Нос. И Лисовик

Лис и нос. Или Лисовик и нос. Или лисонос. Или лисовиконос, лисоносовик.

Немало места в почетной истории наших времен заслуженно мог бы занять, затмить, заслонить собою Лисовик и надеюсь, когда-нибудь он это обязательно сделает. Однако, учитывая насущьный (имеющийся в наличии) недостаток времени, точнее его полное отсутствие оставим эту надежду до времен лучших в покое, уделив тем самым это итак отсутствующее время лишь некоторым его элементам, точнее одному – беспокойному элементу – носу. Ну, тоесть частично будем так с ним знакомиться, но, повторюсь за ради только отсутствия временного присутствия, а не в коем не корысти ради…, ничуть…
Лисом, Лисовиком в тесных наших и дружных бойцовских рядах назывался Пучков Шура.
Не думай Шура, что я забыл твою фамилию, нет, Шура, я её помню. И даже частенько вспоминаю её, а вместе с ней и тебя. - Весьма премного рядом с ней было и спето и испито и совместно склеено… и  вряд ли когда нибудь это забудется,… если кто-то не узнает главного героя я могу интимно намекнуть и на настоящие его реквизиты. Но в силу не дремлющей способности недружелюбного ока к подсматриванию, буду слегка привирать тут, и там далее фамилии и точные координаты, явочные адреса и пароли… Пусть, и обгоняющие нас ростом, дети считают читая это, что подобные истории могли происходить с далекими и только вымышленными героическими персонажами. А родители ихние в эти ихние годы были чистыми агнецами, пушистыми как они же, и наивно-невинными как новогодний снежок, и оттого, не изнюхав истинного героизма, вправе сверлить их, своих чад, своими заскорузлыми нравоучениями, если опять же таковые имеют место быть (вот так сказал, еле выдохнул, а таки же сказал же… зашифровал, или что еще хуже – люблю пошутить… или еще проще – люблю…). Как некогда сверлили бойцов старпёры*… А те их ох- и сверлили…. Но, предисловие закончено, начинается рассказ. – Громоздись на табурет теперь поудобней и внимай вынимательней.
Нос.                Нос Лисовика ничего особо броского из себя никогда не выказывал. Нет выказывал конечно иногда разные там козявки, но это редко, да и не такие уж броские, но не о них теперь, о них некогда, в другой раз о них, если угодно будет. Разве что в сочетании с оставшимся треугольным овалом лица своего хозяина, был похож он, нос этот его на греческий. Именно так утверждала Опова некогда Верка, будучи большим художником ФАВТа (Факультета Автоматики и Вычислительной Техники) и по совместительству греческо-профилевым специалистом широкого профиля…
Итак: первая история с отдающим сине-желто-фиолетовым носом произошла с Лисом в 1985 году. Тоесть в самом-то начале этой истории нос этот еще не был таким уж синежелторазноцветным. Это уже потом он таковым сделался, в процессе праздника, а вначале праздника - это был совершенно обыкновенный, нормального мужского цвета греческий нос. Нос как  нос.
Начало этой самой истории, т.е. самое её зарождение совпадает с началом 1985 года, самым его, т.е. этого года зарождением, т.е. появлением на свет. Скорее даже появлением во тьму, поскольку, как известно, в наших широтах новые года всегда склонны появляться именно в это – темное время суток. На самих этих родах, я здесь, пожалуй останавливаться тоже не стану, поскольку данную остановку уже описал ранее.
(какой все таки многообразный и великий наш родной, русский язык (искренне восхищаюсь им) просто поёт) еще раз опишу повод восторга:  автор, т.е. я, в предыдущем предложении – «из-за описаной ранее остановки не стал останавливаться на родах…»
ну, тут интерпретации меня просто разъедают (разрывают) на корню своим неимоверным количеством, но учитывая возможность прочтения этаких мемуаров детским, несформировавшимся еще глазом, и на них останавливаться тоже не стану. Если угодно – потопчитесь сами на данной остановке… родах этих…. Не мало, очень таки не мало, как собственно на любой остановке можно собрать здесь полезных плодов.
Позволю себе лишь еще одно, последнее здесь восхитительное отступление в сторону восторга от языка, раз уж заговорил о нем. Попробуйте-ка подобрать синонимы к слову горячая  в словосочетании - горячая каша. Потопчитесь по синонимам. Перетопчите вы их хоть сколько. Уверен на остановке любого  языка таких синонимов тоже много, только такого как  в нашей остановке нет нигде -   каша – х…(хрен) в рот возьмешь… тоесть – горячая… - Эх! И каше же! – Х… в рот возьмешь!!!
 Да простят меня не сформировавшиеся еще взглядами дети, но каково?!!!
Еще раз пардон. Конечно не про кашу. Про нос.
Ничем из греческих не выделяемый, Лисовиковский нос был прям и строен, и вместе со всем остальным скелетом и органами своего хозяина рос и развивался согласно норм и правил, предусмотренных для таких случаев эволюцией, открыто описанной, разбирающимся в её тонкостях, Дарвиным. По крайней мере, именно так заявляют об этом грубые материалисты. Хотя сам Дарвин в этой стезе имел ввиду совершенно другое. Ну да флаг им, и Дарвину и грубости материалистов заодно тоже.
Итак, до 1985 года нос развивался во вполне благоприятной среде, особо не утруждаясь перенесением угрожающих и повреждающих себя факторов. Один, однако, фактор он однажды ловко обошел, пожертвуя при этом соседом «нижнего яруса» - зубом. В результате чего скрывать последствия данного фактора возможности не представлялось, и его наличие в прошлой жизни подчеркивалось золотом, замещавшего жертву, протеза. 
В ходе разгара праздничных мероприятий по вышеупомянутому зарождению нового 1985 года (тоже описанных, кстати) в истории про «ноу-хау =ОПА- новый год 1985…» (см. если не лень несколько ниже... выше…) Так вот – из того рассказа, минуя несколько страниц и прямиком в этот…
…Из числа разъяренных весельем соучастников новогоднего празднества, бурно излучая радость и стеклянную тару, Лисовик убежал по ступенькам вниз, унося с собой догорающий факел из пальмы первенства нового начинания, чтобы воспламенить уже разгоряченные горячительным, сердца, празднующих еще не так горячо, на соседских этажах. Дальше запись его внутреннего (встроенного) самописца (черного ящика) неожиданным образом обрывается. Толи стерлась от небрежного сотрясения её носителя, толи от изобилия употребленного, хотя скорее от того и другого. И лишь после очередного включения свидетельствовала она о следующем.
Итак - включается запись: «....туман…, лестничная площадка между этажами…, странный, слегка сладковатый запах и вкус, и скорее даже просто ощущение крови…, перед Лисовиком стоит какой-то человек. Незнакомый. Скорей всего студент, ибо нестудент в таких ситуациях киксует, убегает или вызывает помощь (милицию, скорую, пожарную, М-а-а-а-а-а-му,  тихо и по стариковски незаметно испражняясь в штаны (хоть бы и утрированно). Он же –  тот человек, - удивленно рассматривает окровавленного его и как-то нездорово акцентирует свой немного блуждающий взгляд на лице, в области глаз. Глаза Лисовика хотя и включились, но светились еще очень тускло, видимо не успев еще хорошенько прогреться. Поэтому резкость и контрастность была еще не достаточной. Еще одной настораживающей помехой было дискомфортное ощущение под левым глазом. Помеха была не прозрачной, поскольку загораживало собой вИдение - обзор левого глаза, «направление вниз». Голова прогревалась еще медленней, мысли из её глубин подавались к поверхности туго, со скрипом, скорее даже с шумом и  звоном…, звенья отвечающие за логические обоснования отсутствовали напрочь.
Человек, как заклинание повторяет, что-то типа: «Да у тебя, брат, нос-то – того… поломанный что ли?… - эко же это у тебя, братан нос-то поломан по ходу…. Да уже… поломанный нос у тебя, брат… слегка кажется мне, что это именно так».
Постепенно восстанавливающееся самочувствие, как бы издалека начинало свой тихий доклад: «… да…, это нос… нос это… это мой нос».
Это был действительно нос, он как-то неуютно, неуклюже, по-сиротски лежал на левой щеке, закрывая собой недостающую часть обзора, был он не по-гречески огромен и терял из себя огромное количество комсомольско-молодежной Шуриной крови.
Тонко прочувствовав, что прогрев организма вступает в завершающую стадию, которая обычно не длится долго и что действие анестезии в ближайшее время начнет заканчиваться, находчивый посоветовал Шуре не расстраиваться.  Затем прислонил его к стене и потребовал по возможности зафиксировать шатающуюся буйную голову. Для придания жесткости создаваемой совместно конструкции он широко расставив свои ноги, уперся в Шурин лоб левой ладонью выпрямленной в локте руки.  Затем  хладнокровно и крепко  взяв правой рукой самого раненного грека, как бы приподнял его оторвав от щеки и с хрустом водрузил последнего на прежнее, штатное место. Потом как художник, отойдя от мольберта, поглядел на плоды своего труда. Затем снова вернулся к «холсту», и сделал еще несколько небольших и небрежных мазков. Снова отошел, еще раз оглядел произведение под разными углами и оставшись в целом довольным скрылся в неизвестном направлении, так и не предоставив никакой возможности вписать жирными буквами в исторические вехи Шуриной жизни свое доброе и героическое имя. Шурин «прогрев» был серьезно приторможен обильным светом искр, заискрившими вдруг в его, и без того больной еще голове.
Далее, кто-то из менее прытких студентов вызвал врачей. Шура тем временем осмысливал, или еще точней – пытался осмысливать, будучи находящимся в свете искр.
В больнице, сделав снимки, изобличающие серьезнейший перелом, врачи, долго восторгаясь высоко-художественным хирургическим талантом неизвестного «айболита», присоединились к желанию внести жирную запись его имени, но уже в свои гепократические каноны.
Так напрочь изломанный нос Лисовика, помог ему серьезно не изломать его жизнь студенческую. Которую своим грубым вмешательством нам собирался устроить злой профессорско-преподавательский состав, ничего не понимающий в искусстве греческих, итальянских или испанских обрядов и празднеств, в части касаемой их лучших традиций – метании всего ненужного и прошлого под натиском надвигающегося и прекрасного нового. Оставшимся соучастникам-зачинщикам праздничного действа, тогда помог избежать серьезности перелома жизни не менее блестящий талант нашего незабвенного командора Виктора, но об этом вы уже должны быть в курсе….
Тяжесть второй истории героическо-стойкий греческий нос принял на себя в необъятных просторах мыса Каменного (это заполярный север Тюменской области, если кто не знает, хоть я не думаю, что таковые среди нас есть) куда его вместе с его хозяином занесло тогда еще существовавшее распределение.
Лисовик попал на мыс Каменный и смиренно на нем пребывал, отдавая многострадальной Родине несуществующий долг. Долг, который несправедливо-пошлым образом родина образовывала перед всеми выпускниками за якобы бесплатное их во своих недрах образование…. На самом же деле таковым, конечно же,  не являющееся….
Но вернемся-ка мы  к греческо-мысо-Каменскому  Лисовиковскому носу.
Мы с Боцмановым Александром Владимировичем (тогда – еще - просто Саней) тогда жили на более теплом, от того более благоприятном для такого проживания, юге того же заполярного нашего края (Севера) - в славном и солнечном (иногда и преимущественно в летнее время) столичном, граде – Салехарде. Столице ямало-ненецкого автономного округа, кстати, если кто не знаком с азами округостолиц. И Лисовик частенько наносил к нам кратковременно-дружественные визиты, оканчивающиеся обычно плохим запоминанием их окончания, но всенепременно скрашивающие радостью наше и без того не очень-то скучное там бытие.
Шура частенько приезжал, подсвечивая себе дорогу, небольших размеров фингалами, размещенными в разных частях своего греческого овала лица.
Так он, жертвуя разными фигурами на шахматной доске гордого своего профиля, умудрялся оставлять нетронутой главную из них – короля, то есть как вы понимаете – нос; Героически, с трудом и стойко вписываясь в тесную книгу установившихся традиций-безобразий Каменного и прописывая в ней же новые, привезенные свои страницы. И делать это, особенно в первое время, ему приходилось часто. 
Это были большие и маленькие, интересные и не очень истории, возможно, когда-нибудь и дойдущщие до пытливого человеческого уха, но и об этом позже.
Каково же было наше удивление, когда, спустя почти год, после практически наступившего в Каменном мира, Лисовик привез к нам свой нос в сильно увеличенном масштабе, с двумя не менее объемными отдающими сине-желто-фиолетовыми дополнениями под каждым из глаз. Скорее даже это был не нос, и не лицо с носом, а какая-то страшная и в то же время смешная вратарская маска, заметно выдвинутая вперед, много дальше предполагаемых границ головы…  Мы скребли сусеки щедрой Боцманской хлебосольности (я хоть и жил здесь же, рядом, но, в продовольственном плане был более аскетичен, поскольку весело-молод и столько-же холост), и мы в томительном предвкушении готовились выслушать новый, преисполненный удивительных сюжетов рассказ. Каково же было наше разочарование, когда мы, подняв за встречу и еще пару раз за еще что-то там хорошее, узнали, что оба «фонаря» и НОС достались Шуре в подарок от мамы. Тоесть с её подачи, точнее даже – передачи. Да, именно от той самой, любимой мамы его, которая, заботясь о своем, дошедшем до крайности севера, сыне, прислала ему для украшения героических его будней посылочку, гостинец. Обыкновенный такой гостинец, конфетки там…  «мишка на севере», «ананас». И Шура, отведав её содержимого, эти такие свои будни при её помощи, конечно же немного скрасил и отчасти даже и подсластил. Но вот беда – недозадвинул ящик с остатками ананасов под кровать. Ящик немного торчал из под неё ровно в том месте, куда при падении приземлился носом наш Шура… ну, то есть не было бы ящика - приземление бы прошло как обычно – гладко… - в паркет…,  а тут видите чего – ящик, да еще в самом можно сказать неудобном и ответственном месте… недозадвинут…  а тут можно сказать зона приземления… да не зона, а точка можно сказать приземления (авиаторы мы или…? должны знать термины и определения)… (обозначаются двумя огромными «жирными» зонами в месте наиболее благоприятного приземления ЛА (летательного аппарата) на ВПП (взлетно посадочной полосе) – это Зона… и точка (в месте начала этой зоны)  – слева от ВПП огнями, расположенными перпендикулярно продольным огням ВПП).
Ну вы не подумайте, что вот мол, пьяный там и все такое… напротив… – да разве бы с пьяным могло такое произойти? Уж пьяный недолетел бы, или перелетел, ато и вовсе не летал… - не упал бы с кровати…
Именно так – будучи совершенно трезвым в нелегком процессе какого-то тревожного предполетного сна (который кстати в мирной жизни происходит далеко не часто, напротив - оченно даже редко он при мирной жизни обычно происходит, подобный тревожный снопросмотр с приземлением) король его носа, самоотверженно защищая более мелкие фигуры лица, как греческий герой вместил в себя всю деревянную твердость посылочного ящика. А ящики тогда были, не как шчас…, настоящие тогда были, мужские такие, посылочные ящики.
Так, практически даже не начинаясь героически-нелепо закончилась, вторая тревожно-художественная часть этого моего и того его ананасосеверного рассказа.

2010, февраль... как сейчас помню.

Вместе с этим, шлю тебе Шура, и тебе Шура (Лис и Боцман) а так-же всем соболезнующим и оставшимся неохваченными (надеюсь, что только ещё) гражданам свой горяче-пламенный поклон. Здоровья вам, дорогие друзья. Будьте вежливей, бдительней, никогда не выбрасывайте на улицах мусор, и по возможности следите за соблюдением беспорядков и старайтесь не нарушать любых безобразиев.

* Старперы – так-то, по нагромождению букв очень не трудно догадаться, что зашифровано здесь Старый Пердун, однако мы так это букв сочетание не расшифровывали никогда в те времена. Ведь собственно старых среди брата нашего и во округ него не было никого. За исключением, разве что преподавателей (преподов). Но, это, согласитесь, уже совсем другая ведь номинация. Препод – это и есть препод, и какой же он в этом случае старый пердун, если он препод? Ведь человек таковой, скорей всего и несмотря ни на что, уважаемый. Или неуважаемый, но один же хрен – никакой не старпёр он. А старпы – это те же сверстники наши, при том практически точно такие же, только чуть да похитрей, чуть по умнее что ли… или просто ХОРОШИЕ… И так же выпивали они, и веселились мал-мало… (по старперски). С оглядкой на течение времени. С чувствами, с мерами, с расстановками… То есть не по возрасту это были ограниченными что ли разнообразными рамками товарищи, иногда ограниченными аж до отторжения…  Но, что самое страшное, для меня по крайней мере, - врали они. И нам, и преподам тем же, и себе, разумеется. Врали, что они в эту чушь свою, и чушь людей взрослых, и в чушь идеологии, коммунистической партии, как в светоча всего и вся… и всяк только в хорошее, верили… И они сливали нас, сдавали нас. А мы показывали всем своим видом и пьяным рылом, что пренебрегаем мы ими, как и всякой их ограниченностью… Ну, да не к этому сводились старания наши. Особенно времени на доказательства у нас в те времена просто не было. Мы спешили жить, и мы жили… Бодро так, празднично, весело. Можно сказать с огоньком.