вот если бы предмет состоял только из литературы! Но мечтать, как говорят, не вредно. И когда мне предложили год поработать военруком, я, не раздумывая, согласился. Как водится, год продлился ещё на годик, потом ещё и ещё, без малого, на пятнадцать лет. Я не роптал. Новый предмет и, в целом, школьная жизнь подарили мне много прекрасных мгновений. Одно из них – летние турпоходы.

Тогда, в восьмидесятых-девяностых прошлого века, эти мероприятия были необходимы и даже обязательны, как и сами уроки.

А теперь догадайтесь с трех раз, кого из школьных учителей пошлют с ребятишками в поход? Конечно же, военрука и физрука. Словом, наломал я ноженьки по горам да лесам Южного Урала, с лихвой да присыпочкой. А тут ещё - походы по рекам. Сплавы стали регулярными, и я переключился на них. Тем более, что процесс был знаком: сам, будучи ещё школьником и после службы в Армии, сплавлялся не менее десятка раз.

В нашей семнадцатой (а именно так мы называли свою школу), в которой проработал почти 38 лет, теперь заканчивался учебный год и начинались сплавы по рекам: Белой, Инзеру, Зилиму. Чаще – по Белой. Их было обычно два: короткий – недельный. На нем обкатывали новичков. И большой – пятнадцатидневный, для более опытных и старших школьников.

Но всё не вечно в мироздании… С годами то ли устал, то ли пресытился. Когда в группе 25-30 человек учеников, которых и грести учить, и дрова для костров готовить, баньки на берегу класть, по шкуродёрам в пещерах ползать, бесконечно клеить напрочь изношенные плавсредства, и много чему ещё учить надо. В то время, когда душа рвется на перекат порыбачить.

Одним словом, от сплавов я не отказался, но многолюдье утомляло и постепенно переключился на семейные или дружеские походы. Короткий маршрут, экипаж 2-5 человек. Минимум гребли, максимум днёвок. Рыбные места. И за неделю – максимум отдыха и адреналина.

В один из таких походов собрались мы с одноклассником Колей Батуриным, с собой взяли старших дочерей. По поводу девчонок-девятиклассниц сомнений не было. Колькина Оксана-спортсменка, на сплавах бывала. Про свою Ирину вообще разговоров нет: к лесу вместе с младшей Наташей с малолетства приучены. И на сплавы, и на рыбалку постоянно с собой брал.

Сплавсредство у меня было тихоходное, но хорошее - шестиместный ПСН (плот спасательный надувной). На четверых человек - куда с добром! Под ложечкой сосало лишь одно: Колька в очередной раз запил. Именно это не давало мне покоя, а ещё больше угнетало его жену Надежду.

-Женька, -умоляла она меня, -хоть на недельку выдерни его на природу. Может, свежим воздухом подышит, порыбачит да опомнится. А то ведь житья никакого нет!

«Житья не было» и первый день сплава. Сколько ни искала Надежда в его вещах, не нашла, а заначку Колька все-таки прихватил. Хорошо хоть первый переход был коротким: надо было сплавиться на несколько километров от деревни, вблизи которой стартовали. Николай прикладывался к бутылке, пел песни, шутил невпопад. Толку от него не было ни на воде, ни у костра. На вечернюю рыбалку я его просто не взял. Когда же поздно вечером я добрёл до стоянки, все ахнули, увидев мой улов. Теперь весело стало нам, а Батурин, погрузившись в угрюмую кручину, обиженный поплелся в палатку.

Утром, стоя на перекате, я опять хорошо ловил. И намечал план дальнейших действий. Поскольку мы заночевали в устье Кухтура, надо показать детям диковинку. Странная эта речушка Кухтур, своей необычностью замечательная. Кстати, он не один, а целых четыре: Сухой Кухтур, Большой Кухтур, Малый и, наконец, все это сливается в просто Кухтур. Катятся они к Белой из безлюдных таёжных урочищ хребтов Карагас, Крака и Куюшты. Сливаются недалеко от древнего башкирского села Кагарманово. Последним к семейству присоединяется малый «брат». Но дружной семьи, очевидно, не получается. Река по весне бешеная и бурная, скоро утихает и к лету пропадает, местами вовсе уходя под землю. Появляется на поверхности за несколько километров до встречи с Белой. В устье опять распадается на несколько речушек-ручейков и самый крупный из них вновь напоминает о крутом весеннем норове. Да так, что за полтора километра слышно. Это водопад, точнее водопадик ростом в метр-полтора, но рёв от него, как от настоящего. Наверное, это шум подземного русла, сдавившего некогда бурный весенний поток, так голосит, приветствуя долгожданную свободу.

На стоянку я пришёл рано, часов в одиннадцать. Девочки обрадовались моему появлению, а увидев улов, завизжали от восторга.

-Чему радуетесь? - спросил я, - вам всё это почистить надо и как можно скорей.

-Дядя Жень, вы только ловите, мы почистим, - зазвенела Оксана.

-Ну, это как пойдет. На то она и рыбалка, - уклончиво ответил я.

-А куда спешить-то, пап? – спросила Ирина.

Я рассказал им о планах дальнейшего сплава. И перед отплытием пообещал им экскурсию к местной достопримечательности. Экскурсия! От неожиданности они завалили меня вопросами.

-Все потом, - парировал я, - сначала рыба, потом приятные и удивительные прогулки.

Когда девчонки ушли на песчаную косу чистить утренний улов, а я принялся за завтрак, подошёл мрачный Колька.

-Ну что доволен, «заготовитель»? – процедил он сквозь зубы.

И тут меня прорвало. Не стесняясь в выражениях чувств, я рассказал всё, что о нём думаю, закончив тем, что если мы добровольно вместе отправились отдыхать, то всё у нас должно быть общее: и радости, и печали, и рыбалка, и отдых. Пока же ты один из четверых то веселишься, то грустишь. Ты же, обиженный кем-то пилигрим, даже дровишками не разжился, топора в руки не взял.

 -Да вон, - закричал Колька, - дрожат они, руки-то без похмелья.

Я встал от костра, залез в палатку и, возвращаясь, молча протянул ему маленькую плоскую фляжку, емкостью 0,25 литра. Изо всех сил желая, но не решаясь протянуть руку, он смотрел на меня недоверчиво-восторженным взглядом ребенка, у которого цирковой фокусник только что вытащил из-за пазухи живого цыплёнка.

Я выпустил «пар». Он «утолил жажду». Мы поняли друг друга. Дальнейшие разборки были лишними.

После посещения водопада, который привел девочек в неописуемый восторг, я рассказал им о реке Кухтур, о Пугачевском восстании, об оборонительном вале, который до сих пор горбится на берегу этой речушки, о дороге на Большой Шатак, которую и в Узяне, и в Кагарманово по сей день называют генеральской. Пугачёв-то себя то генералом, то царём величал. Девчонки шли, слушали и поражались. Удивлялся и я.

-Ведь о Пугачёвском походе вам в школе рассказывали. Небось, «Капитанскую дочку» помните.

-Да,- перебивали они, - нам казалось, что это было не только давно, но и где-то далеко, не у нас.

-И у нас тоже, например, Пугачёвский оборонительный вал всего в нескольких километрах от того места, где сейчас находимся, - продолжал я поражать девчат.

Обед решили не готовить – обойдемся сухим пайком (бутерброды с чаем – прямо на воде). Я спешил на своё любимое место, возле Золотарского ключа. Рыбные в то время там были перекаты. И место красивое. Поэтому, если успеем занять его первыми, трёхдневная стоянка без суеты, рыбалка и отдых с банькой на песчаной косе нам обеспечены.

На обеденный перекус встали у Доменных ворот. После них - длинный плёс, можно не причаливать к берегу – пусть река несёт потихоньку. Пожевали, и я начал рассказ о временах чуть более древних, чем Пугачёвские.

Во второй половине восемнадцатого века по всему верховью Белой, купцами Демидовым, Поздышевым, Мясниковым и другими были заложены железоделательные заводы. Руда в земле, леса полно и река, по которой можно сплавлять чугун в центральную Россию. Лучшего места не найти. Так и появились домны, вокруг них – посёлки рабочих: Тирлянский, Белорецкий, Узянский, Кагинский. Стоят они и до сих пор, только в иных селениях со временем стали заниматься земледелием да скотоводством. Лишь в Белорецке построили большой, по тем временам, железоделательный завод, а посёлок превратился в город. На всех заводах Белую запружали. Пруды нужны были и для изготовления чугуна, и для сбора большой воды. На огромные вёсельные лодки (барки) грузили отлитые чугунные чушки. Ждали весеннего половодья. Затем поднимали шлюзы в прудах. Сначала в Тирляне, затем в Белорецке и далее. Так тяжёлые барки с чугуном шли на валу большой воды по течению. Рисковая это была работа, даже для опытных сплавщиков. А самым опасным местом считалась эта скала. Много барок разбилось о нее. Сколько народа сгинуло. С тех пор и называют это место «Доменными воротами».

Я допил свой остывший чай и взялся за весло. Повествовательная речь, превращаясь в короткие, рубленные фразы, сразу выдернула моих спутников из далекого прошлого наших предков.

-Сейчас будет «веселый» перекат и два острова. Идем по центральной протоке. Сразу за перекатом, разворачиваемся и пристаем к левому берегу. Гребем быстро и по моей команде, - продолжал я.- На всякий случай, быть готовыми к десантированию.

Путники мои напряглись, разобрали вёсла, и бурный поток переката понёс нас между двух островов.

Причалили без проблем. Они начались чуть позже. Все выскочили на песчаную косу. Дальше берег был крут и обрывист. В середине обрыв выполаживался, здесь-то и вбегала наверх хорошо натоптанная тропа. Мы поднялись по ней... и замерли в нерешительности. Взору предстала привычная для нас с Ириной уютная полянка, полуокружённая березняком. Далее, меж стволов деревьев, просматривалось огромное поле сеяных трав. В ширину от берега до гор, наверное, не более восьмисот метров. В длину по берегу реки – на несколько километров. Это и была знаменитая Клянчина поляна. Вернее, только половина ее. Вторая такая же располагалась по правому берегу реки.

Замерли же мы не от восторга. На том месте, где всегда ставили палатки, стояла телега без лошади. Под ней лежал здоровенный, с неестественно огромной даже для его размеров лошадино-крокодильей мордой, патлатый двортерьер. Он мало походил на собаку. Не успели мы сделать и шаг, как этот «мутирующий потомок динозавра», утробно зарычал. Как бы вполголоса. Не уверен насчёт изрыгаемого пламени, рык был похож на ворчание только одной головы Змея Горыныча.

Я покрутил головой в поисках хозяев, но обнаружил, что вообще стою один-одинешенек перед этим монстром. Не делая резких (а, может, и вообще никаких) движений я бочком-бочком, спустился по тропинке. На песчаной косе стоял наш ПСН, а на нём – вся боевая команда с веслами в руках.

-Куда гребём? – не без ехидства вопрошал я, – вы бы хоть плот в воду стащили.

Я присел на понтон и закурил. Щёлкнул зажжённой спичкой, и она, описав в воздухе полукруг, погасла на мелководье. Никогда бы не подумал, что такая безвинная мелочь может вызвать взрыв народного возмущения.

Заговорили все разом и с таким неистовым напором, что мне на мгновение показалось: там наедине с «динозавром» было даже уютнее. Смысла отдельных монологов разъярённой толпы различить было невозможно, но общий смысл отдаленно угадывался: хоть на остров, хоть на правый берег к Золотарскому ключу, хоть к чёрту на кулички, но здесь стоянку делать не будем! Я пытался увещевать, приводя веские доводы невозможности их выбора, но куда там! Достаточно было посмотреть на разгневанного Кольку, то и дело угрожающе размахивавшего веслом.

-Ты «лопату» бы положил, - толкнул я его плечом. Он даже не заметил юмора.

-Это я – от комаров, - не меняя тона, буркнул он.

-Чур, не на моей шее, - шутка опять прошла мимо.

Что мне оставалось делать? Ждать традиционного Российского бунта, жестокого и беспощадного? Я сдался. Мы поплыли к Золотарскому.

Насколько наглядный пример убедительнее любого красноречия, мои спутники удостоверились, как достигли противоположного берега. Возле ключа не нашлось и квадратного метра, не «заминированного» коровами. Дальше – гора, палатки ставить негде.

-Откуда здесь столько дерьма? – возмущался Батурин, успевший уже вступить в свежую «мину».

Вопрос был явно риторическим, но я терпеливо молвил:

-Ежедневная миграция Кагинского табуна, - и смиренно добавил, - а здесь у них полуденный привал.

Добил я бунтующую сторону «душистыми» аргументами, и мы принялись бурлачить. Куда же деваться, груженный ПСН – не байдарка, на вёслах против течения не выгребешь. Когда мы вновь вытащили нелёгкое наше сплавсредство на знакомую песчаную косу и поднялись по тропинке, всё разом прояснилось. В телегу, уже запряжённую лошадью, грузились люди. Мы сразу узнали друг друга. Это была семья старого моего знакомца, Макарыча. Каждый год они окашивали эти небольшие полянки меж берёз и ставили там по несколько стожков. Сам Александр Макарович был невысоким, худым, согбенным, неопределенного возраста мужиком с непомерно большими и натруженными руками. Выглядел он глубоким стариком. Излишняя же привязанность к спиртному и каждодневная крестьянская работа сделали его лицо морщинистым, что на вид прибавляло ему дополнительных годков. Долгое время я считал его дедом. Когда же узнал, сколько ему лет – ахнул. Оказалось, что мы почти ровесники.

Не в пример мужу была Мария Мироновна – жена Макарыча. Статная, сдобная, но не полная, просто крепко сбитая, ясноглазая, улыбчивая красавица, она так резко контрастировала с супругом, что поначалу показалась его дочерью. Зять с дочерью были здесь же у телеги, но я мало их знал, поэтому разговор завязался со старшими. Я познакомил их со своими спутниками и рассказал про наш конфуз с собакой. Посмеялись, закурили.

-Сейчас прибежит, ближе рассмотришь, смеху ещё больше будет, - молвил Макарыч. А зять свистнул и позвал: «Тобик, Тобик!» - так звали это «чудовище». В ту же минуту меж ближних берез заколыхалась трава и в ней показался «потомок динозавра». Он подбежал к нам, обнюхал и завилял хвостом. Тобик оказался таким коротконогим существом, что, даже подпрыгивая, не мог хоть на мгновение выскочить над травой. Вот здесь мы все и похохотали от души.

-Так вы что, с крокодилом его скрестили? – не мог угомониться я.

-Сам такой приблудился, - ответил Макарыч.

-А где же ваш красавец Черныш? – продолжал я любопытствовать.

Макарыч махнул рукой и закашлялся от очередной затяжки. Вместо него ответила жена:

-Этой зимой волки в лес утащили.

-Прямо со двора из села? - удивился Колька.

-Зачем, здеся, с фермы, - бросил и затоптал окурок Макарыч, – я же круглый год тут сторожую.

-А вы как же? – обратился я к Мироновне.

-А я дома, у Каги, со скотиной да ребятёшками, - отвечала она. И, помолчав, добавила:

-Летник-то и ферму закрыли, работы нет, - махнула рукой в сторону мужа, - вот токо ён к этому Клянщино прирос. Видать ждёт, когда и его волки уволокуть.

Довольно большое село, а в прошлом и железоделательный завод Кага получило название от одноименной реки, которая прямо в селе впадает в Белую. Ферма Клянчино – километрах в двенадцати от села выше по течению Белой.

Бытует мнение, что давние предки селян – прибалты. Пригнали их когда-то на железный завод силой. Завода давно нет, а люди остались, расстроились, обжились. Может оно и не так, но речевые обороты, повадки, прижимистость и даже некоторые религиозные особенности, свойственные только кагинцам, говорят о реальности этой версии. Со временем всё сглаживается, но по говору кагинцев, особенно стариков, и сейчас узнаёшь. Речь они ведут неторопливо, размеренно, даже со скупинкой. Как дед меня в детстве наущал: «Ты не тараторь. Слово-то вперёд себя не толкай, пожуй сперва». Почему-то букву «в» они часто заменяют на «у». Отсюда получается: «усёж», «у Каги», причем «г» смешивают с буквой «х». Филологи такую фонетическую особенность называют г-фрикативным. Вместо «ч» часто произносят «щ» и получается «Клянщино». Сами же, не без хитринки, конечно, по поводу своей прижимистости иронизируют: «У нас, у Каги стакан картохи-то ни пощём». Вместо «зачем» часто слышится «пошто».

Народ в большинстве верующий. Церковь у них добротная, красивая. На самом юру в селе возвышается. Но и здесь особинка имеется. По сей день (на масленицу, кажется) катают они с горы зажжённое колесо. Нет такого обычая в православии, а у католиков имеется. Так может версия про прибалтийские корни кагинцев не так уж и надумана?

Проводили мы покосников, кого домой в Кагу, Макарыча – на ферму «сторожевать». И быстренько и толково обустроились. Поставили палатки, натаскали сушняка для костра, натянули веревки для просушки белья. Батурину, когда не пьёт, цены нет: в руках всё горит, голова за двоих соображает и на выдумку, и на шутку горазда. И девчата у нас не белоручки. Палатку поставить, костёр разжечь, еду приготовить – всё могут. Часа не прошло как всё было готово. Полчаса не минуло, как, проводив Макарыча, к нам заявилась эта ошибка природы по имени Тобик. Он бегал меж нами, потявкивал, повизгивал, крутил хвостом, как пропеллером, и, преданно заглядывая в глаза, всё время облизывался. Сразу стало понятно, что пока мы здесь, к хозяину он не вернётся. Хитрюга уже привык харчеваться на этой часто посещаемой сплавщиками стоянке.
 
Мы с Николаем наладились на разведку на перекат – час, полтора светового времени у нас были. Обещали вернуться засветло, но моя-то Ирина знала – самый крупняк чаще берет, когда солнышко закатится. Поймали немного, но разведка удалась. Рыба на перекате была. Завтра с утра проверим нижний, более протяжённый и глубокий перекат, и с рыбалкой всё будет понятно.

Когда чистили вечерний улов, Ирина напомнила: - Пап, первый в этом году сплав, за тобой «десерт».

-А лопухи заготовили? – спросил я девчат.

-Обижаешь, - отозвалась дочь.

Взглянув на удивленных Батуриных, я понял, что Ирина Оксану не посвятила. Николай был со мной на воде и вообще ни о чём не подозревает. Сюрприз же заключался в следующем. На первую рыбалку или сплав я всегда готовил фирменное блюдо – свежую рыбу, испечённую в лопухах. «Голубцы», так мы их называли, запекались, как картошка в золе и подавались к столу после ужина.

Наевшись и напившись чаю с душистым цветочным настоем (девоньки-умницы не забыли и про это), я уже начал клевать носом. Пробудил меня звонкий голос Оксаны:

-Дядя Жень, расскажи чего-нибудь, тебя интересно слушать.

-Э, нет! – протянул я, - сегодня папин черед.

-Ты же, считай, на историческую родину приехал, - похлопал я Николая по плечу.

-Точно, папка, - вновь заголосила Оксана, - у нас же баба Аня в Каге родилась.

-О чем говорить, - нехотя начал Колька. – дед с бабкой в земле лежат, остальные кто куда разъехались. Помолчал, затем, перейдя на кагинский говорок, смешно продолжил:

-О том, как мы в детстве по Клянщиной поляне без штанов бегали да кузнечиков в спичечный коробок ловили.

-Зачем без штанов? – не поняла Ирина.

-А ты спроси у отца, - отвечал он, - давно ли у него болотные сапоги появились? А раньше - босячком, по пояс в воде, с черемуховой удочкой до посинения удили.

-А про бабушкино детство, - тормошила отца Оксана.

-А в бабушкином детстве-юности всё до посинения было. Он закурил, глубоко затянулся и отрывисто продолжал:

-Голод был. Война была. Мужиков всех на фронт, а баб да девчат – на лесозаготовки или золото мыть. Вы думаете, почему ключ Золотарским зовется?

Ещё в царские времена в нём старатели золотишко промышляли. А уж последние крохи – твоей бабушке с подружками пришлось. Ещё неизвестно, что лучше: лес валить или целый день в холодном ручье песок промывать.

-Руки-то бабулины видела? – обратился он к дочери.

-Видела, мазью натирала, шалью укутывала, – прошептала Оксана.

Я вовремя вспомнил про «голубцы» и повыбрасывал их из костра. Мы разворачивали, обгоревшие по краям, листья лопухов, обжигаясь, ели запечённую в собственном соку рыбу, и нам казалось, что ничего вкуснее не пробовали.

На вечер следующего дня запланировали баньку. Баня – вечером, а работать на неё надо целый день. Натаскать на песчаную косу нужных голышей, сложить из них полусферу, оставив в ней два отверстия: вверху - для трубы, внизу – топку. Истопник кладет баню, остальные – за сушняком. На пять-семь часов топки, дров много надо. За это время камни хорошо прогреются, раскалятся. Затем из топки выгребают все угли, чтоб копоти да угара не было. Наступает торжественный момент установки самой бани – полиэтиленового купола. Хорошо, если он с готовым каркасом, а то и его из жердей делать надо. Дальше, низ купола прижимают к земле камнями, (кто и растяжки делает), чтобы банька не улетела, как воздушный шар, и чтобы тепло понизу не уходило. Закрывается «дверь», плёнка на плёнку внахлёст, и крепление, обычно бельевые прищепки. Теперь баня будет настаиваться: прогреваться от раскаленных камней и раздуваться, вставать во весь свой богатырский рост.

К этому времени на костре кипятится ведро воды с букетом душистых трав, чтобы поддавать на каменку. С травой не закончено, ее много надо: устелить гальку вокруг каменки, от нее, через дверь – дорожку к самой реке. Ну и, конечно же, не забыть заготовить веников.

Потом, по выстланной травяной тропинке, нахлёстанные свежим веничком, раскрасневшиеся и распаренные тела, кто выбегает, кто кубарем, прямо в речку. Вот тут-то и наступает момент истины – нирвана, да и только! Потом, кто – опять поддавать да париться, кто сначала на песочке полежит, отдохнёт. Самые отчаянные парильщики по пять-шесть заходов делают.

Не люблю я эти баньки на берегу по одной лишь причине – считай, что рыболовный день пропал. Зная об этом, ещё с вечера мне сделали царский подарок:

-Баню сделаем без тебя. Ты - «заготовитель», вот и корми нас свежей рыбой.

На нижний перекат я уходил рано утром, когда все ещё спали. Провожал меня только Тобик. Ох и проглотом же он оказался! Говорят, собак кормят один-два раза в сутки. Этот жрал с утра до вечера и всё, что дадут. Даже рыбьи кости в костер не кидали – всё переваривала его ненасытная утроба.

На перекате я проторчал, пока не заговорила совесть (знал же, что баньку без меня делают). Она пересилила рыболовный азарт лишь к обеду. Да и рыбу уже класть было некуда. Свою рыболовную сумку я набил доверху.

-Заготовитель наш опять отличился, - только и промолвил Батурин, - взвешивая на руке и оценивая мой улов.

-Сам себе удивляюсь, - продолжал он, - утром – рыба соленая, перед обедом – вяленая, в обед – жареная, после ужина – «голубцы». Тобик, ты на нас плохо влияешь, - закончил он под общий хохот.

Банька удалась куда с добром! Мы валялись на песке распаренные до изнеможенья.

-Жень, а Жень, - стонал Колька, - ну давай ещё разок, последний.

-Тобика уговаривай, - махнул я рукой.

-Ну ты смотри, как торчит, - не унимался он, показывая на не оседающую баню.

А я, обессилевший и счастливый (от бани и рыбалки одновременно), лежал на тёплом песке и почему-то вспоминал первую встречу с Макарычем.

Было это давно, десяток, если не больше, лет тому назад.

Белая, начиная от Золотарского ключа и до конца Клянчиной поляны круто, почти на сто восемьдесят градусов, забирает влево, образуя огромную петлю (Лукоморье, да и только), уткнувшись же в крутой берег фермы, под прямым углом поворачивает вправо. Это даёт возможность, срезая путь по берегу, порыбачить на пяти перекатах. А можно перейти чуть выше островов на правый берег и тоже через большую поляну выйти назад к Доменным воротам. Шикарный, но многолюдный там перекат. Но за день всё разом не охватишь, да и рыбакам надо быть, как та собака, которой семь верст – не крюк.

В тот раз я выбрал четвертый и пятый перекаты, потому и ушёл на целый день. Четвертый перекат самый короткий и мелкий. Не случайно здесь выбран переезд с одного берега на другой. На легковушке там конечно не рискнешь, а грузовые машины и комбайны переезжают запросто. Перед перекатом – быстрый и тоже неглубокий плёс. С него-то я всегда и начинал. Если вода позволяла перейти в сапогах к камышовой змейке, росшей недалеко от берега, прямо в реке, тогда я переходил туда и довольно удачно ловил в узкой трёхметровой, между камышом и правым берегом, протоке.

Тогда я попал, куда стремился, и уже около часа выхватывал одного за другим голавликов с ложку величиной. Конечно, не крупняк, но заводит.

-Ловко ты смыкаешь, - раздался голос с берега. Я так увлёкся ловлей, что не заметил сидящего на берегу старика.

-Садись, покурим, - пригласил он, - а я вот здесь бережка обкашиваю.

Когда я вылез на берег, он опять похвалил:

-Ловко рыбалишь. А я всю жизнь у воды, но так и не пристрастился, - докурив свою «козью ножку», - продолжал он.

Покурили, познакомились:

-А меня Макарычем зови, - все так кличут.

Следующая встреча с Макарычем произошла через год. Рискнул я ехать на любимое место на своём «Запорожце». На обратном пути застрял. Сутки до этого шёл дождь, и дорогу, и без того ненадежную, окончательно развезло. А выбираться как-то надо. Поехали. Чуток не дотянули до Клянчинской молочной фермы, забуксовали. Тут бы двум-трём мужикам толкнуть. Но их не было. Дочки мои, «от горшка два вершка», каждая: Ирина в ту пору в начальных классах была, Наташа – совсем детсадница.

Вот тут-то, как в сказке, и подоспела помощь. Макарыч ехал верхом на лошади.

-Ну, что, рыбак, застрял? - узнал он меня.

-Да с такими помощницами! – покачал он головой.

-На, цепляйся, - бросил он мне конец толстой веревки, - а свой трос убери, фаркопа у моей кобылы нету. Кстати, не было на ней и седла.

«Куда же он веревку цеплять будет?» - недоумевал я. Тут-то и произошло нечто, по сей день для меня удивительное. Он захлестнул веревку за хвост лошади, затем сложил его пополам и вновь захлестнул концом. Узлов не вязал, просто сжал эту конструкцию рукой.

-Сильно не газуй, а то толкнёшь мою Маньку под коленки, она к тебе на капот и присядет.

-Ну, поехали, - крикнул он мне и шлёпнул лошадь по крупу.

И, о – чудо! Мы поехали! Тихонечко, вроде бы слегка подсобляя, Манечка помогла мне выбраться из непролазной грязи в пролазную. По ней я уже ехал самостоятельно.

На ферме остановился, поджидая Макарыча с моими детьми. Мне всё не давал покоя хвост лошади, не оторвался ли. Поэтому первый вопрос, когда они подошли, я задал хозяину Маньки:

-А ей не больно было? – спросил я у Макарыча.

-Вот и твои девчата, о том же, - улыбнулся он.

-Она тебе только чуток подмогнула, дальше ты сам ехал. Аль, не заметил? - продолжал он, вертя самокрутку.

С тех пор мы встречались каждое лето, а то и несколько раз за сезон. То на сплавах: мы всегда делали днёвки на Золотарском ключе (так это место называли мы), другие кличут его двумя островами. Но точнее всех зовет Макарыч:

-Ты опять к себе в Угол наладился? - спрашивает он, когда я приезжаю на машине и непременно останавливаюсь на ферме, покалякать с ним полчасика. Знает, что я почти всегда с «подарочком» лично для него. Уговаривает заночевать. Я несколько раз оставался, когда было ненастье. И непременно ехал к себе в «Угол» в хорошую погоду.

Ох, как далеко унесли меня воспоминания! Так далеко и надолго, что я совсем забыл о своих спутниках. А они сидят у костра и громко смеются. Батурин о чем-то вещает, девчонки покатываются со смеху.

Права была Надя: отдышался-таки на свежем воздухе ее благоверный, оклемался. Ишь, как без всякого допинга девчат заводит!

Очередной взрыв смеха позвал меня к костру.

-А вот и наш угорелец очухался, - зубоскалил Колька.

-Ты сначала ужинать или сразу, «голубцы», - продолжал он ёрничать.

-Опаньки! – почесал я за ухом, - он уже и «голубцы» без меня спроворил.

«Выздоровление» Батурина было настолько очевидным, что перед сном он категорически заявил: -Утром на рыбалку идем вместе.

Кто бы спорил. Произошедшей метаморфозе я был рад не меньше других.

Утро. На перекат нас провожает вездесущий Тобик. Мы рыбачим. Клёв средний, но у Николая ловится. И хорошо идёт! Одного за другим в сумку кидает. Другой бы раз меня это задело за живое. А тут вижу его горящие от азарта глаза и радуюсь за друга. Но – время. Едва «утаскиваю» его с переката. Надо спешить. Сегодня у нас последний переход и контрольное время 18-00. На финиш за нами придёт машина. И сплав будет завершён.

Какой там сплав! Всего-то пять дней. Но долго, ещё очень долго мы будем вспоминать посиделки у ночного костра, рыбалку, «голубцы», Тобика, баньку, необыкновенной красоты природу и всё то, что запечатлел взор и сохранила душа. Сохранила, чтобы радоваться, жить, звать в новые странствия.

Много лет потом мы не виделись с Макарычем: я строился в саду, затем переключился на озёрную рыбалку, ходил на сплавы по Инзеру, Зилиму. Наконец, ностальгия восторжествовала, и мы снова катим в Клянчино. Сначала, к моему старому знакомцу, затем к себе в «Угол» на Золотарский ключ.

На доме Макарыча висел замок. Заброшенная ферма совсем развалилась. «Колхозы то упразднили, кому она теперь нужна? Может, и Макарыч здесь больше не живет?» - тоскливо размышлял я. Мы уже ехали вдоль Клянчиной поляны, а я глазел по сторонам, не переставая удивляться. Всего несколько лет прошло, а как всё изменилось. Никем не кошенная, а значит и не паханная поляна начала зарастать молодым березняком. Иные деревца «повыскакивали» аж на дорогу. Да и её-то было уже почти не видно.

Впереди я заметил людей, окашивающих берега. Что-то знакомое ёкнуло в груди. Подъехав к ним, я остановился. Навстречу, положив косу, шагнула немолодая, но привлекательная женщина. Она улыбнулась, узнала. Узнал и я. Ну, конечно же, это Мироновна – жена Макарыча.

Я засыпал ее вопросами. Ответы больно били по сердцу. В прошлом году умер Макарыч. За Клянчиной поляной, за фермой давно никто не следит.

-А Тобика, Тобика-то помнишь, - добавила к новостям Мироновна, - в тот же год зимой, как и Черныша, волки задрали.

Через год, на очередном школьном сплаве я встретил Толика – племянника Макарыча. Я знал его только ребёнком. А тут, двухметровый детина, инструктор туристической фирмы «Тэнгри». Разговорились, вспомнили друг друга. О том же, что и Мироновна рассказывал. Про Тобика тоже вспомнил. Говорил, что в ту ночь Макарыч пытался его отбить. Выскочил босой в одних подштанниках. Стрелял два раза. Да, где там! Вместе с конурой утащили.

Бегут годы. Я уже давно пенсионер. Прихожу в нашу семнадцатую, как гость. Не меняются только мои взаимоотношения с Белой. На сплавах и рыбалках я продолжаю встречаться с любимой рекой. Она неустанно несёт свои воды в Каму, а вместе с ней и в Матушку Волгу. Журчит и бурлит на перекатах, вальяжно отдыхает, развалившись в ложе берегов на плесах. Всякий раз поражает красотой отвесных скал, лесистых, но светлых и просторных берегов, где каждый путник найдет себе уютную полянку. Течёт река. Она, как жизнь: радует, печалит, удивляет, зовёт и притягивает, хранит память, вдохновляет на новые свершения. Ум набрасывает планы на новые путешествия. Случатся они или нет, но душа уже ликует от предвкушения новых странствий. Мечтать, планировать и осуществлять свои стремления. Видимо, это и есть жизнь. И она продолжается.