На пороге. Часть 9

- Я ж говорю, я поехал двигатель послушать. С этим комбайном вообще беда, сам Сан Саныч третьего дня видел.
- Что я видел?! – орал Панкратов.
Народу в опорном пункте милиции набилось, как селедок в бочке.
- Да я ж вам говорил, что когда под ним ползал, у него двигатель самопроизвольно запустился. Меня чуть на колбасу не перемололо. Электросхему вам показывал. Вы у меня еще бензин просили, чтобы бумагу жечь…
- А какого хрена ты оказался на этом комбайне посреди улицы?
- Да я ж говорю, двигатель поехал послушать…
И так раз двадцать.
Бледного Степана усадили на стул, зачем-то отобрали кепку и сигареты. Участковый Никонов выглядел растерянным. Виданное ли дело: комбайном смяло председательскую Волгу посреди бела дня. Это с какой-то стороны тянет на диверсию. Особенно учитывая, что по деревне летели старые деньги. Те самые пятидесяти и сторублевки, которые превратились в макулатуру в этом январе.
Честно говоря, развлечение детишкам вышло так себе. Пусть и устаревшие, но все же банкноты государственного образца. Можно сказать, символ советской власти. А над символами нельзя надругиваться… Нет, как-то по другому надо сформулировать… Никонов крякнул и схватился за сигареты задержанного.

Что тут скажешь: средь бела дня встали машины, люди побросали свои дела и высыпали на улицу. Не каждый день деньги по небу летят. Как первые весенние ласточки, летели над Черной пятидесяти и сторублевки, махали мятыми ладошками, прощались с теми, кто так долго гнул ради них спину.
Три десятилетия улетали прочь, подхваченные ветром. Закружились над клубом, собрались воронкой, а потом ффффырх! разлетелись в разные стороны. Стали оседать, все ближе и ближе, почти коснулись протянутых рук, и вдруг снова взмыли вверх, чтобы истаять в ослепительно голубом небе.
- Целая эпоха улетела…
- Скоро и мы улетим. Странные времена наступают.
- Одно непонятно. Откуда у Панкратова столько старых денег?

До самого вечера на селян сыпался денежный дождь. Купюры находили в огородах и стайках, на тротуарах и железной дороге. У Никонова на столе собралась внушительная куча – и это только то, что добросовестные селяне сдали в милицию. А сколько детей сейчас играли в магазин выведенными из обращения купюрами? То-то и оно. И Никонов напрасно задавал себе вопрос, который не решился задать председателю.
К нему уже приводили алкаша Турчина – одурелый, с совершенно белыми глазами и пеной у рта, он безостановочно кричал, что правительство деньги раздает всем желающим, потому что настал коммунизм. Все, что говорил Никита Сергеевич, оказалось правдой – пусть не в 1980 году, так в 1991. Орал и плакал, что его не пускают к дележу народного добра, пытался схватиться за нож – в смысле за обувную ложку. Никонов легонько дал ему в ухо и спровадил к фельдшеру. Ну не садить же его в самом деле.
В углу на стуле дремал Степан Литвиненко. Этот болван то ли случайно, то ли специально устроил этот цирк. И вроде складно бормочет, а Никонов подвох чует – надо бы кого-то попросить комбайн проверить. И если тормоза у него в порядке…
С другой стороны, на ночь его тут не оставишь. Участковый поколебался и достал из папки бланк подписки о невыезде.

Степан расписался, забрал кепку. Хотел забрать сигареты, но увидел только пустую пачку в мусорке. Никонов пожал плечами, мол, не обессудь. Да и черт с ними, с сигаретами, хотя сейчас ему очень бы хотелось затянуться.
- Я действительно не таранил Волгу. Комбайн был неуправляем.
- Я в транспортную милицию позвонил, завтра приедут и разберутся.
Лампочка мигала, серое лицо Никонова казалось постаревшим на десять лет. Он тоже чуял в воздухе что-то странное и боялся. Давно просил перевод в Красноярск, но никак не давали. А теперь и вовсе каша заварилась – небо в алмазах, то бишь в сотенных, ему еще долго будут поминать. До самой пенсии.
Хлопнула дверь.
- Серега! Серега, черт тебя дери!
Младший оперуполномоченный Тищенко, видимо, бежал через полдеревни. Задыхаясь, он оперся на косяк и злобно выругался. Потому что телефонная трубка, заботливо снятая Никоновым на время допроса, так и осталась лежать на столе.
- Ты трубу не берешь, гад, а там…
- Что опять?
- Что опять… Блаженная наша, Галка Зыкова, как увидела деньги в небе, так совсем умом тронулась. Бегала и орала, что Швецова с Рохлиным в прошлом году не сами убились, а мотоцикл им испортили. Убили, мол. И она доказательство собственными глазами видела.
- Ну?
- Баранки гну. Добегалась. Как стемнело, ей в ограде лопатой по черепу засветили.
Остального Степан не слышал, потому что выскочил в ночь прямо без кепки.

В ограде у Галки толпились люди, охали и ахали. Все тот же тонкий месяц на сей раз скалился зловеще, нависал над крышей турецким кинжалом.
- Она ж, бедная, на улицу выползла. Вон и след кровавый от калитки тянется.
- А кто ударил-то?
- Не говорит. Она вообще сейчас не очень соображает.
Степан растолкал толпу и пробился в дом. Галка сидела на кровати, как неживая, а вокруг нее суетилась соседка теть Люба. Подкладывала подушки, придерживала ей голову, все норовившую скатиться набок.
- Скорую вызвали?
- Да вызвали, едет. Пока приедет, мы уже поминки справим.
Галкина голова была обмотана полотенцем. Не особо чистым, как все в этом доме. Степану было неприятно, что все это видят и подмечают про себя, какая Галка засранка. Он подошел к ней и взял в руки ее махонькие, сухонькие птичьи лапки. Теплые, даже горячие. И в этом было большое облегчение.
- Ты как, теть Галь?
Она дернула скособоченным ртом и не очень внятно, словно пережевывая что-то промычала:
- Жива, Степушка. Тут же только кровищщи много, а мозгов-то у меня отродясь не бывало, хе-хе…
- Молчи уж. Потом поговорим.
Он повернулся к соседке:
- Дядь Саш дома? Мотоцикл может выгнать?

Тут ехать-то три улицы. Ждать еще, пока скорая приедет. Степан замотал Галку в одеяло, вынес на руках и долго пристраивал в люльку. Сам сел позади дядь Саши, придерживая ее, чтобы не трясло голову.
- Трогай потихоньку. Только сильно не тряси.
- Не учи ученого, - дядь Саша поддал газу, и они тихонько покатились вниз по Садовой.
Деревня уже ложилась, будто и не было этого дня, дикого и невозможного, который надолго отложится в памяти у всех, кто его видел. Понемногу гасли окна, успокаивались собаки, да мерцали в темноте зеленые огоньки кошачьих глаз.
Медпункт тоже встретил их темными окнами. За фельдшерицей пришлось бежать, но уже приехала скорая, и Галку сразу с мотоцикла аккуратно пересадили в служебную буханку.
- Не волнуйтесь, подштопаем вашу бабушку, будет как новая. Карточку заполните?
Фельдшерица перехватила карточку перед самым носом Степана:
- Сама заполню. Нет у нее никого. Трогай.

Степан вернулся вместе с дядь Сашей, выгнал людей из Галкиного дома и ограды, закрыл калитку и позвал в темноту:
- Маша, выходи.
Как ни странно, ему никто не ответил. Он прошелся по сараюшкам, покосившимся и наполовину вросшим в землю, отмечая про себя, что надо бы тут все поправить. Коза никак не находилась.
- Маша, - он вышел в огород, - я ее в больницу отвез, все нормально с ней будет. Выходи, тут больше никого нет. Маша!
Машка как сквозь землю провалилась.
Степан выглянул на улицу, прошелся вокруг, позвал – никого не нашел. Ему стало не по себе, а ну как что-нибудь случилось с Машкой? Галка же помрет сразу. Народ в деревне ушлый, под шумок могли и украсть козу, чтобы втихаря зарезать на мясо.
Что ж делать-то? Степан сел на скамейку у калитки и закрыл глаза. Бесконечная усталость последних дней навалилась на него камнем. Поспать бы хоть немного. Надо идти домой, завтра он встанет и пойдет искать Машку. И будет искать, пока не найдет. А потом вернется и вычистит все в этой загаженной избе, выкинет дерьмо со двора и найдет шифер, чтобы отремонтировать крышу.