Я люблю эти ночи в отстойниках

Я люблю эти ночи в отстойниках
--------------------------------------
Не знаю, почему , только самые разные люди, едва познакомившись со мной , спешат  рассказать   о себе, словно совершить  исповедь. В самых малых  подробностях,  как будто боятся,  что я не поверю.      Им важно, чтобы я  услышал историю, понял и простил.  Это удивительно, потому что я никакой не священник, и во взглядах на природу мира скорее атеист. В роду у нас никогда священников не было,  все родственники  – обыкновенные простые грубые люди,   смотрят на мою склонность к размышлению и писательству,   как на не опасную странность. Когда мы собираемся за столом пытаются меня напоить, чтобы послушать мои беспомощные речи и посмеяться.  Я не обижаюсь. Они живут  бессмысленной жизнью , которую сразу забывают,  а я все помню. Моя голова переполнена тысячами сюжетов, диалогов, анекдотов, цитат.  Я мучаюсь, я страдаю от этого.  Есть только один способ мне помочь, позволить рассказать вам какую-нибудь, всего лишь  одну, историю.
Случилось это в осенью тысяча девятьсот восьмидесятого года в городе Минске в огромной, занимающей два квартала в центре города, тюрьме, где я находился под арестом почти уже год. Наконец следствие провернуло мое дело, передало в прокуратуру, а прокуратура, после недолгого рассмотрения, направила  в суд.
 По ночам тюрьма  собирает всех тех, кому завтра на суд,  в отстойники. Отстойники - это примитивно устроенные для содержания многих людей,  камеры, без постелей и горячей еды. Отстойники пристоены к административном корпусу, т.е. на самом выходе из тюрьмы.   Набивают тюремщики отстойники людьми на всю ночь специально, чтобы сэкономить время на конвоирование.
   Как начиналась, сочиненная для зеков песня: "Я люблю эти ночи в отстойниках. " Я любил эти ночи в отстойниках, где   смешивались все режимы и можно было познакомиться и с крученным вором,  и с убийцой, которого пропустили через две психиатрические экспертизы, которому, прочитав его обвинительное заключение  и побеседовав с ним,  я понимаю,   дадут  вышку, и  полюбившимся мне за ночь  бесед беларуским дядькой, который просто попал под хапун. Два мешка колхозной картошки. Мужик третий месяц сидит в тюрьме. Хищение  социалистического имущества.
   Поздним вечером 2 октября 1980 года меня через всю тюрьму по подземным ходам, так что мы ни разу не вышли из помещения под открытое небо, перевели  в отстойник,  в камеру номер семь.  Я вошел, поздоровался, присел,  огляделся и ахнул, все арестанты были сплошь колхозники. Их там было человек десять. С большими кешерами.  Они  были из одного района, знали друг друга. Ко мне они отнеслись благосклонно. Я дал им несколько юридических советов  и вечером, когда принесли горячий чай, они  развернули свои запасы,  и принялись угощать  меня,   в этом была  их благодарность.
Мы тихонько сидели за столом уже заполночь, разговаривая в полголоса. Попкарь переключил свет с верхнего на боковой и сказал «отбой», но не трогал нас.  Я пил чай с мятной конфетой театральная  и слушал одну за другой жалобные истории тяжелой беларуской  деревенской жизни.
   Он тоже не спал,  сидел в углу на нарах с текстом напечатанного на машинке объебона, который он видно недавно получил. И, наверное, ничего не понимал.   В этом,  свернутом  в руках трубкой сочинении  была такая трогательная просительность,  что я не выдержал,  отвлекся от беседы с моими новыми друзьями  и спросил:
- У тебя какой-то вопрос ко мне?
- Не сажай его за стол, - тихо сказали мои собеседники и лица их исказились брезгливыми гримасами.
- Почему. Он что - петух? — удивился такому неожиданномо обороту я.
- Нет, я не петух! – возразил он громко и решительно из своего угла.  – Я имею право сидеть за столом.
Мимо такого сюжета я пройти не мог и спросил:
- Хочешь показать мне свой объебон?
Опытным санитарским глазом заметил у него черты и моторику легкого олигофрена.
Этот несчастный идиот с детства был одарен необычной физической силой. В первый раз попал в зону еще несовершеннолетним. Из четырех за десять лет  отсиженных сроков,  он был на свободе не больше года. У него никогда не было своего жилья и  у него никогда не было женщины. Зона развратила его. Он был активным геем, имел опыт  гомосексуальной любви, любовные приключения,  любовников в Москве, в Минске, в Прибалтике.
Они все помнили, когда он освобождается. Звали к себе. В этот раз выбрал Прибалтику. Его приглашали на дачу на Побережье.  Новый любовник оказался психопатом, мазохистом с воображением. У него были свои игровые сюжеты.  Моему  олигофрену игра понравилась и увлеченный, как ребенок, он любовника убил.
Объебон был небольшой, страниц на десять. Я его быстро прочитал. Заглянул в перечень вещественных доказательств:
«Использованный презерватив производства Баковского завода резиновых изделий. Во внутренней стороне презерватива сперма, которая идентифицируется со спермой обвиняемого, на внешней стороне презерватива частицы кала, которые идентифицируются с содержимым прямой кишки потерпевшего.»