Воспоминания о СЭМТ

*  Об учёбе (09.1958..02.1961 гг.) в Сарапульском электромеханическом техникуме
*      (СЭМТ) вспоминаю я, Вольфовский Борис Наумович, и мои одногруппники:
*           Вардаков Евгений Михайлович и Константинов Фёдор Иванович

«Годы, вы как чуткие струны:
Только тронешь – запоёт струна»
Марк Лисянский

+++++++++++++++++++++++++++++ Из Чернигова в Сарапул +++++++++++++++++++++++++++++

Я, Вольфовский Борис Наумович, родился во вторник (11 марта 1941-го года) за 103 дня до начала Великой отечественной войны в украинском городе Чернигове. Там прошли мои детство и юность. Там же окончил школу в 1958-ом году. После школы захотел учиться дальше. Но на кого и где?
В черниговский пединститут и киевские или гомельские ВУЗы поступать не рискнул; боялся вступительных экзаменов по английскому языку и физике.
Оставались техникумы. В Чернигове того времени выбор был небольшой - кооперативный техникум и медучилище. Но поступать в кооперативный было и скучно и грустно, а представить себя выпускником медучилища у меня не получалось.
И стал я тогда изучать «Справочник для поступающих в средние специальные учебные заведения» и наткнулся на Сарапульский электромеханический техникум (СЭМТ) со специальностью «техник технолог по радиоаппаратостроению». И специальность эта и магическое слово «радио», звучащее злободневно и интригующе и тогда и в наши дни, меня сразу привлекли. Посмотрел что сдавать. Оказывается, 3 экзамена: математику письменно и устно и русский (сочинение). Математика меня не пугала, ибо до этого, перед окончанием 10-го класса, участвовал я в городской и областной олимпиадах «юных математиков» (так они тогда назывались). С русским языком тоже вроде бы проблем не было.
Был и ещё один очень существенный аргумент, предопределивший мой выбор. Дело в том, что в Сарапуле жила тётя Ида (Исаева) родная сестра моей черниговской бабушки Эстер и у неё можно было остановиться. Сын тёти Иды, Феликс Исаев, тоже учился в СЭМТ.
В общем, СЭМТ казался единственным и приемлемым вариантом, и я решил попробовать.
Первый вступительный экзамен (письменная математика) был назначен на 25-ое июля 1958-го года, и значит, надо было приехать в Сарапул хотя бы числа 20-го. Ехать из Чернигова, с учётом пересадок в Нежине и Москве, предстояло долго - более двух суток - и значит, выезжать следовало 17..18-го июля. Вот такой получался нехитрый расклад.
Стали готовится к поездке и в семье решили, что от Чернигова до Нежина меня будет сопровождать моя тётя Рая. Ехать предстояло «рабочим» поездом Чернигов – Нежин по одноколейной железной дороге. (Дорога на этом участке одноколейная возможно и по сей день.) Так называемых «рабочих» поездов было 2. Утренний - выезжал очень рано, и отвозил рабочих в Нежин. А вечерний – возвращал их из Нежина в Чернигов.
Нам подходил утренний поезд и им мы и отправились. Прибыли. И в Нежине тётя Рая, не без труда, закомпостировала мой билет на поезд Киев – Москва. Помогла по прибытии поезда погрузиться в плацкартный вагон и пожелала счастливого пути и всего наилучшего.

И поехал я далее один и примерно через 20 часов прибыл в Москву на Киевский вокзал. От Киевского до Казанского вокзала (с него отправляются поезда в Сарапул), можно было добраться на метро, но инструкция, полученная мною дома, предписывала ехать на такси. На такси я и поехал; по инструкции.
На Казанском вокзале закомпостировал билет, то ли на поезд Москва - Новокузнецк, то ли на поезд Москва – Барнаул. До отправления оставалось ещё несколько часов, и можно было погулять по вокзалу. Он был полон. И обстановка в нём была особая, вокзальная; деловая и суетливая. Вначале, я рассматривал расписание поездов. Читаю: Москва – Лениногорск, Москва – Нижневартовск, Москва - Новокузнецк, Москва – Барнаул… В этих словосочетаниях (я проговаривал их про себя – протяжно, нараспев) ощущалась какая-то волшебная мелодия. Москва …. Лениногорск. Вижу проносящийся мимо меня на большой скорости поезд с зелёными вагонами. Стук колёс. Представить только! Поезд и в нём множество совершенно разных, ранее незнакомых людей (со своими судьбами и проблемами). Поезд собирает и на время объединяет их в своих вагонах. Объединяет и везёт из одной части необъятной страны в другую. В поезде люди встречаются, знакомятся, обмениваются информацией, а потом выходят на своих остановках. Выходят и забывают о временных попутчиках, ибо, почти со 100%-ной вероятностью, никогда больше не встретятся. Был в этих встречах – расставаниях (а они имеют место и в нашей повседневной жизни) какой-то глубокий философский смысл.

Люди в вокзале были представлены тремя непропорционально разделёнными группами. Одни стояли в длиннющих очередях к кассам. Другие - «ожидающие пассажиры» - бесцельно (как я), или с целью ходили – бродили по вокзалу. Бродившие без цели, передвигались неспешно и глазели по сторонам и лица у них были спокойные и безмятежные.
Резко отличались от ожидающих «целеустремлённые» пассажиры. Они вместе с провожающими–встречающими двигались либо к поездам; на посадку, либо к выходам вокзала.
Только что приехавшие шли к выходным дверям вокзала достаточно уверенно и спокойно, а вот идущие на посадку – торопились. Настал их черёд, и нужно было успеть. Их лица были сосредоточены и напряжены, а взгляды смотрели только вперёд, в направлении движения. Для них переход из зала ожидания к поезду и вагону был своего рода марш-броском, в котором проверялась их выносливость и устойчивость к перегрузкам. Нужно было за короткое время; в толпе; с вещами (некоторые были нагружены под завязку), добраться через вокзальные переходы с их подъёмами и спусками к платформе с ожидающим там поездом. А далее - к своему вагону и своему месту в вагоне.
Больше всего в вокзале было «ожидающих», точнее – откровенно ожидающих своего поезда. Из-за них и залы в вокзале были названы «Залами ожидания». Ожидающие сидели на скамьях и чемоданах; спали, отдыхали, читали, играли в карты, поглядывали на часы, прислушивались к объявлениям, ну и конечно же ели и пили; т.е. перекусывали.
По воле случая, под одной вокзальной крышей, собрались в залах ожидания выходцы из самых разных мест; с Поволжья, Урала, Сибири и ещё бог весть откуда и было интересно наблюдать за этой человеческой массой, чем-то отличавшейся от черниговчан, среди которых я вырос. Они были немножечко другими. Моему «черниговскому глазу» были непривычны их одежды и манера держаться, а моему «черниговскому уху» была непривычна их речь.
Время от времени громкоговорители, развешанные по всему вокзалу, оживали и громкий женский голос, перекрывающий на время все остальные звуки, вещал, примерно, следующее: «Граждане пассажиры. Начинается посадка на скорый поезд №84 Москва – Караганда. Поезд находится на 3-ем пути у 2-ой платформы. Выход к поезду через переход из здания вокзала. Отправление поезда в 11 часов 7 минут».
После каждого такого, распоряжающегося вокзальной жизнью, объявления в залах ожидания начиналось движение. Часть «ожидающих» пассажиров резко вскакивала со своих насиженных мест, нагружалась вещами и сразу превращалась в пассажиров «целеустремлённых». Через несколько часов и я окажусь в одном вагоне с людьми, которых никогда ранее в жизни не встречал, и никогда сойдя с поезда больше не встречу.
После одного из вокзальных объявлений я тоже встрепенулся и превратился в «целеустремлённого» пассажира. Погрузился в плацкартный вагон своего поезда, занял в одном из купе, предназначенную мне верхнюю полку и отправился в интересное и неведомое будущее, навстречу своей судьбе.

Время в дороге от Москвы до Сарапула составляло в 1958-ом году примерно 28 часов. Я, в преддверии экзаменов, в который уже раз листал учебники, а в промежутках вслушивался в то убыстряющийся, то замедляющийся стук колёс (та, та, та… таа; та, та, та… таа; та, та, та… таа) и смотрел в вагонные окна. За ними была неведомая, незнакомая мне жизнь, подробности которой я никогда не узнаю (потому что всю её физически вместить в себя невозможно). Мимо проплывали крупные (Муром, Арзамас, Казань) и мелкие станции и полустанки. Встречались и громадные безлюдные лесные массивы. Время от времени наш поезд прибывал на станции, выстаивал по 10..15 мин и спешил дальше. Возле Казани переехали через Волгу. Запомнилась станция Канаш (в Чувашии). Запомнилась тем, что стояли там минут 25..30; менялся паровоз (или тепловоз) и паровозная бригада. Я вышел на перрон размяться и осмотреться. Возле здания вокзала, под навесом, стояли столы, за которыми желающие могли отобедать.
В Сарапул поезд прибыл во второй половине дня, высадил меня и умчался дальше. Возле вагона меня встретил улыбающийся Феликс. Он знал о моём приезде из телеграммы. После радостных улыбок и обмена любезностями (выясняли, кто из нас будет нести мой чемодан), сели мы с ним в автобус и поехали в Сарапул. Через 20..30 минут добрались до нужной нам остановки, кажется, около гостиницы и пошли по улице К. Маркса. Вначале, слева от нас был рынок, а после него, мы, совершенно неожиданно для меня, ступили на деревянный(!) тротуар.

Сарапульские деревянные тротуары (в городе их было несколько) меня поразили. Был в этом какой-то шарм. Тротуар, по которому мы шли, (его ширина составляла до полутора метров) был составлен из 5..6-ти необработанных и неподогнанных (между ними были щели) сосновых досок, уложенных на лаги из сосновых же брёвен. Вся конструкция скреплена была гвоздями. По длинным светлым тротуарным доскам вышагивать было непривычно, удивительно и интересно.
Между тем, пока я удивлялся, ноги старательно ступали по доскам, а у головы появилась тема для размышлений:
«Наверное, деревянные тротуары в этих местах уместны. Вокруг леса; древесина... Конечно, они дешевле кирпичных. Дешевле.... Но ведь не долговечнее же!»
В дальнейшем, я нигде деревянных тротуаров не встречал.

+++++++++++++++++++++++++++++ Улица К. Маркса дом 41 +++++++++++++++++++++++++++++

От рынка улица К. Маркса полого спускалась. Вместе с улицей спустились и мы. Прошли по её деревянному тротуару примерно полтора квартала и подошли к деревянному двухэтажному 8-ми-квартирному дому №41. В нём в коммунальной однокомнатной квартире на втором этаже Феликс жил вместе с мамой.
Фасад дома смотрел на улицу, а остальная его часть размещалась в огороженном забором дворе. Слева от калитки, ведущей во двор, была скамейка – доска, державшаяся на двух столбиках. В глубине двора были сараи, а справа от входной калитки начиналась с невысокой ступеньки, ведущая на второй этаж, широкая, массивная, пологая, светлая лестница с перилами. Лестница, как и всё остальное, была деревянной. Держалась она на двух (или четырёх?) сваях-столбах. Через 15..20 ступенек лестница упиралась в дверь. За дверью были сени и ещё одна внутренняя лестница, перпендикулярная внешней. Войдя в сени, нужно было повернуть направо и подняться по внутренней лестнице на второй этаж.
Входящий на второй этаж, попадал в общую прямоугольную переднюю (в фойе). Входная дверь в фойе, располагалась на длинной стороне прямоугольника, а на коротких его сторонах было по 2 двери, ведущих в однокомнатные квартиры. Таким образом, всего на этаже было 4 квартиры. На той же длинной стороне прямоугольника, слева от входной двери, был вход в общую кухню, а далее, за кухней – дверь в квартиру тёти Иды. Удобства (туалет) размещались в сенях, на уровне этажа.
Помню, что кроме Исаевых (тёти Иды и Феликса) на 2-ом этаже жили Пилютины, Решетниковы и ещё одни соседи, жившие настолько незаметно (помню только серые тени), что я и тогда не знал их имен и фамилий. Не знал даже, сколько их было; разумеется, я не могу вспомнить о них ничего и сейчас.
У Пилютиной (мамы) было двое детей: сын Юра 25..28-ми лет и дочь Лида 22..23 лет. Лидин муж служил в армии, а Юрка женат не был. Был, скажем так, странноват (комплексовал) и может быть, поэтому и засиделся в холостяках. Впрочем, не исключаю, что всё было ровным счётом наоборот и тогда причину “комплексовал” и следствие “холостяк” следовало бы поменять местами.
В Юрке было около 190 см. росту. Работал он посменно на каком-то заводе (может быть на 203-ем или 284-ом). В трезвом состоянии был замкнут и малоразговорчив, а в хмельном - “размыкался”. И тогда в его глазах появлялся нездоровый блеск, а лицо розовело и расплывалось в благодушной улыбке, направленной на оказавшегося рядом слушателя. Юрке просто хотелось общаться! И если вниманием, застигнутого врасплох слушателя, удавалось овладеть, то, стараясь убедить его в своей правоте, он что-то увлечённо и со смешком(!) ему доказывал; и часто перемежал свою речь вопросами: “Так ведь?”       Вопросами, на которые можно было и не отвечать!
После того, как я обжился и мы познакомились, ему однажды удалось затянуть меня в свою квартиру к своей радиоле “Комета”, считавшейся в то время на уровне. Радиоле был выделен отдельный столик и накрыта она была светлым покрывалом. И сразу стало понятно, что она в чести.
Юрка подвёл меня к столику, усадил на стул, снял с радиолы покрывало и тоже сел. На радиоле не было ни пылинки! Красивая, ухоженная! Красивый светлый корпус, красивая подсвечиваемая шкала, красивые ручки настройки. Блеск!
Включил Юрка радиолу, засветилась шкала и с минуту радиола прогревалась (потому что ламповая была), а потом пошли звуки: эфира и радиостанций. Светящаяся шкала и звуки преобразили Юрку. Он сосредоточился, взялся за ручки настройки и регулировки и вошёл в свой мир! Переключал диапазоны (их было 4), настраивался на радиостанции с музыкой (таких станций в то время было множество), подбирал приемлемую громкость, хихикал, смотрел со значением на меня и старался музыкой (и радиолой?) произвести на меня впечатление. Мы с полчаса слушали музыку, а потом... он предложил мне выпить. Но я отказался!
Помню тётю Надю и дядю Колю Решетниковых – добродушную пожилую семейную пару. Тётя Надя слово “картошка” произносила на уральский манер: “картовка”. В её исполнении фраза “Ели ли вы картошку?” превращалась в “Ели ли вы картовки те?” Из жильцов 1-го этажа помню только одну большую семью - семью алкоголиков. И фамилия у них была соответствующая - Злыгостевы. Пила вся семья; поголовно и беспробудно. У них случалось, не хватало денег даже на хлеб и тогда Злыгостева (дочь) обращалась за материальной поддержкой к Феликсу. И сердобольный Феликс не отказывал.
В квартире (комнате) Исаевых, где мне довелось жить, было 2 окна. У стен стояли: кровать (на ней спала тётя Ида) и топчан для Феликса (на нём мы спали вдвоём). Посреди комнаты стоял стол. Возле одной стены стоял шкаф, а возле противоположной, в простенке между окнами – что-то среднее между книжным шкафом вверху, шкафом для посуды посредине и комодом внизу. Возле углового окна стояла тумбочка и на ней радиола “Урал-57”.
Улыбчивая и добродушная тётя Ида очень была похожа на свою старшую сестру – мою черниговскую бабушку Эстер, умершую в 1954-ом году. Было у тёти Иды двое детей: дочь Маша (1928-го г.р.) и сын Феликс (1932 г.р.). Маша с мужем Виталием Каринцевым жили в Сарапуле, где-то в районе вокзала. Виталий, высококвалифицированный слесарь (на 284-ом заводе), окончил вечернее (или заочное) отделение СЭМТ по специальности “Обработка металлов”. О нём говорили “золотые руки”, но, к сожалению, эти руки тянулись не только к работе, но и к водке. Маша работала в продуктовом магазине кассиром. Иногда Маша и Виталий приходили к маме в гости с ночёвкой.
Школьные годы Феликса пришлись на войну и он смог закончить только 7 классов. После армии (служил 4 года во флоте; в Кронштадте) надо было определиться в выборе профессии. И Феликс определился, выбрал техникум; поступил в 1955-ом году на 1-ый курс СЭМТ. В 1958-ом году, ко времени моего приезда в Сарапул, он уже перешёл на последний (4-ый) курс. После окончания СЭМТ в 1959-ом году, Феликс распределился на 203-ий завод им. Орджоникидзе и работал там сдельно регулировщиком радиоаппаратуры.
Я с интересом, участием и сочувствием слушал эмоциональные рассказы Феликса о трудовых буднях. Его рассказы были своеобразны. В них шла речь не об изделиях, с которыми ему приходилось иметь дело, а об организации работ. У них, как и везде в те годы в промышленности, процветала штурмовщина. О том, что штурмовщина - бич гражданской промышленности я знал, но вот о том, что она лихорадит и предприятия оборонного комплекса, узнал впервые от Феликса.
Первую половину месяца не было комплектующих и работали ни шатко, ни валко, т. е. простаивали (уходили в отгулы, или на работе “резались в козла”) В середине, а то и в конце второй декады начиналось и нарастало оживление. К концу месяца оживление плавно или рывком переходило в штурм (даёшь план! любой ценой) и тогда Феликс работал по полторы - две смены. В эти тяжёлые дни он приходил домой за полночь; уставший. Пик штурмовщины приходился на последние сутки уходящего месяца и даже на первые часы наступающего. Во что бы то ни стало, изделие должно было пройти приёмку нужным числом. И проходило! Надо ли говорить, что от всех этих дёрганий страдало, в первую очередь, качество продукции.
Всепоглощающей страстью Феликса были книги. Он любил их как детей, всю жизнь собирал, прочитывал запоем и мог говорить о них часами. Естественно, что у него была очень приличная, постоянно пополняемая, библиотека. С каждой стипендии, а потом и с зарплаты, он, несмотря на энергичные протесты мамы, покупал одну – две (и больше!) книг. Тётя Ида, по натуре женщина добрая, знала, конечно, об этой страсти сына и потому её протесты, после очередной покупки, были, скажем так, не очень энергичны и решительны. К сказанному можно добавить, что она просто не умела злиться.
Следует сказать, что в мои детские и юношеские годы, приходящиеся на середину прошлого века, читали (по многим причинам) намного больше чем сейчас. Кроме того, я вырос в семье, где был культ книги, где было много хороших книг и где все любили читать. Поэтому, нам с Феликсом всегда было о чём поговорить.

Часто в гости к Феликсу приходил его одногруппник по техникуму Станислав (Стасик; Стас) Кантор. Он тоже любил читать и брал у Феликса книги. Феликс был лет на 7..8 старше Стаса и сблизила их, наверное, взаимная любовь к книгам. Стас отлично учился; тянул на красный диплом; был умён, общителен и дружелюбен. У Исаевых он всегда был желанным гостем и пользовался глубоким уважением (да и любовью) не только у Феликса, но и у тёти Иды.
Мне нравились визиты Стаса, и я, видимо, тоже не был ему в тягость. В общем, мы вскоре подружились. Разговаривали обо всём и, конечно, о книгах. Как-то раз я похвастался и рассказал ему (не смог удержаться) о раритетной книге “Чтецъ - Декламаторъ”. Эта красиво и оригинально оформленная книга 1904-го года издания хранилась в нашей черниговской семье. В книге была старая орфография с буквами ять и словами с буквой “i” и с твёрдым знаком: “ъ”. Когда я ещё не умел читать, я просто рассматривал в “Чтеце” картинки, а после того как научился складывать буквы в слова, стал книгу читать и перечитывать.
В общем, я настолько расхвастался, что Стас книгой заинтересовался и попросил её привезти из Чернигова. Я обещал. В 1959-ом году я, после проведенных в Чернигове летних каникул, привёз книгу в Сарапул. Следует сказать, что выпросить книгу в Чернигове у моей тёти Маши было нелегко. Но, в конце концов, мне поверили и пошли навстречу, ибо я обещал, что верну книгу в целости и сохранности. В сентябре 1959-го года я дал почитать книгу Стасу и с тех пор я её не видел. Вначале книгу прочитал Стас, потом его старший(?) брат, потом её дали(?) почитать ещё кому-то и.., с концами! Все мои попытки вернуть книгу ни к чему не привели. Возможно, я упустил время и долго (из деликатности!) не беспокоил Стаса. А когда сроки, связанные с деликатностью, истекли, было уже поздно. Стас на мои просьбы вернуть книгу, отвечал что-то невнятное (говорил, что пытается найти концы?). После техникума Стаса призвали в армию. Я ему писал и в армию, но ответа не получил; всё было бесполезно и всё было кончено!

Но я отвлёкся.
В первые дни я в Сарапуле осваивался. Вначале прошли с Феликсом в техникум и посмотрели расписание экзаменов. Феликс показал мне аудитории (тогда они назывались кабинетами), в которых предстояло экзаменоваться, и ввёл в курс дела. На все экзамены отводилась, примерно, неделя. Вначале сдавали математику; письменно, а потом устно. Оценок не помню, но знаю, что никаких проблем с этим предметом у меня не было. Третий (и последний) экзамен был по литературе. Писали сочинение. Из предложенных тем, я, кажется, выбрал “Образ Ярославны в Слове о полку Игореве”. Написал на четвёрку. Пропускной бал для поступления был вроде бы 12 (из 15 возможных). Не помню, сколько балов я набрал; кажется, 13. Этих балов хватило и для зачисления в техникум и для назначения стипендии (390 рублей в месяц).
После благополучной сдачи экзаменов и зачисления у меня будто гора свалилась с плеч. На душе стало легко и комфортно, ибо линия моей жизни определилась на ближайшую перспективу; определилась в желаемом для меня направлении. Я получил то, к чему стремился и теперь всё (точнее многое) зависело от меня.
Август можно было посвятить отдыху. Феликс знакомил меня с городом, что-то фотографировали (у меня был фотоаппарат “Смена”), посмотрели фильм в кинотеатре “Восток” и искупались в Каме. Кама в два..три раза шире реки моего детства Десны (на ней стоит Чернигов). Заросшие зеленью деснянские берега очень живописны и красивы; берега Камы были не столь ярки, по крайней мере, в месте нашего купания (справа от речного вокзала, или порта?). Ещё я увидел, что воды Камы темнее деснянских. Все эти различия находят вполне логичные географические объяснения. Сарапул, примерно, на 550 км. севернее Чернигова и, примерно, на 2500 восточнее.
В детстве летние месяцы я проводил на Десне. В детстве же довольно сносно выучился плавать. Воды не боялся, и бывало, проплывал по течению (довольно быстрому) до двух километров. По реке, инструктировал меня Феликс, сплавляют плоты и бывает, что попадаются одиночные брёвна. Кроме того, иногда в воде встречаются небольшие сгустки мазута, то ли от барж, перевозящих мазут, то ли откуда-то ещё.
Камские воды хоть и показались мне прохладнее деснянских, но выкупались мы всё же неплохо. Ни бревно, ни сгусток мазута в воде мне не попался, а вот на берегу я всё-таки в мазут вступил и вымазался. Запомнил, что тяжело потом было от него очищаться.
Феликс, кроме всего прочего, был ещё и заядлым рыбаком. Несколько раз он мне рассказывал о налимах, которые ловятся в озерке (не помню каком и где) под Сарапулом. И вот в один прекрасный день, точнее ночь, мы, невзирая на энергичные протесты тёти Иды, отправились на рыбалку. Встали примерно часа в 4 утра, и отправились на каком-то автобусе бог весть куда. Ехали до места около часа, потом ещё шли и пришли на нужное озеро с удочками. Довольно таки живописное место. Ловили, ловили и ничего не поймали; не было ни одного поклёва. Ну, ни одного! Феликс потом говорил, что поздно де приехали, надо бы раньше. Вернулись мы к полудню ни с чем в Сарапул и легли спать. А тётя Ида над нами подшучивала.

++++++++++++++++++++++++++++++++ Общая информация ++++++++++++++++++++++++++++++++

Между тем август, наконец, закончился и наступило 1-ое сентября 1958-го года. И начался новый период в моей жизни; техникумовский. На занятия я отправился с интересом и некоторым волнением, свойственным, наверное, многим (но не всем!) первокурсникам, впервые переступающим порог своего нового учебного заведения. Оговорка “но не всем” исключает из общей массы тех, кто поступает в техникум или ВУЗ не по призванию.
Я попал в группу Р-33, в так называемую спецгруппу. Первая тройка в названии группы означает 3-ий курс, а вторая тройка – номер группы. На четвёртом курсе мы стали Р-43, а на пятом – Р-53. Была ещё одна, параллельная нам, спецгруппа – группа Р-34 (Р-44, Р-54). Обе наши спецгруппы состояли из ребят; и ни одной девчонки. Учиться нам предстояло 2,5 года, до конца февраля 1961-го года. А потом, всех должны были призвать в армию, в войска связи. Отсюда и приставка “спец”.
В нашей группе было около 35-ти ребят, в Р-34 - примерно столько же. В первые дни учёбы мы присматривались и привыкали друг к другу, к преподавателям, к учебным предметам и обстановке.
В первый же, или во второй, день у нас состоялось организационное собрание. На нём директор Северухина Августа Васильевна поздравила нас с поступлением в техникум и в нескольких словах рассказала о нашей специальности и двух наших спецгруппах. Приставка “спец” меня сразу заинтриговала. Затем, Августа Васильевна представила нашего классного руководителя (классного папу) – Бориса Васильевича Кривова. Вот как это запомнилось Феде Константинову.
«Помню, что директор Северухина представила нам Кривова Бориса Васильевича как куратора нашей группы.
Он вышел к кафедре и так вот простецки рассказал о себе:
- В Волгограде я родился, там учился и женился...»
Помню, что он был хорошим старшим товарищем для нас, ничем не давил и не требовал лишнего.»
Борису Васильевичу было лет 25..30. Роста среднего; худощав, спортивен и энергичен. Лицо худощавое, тёмные волосы прикрывали правую сторону лба. На доброжелательной физиономии Бориса Васильевича выделялись глаза и тоненькие, тёмненькие усики. Жил Борис Васильевич в техникумовском общежитии. Через несколько лет (я уже служил в армии) Борис Васильевич  (ещё с кем-то из техникума) был осуждён за хищение(?!) Об этом мне написал Феликс. Помню, что эта новость меня поразила. Никак, ну... никак(!)не увязывался в моей голове тюремный срок с положительным образом Бориса Васильевича.

Но это было потом. А пока, пока… на первом же собрании Борис Васильевич  предложил нам, впервые увидевшим друг друга, избрать старосту группы. Было два или три дурашливых предложения и одно серьёзное - избрать старостой группы Володю (Вову) Молодых. Борис Васильевич  ухватился за кандидатуру Молодых, увидел в нём лидера. Поддержанная Кривовым кандидатура единогласно прошла. В дальнейшем выяснилось, что Вова Молодых идеально подходил на роль старосты. Через некоторое время, уже на комсомольском собрании, мы избрали комсорга группы. Им стал Женя Вардаков. Появился у нас и физорг Вова Суханов; великолепный спортсмен!
И ещё. В техникуме существовала новая для нас (вчерашних школьников) организация - профсоюз. Нам предложили к этой организации примкнуть. Мы, разумеется, примкнули и избрали из своих рядов профорга группы. Кто был профоргом на 3-ем курсе - не помню, а на 4-ом – выбрали меня.

Ну и вот. Стали мы учиться. Времени на то, чтобы сделать из нас техников-технологов по радиоаппаратостроению было немного (всего 2,5 года) и потому учить нас стали ударными (усиленными и ускоренными) темпами.
Ознакомившись с расписанием занятий, я нашёл в нём только один (нет два; даже три) знакомых мне со школы предмета. Это, во-первых, царица наук, моя любимая математика, во-вторых – это черчение ну и, в-третьих - физкультура. Остальные предметы были специальными; техническими и гуманитарными. Впрочем, гуманитарный предмет у нас был, пожалуй, один – политэкономия. Остальные предметы были техническими. Что же это за предметы. Ну, прежде всего, электротехника, а со второго семестра радиотехника и, возможно, электровакуумные приборы. Это ещё технология металлов, элекрорадиоматериалы, теоретическая механика и сопротивление материалов (сопромат). А потом ещё и детали машин.
Пожалуй, здесь будет уместно перечислить спецпредметы, появившиеся у нас и на четвёртом курсе. Это радиоприёмные и радиопередающие устройства; электроизмерения; радиоизмерения; электрические машины и источники питания; допуски, посадки и технические измерения; технология механической обработки металлов.
Ну и, наконец, предметы пятого курса: основы радиолокации и телевидение; расчёт и конструирование радиоаппаратуры; технология сборки и испытания радиоузлов; технология радиоаппаратостроения; организация, экономика и планирование производства; техника безопасности и противопожарная техника (этот перечень предметов перечислен в приложении к диплому).

+++++++++++++++++++++++++++ Кто, чему и как нас учил +++++++++++++++++++++++++++

Математика. Её вела наш директор – Августа Васильевна Северухина. На её уроках (а это были именно уроки, продолжавшиеся по 45 мин) мы постигали начала аналитической геометрии. Этот раздел высшей математики, заложенный некогда ещё Рене Декартом, в те годы в средней школе ещё не изучали. Строгая и красивая аналитическая геометрия, в исполнении Августы Васильевны, пришлась мне очень по душе. Я увидел, что перенос, известных мне из школы, линий и геометрических фигур в декартову систему координат, позволяет описать линии и фигуры алгебраическими выражениями и использовать затем для их изучения алгебраические методы анализа. Всё было предельно понятно и просто и не вызывало у меня никаких вопросов. Не помню, какие оценки получал я по математике; скорее всего пятёрки. Но это неважно. Важно то, что я и сегодня вспоминаю Августу Васильевну с благодарностью. Лично мне, полученные от неё, начала аналитической геометрии, пришлись очень кстати в Таганрогском радиотехническом институте (ТРТИ); там я начал учиться уже не с нуля.
По воспоминаниям Жени Вардакова вначале математику преподавала Августа Васильевна, а потом её сменил преподаватель мужчина.

Политэкономию преподавал Леконцев. Это был мягкий интеллигентный человек среднего роста и возраста, с мягкими округлыми чертами лица. Мне он запомнился в тёмно-синем двубортном костюме; тёмные мягкие волосы аккуратно зачёсаны назад; глаза прикрыты массивными очками в овальной роговой оправе. Из-за толстых линз на вас смотрели умные спокойные глаза. Говорил он неторопливо и взвешенно, размеренным спокойным голосом. Программа по политэкономии была, очевидно, не очень напряжённой и потому наш преподаватель частенько во время лекций, беседовал с нами на душеспасительные, нравоучительные темы. Его рассказы и рассуждения были интересны и нам они, разумеется, нравились. Мне запомнилась вот такая его сентенция: “Великие люди,- сказал однажды Леконцев,- отличаются от остальных людей в частности тем, что произносят время от времени что-нибудь мудрое. И это все замечают, отмечают и запоминают. Прочие люди тоже хоть раз в жизни произносят что-нибудь мудрое, но этого, как правило, никто не замечает; а, не заметив, не запоминает”. Это было сказано после того, как один из нас, отвечая на вопрос преподавателя, выдал какую-то глубокомысленную или смешную(?) фразу.
Женя Вардаков вспоминает, что Леконцев был холост и жил в техникумовском общежитии на втором этаже. Там же жил и Кривов с женой. Однажды Кривов приревновал Леконцева к жене. И они (в моём представлении - 2 хороших человека!) повздорили и подрались. Оба были под хмельком. Меня Женин рассказ поразил!

Все электротехнические дисциплины вёл Игорь Порфирьевич Цверкун. Мне запомнились его крупные руки; руки человека-практика, человека, который всё умеет и всё привык делать сам. Игорь Порфирьевич учил нас азам электротехники, её основам. Мы внимали. Ведь это был наш первый спецпредмет.
Вот что пишет об Игоре Порфирьевиче Федя Константинов: “Цверкуна Игоря Порфирьевича я доброй памятью не раз вспоминал, обучаясь в ЛЭТИ, потому что таких как он преподавателей с его очень чёткой системой изложения материала я после него в ЛЭТИ не встречал ... “
Игорю Порфирьевичу, по ходу изложения материала, часто приходилось писать на доске формулы и рисовать электрические схемы. Делал он это аккуратно и тщательно, как видимо и всё остальное. Запомнился один анекдотичный случай, не рассказать о котором не могу. Однажды, объясняя новый материал (2-ой закон Кирхгофа), Игорь Порфирьевич нарисовал схему, в которой фигурировали разные электродвижущие силы (ЭДС). В электротехнике ЭДС принято обозначать буквой “E”. Игорь Порфирьевич так их и обозначил. Поскольку, ЭДС было несколько, то у них были индексы. Среди прочих индексов был и индекс “В” (латинская буква Б). И вот когда пришлось ЭДС с индексами озвучивать, стало очевидно, что у лектора с озвучиванием будут проблемы и их придётся преодолевать. Мы это поняли и стали с любопытством ожидать развития ситуации. Игорь Порфирьевич тоже понял, из какой двусмысленности ему придётся выкарабкиваться. Ну и что же? А вот что. Помялся, запнулся Игорь Порфирьевич и, всё же нашёл выход; вместо слитного произношения ЭДС и индекса, произнёс: “Е со значком Б”. Все захихикали, а Игорь Порфирьевич несколько зарделся.

По электротехнике, кроме теории, были ещё и лабораторные работы. На них мы убеждались в справедливости законов Ома и Кирхгофа. Одно дело нарисованная на доске схема, иллюстрирующая и объясняющая закон, и совсем другое – та же схема, собранная на лабораторном столе.
Приборы в лаборатории были старые, как сейчас сказали бы - допотопные. Крупные и массивные проволочные реостаты и потенциометры и большие амперметры, вольтметры и ваттметры. Для соединения элементов схемы использовались провода МГШВ большого сечения с клеммами на концах. Ответные клеммы были на приборах.
Порядок был такой. Перед проведением работы мы собирали нужную схему и просили Игоря Порфирьевича её проверить. Он опытным, намётанным глазом (и руками) всё проверял, указывал нам на ошибки, если они были, и после исправления ошибок и окончательной проверки давал добро на подключение схемы к источнику питания.
И мы начинали работать! Передвигали движки потенциометров, записывали изменяющиеся показания приборов и о чудо(!) – как бы не изменялись показания отдельных приборов, все равно, в целом, показания всех приборов подчинялись уже известным нам из теории законам Ома и Кирхгофа.
Недаром говорят, что “лучше один раз увидеть”. В частности, в моей голове стало кое-что проясняться. Но только кое-что! И вообще, процесс пошёл, ибо одновременно с локальными прояснениями появились и вопросы. Подчас, невежественные!
Я не преувеличиваю, когда говорю “невежественные”. Например, меня заинтересовал вопрос, который ни одному мало-мальски грамотному человеку (даже неспециалисту) и в голову не придёт. Как вспомню - так стыдно становится. Но раз уж взялся рассказывать, то всё-таки расскажу, о чём речь.
Я, конечно же, знал, что напряжение бытовой сети (в электрических розетках в наших квартирах) равно 220 В. И вот после лабораторных работ, на которых мы запросто измеряли напряжения и токи в цепях электрических схем, я спросил себя (вы только послушайте!): “А какой в сети ток?” Не исключаю, что этот вопрос возник у меня ещё в школе и не исключаю, что я его кому-нибудь и задавал.
Ответа на вопрос я не знал, но после лабораторных работ понял, что ток можно измерить. Просто(!) нужно подключить амперметр в розетку (напрямую!) и амперметр на вопрос ответит; покажет интересующий меня ток.
Свой вопрос о токе в сети я запомнил, с ним ходил, и тут, вдруг… у меня появилась возможность ток измерить; Феликс как-то пришёл домой с амперметром. Новый, хороший, красивый(!) прибор. Я долго его рассматривал, а потом, не мудрствуя лукаво, нашёл 2 провода и подключил к амперметру их концы. Затем один из проводов от амперметра воткнул в гнездо розетки и приготовился измерять по шкале прибора ток. Дотронулся до свободного гнезда розетки концом свободного провода! Случилось, конечно, то, что и должно было случиться! Неожиданная(!) вспышка; стрелка амперметра молнией метнулась вправо и со звуком ударилась об ограничитель в конце шкалы, а потом… из амперметра повалил дымок. Перепугаться я не успел. Подбежал Феликс и подошёл Стас Кантор (он в это время был у нас). Стали выяснять, что случилось и мне пришлось рассказать, чем я тут занимаюсь. Измеряю ток в сети!
Было и неловко, и стыдно, да и прибор стоил немалых денег. Феликс, конечно, мог мне сказать всё, что он об этом и обо мне думает. Но он был хорошо воспитан; интеллигентен и культурен. Не сказал в мой адрес ни одного худого слова. Мне только объяснили, какой глупостью я тут занимаюсь.

Весь комплекс радиотехнических дисциплин (радиотехнику, радиоприёмные и радиопередающие устройства; радиоизмерения) вёл Юрий Фаддеевич (Фаддеич) Юрков. У Юрия Фаддеича были некрупные черты лица, русые, немного нависающие на лоб, волосы и кремовый костюм под цвет волос.
“Юркова,- вспоминает Федя Константинов,- я тоже помню как стоящего у доски со схемами вполоборота к нам - как очень аккуратного в изложении учебного материала преподавателя, даже его костюм почему-то мне помнится...”
На занятиях он старательно, аккуратно и красиво(!) вырисовывал на доске схемы и графики; выписывал формулы. Потом, ожидая пока мы скопируем содержимое доски в конспекты, потирал руки и, основательно ступая, медленно прогуливался по аудитории. Неспешно прогуливаясь, готовился к изложению материала и нетерпеливо, но сдержано поглядывал за окно, на доску и на нас. После того, как мы справлялись с копированием и останавливались, Юрий Фаддеич вопросительно смотрел в нашу сторону и спрашивал,- Всё? Услышав от кого-нибудь негромкое “Да”, начинал негромко рассказывать и сжато и толково, чётко и выверено излагал свой материал.
Лицо его практически никогда не покидала этакая улыбка-усмешка. Его считали застенчивым и иногда подтрунивали, над этим, якобы, недостатком. А он действительно был скромным и застенчивым человеком. Женя Вардаков рассказывал, что он (наш комсорг) пришёл как-то вместе с нашим старостой Вовой Молодых к Юрию Фаддеичу домой - на улицу Труда(?), где Юрий Фаддеич жил в маленькой холостяцкой комнатке. Во время их неожиданного визита он что-то готовил на плите; открыл на звонок дверь и, увидев гостей, несколько смешался и застеснялся.
Вспоминаю эпизод, связанный с экзаменом по радиотехническим измерениям. У меня при подготовке к нему возник вопрос по измерителю частоты ИЧ6 (был когда-то такой прибор). Помню, что я долго с ИЧ6 разбирался и запомнил его схему практически наизусть. Свой вопрос я намеревался задать Юрию Фаддеичу на консультации.
Ну и вот, пришли мы на консультацию. Пришли, задавали вопросы (много вопросов) и Юрий Фаддеич безропотно и добросовестно на все отвечал. Рисовал схемы, объяснял их принципы действия и т.п. Работал, в общем. Между Юрием Фаддеичем и нами были взаимно-уважительные, дружелюбные отношения и потому, ребята, как обычно, над ним подтрунивали, а он, понимая их шутки, дружелюбно, терпимо посмеивался. Всё шло, как говорится, штатно и вдруг погас свет. Стало темно и деловая обстановка постепенно стала превращаться в пустопорожнюю. Пошли вопросы типа: строгим ли будет экзамен, можно ли списывать или пользоваться шпаргалками и т.д. и т.п. Свет, между тем, не зажигался и пауза затягивалась. Консультация из-за темноты могла закончиться досрочно, так сказать, по техническим причинам.
Опасаясь пролететь со своим вопросом, я решил задать его в полной темноте. Говорю:- «Юрий Фаддеевич, у меня вопрос по ИЧ6». И далее изложил вопрос со ссылкой на конкретные элементы схемы прибора. Все удивлённо(?) замолчали, а Юрий Фаддеич, в той же полной темноте, подробно мне на всё ответил. Через некоторое время, как всегда вдруг(!) зажёгся свет. Зажёгся так же неожиданно, как он до этого погас. Какую оценку я получил на экзамене по радиоизмерениям – не помню.

Электровакуумные приборы (устройство и принцип действия радиоламп) мы изучали под руководством и в изложении Владимира Сергеевича Розанова. Владимиру Сергеевичу было, наверное, далеко за 60. Роста он был ниже среднего. Вся его причёска состояла из небольшого количества седых волос на затылке и висках. Были ещё и седые усики. За своим видом не очень следил. Карманы его тёмно-серого в светлую крапинку пиджака отвисали и топорщились, было, наверное, в них много всякой всячины. Когда он наклонялся к доске, то из под коротковатых брюк выглядывали массивные (похожие на туристические) ботинки.
По словам Феликса, Владимир Сергеевич некогда преподавал в каком-то московском или ленинградском ВУЗе и во времена сталинских репрессий, уехал из центра в провинцию; в Сарапул. Уехал, да так здесь и остался. Впрочем, может быть я и неточен и тогда возможен другой вариант, по которому Владимир Сергеевич в лихие времена переехал из центра в провинцию не по своей воле.
Владимир Сергеевич глубоко знал свой предмет и изо всех сил стремился нас чему-то научить. Как сейчас вижу его с куском мела в правой руке и с тряпкой в левой. Он что-то рисует или пишет на доске правой рукой, потом, присмотревшись, стирает часть написанного или нарисованного левой. Потом снова пишет, подправляет, изменяет, суетится, смотрит на доску потом на нас, что-то говорит и ищет взглядом понимания с нашей стороны. Потом начинает излагать материал. Старается, увлекается, волнуется, иногда сбивается или повторяется. И смотрит вопросительно на нас,- поняли ли?
К концу занятия, руки, а то и пиджак Владимира Сергеевича бывали вымазаны мелом. Феликс рассказывал, что он мог, увлёкшись, положить тряпку для протирания доски, в карман или использовать её в качестве носового платка; стереть ею пот со лба. Нам ничего подобного видеть не доводилось и думаю, что всё это байки; не более чем юмор.
Ещё я запомнил, что Владимир Сергеевич вкатал мне как-то у доски тройку. Мне до сих пор кажется, что было это несправедливо, но для объективного суждения, в подобных спорных случаях, нужно, безусловно, выслушивать обе стороны.

Теоретическую механику, технологию металлов, электрорадиоматериалы и, возможно, некоторые другие предметы технологического цикла, мы слушали в изложении Бориса Григорьевича Сорочкина. Старшекурсники называли его “БГ”. Борису Григорьевичу было лет 55. Всегда аккуратно одет и причёсан, уравновешен, выдержан и корректен. Ходил чуть ссутулившись; носил массивные роговые очки. С таким человеком, грамотным(!) техническим интеллигентом, я встретился впервые.
Материал, охватывающий понятие “металлургия” в его широком значении, а также литейное производство, производство радиотехнических материалов, сварку, пайку и пр. он знал досконально; и скрупулёзно, педантично это излагал. Слушать его было и интересно и полезно. И для практики, и для кругозора и для общей эрудиции.
На одном из занятий по теоретической механике Борис Григорьевич рассказывал о кориолисовой силе и вызываемом ею ускорении. Это была для нас, возможно, одна из самых сложных тем, поскольку механизм возникновения кориолисовой силы Борис Григорьевич раскрыл ненаглядно. Он нарисовал векторную диаграмму, из которой формально следовало, что такая сила существует. Его объяснения были предельно лаконичными и после них в моей (и не только в моей) голове остался туман. Как и из-за чего, появляется таинственная сила Кориолиса осталось неясным. Помню, что Бориса Григорьевича попросили “туман” рассеять. Он согласился и повторил слово в слово своё предыдущее (неясное для нас) разъяснение. Такое же разъяснение (слово в слово) мы услышали и на консультации, предшествовавшей экзамену. Разобраться с кориолисовыми силой и ускорением я смог уже только в институте; там тоже был предмет “теоретическая механика”.
По воспоминаниям Жени Вардакова Борис Григорьевич с семьёй жил на первом этаже общежития.

Ещё один предмет – сопромат (сопротивление материалов) преподносил нам Сапрыкин Виталий(?) … . Имя Сапрыкина я помню не твёрдо, а отчество не помню вовсе. Назову его поэтому условно (для удобства изложения) - Виталием Ивановичем.
Это был оригинальный и интересный человек лет 30..35 в рассвете сил. Попал он в СЭМТ после окончания ВУЗа; кажется, по распределению. Держался свободно, раскрепощёно, открыто, доверительно; был прост в общении. Сразу нашёл с нами общий язык; делился своими наблюдениями и жизненным опытом. Водораздел между нами и Виталием Ивановичем не ощущался, хотя он, конечно, был.
Отдельно остановлюсь на Сапрыкине – учителе. Я сознательно назвал его не преподавателем, а учителем, поскольку это слово точнее передаёт смысл профессии. Ведь учить – это передавать знания ученику. Очевидно, что главное в профессии учителя – это умение учить своему предмету (предмет, кстати, Виталий Иванович знал досконально). Но “умение учить” – это синоним методики преподавания. Именно ею учителя и различаются.
Методика Сапрыкина – это живой, творческий, адаптирующийся к возможностям учеников процесс. Прежде всего, Сапрыкин стремился, не загромождая изложение подробностями, дать нам общее представление о предмете (о законе Гука, об эпюрах, крутящих и изгибающих моментах и т.д.). Об опускаемых подробностях говорил: “Я не буду останавливаться на этом подробно; приведу конечный результат”. Существенное же в каждой теме (несколько главных, ключевых пунктов) он выделял, подробно рассматривал и старался вложить в нашу голову.
Рассказывая о простых вещах, показывал их простоту и снимал у нас напряжение: - “смотрите, ничего здесь сложного нет”. Такая психологическая поддержка была очень уместна, поскольку раскрепощала нас и вселяла уверенность в себе. На сложных вопросах он останавливался подробно, показывал нам, в чём сложность и на что следует обратить внимание.
После изложения сложного материала Сапрыкин давал нам возможность расслабиться и отдохнуть. Рассказывал в это время что-нибудь или шутил. Оригинально и остроумно. Перескажу шутливую задачу Сапрыкина, запомнившуюся Жене Вардакову.
На одной стороне речки веселится свадьба, а на другой - лежит 250-килограммовая бочка с пивом. Бочка необходима свадьбе, и её решили перекатить через речку по доске. Предварительно выполнили прочностные расчёты и увидели, что запаса прочности у доски недостаточно. Доска не выдержит бочку; сломается. Но…, вопреки расчётам и здравому смыслу, бочку всё же покатили на свадьбу. Вопрос,- выдержала ли доска? Правильный ответ такой: «Доска, конечно же, выдержала, поскольку свадьба очень нуждалась в пиве.»
А вот что вспоминает Федя Константинов.
«Преподаватель Сапрыкин учил нас с вдохновением, всегда прекрасно успевал изложить весь учебный материал и в оставшееся время, а то и по ходу учебного процесса, любил пошутить. Однако наш народ по молодости сметливый и мы быстро сообразили, что Сапрыкин ценит себя как юмориста. Хорошо помню, что после каждой его шутки Володя Малютин первый отзывался демонстративным смехом: Го-го-го... Сапрыкин, воспринимая это как одобрение его юмора, тоже начинал смеяться из солидарности, а уж тут вся группа, оценив тонкость ситуации, начинала хохотать уже над недалеким шутником, который не понимает, что смеются уже над ним, словом, все дружно начинали от души смеяться, однако, каждый о своем... »
По сопромату был экзамен. И поскольку предмет считался сложным и на экзамене по нему можно было и застрять, то существовала ещё и крылатая фраза “Сдал сопромат - жениться можно”, произнесённая однажды Виталием Ивановичем и отражающая, так сказать, существующие реалии. Следует оговориться, что вообще-то эту фразу, услышали мы впервые не от него. Она потому и считалась крылатой, что была известна в те годы практически всем студентам технических ВУЗов.
А ещё Виталий Иванович говорил, что его предмет нам (нашей специальности), скорее всего, в дальнейшем не понадобится. Жизнь подтвердила его слова. Мы благополучно сдали экзамен по сопромату и забыли его навсегда. Сопромат нам действительно в жизни больше не пригодился.

Следующие 2 предмета, черчение и детали машин, вёл Николай Фёдорович Волков. Он был среднего роста и возраста, крепкого сложения; собранный, энергичный, подвижный, волевой. Тёмные волосы, аккуратно зачёсанные и уложенные слева направо, прикрывали, насколько это возможно, появляющиеся проплешины. Николай Фёдорович носил светло-серый костюм. Брюки были широковаты внизу и коротковаты; из под них выглядывали чёрные туфли и носки.
В годы войны (лет за 15 до нашего появления в техникуме) Волков был в военном училище. Феде Константинову запомнился его рассказ о случае с группой курсантов в 1943 году. Курсантов,- рассказывал Волков,- везли на бортовом "студебекере" на осеннюю уборку урожая. Грузовик застрял в грязи и его вытаскивали трактором - тросом, видимо, не стальным. Четверо курсантов не захотели (поленились?) слезть с кузова и ступить в грязь; остались стоять в кузове у кабины. При буксировке трос лопнул, хлестнул по кузову и насмерть уложил троих.
К Николаю Фёдоровичу в техникуме относились с пиететом. Мудрыми людьми давно подмечено, что: "Вначале мы работаем на авторитет, а затем он работает на нас”. Так вот, ко времени нашей встречи с Волковым (высококлассным преподавателем), заработанный им ранее авторитет уже работал на него; о нём почтительно отзывались наши предшественники. Он же ежедневно продолжал удерживать поднятую им планку на достигнутой высоте. Работал добросовестно, в полную силу, с полной самоотдачей; был требовательным, но справедливым.
Вот как вспоминается стиль преподавания Николая Фёдоровича Феде Константинову: «…достойнейший человек, помню, что он ставил жирную единицу за списывание на своих регулярных контрольных... Я вспоминал исключительную чёткость его стиля преподавания позже, когда учился в Ленинграде, в ЛЭТИ. Там, к сожалению, было по другому: были светлые личности, например, когда нам на первом курсе преподавали неорганическую химию. Стиль остальных больше напоминал учебный конвейер... »
Контрольные, о которых вспоминает Федя, устраивались Волковым неожиданно; без предупреждения. Они держали нас в постоянном напряжении; не позволяли расслабиться. Для Николая Фёдоровича эти неожиданные контрольные были ещё и барометром, звеном обратной связи между нами и им; по их результатам он адекватно судил об эффективности обучения. Отмечу, что с “неожиданными контрольными” я столкнулся впервые именно на занятиях у Волкова, в школе у нас ничего подобного не было.
Очевидно, что, отмеченная Федей “исключительная чёткость стиля преподавания” Николая Фёдоровича, – это результат кропотливой методической подготовки к занятиям. Очевидно также, что качественная методическая подготовка невозможна без соответствующего интеллекта, культуры мышления, и дисциплины ума.
Вспоминаю чью-то шутливую(?) фразу: “Человек человеку - Волков”. На первый взгляд - бессмыслица. Тот, кто фразу придумал, может быть и не вкладывал в неё никакой смысловой нагрузки. Но странное дело, фраза, хотел того автор или нет, смысловую нагрузку всё же несёт, ибо касается она взаимоотношений между людьми. Взаимоотношений «по Волковски». Взаимоотношений, к которым, возможно, следовало бы стремиться. И если от этого отталкиваться, то интерпретировать фразу можно, например, так: «Деловые отношения между людьми могут и должны быть требовательными».
Черчение и детали машин были у нас и на 3-ем и 4-ом курсах. На 3-ем курсе мы чертили механические узлы и их деталировки, а на 4-ом - электрические принципиальные схемы.
Особенность и сложность черчения того времени состояла в том, что чертить надо было тушью на ватмане. Вначале мы выполняли чертежи в карандаше, потом обводили линии тушью, а карандашные линии убирали резинкой. Для черчения пользовались рейсфедерами. Тушь в рейсфедер заносили перьевой ручкой. Обмакивали перо в флакон с тушью, а потом переносили тушь из пера в рейсфедер. Тушь, случайно появляющуюся на наружных сторонах рейсфедера, убирали тряпичной салфеткой. Случались и кляксы туши и их приходилось срезать бритвенным лезвием. Очень неприятная процедура!
При всём моём уважении к Николаю Фёдоровичу предмет “детали машин” меня не интересовал и потому уделял я ему (если уделял) минимум внимания. И вот как это небрежение к предмету мне однажды аукнулось.
Не подготовился я в один из дней к занятиям, ибо за занятие, или два до этого уже отвечал у доски, получил четвёрку и успокоился. Надеялся отсидеться и отдохнуть; думал, пронесёт. И просчитался!
В тот день, как обычно, перед изложением нового материала, занимались повторением пройденного; Николай Фёдорович проводил опрос. Сформулировал вопрос, на который следовало ответить у доски, посмотрел на напрягшуюся, притихшую, замершую, в тягостном ожидании, аудиторию и после небольшой паузы… (воцарилась мёртвая тишина!) произнёс: “На этот вопрос нам ответит… (пауза!)… Вольфовский!” Помню, что от неожиданности я вздрогнул и может быть, даже побледнел. Всё внутри сжалось. Все кто попадал в аналогичную ситуацию, меня поймут.
Я приказал себе подняться из-за стола, вышел на ватных ногах и с бешено колотящимся сердцем к доске и стал мямлить что-то невразумительное. Николай Фёдорович укоризненно на меня смотрел, а потом, предложил что-то записать на доске.
Левая часть доски была исписана, а правая – свободна. Я подошёл к свободной части и стал писать. Написал одну строчку, принялся за другую; стал, как бы выкарабкиваться из болота. А он, наблюдая за моими стараниями, саркастически усмехнулся и сказал обо мне так: «Все знания этого человека уместятся на этой доске дважды, а может быть и трижды.» Такие слова, как правило, запоминаются. Вот они мне и запомнились; на всю жизнь. Слова запомнились, но на Волкова я ничуть не обиделся; хороший(!) был мужик.

Общее представление о телевидении и телевизионной технике мы получили на 5-ом курсе от Мичкова. Телевидению в СССР в те годы не было ещё и 10 лет. Оно только-только начинало развиваться и входить в жизнь и быт. Вначале телевизоры появлялись в общественных местах (в красных уголках парткомов, комсомольских организаций, профкомов) а потом в квартирах. Первые (чёрно-белые) телевизоры стоили дорого, превышали среднюю по стране зарплату в 5..10 раз. Качество телевизионного изображения было ещё невысоким и всё же это был колоссальный прорыв в новую необычную жизнь. Посему поэтому “телевидение” для нас в 1960-ом году было предметом фантастическим, запредельным и особенно интересным. В связи с Мичковым и телевидением запомнился мне такой эпизод. Однажды, у нас было занятие в лаборатории(?) и Мичков, рассказывая о телевизионных трубках, спросил, знаем ли мы, что такое ракурс? Все промолчали, а я сказал, что это угол зрения на объект. Дело в том, что с детства я увлекался фотографией, а в фотографии без понятия «ракурс» не обойтись.

На 5-ом курсе был у нас предмет, название которого фактически совпадало с названием нашей специальности. Предмет назывался «технология радиоаппаратостроения». Название предмета говорит само за себя. Мы изучали различные технологические процессы и учились составлять для них подробные технологические карты. Карты писали на специальных формах; тушью на кальке. Кроме того, учились нормировать по времени производственный процесс, составляли планы участков, рассчитывали объёмы (трудоёмкости) работ, количество работающих и т.д. и т.п. Кропотливое всё это дело.
Технологию радиоаппаратостроения по воспоминаниям Феди Константинова вёл у нас тоже Мичков. У Феди с этим предметом связаны такие вот неприятные воспоминания.
“Мичков мне запомнился не только как очень квалифицированный преподаватель, но и как довольно болезненно самолюбивый человек. На одном из занятий я по своей неосторожности попал у него в нешуточную немилость. Мичков рассказывал о методах пайки ультразвуковым паяльником алюминия и других, трудных в пайке, металлов и при этом (как практик-технолог) сказал, что паяльщики для того, чтобы убедиться, включен ли паяльник, прикладывали его к уху...
Я тут же с места неосторожно прокомментировал: «Так ведь обожженная кожа на ухе свернётся шкуркой и слезет!...»
Вся группа, естественно, дружно грохнула одобрительным смехом, оценив юмор к месту...
Самолюбие Мичкова это всерьез задело, и позднее он на мне отыгрался, на мой взгляд, далеко не лучшим образом...
Сложилось так, что по хорошей успеваемости мне "светило" окончание техникума "с отличием", как говорилось, с красным дипломом. Кстати, так и получилось, в конечном счёте, но тут Мичков попытался мне подставить ножку самым коварным образом...
Помню, что мне на экзамене у Мичкова по технологии радиоаппаратостроения среди иных вопросов билета достался вопрос о плавке электротехнической меди. Естественно, чувствуя заранее на занятиях Мичкова, что он меня всерьёз невзлюбил за ту неосторожную шутку про ультразвуковой паяльник, я готовился особенно тщательно и на экзамене самым добросовестным образом изложил про процесс плавки меди всё, что было в учебнике и в конспекте от Мичкова по этому предмету. Однако Мичков нашёл, чем меня на экзамене ущемить! Он спросил: "А вот вы мне скажите, что необходимо сделать технологу в процессе плавки, чтобы в конце плавки удалить плёнку окиси на поверхности расплава меди?!" Я добросовестно попытался выудить из памяти всё, что хоть как-то было с этим вопросом связано в учебном материале, но он настойчиво спрашивал: "И это всё, что вы можете сказать?!". Когда я подтвердил, что больше мне нечего добавить, он, торжествуя, сказал:
"Технологу нужно помешать расплав меди свежесрубленным деревом!!!"... Это, конечно, был по мне удар "под дых", потому что, наверное, технологи так и делали, но знать такие тонкости мог только практик, каким Мичков и был. Он поставил мне единственную 4-ку, что мешало получить красный диплом. Тогда разрешалось экзамен пересдать. Я такой возможностью воспользовался, однако на пересдаче "один на один" он опять как дохлую крысу вытащил какую-то технологическую тонкость, чтобы оспорить мой ответ по билету, которую мне неоткуда было узнать, не работая на производстве и в конце пересдачи торжественно мне заявил: "Поскольку вы ко мне пришли пересдать 4-ку, но не смогли, то я в связи с этим вынужден буду поставить вам 3-ку, не более!!" Я дальше уже и не помню, как было дело, но кончилось тем, что красный диплом я, тем не менее, получил, несмотря на козни Мичкова... “

+++++++++++++++++++++++++++++++++ Наши практики +++++++++++++++++++++++++++++++++

Было у нас, как минимум, 3 практики: слесарная, монтажная и производственная (2 месяца).
На слесарной (она была первой) я узнал и запомнил на всю жизнь типы напильников: драчёвые, личные и бархатные. На той же слесарной практике (вспоминает Женя Вардаков) можно было поработать и на токарном станке ДИП-200 (ДИП - догоним и перегоним).
Слесарили мы в мастерской в подвальном этаже техникума. Что выпиливали, не помню (возможно, пинцет?). Мастер показал нам образец, рассказал и показал чего и как делать, расставил возле тисков, снабдил заготовками и инструментом и практика началась. Мастерская наполнилась шумами: стуками молотков, скрежетом напильников и визгом свёрл. Тут-то и выяснилось, кто чего стоит.
Я, например, с огорчением увидел, что работаю совершенно разлажено; из-за отсутствия каких бы то ни было навыков работы с металлом и вообще навыков работы такого рода. Эта разлаженность проявилась в том, что мозги, из-за отсутствия опыта, отдавали недальновидные, непредусмотрительные (неправильные!) команды рукам, а руки послушно делали не то, что нужно. Вот и получились у меня в результате две различающиеся между собой половинки пинцета. У них не совпадали формы, толщины и т.д. Я потом долго всё обдумывал, подгонял, пытался выправить ситуацию. Кое-что мне, возможно, и удалось, но все равно, после сборки пинцет (вернее его подобие) получился каким-то куцым и некрасивым. Иное дело пинцет, который выточил, например, Дима Болотов. Картинка; залюбуешься!
Стоит всё же отметить, что даже отрицательный опыт, приобретённый мною на слесарной практике, все равно мне в жизни пригодился. Возможно, потому, что я понял (хоть и задним числом!) свои ошибки. В дальнейшем, когда мне иногда приходилось дома слесарить, то худо-бедно, кое-что у меня получалось, за помощью не обращался.
Работали мы на практике в синих халатах, а в конце работы убирали рабочее место щёткой-смёткой; смахивали слесарную стружку.

На монтажной практике (её кажется, вёл Салим Сабирович Мухаметзянов) собирали мы 6-ти-ламповый (лампы 6А7, 6К3, 6Г2, 6П6С, 6Е5С, 5Ц4С), 4-х-диапазонный (ДВ, СВ, КВ1, КВ2) супергетеродинный приёмник (радиолу) Урал-57. К началу практики Юрий Фаддеич Юрков успел нам на своих занятиях рассказать, что такое супергетеродин и мы, благодаря этому, работали со знанием дела. Помню, что практику эту мы ждали с нетерпением и работали увлечённо и с удовольствием.
На монтажной практике разрешали собирать (паять) приёмники для себя из своих деталей. Можно было, конечно, собирать и из казённых комплектующих. В этом случае приёмник после сборки, настройки и предъявления мастеру, разбирали.
Я (как и многие) выбрал вариант “для себя”. Купил в магазине комплект Урала-57 (стоил он, примерно, в 4..5 раз дешевле, продававшейся радиолы Урал-57). Кое-чего впрочем (некоторых элементов конструкции), в комплекте не было, и пришлось за этим кое-чем обращаться к барыгам с 203-го завода. Они за деньги доставали (воровали) с завода любые нужные детали. Некоторые элементы конструкции у нас были лучше заводских. Например, мы ставили у себя керамические ламповые панельки, в то время, как в промышленных Уралах - ставились пластмассовые.
После сборки приёмник нужно было ещё и настроить. И это тоже было интересное занятие. Настраивали вначале УПЧ( = усилитель промежуточной частоты) на частоту 465 кГц, а потом диапазоны. На каждом из них были свои контрольные частоты настройки. Собранную и настроенную радиолу Урал 57 я потом увёз на родину в Чернигов. Вернее, не так. В Сарапул из Чернигова приехала навестить сарапульских родственников (а заодно и меня) моя тётя Маша. Она в ранней юности стала инвалидом, прихрамывала на левую ногу. И вот когда она возвращалась обратно в Чернигов (а ехать надо было с 2-мя пересадками: в Москве и в Нежине), я её нагрузил корпусом от радиолы: “Отвези тётя Маша”. Она безропотно согласилась, а мне до сих пор стыдно! Почему-то мне и в голову не пришло, что это тяжело!

Производственную практику мы проходили на 203-ем заводе (радиозаводе им. С. Орджоникидзе). Это был один из двух номерных заводов Сарапула. У другого завода был 284-ый номер. На 203-ем заводе выпускали, в частности, упомянутую радиолу “Урал-57” и более современную по тому времени радиолу “Комета”.
Вначале нам устроили экскурсию, провели по цехам и показали производство. В каждом цехе кто-нибудь из специалистов рассказывал о цехе, о цеховом оборудовании, о технологических процессах и т.д. и т.п. Было очень интересно. Запомнились конвейеры сборки Урала и Кометы; участок настройки готовых приёмников с измерительными приборами; участок тренировки готовых собранных радиол (время тренировки 24 часа); токарный цех; цех пластмасс (до сих пор помню характерный запах горячей пластмассы). В каждом цехе мы должны были практиковаться недели по 2. Запомнилась практика в токарном цехе и на конвейере.

На станке в токарном цехе нужно было из стального прута с круглым сечением вытачивать цилиндры заданных диаметра и длины. Затем в выточенном цилиндре, по его оси, нужно было высверлить отверстие заданных глубины и диаметра. В конце надо было снять фаску под углом примерно 45 градусов. Для работы я пользовался 2-мя резцами: проходным и отрезным, а для измерений – штангенциркулем. Моя деталь сильно разогревалась (парок поднимался) и для её охлаждения на место контакта детали с резцом изливалась специальная (как молоко) эмульсия. Помню, что у меня был план (количество изготовленных деталей за 8-ми часовую смену) и его нужно было выполнять. Я справлялся. После смены сдавал готовые детали приёмщице.
На конвейере надо было заводить выводы конденсаторов и резисторов на лепестки для последующей пайки; еле успевал поворачиваться. Напряжённый темп работы на конвейере утомлял не только меня, поэтому время от времени конвейер останавливали и устраивали 10-ти..15-ти минутные паузы (перерывы).
А ещё в токарном цехе мне запомнилась живучая крыса. Крыс там было много, коты с ними не справлялись и одну из них поймали. Поймали и решили устроить ей показательный “электрический стул”. За экзекуцией наблюдала толпа, человек 15..20; в том числе и я. Положили крысу (громадная была) на какой-то верстак, придержали, чтобы не сбежала и двумя электродами подвели к ней 220 В (а может быть и 380). Одним электродом коснулись макушки, а другим - кончика оголённого хвоста. Крыса сразу же застыла и вытянулась в струночку, во всю свою длину. Вытянулась и дрожала от напряжения (билась в конвульсиях). Её долго (минут 5..10) в этом положении истязали, а потом напряжение убрали. Как только убрали, она, как ни в чём не бывало, собралась убегать. Снова подключили напряжение и снова крыса вытянулась в струночку. Так делали несколько раз (в течение 20..30 мин.), и всякий раз крыса оставалась живой и невредимой. Это напряжение её не брало. Потом её всё же убили в курилке, кажется, лопатой.
Сегодня я смотрю на этот эпизод с истязанием крысы другими глазами. Ведь, в конце концов, это же живое, ни в чём неповинное существо. Ну да крыса. Ну да противная..., мерзкая..., гадкая. Но она же не виновата, что родилась крысой, зачем же её было истязать и мучить; убили бы сразу (раз уж так устроен мир) - и всё. Во всех этих истязаниях, устроенных холодными, бездушными, высокоинтеллектуальными людьми, проявилось в полной мере звериное начало в человеке. Зверь не сопереживает боли и страданиям другого живого существа.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++ Кружки +++++++++++++++++++++++++++++++++++

Были ещё у нас и кружки. Знаю, что существовал радиокружок и кружок по изучению азбуки Морзе. Я ходил во второй, поэтому, вначале расскажу о нём.

Кажется, на 3-ем курсе к нам в группу заглянул старшекурсник и объявил: - “Организуется кружок по изучению азбуки Морзе. Записаться в кружок можно у меня“. Об азбуке Морзе я, конечно, знал; слышал морзянку по радиоприёмнику; видел (в фильмах о войне) радиотелеграфистов в наушниках, выстукивающих на телеграфных ключах точки и тире. Знание азбуки Морзе представлялось мне (в те годы) престижным и потому я сразу, без колебаний записался в кружок.
Руководитель кружка (упомянутый старшекурсник) был худощав и узколиц. Главной достопримечательностью его живого, выразительного лица были очки с массивными стёклами. Русые жёсткие, непокорные волосы (редко, наверное, встречающиеся с расчёской), торчали вверх. Носил он тёмный, видавший виды, костюм, а под пиджаком - синий, слишком просторный свитер, закрывавший шею и доходящий почти до подбородка.
Занимались мы в маленькой комнатке (учебном классе?) на 2-ом этаже. Там стояли 9(?) столов (в 3 ряда) для нас и один стол для нашего руководителя. Телеграфные ключи, укреплённые на столах, были рассчитаны на правшей, т.е. укрепили их так, что работать на них было удобно правой рукой.
Учились мы приёму на слух и передаче (с помощью телеграфного ключа) кодов азбуки Морзе. В этой азбуке каждой букве и каждой цифре соответствует свой код, состоящий из точек и тире. Букв в русском алфавите, как известно, 33, а соответствующих им кодов азбуки Морзе 31 (буква “ё” имеет такой же код, как и “е”, а “ъ” – такой же код, как и “ь”). Количество цифровых кодов азбуки Морзе 10 (совпадает с количеством цифр). Точки и тире различаются длительностью (временем звучания). Тире должно звучать втрое дольше точки. Точку радиотелеграфисты называют “ти”, а тире - “та”. Например, код Морзе для буквы “а” – это точка, тире (;-), или “тита”. Ещё пример - буква “л”. Её код: точка, тире, точка, точка (;-;;), или “титатити”.
Телеграфист должен на уровне подсознания помнить мелодический рисунок кодов Морзе для 31-ой буквы и 10-ти цифр. Услышав код, он не раздумывая (как автомат) должен записать соответствующую букву или цифру. Точно тоже и с передачей кодов – увидев букву или цифру, нужно, не раздумывая, отстучать на ключе требуемую комбинацию точек и тире.
Надо ли говорить, что работа телеграфиста требует предельной собранности, сосредоточенности и внимания. Существовали нормативы (и устраивались соревнования) по скорости приёма и передачи кодов азбуки Морзе. У нашего руководителя был 1-ый спортивный разряд. Он соответствовал 120 кодам в минуту. 3-й разряд – 60 кодов в минуту и 2-ой разряд – 90 кодов в минуту. Мы после нескольких месяцев довольно упорных занятий дотянули до 3-го разряда.
Коды азбуки Морзе передаются группами по 5 кодов в группе. Между группами - пауза. Мне до сих пор (прошло 52 года) запомнились (врезались в память) группы кодов. Например, начинали мы тренироваться на таких группах: “лонке, нурае” или: - “лонке = титатити, татата, тати, татита, ти; нурае = тати, титита, титати, тита, ти”. Такое вот запоминание как раз и иллюстрирует, что такое - “на уровне подсознания”!

А теперь о радиокружке, в котором я не занимался. Даю слово Жене Вардакову. Вот что он рассказывает.
“Особенно сильно мне нравилось ходить в радиокружок в лаборатории. Мы ходили в него с Димой Болотовым. Дима делал себе супергетеродинный приёмник с повышенной чувствительностью, с питанием от батарей и всё время приговаривал: “Будущее за батарейным питанием”. Какой он был прозорливый!!
А я себе делал радиопередатчик на 27 – 28 МГц. Задающий генератор по схеме Шембеля, а выходной каскад на лампе ГУ-29. У меня и тема дипломного проекта была такой же. Защитился на “отлично”.
Видимо знание передатчиков и определило то, что я, попав в армию, остался служить в Камышлове (Свердловской области). Кстати, твой друг Чураков, как-то приехал с каникул и загорелся сделать однополупериодный выпрямитель на радиолампе 6Н7С. Мы с Димой с ним спорили, доказывали, что 2-х-полупериодный или мостовая схема гораздо лучше и эффективнее, но он остался при своём мнении.
Помнишь, был такой Абрамов, он работал на техникумовской радиостанции UA4КВЦ. У него даже дома была радиостанция. Как я ему завидовал. Зато в армии у меня этих радиостанций была тьма.”

Продолжаю я. Об упомянутом Вардаковым Вадиме Абрамове. Он 1,5..2 года учился в нашей группе, но на последнем курсе его не было. Ушёл вверх; вроде бы по комсомольской линии. Об увлечении Абрамова УКВ связью я подзабыл, но после Жениного письма вспомнил. Название техникумовской р/станции UA4КВЦ (или RA4KVC) мне тоже врезалось в память. Запомнилась даже своего рода скороговорка: «Всем на 10-ти метрах; всем на 10-ти метрах. Работает радиостанция RA4KVC. Кто слышит радиостанцию RA4KVC, прошу ответить. Всем на приёме. Приём!»
А вот как запомнился Абрамов Феде Константинову.
«Вадим Абрамов мне запомнился тем, что, регулярно работая в эфире как любитель-коротковолновик, считал, что это автоматически даёт ему право не готовиться к усвоению учебного материала, поэтому учился спустя рукава, а потому частенько неприятно попадал впросак, когда ему преподаватель внезапно задавал вопросы, как и другим, проверяя усвоение».

++++++++++++++++++++++ О том, КАК изменила меня «картошка» ++++++++++++++++++++++

После года учёбы, в сентябре 1959-го, нашу группу (25 человек) отправили в колхоз на картошку. Провезли мимо славного города Воткинска (родины П.И. Чайковского) и завезли на 19 дней в Шарканский район в деревню Луговую.
Считаю, что та поездка имела для меня исключительное значение, ибо изменила моё отношение к жизни. Во мне включилась (как бы по команде) какая-то новая программа. Не знаю, как это всё назвать. Я повзрослел? По-другому увидел свою жизнь и её смысл? Или ещё чего? В общем, Луговая стала для меня точкой отсчёта. И мне, например, после колхоза захотелось завести дневник! Собирался его завести ещё в школе, но не хватало духу, а в воскресный день 4-го октября 1959-го года духу хватило. И взял я тогда решительно толстую тетрадь и вверху 1-ой страницы аккуратным школьным почерком (зелёным! цветом) старательно вывел:
«4 октября 1959 г. Воскресенье.
Сегодня я начинаю свой дневник. Буду записывать в него все события, которые со мной происходят и своё отношение к ним». Во как!
Заявил в 1-ой фразе о намерениях и облегчённо выдохнул: - Ха..а! Обрадовался первому шагу; началу. Теперь предстояло наполнять дневник содержанием.
А с этим возникли сложности.
Нет, не литературные, - к ним я был готов. Писал ведь школьные сочинения и знал, что втискивать разные красивые слова в гладкое предложение и составлять из предложений осмысленный текст - непросто. Это всё было ожидаемым, а неожиданным было другое. Дневник получался сглаженным, сдержанным и приторможённым, как будто бы писался с оглядкой на кого-то. Занятно, что эти внутренние тормоза незримого контролёра-наблюдателя я чувствовал. Внутренний цензор мне не нравился. Я ему противился, с ним разговаривал, убеждал не сглаживать и писать как есть. Но победить его не смог!

Дневник я, разумеется(!), собирался вести регулярно и долго, но, к сожалению, запал мой скоро угас. В жизни так бывает. Собираешься заниматься чем-то для души, а потом … не хватает времени или характера(!), да и энтузиазм иссякает. Со мной ровно это и произошло: заела текучка, разленился, остановился и отложил занятия для души в сторону. Вначале до первой оказии, потом до лучших времён, а потом … навсегда. Так больше к нему и не притронулся. Забросил!
Забросить-то я дневник - забросил, но не выбросил! И он, хоть и куцый (всего 4 тетрадных листа; 8 страничек), сохранился и передаёт атмосферу того времени. Он то мне и поможет вспомнить события тех «давно минувших дней»; освежит мою память.

Ну что ж, поехали!
Итак, дневник сообщает, что «выехали мы на картошку во вторник утром, 8-го сентября 1959-го года». Читаю дальше: «Дорога была плохая, приехали мы в колхоз в середине дня. Пока нас разместили по квартирам, пока сходили в деревню за продуктами, наступил вечер и ничего не оставалось, как лечь спать».
Дополню дневниковую запись подробностями.
«Размещали» нас не «по квартирам», а по избам представитель колхоза и представитель техникума - наш бригадир Буравцев. И вот как это было.
Мы идём толпой в сапогах и телогрейках по деревенской улице. А возглавляют шествие представитель колхоза и Буравцев. Подходим к первому двору, и представитель говорит Буравцеву: «Сюда поселим троих». Буравцев поворачивается к нам и спрашивает: «Кто хочет?»
Вызвались трое, в их числе и я. Решил не тянуть!
«Пошли»,- говорит представитель и ведёт нас к калитке. Открывает калитку, и через двор направляется к избе. Заходит в сени. Мы не отстаём. Открывает дверь и на пороге его встречает хозяйка, женщина лет 50-ти. Он здоровается, в комнату не проходит и быстро договаривается о нашем постое и нашей кормёжке. В конце сообщает: «Продукты они сегодня получат». Потом он ей рассказывает, как её услуги и труды будут засчитаны и зачтены.
Хозяйка поняла его с полуслова, но всё-таки ещё о чём-то спрашивает. Он отвечает …, и на всё это уходит ещё 1..2 минуты. Наконец, вопрос с нею решён и представитель переключается на нас. Говорит, что сегодня надо получить продукты и рассказывает где. В конце, (как бы подводя итог) снова смотрит на хозяйку; на нас; изрекает что-то типа «ну всё», разворачивается, переступает через порог, выходит и закрывает дверь с той стороны. А мы остаёмся в комнате, осматриваемся, и видим... Что же мы видим? И вот тут, пожалуй, уместно обратиться к дневнику:
«Я попал в дом к хозяйке, которая жила с внуком семи лет и внучкой шести лет. Вместе со мной жили двое ребят. Комнатка, куда мы попали, была очень мала и убого обставлена: старая кровать стояла рядом с дверью, между двумя крошечными окошечками стоял стол, неизвестно каким образом державшийся на ногах, между столом и кроватью находился сундук с потрескавшейся крышкой, который служил одновременно и стулом. Кроме того, в комнате находился ещё один стол, служивший для приготовления еды. Слева от двери находилась большая русская печь, занимавшая чуть ли не полкомнаты. Прямо перед дверью висел репродуктор и справа от репродуктора над столом приютилась икона (сочетание довольно-таки интересное)»

Меж тем дверь уже закрыта и хозяйка с нами знакомится: «Откуда вы и как вас зовут?» Рассказываем откуда, называемся и, в свою очередь, спрашиваем, как зовут её. К сожалению, я не запомнил, как кого зовут, и в дневнике этого тоже нет!
После знакомства с хозяйкой отправляемся за продуктами, получаем их и возвращаемся.
Уже вечер. Ужинаем своим, привезённым из Сарапула.
А хозяйка, меж тем, спрашивает, чем нас утром кормить?
Вопрос застаёт нас врасплох, мы удивлённо переглядываемся и я называю хозяйку по имени и отчеству и успокаиваю: «Да Вы не беспокойтесь! Мы не привередливые, что дадите, то и будем есть!» Подключаются ребята и тоже говорят, что мы не привередливые.
Хозяйка успокаивается, тема закрыта и наш дружественный шаг ей явно по душе. И тут же, «не отходя от кассы», она, как бы размышляя вслух, рассказывает нам о завтрашнем меню: «Утром будет то-то и то-то, в обед - борщ с мясом, а на ужин ещё чего-то». Что именно она предложила, я, конечно, не помню, но точно что-то сытное и аппетитное! Мы ею предложенное безоговорочно одобряем, и атмосфера становится непринуждённой!

В деревне спать ложатся рано. Вот и нам пора. Хозяйка стелет нам на дощатом полу, а сама располагается на единственной в избе кровати.
Укладываемся и мы рядышком, ногами к двери, головами к окнам. Я, если смотреть от двери, – крайний слева. Белья нет, и мы не раздеваемся. Так даже лучше! Терпимо и тепло. Оказывается. ко всему привыкаешь, и довольно быстро.
Хозяйка задувает керосиновую лампу, и наступает тёмная, тихая и долгая деревенская ночь. Засыпаем быстро, ведь первую половину дня провели в дороге, да и вторая была нескучной.

«На следующий день,- написано в дневнике,- была пасмурная погода. Мы поздно проснулись и пришли на картофельное поле к 9-ти утра. Работа ещё не начиналась – не было вёдер и лопат. По виду ребят я догадался, что они отнюдь не очень-то жаждут работы. Пока доставали «орудия производства», наш бригадир Буравцев ознакомил нас с условиями.
Оказывается, мы попали в очень слабый колхоз. Здесь платили 2 р. и 1,5 кг зерна на трудодень. В день заработаешь не больше 2-х трудодней, поэтому колхозники совсем не «рвутся» работать – им гораздо выгоднее работать на собственном участке, в собственном хозяйстве. На колхозном поле не увидишь ни одного колхозника, картошка стоит нетронутая.
Мы были в более привилегированных условиях. Нам платили по 5 р и 3 кг зерна на трудодень, кроме того, нам шло 10% выкопанной картошки. Такой оплатой мы были обязаны постановлению Совета Министров «О привлечении на работу в колхоз учащихся вузов».
Каждый из нас должен был выкопать не менее 80 соток картошки».
Прочитал в дневнике р “80-ти сотках” и умножил 80 на 25 человек. Получил поле в 20 гектаров! О-го-го!

Но, читаем дальше. «В первый день мы сделали очень мало, отчасти из-за того, что не было вёдер, отчасти из-за настроения у ребят: оно было совершенно нерабочим.
Несколько дней продолжалась раскачка, мы постепенно набирали темп. Наконец, однажды сделали дневную норму. К этому времени мы уже имели на каждого ведро, каждый получил участок, который должен был убирать, каждый отвечал только за себя.
Много дней выбирали картошку за плугом, и только к концу работы приехала картофелекопалка. Дела наши пошли значительно быстрее, и мы к 25 сентября закончили норму, положенную на каждого. Погода все дни стояла изменчивая: если два дня было сухо, то на третий обязательно шёл дождь».

Обратите внимание! В моём личном(!) дневнике описана только коллективная уборка картошки: «мы сделали очень мало», «мы постепенно набирали темп», «сделали дневную норму», «выбирали картошку за плугом», «дела наши пошли быстрее», «мы закончили норму».
А вот, о том, как убирал картошку лично я, в дневнике ни слова!

Сегодня я восполню этот пробел и признаюсь, что уборка картошки в том колхозе показалась мне адовой и запомнилась навсегда. Объясню, почему.
Вначале, мы убирали картошку за плугом, а потом появилась картофелекопалка. И та, и другая техника поднимает пласт земли с картошкой и переворачивает его, а картофелекопалка ещё и трясёт и присыпает (засыпает) выкопанную картошку землёй. И попробуй после прохода техники найти и выбрать всю(!) картошку: и ту, что сверху, и ту, что завалена землёй. Меня в желании выбрать всю(!) картошку подвела моя добросовестность. Ну не мог я уйти с места и оставить под землёй засыпанные клубни. Не мог, и всё! Это было со всех моих жизненных точек и кочек зрения ненормально! Как это - оставить картошку на поле? Дикость какая-то!!! Для чего же она росла? Для чего же мы убираем картошку, если после нашего прохода она остаётся в земле? Между прочим, при капитализме мой крик души наверняка бы поняли и поддержали.
А вот при социализме меня стали подгонять: «Быстрей, да быстрей! Я упираюсь, говорю, что у меня ещё полно неубранной картошки, а мне говорят, что ребята уже далеко впереди, я от всех отстал, и нечего здесь в земле копаться! Я смотрю на соседний с моим, якобы убранный рядок, и вижу, что неубранной, навсегда(!) брошенной картошки, там тоже хватает. И вот, это бессилие что-то изменить, понимание дикости и абсурдности происходящего и невозможность убрать картошку, и выворачивало меня наизнанку.
Ну и ещё. Получается, что те, кто оставил картошку в поле и меня обогнал, относились к работе и к жизни по-другому? Нечестно?
Несмотря на все подгонялки, я всё равно копался и выковыривал из земли зарытые клубни. Мои руки почернели по локти, мои ногти давно уже сломались, а я всё рылся и рылся в земле. Уставал настолько, что вечером еле добирался до дома. Ночами (ночи напролёт!) снились мне кошмары! Снилась и та картошка, которую я вытащил из земли, и та, которую я из земли не извлёк!

И Жене Вардакову запомнились тяжёлые мешки с картошкой:
«Я помню, как мы ездили в колхоз, кажется деревня “Луговая”. Мне и ещё вроде бы В. Молодых и Галееву досталось быть подводниками, то есть телега (подвода) и лошадь. Утром шли на конный двор, запрягали лошадь (мою звали “Машкой”) и ехали на поле, там уже были кучи мешков и корзин с картошкой. Мы их грузили и везли на хранилище (или гноилище). Заканчивали работу позже всех, пока лошадь отведёшь, распряжёшь, обратно на постоялый двор, а там уже все отдыхают, ноги в потолок. Было очень тяжело. Одно дело бегать с ведёрком по грядке, другое дело грузить тяжёлые мешки и корзины, везти и разгружать их. После такой нагрузки спали как убитые.»

А вот какими воспоминаниями, связанными опосредовано с картошкой, делится Федя Константинов. И ему «картошка» обошлась очень дорого!
«В селе нас расселили по домам по трое, по четверо. Помню, что в нашей маленькой группе был Женя Вардаков, ещё был, кажется, вместе с нами Дима Болотов и Касаткин.
Где-то после 10-ти дней работы нас втроём (одним из нас, помню, был Юра Сапожников) на грузовике ГАЗ-51 отправили за мешками под картошку на какой-то склад. Около складов был большой двор. Мы втроём ехали в кузове стоя, держась за кабину. Шофер-лихач, с ходу подъезжая к складу, так круто повернул грузовик на скорости, что из нас троих двое, а я стоял в кузове крайним, выпали из кузова на землю. От удара головой о землю я потерял сознание и очнулся только тогда, когда меня уже привезли к дому, где была поселена наша маленькая группа и хозяйка из рукомойника, повешенного на изгороди, отмывала от крови тёплой водой моё лицо... В голове у меня шумело, память от удара отшибло и я только на третий день понемногу стал вспоминать, что и как произошло... Естественно, что меня как серьёзно травмированного, освободили от дальнейших сельхозработ и отправили в Сарапул. В Сарапуле я жил вместе с Сашей Александровым, мы снимали комнатку на краю города, у леса, в доме военрука техникума, фамилию его не помню. На землю я упал головой, конкретно пробив насквозь зубами нижнюю губу (соответствующий шрам украшает меня и поныне), всё сильней и сильней болело запястье левой руки. Выяснилось, значительно позднее, что от удара рукой о землю появились трещины в мелких костях запястья. Вначале было убеждение, что в кисти простое растяжение... Мне наложили гипс по локоть на левую руку. Правую щёку раздуло так, что я не мог есть, а только мог пить или есть жидкое через узкую щелочку. Во дворе хозяйского дома росло какое-то раскидистое дерево с красными сладкими ягодами, помню название "боярка", однако, пока не распухла щека, я поел этих ягод, от чего меня отчаянно пронесло, помню, что с рукой в гипсе и раздутой щекой беспрерывно пришлось побегать несколько дней в сооружение малых архитектурных форм во дворе, в просторечье называемое сортиром... Словом, у бедняка если не понос, то обязательно золотуха...
Когда опухоль щеки слегка уменьшилась, я поехал домой, в Пермь. Отец мой хирург, когда он увидел, что я приехал домой с загипсованным локтем, то выругался и немедленно его с моей левой руки срезал, матерясь на темноту сарапульских медиков. Оказалось, что как хирург, он был совершенно прав - я с удивлением убедился, что руку разогнуть-согнуть могу только очень медленно, мышцы руки одрябли и потеряли силу, пальцы практически не шевелились в ответ на мои попытки ими двигать - такова была расплата организма за ненужную в моём случае фиксацию локтевого сгиба. Отец вместо гипса профессионально наложил так называемую лангету - две полоски твёрдого картона сверху и снизу кисти, зафиксировав ими кистевой сгиб, снаружи обмотал бинтом так, чтобы пальцы торчали. Пальцы немедленно стал гнуть в суставах вверх и вниз, несмотря на мои жалобы. То есть, сделал всё по уму - локоть не нуждается в фиксации, кисть зафиксирована, пальцы могут сгибаться. Именно так я и продолжал восстанавливать подвижность руки. Кстати, трещины в мелких костях кисти заживали не менее 5-ти лет...»

Картошка, конечно, портила мне настроение, но 2 или 3 раза выдался и на моей улице праздник. Довелось поработать водовозом; возил воду из речки Шаркан в телятник.
Вначале конюх указал на лошадку для возки воды, а потом показал, мне, несведущему, как правильно ту лошадку в водовозку( = повозку с бочкой) впрягать. Потом я делал это сам.
Утром иду на конюшню и вывожу из стойла под уздцы мою лошадку; к счастью, очень смирную и послушную. Завожу её в водовозку и стараюсь правильно и плотно приладить сбрую. Здесь у меня сложности, но спрашивать … не у кого; на конюшне - ни души!
Пару раз сбиваюсь, запрягаю не в той последовательности или неплотно. Чертыхаюсь, распрягаю и начинаю всё с начала, а лошадка-умница терпеливо и спокойно ждёт.
Наконец, всё получилось, и едем мы с водовозкой к речке. Беру черпак (ведро, ручка которого прикреплена к шесту), набираю воду и переливаю в бочку. Вмещалось несколько десятков вёдер. Наконец, бочка наполнена примерно на 2/3. Предупредили, что больше нельзя, выплёскиваться будет. Закрываю верх бочки деревянной крышкой, и едем в телятник. Ехать недалеко, 200..300 м, но … бездорожье; вода расплёскивается и иногда меня обдаёт; еду мокрый.
Но ничего, довозим драгоценную воду до места, вытаскиваю внизу, в торце бочки деревянную заглушку, и вода шумной струёй хлещет в поилку.
До обеда делаю 2..3 рейса, и телятница меня останавливает: «На сегодня воды хватит». Ну, хватит, так хватит. Едем к конюшне, распрягаю лошадку и ставлю её в стойло. Потрудилась на славу!

На днях программа http://showmystreet.com/ (21-ого века!) помогла мне увидеть (на фотографии, сделанной со спутника) и деревню Луговую, и речку Шаркан. Набрал в поисковой строке: “Деревня Луговая, Шарканский район, Удмуртия” и при максимальном увеличении всё нашёл и рассмотрел. И дома по обе стороны широкой деревенской улицы увидел. И речку, и даже то место у реки, где воду набирал!

Но продолжим …
«Плохо ещё налажена культурная жизнь деревни,- написано мною в 1959-ом году.- Она ограничивается кино и танцами, изредка - вечерами художественной самодеятельности».
Этот мой занудный текст, похожий на заимствование из Хрущёва, которого я в те годы уважал, может быть, и не заслуживает внимания, но … есть в нём одна деталь: «вечера художественной самодеятельности». Они были необычны, и о них я расскажу.

В Луговой был клуб. Ну, не совсем чтобы клуб; клуб - это громко сказано! Так … просторная комната; без сцены. Были в клубе и кино, и танцы, и «вечера художественной самодеятельности».
И вот, в этом клубе посчастливилось мне увидеть танцы, перерастающие в художественную самодеятельность … одного человека! И выглядело это так.
Заканчивается очередной танец, и с чьей-то подачи начинают освобождать место посредине комнаты. Как можно больше места; все ужимаются к стенам.

Наконец, место освобождено, и те, кто в курсе (посвящённые) явно чего-то ждут.
И вдруг вступает гармошка: «Та … та, та, та … тата, тата, Тра … та, та, та … трата, тата … » И откликается (выходит) на гармошку ОН: стройный, красивый, улыбающийся. Подбородок приподнят; руки на уровне плеч отведены вправо на всю длину; ладони с вытянутыми пальцами смотрят вниз. Держится с достоинством и, не спеша, медленным манерным танцевальным шагом идёт по комнате: в одну сторону …, в другую … Разогревает себя и публику.
Меж тем, темп постепенно ускоряется, и ОН, его отслеживая, ходит по комнате гоголем. А потом добавляет движения руками. Ладонями: по груди да по бокам, да по ногам, по сапогам да по подошвам. Полуприсядки, да присядки! Выделывает фортели, да коленца, сопровождающиеся слаженными, безукоризненными движениями рук и ног; и порознь, и вместе!
А темп нарастает и превращается в вихрь … И ОН уже носится по комнате и уже выделывает такое …!, что забываешь, где находишься, и не можешь оторвать от НЕГО восхищённых глаз …
Продолжается всё действо минут 10..15. Наконец ОН останавливается и выходит из центра комнаты. Публика неистовствует и восхищённо ревёт: глаза безумные и … в ладоши …, в ладоши …! Могу сказать и о своей реакции. Я балдею!
Как!? Откуда!? Здесь!? В глуши!? В Луговой!? И, вдруг, искусство высшей пробы!?
От кого-то потом услышал, что ОН некогда танцевал в каком-то столичном ансамбле. Потом сидел, а после отсидки в столицу не вернулся и осел в Луговой. Загадочная история! Сюжет для романа! Видел я его выступления раза 2 или 3.

Ну и теперь самый важный и главный эпизод в моей жизни! Судьбоносный!
Однажды возвращаемся мы (группа) после работы с картофельного поля, и ребята из соседней с нами избы говорят мне со смешком:
-А ты знаешь, что ваша хозяйка тебя боится?
От неожиданности и удивления я останавливаюсь.
- Как боится?! Чего боится?!
- А она сегодня говорила об этом нашей хозяйке.- Я,- говорит,- этого (тебя! то есть) боюсь. Он какой-то сердитый, серьёзный, хмурый …
Услышав о себе такое, только и выдавил:
- Ничего себе!
Всё, о чём думал до этого, улетучилось и переключилось на новую, неожиданную для меня информацию. Сразу идти в избу, в которой она - хозяйка!, уже и не хотелось.
Ребята пошли, а я промямлил что-то невнятное и тормознул. Осмотрелся ...
Рядом с нашим двором, прямо на широкой деревенской улице, сложена была большая куча брёвен. Взобрался на брёвна и на самом верхнем уселся.
Во дворе напротив, да и в других дворах копошились люди.
Смотрят, наверное, на меня? Как они меня воспринимают? Безразлично, с удивлением или со страхом!? Неужели, я такой страшный? … Или непривычный? Странный? Но ведь люди же пугаются! Веду, значит, себя не так, как здесь принято; не по-деревенски. И произвожу, видимо, поэтому непривычное впечатление.
А что я вообще такое; что собой представляю? Ну да, мне 18,5 лет. Окончил школу, поступил вот в техникум. Именно в тот, в который стремился! И будущая специальность мне нравится. Она мне интересна. Именно этим мне хотелось бы и в дальнейшем заниматься. Жизнь пока складывается, вроде бы, неплохо. И, вообще, жизнь нормальная, интересная. Сейчас вот, 12-го сентября, запустили в сторону Луны вторую космическую ракету. Уму непостижимо! О таких ракетах писали фантасты, и вот, на тебе; свершилось. И именно сейчас запустили ракету; в мою бытность на Земле. Мне определённо повезло, ведь всё для меня только начинается!
И в стране, вроде, всё складывается неплохо! Вот, Хрущёв выступал недавно на съезде, рассказывал о планах в промышленности и в сельском хозяйстве. Хороший он мужик, и всё правильно говорил. Всё у нас будет(!), лишь бы капиталисты не помешали. Мало им одной войны, так они замышляют новую. СССР им поперёк горла; особенно американцам, да и немцам тоже. И англичане с французами хороши. Один только Черчилль чего стоит со своими речами агрессивными. Все суются в наши дела, эксплуататоры чёртовы! У нас вот эксплуатации нет, а они свои народы угнетают. Капиталисты с жиру бесятся, а простые бедные люди в их странах еле сводят концы с концами. Все эти капиталисты, во всех странах - одного поля ягоды, одна компашка. Вся надежда на нашу страну. Она должна; обязана выстоять! И выстоит!
Так чего же я хочу от жизни? Как я хочу жить? И как мне надо жить? Да, вроде бы, всё тут очевидно и понятно. Я хочу: и честно жить, и честно зарабатывать свой хлеб. Я хочу освоить нравящуюся мне профессию и дальше в ней работать.
А как мне следует относиться к людям? Ведь вокруг меня люди. И они такие же как и я! И они хотят нормально, как и я, жить! И имеют на это полное право!
Я хочу и буду изначально по-доброму ко всем относиться! Я хочу и буду делать добро!
Помню, что диалог с самим собой доставлял мне наслаждение, и прерывать его не хотелось! Возможно это и есть состояние эйфории?

И вдруг я почувствовал, что от всех этих мыслей и принятых решений стало мне легко и приятно. Между мною и моим alter ego установилось полное взаимопонимание, и всё стало представляться в розовом свете: несложным, разрешимым и выполнимым … Как бы второе дыхание открылось.
Долго я ещё сидел на своём бревне. Размышлял, взрослел; настраивал себя. И настроил. На всю жизнь!
После того памятного «бревна» стал я окончательно взрослым, отвечающим за свои поступки. Поселился в моей душе мир, уверенность в себе и чувство собственного достоинства. И стало спокойно и комфортно! С тех пор не получалось у меня на кого-нибудь серьёзно разозлиться или с кем-то поругаться!

«За 17 дней работы в колхозе,- рассказывает дальше дневник,- я заработал 25,4 трудодня. Если приплюсовать к этому деньги, полученные за картошку и зерно, и вычесть 150 р. за питание, то выходило 400 р чистыми. Но нас, как того и следовало ожидать, обманули. Каждый получил 100±20 р и словесную неблагодарность от председателя».
И далее: «27 сентября мы из колхоза уехали. Ехали обратно очень плохо. В машине находилось 11 мешков картошки (картошка нашего бригадира) и нас 25 человек. Раз 10 машина застревала, и приходилось общими усилиями её вытаскивать. Учитывая качество дороги и вес машины, проехали мы каких-то 100 км за 8 часов и прибыли в город к часу ночи».
Эту поездку я прекрасно помню. Бригадир Буравцев сидел в кабине рядом с шофёром, а мы (25 человек) - в кузове; в тесноте; на мешках с его картошкой. Из-за мешков опасно возвышались над бортами. Я сидел в полуметре от заднего борта и на ухабах боялся вывалиться.
Когда машина увязала, мы спрыгивали, обступали её как муравьи и по команде Вовки Молодых - нашего старосты «Раз. Два. Вз..зяли!» толкали её изо всех сил до выезда на ровную дорогу. Затем забирались обратно в кузов … до следующей рытвины!
Буравцев на остановках из кабины выходил, но благоразумно не лез с советами. А выражение его … чуть не сказал «лица» было непроницаемым!
В движении, чтобы не вылететь за борт, мы страховались - держались за мешки и друг за друга. Говорили, конечно, об актуальном - о намявших бока мешках и о мироеде-Буравцеве. Ехали долго, и времени на перетирание со всех сторон Буравцева и его мешков хватило с избытком. Эмоции, после каждой рытвины или ухабы, не сдерживали и в выражениях не стеснялись (русский язык использовали в полном объёме).
Если бы Буравцев ехал в кузове и слышал нас, то вывалился бы за борт!
К счастью, поездка для всех закончилась благополучно, а на Буравцева мы зла не держали и забыли о нём быстро!
«На следующий день,- сообщает дневник,- ходил в баню: смыл колхозную грязь, постригся и сразу же забыл о колхозе».
Ну, и последняя фраза из дневника; из далёкого 1959-го года: «Занятия начались 1-го октября. В 1-ый же день состоялось профсоюзное собрание. На этом собрании меня избрали профоргом».

+++++++++++++++++++++++++++ Профсоюзные обязанности +++++++++++++++++++++++++++

Что же входило в мои обязанности - обязанности профорга. Мне нужно было собирать профсоюзные взносы, выпускать стенгазету, и выполнять поручения профкома. Профсобрания у нас были, но не по моей инициативе. Их организовывал и проводил наш классный папа Борис Васильевич Кривов.
Одно время, по линии профкома, распространяли талоны на питание в столовой. Я (профорг) ежемесячно собирал у желающих кормиться деньги на питание, сдавал деньги в профком, получал взамен денег талоны и раздавал их ребятам. Столовая была рядом с техникумом (на одной с ним улице, через дом или два) и мы, сломя голову, бежали в неё во время перерыва. Бежали не одеваясь, не обращая внимания на мороз. Добегали до здания столовой, забегали на 2-ой этаж; отдавали талоны, хватали на раздаче уже приготовленные для нас блюда и успевали (или почти успевали) пообедать за время перерыва.

+++++++++++++++++++++++ Нужна ли в ресторане стенгазета? +++++++++++++++++++++++

Коль речь зашла о столовой, то не могу не рассказать ещё одну историю косвенно с ней связанную. Недалеко от рынка была гостиница, а в ней на 1-ом этаже ресторан. Днём ресторан работал как столовая и цены были столовские. Кормили там неплохо и мы (я и Славик Чураков) на последнем курсе сразу после занятий там обедали. Туда же захаживал ещё и Дима Болотов. Садились мы, как правило, за один и тот же столик, укрытый скатертью, “видавшей виды”. Скатерть была старая-престарая и стиранная-перестиранная. На скатерти была вышивка и когда-то скатерть была белая, но с возрастом и вышивка потускнела и скатерть стала серо-белой. Столик этот обслуживала маленькая худенькая официантка лет 45..50-ти. Нужно было в кассе оплатить стоимость блюд, отдать ей чеки и она, затем, приносила заказанное. Мы к ней привыкли и она запомнила нас. Здоровались как старые знакомые и иногда разговаривали; охотно отвечали на её вопросы об учёбе, о жизни и о нашем ближайшем (армейском) будущем.
И вот однажды, во время обеда, подходит к нам наша официантка и спрашивает,- ребята, а не приходилось ли вам оформлять стенгазету? Во вопросик! Мне,- говорит, - поручили оформить стенгазету, а я этим никогда не занималась. Помогите, если можете.
Вопрос и её просьба, что называется, застали нас врасплох. Буквально недавно мне (профоргу) пришлось участвовать в выпуске техникумовской стенгазеты нашей группы и я знал какое это хлопотное дело. Мы, втроем, смотрим друг на друга, потом на официантку и объясняем ей, что стенгазеты так просто, с кондачка не выпускаются. Нужны заметки, рисунки, оформление и т.д. И без этого всего газету не сделаешь. Говорим,- обратитесь к вашим сослуживцам, пусть они напишут заметки, подскажут темы рисунков и т.п. Обратитесь к ним и будьте настойчивее.
На том и разошлись. Но оказалось, что для официантки наш разговор был лишь первой пристрелкой; зондированием почвы. Проходит день, другой, третий и она снова нас атакует и берёт на абордаж. «Ребята,- говорит, - заметки мне написали. Вот они уже готовы (показывает будущую газету - лист ватмана с написанными от руки заметками). Надо написать название газеты, заголовки заметок, раскрасить и нарисовать какие-нибудь узоры. Помогите!»
Мы снова смотрим вопросительно друг на друга и Дима Болотов (простая душа) говорит,- давайте поможем. Чураков и я (делать нечего!) соглашаемся. Спрашиваем,- а где нам устроиться? Официантка ведёт нас к свободному отдалённому столовскому столику, застеленному такой же ветхой скатертью, как и наш. Вот, говорит,- располагайтесь. Вижу, между тем, что немногочисленные посетители столовой прислушиваются к нашему разговору и с интересом наблюдают за происходящим; обращают на нас внимание.
Начинаем готовить рабочее место и сразу возникают проблемы; ведь столовский столик не чертёжная доска. Лист ватмана нужно закрепить и убедиться в том, что под листом ровная твёрдая поверхность и т.д. и т.п. Закрепляем ватман подручными столовскими средствами (какими не помню) и потом приступаем. Большую часть работы выполнял вроде бы Чураков, а мы (Дима и я) сочувствовали ему и ассистировали. Название стенгазеты, как ни старался, вспомнить не смог; выветрилось.
Вся эта история со стенгазетой удивила меня ещё тогда. Стенгазета в столовой!? (в ресторане!?) Слыханное ли дело? Выглядело это диковато и наверняка шло не снизу, а сверху; от парткома, райкома, горкома и т.д. Сейчас я понимаю, насколько серьёзно всё было схвачено, насколько силён был контроль. Муха незаметно не пролетит! Все были в поле зрения.
И ещё одна интересная особенность, характеризующая то время и наше комсомольское (без иронии) мировоззрение; о нём нельзя не сказать. Стенгазету мы оформили совершенно бескорыстно; за спасибо! После того как газета приобрела законченный вид и официантке понравилась, она довольно улыбаясь и рассматривая стол нас поблагодарила, стала стол протирать и, как бы между прочим, спросила не должна ли она нам чего-нибудь за работу? Видно было, что спрашивать о вознаграждении ей было неловко! Нам, в свою очередь, было неловко всё это слышать! Поэтому, мы честные и порядочные, (особенно Дима Болотов) услышав её крамольный вопрос, замахали на неё руками (“Что Вы! Что Вы!”) и быстро с достоинством удалились. Думаю, что другой нашей реакции она и не ждала. Да её и не могло быть!
В общем, «а мы и вправду были рады». Работали исключительно на энтузиазме, от всего сердца и по принципу: «Спешите делать и дарить добро. Ибо, дарить добро людям приятно». В последующие годы я убедился в том, что «спешите делать добро» - это вовсе не пустые слова.

++++++++++++++++++ К какой музыке, песням и танцам нас тянуло ++++++++++++++++++

По профсоюзной линии мне ещё приходилось распространять абонементы в городской театр. Здание театра находилось недалеко от СЭМТ на улице Горького. В дневнике записано, что в октябре 1959-го года я распространил 21 абонемент в театр. В здании театра обычно выступали с концертами приезжие музыкальные коллективы и отдельные исполнители не только из СССР, но и из-за рубежа. Абонемент был рассчитан на несколько (6..8) концертов за сезон.
Запомнился концерт Гуальтиеро Мизиано. В годы ВОВ он, итальянский коммунист, состоял в “итальянском антифашистском движении сопротивления”. Был за это посажен в тюрьму. Над ним издевались, избивали, сделали инвалидом. Потом, ему помогли бежать в Советский Союз, ставший впоследствии его второй родиной. После войны он жил в Москве и преподавал в ВУЗе итальянский язык. Певцом стал случайно. Дело было в Латвии в 1948-ом году, где Гуальтиеро отдыхал в санатории. Администрация санатория попросила отдыхающих поучаствовать в художественной самодеятельности и подготовить концерт для себя. На этом концерте выступил и Мизиано с несколькими неаполитанскими песнями. Его выступление имело успех и ему посоветовали петь. Вначале он отказывался из-за увечья, но потом всё же решил посвятить себя песне. На родине, в Италии, Мизиано как певец неизвестен.
На его концерте в Сарапуле был полный аншлаг. Вначале на сцену вышла ведущая; рассказала о нём, о его жизни и, заключая свой рассказ, торжественно, растягивая слова, объявила: “Выступает итальянский певец Гуальтиеро Мизиано”. Внимающая публика одобрительно и поощрительно зааплодировала.
Многие в зале (и я) после рассказа ведущей, прониклись симпатией и сочувствием к этому человеку. Более того, зал в Мизиано влюбился и думаю, что если бы ему в этот момент грозила бы какая-нибудь реальная опасность от кого угодно, то этому конкретному “негодяю” пришлось бы очень несладко. В чём же причина такого расположения? Для меня таких причин было, по крайней мере, три. Во-первых, мне импонировало, что он итальянский коммунист (в те годы коммунистические убеждения были и моими убеждениями). Во-вторых, он воевал с фашистами в фашистской Италии и в третьих – он пострадал от фашизма. Я почувствовал в нём человека с близкими мне идеалами и его (потерпевшего) хотелось защитить. И когда, под тёплые, одобрительные аплодисменты вышел на сцену низенький, щуплый человек, державшийся, из-за увечья, несколько неестественно (сковано), симпатии зала к нему только усилились. Всё что он пел, было встречено зрителями “на ура” и отпускали его после концерта под “долгие несмолкающие аплодисменты, переходящие в овации”.
На концерте в Сарапуле Мизиано пел “Два Сольди”, “Кумаре-кумарелла”, “Пиччинина” и др. Эти песни после его исполнения стали шлягерами.

Здесь, пожалуй, уместно кое-что пояснить. Мизиано - был лирическим тенором и песни у него были мелодичные, берущие за душу. Музыка тех лет (а это: Лемешев, Козловский, Александрович, Бунчиков и Нечаев, Марк Бернес, Майя Кристалинская, Леонид Утёсов, Эдита Пьеха и много, много других хороших исполнителей) резко отличалась от того, что пришло потом.
А потом, как известно, пришёл джаз. В мире джаз уже завоёвывал себе место под солнцем, а в СССР – его раскручивание не приветствовалось. Между тем, жизнь брала своё и в Сарапуле, благодаря умельцам, появились записи джазовой музыки. Умельцы обзаводились рекордерами, доставали использованную плёнку в рентген-кабинетах, доставали (из Москвы?) музыкальные записи и переносили их на плёнку (нарезали на плёнке звуковые дорожки). Получались, в результате, гибкие плёночные (кустарные) пластинки, пригодные для воспроизведения на проигрывателях. Пластинки с записями джаза распространялись в Сарапуле подпольно. Один из приятелей Феликса их нарезал и распространял. Дарил ли он их друзьям, или продавал желающим - не знаю, но Феликсу от него пластинки доставались, кажется, даром. И было их у Феликса (а значит и у меня) штук 15..20. Были записи Луиса Армстронга (“первой трубы мира”), Элвиса Пресли, Фрэнка Синатры, фокстрот “Джозеф” в исполнении джаз-оркестра под управлением Александра Цфасмана и т.д. Мы со Славиком Чураковым эти “обалдевающие” мелодии слушали; и не только дома, но и на танцах в техникуме. Там, правда, эту музыку крутили с опаской и оглядкой на начальство; как бы чего не вышло. Опасались, наверное, не зря, ибо, как только включали “что-нибудь этакое; рок-н-рольное”, в зале начинались вакханалии и народ неистовствовал.

Поскольку изложение плавно подошло к техникумовским танцам, то расскажу и о них. На танцы, а их устраивали почти каждую субботу с 19-ти до 22-х, я приходил с Феликсом. На входе в техникум дежурные отсеивали многочисленных чужаков и пропускали своих по “билету учащегося”. Танцевали на втором этаже; там было предостаточно места. Танцующие собирались и накапливались постепенно и, примерно, через час после начала танцев этаж заполнялся. Танцевали преимущественно танго и фокстроты, реже вальсы. Ещё реже: рок-н-роллы и буги-вуги, поскольку эта “безыдейная, растлевающая” музыка считалась “не нашей”. Она официально была не в чести; её не одобряли и не поддерживали; вывели в разряд “нон грата”.
Но спросим себя,- можно ли перекрыть любителям доступ к нравящейся им музыке? Ответ очевиден,- конечно, нельзя! Музыка всё равно будет просачиваться к своим слушателям. И слушатели, в свою очередь, все равно найдут способ до нравящейся музыки добраться. Например, в техникумовской радиорубке озвучивающей танцы, любили джаз и, время от времени (чаще всего, когда ослабевал контроль) на свой страх и риск, его включали. И тогда из динамиков на всю громкость, на весь второй этаж, наперекор всем запретам и всем “не одобрямс”, начинал звучать Армстронг; его великолепная, неповторимая труба и его неповторимый с хрипотцой голос: “о зэ шак хэз притти тис диэ”! И все враз преображались! Экспрессивный, залихватский рок-н-ролл, резко отличающийся от чопорного, лиричного, мелодичного, красивого(!) танго, никого не оставлял равнодушным.
Следует отметить, что эффектно танцевать рок-н-ролл умели немногие. Они-то и выходили в центр и мощно, быстро, энергично, ритмично, синхронно и красиво(!) выделывали “коленца”. “Работали” не только ногами и руками, но и поворотами головы и выражениями лица. Танцевали парами (на расстоянии друг от друга) и в одиночку. Зрители, не умеющие танцевать, обступали танцующих со всех сторон (по кругу), восхищённо на всё это действо смотрели, запоминали танцевальные движения и пытались их повторять. Страсти клокотали!
Для полного представления о танцах следует рассказать ещё и о делах околотанцевых. О чём речь? О том, что некоторые приходили на танцы с водкой и зачем-то, практически без закуски, выпивали по стакану. Выпивали в узком кругу, в компашке; видимо, для обретения формы или из чувства стадности. Выпив, быстро хмелели и старались не попадаться на глаза, дежурящим на танцах, преподавателям, призванным строго, вплоть до отчисления, карать за пьянство. Однажды возле лестницы, ведущей на второй этаж, я увидел еле державшегося на ногах и не вязавшего лыка пьяного. Стоявшие рядом друзья-собутыльники укрывали своего товарища (которого возможно сами и споили), от бдительных глаз дежурных. Обсуждался между ними вопрос о том, как провести пьяного через входную дверь мимо дежурных? Провести и вывести его на улицу нужно было так, чтобы дежурные не заметили, что он пьян. Не помню, чем завершилась эта операция? Победой или поражением. Пьянство на танцах было, пожалуй, нетипичным явлением. Ну и ещё. Однажды мне тоже предложили выпить. Но я отказался.

В те годы, сколько себя помню, у меня в голове постоянно крутилась какая-нибудь мелодия. И я “от избытка чувств” её или напевал или насвистывал (и на улице и дома). За это часто получал замечания от окружающих. В детстве я учился игре на скрипке. Учился, но, из-за слабости характера, недоучился и бросил. Мой преподаватель по классу скрипки Абрам Исакович Симкин говорил, что у меня абсолютный слух. Так вот, Славику Чуракову нравилось, что я могу свистом, точно, без фальши передать любую мелодию, со всеми её нюансами. Это его поражало, и он постоянно просил меня что-нибудь просвистеть или пропеть. Я снисходительно (шучу!) соглашался. Жалко, что ли. Мой повтор (на заказ), понравившейся мелодии, приводил Славика в восторг. Он неизменно, во время исполнения, расплывался в улыбке и смотрел на меня как на чудо. Некоторые из тех мелодий навсегда врезались в мою память. Я и сейчас могу свободно просвистеть что-нибудь из Армстронга или, скажем, фокстрот “Джозеф” Александра Цфасмана. Потрясающая музыка; потрясающие мелодии!

После Мизиано, в Сарапул приехал с концертом джазовый ансамбль из какой-то западноевропейской страны (возможно, из Австрии или Бельгии). Ничего подобного в своей жизни я ещё не видел. В ансамбле было две певицы - подтанцовщицы. Одну звали Нина Лизель, а другую, кажется, Мари. Эти две исполнительницы выходили на сцену во время музыкального номера и пели и танцевали (так же в наши дни выступают современные подтанцовщицы). В ансамбле (или по-современному, группе) было примерно 8 человек. Среди прочих был аккордеон, саксофон, труба и ударник. После выступления руководитель группы вызывал по очереди каждого исполнителя и тот что-нибудь (малое, своё) исполнял под аплодисменты. Их выступление было свежо и оригинально, но встречены они были публикой не так тепло, как встречен был до этого Мизиано. Сегодня я понимаю, что причины, наверное, были идеологическими. Ну как же! Капиталисты к нам приехали выступать! Я помню, что мне после этого концерта было жалко певиц подтанцовщиц. Они были очень (даже по сегодняшним меркам) тонки и хрупки и мне это представлялось следствием недоедания и нещадной капиталистической эксплуатации. Ха, Ха, Ха! Вот каким я был зашоренным!

Приезжали в Сарапул и исполнители классической музыки. Например, скрипачи: Виктор Пикайзен, Игорь Ойстрах(?) и Валерий Климов(?) (слушал я и других исполнителей, но полной уверенности в том, что это было в Сарапуле, нет). Зал театра на концертах и классической и эстрадной музыки был всегда полон!

++++++++++++++++++++++ Бригадмил, ночь в стогу и пельмени ++++++++++++++++++

В Сарапуле мне впервые пришлось поучаствовать в рейдах бригадмиловцев. Бригадмил – это бригада содействия милиции, предшественник, появившихся позже дружинников (народных дружин). Бригадмил, как и народные дружины, призваны были на добровольной основе оказывать помощь и содействие милиции в поддержании общественного порядка на улицах города.
В бригадмил нам предложили вступить вскоре после поступления в техникум. Мы (без энтузиазма) вступили в эту организацию и стали раз или два в месяц дежурить по вечерам. Ходили по нескольку часов небольшой толпой, вместе с милиционером, по плохо освещённым, прилегающим к центру улицам города. Хулиганы, естественно, обходили нас стороной или спешили скрыться при нашем появлении.
Никаких происшествий на дежурствах, как правило, не случалось, за исключением одного, запомнившегося. Однажды мы задержали пьяного и завели (сдали) его в вытрезвитель. Увиденное в вытрезвителе, произвело на меня удручающее впечатление. В небольшой комнате в полуподвальном помещении было 10..15 задержанных разной степени опьянения. В комнате было жарко и задержанные, в нижнем белье лежали или сидели на койках. Остро ощущался запах перегара и не только, поскольку некоторые допились, перепились и обмочились. Некоторые пациенты спали мертвецки пьяным сном в неестественных позах. Лица (точнее морды) у них были красные от водочного румянца или бледные. Их пьяный сон (бред?) сопровождался храпом и тяжёлым, с присвистом и стонами, дыханием. Некоторые уже частично протрезвели и покорно, смирно лежали или сидели с сумрачными лицами. Но были там и буйные с искаженными эмоциями физиономиями (точнее мордами). Требовали они освобождения и вообще требовали ещё бог весть чего. Буйные эти резко пытались встать с койки, кричали, матерились и проклинали, на чём свет стоит, и милицию и всех присутствующих и всех отсутствующих. Когда терпение хозяев заведения иссякало, а увещевания не помогали, буйных связывали и помещали в закрытые кабины. Вроде бы даже для быстрейшего отрезвления ставили их под душ. В общем, запомнился мне этот вытрезвитель на всю последующую жизнь.

9 мая 1960-го года отмечалось 15-ти-летие Победы и по этому случаю нас (в воспитательных целях) повели за город на какое-то мероприятие, приуроченное к празднику. Впрочем, может быть, я ошибаюсь и, возможно, это был просто поход по линии военкомата; ведь мы были призывниками. Во всяком случае, нас вывели за город, что мы там делали не помню, но помню что мероприятие предполагало загородную ночёвку. Спать, разумеется, было негде, но нас выручили большие стога сена. Их хватило на всех. Мы забрались на ночь в сено и там спали. Я забрался на вершину стога и зарылся в него; углубился. Тело полностью погрузилось в стог и я оказался в вертикальном (или немного наклонном?) положении; выглядывала только голова. Постепенно освоился, обтёрся; главное было тепло и, в общем-то, сносно. Надо мной звёздное небо и свежий, пахучий, пьянящий воздух с запахом сена. Я быстро уснул, но ночью время от времени просыпался. Утром, с рассветом спустились мы сладко выспавшиеся на землю, все лохматые, всколоченные; в сене. Сено торчало и из волос, и из одежды, и из обуви. Ребята говорили, что обнаружили в сене мышей, их там оказывается полно, но я этого не заметил. Отряхнулись мы, привели себя в порядок и направились в город. Позади остались, приютившие нас и развороченные(!) нами, стога.

Не могу ещё не рассказать о незнакомых мне до Сарапула пельменях. Это уральское сибирское блюдо в Чернигове того времени распространено ещё не было. По крайней мере, я их не видел и не вкушал. А вкусить стоило! Пельмени мне сразу же и безоговорочно понравились. Я наслаждался этим лакомством на рынке, недалеко от техникума. На рынке была “Пельменная” и в ней – пельмени; со сметаной или с уксусным раствором. По сути “Пельменная” была забегаловкой, ибо в ней продавали на развес ещё и водочку. Поэтому, желающих остограммиться и закусить пельменями было достаточно. Я, примерно, раз в неделю (или две) дегустировал там пельмени. Они продавались порциями по 100 и 200 г. Стоишь, бывало возле прилавка и мучительно думаешь, глядя на пельмени, какие из них взять; со сметаной или с уксусом (у них была небольшая разница в цене). И второй мучительный вопрос возникал у меня. Сколько взять: 200 г или замахнуться аж на все 400. Брал, как правило, 200, но иногда (очень редко) не выдерживал и после 10..15 минут финансово-экономических размышлений брал 400. Идёшь потом к столику с порцией пельменей и приступаешь к пиршеству. Вся беда состояла, однако, в том, что пельмени очень быстро кончались. Я даже пытался медленно их есть, но это никак не помогало. Ну и ещё - выходил я из “Пельменной” хоть и счастливый, но полуголодный.

++++++++++++++++++++++++++ О 2-ой части «Воспоминаний» +++++++++++++++++++++++
Наша группа Р-53 окончила СЭМТ в феврале 1961-го года. И в этом месте «Воспоминаний» должна была бы быть наша выпускная фотография. А под фотографией - комментарии к ней. А далее планировались различные, слабо поддающиеся систематизации, воспоминания, о нашей жизни вне стен техникума, Ибо без них представление о НАС и НАШЕМ времени было бы неполным.
Я всё это планировал, но... реализовать не смог, поскольку по правилам портала Проза.Ру публикуемую фотографию можно располагать только над текстом публикации. А внутри публикации её располагать нельзя.
Ну, и в связи с тем, что реализация моих желаний упёрлась в непреодолимые технические сложности, пришлось выкручиваться. И я выкрутился! Разделил «Воспоминания» на две части и в начале 2-ой опубликовал фотографию нашего (1961-го года) выпуска, а под ней – перечисленное в 1-ом абзаце.

++++++++++++++++++++++++++++++++++ Послесловие +++++++++++++++++++++++++++++++++

В феврале 1961-го года я окончил СЭМТ, а в 1-ой декаде марта был призван в армию. Служил в уральском военном округе. Вначале проходил курс молодого бойца в Камышлове Свердловской области, а потом служил в Перми.
В те годы разрешалось, после армейских подготовительных курсов, поступать из армии в ВУЗы. Я этой возможностью воспользовался и мне разрешили в Перми ходить на курсы. Ещё на курсах решил, что буду поступать в радиотехнический институт. В то время их было два: Таганрогский радиотехнический институт (ТРТИ) и Рязанский радиотехнический. Посмотрел я на карту, увидел, что Таганрог находится на Азовском море и это определило мой выбор. Поступил в ТРТИ на радиотехнический факультет 1963-ем году.
После окончания с отличием в 1968-ом ТРТИ зацепился за Таганрог, да так в нём и остался. Живу в этом городе уже 47,5 лет. Распределился вначале на авиазавод и проработал на неинтересной работе 8 лет. В свободное время, а его к счастью было с избытком, занимался самообразованием, благо никто этому не препятствовал. Поскольку, перспектив профессионального роста не было, да и в зарплате дошёл до потолка, решил в 1976-ом году перейти в местный НИИ связи.
В НИИ проработал 30 лет. Занимался разработкой аппаратуры по своей институтской специальности. Было интересно, но организация труда, как почти везде в СССР, была бестолковая, тягомотная, неэффективная и с малым КПД. В НИИ дошёл до ведущего научного сотрудника; поступил в аспирантуру в Москве и в 1986-ом защитил кандидатскую диссертацию.
Затем (все мы это помним), наступили болезненные 90-е годы - “годы перестройки”. Их неприятная особенность состояла в частности и в том, что в НИИ зарплату стали платить неритмично и изредка (3..4 раза в год). Нас перевели на 3-х .. 4-х дневную рабочую неделю или неполный рабочий день. Заказов и зарплаты не было, а зимой не было и отопления. Полопались трубы и батареи и стало в результате и холодно, и голодно. Семья моя жила на зарплату, а потом пенсию жены – школьной учительницы и с 1997-го года на пенсию моей престарелой тёти Раи (В 1997-ом году я перевёз её в Таганрог из Чернигова). В школах (к счастью) зарплату платили; пенсию пенсионерам тоже (иногда, правда, с задержками). Этих денег едва хватало на прокорм, об остальном и разговору не было.
Когда ситуация стала невыносимой, пришлось стать преподавателем (с 1995-го по 2001-ый год включительно). Мне тогда удалось подрядиться читать в металлургическом колледже основательно забытый мною предмет – “электрические машины”. Там появилась соответствующая вакансия, а желающих читать не находилось. Вот я и подрядился. Стимул был, поскольку, в колледжах зарплату преподавателям и стипендии студентам регулярно платили; зарплата хоть и маленькая, но была. Из НИИ я, при этом, не увольнялся и в колледже работал преподавателем-совместителем. С понедельника по четверг работал в НИИ, а в пятницу и субботу - преподавателем в колледже.
До этого я в ТРТИ на 2-ом курсе прослушал курс “электрических машин”, сдал экзамен, получил свою пятёрку и о машинах забыл; за ненадобностью. Было это в 1965-ом году. И тут вдруг, через 30 лет, понадобились эти самые машины. Пришлось всё вспомнить, составить (за месяц .. два) для себя (преподавателя) конспект, изучить его и читать. Читал наизусть, никуда не заглядывая. Студенты удивлялись и спрашивали: - “откуда Вы, Борис Наумович, всё знаете”. И я (нескромно) отвечал, что мне уже достаточно много лет, чтобы хоть что-то знать.
После 1999-го года зарплату в НИИ связи стали снова платить. В августе 1999-го года (в день последнего во 2-ом тысячелетии солнечного затмения!) нам выплатили зарплату за 8 предшествующих месяцев. Денег было много и мне их тогда хватило не только на текущие расходы, но и на покупку хорошего (на тот момент) компьютера.
А в колледже я ещё по инерции немного поработал и уволился; контингент студентов был очень уж беспокойный. Уволился, и об “электрических машинах” снова забыл, и теперь я их снова: и не помню, и не знаю. Такие вот метаморфозы.
В НИИ проработал ещё 5 лет и в 2006-ом уволился по возрасту. Но, уволился из НИИ и перешёл работать в университетскую лабораторию. Университет – это бывший ТРТИ. Теперь он называется Таганрогский Технологический Институт Южного Федерального Университета (т.е. ТТИ ЮФУ). Работаю в нём и по сей день; в основном (и в главном) за компьютером. Участвую в экспериментах и обрабатываю на компьютере (по своим методикам и программам) их результаты. Побуждают ещё и “творческую активность” проявлять, т.е. писать статьи, подавать заявки на изобретения и т.п. Приходится и в этой части напрягаться.
У меня более 40-ка изобретений (37 авторских свидетельств и 5 патентов, 3 из них получил в январе с.г.), более 30-ти статей в технических журналах и одна в Интернете. Был руководителем двух НИР и ответственным разработчиком нескольких приборов.

Вольфовский Б.Н.
23.06.2021 в 17:51.