Минуты затишья

 Ветер тихо шелестел в кронах раскидистых деревьев. Покачивающиеся дубы, буки и редкие сосны перемежались слабым кустарником, окаймляя большую прогалину, по краю которой ютились прибывавшие батальоны авангарда 4-й танковой армии. Солнце изрядно припекало.  Ознаменовавшая начало лета 1944 года июньская распутица сменилась обжигающим зноем. К исходу июля измученная долгой непогодой земля быстро ссохлась и взлохматилась высокой, местами выцветшей травой.

 Однако, близость болот за редкими лесными участками левого берега Днестра уже вносило свою лепту в тяготы войны. По мере продвижения колонны влажность усиливалась. Полувыгоревшая трава постепенно уступала место ярким зарослям вереска, коими изобиловала долина реки Верещица, притока Днестра. Тянущийся с востока строй бронетехники и колёсного транспорта ещё утром остановился на возвышенности, впереди лежал город Любень-Вельке.
 
 Сойдя с шоссе в лесной массив, измотанные в многодневных боях за Львов танкисты с десантом автоматчиков из числа приданных батальонов, осваивали временное пристанище. Мало-помалу, походная суета сошла на «нет». И только ржание запряжённых лошадей в подводах, да приглушённое звяканье котелков у полевой кухни под недовольный ропот ненасытных бойцов, изредка нарушало едва ли не мирную дрёму.

 Тишину разрезал шум моторов эскадрильи штурмовиков Ил-2, три звена «летающих танков» шли натужно, но слаженно. Враг оставил Львов и с боями отступал на Запад и Юго-Запад, прикрываясь сильными арьегардами. Львовско-Станиславская группировка противника отходила к подготовленным оборонительным рубежам, стремясь занять естественно-выгодные позиции за реками Сан и Днестр. Теряя оккупированные территории, немец оставлял смертоносные «сюрпризы» на дорогах, взрывал мосты и переправы. Взорвал и мост через Верещицу. Сапёры чесали затылки, предстояла разведка в поисках брода.

 Замаскировав ветвями громады отдающих жаром тридцатичетвёрок, двигатели которых «плавились» от бьющих рекорды моточасов, танкисты устраивались поудобнее у своих боевых машин. Благо, обошлось без капониров. Отдых обещал быть коротким.

 Спустя несколько минут ядрёный аромат самосада внёс свой естественный  штрих в общую картину долгожданной неги. Где-то затянули негромкую песню, кто-то читал стихи. Ярко, самозабвенно…Певцы притихли, прислушиваясь. Известный на всю бригаду поэт и чтец, танкист Семён Никодимов, вновь покорял аудиторию.

 С завершением последней строфы возникла пауза. Затем молодежь наперебой загалдела, восхваляя исполнителя, донеслись аплодисменты. Завязался разговор на извечную тему дам и поэзии, как тяжёлой артиллерии любви.

 Расположившийся в стороне пожилой пехотинец с широким Т-образным галуном на погоне, звучно кашлянул, вмиг приковав к себе вопрошающие взгляды. Глубокий, загрубевший голос заядлого курильщика не заставил себя ждать.

 - Поэт - суть человек сурьёзный, но малёха дурковатый. -  С некоторой паузой после слова "сурьезный", задумчиво пробасил старшина, для увесистости театрально поведя седым, залихватски закрученным усом. Он ел неторопливо, тщательно пережевывая грубую солдатскую кашу. Старательно, как мог, оттягивал факт неотвратимого дна в походном котелке.

 - Это ж как так, придурковатый, Микол Кузьмич?! - неожиданно возмутился Семён, и резко сдвинул танкошлем повыше на пригорок лба. Тут же привстал с импровизированного ложа на траве, облокотившись локтем на потрескавшуюся от зноя землю, и стал нервно мять, да теребить ломкие стебли.

 "Ишь шельма, кучерявится. Як юнкер на балу…», - про себя отметил Кузьмич, но виду не подал, наслаждался моментом.

 Набычившись, танкист хмуро ждал ответа. Никто не предполагал, что гвардии старшина с батальона поддержки вступит в пространный разговор танкистов на привале. Экипаж ожидал возвращения командира танка из штабного автобуса, куда он как-то впопыхах сорвался, и почему-то с мехводом. В свою очередь, танкисты не преминули воспользоваться отсутствием начальства, совместив столь редкую паузу между боями с походным обедом. Такие моменты на вес золота ценились. Благо, кухня вовремя подоспела с подкреплением из взвода автоматчиков на силу нагнавшего их 3-го мотострелкового батальона. Один из танкистов, тот самый Семён, ещё минуту назад сыто и самозабвенно декламировал стихи: Пушкин, Маяковский; искусно маневрировал в жанрах и эпохах. Время позволяло, пока его нагло не прервали.

 - Не придурковатый, а дур-ко-ватый. - Нарочито растягивая крайнюю фразу, поправил его Кузьмич, и многозначительно стукнул ложкой о дно отдавшего голодным эхом котелка. Досадно крякнув по случаю кончившегося обеда, Кузьмич поднялся. Потянулся, растопырив назад, как крылья, уставшие солдатские руки, и оправил гимнастерку.

 Лениво окинув широким взглядом панораму со сгоравшим от нетерпения экипажем на переднем крае, Кузьмич беззвучно ухмыльнулся. Затем деловито стряхнул несуществующую пыль с любовно отполированной каски, удовлетворенно подмечая, что утомительная пауза затянулась лишь благодаря ему. Бойцы с неподдельным вниманием ожидали развязки.

 - Потому как...- Он вытер пучком сухой травы ложку и, выставив ее перед собой, принялся по-хозяйски, сдвинув брови, осматривать. Танкистов словно и не замечал. И смачно «окая», продолжил. - Потому как, все о небесных кренделях вы головой болеете, а не о животе своём. Себя не сбережешь, товарищу не подсобишь. А соратника в бою терять нельзя. Он на тебя надёжу имеет, верит в тебя, смекалку твою; опыт и выручку ждёт. Плечом к плечу, от боя к бою! - Как то неожиданно в лирическом тоне закончил он своё по-университетски пафосное выступление, достал табачный кисет и затопал размеренным сельским шагом в сторону запряженной подводы с кухней.

 Любил он лошадей, еще с Гражданской души в них не чаял. Огарков Микола Кузьмич имел два класса приходской школы, и читал-то с трудом. Но, памятью отличался недюжинной, как и спокойствием завидным. А мудрости его, что житейской, что походной, и более старшие командиры поражались. Говорят, сам Жуков весной с ним наедине беседу вел, советовался. Было дело, тогда ещё член военсовета фронта перед прорывом прилетал, бойкий такой генерал-лейтенант Хрущёв.

 Спустя пару минут на раздаче разомлевший повар, тоже не равнодушный к лошадям, вел пространную беседу, пуская сизый дымок кузьмичёвского самосада. Микол Кузьмич тем временем всем своим видом изображал неистового слушателя, то и дело ныряя во вновь наполненный котелок. Незаметно для говорившего он повернулся и знаком подозвал бойца своего взвода, тот вскочил, как ужаленный и заторопился с охапкой котелков. Возвращаясь, один котелок занёс и в расположение экипажа Никодимова. Со словами: «Поэтам от пехоты!», одарил танкистов озорной улыбкой, ароматным кулешом, откозырял и поспешил обратно.

 - Вот уж, Кузьмич! "Профессор", а не пехотный взводный! - С восхищением произнес один из танкистов.

 Издалека донёсся гул частых разрывов. Отработали ИЛ-ы. Вскоре в небе послышался стремительно нарастающий рокот. Налегке штурмовики неслись бодрее, сбросив губительный груз.

 - Возвращаются, хлопцы! - Прикрываясь от солнца, солдат на раздаче переложил поварёжку в левую руку и поднял правую ладонь ко лбу. Из-за кромки леса показались знакомые силуэты краснозвёздных самолётов.

 - Возвращаются, соколики…Да не все… - Сокрушенно констатировал, щурясь, Кузьмич. – Двоих нету.

 - Может ещё образуется, всяко бывает…- Солдат протяжно вздохнул, вытер пилоткой пот с лица и, улыбнувшись, добавил. - А знаешь что, Микол Кузьмич, угости-ка ты меня ещё своим расчудесным табачком. Крепкий он у тебя, ей богу, но хорош, домашний… - Повар потянулся за кисетом.

 - До границы берёг, на спор. Как фрица за порог, взашей погоним, так думал, раскурю с товарищем боевым. И вот они, предгорья Карпат. До кордона совсем ничего осталось. Только спорщика моего нету боле…- Сухо промолвил Кузьмич, принимая обратно кисет.
 
 Повар убрал с лица улыбку. Так много хотелось сказать, но не мог, слов не находилось.

 Из штабного автобуса вышли офицеры. Засуетились танкисты. Кузьмич объявил сбор.


 __________________________________
  *Указан творческий псевдоним автора. Настоящие фамилия, имя, отчество автора произведения Ковтун Олег Леонидович.