Впереди авангарда ироническая повесть

СТАНИСЛАВ МАЛОЗЁМОВ
ВПЕРЕДИ АВАНГАРДА
Ироническая повесть

Глава первая
Божьи твари

Психиатрический диспансер, любимое место душевного отдыха граждан   маленького города Зарайска, местное партийное и советское руководство поселило с размаха, одной всего ночью тёмной, скрывающей от населения богохульное деяние. Наступил он поверженному давненько уже Создателю на самое «не хочу» по совету одного мудреца приблудного, не местного,  рядом с центром города в огромном  здании храма  Василия блаженного, купца первой гильдии  Садчикова. Который убёг от вполне возможной насильственной гибели от тяжелой руки социализма, искореняющей  сгинувшее буржуйство по инерции, и в шестидесятые, специально его предварительно  придумав и  установив на колени. Батяня его Авдей Никитович,  до революции успел построить себе три дома, продовольственный магазин, ювелирную фабрику и храм, перенапрягся  от попутного употребления самогона и помер. Всё переплыло к Василию. Магазин работал самостоятельно под флагом потребсоюза. Два дома у Васи  именем революции конфисковали под комитет комсомола и милицию. А храм он себе оставил. Так он считал. Церковью СССР в шестьдесят третьем году уже протёр все грязные тротуары, а потому пренебрегал и считал пустым местом. Поэтому Василий и планировал там регулярно замаливать грехи и напрямую беседовать со Всевышним, старым его другом по несчастью. От того и был блажен. И сердцем честным близок был он к Господу. При советской власти их сблизило общее горе. Народу запретили любить Бога и бывших буржуев. Но на одном из заключительных рандеву с Господом, творец всего сущего, несмотря на объединившую их несуразность советскую, прямо сказал Василию, чтобы он намылил верёвку и вздёрнулся. Вроде как насчёт места для Садчикова в аду он уже договорился, так как все имеющиеся у Василия семь смертных грехов он своей волей простить ему не сможет, поскольку столько воли у него нет. А другой силы небесной, пошибче господней, не имеется пока ни в преисподней, ни даже в Кремле. В шестьдесят втором году горисполком придумал правильный Указ, завершивший победное наступления атеизма. Указом номер 134-бис с храма снесли кресты, воткнули в окна решетки и открыли там психиатрический, очень востребованный классической медициной, диспансер. Вот это Бог, видать вконец осерчал на Василия, не пожелавшего кипеть в смоле адской и продался коммунистам, которые и за человека его не считали, а за Господа тем более. Наказал Всевышний купца. Покарал как бы.
 Ну, перечить каре Божьей купец Василий не стал, а за неделю всего выкопал из земельных недр за городом наследство отцовское, тоже купеческое - три чемодана крупных казначейских билетов, пять стокилограммовых ящиков с золотыми  безделушками всякими, укомплектованными бриллиантами, изумрудами  да рубинами, плюс четыре коробки с облигациями  первых и послевоенных советских госзаймов на два миллиона рублей в пересчёте на урон от реформы 1961 года. Ну, и немного, штук пять жестяных коробок, хранивших вечные ценности – золотые царские монеты, которые хоть где можно было переплавить в скромные слитки. А они в начале шестидесятых годов двадцатого века могли вместо немощного при власти Советов Создателя отпустить любые страшные грехи вплоть до неуплаты профсоюзных взносов. Затолкал блаженный Василий скудное накопление батянькино в свой скромный «Москвич-408», и ветреной ноябрьской ночью шестьдесят второго убыл в направлении Швейцарии, куда и продрался через кордоны пограничные, откупорив один из ящиков с казначейскими билетами,
которые милиция, пограничники и гражданские власти везде засчитывали как проездные билеты.
Ну, власти, потеряв единственного на городок буржуя, хоть и расколдованного социализмом до простого заместителя заведующего горпотребсоюзом местной кооперации, лишились реликвии проклятого царского прошлого и потому немного погоревали. Поскольку в купца первой гильдии, в отрыжку царизма, освобождённый  народ без угрызений совести даже плевать имел право законное, пальцем показывать и зло ржать вслед. Стыдить, то есть общественным методом едко и справедливо. А поскольку так и не влился буржуй в ряды светлых внутренне совслужащих потребсоюза и смылся, не успев  перековаться в апологета идей Маркса с Лениным, то и пёс с ним. Сбежал, да и пусть.
 Секретарь горкома Максим Червонный-Золотов, присланный Москвой на службу зарайскому социализму из вечного города, пупа земли Русской, Урюпинска,  проигрался там в «преф» всему составу бюро городского комитета КПСС по очереди и долги отдавать не собирался. А потому по жалобе урюпинских партийных сообщников был наказан сурово богами столичной парторганизации. Решили его пока не расстреливать, а отправить в Зарайск первым лицом власти. Это было намного хуже, поскольку на новом месте он не имел права морального отказываться от огромной зарплаты, премиальных, «конвертных» за вредность ответственного труда и просто денег. Они никак не назывались и не имели происхождения, но накатывали в ходе трудодней из неизвестных мест как слеза при воспоминании о первой любви.  Общую сумму самый интеллигентный язык не поворачивался называть жалованием. Даже зарплатой стеснялся считать ежемесячную подачку секретарь первый. А капиталом звать эти деньги, которые без арифмометра не подсчитывались, уже не положено было. Не те пришли времена. А те миновали и канули, то ли в Лету, то ли все они, тысячелетиями струившиеся повсюду влагой живительной, крупными брызгами унеслись за бугор и добавились к их сволочному капитализму. Знали это все партийные главари. Значит, через пару лет из Урюпинска начнут подтягиваться за недоимками выигравшие в преферанс. А поскольку карточный долг свят и  не имеет срока давности как ветхий, например, завет или вселенная, то обдерут бывшие друзья по КПСС Максима Червонного-Золотова до нищенского существования третьего зампреда райисполкома, который с трудом, в поту набирал средства для потаённого отдыха на Золотых Песках в дружественной Болгарии. Такого позора Максим не собирался переживать и на всякий случай купил у начальника горотдела  зарайской советской милиции пистолет «Тульский-Токарев», чтобы поначалу храбро от кредиторов отстреливаться, а потом пустить себе пулю в горячее коммунистическое сердце. Или, если получится, то лучше мимо. Но пока было тихо. За долгами никто не спешил нагрянуть. И это было прекрасно, поскольку единственный человек, у кого можно было занять, чтобы потом тоже не отдавать, купец Садчиков,  жил радостно в Швейцарии, вспоминая за вечерним какао свой магазин в Зарайске и страдая душой за бывших грешных прихожан осквернённого психиатрией своего храма с заметной Всевышнему искренней слезой.
А потому первый секретарь, временно свободный от мрачных перспектив, не грозивших ему из Урюпинска, где, конечно же, все выигравшие в преферанс у Червонного-Золотова долги Васины получили в удесятеренных объёмах. Естественно, с секретарей мелких парткомов, райкомов и боящихся испепеляющего беспричинного гнева партийных вожаков профсоюзных управляющих, которые как попало сочиняли трудящимся их права, а потом как попало их перед ними же отстаивали.
 Погасив в себе тлеющую  искру боязни быть искусанным урюпинцами за карточные  долги, он сообразил, что кроме коммунистических обязательных дел надо совершить и видный народу отчаянно добрейший поступок, чтобы имя его высекли на мраморной доске над входом в подъезд его дома и поставили бюст на въезде в город Зарайск. Поскольку в коммунистические главари его забрали за умение хмурить сурово брови и говорить жестоким металлическим басом из слесарной мастерской урюпинского завода «Болты и гайки диаметром на шестнадцать», то сам думать он не умел. Изготовление болтов требовало правильно замерять уже отстроенным штангенциркулем  диаметр. Больше ничего. Поэтому для созидания умных мыслей он за год нашел через милицию всегда пьяного, но всегда умного профессора, автора учебника географии для 8 класса Карданского-Витте, который он  сочинил ещё в 1933 году. Вот когда сочинил, то  поумнел ещё сильнее и затащил в ЦК КПСС как-то раз пару удивительно мудрых мыслей  насчёт переноса ЦК КПСС в Сибирь, в город Тайшет Иркутской области. Там, как он объяснил какому-то мужику из отдела пропаганды, самое лучшее место для производства мыслительных шедевров. А это сделает КПСС ещё мудрее и она приведёт народ к коммунизму раньше, чем обещал Никита Сергеевич, на десяток лет. И счастье наступит раньше, что хорошо и для партии, и для народа. После чего профессора быстренько переодели во всё самое хорошее, отечественное, и направили на пожизненную работу профессором географии в Зарайск. Но в этом замечательном городе учителей, представляющих  эту  крайне нужную народу область знаний, было на двадцать четыре человека больше, чем надо. Они годами стояли в очереди, ожидая, что кто-нибудь уйдёт преподавать алгебру, труд или пение. А может, и помрёт кто безвременно. Покрутился профессор по учебным заведениям, понял, что до учительского счастья не доживёт в связи с невозможностью сеять разумное и доброе, скончавшись от старости и разочарования при избытке конкурентов.
Он  устроился вахтёром на пивзавод номер два. За год профессор без напряжения спился до уровня некоторых сослуживцев из цехов, которые говорили на разных непонятных языках, домой и на завод ходили под ручку с маленькими  зелёными чёртиками и пушистыми белками, тоже пьяными до полусмерти. Все вместе они часто блевали на помытый с утра пол в уютной комнатке вахтёра и всегда оставляли ему по парочке бутылок «жигулёвского». Профессор географии потерял все свои знания по предмету, но  вместо них приобрёл нечеловеческую мудрость, которую имеют только индийские раджа-йоги и тибетские монахи с гор семитысячников, заколдобленных морозами, но набитых мудростью вселенской как утренние автобусы сонными мужиками и тётками. Вот его Червонный-Золотов и нашел через милицию, где он стоял на учёте как расхититель, вынесший однажды с завода триста восемнадцать металлических пробок, похожих на шестеренки для больших часов. Первый секретарь послал за ним свою «волгу», напоил профессора азербайджанским коньяком и сказал.
- Борисыч. Нужна умная мысль.
- У меня нет умных. Я профессор, - обиделся профессор, занюхав коньяк виноградиной. - У меня мысли только мудрые. Двести семь штук. Счёт веду лично.
- Сразу всё не вываливай, - вздрогнул Червонный-Золотов. - В ЦК не поймут. И не поверят. Жил тут без умных идей, а тут на - сразу двести семь. Переведут куда-нибудь. Подполковником, например, в стройбат. Из военных умных мыслей в день по пятьсот штук вылетает. Потому, как пьют они только «солнцедар» и «агдам». Напитки благородные, мышлению способствуют, конечно. Но мысли слабенькие. Не городского масштаба. Траншею, скажем, рыть глубже двух метров. Лопаты  делать из серебра. Они лучше в землю врезаются.
Но мне нужна мудрая мысль. Одна. Но чтоб всех проняла и  подняла меня на
уровень секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.
- А вот снеси кресты с церкви Садчикова, - профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. - Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.
-  Да нет у нас психов, - задумался секретарь. - Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.
Так появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.
Продолжение следует