На пороге. Часть 3

Бывает такое: выйдешь утром из дома, с заботой на плечах – ничего вокруг не видишь и не слышишь. Как бетонной стеной от мира отгородился. Но глотнешь воздуха и вдруг чувствуешь странное: жизнь твоя, давно забытая, все еще здесь. И вокруг июньское утро, а тебе шесть, и во дворе никого. Жара будет позже, а пока по ногам чиркают холодные струйки. Шелестят тополя, бросая на мир прохладную зеленую тень, и воздух абсолютно прозрачен.
И все это здесь, рядом. Казалось, что забылось давно и быльем поросло, но нет – прошлое поднимается из темноты и идет рядом, лузгая семечки. Родное и совсем нестрашное.
Степан вышел от продавщицы Натальи, когда уже совсем стемнело. Поднялся по Вокзальной до Шестой и присел на ограду возле крайнего дома. Направо смотреть не хотелось – там было кладбище, поэтому он отвернул голову в сторону элеватора и стал высматривать мелкие звезды на мутном, илистом небе.

Они с Людой должны были пожениться зимой. Точную дату не назначали, да поди успели бы – хитрое ли это дело, заявление в ЗАГС отнести. Куда серьезнее свадьбу справить, да чтобы достойно, не хуже, чем у людей. Степан копил, на родителей не рассчитывал. Стыдно взрослому мужику у папки с мамкой побираться.
Он думал про вокзальную столовую – там можно было человек пятьдесят разместить, а больше им и не надо. Мясо он бы добыл, по водке договорился, и может, удалось бы парой ящиков Советского полусладкого разжиться. Очень достойно.
Степан говорил об этом с Людой, предлагал съездить в город насчет платья – она как-то странно посмотрела на него и рассмеялась:
- Не беги впереди паровоза, Степ.
А потом отмахивалась на все его попытки придать конкретное направление разговорам о свадьбе. Из чего он заключил, что действовать придется самому. И то, она ведь женщина, ей хочется платье и праздник хотя бы раз в жизни – бабская доля она не легче мужицкой, даже наоборот. Так что засучивай рукава, Степан Евгеньич, и вперед.
Впрочем, к осени он рассчитывал определиться – у него были планы. Его дядька по отцу работал в Красноярске, в вагоноремонтном депо, он-то и звал племянника в город. Говорил, что у них через год один механик на пенсию выходит, и будет место. Если Степан поступит в техникум, то уж он постарается. А жить в городе да работать на железной дороге всяко лучше, чем в совхозе. Жилье дадут, зарплата хорошая, перспектива есть. Завидная жизнь открывается, если клювом не щелкать.
Степан гордился, что может предложить своей невесте городскую жизнь. Многие девки Люде завидовали: и мужик есть, и нормальный, да еще и в город зовет – Степану было приятно об этом думать.
Все-таки в селе делать нечего, настоящая жизнь в городе. Тут остаются только старики, вросшие корнями в серую землю, да неудачники. Все, кто был хоть немного с царем в голове, все уехали, а оставшиеся могут только дуть гнилуху, да, сняв глушители,  носиться по Вокзальной. Он тоже уедет вместе с Людой, и не потому, что в городе видеосалоны и комиссионки, а потому что тут реально нечего и не с кем делать. Останешься – сопьешься, от тоски и безнадеги.
Но прошлый август все перечеркнул. Не будет свадьбы в столовой, не будет секционки в Красноярске и счастливой семейной жизни. Восемь месяцев Степан пытался вынырнуть со дна, забыть и начать все заново, но не тут-то было. Проклятая Галка разбередила душу, вскрыла тонкую корочку, а под ней – гангрена. Сидя на шаткой ограде и глядя в свою гниющую рану, Степан вдруг понял, что все это время ходил, согнувшись от боли. Но привык и притерпелся, и даже стал думать, что это его нормальное состояние.

Впрочем, Галка тут ни при чем. Продавщица Наталья рассказала ему, что после обеда в универмаге никого не было. Она взяла с полки книжку и пристроилась почитать, как вдруг заметила в отделе посетительницу. И, хоть убей, не помнит, чтобы дверь хлопнула.
Встала она и пошла присмотреть, а то народ дошлый – ей из таких мест наворованное приходилось вытряхивать, что и рассказать неудобно. И ведь позорятся, но все равно тащат. Уж лучше бы по старинке сделали закрытые прилавки, она бы не переломилась подать, зато и недостачу в конце месяца закрывать не надо.
Хорошо в сельпо, там все товары кучей, все под рукой и просто так ничего не прихватишь. А у них только слово красивое – универмаг, да витрины стеклянные снизу доверху. Дует от них нещадно, вечно с соплями ходишь.
Зачем универмаг в деревне? Да, Черная большая, но все равно ведь ничего нет – раскладывай по прилавкам точилки для карандашей да целлофановые тетрадные обложки. Если какой дефицит завезут, то его за утро сметают, моргнуть не успеешь. Но это редко бывает, в основном в универмаге тоска и скука, и каждый покупатель запоминается.

Вот и та посетительница ходит вдоль прилавков, руки в карманах – за ними Наталья внимательно смотрела. И так смотрела, что на лицо не глянула. Девушка прошла туда-сюда, потом спрашивает:
- А изолента у вас есть?
- Нету, - говорит Наталья, - откуда? У нас тут детские товары, одежды немного да обуви, галантерея всякая. За изолентой вам в сельпо надо, гражданочка.
А лицо у девушки хмурое, больное, раздраженное. Дернулась она и пошла, так и не вынимая руки из карманов. Зашла за вешалку с одеждой и пропала – бегала потом Наталья по магазину, никак не могла ее найти. Как сквозь землю провалилась.
Наталья искала и все вспоминала, как ее зовут – точно знакомая девушка, точно из нашей деревни, но имя из головы вылетело. А потом вспомнила. И что разбилась Люда прошлым летом, и что Галка накануне оскандалилась в хлебном. И даже что приходила Людмила к ней за этой самой изолентой, будь она неладна.
- Я теперь там оставаться одна боюсь. Знаешь, Степ, я не бабка брехливая, но такое неприятное чувство это все вызвало: как будто тоска смертная кругом, и все безнадежно. А ведь Люда хорошая девушка была, приветливая и веселая. Ох, что с нами со всеми будет…