На пороге. Часть 4

Главное свойство весны – умение приподнять человека над своей жизнью и насовать ему за шиворот детской радости. Беспричинной, глупой радости, наступающей от солнечного пятна в луже, от чириканья воробьев, от запрокинутой, хохочущей головы ребенка. И эта радость всегда возвращает к жизни.
Степан все понимал, но ловил себя на том, что не радуется весне. Раньше ведь и обеденный перерыв был праздником. Можно сесть на крыльце и сжевать полбатона, запивая кефиром прямо из бутылки. А можно пойти в столовку, оскальзываясь на мокрых досках и оставив куртку в конторе. Все равно кругом радость – пахнет мокрой землей и железом. Работой пахнет, тяжелой, но осмысленной.
Сейчас он тоже чувствовал этот запах. На самом деле, все шло хорошо – треть сеялок уже была готова, из тяжелых тракторов – процентов семьдесят, а из легких осталось только два. Бороны и лущильщики были полностью готовы, на очереди стояли катки да этот чертов Елисей, которого Степан решил смотреть сам.
Ощуров благоразумно не показывался в МТС, и правильно делал. Хотя его помощь сэкономила бы время. Собственно, Степан мог бы вообще задвинуть комбайн в дальний угол, но все произошедшее выбило старшего механизатора из колеи. Он искал себе работы, которая вымотает физически и освободит голову, и огромный Елисей для этого отлично подходил.
Начал Степан с ходовой – осмотрел мост, муфты сцепления и редукторы.
- А ты неплохо сохранился… Но гидроцилиндры надо смотреть отдельно, - он легонько постучал ключом по железному брюху. В ответ раздалось тихое урчание двигателя. Степан пулей вылетел из-под комбайна:
- Какая тварь двигатель запустила?
Кругом было пусто. Все ушли на обед, и только Степан оставался на месте. Никого, совершенно никого не было в деревянном ангаре, где стоял Елисей, выпуская из патрубка радужный дымок.
Степан залез в кабину и вынул ключ от греха подальше. Комбайн замолчал.
- Так-то лучше.
Но стоило ему влезть под днище, как негромкий рокот снова заставил его прервать работу. Замыкание в электросистеме? С этим комбайном точно что-то не так, и он нифига не безопасен. Если он самопроизвольно запускается и скатывается, он и задавить кого-нибудь может. Махина весом в десять тонн, несущаяся куда глаза глядят – это срок для главного механизатора. Ко всем неприятностям Степану не хватало только тюрьмы.
Степан встал, пытаясь вспомнить, где у них хранятся электросхемы. Но перед тем, как идти в контору, поднял капот и скинул минус аккумулятора.
- Даже не пытайся мне перечить.

На обратном пути он столкнулся с председателем Панкратовым. Тот шлепал прямо через лужи, пренебрегая досточками и кирпичиками. Совсем как настоящий танк. Огромный, сутулый мужик лет пятидесяти, он занимал свою должность еще при Брежневе.
- Здорово, Литвиненко.
- Здрасьте, Сан Саныч.
- Как дела у вас?
- Нормально. Практически готовы, нынче вовремя запустимся.
Панкратов одобрительно кивнул, останавливаясь у ангара с Елисеем.
- А этот что тут делает?
- Проблемы у него с электросистемой. – Степан показал председателю пожелтевшие листы схем, - вот буквально сейчас самопроизвольно запустился, пока я внизу лазил. Еще чуть-чуть и остался бы от меня фарш.
- Этого не надо, - Панкратов оскалился, показывая длинные пожелтевшие зубы, - хватит с нас и Швецовой. Есть курить?
Степан протянул ему пачку «Явы».
- Слыхал, что про Людмилу опять заговорили? Ты извини, что я так… ковыряюсь. Необычно. А может, и брешут.
- Брешут. Жаль, что бабы, а то начистил бы морды, мало бы не показалось.
Панкратов одобрительно кивал:
- Бабы они такие, их хлебом не корми, дай посплетничать. Помнишь, как после смерти они кости Людке мыли: мол, замуж собиралась за Степана, а разбилась на мотоцикле с чужим мужиком? Сволочи, одно слово. Ладно, ты уши не развешивай, и все стихнет. Потрещат и перестанут.
Спички гасли на ветру одна за одной, пришлось встать и прикрыть собой председателя.
- Ты это, бензина мне отлей в канистру. – Сан Саныч сложил ладони лодочкой, подкурил и как-то замялся, - В конторе старых бумаг накопилось, надо пожечь. А бумага, сам знаешь… Как это у классиков: рукописи не горят.
Степан кивнул, молча катая в пальцах сигарету. Панкратов хлопнул его по плечу и пошел прочь, размашисто втыкая сапоги в хлюпающую грязь.
- Сан Саныч?
Степан сунул под мышку схему и догнал председателя.
- Сан Саныч, вы же знали этого Олега? Ну, Рохлина, с которым Люда разбилась.
- Ну как знал… Приходил он ко мне с деловым предложением, - Панкратов усмехнулся, - деловым, мля… Молодежь сейчас пошла деловая, аж нахрен некого послать. Это я не о тебе, а о том Олеге – больно деловой был. Кооператор хренов. Хотел у совхоза животноводческое хозяйство в аренду взять. Всю ферму, весь наш КРС.
- А вы?
- А я послал его нахер. Тут всю жизнь работаешь и то каждую посевную не знаешь, как лучше жопу на ремешки порезать. А этот сопляк возомнил, что справится с животноводством, поиграть решил в американского фермера. Только в стойлах не игрушки, а коровы – живые, между прочим. И Люда твоя это прекрасно знала.
Дым от сигареты председателя попал Степану в глаза, заставив щуриться, как на ярком солнце.
- У нас такого зоотехника больше нет, и не будет. Ты посмотри, кто работает, никому ведь ничего не надо, только комбикорм красть. Соляру воровать, семена, дрова – каждая букашка хоть кусок навоза да тащит. А коровы болеют, потому что как Люда убилась, всем на них плевать. Мразь этот Рохлин, такого человека погубил. Хорошо, что сам убрался, а то я бы его добил об стену.
Панкратов выплюнул окурок и злобно ощерился:
- К сожалению, бабы на деньги падкие, а у него они были. Я ничего плохого про Людмилу не хочу сказать, но ты мужик и все понимаешь. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. О посевной думать надо, а не о Рохлине. Бывай, Степан.
Он зашагал дальше, а Степан повернулся и на ватных ногах побрел обратно к Елисею.

Когда августовской ночью произошла трагедия, вся Черная ахнула. И не только потому, что погибла Людмила Швецова. А еще и потому, что разбилась она вместе с Олегом Рохлиным, который ей не брат, не сват и не жених. Они не дружили, и вообще особо не общались.
Олег жил за линией, в их местный кружок с Пятой-Шестой улицы никогда не входил. Разумеется, они встречались на дискотеках да на посиделках, были шапочно знакомы, да и только. Как Люда оказалась позади него на мотоцикле – загадка.
Степан спрашивал родителей Люды, ее младшую сестру – те только руками разводили. Говорят, никогда этот Олег к ним не приходил, и с Людой они его не видели. Дознаватель из Ачинска, который потолкался тут пару дней, сделал вывод, что встретились они случайно. А так как были знакомы, Олег решил Люду подвезти и вот, не справился с управлением, вылетел с дороги и врезался в бетонный забор. Несчастный случай. Печально, но ничего необычного.
Вроде все так и было. Степан тогда, в августе-сентябре много расспрашивал народу, ходил к семье Олега и за линию, к друзьям его. Но ничего особенного не узнал. У Олега была девушка в Красноярске, и он к ней ездил – ничто не указывало на то, что между ним и Людой была какая-то связь.
Этого хватило, чтобы приказать себе успокоиться и перестать ворошить прошлое. Панкратов прав, сейчас это все совершенно не имеет значения. Нужно работать и жить дальше. Степан помотал головой, сделал над собой огромное усилие и уставился в электросхему комбайна.

Как ни странно, Елисей оказался полностью исправен по электрической части. Степан перепроверил все на два раза, позвал Родченко, проверил с ним вместе – отклонений не нашел.
- Ну не гидравлика же, в конце концов…
Родченко пожал плечами:
- Призрак в машине. Я в городе фильм видел в видеосалоне – про машину, которая влюбилась в своего хозяина и все хотела прикончить его телку. Прикольный фильм, посмотри.
Степан махнул рукой. Пора было собираться. Он накинул куртку и поймал себя на том, что перед уходом посмотрел на габаритные огни кабины. Кажется, даже подмигнул комбайну.
Вот уже почти семь лет, минус армия, он работал в МТС. Каждый день приходил сюда утром, толкал покосившуюся вертушку и кивал Савельичу, сидящему в стеклянной будке. Тот поднимал руку ладонью вверх, как член Политбюро, и снова утыкался в газету. Дымилась кружка с чаем, слегка запотевали стекла, и от этого становилось уютно даже снаружи.
Сразу за проходной деревянный тротуарчик и небольшая клумба, где летом садят цветы - симпатично получается. Облезлая Доска почета, на которой второй год не меняли фотографии. Когда-то Степан хотел на нее попасть, потому что передовикам давали очередь на мотоцикл и даже на «Жигули». Вернее, должны были давать, а на деле Мишку Громова вызвали в сельсовет, где председатель Панкратов сказал ему с обезоруживающей откровенностью:
- Передовиков в районе много, Миша, а «Жигули» одни. И есть человек, которому они нужнее, чем тебе. Он готов купить за девять с половиной, и отказывать я не советую.
Новенькая «шестерка» в итоге уехала куда-то в неизвестном направлении, а Мишка остался при пятистах рублях – вот и весь выхлоп от Доски почета.
За доской, метрах в пятнадцати - контора, крашеная в синий, с белой фанерной полосой, на которой красными буквами написано: «Перестройка: гласность, ускорение, демократия!». А там тротуар расходился: налево участок автотранспорта, а направо – участок механизированных работ, где и трудился Степан.
Деревянные ангары, хлипкие мостки, брошенные через лужи, ржавеющий лом, который уже совсем никуда не приспособить, горы старых покрышек. Это место было обычным, как лицо среднестатистического гражданина – увидишь в толпе, не узнаешь. Но стоит увидеть его на стенде «Их разыскивает милиция», как оно сразу приобретает индивидуальные черты.
Степан любил МТС. Он раньше никогда не представлял себе в деталях конкретный момент, когда уйдет отсюда. А сейчас вот захандрил, и сразу полезло в голову, что однажды он выйдет с проходной и больше никогда не вернется. И не станет этого места, в котором старший механизатор Литвиненко был на своем месте. Или не на своем? Как тут разберешь. Степан выплюнул окурок и двинулся на проходную.
За воротами было еще светло, день неуклонно прибавлялся, и это была лучшая новость за сегодня. Но на другой стороне дороги, у покосившегося деревянного столба, он заметил силуэт, который меньше всего хотел видеть. Сумасшедшая Галка стояла, как фабричная девчонка в известной песне, прижимая к себе пеструю козу.

Делать нечего, Степан глубоко вдохнул и двинулся прямо к ним. В том, что они пришли по его душу, он не сомневался.
- Здрасьте, теть Галь.
- Здравствуй, Степушка, а мы к тебе.
Степан покосился на козу. Та промолчала, но посмотрела на него весьма выразительно. Степан быстро оглянулся, и, убедившись, что вокруг никого нет, вполголоса промямлил:
- Привет, Машк.
- И тебе того же, добрый человек.
Вот вроде и был готов, а все равно дернулся. Он еще не решил, как относиться к говорящей козе, но одно знал точно – ему надлежит извиниться перед Галкой за давешнее.
- Я это… Теть Галь, вы меня извините за хлеб.
- Да ладно, дело прошлое.
- Нет, я как мудак себя повел. Я неправ был, простите.
Степан это сказал, и вдруг понял, как долго ему пришлось бы извиняться, если бы он действительно хотел загладить свою вину перед Галкой. Ведь то, что Галка Зыкова дурочка, он узнал чуть ли не раньше, чем научился говорить. Все его детство прошло в хаотичных попытках как-то напакостить юродивой. Ребятишки ломали ей забор, били стекла, вырывали зелень на грядках. А когда она бранилась, разбегались с хохотом и улюлюканьем – особой доблестью считалось попасть ей по спине комком грязи.
Отец за подобное наказывал, но так, с ленцой. Степан чувствовал его тайное одобрение, стоявшее за словами порицания. И продолжал свое черное дело, пока не вырос настолько, что сумасшедшая старуха стала ему неинтересна. С тех пор Степан Литвиненко был скорее снисходителен к Галке, и мог прикрутить уши новому поколению мучителей. Хотя, если вдуматься, он не имел на это никакого права.
Да еще коза эта. Хоть бы у Галки хватило ума помалкивать – нет, бегала, всем рассказывала, что ее Машенька говорит складнее, чем член Политбюро. Даже если так – черт, а ведь это действительно так! Лучше бы молчала, сошла бы за умную.
Степану стало ужасно стыдно. Ведь Галка никому дурного не сделала, даже своих мучителей-ребятишек никогда не трогала пальцем. Только орала до хрипоты, да громко, по-детски обиженно плакала. Она ведь и есть ребенок, который умудрился состариться, так и не повзрослев, но в том не ее вина. Она еще девочкой была, подростком, работала с матерью на станции, когда случилась авария у вагона, груженого щебнем. Завалило их, помяло – мать ничего, а Галка умом тронулась. Так и не выправилась с тех пор, жила на пенсию по инвалидности.
- Теть Галь, я вас обижал много…
- Нашел, что вспомнить. Все обижают, а потом вырастают и в ум приходят. А с ребятни что взять – котята и то умнее.
- Все равно. Все равно… - В охватившей его тревожной неустойчивости, Степану хотелось хоть какого-то облегчения. Хоть в чем-то. – Скажите, вы Люду видели, какая она была?
- Да обычная, Степушка. Платье в цветочек, сапожки резиновые, синие. Не по сезону ишшо, а может и по сезону, кто знает. Сейчас вон, говорят, стали с начесом сапоги делать.
- Да пес с ними с сапогами! Как она выглядела?
Галка посмотрела на него как-то слишком понимающе:
- Тоскуешь все? – вздохнула, - и то понятно, Люда была девка видная. Не то, чтобы красавица писаная, но с характером. Стержень у ей был, такую забыть трудно. Кто ж знал-то…
- А Олега этого вы не знали случайно?
Галка помотала головой:
- Так он чужой, из-за линии, откуда мне его знать. Так, видела иногда – гонял на своей бандуре, как сумасшедший. Вот и догонялся.
- А вы не думаете, что Люда… и он… - Степан никак не мог вытолкнуть из себя нужные слова. Его словно тошнило фразой, но облегчиться он не мог. Как ни странно, помогла коза:
- Тебя волнует, не гуляла ли с ним Людмила?
- Ты чего такое говоришь! – зашипела Галка.
- Гуляла. Я сама видела. Но не в том смысле – она его на ферму водила, а потом они долго стояли и говорили, но все про комбикорм и какую-то линию. Я рядом паслась, но никаких хухры-мухры я не слышала.
- Зачем ей говорить с ним про комбикорм?
Машка пожала плечами:
- Люда зоотехником работала, о чем ей еще говорить с чужим мужиком?
- Вот именно, с чужим мужиком! – взревел Степан, - какие дела у нее могли быть с чужим мужиком, которого я даже не знал толком!
Коза наклонила голову и произнесла с большим скептицизмом:
- Да ты и невесту свою не знал. Что уж про мужиков говорить.

Вот! Именно это и мучило Степана, не давало ему дышать как нормальному человеку. Не столько горе от потери любимой женщины, сколько странное ощущение, что он остался в дураках. От него что-то скрывали, чего-то не договаривали – он чувствовал себя как рогатый муж из анекдота.
И все же Люда ему не врала, он всегда так думал. Она была… ну, не такая. Галка правильно подметила – у Люды был характер, она бы не стала паскудить на стороне, а потом трусливо врать. Если бы у нее с Олегом что-то было, она бы Степану сказала.
Но почему она явилась Галке, а не ему? Или продавщице Наталье? А ведь у него было столько вопросов, на которые, кроме Люды, никто не мог ответить. Почему именно он, который задыхается, вспоминая, как лежали два завитка на ее шее, вынужден расспрашивать посторонних людей о том, что должен был знать сам? Почему она не хотела говорить о свадьбе? Все время отстранялась и отнекивалась, будто ее все это и не касается вовсе?
Степан и сам обалдел, обнаружив, как много обид у него накопилось. И на кого – на женщину, ради которой он бы умер, не задумываясь. Нет, он сам виноват, надо было не слушать отговорки, а поступить по-мужски: самому решить и отвести ее в ЗАГС. Даже без свадебного торжества.
- А она так взяла и пошла.
Ехидная Машка тихонько бродила между ним и Галкой, успевая обнюхивать встречающиеся на пути коряги.
- Ты, Степа, не потому Людмилой не командовал, что весь из себя демократичный, а потому что она бы тебя сразу послала. И ты это знал.
- Да замолчи ты уже! – зашикала Галка, - когда в меня плевали, хоть бы раз рот открыла! А тут разболталась – не заткнешь! У человека горе, а ты копытами своими погаными в душу лезешь!
- Ну извини, я коза все-таки.
Галка замахнулась на нее хворостиной, и Машка проворно отпрыгнула за Степана. У того нога дернулась дать пинка, но он себя сдержал. Коза и есть коза, что с нее взять. Но почему-то Люда и теперь не хочет к нему приходить. И он ничего не может сделать, пусть и корчится от тоски и тревоги. И это ясно даже козе.
- Степушка, ты ее не слушай, - тараторила Галка. – Люда ни в чем перед тобой не виновата. А не идет она к тебе, потому что расстраивать не хочет. Но мы к ней сами сходим, поговорим, а заодно передадим кое-что нужное.
- Что?
Галка радостно ощерилась, предъявив ему толстый моток изоленты.

- Ты ненормальная! Я не пойду к ней ничего закапывать, и тебе не дам. Даже не подходи к ее могиле!
Степан широко шагал по Шестой, Галке приходилось двигаться перебежками, чтобы его догнать. Позади них обоих равномерно трусила Машка, помахивая выменем.
- Степушка, но она же просила изоленту! Видать, для чего-то надобна. Мож, в гробу чего отклеи…лось…
Степан остановился и резко повернулся, едва не сбросив Галку в грязный подтаявший снег:
- Оставь меня в покое. И не смей трогать могилу.