Отчий дом. Глава 8

Прошёл год.

Боль от утраты отца не покинула сердце Серафимы. Спустя год она смогла это принять и превратить не в горькую скорбь, а в светлую память. Особенно сложно было пережить 40 дней после кончины Григория Петровича, когда женщина снова вернулась в отчий дом и кожей ощущала незримое присутствие отца. В этот момент она поднялась в его спальню, в которой провела последние дни с родным человеком. В комнате более не ощущалось резкого запаха корвалола, химозно-травяных лекарств и свежей постели. Но нотки сандала от любимого одеколона отца ещё можно было услышать в глубине спальни. Серафима сидела на краю кровати и молилась, не переставая, держа чётки у самых губ. Её плеч что-то коснулось, очень осторожно, чтобы не нарушить таинство молитвы, но настойчиво, чтобы сказать о своём присутствии. Это длилось несколько секунд, и женщина так и не успела понять, причудилось ей это или случилось наяву. Но дочери хотелось верить в то, что к ней пришёл попрощаться её отец. Уходя, она бросила взгляд на истерзанную стену, в которой столько лет по воле маленькой девочки таился образ Христа. Впервые за целый год она не почувствовала удушливый приступ вины. Серафима быстро перевела взгляд на пустую застеленную постель и прошептала заветное и последнее: «Прости». Ступая по ступеням вниз, женщине показалось, что она уловила из приоткрытой двери: «Прощаю». А может, это был лишь скрип ступеней?
Милана вместе с сыном Мишей поселилась в московской просторной квартире Григория Петровича. Так решила сама Серафима. Девушка долго не могла принять такой «подарок» от женщины, перед которой чувствовала себя виноватой. Ей хотелось уехать в родной город, к родителям, и воспитывать сына в одиночку.
— Да, я приехала покорить Москву и урвать свой кусок пирога, — признавалась Мила. — Но сына я родила сознательно и люблю его до безумия, и не хочу, чтобы вы считали, что я использовала его ради того, чтобы заполучить квартиру… Я бы никогда до такого не опустилась! Здесь я изменилась, повзрослела... Но не успела превратиться в меркантильную стерву. В глубине души я и осталась той наивной и провинциальной дурочкой, какой и приехала.
Но один мужчина всё-таки смог уговорить Милу не совершать необдуманных поступков. Им стал Сергей Козлов. Дипломатичность, конечно, не была его коньком, но он точно знал, что хочет слышать потерянная женщина. И говорил он простыми словами, но довольно уверенно и мягко, чтобы не спугнуть чуткое женское доверие. На Милану он посмотрел совсем другими глазами, когда та отказалась от всего в пользу Серафимы. В её глазах он разглядел стыд и раскаяние. А кому, если не ему, знать, что такое ложь и притворство? У него был богатый жизненный опыт за плечами за время работы в московских семьях.
— Мила! Ты не сможешь так поступить с Серафимой, ты ей разобьёшь сердце, — говорил он, наблюдая, как девушка спешно собирает свои вещи. — Она только познакомилась с братом, с единственным родным ей человеком, как ты его уже отнимаешь у неё. Подумай, что ты делаешь.
— Сергей, я ни на что не претендую, я просто хочу спокойно воспитывать своего ребёнка вдали от всего этого… Ей никто не запрещает с ним видеться, в конце концов! Что ты ко мне пристал со своей моралью?!
— Милана, посмотри на меня. — Мужчина вырвал из её рук свитер и крепко взял её за плечи, заглянув в покрасневшие глаза. — Ты любила Григория?
Девушка зажмурила глаза и попыталась вырваться, но Сергей снова вернул её в то положение, в котором мог бы разглядеть её лицо.
— Ответь на вопрос, и я отстану, даже вещи тебе помогу собрать, слышишь?
— Да! Да! Любила и люблю! Только что это сейчас изменит, а? Что его вернёт?! Я… я… — Она начала задыхаться от брызнувших слёз и обмякла в крепких руках мужчины. Сергей быстро её подхватил и усадил на диван, заваленный вещами. После стаканы воды она немного успокоилась и затихла. Они долго сидели в молчании, пока Сергей не заговорил вкрадчивым, но строгим голосом:
— Сделай это ради него. Он бы этого хотел, я знаю, как мужик. Поступи правильно по отношению к его детям, не руби с плеча. Я знаю, что ты хочешь сбежать, что тебе совестно, но кому от этого станет легче? Что ты будешь говорить сыну, когда он спросит про отца? А он уже по нему скучает, вон как мается без него, почти плачет. Одной тебе не справиться, Мила. Ни в Москве, ни в своём городке. Да и горе — оно ведь должно объединять людей, а не разводить. Мы ж не звери всё-таки, мы — люди. А вы с Серафимой теперь родные люди. Неужели ты этого ещё не поняла, дурёха?
Девушка нервно облизывала губы и то и дело сглатывала новый комок, подступающий к горлу, но безмолвно кивала. Слова о скучающем сыне задели её за живое, и она словно отрезвела. Когда она решилась взглянуть в глаза Сергея, то решение уже было принято.
После Миланы Сергею хотелось приручить и Серафиму. Он боялся отпускать её в монастырь, но, в конце концов, он всё понимал. Кому, как не ему, хорошо было известно, что насильно мил не будешь? Они были неразлучны, пока Сергей хлопотал с документами на квартиру. Серафима сознательно отказалась от своей доли в пользу новоявленного брата, и поддержка сильного и уверенного мужчины шла ей на пользу: она позволила себе стать слабой женщиной. Но она хорошо знала, что это её временный каприз. В стенах монастыря её ждал каждодневный труд, в первую очередь, над самой собой. Ей стало совестно, что она стала иногда пропускать утреннюю молитву, находясь вдали от стен, которые стали её домом на целых пятнадцать лет. А мысли её стали занимать Миша и Сергей.
— Ты хочешь вернуться? Только ответь честно, — спрашивал её Сергей.
— Я получила благословение от игумена покинуть стены монастыря только на время. Я теперь в некоем долгу у него и у остальных трудниц тоже. Но у меня всегда есть выбор, ты же знаешь.
— Звучит как обречённое «да».
— Зато честно. Я никогда не думаю только о себе, Серёж. Меня, правда, там ждут…
— А я тебя тоже жду, ты об этом знаешь?
— Зачем ты давишь на меня? Ты же знаешь, в каком я положении! — Серафима больше злилась на себя за то, что позволяла себе излишнюю эмоциональность в общении с Сергеем. Он хотя бы не врал ей и был для неё открытой книгой. Книгой, которую хотелось прочесть взахлёб.
— Давай отрабатывай свой долг перед ними и возвращайся к «праздной» жизни, — он был непреклонен в своих намерениях.
— Я должна подумать.
— Тут и думать нечего, Фима! — его слова звучали напористее. — Ты не монахиня и не принимала постриг, а значит — можешь распоряжаться своей жизнью! — Он явно понял, что перегибает палку, и, тут же успокоившись, сухо добавил: — Слава Богу.
— Я и сама не знаю, куда мне возвращаться… — наконец сдалась Серафима и позволила себе пойти навстречу этому мужчине. — После смерти отца я не чувствую острой необходимости возвращаться в монастырь. Господи, прости… — она быстро перекрестилась и отвела взгляд. — Теперь я понимаю, что сделала я это назло ему, чтобы он меня не достал в святой обители. Это было страшным испытанием для него. Но жизнь в монастыре дала мне кров и пропитание. Мне совестно перед Богом. Я не могу уйти сейчас, пойми! И не могу жить в отчем доме — там мне плохо, я там очень уязвима… Получается, мне и идти некуда, кроме монастыря.
— Вот дура! — вырвалось у мужчины. — А я тебе что предлагаю?
— Ты предлагаешь мне жить у себя, когда мы едва знакомы и вообще… Это всё неправильно! Я буду у тебя на правах содержанки и без штампа в паспорте? Как ты себе это представляешь?!
Сергей рассмеялся и схватился за голову.
— Как же вы, женщины, любите всё усложнять, ей-богу!
— Как же у вас, у мужчин, всё просто! И не упоминай имя Господа всуе. — Она строго на него посмотрела, затем смутилась и быстро отвернулась. Её щеки горели.
— Посмотри на меня, — он смягчился. — Фима, не будь ребёнком.
— Что?! — она снова возмутилась. — Извините, конечно, но мне уже сорок лет!
— Вооот именно! Уже столько лет, а признаться самой себе не можешь в самом главном.
— Это в чём же?! — сердце её начало биться сильнее.
— В том, что я тебе небезразличен.
— Это наглость, Сергей, — возмущённо отозвалась она, не поворачивая головы в его сторону. — Хорошо, что мой отец не слышит этого!
— Да он был бы только рад! Он всегда хотел, чтобы ты была как за каменной стеной. Ты думаешь, что ты спряталась там, у Христа за пазухой, и жизнь тебя не настигнет больше? А ты никогда не думала, что сам Бог нам посылает людей на пути? Зачем ты вообще на себе ставишь крест? Кому ещё нужно что-то доказать?
— Я просто поражаюсь людской наглости… — Серафима чувствовала, как начинает заводиться от его слов. Её словно прижали к стенке, как маленькую девочку. — Твои слова меня просто оскорбляют! Как ты смеешь трогать мои чувства, Божьи помыслы, жизнь в монастыре, которую даже представить себе не можешь?! Это ты живёшь как у Христа за пазухой и мнишь себя тонким психологом и вершителем чужих судеб!
— Хватит защищаться, Фима, — спокойно проговорил Сергей. — Скажи мне правду. Чего ты хочешь на самом деле?
— Серафима Григорьевна! — выпалила женщина и с вызовом посмотрела на Сергея. Его спокойные голубые глаза смотрели на неё с такой добротой, что на секунду ей стало стыдно от своего выпада. Он терпеливо ждал её ответа, сложив свои сильные руки на коленях. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Этот самоуверенный мужчина вызывал у неё настолько противоречивые чувства, что ей одновременно хотелось и встать и уйти, и разрыдаться, прижавшись к нему. Так было нестерпимо больно от всей правды. Он прочёл её как открытую книгу, сказал ей в лицо всё, что думает и что чувствует к ней. Без зазрения совести. Кому, как не ей, было известно, что люди действительно посылаются нам самим Господом. И Сергей был ей послан для того, чтобы перестать притворяться в том, что она счастлива. Ведь сейчас она была расколота надвое, и сердце её разрывалось от потери отца. Ещё одной потери она не вынесет. Больше всего ей не хотелось разбивать его сердце. Но Серафима знала, как никто другой, что он примет любой её ответ с достоинством. Успокоившись, она сказала ему, что приняла решение вернуться в монастырь. Но поддерживать связь они смогут и даже видеться на территории монастыря. Сергей не стал с ней спорить. Его, как терпеливого мужчину, устраивал её ответ.

Но всё решилось на Новый год в квартире её отца.