Кривая четвёртого измерения

(экзистенциальная зарисовка)

В том плотном сгустке космического вещества, что принято называть материей, есть бесконечное число миров, где существуют люди, и только один мир, где существуют боги.
Если посмотреть со стороны, может показаться, что все люди разные, тем более люди, живущие в разных мирах. Но в каких бы разных вариантах ни была представлена материя, в виде которой воплощены человеческие существа, все они имеют одну природу и одно предназначение: их природа – быть явленными, родиться и умереть, их предназначение – стать частью единого поля вселенной, информацией в единой вселенской космической базе данных. И потому все они – люди, чтобы не быть богами. И потому все они поделены на людей, чтобы знать, к какому миру они принадлежат и какого бога им следует почитать. И потому каждый из них – человек, но только для того, чтобы можно было среди них отличить одного от другого. И потому во вселенной есть боги, чтобы людям было в кого верить и кому молиться.
Эти боги ослепительны и бескрайни, но таковыми они становятся не сразу. До того как засиять, они являются пустотой, облечённой во тьму: тем, что нельзя узнать и во что трудно поверить, тем, что всё поглощает и из недр чего извергается лишь хаос и пустота, порождаемые хаосом и пустотой, тем, что всё искажает и что не даёт никакого понимания о мире – чёрными дырами, сгустками хаоса, беспорядочной смесью элементов мира. Богами их называют люди – существа, населяющие другие миры и дающие имена тому, что уже имеет имя. Богов нельзя увидеть, их нельзя ни осознать, ни понять, ни доказать, и поэтому единственный способ познать их – просто поверить в них. Иного пути нет. И никогда не было. И никогда не будет. Как нет, не было и не будет времени, о котором говорят и думают люди, пытаясь увидеть в себе бога и познать себя в боге.
У каждого мира свой бог, и он связан с этим миром тонкой нитью причин и следствий, нитью, по которой информация из локально организованного мира поступает в космос. Бог – это транслятор замкнутой в системе мира энергии, нашедшей выход в вере, допускающей существование материи в иной форме. Богом его делают люди, населяющие мир. Богом они делают его, поверив в то, что он бог.
И если приглядеться внимательно, можно увидеть, что все боги единопредназначенны, как могут быть единопредназначенны сияния мысли. И их предназначение – состояться, приобщить людей к бытию, сделать их частью всеобщей информации, явить их миру в виде запечатлённого в эмоциях и чувствах знания обо всём существующем во всех мирах всех возможных миров.
Боги и люди связаны, как могут быть связаны только цель, вытекающая из причины, и причина, стремящаяся к цели. Не обретя бога, первобытные люди – материя, не получившая формы, в мире, не обретшем структуры, – обречены появляться и умирать, из раза в раз не оставляя после себя следов памяти о мире. Не обретя людей – материи, получившей посредством веры форму, в мире, ставшем структурой, – бог не может стать сиянием, преодолевшим тьму, из хаоса переродиться в космос, структурировав бессмысленность в осмысленную и прочувствованную информацию. Их связанный путь – переход в новую форму существования, без времени и пространства, и потому это круг, и кольцо, и цикл, и жизнь наравне со смертью, и начало и конец одновременно. Первородные и первобытные народы потому, может, и бессмысленны в потоке всех замкнутых времён, что, не имея бога, не оставляют памяти о себе.
Люди – это память, и бог среди них – носитель их памяти, и вселенная над ними – место хранения памяти о людях, осуществившихся в боге среди этой вселенной. И это объективный закон мироздания. И это явленность. И это бытие. И иного бытия никогда не было и не будет, потому что нет и не может быть иного закона, когда есть закон, объединяющий всё.
Бог воплощён; и воплощён он в одном только мире – мире, предназначенном для него, связанном с ним причинами, следствиями, переплетениями невозможностей и оправданий, потому что причина и есть возможное следствие, заключённое в оправдание. И для людей он один, и верить они могут только в него, и только его могут почитать, и только ему могут они поклоняться. И это всё, что требуется от бога, – добиться себе поклонения. Иначе он растворится в веществе, не оставив следов информационной памяти о себе, как и те глупые люди, что не поверили в него. Цель бога – принять почитание, стать тем, чем больше для людей не может быть никто, – проводником информации. И засиять. И впереди у него будет вечность, потому что времени нет; и он может не торопиться, потому что вселенной это действие не известно; и он должен поспешить воплотить своё стремление до того, как люди найдут иного бога, поставив на место вечности человека, и только потому, что им свойственно во всём искать богов. И из всего их делать. И поклоняться тому, что лишь похоже на бога, но не является им, потому что им, непроявленным, по природе своей пустоты свойственно ошибаться. И тогда, обретя не того, кого им следует обрести, они могут отвернуться от того, кто предназначен им вселенной и самим бытием. И тогда отверженный бог поглотит мир, отвергнувший его. И придёт тогда разрушение… И разрушение это не будет носить имя войны, потому что, не запечатлеваясь в бытии, не имеющем времени, не создаст о себе никакой памяти. Нет чувств, нет боли – нет людей. Потому что не бывает людей без боли – и это тоже главный закон мироздания.
Воспринятый же людьми бог создаёт мир, воплощая его в том, что единственное имеет значение – в памяти о бытии. И потому в этом бытии принудительно-возможный и необходимый смысл человека – чувствовать свою причастность к богу, нужность ему, слитность с ним. А всё остальное вытекает из этого. Так было и так будет, потому что это никогда не начиналось и никогда не закончится, и будет происходить вечно, и вечно повторяться. И будут сиять осмысленные боги, и будет поглощать миры бессмысленная тьма.
Там, во мраке времён, где только космос может осмысленно сосуществовать с хаосом, было много тьмы и много сияния. Там было много богов – не охватить ни взглядом, ни мышлением. Прозрачной чистотой висела над мирозданием мысль о нём самом, и чёрные боги разъедали себя изнутри, упиваясь беспамятством умерших в них людей. И светились ослепительным бытием ослепительные боги, которым молились люди, живущие в мире, заключённом в этом бесконечном сиянии.
Богов было много – не увидеть и не осознать сколько. Но один из них был ярче других, и светился он невероятным, превосходящим всё иное светом. И был он плоской алгебраической кривой четвёртого измерения, превосходящей, став абсолютом воплощённого в себе бытия, всё иное бытие. И имя ему было Лемниската.
Другие боги были и меньше, и тусклее, и ущербнее. Но и они тяготели к абсолюту, и, если бы люди имели право давать всему имена, они бы сказали, что все иные боги испытывали зависть к тому, кто был абсолютен и идеален. И, может быть, потому, что боги не имеют чувств и не способны испытывать боль, людям не дано вмешиваться в отношения между хаосом и космосом и изменять законы мироздания. И, может быть, потому люди не могут давать всему имена и обо всём судить – по себе или по тем богам, которых не знают, но о которых только догадываются и о которых в тёмные времена, низко склонив голову к земле, слагают безропотные молитвы.
Лемниската сиял, как могли бы сказать люди, самодовольным светом, упиваясь своей идеальностью.
– Ты стал идеальным! – сияли в меньшей степени другие боги.
И Лемниската с превосходством, как сказали бы люди, принимал их восхищение собой.
– Как смог ты заставить их поверить в себя?
– Это не составило сложностей. Достаточно было страха.
– И как они называют тебя?
– Я назвался им Уроборосом, но они мне дали иные имена.
– О, несчастные… Несчастные люди! Должно быть, им больно оттого, что они имеют для тебя столько разных имён? Должно быть, им очень больно…
– Возможно… Но важно ли то, сколько имён они дают мне, если вера у них одна? Ведь имя – лишь попытка определить форму существующего бытия, но ещё не само бытие.
– Но значит ли это, что одна мысль о бытии совпадает с иной мыслью об этом же бытии?
– А какое значение это имеет для самого бытия?
– Только значение боли.
– Тогда это не имеет никакого значения, потому что боль – это жизнь. Она ведёт к смерти. И поэтому для веры в меня им достаточно было лишь боли и страха смерти. Ведь страх – это боль. А бог – это страх боли смерти. И один человек это знал и сказал это другим людям, но те, другие, его не услышали и потому потеряли часть своей памяти.
– Но как ты дал им веру? Как тебе удалось добиться того, чтобы они признали тебя богом?
– Я заставил их бояться меня. Я породил в них страх. И через этот страх я вынудил их познать природу смерти. Это был самый верный и прямой способ заставить их думать обо мне.
Лемниската был настолько ослепительным, что ослеплял себя самого. Он всё разрастался и разрастался, поглощая самого себя и самого же себя уничтожая своей идеальностью.
– И они склонились пред тобой?
– Склонились. Не сразу, но склонились. Сначала они познали моё имя, но не смогли познать, что оно значит. Но и этого уже было достаточно, чтобы имя тех людей осталось в памяти бытия, хотя они ничего для него не значили. Вавилоняне было первое имя тем людям. Те же, кто стал первым наполненным болью бытием, познали мой смысл. Они сказали, что я являюсь центром мироздания – их мироздания, и что я объединяю все стихии и миры – известные им стихии и миры, и что я охраняю мёртвых и контролирую их жизни и смерти. Имя им было египтяне, и поэтому имя египтянам – смерть. И книга египтян – книга мёртвых. Третьи, познав свою конечность, познали мою природу. Они сказали, что я бесконечен и что я могу, сгорев, восставать из пепла, когда всё умерло и всё погибло. И имя им греки. И поэтому имя грекам – возрождение. Четвёртые, познав боль разрушения, познали мою причину. Они сказали, что я зло, уничтожающее всех иных богов, когда-либо созданных людьми, что я конец мира и что имя моё Ёрмунганд. И имя им скандинавы. И имя скандинавам – война. Пятые, познав возможность жить без боли, познали мою цель. Они сказали, что я вечен и что я оберегаю созданный мною для них мир. И имя им славяне. И имя славянам – жизнь.
– Да… Мы поняли… Имя тебе страх. И имя твоё – боль. Но боль о тебе – жизнь. Каковы же люди, верующие в тебя?
– Мои люди жестоки. Ими управляет страх. Он порождает войны. Войны порождают боль. Боль порождает память. Память порождает информацию. Информация порождает бытие. Бытие порождает меня. И я идеален, как сказали бы люди, в своём сиянии.
– Но ты жесток, как сказали бы люди.
– А вы милосердны, как сказали бы мои люди. Вас много, а я один. Бытие не закончится оттого, что в нём будет присутствовать зло, так как ему всё равно – зло оно или добро, и оно ничего не чувствует, как сказали бы люди.
Лемниската разрастался и разросся до того, что стал поглощать иных богов, и от сияния его иные сияния стали меркнуть и затухать.
– Да, бытие ничего не чувствует. Но люди, они-то чувствуют. Так почему же они продолжают поклоняться тебе, не отвергая тебя за твою жестокость?
– Потому что я даю им ложную и напрасную возможность чувствовать себя уникальными. И различать пятьсот оттенков серого, ошибочно отличая в видимой им серости себя от других. И они цепляются за меня, как за единственно возможную реальность, потому что ищут свой уникальный смысл, и только я знаю, что смысла нет и что возможностей всего лишь две: быть бытием или бытием не быть.