На пороге. Часть 11

Подморозило. Степан ухватился за доску палисадника и понял, что она заиндевела. За ночь дороги опять схватятся, и кто-то покатится юзом, чтобы почувствовать удар, а потом… тишину.
- Степа, куда пошел? – мать не дремлет.
- Покурить.
Он сходил в сени, достал новую пачку и с наслаждением затянулся. Внутри было пусто, черно, как над головой. Он даже боли не чувствовал, настолько дошел до ручки. Значит, Люда собиралась его бросить. Даже смешно, что все вокруг это знали, а он один бегал, как дурак с погремушкой.
И тем более смешно, что сейчас он единственный, кому не все равно, что ее убили. Ну как единственный, есть еще сумасшедшая старуха с дырой в башке, зерноуборочный комбайн и коза. Коза!
Твоюжмать!!!
Степан едва не обделался, когда из стылой темноты на него выехала инфернальная козья морда с фосфоресцирующими зрачками.
- Машка… Чтоб тебя… Ты где была?
- Тебя искала, всю деревню оббегала.
- А я тебя искал. Галка в больнице, ограду я запер. Можешь у нас в стайке перекантоваться, утром отведу домой.
- Какая в жопу стайка. Я тебя зачем искала – чтобы сказать, кто Галке по башке врезал. Я все видела!
- И кто?
- Не поверишь, блин. Председатель наш, Сан Саныч Панкратов. Пришел, постучал вежливенько, мол, Галина Иванна, нет ли жалоб? Не надо ли чего? Вон, крыша у вас худая, надо бы в совхозе вам шиферу выделить, как инвалиду. Ну моя дурочка уши-то и развесила, а он походил, лопату зацепил глазом, и говорит Галке: смотрите, мол, Галина Иванна, дыра у вас на крыше. Галка рот разинула, а он ей лопатой по затылку, я даже глазом моргнуть не успела. Каков прыщ! Хорошо, что я коза, а то там бы и прикончил.
- Хорошо.
- Что хорошо?! – завопила Машка.
- Что ты коза, - Степан выкинул сигарету и приоткрыл калитку. Там, у столбика, всегда стоял крепкий лом, которым они с отцом пни выкорчевывали.
- Иди в стайку, на улице холодно.
- Степа, ты чего? Ты чего придумал? Чеши в милицию и не фокусничай!
Дальнейшее Степан уже не слышал.

Он шел по улице, слушая, как хрустит под ногами подмерзший наст. Глубокая ночь, все спят уже, и Панкратов тоже спит. Но придется проснуться – умереть во сне слишком большая привилегия, он ее не заслужил. Где-то далеко уже занимается рассвет, но здесь пока еще царит тьма.
Хотя скоро, совсем скоро все изменится. Как бы зима ни цеплялась, ей придется разжать пальцы. Снег стает, подует теплый ветер, который принесет с собой что-то новое – новые песни, новые прически и новые возможности. Но все это будет не для Степана.
Он шел по Четвертой к дому председателя. Шел, чувствуя себя оторвавшимся осколком зимы, который никогда не увидит света. А если и увидит, то растает, растечется лужицей, высохнет – и не станет его. Будто никогда и не было.
На перекресте Вокзальной и Четвертой он увидел поваленный палисадник – это Елисей утром пытался развернуться. А ведь он сюда и ехал, просто увидел председателя на дороге и озверел. Душевный он все-таки, хоть и комбайн. Пусть Родченко сделает его на совесть.

Дом председателя знают все. Когда умерла старая Морозиха, он захватил ее участок, избу снес и поставил там гараж для Волги. Той самой, которую сегодня героически сплющил Елисей.
Ворота у него железные, за ними – большая изба-пятистенка с сенями и открытой верандой для летних посиделок. Жена у Панкратова хорошая, общительная, в деревне ее любили – она частенько зазывала на веранду баб, и они там дотемна пели песни. Но сейчас веранда была темной, свет горел только в одном окне дома. Неужели не спит?
Степан подошел и просто постучал в калитку. В окне мелькнуло лицо председателя – он присмотрелся, потом замахал руками, показывая куда-то вправо. Степан не понял, постучал еще раз. Панкратов появился в окне с пальцем, прижатым к губам. И через секунду раздался лязг открывающегося замка.
- Тихо. Жена спит.
Он пропустил Степана в сени, проводив глазами лом. Панкратов был большой мужик, и это еще вопрос, кто кого – даже с ломом. Но сейчас Степан был в таком состоянии, что мог идти на танк с голыми руками.
Сан Саныч плотно прикрыл дверь и повернулся, скрестив руки на груди:
- Убивать пришел?
Степан кивнул.
- Это мы еще посмотрим.
Кажется, председатель был пьян. Когда он прошел мимо, на Степана пахнуло густым перегаром. Надо же, нервы у него. А так с виду и не скажешь.
- Тебе налить?
- Не надо.
- Чего так? Мне не жалко.
В сенях стоял стол, застеленный клеенкой. На него Панкратов поставил пузырь с мутной, белесой влагой. Сел, вытащил из кармана пачку и закурил, откинувшись на стуле.
- Садись, Литвиненко, в ногах правды нет. Хотя впрочем, - он махнул рукой, наливая себе стопарик, - ты еще насидишься. Думаю, Никонов хорошо поработает, и будет у тебя диверсия с покушением на убийство должностного лица.
Степан молчал. Он смотрел на ребро ладони Панкратова, почти у самых часов, где темнело бурое пятно. Галкина кровь. И чувствуя, как в груди поднимается обжигающе-холодная ярость, мысленно возрадовался. Именно такое чувство ему сейчас необходимо. Председатель это почувствовал – по блеску глаз, по раздувающимся ноздрям, по белым костяшкам пальцев, сжимающих лом.
- Да ты серьезно? За что ты меня так ненавидишь, Литвиненко?
Степан выложил на стол разрезанный шланг. Панкратов вздрогнул и судорожно затянулся, выпуская клубы едкого дыма.
- Не докажешь.
- А я и не буду. Я вас, Сан Саныч, просто так убью. За Люду, за Олега Рохлина, за Галку… Надо же, этакого цыпленка обидеть не побоялись. Она ж как птенчик, с руки ест.
- Сядешь.
- А я и так сяду. Пусть хоть за дело будет.
Степан перехватил лом двумя руками. Панкратов поднял руки, защищая голову, но не угадал – Степан метнулся под ними, одним движением впечатал председателя в стену вместе со стулом, и навалился на лом, прижимая им морщинистую шею.
Панкратов ухватился, пытаясь оттолкнуть Степана. И ему почти это удалось, но тут Степан снова увидел то самое бурое пятно на ладони и озверел окончательно. Если ты считаешь себя вправе обокрасть другого человека, отнять у него самое дорогое, то не взыщи… Лом впечатался в шею, Степан уже почти слышал хруст хрящей гортани, видел выпученные глаза Панкратова, в которых плескался ужас. И тут он увидел бледно-розовый свет, падающий из окна на обитую вагонкой стену.
Откуда-то со стороны Красноярска шел рассвет. Красил кисточкой небо и землю, разгоняя тени. Облизывал сосульки, заставляя их плакать и таять, роняя слезки на подмерзшую за ночь землю. Такой же свет был, когда они с Елисеем ехали по трассе – свободные, счастливые, только свои.
Степан замер, а потом медленно отпустил Панкратова. Не давая упасть, схватил за шиворот и подтащил обратно к столу. Руки председателя тряслись, как у запойного алкоголика. Едва почувствовав под локтями твердую поверхность, он обхватил руками голову и затих. Степан опустил лом, не переставляя изумляться тому, что секунду назад он едва не убил человека. Совершенно всерьез.
- Вот и кончилось все. Может, оно и к лучшему.
Степан удивился еще больше, услышав голос председателя.
- Не думал я их убивать. Швецову уж точно. Я ж не знал, что они вместе поедут. И вообще думал, что за ночь жидкость вытечет, он быстро увидит, что тормоза неисправны. Ну, улетит в канаву, переломает себе ноги, будет ему наука. Вот и все. Кто ж знал, что он сразу на мотоцикл сядет, да еще Людмилу подвозить возьмется…
Я не душегуб, просто так вышло. Понимаешь, все… рухнуло. Я не знаю, как это сказать, но мы идем ко дну. Мы все тонем – и ты, и я, и даже Галка. Я всю жизнь копил…
- Крал… - поправил его Степан.
- Ни хрена ты не понимаешь, аааа… - махнул рукой Панкратов. – Я бы на тебя посмотрел на моем месте. Я копил, я рисковал, я под статьей ходил, а в январе хоп! И все, Сан Саныч, все свои сбережения, весь свой каторжный труд и страх можешь вывезти в чистое поле и сжечь. Если бы ты знал, Литвиненко, сколько пота и страха в каждой сотенной, что ты по ветру пустил, ты бы ночь не спал. И я не спал, много лет - все думал, потерплю сейчас, зато потом даже внукам моим можно будет не работать.
Он усмехнулся, и губы его задрожали.
- Жена все зудила: купи золото. Да хоть у цыган, лишь бы деньги дома не держать. А я злился: ведь вроде заработал, а на книжку не положишь, людям не покажешь, а золото то… На что оно мне? Деньги есть деньги. Родные, советские, государством обеспеченные. Можешь себе представить, каково мне было, когда я метнулся в Красноярск и понял, что больше двух-трех тысяч не разменяю. Это ведь будущее было, мое и моих внуков. А теперь его нет. А еще эти… И все туда же – статьей меня шантажировать. Да я таких без соли на завтрак жру.
- Жрал, - снова поправил его Степан.
- Жрал. – на сей раз согласился Панкратов.
- Знаешь, Литвиненко, ты молодой еще, у тебя опыта, как у курочки. А я вижу, что кончилась наша жизнь, земля из-под ног уходит. Ты посмотри вокруг, нас скоро смоет и ничего не останется. Последние дни живем.
- И что теперь, убивать?
Панкратов схватился за остатки волос, сморщился весь, сжался.
- А что делать? Вот так просто все отдать и уйти? Рохлину отдать, пусть он сам коров режет и колбасу продает? Я при таком раскладе ему не нужен. И никому не нужен, потому что тут все стоит на пинках и чертовой матери. Нас не учили нормально работать, Литвиненко, никогда не учили. Ты вот свои гайки ковыряешь весь день, и то знаешь, что соляру воруют, что запчастей не доплачешься, что вся система стоит на голове. А весь совхоз как живет? Точно так же. Мы, как навоз на копытах, к государственной кормушке приклеены – отцепи нас и все, можно ползти на кладбище. Сдохнем с голоду. Коров порежем, поедим и сдохнем, ибо ни черта не умеем.
Я устал, Литвиненко. Чертовски устал бояться, крутиться, на каждый стук вздрагивать. Я не потяну новую жизнь, мне она не нужна. Мне бы и старой хватило. Запутался я, выдохся совсем и ничего не соображаю. Галку зачем стукнул, сам не знаю. Одурел уже от страха и злости – Рохлины всякие лезут и лезут. И не передавишь их, паразитов. Я не знаю, что дальше будет, но нам точно конец.
- Вам, - безучастно отозвался Степан.
- Что делать будешь? – спросил его председатель.
- В милицию пойду. Мы вместе пойдем.
- Так я с тобой и пошел.
- Ну выбирайте, - Степан положил на стол лом. – Или в милицию или в морг. Из милиции, пусть и не скоро, но вернетесь.
Панкратов опустил голову. Скрипнула дверь, и в проеме появилась его жена в розовом байковом халате:
- Ой, Санечка, а что вы тут сидите? Здравствуйте. Не ложились еще, что ли?
Степан наклонил голову вместо приветствия, а Панкратов тяжело выдохнул и велел жене:
- Оля, бумагу принеси с ручкой.

Писал он долго, за окном уже полностью рассвело. Ольга Петровна нажарила сырников. Она собирала на стол и улыбалась, невдомек ей было, что за бумагу пишет ее муж.
- Садитесь, позавтракайте. У меня и кофе есть растворимый. Степа, тебе чаю или кофе?
- Потом поедим, Оль. Сейчас некогда.
Панкратов встал, обнял удивленную жену, и протянул бумагу Степану:
- Пошли, что ли.

Никонов слегка обалдел, когда увидел председателя Панкратова с перегаром и вчерашней щетиной, и Степана Литвиненко, вооруженного ломом. В свободной руке Степан нес бумагу, которую бережно положил на стол перед участковым.
- Вы чего, пили ночью?
- Аааа, - махнул рукой Панкратов, - оформляй давай, пока я добрый. А то потом передумаю, адвокатов из города выпишу и скажу, что никогда такого не делал. А ты, Литвиненко, заставил меня, употребив насилие. Что делать будешь в таком случае?
- Не знаю, - сказал Степан, - все, что мог, я уже сделал.
Одурелый Никонов кинулся звонить в транспортную милицию. А еще надо звонить в райком и вызывать зампредседателя, который теперь вроде как председатель.
- Литвиненко, никуда не уходи. Мне с тебя еще показания снять нужно.
- Да я тут, на крылечке посижу.