Коси, коса

(экзистенциальная зарисовка)

– Что, Данила, не спится? – раздался за спиной тихий вкрадчивый голос.
Кузнец обернулся. На пороге кузницы в ярких всполохах огня, летевшего от печи, стояла женщина. Высокая, прямая, в длинном чёрном плаще в пол, до самой земли, знакомая или нет – понятно не было из-за капюшона, покрывавшего её голову и отбрасывавшего тень на лицо так, что лица не было видно совсем, а вместо него будто зияла пустота.
Голос её был Даниле как будто смутно знаком, но по всему остальному: по фигуре, по стану, по выпростанным из широких рукавов плаща тонким белым рукам – никак не мог он припомнить никого из знакомых ему женщин, кому бы мог принадлежать этот волшебный голос. Пришлая, что ли. Однако ни сумы, ни котомки в руках её не было, только коса – длинная и слегка гнутая.
Данила нахмурился, но скорее для вида, нежели всерьёз:
– Не спится… – кузнец занял исходное положение, склонившись над добротным кузнечным столом, и продолжил разглядывать старый, с огромным лезвием для разделки мяса, кривой нож.
Он стоял к гостье спиной, чувствуя её пристальный взгляд на себе, но не оборачивался, не желая подать вида, что та его весьма даже заинтересовала.
– Работы много, – кузнец провёл лезвием ножа по бруску – туда, обратно. По кузнице полетело шуршащее «вжик-вжик». – Одному ведро залатай, другому подкову выправь, третьему ножи подточи… И всё срочно. До утра глаз не сомкнуть, с утра-то ведь всем в поле выходить да по хозяйству хлопотать. Вот и работаю по ночам. А ты что так поздно?
Он развернулся всем телом и чуть снисходительно оглядел гостью:
– Иль случилось что?
– Да вот… – та кивнула на косу в руках, – погнулась. Выправишь к рассвету?
Вежливо так сказала. Даниле понравилось. Известно, кузнец – первый человек в станице, без него никуда!
– Глянь-ка! – она протянула ему косу, блеснув глазами из темноты капюшона.
Данила отложил в сторону нож и наждачный брусок, вытер рукой пот со лба, не торопясь, вразвалочку, подошёл к гостье, взял косу, повертел в руках.
– Отчего же не выправить. Выправлю. Тут работы-то на час-другой.
И нахмурился – от гостьи веяло странным холодом.
– Дверь надо прикрыть, а то, видать, похолодало. Не застудилась бы ты.
Он выглянул на улицу, но, к его удивлению, там было тепло. Пахло звёздами, кошеной травой и спящей ночной рекой. Кузнец в недоумении пожал плечами – откуда холод-то был?
Он вернулся внутрь, встал у печи, провёл пальцем по лезвию косы.
– Работы не много, скоро сделаю.
– Ну вот и прекрасно. Тогда я тут подожду. Если не возражаешь, – гостья зашуршала плащом, усаживаясь на кривой стул у самого выхода.
– Садись, садись… – Данила рассматривал занимательное орудие.
Странная была коса – не литовка, каких он за свою жизнь в руках держал не счесть сколько раз, а какая-то другая, никогда таких не видывал: рукоятка была длинная, метра в два с половиной, полотно – узкое и несколько коротковатое, вся она была как будто вытянута… И ещё… Странно лёгкая для косы… В общем, как владелица ею косила, было совсем ему не понятно.
– А чего это коса будто новая, а жало всё исковеркано? Никак травостой залетел? – бросил он через плечо.
– Да, может, и травостой, не видела я. Темно было.
– А чего в темноте-то косить? Много ли накосишь? – Данила всё вертел в руках косу, пытаясь лучше её разглядеть.
– Как время свободное выдалось, так и пошла косить. А то всё некогда: то туда надо, то сюда. Замучили уж совсем.
Данила хмыкнул:
– Кто замучил-то?
– Так люди всё … Покоя совсем нет. Устала я…
– А коса тут при чём? – кузнец снял полотно с рукоятки, плотно прижал его к наковальне и взял в руки молот.
Вдруг показалось ему, что гостья совсем за спиной у него стоит, обернулся – нет, на стуле сидит, как и прежде сидела. Он снова примерился молотом и, не дождавшись ответа, начал наносить им мелкие частые удары по внешней стороне полотна.
– Так куда ж я без неё… – прошелестела женщина, как только в кузнице наступила тишина. – Так вот и таскаюсь…
– Что за модель хоть? Первый раз вижу такую, – крикнул оглохший от молота кузнец.
– Модель? – женщина встрепенулась.
– Ага, коса, говорю, интересная. Что за модель? – он обернулся. – Узкая – не литовская, но и не тяжёлая – не немецкая…
И снова начал разглядывать косу – выровнялось ли жало.
– Так не знаю, что уж черти выковали, то и взяла.
Данила как стоял, так и окаменел. Вот оно что! Черти…
Всё сходится: плащ, лица нет, коса в руках. Никак за ним пришла! А он ни уважения, ни почтения не выказал…
Жуткий ужас парализовал его. Не было возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть, и только сердце его билось с такой силой, что ничего, кроме него, не было слышно, и, казалось, в этот глухой ночной час оно поднимет на ноги всю станицу.
Ну а как выказать почтение, коли она не представилась?! А с другой стороны, что она, всем представляться что ли будет: мол, Смерть, да, по вашу душу пришла, собирайтесь да за мной следуйте? Таким-то образом она половину клиентов своих растеряет: пока представляется, тех уж и след простынет.
– Да ты работай, работай, чего встал как вкопанный? Рассвет уж скоро. И так мы с тобой всех задерживаем.
И вдруг страх, парализовавший Данилу, взял и прошёл: а не отдаст он ей косу, не будет она больше ходить и жизни чужие забирать! Схватил Данила рукоятку и хрясь ею о колено – сломал на две части. Кинул нижнюю часть в жерло печи.
– Ты это чего? – женщина встрепенулась, резко встала, чтобы увидеть, что происходит. – Чего, говорю, удумал? Мне работать надо, а ты тут шутки шутить изволишь?
– А чего это ты притащилась-то? Да ещё посреди ночи? Не за мной ли? – сердце кузнеца не унималось.
– А… Это… Нет, не за тобой, – она махнула рукой, – расслабься. Косу заточить надо. Всего-то.
Но Данила вошёл в раж.
– А не будет у тебя больше косы! Не будешь больше ходить и людей жизни лишать!
– Да ты чего, никак помешался? – женщина усмехнулась. – Со страху что ли? Так ведь говорю – не за тобой пришла. Отдай косу, коли делать не хочешь!
– А не отдам!
– Хватит геройствовать. Всё равно никто его, геройство твоё, не оценит, никому оно не нужно. Все насмехаться только станут и пальцем на тебя показывать.
Данила тяжело засопел и, ничего не говоря, мрачно воззрился на пустоту в капюшоне.
– Да чего она тебе сдалась-то? – Смерть тяжело вздохнула.
– А того и сдалась, что без неё ты не сможешь никого больше умерщвлять. И не будет больше в мире ни бед, ни печалей, потому как все люди вечными станут.
– Да я и с ней никого не умерщвляю. А по поводу вечности – это не ко мне, это к Богу пожалуйте. Не компетентна я в таких вопросах.
– Ладно брехать! – оборвал её кузнец.
Смерть сделала шаг вперёд.
– А ну, отойди! – Данила развернулся всем своим мощным телом и угрожающе встал посреди кузницы.
– Идиот… Отдай косу! – женщина метнула на него острый взгляд.
– Я отдам тебе – а ты сразу людей косить? Ну уж нет!
– Так говорю тебе, дурень, не для этого мне коса нужна, – в темноте капюшона разгорались два зловещих огня.
Кузнец усмехнулся:
 – А для чего?
– Да тропа к раю заросла. Не ровен час, праведник скончается, а мы продраться через заросли к раю не сможем, и придётся мне его в ад, к чертям, от безысходности отправлять, не здесь же его оставлять… Не по правилам это… – Смерть сложила руки на груди и навалилась спиной на стену.
– Ишь, праведниками она прикрывается. А грешники что?
– А что грешники? С ними всё в порядке – тропа в ад протоптана хорошо, не успевает зарасти.
– Так что, получается, коса не для людей? – Данила нахмурился: уж больно неправдоподобным казалось ему объяснение.
– Да объясняю же – нет, не для них, – устало выдавила из себя Смерть.
– Как же так, не для людей?... – недоумевал кузнец.
– А зачем?
– Но ведь ты… Тебя ведь всегда с косой рисуют, как ты головы всем отсекаешь.
– Буду я ещё косу портить! Ты глянь на неё – не коса, загляденье! – она любовно окинула взглядом косу в руках у Данилы.
– А как же ты тогда их… убиваешь?
– А, ты про это… – Смерть вздохнула с некоторым разочарованием. – Да не убиваю я людей вовсе, я только встречаю их да до места назначения провожаю, ну а уж там передаю на попечение или ангелов, или демонов – это уж кто что заслужил.
Данила стоял в недоумении.
– Понимаю твоё затруднение, – продолжала Смерть. – Действительно, поначалу всё так и задумывалось, как ты говоришь, чтоб я с косой приходила да жизни людские забирала. Да только никого убить я так и не успела. Пришлось вот косу не по прямому назначению применять – не выбрасывать же такую красоту.
 – Не успела?
 – Нет. Не пришлось. Ведь первый же умерший человек умер не своей смертью. С того самого дня, как Каин убил Авеля, спасения мне от вас нет. То друг друга убиваете, то сами себя жизни лишаете. То губите других дурными намерениями, то с крыш прыгаете да пожары устраиваете.
– И что, прям-таки ни разу никого не убила?
– Да нет, тебе говорю. Кто в войнах погибает, кто – в катастрофах, кто – по глупости, кто – по злому умыслу, кто – в результате медицинского недогляда, кто – пьяный, кто – трезвый. Кого убивают оружием, кого – словом, а кого и дурным помыслом. А тот, на чью жизнь никто не зарится, так сам решает свести счёты с ней, – она посмотрела на свои руки, поправила плащ. – А были же времена!.. Как мне порой хотелось кого-нибудь жизни лишить! Да всё не судьба… Бывало, я только примерюсь, а он, глядишь, и уже стал чьей-то жертвой. Я поначалу расстраивалась, в депрессии впадала, жаловаться к Богу ходила, а потом привыкла. А сейчас и убивать-то не хочется… Да и… К тому же… – она понизила голос до шёпота, – тайна у меня есть.
– Тайна? – брови кузнеца поползли вверх. Н; тебе! Даже у Смерти бывают тайны!
– Да. Но открою при одном только условии: косу отдашь, – она выпрямилась и уставилась прямо на кузнеца.
– Давай, говори, а я уж потом сам решу – отдавать или нет.
Смерть рассмеялась.
– Смелый ты парень, – сказала она. – Ну так смотри, коль не боишься меня.
И женщина одним движением руки скинула сначала капюшон, а потом и плащ. Данила опешил: такой неземной красоты в жизни он никогда не видывал.
– Что, не ждал? – довольно улыбаясь, поинтересовалась Смерть.
– Не ждал… – хлопал глазами Данила, не в силах оторваться от чудесного видения.
– Я поначалу-то страшной была, как смертный грех: старой, сухой, уродливой. А вот вашими молитвами, смотри-ка, и расцвела. Красавицей стала.
– Молитвами? – скорее по инерции переспросил Данила, рассматривая дивный стан гостьи, её глубокого чёрного цвета – цвета вороного крыла, длинные, в пояс, волосы, манящие глаза.
– Молитвами. Ими самыми. Вы же когда в церковь-то идёте, всё только обо мне и молитесь: не дай умереть да дай умереть. Вот я и стала самой прекрасной мечтой. Боюсь теперь убивать. А то вдруг убью и снова в старуху обращусь, – заключила гостья.
И тут Данила, истинно знавший поганую бабью сущность, поверил ей безоговорочно – всей душой: ну какая баба, будучи такой красавицей, рискнёт своей красотой?! Да ни за что! Никогда!
– Убедила… Нечего сказать, – развёл он руками. – Да только… Проблема… Рукоятку-то ведь я сломал… Искать теперь надо.
– Ну уж это твоя забота: как сломал, так и ищи.
Данила почесал затылок.
– О! – он выпрямился, схватил одной рукой косу, а другой дёрнул Смерть за рукав.
– Да куда ты?
– Николай, сосед мой, – по дереву мастер. Наверняка у него рукоятки запасные есть.
Они направились к соседнему двору. Смерть, второпях надевая плащ, практически бежала за Данилой, едва успевая за его крупным шагом.
На улице было темно, хоть глаз выколи. Луна скрывалась от мира во мраке ночи, тихие звёзды прятались за тяжёлыми ночными облаками, и только тусклый фонарь во дворе соседского дома, раскачиваясь, словно пьяный, едва указывал место, где ещё живут люди.
Наконец они подошли к калитке.
– Никол! А, Никол! – шёпотом крикнул кузнец. – Выдь ко мне на секунду! Дело есть.
Тишина. Но вот послышались неровные шаги, заскрипела калитка, и в темноте показался небритый мужичок в застиранной майке и в клетчатых трусах до колен.
– Данилка, ты ли это?
– Я, я. Пусти. Дело, говорю, есть.
– До утра-то что, дело не терпит? – Николай смачно зевнул и сплюнул на землю.
– Не-а, никак не терпит.
– Да ты заходи, не стой на пороге.
Данила затворил за собой калитку, оставив Смерь ожидать на улице.
– А ты что с косой? Случилось что?
– Да, тут дело такое … Ты только не смейся. Смерть ко мне пришла, говорит: косу, мол, мне наточи. А я сдуру-то да с перепугу рукоятку сломал. Так мне вот что, рукоятку новую надо. Есть?
Николай встал, раскрыв рот.
– Смерть, говоришь… – он попятился внутрь двора, выпучив в страхе глаза. – Ты это… Спятил, что ли?
– Сам думал, что спятил. Да нет, – Данила почувствовал ужас, исходящий от Николая. – Ладно, будет тебе… Нормальный я.
– Да ты иди, иди… В сарай иди… Я сейчас гляну, что есть… Пойдём, поищем… – Николай, увлекая Данилу за собой, потащил его за рукав, потом пропустил вперёд и, когда кузнец оказался перед ним спиной, бесшумно нагнулся, поднял с земли первый попавшийся камень и со всей дури вломил им соседу по черепу. Раздался хруст ломающейся кости.
Смерть напряглась, услышав знакомый звук, встрепенулась, рванулась к калитке. Увидела… Впрочем, то, что она увидела, ей совсем не понравилось.
Мгновенно обессилев, Данила обмяк и рухнул всем телом на мокрую землю, обагряя её вязкой кровью, сочившейся сквозь разорванную кожу из трещины в черепе.
– Ой… Батюшки… – Николай присел около трупа. – Что будет-то?! Святый Боже….
Он заморгал и часто-часто закрестился, приговаривая:
– Господи, спаси и сохрани… Господи, спаси и сохрани… Господи…
Убедившись, что кузнец мёртв, он встал, в испуге оглядел тёмный, как преисподняя, ночной двор и, увидев у калитки женщину в чёрном, отшатнулся.
Та мгновенно пересекла темноту между ними и остановилась перед телом невинно убиенного раба божьего Данилы.
– Что ж ты, окаянный, наделал-то?! – вздохнула она. – Мне ж только косу наточить надо было…
– Ааааа… Я… – проблеял в ответ Николай.
Смерть подняла с сырой травы косу и подала её мужичку:
– Пошли, мелкая ты душонка, рукоятку искать будем.