Молодой боец

После окончания в конце февраля 1961-го года сарапульского (в Удмуртии) электромеханического техникума (СЭМТ) и защиты дипломной работы я был призван в армию. Курс молодого бойца проходил в Камышлове Свердловской области (Уральский военный округ).
О том, как это было ниже и речь.

С чего же начать? Пожалуй, с того, что перед армией решил я съездить домой, в Чернигов. На руках была повестка, обязывающая меня явиться для призыва в Сарапульский военкомат утром 12-го (или 13-го) марта.
Приехал я нужного числа, но не утром, а часов в 10..11. Забежал на минуту к родственникам (тёте Иде и Феликсу на ул. К. Маркса дом 41), а от них - в военкомат. И выяснил, что призывников там уже нет; часа 3 назад их отправили в Ижевск на призывной пункт. И пришлось их догонять. Сел на автобус до Ижевска. Ехал и думал,- успею ли? А вдруг в Ижевске призывники не задержались и уже следуют к месту службы. Но обошлось. Нашёл призывной пункт, подошёл к КПП, объяснил кто я и зачем я здесь, и беспрепятственно прошёл вовнутрь.

Все наши ребята были здесь уже несколько часов. Скучали и слонялись по территории. Я был «свеженький» и на меня обратили внимание. На призывном пункте мы были до вечера, ждали «покупателей» из частей. Наконец, за нами приехали (кажется, старший лейтенант и сержанты), выдали нам сухой паёк, построили и отправили на вокзал; разместили в плацкартных вагонах и повезли.
А сухой паёк запомнился потому, что в нём была консервная банка. И банка запомнилась не просто так! Открыть то я её в вагоне открыл, не помню как и чем (ножа не было) и поцарапал острой, грязной крышкой банки указательный палец левой руки. Царапина была неглубокая, но в неё попала инфекция и палец через день - два стал нарывать. (Отметина после заживления сохранилась на пальце до сих пор.) Когда я опускал руку, палец казался тяжёлым; побаливал и покалывал. В санчасть я поначалу не обратился, а потом всё же пришлось. Продолжалась эта неприятная история недели две, но кроме очевидных минусов был в ней и кое-какой плюс. Дело в том, что из-за пальца сержант Чечушков не мог (хоть и хотел) отправить меня в наряд в столовую. Один раз, несмотря на мои возражения, даже и отправил, но перед нарядом, во время медосмотра в санчасти, медбрат глянул на мои руки, забраковал меня и в наряд не пропустил.

Но всё это было позже; уже в солдатской жизни. А пока… Пока, мы, призывники, в гражданских одеждах, отбыли вечерним поездом из Ижевска и утром следующего дня прибыли в Камышлов Свердловской области к месту прохождения службы.
Вначале, нас повели в баню и после помывки старшина, тут же в бане, выдал нам новенькое обмундирование: нательное бельё (кальсоны и рубаху), брюки-галифе, гимнастёрку без погон (погоны выдали в части), шапку со звёздочкой, кирзовые сапоги с портянками и солдатский ремень с дюралюминиевой бляхой. Стали мы примерять и одевать непривычную для нас солдатскую форму, стали потом друг друга и себя разглядывать и, собственно, с этого момента и началась служба! В расположение части мы - новобранцы шли уже строем, в форме, а гражданскую одежду разрешили нам отправить почтовыми посылками домой.

Попали мы (выпускники двух спецгрупп СЭМТ) в учебный батальон для прохождения 2-х-месячного курса молодого бойца. Все оказались в одном взводе из 4-х отделений. Я оказался в 3-ем отделении (из 9-ти человек). Им командовал мл. сержант Гатауллин. Первым отделением командовал сержант Чечушков (он же зам. комвзвода), вторым – мл. сержант Сумароков, а 4-ым - мл. сержант Плаксин. Они – наши непосредственные начальники, взялись за нас основательно, жёстко и сразу. И учили всему сразу. Это и заправка кроватей, и правильное ношение формы, и уставы, и физ. подготовка, и строевая, и политическая, и боевая, и песни в строю, и приветствия…
Утро (в 7.00) начиналось с команды дежурного по части «Подъём!» Через минуту после этой команды,- наставлял нас Чечушков,- солдат должен стоять в строю полностью одетым и обутым. А через минуту после команды «Отбой» солдат должен лежать в койке, а его одежда и обувь должны быть разложены по местам; на прикроватной табуретке. Сапоги, с развешанными на них портянками, должны стоять у табуретки, а брюки, гимнастёрка и шапка аккуратно уложены на той же табуретке.
После команды «Подъём», Чечушков проверял по часам укладывается ли взвод в минутный норматив. Поначалу мы, конечно же, не укладывались. Бывало что почти все уже в строю, а один-два человека только подходят. Опаздывали поначалу на 40..30..20 секунд. Тогда Чечушков строил взвод, укорял за медленный подъём и копание, выговаривал опоздавшим и командовал: «Взвод, отбой!».
Выполняя команду, мы стремительно летели к койкам и через минуту лежали под одеялом. Всё бы ничего, но в противной команде «Отбой» кроется, известное только солдатам, коварство. Ну как (как!!!) ложиться снова в кровать, если хочется после ночи пулей помчаться в туалет. Но… служба есть служба и в первые её недели вставали мы и ложились по командам «Подъём» и «Отбой» по 2..3 раза. Потом подтянулись и стали подниматься с первого раза за минуту (и даже меньше).

После подъёма и туалета в распорядке дня зарядка. Начиналась она с километровой пробежки по команде «Бегом, марш!». Бежали в очень хорошем (чрезмерном для меня) темпе, из-за чего пробежка давалась мне с большим трудом. Уже через 100..200 метров у меня сбивалось дыхание, я постепенно отставал и практически всегда был в хвосте колонны; в отстающих. Обычно, замыкал нашу колонну один из командиров отделений и он меня случалось подгонял. Я, подчиняясь понуканиям, пытался ускориться, но… не получалось. Не хватало ни дыхания, ни ног. Наконец, пробежка заканчивалась и начиналась собственно зарядка; делали упражнения.

После зарядки заправляли постели, равняли в одну линию койки, равняли в одну линию подушки и т.д. и т.п. Ну и конечно, брились, умывались, подшивали к вороту гимнастёрки свежие белые воротнички, чистили (драили) сапоги, бляхи и одежду. О каждом из перечисленных действий можно было бы подробно рассказывать, но в этом случае мой рассказ превратился бы в объёмное и многостраничное повествование к которому я не готов; всего не опишешь. Скажу поэтому только, что обстановка была очень деловая. Каждый старался быстрее сделать свои дела и подготовиться к «утреннему осмотру».

Построение на «утренний осмотр» начиналось в 8 часов. Вначале звучало:  «Батальон.., выходи строиться!». Потом команду дублировали: «Первая рота, становись», «Вторая рота, становись», «Взвод, становись».
У каждой роты и взвода были свои места. Командиры эти места занимали и слева к ним сразу же пристраивались их подразделения. Через минуту, батальон был уже построен в две шеренги и начиналась выверенная до мельчайших деталей церемония «утреннего осмотра». На неё отводилось минут 10. Командиры медленно обходили строй и проверяли всё у каждого солдата; буквально всё: от макушки до сапог. Смотрели: выбрит ли; свеж ли, бел ли и чист воротничок гимнастёрки. Смотрели: руки, опрятна ли одежда, начищена ли бляха на ремне, начищены ли до блеска сапоги. Смотрели выправку; правильно ли заправлена гимнастёрка (а это целая наука), подтянуты ли брюки и ремень.
Найденных во время осмотра бедолаг с недостатками (чаще всего: плохо выбрит, грязный воротничок или не начищены сапоги) сразу, прямо из строя, отправляли устранять недочёты. Поначалу, таких было немало. Одни отправленные хватали бритвенные станки и бежали в умывальник бриться, другие - бежали перешивать воротнички, а третьи - хватали щётки, бархотки и обувную мазь и убегали в умывальник чистить (но уже по-настоящему!, т.е. до блеска) сапоги.

После Утреннего осмотра строем шли в столовую на Завтрак, а после него начинались занятия или что-нибудь другое. Жизнь солдата (особенно в учебном батальоне) расписана по минутам; заполнена до отказа. Конечно, всю её «выложить на бумагу» нет никакой возможности, поэтому вынужденно себя ограничиваю и описываю лишь кое-что; фрагментарно. Что же это за "кое-что"? Это: строевая и физическая подготовка; изучение уставов; политзанятия; наряды (дневальным и в столовую); песни в строю; художественная самодеятельность; баня; личное время; боевая подготовка; стрельбы в Еланске; марш-бросок; принятие присяги. Итак, по порядку.

Строевой подготовкой (муштрой) занимались на плацу. Ходили строевым шагом, поворачивались направо, налево и кругом, приветствовали друг друга (отдавали честь; равнялись направо, налево; кричали “Ура!”). Строились в колонны и в шеренги. Сержанты добивались от нас и синхронизма. «Шаг всего взвода должен звучать как шаг одного человека, а не как топот стада буйволов»,- рассказывали нам. Добивались и равнения в строю (в колонне и в шеренгах). Идеал, к которому нас устремляли, был такой. Выстроенный (и движущийся!) взвод должен быть по форме прямоугольником, а расположенные внутри прямоугольника колонны и шеренги, должны быть строго параллельны внешним сторонам прямоугольника. Добиться этого было очень непросто, вот нас и муштровали ежедневно, по нескольку часов. До одури!

Физ.подготовкой занимались в неплохо оборудованном спортзале. Из снарядов, которые там были, мне запомнились конь и козёл; именно с ними у меня были проблемы.
Основное упражнение на коне – махи у меня почти не получалось; слабоваты были руки, не владел торсом и ногами, ловкости тоже не доставало. Ведь нужно было взмахнуть ногой выше коня, перенести через коня ногу и, во время движения ноги в обратную сторону, оторвать от опоры руку, чтобы пронести мимо опоры ногу. Потом, нужно было снова ухватиться рукой за опору.
Прыжки через козла тоже не получались из-за того, что козёл для меня был высоковат и длинноват. Как я не старался, ничего не получалось и командир моего отделения Гатауллин ничего не мог со мной поделать. Ещё до прыжка меня сковывал страх, а после прыжка я в лучшем случае приземлялся на последней трети козла, а в худшем - падал.

Должен сказать, что проблемы со снарядами не были для меня неожиданными. Я с детства был неспортивен и не только на снарядах: медленнее других бегал, ниже других прыгал в высоту, ближе других прыгал в длину... Это моя ахиллесова пята, а единственная моя отрада – это плавание. Я и сегодня могу запросто, без напряжения проплыть полкилометра брассом. Летом 2018-го года я эту дистанцию ежеутренне и ежевечерне проплывал на Чёрном море в Дивноморске.

Разумеется, неудачи на снарядах были мне неприятны и, чтобы хоть как-то выправить положение, я решил заниматься в спортзале самостоятельно, в личное время, т.е. тогда, когда на меня никто не давит и никто никуда не торопит. В общем, ходил и занимался. Ну и каковы же результаты? Скромные. Через некоторое время, на коне мне удалось с превеликим трудом(!), коряво(!), сделать мах ногой, а вот через козла я так и не смог (не осмелился?) перепрыгнуть. Страх оказался сильнее.
Возможно, этот страх идёт у меня с детства. Вспоминаю, что когда-то в детстве мы, пацаны, играли в козла. Один из нас («козёл») сгибался, подставлял спину, а остальные (и я) через него лихо прыгали. У меня с этими прыжками не было никаких проблем до тех пор, пока не попался «хитрый козёл». Он во время прыжка специально сгибал голову и часть спины из-за чего голова оказывалась ниже попы. И в результате, получался уклон (дифферент) в сторону головы. А из-за уклона, у прыгающего через такого «козла», подгибались руки и он расшибаясь летел на землю. После того, как я несколько раз расшибся (содрал до крови кожу на руке) и здорово ударил грудь и плечо, охота бездумно прыгать у меня пропала и появился перед «козлом» страх. Вот как неожиданно «хитрый козёл» мне через годы аукнулся!

Вспоминаю, что проблемы с физ. подготовкой ощущал и осознавал не только я. Однажды, подходит ко мне Славик Чураков и говорит, примерно, следующее: «И у тебя и у меня проблемы. Если хочешь, давай вместе заниматься. Бегать, делать упражнения и т.д.» Я согласился и мы тут же отправились бегать, а потом пошли на спортивную площадку. Там была высокая наклонная лестница с деревянными перекладинами и было особым шиком забраться на её верх только на руках. И со временем у меня это стало получаться!

Ещё одно памятное событие (не только моё) связано у меня с физ. подготовкой и спортзалом. И было это так. Мы занимались в спортзале и вдруг, часов в 10..11, к нам ни с того ни с сего, заходит командир роты майор Сивухо. Никогда он раньше в спортзал не захаживал. Увидев командира, Чечушков встрепенулся и скомандовал (так по уставу положено) – «Смирно». Мы выполнили команду. Чечушков собрался было докладывать дальше, но Сивухо его, кажется, остановил. Остановил и объявляет: "Только что передали сообщение ТАСС о запуске космического корабля «Восток» с человеком на борту." Мы обалдели. Далее комроты рассказал о майоре (ещё вчера старшем лейтенанте) Юрии Гагарине и об известных сегодня всему миру подробностях его 108-минутного полёта. И случилось это, как всем сегодня известно, 12 апреля 1961-го года.
Надо ли говорить, что занятия физ. подготовкой в тот день были скомканы и быстро (с молчаливого согласия всех) завершились. Вышли мы из спортзала в состоянии эйфории (я, по крайней мере, точно!). Виданное ли дело – человек в космосе! В детстве и юности я читал научно-фантастические романы и в них шла речь о космических полётах. И вот (и вот!) этот, казавшийся мне недостижимым, полёт – реальность! Человек в космосе! Всё (и для всех), оказывается, только начинается! И для меня всё начинается. Как своевременно, как кстати, я родился! Повезло то как!

Уставы изучали в красном уголке. Кто-нибудь из сержантов монотонно читал устав, а мы - солдаты слушали; на нас никто не давил и можно было спокойно расслабиться и отдохнуть от физических и моральных нагрузок. Чем не отдых!? В красном уголке было тепло и уютно и иногда клонило ко сну. Чем не комфорт!?

Политзанятия с нами иногда проводил замполит майор Мамонов. Существует у некоторых мужиков такая аномалия – полное отсутствие каких бы то ни было волос. У него как раз это и было. Снимет шапку, а под ней безволосая, блестящая голова. Обстановка на его занятиях была совершенно демократичной; между нами была дистанция, но он её ни словом ни жестом не подчёркивал. Всегда был естественно внимателен и доброжелателен. Остальные командиры были официальны, требовательны и строги и потому доброта и тепло, исходившие от Мамонова были нам, конечно же, по душе. Мамонов (настоящий политрук!) говорил с нами обо всём: расспрашивал о службе, о трудностях, о доме: получаем ли письма и что в них пишут и т.д. и т.п. Однажды он пришёл в наш красный уголок, стал снимать шинель и когда снимал, отвалилась пуговица. Мамонов тут же попросил у одного из нас (солдат) иголку с ниткой и в мгновение ока пришил пуговицу на место. Этот эпизод произвёл на меня очень сильное впечатление и запомнился.

В наряд мы ходили дневальными по казарме и в столовую. В караул до принятия присяги не посылали; по уставу не положено. Впрочем, после присяги, нас (молодых солдат) тоже вроде бы не посылали в караул.
О том, кому завтра в наряд, узнавали на «Вечерней проверке». А заступали в наряд в 19 часов (на сутки). После обеда, заступающим в наряд, разрешалось отдыхать.

Дневальных, при одном дежурном, было двое. Один стоял со штыком на посту возле входной двери, отдавал честь (козырял) проходящим мимо командирам и, если дежурного рядом не было, отвечал на телефонные звонки, а другой - занимался уборкой казармы, умывальника и туалета и, если всё было в порядке, отдыхал. Работу и ночь дневальные делили пополам. С 23 часов до 3-х часов ночи дневалил один, а с 3-х до 7-ми утра – другой.
Работы у дневальных было невпроворот. (Казарма была очень большая; с 2-х-ярусными и 1-о-ярусными кроватями. Помню, что вначале я спал на 2-ом ярусе. Заправлять там постель мне, с моим ростом 1,65 м, было неудобно и, возможно поэтому Чечушков перевёл меня на одноярусную кровать.) Вначале, нужно было всё подмести мокрым веником, а потом вымыть пол. Если работать, не отвлекаясь и не разгибаясь, то на всю эту работу уходило не менее 4..5 часов, т.е. от завтрака и до обеда. Кроме того, надо было убирать туалет и умывальник (поддерживать в них постоянную чистоту). Всё это было очень тяжело, и работали дневальные с полной отдачей; а точнее, на пределе! Схалтурить было невозможно, поскольку качество работы контролировалось с пристрастием дежурным и вновь заступающим нарядом.
Хорошо помню, как увидел однажды плачущего от безысходности дневального. И это был наш Славик Черводаров. Ползал на карачках, мыл пол в казарме и плакал! Было это совершенно неожиданно, и выглядело ужасно! Получилось так, что он не видел, что я его слёзы видел! Спрашивать отчего да почему было неловко, и я его ни о чём не спросил.

Чувствую, что в этом месте нужно расставить все точки над i. Ну что ж, расставляю.
Да, служить в учебке было нелегко. Да, сержанты нас гоняли «в хвост и в гриву», но я не припомню, чтобы кто-то ко мне специально придирался, или кто-то надо мной издевался. Нет!, этого не было. Всё, что от меня требовали, было законно и в пределах армейских уставов. Не было ни дедовщины, ни унижений, ни избиений, ни увечий, ни убийств! Не было в армии в годы нашей службы всех тех ужасов, о которых в наше время иногда рассказывают по телевизору. Получается, что современным новобранцам, служить намного тяжелее.

Кроме дневальных по казарме, были ещё и дневальные по штабу. Один раз мне довелось туда попасть. 2-х-этажное здание штаба располагалось, кажется, напротив столовой. Дневалить в штабе было легче, чем в казарме, и возможно, поэтому в этот наряд назначали солдат 2-го или 3-го года службы - «стариков».
Однажды, туда с вечера назначили двух дневальных, а на следующий день выяснилось, что один из них не может заступить в наряд. Нужна была подмена, и Чечушков послал в наряд меня. О назначении я узнал после обеда, и для начала, мой напарник по наряду (2-го или 3-го года службы) предложил разделить предстоящую нам ночь непропорционально. Говорит: «До 2-х часов ночи (т.е. 3 часа) дежурю я, а с 2-х до 7-ми утра – ты». Выбора у меня естественно не было, и я отправился готовиться к наряду; т.е. спать. Около 2-х меня невыспавшегося подняли, и я отправился в штаб.
Дневалил в комнате дежурного. В ней было 2 или 3 стола и на одном из них великолепный КВ радиоприёмник Р-311 (Омега). Приёмник хорошо настраивался на станции и держал настройку. Регулировалась и полоса пропускания, позволявшая сужать полосу и уменьшать шумы. После некоторых колебаний и раздумий я рискнул включить приёмник и стал путешествовать по диапазонам; по всему миру. Настраивался на музыку и песни. Их было множество, самых разных. И я слушал, слушал, и слушал! Это была отдушина! Окно в другой мир! Окно в недоступную мне сегодня гражданскую жизнь!
Р-311 здорово скрасил мне ночь, и она прошла незаметно; правда к утру захотелось спать. На рассвете, по поручению моего напарника, пришлось вытащить во двор для чистки лежащую в коридоре длиннющую тяжеленную ковровую дорожку. Но вытащил и вычистил. И этим, помнится, мои обязанности дневального и ограничились.

Наряд в столовую состоял из 7 человек. Двое отправлялись убирать и обслуживать столовский зал, двое шли в посудомойку, двое – в овощерезку (картофелечистку) и один – в кочегарку. Я, кроме кочегарки, был везде.
Столовский зал был рассчитан на 400 человек и потому в зале было 40 столов (по 10 человек за каждым) и 80 скамеек. Перед раздачей пищи дежурные выкладывали на каждый стол 10 ложек, 10 мисок, 10 кружек для чая и солянки с солью. Бачки с кашей или с 1-ым блюдом и чайники с чаем (всё это было на раздаче), а также хлеб, масло и сахар-рафинад (в хлеборезке), каждый стол получал самостоятельно. В хлеборезке выдавали буханку чёрного и белого хлеба на стол; белый хлеб (для чая). Каждому солдату полагалось в день: 50 г. сливочного масла и 2 кусочка рафинада.
После еды кто-то от стола относил в посудомойку грязную посуду, бачки и чайник. Остальная работа по уборке зала (после завтрака, обеда и ужина) возлагалась на дежурных по залу.
Нужно было убрать и протереть столы, затем подмести и протереть или помыть пол. Работы было очень много и её качество жёстко контролировалось и старшиной (дежурным по столовой) и санчастью.

Ещё труднее было в посудомойке. Посуду (после 400 человек) после каждой еды, нужно было освободить от остатков пищи, а затем, тщательно вымыть в обжигающе горячей и ополоснуть в холодной воде. После помывки, миски раскладывали на стеллажах для просушки. Дежурный по столовой особенно тщательно следил за тем, чтобы на вымытых мисках и ложках не было следов жира. Ходил и проверял. Если находил на стеллаже жирную миску, сметал все миски в корыто с горячей водой и заставлял мыть заново. Для удаления жира в воду добавляли горчицу. Обычно мытьё посуды после ужина затягивалось далеко за полночь; часов до двух, а по неопытности и до трёх.

Несладко было и в овощерезке. К обеду нужно было почистить центнера 2 картошки. (Именно поэтому картошки на завтрак, никогда не было.) Перед чисткой картошку мыли, а потом грузили в картофелечистку. В ней с картофелины снималась кожура (очистки), а далее нужно было выковыривать глазки. Это была та ещё работа! На выходе картофелечистки стоял чан (ванна) и в нём полно картошки. Каждую картофелину надо было осмотреть; срезать, оставшуюся после картофелечистки кожуру, выковырять глазки и бросить в другой чан. Вначале делом были заняты 2 человека, потом когда освобождались от своей работы дежурные по залу и посудомойке, их посылали на помощь в картофелечистку. Чистка тоже затягивалась до глубокой ночи.

В кочегарке поддерживали огонь в 4-х топках под 4-мя котлами. Огнём нужно было управлять: усилить, ослабить или, если блюдо уже сварилось, остановить. Кочегар заготавливал себе дров (для растопки) и угля (для горения). Орудовал лопатой и кочергой и для остановки огня выгребал угли из под котла.

В Перми, где мне потом довелось служить, использовали котлы с электрическим нагревателем (прогресс, по сравнению, с Камышловом). Они были из какого-то серого, матового сплава, возможно, дюралюминия, и всегда светились чистотой, из-за чего на них было приятно смотреть. Для чистки и мытья котлов, после раздачи пищи, выделялся наряд: 1..2 человека. Котлы были глубокие, и чистильщик перегибался в котёл через верх и уже внутри соскребал со стенок остатки пригоревшего варева. Однажды я чистил котёл и увидел на стенке прилипший (пригоревший) кусочек мяса. Потянул воздух носом, запах аппетитный. Вся пища в котле была чистая, только что её раздавали солдатам. Приняв это во внимание, я, чуть поколебавшись, отправил кусок в рот и стал жевать. Жевать надо было быстро, и пока не прожую, нельзя было показывать голову над котлом; иначе заметят. Пока я жевал, к котлу подошёл повар и стал торопить: - «Чего ты там застрял?!» Я, делая вид, что работаю, быстро дожёвывал мясо. Потом поднял голову; думал, что не заметит. Но он, видимо догадался, чем я в котле занимаюсь. Догадался и удивлённо спрашивает: «Ты что?, ешь там?!» Я судорожным глотательным движением отправил недожёванное мясо в пищевод и промямлил:- «Нет. Там пригорело». Ну и ну! Это всё, что сегодня, спустя много лет, остаётся мне сказать.

В наряд на кухню посылали не чаще раза в неделю. Тяжело там было. Но однажды Вовку Малютина командир роты майор Сивухо наказал перед строем 5-ью нарядами вне очереди за то, что тот не подчинился команде Чечушкова и послал его матом. И стал после этого Вовка через день ходить в наряд! Ночь ночует в казарме, ночь – на кухне! Тяжело на него было в те дни смотреть!

О песне в строю. Песня для нас началась практически одновременно с началом службы. После очередного занятия строевой подготовкой на плацу, ходили мы строем по территории. Время приближалось к обеду и Чечушков водил взвод. Шёл рядом, следил за равнением в строю и добивался от нас синхронного (120 шагов в минуту), чёткого, твёрдого шага: «Раз, Два, Три..; Раз, Два, Три..; Левой!, Левой!, Левой!»
Мы уже сносно ходили, старались чеканить шаг и Чечушков был в неплохом настроении. Мы, помнится, тоже.
И тут Чечушков («куй железо пока горячо») выходит к нам с инициативой; спрашивает: «Может споём?»
- Можно,- ответил кто-то из строя. А что петь?
- Знаете песню “В путь солдаты?”. (В то время эта песня, на стихи Михаила Дудина, была, что называется, на слуху.)
- Знаем, но не все слова.
- Ничего, разучим,- успокаивает зам. комвзвода, и спрашивает,- Кто будет запевать?
Вокальных способностей друг друга мы, естественно, не знали; никогда вместе не пели. Кивали, кивали друг на дружку и наконец, двое или трое запели: «Путь далёк у нас с тобою, // Веселей, солдат гляди! // Вьётся, вьётся знамя полковое, // Командиры впереди.»
Добрались, в общем, запевалы до припева и когда он понадобился, песню подхватили все: «Солдаты в путь, в путь, в путь! // А для тебя родная, // Есть почта полевая. // Прощай! Труба зовёт, // Солдаты - в поход!»
Вначале хор наш звучал нестройно (не выучили ещё слова), но потом ситуация выправилась; появился и такт, и чёткость и громкость и даже… огонёк! В тот день в столовую мы уже шли с песней.
Песня, начиная с того памятного дня, стала нашей повседневностью. Теперь мы по команде «Запевай!” послушно заводили: “Путь далёк у нас с тобою… »

Но, однажды, случилась осечка. Мы шли с каких-то занятий и в ответ на команду «Запевай!», кто-то из строя, по-дружески (без всякой задней мысли), сказал: - «Да не хочется что-то, товарищ сержант.»
Но вдумаемся в ситуацию. Ведь «Запевай!» было не предложением (хочешь - пой, а не хочешь - не пой), а командой, которую, согласно уставу, нужно было беспрекословно выполнить. Мог ли в этой ситуации наш сержант Чечушков отказаться от своей команды? Мог ли дать слабину? Нет, не мог! Это подорвало бы его авторитет. И Чечушков, разумеется, не отступил; остался на высоте.
- Как это не хочется,- говорит. Это команда,- и снова повторяет,- «Запевай!»
В ответ опять из строя от кого-то донеслось,- «не хочется». И взвод… снова не запел! Атмосфера стала накаляться (нашла коса на камень). Чечушков третий раз скомандовал «Запевай!» и взвод третий раз промолчал; и не выполнил команду.
Бунт?! Это уже не шло ни в какие ворота. Нужно было что-то делать; восстанавливать авторитет. И тогда последовала другая команда: «Взвод…, бегом, марш!»
Побежали. Пробежались метров 200..300, потом перешли на: «Шагом, марш!», и повернули в обратном направлении. Снова последовала команда «Запевай!» и снова…, молчание! Тогда Чечушков завёл нас в грязь и скомандовал: «На месте шагом марш!» После этого привёл к казарме и скомандовал: «Почистить сапоги и через 5 минут строиться. Разойдись!»
Через 5 минут он нас построил, повёл и скомандовал «Запевай!» И снова не запели! Тогда ситуация, один к одному, повторилась: топтание в грязи; почистить сапоги; новое построение, и команда «Запевай!» Помню, что, в конце концов, он нас одолел, и мы запели! В общем, «укатали сивку крутые горки!» В тот день, из-за песни, мы опоздали в столовую на обед и Чечушкову, вроде бы(?), за это дежурный по столовой попенял.

Кроме песни «В путь солдаты» мы пели ещё и в художественной самодеятельности. В части готовили концерт (кажется, к 1-му мая), и нужны были номера. Вот нам новобранцам и предложили поучаствовать. Альтернатива была такая, или художественная самодеятельность, или занятия строевой подготовкой. Но разве строевую можно было сравнить с самодеятельностью? Вы бы выбрали строевую?
Слушайте, ну разве можно художественной самодеятельности предпочесть строевую подготовку? Нет, и ещё раз нет! Я, как только появилась эта альтернатива, ни минуты не колеблясь выбрал самодеятельность. И был не одинок; ибо таких же как я «умников» нашлось человек 8..10. А потом, занимавшиеся строевой подготовкой стали постепенно умнеть, и в результате, желающих заниматься самодеятельностью стало вдвое больше.

Репетиции художественной самодеятельности (а в дальнейшем и концерт) проходили в клубе, на территории части. Нас (новобранцев) готовил к концерту профессионал. Сформировал из группы хор и подобрал песню. Сам аккомпанировал на баяне. Я специально для этого текста нашёл ту нашу песню в Интернете. Песня шуточная, залихватская; и называется “Терзень, верзень”. В ней есть такие, например, слова: «Что хотите, говорите // Холостым неплохо жить // Положил табак на место // Ой, как проснёшься, он лежит. // Говорят женатым плохо // Холостым-то каково? // Как проснёшься, повернёшься // Ой, рядом нету никого».
Вообще-то у нас была не просто песня, а полноценный номер художественной самодеятельности (мини спектакль). Некоторых из нас переодели в шаровары и цветастые рубахи, подпоясанные длинными поясами. Они пели и изображали этаких разбитных парней. Мы (остальной хор) им подпевали. Помню в роли этакого разухабистого рубахи-парня нашего Олега Баранова. Ему это всё явно шло, и у него всё очень неплохо получалось.
Репетиции перед концертом проходили практически ежедневно. Наш руководитель довёл номер и нас до кондиции, и мы выступили неплохо.

Один из дней недели был банным. В этот день играли «Подъём» то ли в 5, то ли в 5:30, быстро нас строили и ускоренным шагом вели в баню; до которой 1,5..2 км. К чему такая спешка? А к тому, что баню нужно было освободить к началу рабочего дня. В моечное отделение запускали по очереди и отводилось нам на мытьё минут 15..20. Некоторые брали в мойку станки с безопасными бритвами и успевали побриться. После бани мы здесь же (в раздевалке) сдавали грязное и взамен получали у каптёра чистое бельё.

В бане нас мыли (мы мылись), нательное и постельное бельё нам меняли, а вот верхнюю одежду (гимнастёрку и брюки) приходилось стирать самим. Условий для стирки не было и каждый устраивался как мог.
Уже через месяц..полтора после начала службы мои брюки и гимнастёрка приобрели светло-грязно-зелёный оттенок. Оттенок этот, со временем, всё более смещался в грязную сторону. То ли брюки, то ли гимнастёрку я пробовал застирывать прямо на себе, но от этого они становились только грязнее. Тогда, чтобы не нарваться на замечание, а то и наряд вне очереди решил я постираться. Выбрал для стирки воскресное личное время. Расспросил уже прошедших через эту процедуру ребят и они посоветовали стираться возле водопроводной колонки у проходной. Переоделся я в сменную одежду, взял в умывальнике жестяной тазик и пошёл к колонке. Возле неё была довольно большая лужа с чистой водой и я, для начала, хорошо и основательно намочил в ней свои вещи. Разложил их затем на бетонированной (или асфальтированной?) площадке и густо намылил. Дал им полежать в мыле минут 15..20 и потом стал все части брюк и гимнастёрки яростно тереть друг о друга. Затем всё тщательно прополоскал, отжал, выкрутил и пристроил сушить. После сушки прогладил. К концу воскресенья всё было готово. Стирка удалась, ХБ отстиралось и посветлело; что и требовалось!

На занятиях боевой подготовкой изучали (разбирали, собирали и смазывали) автомат Калашникова - АК-20, а на занятиях хим. подготовкой занимались противогазом. Занятия с АК-20 были приоритетными, т.к. из автоматов нам предстояло в самое ближайшее время (до принятия присяги) стрелять на стрельбище в Еланске.
Стрельбы прошли в середине апреля. В Еланск нас везли на открытых машинах. Собственно Еланск я не разглядел, ибо по прибытии, мы сразу отправились на стрельбище. Стреляли (одновременно человек по 5) по мишеням, с расстояния метров 50. Каждому давали вроде бы по 3 патрона и я выбил 27 или 28 из 30.

В апреле 1961-го года, нам «молодым бойцам», устроили перед присягой марш бросок; около 8 км по пересечённой местности. По сценарию часть пути нужно было бежать. Отставать от сержантов, разумеется, было нельзя.
Вначале мы шли, а потом побежали. А на беге я поначалу дышал носом и почти сразу выбился из ритма дыхания! Дышу судорожно; резко тяну в себя ртом воздух; потом… выдыхаю. Пот застилает глаза и сердце колотится; гух… гух…
Бежим по полю, а оно только что освободилось от глубокого снега. Кругом овражки с ледяной водой. Овражки надо бы оббегать, но… времени нет! Бегу поэтому, напрямик; не разбирая дороги; как придётся. Несколько раз в овражек всё-таки с разбегу вскакивал. Хлюпнешь ногой, брызги до физиономии долетают. Выбираюсь из овражка чуть ли не на карачках и продолжаю сумасшедший бег! Помню, что сапоги мои, облепленные комьями чёрной сырой земли, утяжелились и чавкала в них вода. Но переобуваться и выливать воду из сапог, конечно, запрещено. Сержанты смотрят зорко; и подгоняют, и подгоняют, и подгоняют! Есть норматив(!) и в него нужно было уложиться! Вспоминаю этот ужас, и даже сейчас становится не по себе!
Вроде бы дальше некуда, но… нет! Услышал команду “Газы!” Достаю из сумки противогаз и натягиваю на потную, жаждущую воздуха, физиономию. Противогаз, и это противно, многократно усиливает муки бегущего. В противогазе, скажу я Вам по секрету, нечем дышать! И стекла сразу запотевают и становятся молочно-белыми. И не видно через них практически ничего!
Через некоторое время звучит к счастью команда “Отбой”. Стягиваю с себя противогаз и чувствую разгорячённой физиономией свежий воздух…
Наконец вижу впереди около лесополосы ребят; они уже(!) на конечной позиции!
Добегаю, и сержант командует,- «окопаться!» Хватаю сапёрную лопатку (они здесь же в куче лежат) и начинаю сооружать перед собой укрытие. Земля после снега отслаивается неровными комьями, и я их перед собой укладываю. Сложность в том, что подниматься особо над землёй не разрешают. Работать нужно в согнутом положении!
Сооружаю, в общем для себя бруствер. Я грязный и потный…, как чёрт… Оглядываюсь… и вижу - все сооружают брустверы!
Меж тем ходят между нами и смотрят на всё проверяющие. Вскоре объявляют отбой учений. Норматив засчитали, и на обратном пути идём, а не бежим.
Помню, что Юра Капштик во время этого сумасшедшего бега угодил в полный ледяной воды овраг, промок до нитки, простудился, заработал пневмонию, лежал в медсанбате и потом его комиссовали...

Присягу принимали 23 апреля 1961-го года. В тот день Чечушков досматривал нас на утреннем осмотре тщательнее обычного. В первой половине дня нас построили на плацу. На церемонии присутствовали непосредственные и прямые начальники. Был, кажется, и командир части.
Вначале к нам обратился с приветственным словом кто-то из командования. Рассказали нам о значении присяги, о том, к чему присяга обязывает и о том, чем карается согласно законодательству её нарушение.
Затем рассказали о церемонии принятия присяги и перешли к делу. Перед строем стоял кто-то из командиров и зачитывал текст отдельными фразами, а мы каждую фразу за ним повторяли: «Я, гражданин Советского Союза, перед лицом своих товарищей, вступая в ряды вооружённых сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…».
В завершение церемонии, мы по очереди выходили из строя, подходили к столику с протоколом принятия присяги, находили в списке свою фамилию и расписывались.

В воскресенье и ежедневно с 16-ти до 18-ти у нас было Личное время. Можно было заняться мелким ремонтом одежды, стиркой, написать письмо, или сходить в магазин на территории части. В магазине продавались все необходимые в солдатской жизни мелочи. Можно было обзавестись куревом (меня это не касалось), купить нитки, иголки и белый материал для подворотничков. Можно было купить толстых пряников, покрытых то ли тонким слоем потрескавшейся глазури, то ли ещё чем. Пряники хорошо сочетались с «ситро»; так в те годы называли лимонад. Есть обычно хотелось, и я время от времени баловался пряничками и ситро. На наше месячное солдатское жалование (3 рубля 80 коп.) здорово не разгуляешься и потому брал 100 грамм пряников (это, примерно, 2..4 пряника) и стакан ситро. Такие вот были тихие солдатские радости!

В конце мая после двухмесячного курса молодого бойца отправили меня служить на два года Пермь; в отдельный (при общевойсковой дивизии) батальон связи.
Но это уже совсем другая история…