Не в обиду было сказано

 
       Июль, самое красивое время года. Чтобы получше разглядеть июль, мой совет, надо  летним   днем оказаться на лесном лугу. Июль - это время сенокоса,    в лесу особенно много народа. Уже отцвели, поспели травы,  вошли в полную силу.     Если траву скосить  раньше, то она свернется под солнцем в легкую травяную  дымку. Сена  будет мало,  оно окажется для животин несытным,  в нем не будет того аромата, который тянет любого  человека  упасть на высокую копну и бездумно глядеть вверх, в высокое голубое небо. 

        Косят сено. Коса уходит  сейчас в  плотный травостой как нож в масло. Созревшая  трава  тяжело падает под косой,  на поле лежат  добрые валы.  Идешь и зримо видишь  тяжелое плечо косаря,  размах и силу его рук.  Травы отцвели, и  кое-где уже подошло  время сгребать и копнить сено, ставить стога. Семена   осыпались на землю,  в   подросший зеленый ковер. Аромат скошенных трав стоит над лугами.  Я иду медленно,  в траве по краю  луга прячутся мои самые любимые грибы,  в тени рыжики,  возле небольших кустов найдешь маслята, подберезовики и белые. Отходит земляника,  в черничниках кормятся  птицы, лес подсох, трава шуршит и ломается  под ногой. Отдохнуть в лесу, на лугу, в июле легко и невообразимо приятно. Я провожу свой летний учительский отпуск на лесных полянах, останавливаюсь, перемежая солнце и тень, брожу по знакомым местам и радуюсь.  Удивительное счастье выпадает в жизни, когда можно увидеть  родную землю  такой доброй и довольной. Осень  же привносит как  бы обиду, все вянет,  сохнет, отмирает, а  сейчас все живо, сочно,  все смело смотрит в будущее.

    Так же и  человек, в его лучшие годы.  Я люблю подойти к людям в пору  сенокоса.  Они в расцвете своей жизни. Часто на поле вся семья, мужчины, жены,  рядом  подросшие дети.   Подходишь, человек остановится, вытрет пот  со лба, обопрется на косу и обязательно улыбнется тебе. От него  пойдет к тебе волна доброты и радости.  Говоришь с ним о чем?  - о погоде, о лежащих в валах травах,  о том, что хотя это  не заливной луг, но это шутем,  сытное будет сено. Все говорят  об одном, надо бы  перепахать луг, посеять вику, люцерну,  траву которую так и зовут - костер,  посеять клевер, чтоб земля была  вся покрыта мелкими  кудряшками как у записной модницы. Жара  будет стоять долго, говоришь мужчине, продолжая  разговор, и он обязательно позовет тебя к костерку,  где над огнем висит покосный чайник,   угостит тебя чаем.  Получив  кружку пахучего лесного напитка,  настоянного  на лабазнике или малиновых листьях, обретаешь добрый настрой и уходишь от костра дальше,  умиротворенным и очарованным позвавшим тебя к себе человеком.  Он  укажет тебе дорогу к родничку и малиновым зарослям.  Вот и ложок, с накиданными  сучьями.  Их складывают здесь, когда  приходят очистить покос от излишней поросли. Здесь всегда заросли малины, часто вперемешку с крапивой.
    Эта случайная встреча  вспомнится тебе зимой, когда усядешься за столом, охватишь рукой стакан с горячим напитком, и вдруг   в окно заглянет солнце.  Тебе   припомнится луг и зеленый полог травы. Нет, я не поеду летом купаться в море,    скорей бы лето, я опять буду ходить  в лес.
    О чем я?    Вообще-то я задумал рассказать о случайной встрече, с человеком, которого видел только десять минут в жизни, но который запомнился мне навсегда. Запомнился     из-за случайного стечения  обстоятельств.  Короткая встреча.
 Сколько их, случилось встреч!.. Но эта особая.  Все  произошло  вблизи железнодорожной станции с веселым названием Никола-Полома, по пути в Ленинград, вот в таком  же  июле,  я могу даже сосчитать, сколько  времени минуло  лет с тех пор.  Я сидел в вагоне и смотрел на пейзажи, плывшие   навстречу  от головы поезда.  Среднерусская равнина, необъятная и прекрасная страна моя,  как бесконечная река вставала перед глазами. Мне было лет двадцать, и я ехал из Свердловска во время студенческих каникул.

    
     Я вдруг понял, что поезд стал тормозить, и с любопытством высунул голову из окна вагона.  И в самом деле впереди горел красный свет. На лугу я издали заметил мужчину, который что-то делал в наклон. Подъезжая  ближе, я понял, что человек косит траву, но в руках у него была не привычная коса, а нечто не совсем похожее, косовище было вполовину короче. Человек, двигаясь всем корпусом, ровно вел прокос. Это меня страшно удивило, какую же силу нужно иметь в  плечах, какую спину!
       Поезд остановился и вагон оказался вровень с ним. Он  бросил литовку и стоял у самого края насыпи.
  - Привет! – жизнерадостно  крикнул я, высунул голову из окна, схватил со столика  пачку купленного  здесь же  в вагоне  печенья,   и бросил  ему. Он поймал, изогнувшись.
- Что это у тебя за коса  такая странная?
- Литовка, - отвечал он, дернув недоуменно плечом.
- Господи, да как ей косить? Я  со своим косовищем  едва справляюсь.
 
   Женщина, сидевшая напротив, - вагон был плацкартным, -  сказала, ткнув меня в спину: - Что ты спрашиваешь? Инвалид он, у него руки нет. Видно, война покалечила  человека. Без руки остался. Обидел, наверно, ты его своим печеньем.
    И  тут я с ужасом увидел, что второй  рукав  был завернут наполовину,   половины руки у  него не было.  Мужчине было лет за сорок, наверное. Инвалид! Другой остался бы дома, а ему не сидится! Я был совсем молодым, и мне казалось, что война так далеко позади, что и говорить о ней не приходится. Она отгремела  давно и  был   далеким прошлым   для меня,  родившегося  через год после войны  парнишки. Это понимание обожгло меня. 
      Он держал в  руке печенье и улыбался.  Коса валялась у его ног.
      Я с  трудом осознавал происшедшее.  Человек и скошенный им луг.  И глупые расспросы, как это делается. И глупый поступок, который мог восприниматься как унижающая его жалость.
       Как поразил он меня,  рабочий человек. Передо мной, хлюпиком-студентом, вдруг встал человек несгибаемой воли. Таким сделала его война. Таким он и остался для меня на многие годы. 
      Поезд тронулся.
 - Думаете, я обидел его? – спросил я попутчицу.  Никогда больше я не испытывал такого жгучего стыда. Я стоял красный как рак, и пот бежал  по спине.
 – Нет, - повела она плечами, - вернее, не знаю. Ты ведь из хороших чувств, это же не милостыня.
 
    Я до сих пор помню этот неловкий, даже позорный для  меня эпизод.     Мне всегда потом  хотелось невозможного, увидеть этого незнакомого человека  еще раз  и попросить у него прощения за обиду.  Помнил ли он меня?  С этим чувством я хожу до сих пор.  Есть    пословица - «простота хуже воровства». Я до сих пор вспоминаю улыбку на его  лице. Не бросил он возмущенно эту  пачку обратно в окно.  Я говорю ему спасибо за эту улыбку.


     .