Об именах. Муса Джалиль

 

В годы своей юности я много читал стихов. Своей библиотеки у меня не было, но я был записан обычно в две - три библиотеки города. Библиотекари знали о моём увлечении и рекомендовали мне всё новые и новые поэтические сборники.
Мусу Джалиля, татарского поэта, погибшего в фашистском застенке, я выделил сразу, и не только потому, что он Герой Советского Союза и лауреат Ленинской премии. Мне нравились его стихи,  и я знал наизусть несколько из них, естественно, в переводе на русский. В частности, я знал  его стихотворение «Не верь!»

Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Изменник он! Родину предал», —
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня.
Я взял автомат и пошел воевать,
В бой за тебя и за родину - мать.
Тебе изменить? И отчизне моей?
Да что же останется в жизни моей?

Почему я легко запомнил эти восемь строчек? Возможно, что-то прошлое моих близких  побуждало  и меня быть готовым к этой теме. От отца мне досталась в наследство пилотка, она были из шерстяной ткани и темнее обычной, такие носили подводники Северного флота, но многие её почему-то считали немецкой, и это вынуждало меня оправдываться. Но  отказаться от неё я не мог – память об отце, который до плена воевал где-то под Ленинградом.

Самое удивительное для меня стало то, что наша учительница литературы Раиса Ивановна Кушнарь два урока посвятила Мусе Джалилю. Подробно говорила о его внешности, о тонких чертах лица, сравнила его черты  с внешностью некоторых наших девчонок, рассказала о его работе военным корреспондентом, о нахождении в фашистском застенке, о казни на гильотине. А потом она читала его стихи. Некоторые мы слушали со слезами на глазах. Я проверял после, имя Джалиля не входило ни в одну школьную программу по литературе. А многие мои одноклассники наизусть выучили его стихи о варварстве. Даю их в том переводе, по которому читали мы, автор перевода  одессит Семён Липкин (1911 – 2003).

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.

У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь

Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…

Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.

Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,

В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.

Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг, —
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.

И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!

Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,

Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? —

И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.

Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно —

И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!

Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?

Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?

Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,

Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
1943 г. ( перевод С. Липкина)

Стихотворение написано в октябре 1943 года и вошло в книгу «Моабитская тетрадь», ставшей  свидетельством преступлений фашистов против мирного населения и завещанием поэта Мусы Джалиля всему человечеству.

22 июня 2021 года в день 80-летия начала Великой Отечественной войны я вместе с некоторыми друзьями побывал на мемориале погибшим советским воинам, где похоронено 1500 военнопленных, работавших в годы войны на заводах Герисхайма, пригорода Дюссельдорфа (Германия). Мероприятие хорошо организовано, были правильные, выверенные речи, были молитвы с участием священников нескольких конфессий, были венки и цветы, свечи. Выступили представители партий и общественных организаций, от Российского Консульства в Бонне, от бундестага и ландтага. В общем, ярко, эмоционально, правдиво.

А к вечеру стало известно об упрёках некоторых политиков Евросоюза, включая канцлерин Германии Ангелу Меркель, в адрес России. Опубликована новая порция санкций против  Белоруссии и России. Опять Россию обвиняют в агрессии те, кто на её границах не в далёком прошлом, а сейчас создал биолаборатории, кто непрерывно проводит военные учения и накапливает вооружения, кто организует попытки госпереворотов, как на Украине, в Грузии, в Армении.... Зачем?

Через 80 лет после начала той большой войны отчётливо видно, что Европа превращена в гигантскую военную базу США, а во главе европейских стран находятся американские марионетки без права голоса в защиту интересов своих же народов.

 В день 80-летия начала войны британские военные корабли нарушили морскую границу России в Чёрном море.

Начальник Генштаба РФ Валерий Герасимов вынужден заявить, что действия военных США и Британии могут спровоцировать серьезные военные инциденты, поскольку они и их союзники устраивают провокации рядом с границами России.  Видимо, мы сами повинны в том, что мало напоминали им о зверствах фашистов.

Люди!
Покуда сердца стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, —
пожалуйста, помните! – Это из «Реквиема» Роберта Рождественского.

Муса Джалиль говорил о том же, но иначе. Из его стихов о войне я всегда выделял  «Чулочки».

Их расстреляли на рассвете,
Когда еще белела мгла.
Там были женщины и дети
И эта девочка была.

Сперва велели им раздеться
И встать затем ко рву спиной,
Но прозвучал вдруг голос детский
Наивный, чистый и живой:

Чулочки тоже снять мне, дядя?
Не осуждая, не браня,
Смотрели прямо в душу глядя
Трехлетней девочки глаза.

«Чулочки тоже» — и смятеньем на миг эсесовец объят.
Рука сама собой с волненьем вдруг опускает автомат.
Он словно скован взглядом синим, и, кажется,  он в землю врос,
Глаза, как у моей дочурки? — в смятенье сильном произнес.

Охвачен он невольно дрожью,
Проснулась в ужасе душа.
Нет, он убить ее не может,
Но дал он очередь спеша.

Упала девочка в чулочках…
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, что если б дочка
Вот здесь, вот так твоя легла…

Ведь это маленькое сердце
Пробито пулею твоей…
Ты Человек, не просто немец
Или ты зверь среди людей…

Шагал эсэсовец угрюмо,
С земли не поднимая глаз,
Впервые может эта дума
В мозгу отравленном зажглась.

И всюду взгляд струится синий,
И всюду слышится опять,
И не забудется поныне:
«Чулочки, дядя, тоже снять?»

Много лет у меня глаза на мокром месте. Слезятся и от встречного ветерка, и от печальной вести, и от радостного события. А ещё есть много советских фильмов,  при просмотре которых слёзы текут сами. При просмотре современного кино, кроме мата никаких других эмоций не возникает.  Я обращался к окулисту. Мне выписали пять различных капель для глаз. Эти пузырьки стояли рядом с монитором.  А потом мне подсказали,  что мыть глаза надо лёгкими касаниями мокрых пальцев и чтобы вода текла из холодного крана. Смочил пальцы – протёр глаза.  Слёз бояться не надо, слёзы - это самая лучшая смазка для глаз. Это и есть та самая природосохранная (природоподобная) технология, о которой стали много говорить в последнее время, подменяя исподволь подлинное, природное  примитивной подделкой.

Я убрал все глазные капли, протираю глаза холодной водой не менее трёх раз в день, вращаю глазами при каждой возможности,  и вот уже седьмой год обхожусь без очков.  Медицина, фармация и оптика превратили человека и человечество в «дойную корову»… Зачем же за свои деньги ухудшать, то есть подрывать  своё же здоровье? Заметили, как много детей рождается с отклонениями от нормы, с патологиями, почти не совместимыми с жизнью? Это результат черезчур развитой медицины…

Увлёкся отступлениями, а надо-то было сказать, что многие стихи Мусы Джалиля и до сих пор вызывают у меня слёзы или от воспоминаний, или от содержащихся в них мыслей и образов.

Удивительно, но Муса Джалиль – ровесник моей матери, родился в том же месяце и в том же году, 2 (15) февраля 1906 года, в деревне  Мустафино,  Оренбургская  губерния. Он советский татарский поэт и журналист, военный корреспондент. Герой Советского Союза (1956), Лауреат Ленинской премии (посмертно, 1957). Член ВКП(б) с 1929 года.

Муса родился шестым ребёнком в семье. Отец — Мустафа Залилов, мать — Рахима Залилова (урождённая Сайфуллина).

Писать стихи начал в десять лет, но все они утеряны. Первое сохранившееся стихотворение («Б;хет» - «Счастье») было написано им в 13 лет. Тогда же участвовал в гражданской войне, вступил в комсомол и получил рекомендацию на учёбу в Татарском институте народного образования (Оренбург). В 1927 году поступил на литературное отделение этнологического факультета МГУ, преобразованный в литературный факультет МГУ, который окончил в 1931 году. Жил в одной комнате со студентом юридического факультета  Варламом  Шаламовым. Кстати, у Шаламова есть замечательный  рассказ «Студент Муса Залилов». Когда я учился в школе, рассказ ещё не был написан, он  опубликован в 1972 году.  Рассказ настолько интересен, что я привожу его после своего текста, рассказ этот можно читать к кругу семьи. Полезнее, чем смотреть телевизор.

В 1931—1932 годах Муса Джалиль был редактором татарских детских журналов, издававшихся при ЦК ВЛКСМ. С 1933 года — завотделом литературы и искусства татарской газеты «Коммунист», выходившей в Москве. Там он познакомился с советскими поэтами А. Жаровым, А. Безыменским, М. Светловым. В качестве справки я использую материалы Википедии.

В 1932 году Муса работал в Надеждинске Свердловской области (сейчас — город Серов). В 1934 году вышли два его сборника: «Орденоносные миллионы» о делах комсомольцев и «Стихи и поэмы». Работал с молодежью; по его рекомендациям в татарскую литературу пришли А. Алиш, Г. Абсалямов.

В 1939—1941 годах был ответственным секретарём Союза писателей Татарской АССР, работал заведующим литературной частью Татарского оперного театра.

А потом была война, та самая,  80-летие начала которой было отмечено повсеместно. Поэта-коммуниста призвали в Красную Армию. В звании старшего политрука он воевал на Ленинградском и Волховском фронтах, был корреспондентом газеты «Отвага».

26 июня 1942 года в ходе Любанской наступательной операции у деревни Мясной Бор Мусу Джалиля тяжело ранили в грудь и он оказался в плену.  Вступил в созданный немцами легион «Идель-Урал».  Немцы вскармливали национализм, а Муса был влиятельным пропагандистом, потому ему поручили вести культурно-просветительскую работу. Он ездил по лагерям военнопленных  и вёл  отбор самодеятельных артистов для созданной в легионе хоровой капеллы. Параллельно он вербовал и новых членов подпольной организации, связанной с Берлинским комитетом  ВКП(б).

Первый сформированный в легионе «Идель-Урал»  825-й батальон был  направлен в Витебск,  вместо борьбы с Красной Армией  батальон поднял восстание и  21 февраля 1943 года около 500—600 бойцов покинули расположение части и с оружием в руках ушли к белорусским партизанам. И другие шесть батальонов легиона оказались не совсем готовыми воевать за интересы немцев, во время боев  солдаты  часто переходили на сторону РККА или  партизан.

Предатели нашлись, и гестапо напало на след антифашистской организации. В августе 1943 года гестапо  арестовало несколько сотен человек, в их  числе был и Муса Джалиль. Его бросили в тюрьму смерти Моабит. В течение нескольких месяцев продолжались пытки.  Муса Джалиль был казнён на гильотине 25 августа 1944 года в тюрьме Плётцензее в Берлине. Незадолго перед казнью Муса передал свои стихи соседу по камере А. Тиммермансу.

Стихи Джалиля переведены на многие языки:

«Коль сам умру, так песня не умрёт». 

А сборник стихов «Моабитская тетрадь» сделала известной тюрьму в самом центре Берлина.

Осталось добавить два штриха.

Первый. В 1946 году МГБ СССР завело розыскное дело на Мусу Джалиля, его обвиняли в измене Родине и пособничестве врагу. В апреле 1947 года имя Мусы Джалиля было даже включено в список особо опасных преступников. Но разобрались, поэт назван героем. «Моабитская тетрадь» попала в руки поэту Константину Симонову, он  организовал перевод стихов Джалиля на русский язык, снял клеветнические наветы с поэта и доказал патриотическую деятельность его подпольной группы.

Второй штрих. За 15 лет проживания в Германии я просмотрел множество лексиконов, справочников и энциклопедий на немецком языке, но нигде не встретил упоминания великого татарского поэта Мусы Джалиля, жизнь которого оборвана в фашистском застенке.
Кстати, чешский журналист, антифашист Юлиус Фучик ( 23 февраля 1903 -  8 сентября 1943),  погибший в фашистском застенке и написавший там «Репортаж с петлёй на шее», тоже не упомянут в немецких справочниках.
 6 июля 1415 года в немецком Констанце  был сожжен на костре великий чешский просветитель Ян Гус (1372 – 1415) за ересь против доктрин католической церкви. О его деяниях можно прочесть в немецких лексиконах, проводятся праздники в его  честь, но сам он до сих пор не реабилитирован католической церковью. Эти факты я привёл к тому, что замалчивать подвиги тех, что выступал против зла, похоже, не просчёт, не случайность, а убеждение, традиция.


Приложение.

«СТУДЕНТ МУСА ЗАЛИЛОВ»

ВАРЛАМ ШАЛАМОВ


   В студенческом общежитии на Черкасском освободилась койка. Записку коменданту на это место в нашей седьмой комнате принес не студент I МГУ, а ученик консерватории по классу виолончели Синдеев. Огромный, серый, как слон, в сером брезентовом плаще необъятных размеров, в серой брезентовой «панаме», похожей на передвижной шалаш, на раковину слоновьего уха, с гигантским серым брезентовым футляром в огромных белых руках. Все – и панама, и плащ, и футляр инструмента – было сделано из одной и той же брезентовой ткани – гениальное изобретение Саратова, Симбирска, Самары, откуда явился Синдеев утверждать свою славу в Москве. В огромном сером футляре скрывался певучий зверь великанского роста, певучий таинственный зверь – виолончель.

   После пробной ночи выяснилось, что казенная железная койка коротковата для виолончелиста. Даже подставка из футляра не помогала – ступни Синдеева висели в воздухе.

   Утром футляр «был весь раскрыт и струны в нем дрожали». Мы и увидели и услышали зверя. Виолончель пискнула несколько раз весьма жалобно – жалобнее скрипки, скрипочки. Просилась в комнату. Но мы не поверили виолончели. Мы дождались трубных низких звуков. Сотряслись стекла нашей комнаты от трубного гласа вроде Страшного суда, и мы отказали виолончелисту в прописке.

   Вместо слона Синдеева в наш Черкасский зоопарк пришел леопард Муса. Муса Залилов был маленького роста, хрупкого сложения. Муса был татарин и как всякий «нацмен» принимался в Москве более чем приветливо.

   Достоинств у Мусы было много. Комсомолец – раз! Татарин – два! Студент русского университета – три! Литератор – четыре! Поэт – пять!

   Муса был поэт-татарин, бормотал свои вирши на родном языке, и это еще больше подкупало московские студенческие сердца. Муса был очень опрятен: маленький, аккуратный, с тонкими, маленькими, женскими пальчиками, нервно листавшими книжку русских стихов. Вечерами, не то что часто, а каждый вечер, Муса читал вполголоса на татарском свое или чье-то чужое – тело входило в ритм чтения, тонкая ладошка Мусы отбивала чужие ритмы, а может быть, и свои. Мы все были тогда увлечены приближением ямба к жизни и восхищенно следили за упражнениями Мусы при восхождении на Олимп чужого языка, где так много неожиданных ям и колдобин. Муса смело углублялся в подземное царство чужого языка, подводных коряг и идиом.

   Муса читал каждый вечер перед сном. Вместо молитвы Муса учил русские стихи, вызубрил все, что не возьмешь изнутри, со смысла и чувства. Способ старинный, надежный, а может быть, и единственный. Именно так зубрят названия латинских костей и мышц медики. Зубрежка там – необходимая и неизбежная основа познания. Муса зубрил по хрестоматии Галахова «Медного всадника», рядом первокурсник медик Боровский заучивал медицинскую латынь по учебнику Зернова. В 10 часов все выключалось – и скрип Боровского и шепот Мусы. Наступала студенческая ночь.

   Ладошку Мусы никак нельзя было сравнить с огромной, прямо-таки тургеневской лапищей виолончелиста. И койка для Мусы была не прокрустово ложе, как для Синдеева, – он удобно умещался на казенном стандартном матрасе.

   – Что ты читаешь. Муса? Что ты учишь, Залилов?
   – Я учу...
 
 Муса еще не был Джалилем (до войны еще было далеко), но внутренне готовился к этой роли. Поэты часто предсказывают свою судьбу, пытаются угадать будущее – русские по крайней мере. И Пушкин, и Лермонтов рассказывали о своей смерти раньше, чем умерли.

   Таким был и Муса. Русских стихов он перевел немало. Не только Пушкина, но и Маяковского. Но первая встреча с русской поэзией в творческом его выборе – первое стихотворение Пушкина, которое Муса выучил наизусть и даже прочел на литературном вечере в клубе I МГУ, бывшей церкви. Прочел с большим успехом и большим волнением, выбрав стихотворение сам. Это не «Арион», не «Я вас любил», не «Послание декабристам», не «Для берегов отчизны дальной», не «Я помню чудное мгновенье», не «Памятник», наконец… Не ритмические осечки волновали Мусу в стремлении обязательно выучить по-русски это пушкинское стихотворение. В стихотворении было что-то такое, что привлекало, обещало решить что-то важное в судьбе, научить чему-то важному.

   Первым русским стихотворением, которое выучил Муса Залилов перед тем, как стать Джалилем, был «Узник» Пушкина. Мы, его соседи по студенческой комнате, шлифовали татарскую речь, очищали пушкинские стихи от всех посторонних звуковых примесей, пока «Узник» не зазвучал по-русски, по-пушкински.
   – Сижу за решэткой в темнице сы;рой.
   – Сыро;й, Муса.
   – Сижу за решэткой в темнице сыро;й.
   – Учи! Зубри!

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный на воле орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом.
Кровавую пищу клюет под окном...

   Орел – это ведь не птичка, которую выпускают на волю. Птичку Пушкин написал вскоре после «Узника». Орел не мог освободить узника. Человек зато выпустил птичку из тюрьмы на волю.

   Из этих двух тесно связанных друг с другом стихов Муса выбрал первое. А тот человек, который слушал орла, не был выпущен на волю, а был казнен в Моабите в 1944 году.

   В моем рассказе нет никаких телепатических домыслов. По структуре белков не вывести химической формулы героизма. Но воздух, шум времени – понятия вполне конкретные, доступные глазу, слуху и осязанию.

   Муса Залилов прожил почти год в тогдашней Черкасске I МГУ. Было, значит, в том воздухе что-то необходимое человеку.