Поступки. Глава 6

6

     – Мне как сейчас представляется тот день, когда мой старший брат познакомил меня со своей невестой. Жюль был всеобщим любимцем в семье… Мне даже трудно передать, насколько обожала его моя мать. Не подумайте, я нисколько не завидовал брату и вполне разделял восхищение им, Жюль его, вне всякого сомнения, заслуживал… Он был талантлив во всём, у него получалось всё, за что бы он ни брался. Ещё в юности Жюль писал прекрасные стихи, мастерил чудесные поделки из дерева и глины, был силён почти во всех науках, в школе всегда ходил в отличниках, занимался плаванием, теннисом и баскетболом, при том при всём вырос настоящим красавцем и на редкость скромным и воспитанным юношей. Иметь такого брата для кого-то стало бы, наверное, сущим наказанием, но для меня… для меня это было счастьем. Жюль был не просто моим братом, а моим товарищем, соратником во всех детских играх, он поддерживал и защищал меня, в общем, представлял собой настоящий образец… Он был старше на пять лет, но я почти никогда не замечал этой разницы. Мне было с ним очень хорошо, и поэтому я даже испытал нечто, похожее на ревность, когда узнал, что у него появилась девушка, более того… более того, не просто девушка, а уже даже невеста.
     Мы жили в Сент-Этьене, это своеобразный пригород Лиона, по крайней мере, так мне всегда представлялось, хотя, конечно, большинство наших жителей считали себя совершенно независимыми от “мегаполиса”, как они называли Лион. Мой отец был адвокатом… адвокатом видным – мне нравилось это слово, особенно когда его произносили другие, – и наша семья считалась состоятельной по местным меркам. Мои родители предпочитали общаться с представителями своего социального круга, и потому были неприятно удивлены, когда Жюль сообщил нам, что его невеста происходит из… скажем так, не слишком богатой семьи. Она была сиротой и жила вместе с дядей-аптекарем, ей в тот момент было семнадцать лет, она только окончила школу… собственно, это было всё, что поведал нам Жюль. Естественно,  никто ему и слова поперёк не сказал, а мне, например, было совершенно всё равно, какого происхождения невеста брата, меня больше волновало, не станем ли мы теперь с ним меньше общаться…
     Стоял прекрасный солнечный летний день, была суббота, когда мы все: отец, мать, две моих тёти, бабушка и я, – собрались в нашем просторном красивом доме в самом центре города, чтобы встретить Жюля и его девушку. Царила непринуждённая атмосфера… излишне непринуждённая, как мне показалось, все присутствующие ощущали некоторое напряжение, как всегда бывает перед вторжением в твою жизнь чего-то нового и неизвестного. Подошло назначенное время, и Жюль, всегда отличавшийся примерной точностью, открыл дверь своим ключом, поднялся по лестнице, вошёл, лучезарно улыбнулся нам всем, одарив каждого частичкой своего… счастья (я уверен, что в тот момент он был совершенно счастлив), и произнёс:
     “Мама, папа, тётя Клодетта, тётя Жозефина, бабушка, Робер (меня зовут Робер, простите, я ведь так вам и не представился по имени), познакомьтесь, это – моя Натали”.
     В комнату вслед за ним вошла девушка. О, как же хорошо, в малейших деталях я помню эту минуту, когда мы все в первый раз увидели Натали!.. Она действительно, как, наверное, и ожидалось, не производила впечатления – не производила ни в каком отношении, вы понимаете, то есть совершенно ни в каком. Она не была красива, этакая серая мышка, абсолютно непритязательно одетая, с незапоминающимися мягкими чертами лица, невысокого роста, а когда она поздоровалась, то голос её, плавный и тихий, показался мне настолько обыденным, как будто… как будто она пришла в магазин купить хлеба, а не в дом своего жениха для знакомства с его семьёй. Смею думать, что у всех нас, сидевших в тот момент в гостиной, промелькнула одна и та же мысль: что же мог найти Жюль, наш любимый Жюль, такой… такой многосторонний, яркий, с прекрасным будущим Жюль в этой незамысловатой девушке, которую даже и куколкой нельзя было назвать? Конечно, никогда нельзя судить по первому впечатлению, но, во-первых, люди всегда поступают именно так, а потом… а потом, в данном случае первое впечатление оказалось на редкость верным.
     Мы пригласили Натали пообедать с нами, и должен заметить, что это был далеко не самый занимательный обед на моей памяти. Отец старался поддерживать незатейливый, чуть шутливый разговор, но его усилия пропадали втуне, никто не подхватывал нить его ироничных рассуждений. Жюль, казалось, был весьма разочарован приёмом, который мы оказали его невесте, но Натали просто не давала нам возможности оказать... какой-то другой приём. Она была молчалива, смотрела куда-то мимо, словно сквозь тебя, а когда к ней обращались, небрежно поворачивала голову и отвечала односложно, с явной неохотой. Всё её тело… нет, вся её фигура словно излучала такую бескрайнюю истому и усталость, от которых просто… просто клонило в сон.
     Неудивительно поэтому, что спустя некоторое время мои тётки раскланялись, извинившись за столь раннее отбытие, которое объяснялось неожиданно возникшими делами, бабушка, тихо ворча, поднялась к себе в комнату, родители оставили нас под каким-то благовидным предлогом, – и мы втроём с Жюлем и Натали остались сидеть в столовой. Я смотрел брату прямо в глаза, пытаясь… пытаясь спросить его без слов, что, собственно, это такое было, но он упорно отводил взгляд. Тогда я обратил своё внимание на девушку и решил, что, возможно, всё гораздо проще и лучше, что она элементарно… стеснялась большой компании, но теперь-то уж раскроется с новой и неизведанной пока стороны. Мне претила мысль, что Жюль мог настолько ошибиться с выбором, и я с надеждой спросил Натали, которая со скучающим видом смотрела в окно, выходившее во внутренний дворик:
     “Скажите, мадемуазель, какие у вас увлечения?”
     Она повернулась ко мне… нет, повернула лишь голову, слегка, вполоборота, так, словно делала мне огромное одолжение, и то лишь потому, что я был братом её жениха, и односложно проговорила:
     “Увлечения?”
     Это прозвучало так, будто подобное слово она слышала впервые в жизни.
     “Да, увлечения, – не совсем уверенно промолвил я. – Вот мы с Жюлем очень любим делать модели самолётов, знаете, у нас уже целая коллекция, и все собраны своими руками…”
     Жюль, сидевший рядом, усиленно толкал меня под столом ногой, но я не понимал, что было такого неправильного в моих словах. Натали молчала, как будто не расслышала, она не проявила никакого интереса к моделям самолётов, и мне показалось, что она с трудом сдерживает зевок. Однако я решил проявить настойчивость, несмотря на усиливавшиеся толчки со стороны брата.
     “И всё-таки, увлекаетесь вы чем-нибудь?”
     Она досадливо поморщилась, создавалось впечатление, что сама тема была ей неприятна. Ответила после паузы, очень неохотно:
     “Нет, знаете… Мне не до увлечений. Это просто потеря времени, как мне кажется”.
     Я хотел было поспорить, однако Жюль прервал меня и нарочито бодрым тоном заметил:
     “Натали очень хорошо рисует, не правда ли, Натали? Очень, очень неплохо рисует, это у неё настоящее хобби. Но она не любит об этом говорить, не правда ли, Натали?”
     Меня раздражало, что он обращался к ней так… с этими “не правда ли”, Жюль всегда был очень самодостаточным и не нуждался в подтверждении своих слов. К тому же я никак не мог представить себе, чтобы эта девушка могла хорошо рисовать, в ней не было ничего от художника, а с художниками мне в то время нередко доводилось сталкиваться. Спустя некоторое время я имел возможность… имел возможность понаблюдать за тем, как Натали “рисовала”. Она сидела за столом, по которому были в совсем не живописном беспорядке расставлены баночки с красками, перед ней лежал лист бумаги, на котором было изображено нечто совершенно несуразное, а Натали, словно находясь в прострации, не отрываясь смотрела на него. Изредка, раз… в десять минут она макала кисть в краску и томным, излётным движением добавляла пару мазков, после чего снова погружалась в созерцание. Не знаю, может, подобное занятие и можно назвать… творчеством, однако я бы очень поостерёгся с такими определениями.
     Пауза после вопроса Жюля оказалась невыносимо долгой, но наконец Натали, словно очнувшись, ответила, старательно и как-то по-детски кивая головой:
     “Да, конечно… Я не люблю говорить о себе. Это лишнее”.
     Мне очень хотелось спросить, что же не является с её точки зрения “лишним”, но присутствие брата удержало меня от этого удовольствия. Следовало признать, что знакомство с невестой Жюля прошло неудачно. Спустя несколько минут мы распрощались, и у меня, как у всех остальных членов нашей семьи, остался весьма неприятный осадок от этой встречи.
     Жюль был непоколебим, да никто из нас и не был настроен ему перечить. Он переехал из нашего дома в съёмную квартиру на окраине, где намеревался поселиться вместе с Натали. Его комната, в которой… в которой мы с ним провели столько светлых весёлых минут, опустела. Это было очень грустное время, те несколько месяцев перед намечавшейся в январе свадьбой я считаю едва ли не самыми тяжёлыми в моей жизни. Жюль был занят обустройством своей новой жизни, ему стало не до меня, мы почти не встречались. В начале августа Натали переселилась к нему. Дядя перестал её поддерживать, уж не знаю, из каких соображений, и все расходы легли на плечи Жюля. В тот момент он был уже на четвёртом курсе юридического факультета, подрабатывал в одной адвокатской конторе, но, разумеется, без помощи… без помощи родителей в такой ситуации ему бы было не обойтись. Жюль, однако, упорно не хотел её принимать, и моему отцу пришлось даже передавать ему деньги через третьих лиц и едва ли не насильно…
     Я почти не видел брата в то время, поэтому когда однажды, в начале учебного года, мы случайно столкнулись с ним на вокзале Перраш, очень обрадовался. Жюль выглядел подавленным, и мне без труда удалось уговорить его посетить какой-нибудь уютный ресторанчик. Есть нам не хотелось, мы взяли несколько круассанов и некоторое время говорили… говорили обо всём, что не касалось его теперешнего состояния. Передо мной стоял непростой выбор будущей профессии, и Жюль советовал мне податься в медицину, мы поспорили о том, насколько это соответствует… соответствует моему характеру, но спор получился вялым, совсем не таким, как раньше, когда мы могли спорить до бесконечности, едва ли не до драки, а потом обязательно мирились и вместе смеялись над нашими разногласиями. Но в этот раз всё было не так, и мы в конце концов замолчали, немного смущённо поглядывая друг на друга.
     “Ты ведь хочешь поговорить совсем о другом, – сказал Жюль. – И ты имеешь полное право задавать некоторые вопросы”.
     “Ты любишь эту девушку?” – спросил я напрямик.
     Жюль улыбнулся, у него была очень красивая и грустная улыбка.
     “Не знаю, поймёшь ли ты, Робер, если я скажу, что это не имеет значения. Может быть, люблю, а может быть, и не люблю. Но я её выбрал”.
     “Но она… Жюль, я не хочу тебе обидеть, но мне не понятно, что в ней… что в ней такого, за что её можно выбрать?”
     Брат рассеянно смотрел на улицу и, казалось, не слышал вопроса. По его лицу словно пробежала тень, и мне стало не по себе. Я поспешил задать другой вопрос.
     “Вы ведь уже месяц живёте вместе, а мне ещё не… не довелось у вас побывать. Расскажи, как вам живётся… если хочешь, конечно”.
     Жюль, казалось, испытал облегчение оттого, что я от метафизических проблем перешёл к насущным.
     “Мы очень неплохо устроились, если ты об этом, квартира удобная, и до работа не так далеко. Многовато дел по дому, конечно, ну да я не жалуюсь”.
     “Многовато дел? Жюль, ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что делаешь всё сам?”
     Он замялся.
     “Ну, у нас ещё недостаточно денег, чтобы нанимать домработницу, ты ведь понимаешь… И поэтому…”
     “Жюль, но разве Натали тебе не помогает?”
     “О, Натали… Видишь ли, Натали очень занята, у неё столько разных идей, и мыслей, и ей нужно обдумывать сюжеты своих картин…”
     Я оторопел.
     “Но Жюль, ты учишься и работаешь, а она… разве она чем-нибудь таким занимается? Насколько я понимаю, у Натали нет работы?”
     “Нет, и она пока не хочет её искать, да и учиться… Видишь ли, учёба её не привлекает, и я склонен с ней согласиться, наше традиционное образование – не для Натали, ей нужно было бы нечто иное, но пока у нас нет никаких возможностей обеспечить ей это иное”.
     У меня не нашлось, что ответить Жюлю. Всё это выходило за рамки моего понимания и моих представлений о союзе женщины и мужчины. Натали по-прежнему оставалась для меня какой-то загадкой, пусть я и чувствовал, что, возможно, никакой загадки здесь нет, а всё объясняется гораздо проще и банальнее. Спустя несколько недель брат пригласил-таки меня навестить их, и я с готовностью, хотя и с определённым опасением принял это приглашение. Никто из нашей семьи ещё не бывал в новом обиталище Жюля, и мои родители дали мне немало наставлений по поводу того, что мне следует сказать брату и как обратить его на путь истинный. Но на деле всё оказалось совсем не так просто.
     У Жюля с Натали была небольшая, уютная квартирка, в которой, однако, определённо чего-то не хватало, чего-то… атмосферного, семейного, духа женщины. Впрочем, тогда я бы не смог столь точно определить причину дискомфорта, который явственно ощущался в этом жилище. Всё время моего визита Натали просидела на диване в гостиной, поджав под себя ноги, расслабленно раскинув руки и практически не участвуя в разговоре. Жюль суетился, это было ему совсем не свойственно, угощал меня белым вином, приготовил мою любимую жаренную тонкими ломтиками картошку, старательно поддерживал беседу, и каждым своим… каждым своим движением словно извинялся за поведение девушки. В конце концов это начало меня раздражать. Воспользовавшись моментом, когда Жюль вышел в магазин за десертом к чаю, я, не тратя время на предисловия, резко перешёл к делу:
     “Вам должно быть просто стыдно, Натали!”
     Она не повернула ко мне головы, лишь брови её… нет, не взлетели… скорее мягко поползли вверх. Она действительно удивилась, никакого притворства не было в её голосе, когда она спросила:
     “Стыдно? И за что же?”
     Я вышел из себя.
     “За что? А вы не видите? Мой брат делает для вас всё, что в силах человеческих, он работает, получает образование, ухаживает за вами и обеспечивает ваше существование, а вы даже не можете помочь ему приготовить обед?”
     “Ах, вы об этом… Но ведь Жюлю нравится всё делать самому. И потом, я просто не могу заниматься домашними делами, это совсем не моё”.
     “Не ваше? И что же тогда ваше? Вам семнадцать лет, а вы даже не думаете продолжить учиться, не хотите найти работу, ничего, совсем ничего не хотите! Разве это мыслимо?”
     Согласен, я, наверное, выглядел глупо в роли обвинителя, при том что был младше Натали на год и ничего ещё не достиг сам. Но меня просто переполняла злость по отношению к этой вялой и бездушной женщине. А она ещё имела наглость улыбнуться моим словам.
     “Работа, учёба… Робер, вы такой идеалист. А мне это совсем не нужно. Я не хочу терять лучшие годы своей жизни, убиваясь на работе ради непонятно чего. И учиться… ведь так можно вечно учиться тому, что всё равно забудешь. Я не стремлюсь чего-то достичь, это такая спешка, суета. Мне хватает того, что есть”.
     “Конечно, вы же живёте за счёт моего брата, как жили за счёт своего дяди!”
     “А что в этом плохого? Если люди согласны меня содержать, что ж, я не против. Перестанут – жаловаться не буду. Это моя жизнь, Робер, я могу делать с ней что хочу”.
     Она замолчала и не произнесла в тот день больше ни слова. Я не мог её понять. Натали представлялась мне совершенно пустой, такой же пустой, как квадрат… квадрат Малевича, но оттого не менее странной. Её жизненная философия вызывала во мне яростный протест. Я ещё несколько раз был у них с Жюлем в гостях, но каждый раз всё повторялось снова: она сидела без движения и ничего не делала, а он трудился за двоих. И самым непонятным было то, что мой брат не казался влюблённым, по крайней мере, не так… не так, на мой взгляд, должен был выглядеть влюблённый мужчина. У меня возникало впечатление, что он и сам не вполне верил в то, что эта женщина вскоре должна стать его женой, что с ней ему предстоит делить жизнь…
     Между тем, к подобного рода жизни он не был подготовлен. Жюлю всё всегда давалось легко, но даже этой лёгкости теперь не хватало. С каждым днём он становился всё молчаливее, погружался в себя. На вопросы не отвечал или отвечал ничего не значащими фразами. Под глазами у него ширились тёмные круги. Жюль стал рассеян, начал хуже учиться, и мои родители серьёзно… серьёзно обеспокоились, однако никакие уговоры не могли подвигнуть его изменить своё решение. Приближался январь, назначенный день свадьбы дамокловым… дамокловым мечом нависал над нами, и мы уже готовились примириться со своей судьбой, когда произошло несчастье. Но должен признаться… должен признаться, что это был как раз тот случай, когда без несчастья не видели бы мы и счастья.
     Жюля сбила машина. Невероятный случай для Сент-Этьена – произойди подобное в Лионе, это можно было бы понять, но в нашем тихом городке такое не случалось с незапамятных времён. Лишь подавленное состояние брата и его невнимательность в последние недели могли хоть как-то объяснить это. К счастью, скорость у машины была небольшая, и Жюль несильно пострадал. Его быстро отвезли в больницу… где диагностировали сотрясение мозга и перелом ключицы. Врачи сработали очень профессионально. Именно после того случая я твёрдо решил стать медиком. Оповестили родственников, и уже через час вся семья собралась возле его палаты. Не было лишь Натали, несмотря на то, что до неё дозвонились первой. Понимая, что Жюль непременно захочет увидеть свою невесту, мама поручила мне привести её. До их дома было недалеко, и уже через десять минут я звонил в дверь такой знакомой теперь квартиры…
     Мне долго не открывали, я начал уже думать, что Натали просто ушла, как вдруг створка медленно, как во сне, отворилась, и предмет наших общих опасений предстал моим глазам… Натали была в домашнем халате и тапочках. Она посмотрела на меня, а я посмотрел на неё, и мы оба поняли друг друга без слов. Натали знала, где её ждали и кто её ждал, но не хотела туда идти. Не потому, что человек, лежавший в больничной палате, был ей чужим, а потому, что она снова оказалась слишком занята чем-то своим, невидимым, закрытым. Я смотрел ей прямо в глаза и не различал в них ни одной искорки… искорки какого-либо желания. Мне оставалось лишь развернуться и уйти. Больше я никогда её не видел.
     Думается, именно в тот момент, когда Жюль узнал, что Натали не захотела прийти к нему, он принял решение закончить эти непонятные… непонятные отношения. Не буду даже говорить, как мы все приветствовали такой шаг. Он вернулся в родительский дом, заплатив за квартиру, в которой осталась Натали, за полгода вперёд, он снова стал частью нашей семьи. Его ключица зажила, и всё вернулось на круги своя. Спустя несколько месяцев Жюль встретил прелестную девушку, вскоре ставшую его женой, и никто из нас почти не вспоминал о том “умопомрачении”, которое… которое имело место после знакомства с Натали.
     Я закончил школу и уехал учиться в Париж. Жюль поддержал меня в моём решении стать хирургом. Это было трудно… трудно поначалу, но я довольно быстро привык к новой обстановке и с головой погрузился в учёбу. Время шло, и история с Натали всё дальше уходила в прошлое. И лишь однажды, весёлым апрельским утром, так хорошо запомнившимся мне утром, потому что именно тогда началось моё знакомство с женщиной, всё поменявшей в моей жизни, тень былого… тень былого промелькнула передо мной.
     В то утро я получил письмо от отца… что случалось крайне редко, обычно он предпочитал звонить, а тут вдруг написал. Сидя за столиком в небольшом кафе на рю Дарю, я распечатал это нежданное послание. Отец писал, что несколько дней назад он из чистого любопытства навестил Натали, которая, как он узнал… которая жила всё в той же съёмной квартире, только платил за неё теперь кто-то другой. Отцу мало что удалось выведать у Натали. Он застал её сидящей в кресле, вокруг на столиках, подставках и стопках книг громоздилась грязная посуда, волосы Натали были немыты уже много дней, а в глазах её по-прежнему сквозила… сквозила уверенность, что ей ничего более не нужно. Она почти не узнала отца. Он писал, что вся эта картина произвела на него удивительно тягостное впечатление.
     Луч солнца упал на письмо, которое я держал в руках, пополз вверх, и я, подняв голову вслед за его движением, встретился с её глазами… О, эти зелёные глаза с желтоватым отливом, которые столько значили для меня – и продолжают значить до сих пор. Полина (конечно, в тот момент я ещё не знал, что её звали Полина, да и потом, хотя мне очень нравилось это имя, я редко использовал его, ибо никакое имя не могло передать всю её важность для меня) – Полина сидела за соседним столиком и смотрела на меня. Наверное… наверное, она смотрела не на меня, а на что-то за моей спиной, но её улыбка, чудесная искренняя улыбка, её линия щёк (а я всегда придавал большое значение щекам), – всё в ней в тот момент словно было открыто для меня. Я улыбнулся, сам не знаю почему, меня тогда почти не интересовали женщины, а потом я взял свой кофе и пересел за её столик, страшная… страшная наглость с моей стороны, нечто совершенно невообразимое, но именно потому, наверное, и совершённое.
     Мы разговорились, и это случилось так естественно, так просто, как будто мы были знакомы много лет. Светило солнце, по рю Дарю катили воскресные машины, а мы сидели и говорили, говорили обо всём на свете, и её глаза были… были печальны, и я заметил это и спросил, отчего они так грустны, а Полина усмехнулась, ответив, что грустны они уже много дней. Она часто печалилась без видимых причин, что-то внутреннее, тягостное находило на неё порой. Но потом, чуть подумав, она сказала своим мелодичным, таким женственным и в то же время без искусственных изысков голосом:
     “Но ты прав, – мы как-то сразу, без предисловий перешли на “ты”. – Ты прав, у меня есть причина грустить. Люди не перестают меня разочаровывать, и это уже давно. Возможно, я слишком многого от них хочу. Но месяц назад произошла одна история… которую я не могу вспоминать без грусти”.
     “Расскажи”, – попросил я, просто попросил.
     “Расскажи… – протянула она. – Никогда не считала себя хорошей рассказчицей, мне легче выражаться через бумагу или музыку. Но эту историю я, пожалуй, действительно хочу рассказать. Времени у нас много. Так что почему бы и нет?”
     Она поправила свои пышные волосы, похожие в тот момент на настоящую корону, и без раскачки начала:
     “Меня всегда привлекали творческие люди…”