Словечко - эссе

Наверное, это из сказок: медведь – неуклюжий и добрый, лиса – умная и хитрая, сокол – непременно смелый. А – ворона?.. Фу, она же падалью питается! Другое дело – голубь!

Вот акценты и расставлены. Поди, переиначь их.

А ворона, оказывается, – единственная из птиц, которая не бросает своих немощных собратьев и трогательно заботится о престарелых сородичах. Что же до прославленного голубя, то он на редкость кровожаден. Слабую или раненую птицу голуби заклёвывают до смерти.

Вот вам и символ мира на Земле!

Подобная несправедливость случается порой и с самим словом. Стоит произнести: «Слово» и сразу возникает ощущение торжественной глубины и значимости. А теперь, произнесём: «Словечко». Чувствуете вороноподобие? Всего-то – суффикс добавился! Кстати, уменьшительно-ласкательный, а ощущение чего-то недостойного. «Ишь, какие словечки он знает»! Или: «И где только такое словечко откопал»?

Помню, лет десять тому назад, угодил я в онкологическое отделение больницы. В палате нас шестеро. Пока никто не оперирован, все – ожидающие. Чего ждём? Приговора. Анализы посланы в Уфу. Каким будет результат?.. Ещё десятком лет раньше попал я в действительно суровый переплёт. Такая же палата. Моё состояние оценивается как крайне тяжёлое. Изредка прихожу в себя. Сознаю, что жизнь – на волоске. Но, странное дело – никакого страха. Напротив – умиротворение и покой. Здесь же ещё ничего не случилось. Может, всё обойдётся и у меня, и у других.

Откуда такая тревога в сердцах и философская сосредоточенность на лицах? Страшна не смерть, а расставанье с жизнью!

Тягостное ожидание в нашей палате разряжал деревенский дед Вася – высокий, сухой, кряжистый старик. Казалось, он и без врачей знал свою участь. Дед был говорлив и добр. О себе особенно не заботился, больше переживал за других: “Я – то, спасибочко, пожил, - здесь он делал ударение на первом слоге, - а вот мальчонке-то за что такая напасть?” - кивал он на соседа по койке.

«Спасибочко, пожил»… В два благодарных словечка вложил дед Вася всю свою биографию – голодное детство, фронтовую молодость, воспитание трёх сыновей, да семьдесят лет тяжкого крестьянского труда. Кому спасибочко?

Светлый человек был дед Вася. Для каждого находились у него и подход, и участие, и доброе слово. Когда из Уфы пришли результаты анализов и мне одну за другой сделали две операции, он хлопотал возле кровати добровольной нянькой: и подушку поправит, и меня на бок повернёт, и воды подаст. И всё рассказывает, и рассказывает свои байки. О чём? О деревне, о людях, о своей жизни. Но главное не о чём, а как он говорил. Меня всегда поражала его речь. Неспешная, бесхитростная, но мудрая, она говорливым ручейком растекалась по сердцу, лаская слух с детства знакомыми словами.

Из былого память возвращала моих бабушку и деда. “Чего дверь-то расхлябянил? Избу выстудишь!” - бывало, ворчит бабушка. Не ласково, но не обидно. Или: “Трандычишь! Ты слово-то «пожуй» сперва” - осаживал порой дед. Каковы словечки!

Почему мы, теперешние, ту же мысль не выскажем, а выплюнем: «Фильтруй базар», например?

Простые обыкновенные слова в устах деда Васи часто становились ласкательными, отношение к предмету разговора – участливым. “Домишко-то у него низёхонький да плохонький. Того и гляди – сковырнётся”. – Этак вот – про развалюху спившегося односельчанина. “Кошу, а пёнышки – вряд. Как гляну, аж сердце захолонёт”. – Это про то, как пьяная компания посадку порубила, а пеньки деду покоя не дают. Или: “Гляжу – опёнышки вкруг сосны хороводят”. Ну, чем не поэт дед Вася? Наши ли словечки!

Кстати, почему «дед Вася», а не Василий Семёнович, например? Или дядя Вася? Не потому ли так необычно представился, что добротой переполнен? Готов загодя каждого внучонком назвать.

В больнице с дедом Васей мы лежали осенью. После не встречались. А летом проезжал я мимо его деревни. Притормозил. Дай-ка, думаю, разузнаю про него. Это оказалось не сложно. Первая же старушка на мой вопрос, перекрестившись, ответила: “Не дожил он до лета. Весной схоронили. Царство ему небесное”.

Сколько уж лет с той поры прошло. Выветрились из памяти больничные переживания, разгладились на теле операционные швы, не помню имён и лиц лежавших в палате мужиков. Но что-то не даёт забыть мне светлый образ высокого кряжистого старика, его окающий говорок, да греющие душу байки. А в них – «стрекозушки, пёнышки, опёнышки» – добрые и близкие моему сердцу словечки.