В поисках истины Детство

Черноглазая и черноволосая, с абсолютно белоснежной кожей, я родилась в Сибири, в чудесном и очень красивом месте на курорте Дарасуне, вопреки желанию моей матери и хранимая любовью отца, и была на него очень похожа, сильно отличаясь от сестер. Папа, радуясь позднему ребенку – я была, по его словам, подарком на его юбилей, по возвращении с работы подхватывал меня на руки, и до самого сна я наслаждалась теплом его рук и сердца. Будучи самой младшей в семье, которая после гибели отца стала настоящим «бабьим царством», кроме меня в семье уже было пятеро старших сестер, самая младшая из которых была старше меня на десять лет, а самая старшая – на девятнадцать, я переходила из рук в руки и росла довольно свободно. Мы жили в старинном красивом купеческом доме, купленном отцом сразу после переезда из Шахтамы. Расположенный на берегу озера, недалеко от леса, дом после смерти отца постепенно приходил в жалкое состояние. Сестры одна за другой уезжали учиться, а я убегала в парк военного санатория и чувствовала себя как в сказке. Чудесные творения Петра Казанцева, который руководил строительными работами и работами по благоустройству территории, напоминали мне уральские сказы Бажова. Другую сторону моего мира составляли книги. Рано научившись читать, я читала запоем, а после усаживала моих кукол в ряд и читала им лекции, используя информацию, полученную из книг и переработанную мной по своему собственному мировоззрению.
Первое время мной занималась сестра отца, но после его смерти мать выставила ее из дома и мной занялись сестры и детский садик, из которого я несколько раз умудрялась сбегать, прихватывая с собой попутчиц. Несколько раз меня забывали забрать из садика, что тоже наложило свой отпечаток на мое восприятие этого заведения. Одновременное высаживание на горшок, обязательный сон и непременный портрет дедушки Ленина в каждой комнате негативно перевешивали и вкусную еду, и старание воспитательниц. В итоге меня стали оставлять дома или брала мать с собой на работу. Она, учительница русского языка и литературы, работала заведующей магазином в военном санатории, устроенная туда по былым заслугам отца. Работать в школе она не смогла, после того как ударила кочергой ученика (в то время в школе было печное отопление). Мир моей матери был очень странным: вышитые скатерти и салфетки, безукоризненная чистота и вкусная еда, и одновременно – дикая, почти звериная ярость, в порыве которой в нас летели табуретки, молотки, чашки, в общем, все, что попадало под руку. Меня всегда удивляло, как два таких разных человека смогли жить так долго вместе, и ни в этом ли была причина такого раннего ухода отца. Папа – великолепный математик и инженер-экономист, красивый, высокий, черноглазый с шапкой почти седых кудрей, певун и плясун, душевный и очень добрый человек, никогда не проходивший мимо чужой беды и принесший в свое время соседа инвалида, спася его от облавы, отправлявшей ветеранов второй мировой войны с явными признаками инвалидности в специализированные лагеря. И властная и грубая мать, умевшая одним своим видом гасить радость. Она была тоже красива по-своему, в ней тоже чувствовалась порода, но она хорошо чувствовала себя только в лесу, куда часто уходила одна с куском хлеба в кармане. Возможно, это шло из ее сломанного системой детства.
Все частные дома имели свои подворья, и наш дом был не исключением. Моей обязанностью, наряду с другими работами, была поливка огорода, и я до с их пор помню эти тяжеленные ведра с водой, благо озеро было рядом. Но я никогда не имела опыта общения с животными, знакома только с кошкой, которой от меня не было покоя. Она гонялась за моей бумажной мышкой до изнеможения, и, когда я ей совсем надоедала, убегала на улицу, избавляясь от моей чрезмерной кипучей энергии.
Я помню огромный старинный окованный металлом сундук, на котором я могла спать до самой школы. В нем хранились некоторые любопытные вещи, такие как папины хромовые сапоги и красная шелковая рубашка с несколькими очень красивыми женскими платьями из необычного материала. Когда я оставалась одна, а это происходило довольно часто, доставала одно из таких платьев и, нацепив его на себя, пристраивалась на спинку кровати, чтобы видеть себя в зеркало, расположенное на противоположной стене, и во весь голос распевала песни, сочиненные мной по ходу всего этого действа. Впоследствие папина старшая сестра пояснила мне, что этот сундук был единственной мебелью, которую папина семья смогла вывезти из того, навсегда ими покинутого поместья в Грузии. И она говорила, что этот сундук очень старый и приехал еще из Греции, откуда папины предки бежали в средние века, убегая от ислама и переплыв на собственном корабле два моря: Средиземное и Черное. После этого они и обосновались на черноморском побережье Кавказа, до того времени, как советская власть набрала силу и начала свое наступление на Кавказ. Возможно, этим и объясняется, почему они стремились пробиться в Манчжурию, вместо того чтобы убегать на запад. Впоследствии всю грузинскую аристократию погрузили в вагоны и расстреляли, новорожденная советская власть оказалась очень кровожадной... Кстати, сундук этот так и остался в том старом доме с частичкой своего таинственного прошлого. 
В этом же доме произошло мое знакомство с табаком. Глубокой осенью пригласили двух мужчин распилить бензопилой привезенные дрова на чурки, и, после того как работы были закончены, мужчин хорошо накормили. Разомлев от сытного ужина и алкоголя, они забыли на столе пачку с последней папиросой, которую я после их ухода потихоньку спрятала. Выбрав день, когда никого не было дома, я в свои четыре года решила попробовать, что же это такое. И, сунув табаком в рот папиросу, с важным видом ее подожгла. Ее мерзкий вкус навсегда отбил охоту к курению, и в подростковом возрасте, когда мне предлагали попробовать закурить, я с гордым видом объявляла, что я уже пробовала и мне не понравилось.
С Дарасунской школой у меня связаны негативные воспоминания: мне было скучно и меня удивляла наша учительница, часто делавшая ошибки и непрестанно твердившая, что если бы не Америка, то мы бы жили лучше и богаче. Однажды с важным видом она поставила пластинку, с которой картавый и истеричный голос вещал о неизбежной гибели капитализма... Постепенно я переместилась подальше от учительницы и читала на уроках, держа книгу на коленях. К счастью, вторая по старшинству сестра Зинаида решила забрать нас с матерью к себе в Иркутск. Самая старшая Тамара, названная в честь бабушки – папиной мамы, уже уехала после окончания института на Камчатку. Обе самые старшие сестры получили специальности инженеров-геологов, тогда это была очень романтичная специальность. Мать продала дом приехавшему из Владивостока пожилому мужчине. В ожидании отъезда мы с ним гуляли по лесу и по территории санатория, собирали шампиньоны на поляне у скважины с минеральной водой, и я слушала, слушала и слушала рассказы о царской России, о первой мировой войне, в которой ему довелось поучаствовать, и о той, давно минувшей жизни. Впервые я поняла как много нам лгали, и поняла, почему во мне вызывала такой протест неуклюжая советская пропаганда. Я вспомнила, как однажды, проснувшись, видела, как мать вытаскивала из печи кирпич и там что-то блестело, и как я получила от нее подзатыльник за мои расспросы о том, что там спрятано и почему. Вспомнила, как я считала облигации Государственного займа, которых была целая сумка на сумму в пятнадцать миллионов с лишним. Это были деньги, в очередной раз украденные советским государством у нашей семьи...
Настал день отъезда, я плакала, расставаясь с этим человеком, сыгравшим такую важную роль в моей жизни, так много мне рассказавшим и объяснившим мне принципы универсального языка Эсперанто. С этого момента начался мой путь поиска истины, который продолжается по сей день...
Мой восторг от увиденного с борта самолета Байкала не передать! Он стал моей любовью на всю жизнь... Я полюбила Иркутск всей душой и сердцем, и поездки на Байкал были для меня лучше любой поездки по союзу. Хорошо помню первую прогулку по берегу Байкала, его изумительную кристальночистую воду, через толщу которой было видно каждый камешек. Могучая дикая красота озера заворожила меня и его неистовый характер покорил навсегда мое сердце. Я чувствовала его душу и знала, что оно чувствует мое присутствие. Древние лиственницы и кедры как сторожили старейшее пресное озеро планеты. Это был мой новый мир!
Другая сторона моей жизни это школа. Не сказать, чтобы эти школы, как начальная, так и средняя, сильно отличались от моей прежней. Однако они были все же на более высоком уровне, но пропаганда сопровождала практически каждое занятие. Однажды нам в класс привели ветерана второй мировой и заставили всех щупать у него на голове ямку от ранения. Я отпросилась в туалет и не вернулась в класс, чтобы избежать подобной процедуры. Я хорошо помнила как папа стеснялся своих ран и никогда их никому не демонстрировал, нося в своем теле пять килограммов осколков. Более того, с нас, учеников, периодически требовали принести и сдать по рублю – то на поддержку Сальвадора Альенде, то на Анджеллу Дэвис, то для Кастро. Разучивали совершенно дурацкие песни типа: «Куба далеко, Куба рядом...» Но мне повезло, поскольку все это вызвало у меня стойкий иммунитет к любой пропаганде и только усилило мое желание к поиску различных источников информации и к ее критическому осмысливанию.
Впоследствии мне пришлось готовить на классный час доклад об обороне Ленинграда, и меня мучил вопрос, как могли работать заводы в окруженном врагом городе, ведь им нужно было поставлять сырье и нужно было вывозить продукцию. Значит, все было не так, как написано в книжке. Ответа на этот вопрос от преподавателя я не получила и была отправлена за матерью. В очередной день празднования дня победы, сидя за обеденным столом, я задала вопрос: «Почему называется великая отечественная, если исходя из пакта Молотова-Риббентропа, это была вторая мировая и началась она 17 сентября 1939 года, нападением на Польшу». Вылетевшая из-под меня табуретка объяснила мало, но, быстро ретировавшись на улицу, я поняла, что я действительно, оставшись без отца, стала совсем чужая в своей собственной семье. Вернувшись с улицы, когда все спали, я провела ужасную ночь размышлений, и днем, когда все ушли по делам, я забралась на подоконник, решив спрыгнуть с четвертого этажа вниз. Посмотрела на асфальтовую отмостку и, представив себя сломанную, вдруг я не смогу совсем до смерти убиться, решила не рисковать.
 Меня спасали от этой лжи и пропаганды библиотеки и природа. Это был мой мир, в котором я жила своей особенной жизнью. А благодаря увлечению сестры и особенно ее мужа геологией, в этом доме перед книгами на каждой полке стояли друзы полудрагоценных камней и просто необычной формы или окраски минералы. Так, по дороге из школы, я часто заходила в Минералогический или Геологический музеи политеха, и там познакомилась с очень необычным человеком – профессором-геологом Вахромеевым Сергеем Андреевичем. Он был ссыльным с Урала ученым и очень хорошим рассказчиком, мой живой интерес к геологическим процессам и к процессу образования минералов вызывал у него желание доступно и очень увлекательно посвящать меня в эти тайны.
Библиотеки здесь были много богаче, и муж сестры, коренной москвич Евгений, обожал книги и привозил их отовсюду, и я, после небольшой беседы с ним, подтвердившей мое понимание прочтенного, получила возможность читать любые книги! Так произошло мое знакомство с Рокуэлом Кентом, Хэмингуеем, многими другими и, ставшим самым любимым, Иваном Ефремовым. Жаль только, что Женя, ведущий геолог экспедиции, с апреля по октябрь включительно был в полях, и я оставалась без возможности обсудить интересовавшие меня вещи. Мы жили в однокомнатной квартире впятером, и все ждали, когда же нам дадут новую, несмотря на то что Женя был ведущим специалистом и разведал несколько золоторудных месторождений в Бурятии и в Читинской области и проводил по полгода в таежных условиях. Единственное, что им ежемесячно выдавались продуктовые пайки, и после возвращения из тайги они делили оставшиеся продукты между всеми коллегами, что помогало выживать в тех условиях. С тех пор я не ем тушенку, поскольку однажды я провела сезон в геологической партии в Крутогорске и, когда мы вернулись в Иркутск, а это было ночью, то на другой день не могла перейти оживленную магистраль, настолько отвыкла от городской жизни. Мне потребовалось несколько дней чтобы войти в обычный режим городской жизни. Таким образом проведенные школьные каникулы избавили меня от желания пойти в геологию.
Угнетающее впечатление на меня производили совершенно дикие многочасовые очереди за любыми продуктами питания, за исключением, пожалуй, только хлеба. Если, зачитавшись или заигравшись, я забывала занять очередь за молоком, то семья оставалась без молочных продуктов. Большие и красивые магазины с очень скромными витринами, заполненными в основном дешевыми консервами, преимущественно это была морская капуста, - типичная картина для того времени.
В этот период я успела побывать на Камчатке с ее удивительными гейзерами, вулканами, озерами и низкорослой растительностью. Прилетев на самолете в Петропавловск-Камчатский, обратно мы возвращались на теплоходе «Советский Союз», который был неимоверно огромный и красивый. Кстати, он тоже был европейским кораблем, доставшимся СССР по итогам второй мировой войны. Четверо суток, проведенных на теплоходе, с рестораном, блистающим латунью и хрусталем, с двумя кинозалами и бассейном; сильнейший шторм, бросающий многотонный корабль как щепку, пережитый нами в Тихом океане, - не разрушил мою любовь к самолетам и кораблям. Они остались для меня самыми красивыми изобретениями человека на всю жизнь. Ставшая явью мечта Леонардо да Винчи...
Входили мы во Владивосток к причалу в бухте Золотой Рог, в грязную, с масляными пятнами воду. Владивосток не произвел на меня особого впечатления, и проведенная в городе неделя ничем особенным не ознаменовалась. Единственное, что меня звало с самого утра – это море, однако наличие боевых кораблей и подлодок придавало морю агрессивный и трагично-обреченный вид. Я смогла посетить подводную лодку и осмотреть ее изнутри. Это посещение оставило у меня тягостное впечатление, это больше походило на консервную банку, и волны, бившие в борт подлодки, заставляли ее содрогаться и скрипеть. Как можно проводить на такой посудинке по полгода в море в очень тесном и неудобном кубрике. Все это способствало тому, что мое уважение к морякам выросло неимоверно. От Владивостока остались в моей памяти звуки пушки в полдень и в полночь...
Намного более позитивное впечатление оставило посещение Средней Азии – море фруктов, море солнца. Несмотря на нескончаемые поля хлопка и грязный ручей вместо реки, - во что же превратили люди некогда полноводную Аму-Дарью. Сперва не поняла, что было странного при посещении рынка, а потом сообразила: торговали только мужчины. Для меня это было странным, в моем регионе продавцами были исключительно женщины. Кстати, при посещении шелкопрядильной фабрики, все работницы, кроме начальства, были, наоборот, женщины. В одну из моих прогулок я видела, как проходившие мимо десантники, одетые в береты и сапоги, шли мимо бесконечных хлопковых полей по сорокавосьмиградусной жаре. Один из них упал, другие его подхватили и понесли на носилках. Ребята оказались сибиряками, и мне было непонятно, почему они были одинаково экипированы по всему союзу. Я вспоминала виденные мной на картинках пробковые шлемы и короткие ботинки иностранных армий. Зачем надо было так издеваться над своими солдатами? У меня все мои наблюдения вызывали бесконечные вопросы и недоумение, которые мне никто не мог помочь разрешить.
Завершив начальную школу, вскоре я попала в программу обучения талантливых детей, и началась моя московская жизнь. Вначале Москва меня ошеломила, я жила в семье родителей мужа сестры на углу улиц Горького и Готвальда в старинном шестиэтажном каменном доме с лифтом с массивной чугунной решеткой вместо двери. Здесь тоже была огромная библиотека, и я уходила в чтение с головой. Более того я познакомилась со многими документами, которые никогда не публиковались, и слушала рассказы Сергея Михайловича – профессора-филолога, бывшего участником многих исторических событий. Какие уникальные и интересные вещи он знал и как он умел рассказывать! Кстати, вот в Москве в магазинах было изобилие, и я помню, с какой ненавистью москвичи говорили о приезжающих из пригородов людях, скупающих все, на что у них хватало денег. Кстати, купленная мной однажды для обеда пачка пельменей оказалась сделана на Иркутском мясокомбинате. Москва, как обычно, тянула со всех регионов страны, ничего не давая им взамен.
Советская школа и здесь была ориентирована на пропаганду. Особенно меня поразили московские одноклассники, искренне считавшие, что в Сибири по улицам, если таковые вообще существуют, ходят медведи, а в домах земляной пол, и удивлявшиеся, что я способна отвечать на те вопросы, с которыми у них возникают затруднения. Один из московских родственников, Алеша, был редкого ума и таланта человек, и, будучи археологом, он рассказывал и показывал, а главное, имел доступ в самые интересные места. Практически каждый вечер и особенно по выходным, он водил меня по старинным и знаковым местам Москвы. Человек поистине энциклопедических знаний, он был великолепным рассказчиком, и я даже стала делать заметки, увлеченная его одержимостью. Но полюбить Москву я не смогла, в моем воображении она представлялась базарной торговкой, крикливой и сальной. Особенно разительно это было заметно после поездки в Питер, это была, в то время, действительно культурная столица, этот город производил впечатление этакого элегантного господина в шляпе и фраке. Питер мне напомнил родной Иркутск, и возвращение в Москву было особенно тоскливым. Гораздо позднее я узнала, что многие старинные здания в Иркутске и Питере построены по тем же авторским проектам. Но Иркутск старше и много солнечнее Санкт-Петербурга. Впрочем, моя московская жизнь продлилась недолго. Проучившись чуть больше месяца в Москве, я купила билет, села на поезд и приехала в Иркутск, благо тогда не требовался никакой документ. Вскоре Алеша – мой московский гид, умер в возрасте сорока лет, и навсегда осталось загадкой - связана или нет его смерть с привозом в Москву египетской коллекции наследия фараонов, изучением которой он занимался.
За это мое самовольство я была отправлена к бабушке в Забайкалье, в городок Балей. Бабушка жила одна, в домике, перестроенном из бывшей баньки. В нее они поселились сразу по приезду к месту поселения. Дед умер от онкологии после работы на урановых рудниках, куда был сослан как участник вооруженного военного формирования, возглавляемого Александром Колчаком. Это был особый мир со смесью украинско-польского говора и рассказов-воспоминаний. Я до сих пор понимаю украинский язык, хотя прожила с бабушкой недолго, около двух лет. Бабушка научила меня играть в карты и очень сердилась, когда я ее обыгрывала, она славилась как знахарка и часто к ней приходили со своими проблемами люди. Некоторые вещи она заставляла меня записывать в тетрадку и сердилась, если я смеялась над странными и, как мне казалось, бессмысленными словами. На дне чугунной шкатулки каслинского литья, наряду с другими старыми документами, она хранила пожелтевшую вырезку из газеты «Правда», где немецкий и советский летчики бомбят Лондон, и я до сих пор помню каким это для меня было открытием. Я уже слышала некоторые вещи о войне от Сергея Михайловича, и все, что я узнала от него, от пожилого мужчины, купившего у нас дом, и от бабушки было совсем иным, нежели в учебниках. Она мне рассказала историю своей семьи, и я узнала, что мой прадед - польский морской офицер из Гданьска, был сослан в Сибирь в царское время за участие в антироссийском восстании. На этапе он познакомился с девушкой львовянкой, и на место поселения прибыла молодая семья. Прадед со временем получил должность землемера, и семья стала зажиточной, и бабушка часто вспоминала, какая красивая посуда и одежда у них была. Бабушка была вторым ребенком в семье, первый ребенок, преждевременно рожденный мальчик, умер, когда семья шла по этапу. На момент раскулачивания в семье было три дочери и два нанятых работника, которые жили, работали и ели вместе с хозяевами. С одним из работников был сговор о том, что Марианна - моя бабушка - к осени станет его женой. Прадед, видимо, тоскуя по наследнику, научил Марианну многим мужским работам и хитростям, таким как можно выпить спирт на одном дыхании, и таким образом бабушка выиграла отрез на сарафан в пари со взрослым мужчиной. Правда, спала она после той чекушки двое суток. Очень нравилось бабушке резать стекло стеклорезом с настоящим алмазом, и страсть к инструментам она сохранила тоже на всю свою жизнь. Однако мечтам прадеда не суждено было осуществиться, семью раскулачили, выгнав из дома в чем они были одеты в этот момент, родителей выслали по этапу, младших сестер отправили в приют,  а бабушка в это время стала женой белогвардейского офицера, который попал в плен при отступлении армии Колчака. Дед умел шить, это было его увлечением, и на допросе он сказал, что он был портным в армии, и после того, как он выполнил данное ему задание, его не стали расстреливать, а, вместо этого, отправили на урановые рудники. Кстати, это дедовское умение помогло семье не голодать. Никого из своих родственников бабушка больше не видела...
В молодости она была азартная картежница и однажды даже умудрилась проиграть дом, ту самую баньку, в карты. К счастью, дед сумел ее отыграть обратно. Она была не очень хорошая сказительница и излагала свои истории отрывочными и скупыми фразами. Так, она помнила японских пленных и рассказывала, как они голодали, и как самые сердобольные ходили вместе с ней и относили им нехитрую снедь, в основном картошку, которые те съедали прямо сырой. Великим спасением от голода служил огород, где выращивали замену хлебу – картошку, и в дополнение к ней овощи и плодовые кустарники. Перед окнами росла и старая ранетка, из плодов которой бабушка варила варенье. Я помню до сих пор бабушкины борщи, галушки и драники, и, конечно же, изумительное сало, тающее во рту. Здесь я научилась вязать и вышивать, бабушка старалась учить меня прясть, но я не смогла освоить это ремесло. А вот шить я научилась до этого, видимо, где-то заговорили глубоко засевшие дедовы гены. Я распарывала старую вещь и по ней кроила новую, часто переделывала старую, доставшуюся по наследству от сестер, одежду.
Через городок протекала река Унда, вся перерытая золотодобывающими драгами, и, конечно же, купаться в ней было опасно, более того, прямо в городке, недалеко от урановых карьеров, находились отстойники с радиоактивными отходами, огороженные простыми земляными дамбами. Сейчас я понимаю, какая же там была ужасная экологическая ситуация.  Несмотря на все это мы купались в реке и очень многие тонули, не сумев выбраться из водоворота. Однажды и я попала в такую ситуацию, и с большим трудом сумела преодолеть силу воды и вынырнуть из воронки. Пригодились полученные в Иркутской детской спортивной школе навыки. Статистика по заболеваниям не велась, но я помню, как часто у детей были носовые кровотечения и головокружения, как часто они болели и даже госпитализировались.
Здесь я впервые попробовала спиртное на школьном вечере, но вкус дешевого вина не был приятным, да и место распития во дворе, неподалеку от деревянного вонючего туалета, не располагало к удовольствию. Это была уступка моим одноклассникам, с которыми я не очень ладила, в классе не поощрялись хорошо учащиеся дети. Зато наш классный руководитель не чаял души во мне, как впрочем и я в нем, по его просьбе я с готовностью выступала за школу на олимпиадах по математике и географии, участвовала в шахматном турнире, танцевала и пела в школьном ансамбле. После этого вечера мои одноклассницы, которые к моему ужасу уже все имели половые связи, принялись предлагать попробовать это и мне и пойти с ними к совхозным пастухам. На мои возражения, что меня не отпустит никуда бабушка, они предложили сказать, что я пойду ночевать к кому-либо из них. Одна из них даже отправилась со мной сказать бабушке, что я буду ночевать у нее, но моя старая добрая бабушка сказала, что никаких ночевок вне дома не будет. Я была спасена, но моя школьная жизнь продолжала доставлять мне неприятности, меня звали пай девочкой, и моей отдушиной, в основном, оставались только книги.
Здесь меня принудили вступить в комсомол, это была обязанность: как только исполнялось 14 лет, необходимо было снимать пионерский галстук и вступать в комсомол. Принудительное членство в октябрятах, потом в пионерах и последний обязательный этап – комсомол. Впрочем, я, верная своей бунтарской натуре, тут же получила выговор по комсомольской линии. К празднованию очередного праздника 7 ноября нужно было нарубить сосновых веток, сделать из них венки и торжественно возложить их к подножию памятника «Героям революции».  Я отказалась калечить деревья ради венков, которые через месяц придут в негодность, а молодые деревца будут погублены. Была и вторая причина, по которой мне не хотелось этого делать. Мне хотелось спросить скольких невинных людей убили эти «герои» и сколько судеб они сломали, но я уже знала, что не получу ответа на свои вопросы...
И вот мое заключение закончилось, мать купила кооперативную квартиру на вырученные от продажи дома деньги и забрала меня в Иркутск, это было чудо, я очень тосковала по Иркутску, Байкалу, Ангаре! Глубокой осенью я вернулась в Иркутск и пошла в среднюю школу поблизости от нашего нового кооперативного дома, где на втором этаже располагалась наша с матерью квартира. Наконец начались занятия по английскому языку, которых не было в Балейской школе. Но моя радость длилась недолго, мать объявила, что моя учеба заканчивается, и мне пора приготовиться к поиску работы. В школе, когда я объявила, что я ухожу, попробовали поговорить с матерью, классному руководителю не хотелось отпускать способную ученицу и она пришла к нам домой, но мать сказала, что это мое решение и конечно же поверили ей, а не мне. Единственный человек, с которым я могла бы посоветоваться – Женя, муж старшей сестры, был как обычно уже на полевых работах со своим отрядом, и мне пришлось оставить школу.
За время моего отсутствия в Иркутске ситуация с продовольствием стала еще хуже, люди ранним утром занимали очереди за мясными и молочными продуктами, писали номера очереди на руках, и те, кто работали, не могли вообще ничего купить. На некоторых предприятиях выдавали продуктовые пайки, люди стали еще более озабочены и озлоблены. Но я уходила в свой мир книг и это помогало выживать.
Таким образом, когда, закончив учебный год, я пошла искать возможность зарабатывать себе на жизнь, руководствуясь постоянным чувством недоедания, я не нашла ничего лучше, чем пойти в кухонные работники в столовую, которая набирала учеников. Одну неделю мы работали, а другую изучали теорию. Наши классы располагались над рестораном «Алмаз» в центре города, рядом со стадионом «Труд». Небольшая сумма, которой я могла располагать, позволяла мне покупать ежемесячный проездной на троллейбус и даже покупать ткань или пряжу, если вдруг я успевала увидеть это в продаже, и я получила возможность моделировать одежду по своему вкусу. Что стало еще одним моим увлечением. Кухонная работа мне не нравилась, но я не голодала и в свои выходные дни я могла предаваться своему любимому занятию - чтению, чередуя с шитьем или вязанием. Детство закончилось для меня в пятнадцать лет, отныне я сама распоряжалась своей жизнью, и скромная пенсия, которую мать после смерти отца получала на меня, уходила полностью ей как оплата за мое проживание.
Пропаганда и здесь работала по полной программе, шел 1979 год и во время обеденного перерыва нас всех собрала администрация для лекции по внешней политике страны. Лектор из Дома политпросвещения долго и нудно пытался убедить народ в необходимости ввода советских войск в Афганистан. Практически все молчали, но я не выдержала и спросила, не нарушается ли международное право такими действиями. Лектор задохнулся от «праведного гнева» и посоветовал мне почаще смотреть телевизор, чтобы я смогла убедиться, что все международные нормы нарушает Америка, а Советский Союз должен следить за мировым порядком, если я не хочу, чтобы мне на голову падали атомные бомбы. Жизнь моя сильно осложнилась после этой лекции, поскольку весь персонал столовой ожидал, что лектор закончит и останется время на отдых, а из-за заданного мной вопроса лекция затянулась и все остались без отдыха. После этой лекции меня стали ставить на самые тяжелые и грязные работы. Судьба Афганистана никого не волновала, как впрочем и судьба парней, призванных в армию и отправляемых на войну. Тогда впервые у меня в голове промелькнуло сравнение нашего населения со стадом, которому все равно, что будет с ними завтра, что будет с их детьми и внуками. Во мне росло и крепло отчуждение к этой безмозглой и агрессивной в своем невежестве толпе, я никогда себя не чувствовала ее частью и мне было чуждо это бездумное и нелепое в своем упорстве стадное чувство. Уже тогда мне казалось, что кремлевское руководство нашло способ получать неограниченное количество наркотика, особенно памятуя мое посещение Средней Азии. Туркмения регулярно получала из Афганистана наркотик для «домашнего потребления».
В ноябре 1979 года Зинаида взяла меня с собой повидать старшую сестру отца, которая жила в Шахтаме, это был последний раз, когда я видела ее живой. Она жила в небольшой избушке, где в одной комнате была и кухня, и спальня, и жилая комната. До этого последнего раза, я дважды была у нее, и немногие сведения о семье отца у меня сохранились только благодаря ей. Как она, оставшись старшей в семье, после смерти бабушки, устроилась в пекарню, что ей помогло выучить и выкормить обоих младших братьев, моего папу и его младшего брата. Она никогда не была замужем и посвятила всю свою жизнь братьям, которые, как и она, остались круглыми сиротами, потеряв сперва отца, а ровно через год и мать. Некоторые фразы, сказанные тетей Женей на французском или немецком, повергали меня в шок, когда я начала осознавать, что она, не имея никакого образования, может знать азы иностранных языков. Она рассказывала очень мало и неохотно, да и мать не поощряла наши беседы. И все же только от нее я узнала, как апрельской ночью 1922 их – детей - посадили на обычную телегу, и семья отправилась в это бесконечное путешествие в Сибирь, поскольку поздно вечером от своих собственных подданных они получили известие, что утром придут арестовывать бабушку за «пропаганду буржуазного строя». Кстати, именно они же и помогли семье скрыться, направив преследователей по ложному следу. Тетя делилась со мной последними своими воспоминаниями о прежней жизни, как бабушка собирала всех ребятишек с округи и учила их математике, чтению, письму, природоведению и двум иностранным языкам - французскому и немецкому. Девочек она дополнительно учила ведению домашнего хозяйства, музыке и танцам. И я живо представляла, как лепестки с цветущих деревьев падали на тетрадки ребятишек, на них самих, и казалось так мирно и спокойно будет всегда. Могла ли я тогда представить, что однажды так придется бежать и мне самой...