Малая Родина

   Я тот ещё соня. Каждому, кто засиживается допоздна, известно то чувство «сырого сердца» с которым трясут тебя за плечи первые аккорды гимна из громкоговорителя в прихожей. А посему, на службу я всегда бегу в полусне, не разбирая дороги и не узнавая знакомых улиц и лиц, струящихся в мутном потоке навстречу друг другу. Вечером же я возвращаюсь домой спокойно, с чувственным удовольствием от каждого последующего шага. Каштановая аллея, которую мне надо пройти от и до, - моя малая Родина, вне которой, сколь бы ни был беспечен, я неисчислимо ничтожен и уязвим. Стойко переживая появление новых людей на свет, взамен ушедшим, она почти не меняется сама. Единственное, в чём можно упрекнуть её, - некая отстранённость. Аллея пытается быть сама по себе, позабыв про то, что, как ни старайся обойти вниманием сей факт, но именно люди помогли ей стать таковой, какова она теперь, с самого рождения - в окружении их, подле старых, хранимых временем домов.

Я помню эти каштаны с тех пор, когда и они, и я были ещё детьми. Выписанная из деревни няня водила меня по жаркой дорожке промеж ними, удерживая от падения за продетый подмышками  рушник. Между тем, нежным тростинкам каштанов не давали упасть обёрнутые вокруг их талии холстины, концы которых были вбиты колышками в землю. Помню, как однажды, когда я уже научился ходить, падая, ухватился за слабое ещё, хотя уже намного выше меня, деревце, и обломал веточку. Няня строго отчитала меня, объяснив простыми словами выросшего на виду природы человека, про то, что у дерева нет ненужного, как нет его и у любого сущего, и, если оно отказывается от чего-то, то,- или по нездоровью, или пришла к тому пора.

- Да мешаться в то без крайней нужды не смей! - Погрозила перед лицом напоследок няня.

   Впечатлённый её рассказом, с тех пор я перестал топтать даже траву, мне всё казалось, что делаю ей больно, дёргая за зелёные волосья, и от того ступал лишь по тротуару, а босиком соглашался ходить единственно по песку.

   Но, вернёмся к каштановой аллее. Когда нам с нею исполнилось по двадцать, мы одновременно перестали расти. Я уехал учиться в другой город, она не изменила своему месту. Приезжая на каникулы, было хорошо заметно, как меняется моя аллея. Между возмужавших деревьев уложили гранитную мостовую, землю у подножия стволов нарядили кружевными воротниками кованных полукружий, и в каждой тени поставили по тяжёлой скамье. Не помню, хватало ли аллее того внимания, что теперь выпадало от меня на её долю, но при встрече она заметно приободрялась, и, в зависимости от времени года, одаривала то роскошью аромата цветов, то нестыдными своими древесными тайнами, или предлагала поиграть в килу, подкатывая к ногам шар шоколадного цвета.

   Не скажу, чтобы жизнь так уж сильно поизмывалась надо мной, однако, порешив однажды вернуться в город детства насовсем, я почувствовал, что не совершаю ошибки. И ведь не то, чтобы прочий мир отступился от меня, - просто-напросто, оказалось, что, чем меньше ты сам, тем краше и больше нужно тебе место. Я вырос, и, наконец, понял это.

   Прогуливаясь по улицам родного города, я ощущаю, как удобно сидят на моих плечах рукава его тесных улочек; располагаясь в совершенно нужных местах, вытачки перекрёстков скрывают предательскую преждевременную сутулость; впору неширокие, крепкие ладони площадей дают мне мою волю, а аллея, моя милая каштановая аллея, стоило ступить под её сень, укачивает и пестует ребёнка во мне так, как может лелеять и баюкать одна только Родина.

   Малая Родина. Она никогда не бывает нам мала, но мы не всегда умеем дорасти до понимания её величия...