Два часа в резервуаре. 3

Гофман шатается, почти падает, но успевает ухватиться за стол.

Напольные часы тоже дрогнули.
От часовой башни отделилась рука, схватила маятник и вырвала его из механизма.
Вторая рука вцепилась в циферблат и распахнула его, как форточку.
За циферблатом – лицо. Потом исчезает. 
Из часового шкафа выбирается еще один человек в сером плаще. Он подскакивает к Гофману, подхватив по дороге стул. Усаживает на него Гофмана.

ВТОРОЙ:  Вот так вот, осторожненько. Без резких движений. (озирается по сторонам, задирает голову кверху) Эй, вы там! Снег уберите. Совсем с ума посходили...

Снег перестаёт валить.
Последнии, особенно крупные и серые, как хлопья пепла, снежинки, медленно падают вниз.
Второй в сером плаще берёт ещё один стул и садится напротив Гофмана.
Почти вплотную.

ВТОРОЙ:  Ну что ж, господин делинквент, разрешите поздравить вас - а за одно и нас, грешных - лёд тронулся! Видите, как всё замечательно вышло. Вы сами признались в своих злодеяниях. Сами! Без малейшего нажима с нашей стороны. Да ещё в присутствии двух компетентных свидетелей.

ГОФМАН:  Каких… ещё… свидетелей?

ВТОРОЙ:  А как же! Вот они, туточки. Раз, два… Считать разучились? Или вы нас за людей не считаете? (обращаясь к первому) Он нас за людей не считает, слыхал?

ПЕРВЫЙ:  Похоже на то…

ВТОРОЙ:  И, между прочим, правильно делает. Но об этом потом. Пока же… Пока… (корчится, содрогаясь от мелкого хохота)  А я всё гадал - на чём наш голубчик проколется? Чего мы только не перепробовали! И духа дамы сердца ему подсовывали, и призраков оперы - как об стену горох. А спотыкнулся на пустяке. Сентимент дружеских чувств его, понимаешь, подвёл. Аберрация ностальгических воспоминаний, усугублённая детерминизмом детского писка. И смех, и грех!

ПЕРВЫЙ:  Слабак! На ерунде срезался…

ВТОРОЙ  Ладно, друзья мой, хватит валять дурака. Подведём кой-какие итоги. Суммируем, так сказать, прецеденты усилий. Признание у нас имеется? Имеется. Чистосердечное! Свидетелей тоже навалом. Что остаётся? Сущие пустяки! Сей отрадный факт оформить, зафиксировать, зарегистрировать. И дело в шляпе! (Первому) Письмишко давай.

ПЕРВЫЙ:  Чего?

ВТОРОЙ:  Не тупи. Итак мозги набекрень, а тут ещё ты со своим скудоумием. Что тебе передал злоумышленник?

ПЕРВЫЙ:  Ах, это! Для той… А тебе-то зачем?

ВТОРОЙ:  Дегенерат…

Первый достает из кармана конверт, протягивает его второму.

ВТОРОЙ:  Нет уж, ты сам. Эпистолярный жанр - это по твоей части.

Первый открывает конверт, достаёт листок.
Вертит его, осматривая со всех сторон.

ВТОРОЙ:  Ну, что там?

ПЕРВЫЙ:  Письмо…

ВТОРОЙ:  Так давай, приступай.

ПЕРВЫЙ:  Читать что ли?

ВТОРОЙ:  Попу подтирать! Не валяй дурака…

ПЕРВЫЙ:  Я, Гофман Эрнст Тео… Ну и почерк, блин! Как курица лапой…

ВТОРОЙ:  Читай, читай.

ПЕРВЫЙ:  Я, Гофман Эрнст Теодор Вильгельм…

ВТОРОЙ:  Вильгельм, понял? Никаких Амадеев! Дальше читай…

ПЕРВЫЙ:  …Каюсь и признаюсь, восклицательный знак. Подстрекаемый демагогами, чертями и демонами, я злопыхал, коварничал и лил вредоносную воду на мельницу врагов короля, народа и здравого смысла…

ВТОРОЙ:  Золотые слова!

ПЕРВЫЙ:  Желая насолить почётным бюргерам нашего города и аллегорически расшатать лодку стабильной стагнации, я предпринял некие действия. А именно, двоеточие - сравнил великий прусский народ с насекомыми, подпалил большой берлинский театр оперы и балета, а так же сжёг до тела свою бессмертную душу…

ВТОРОЙ:  И реквизиты. Числа такого-то от рождества сами знаете кого. Дальше - подпись, отпечатки пальцев и слепок зубов.

Кладёт листок перед Гофманом.

ВТОРОЙ:  Прошу, любезный. Росчерк пера, и дело с концом! Про пальцы и зубы я пошутил.

ГОФМАН:  Удивительный вы народ, господа! Делать гнусности с такими чистыми, честными лицами - это талант.

ВТОРОЙ:  Хамить не надо.

ГОФМАН:  К чему этот фарс? Вы же доказали, что всё (округлый жест) - вот это вот - происходит в моей собственной голове. А теперь хотите, чтобы я сам себе раздавал автографы? Нет уж, увольте.

ВТОРОЙ:  А вот и не уволим, и не мечтайте. Мистика мистикой, а порядок - порядком.

ПЕРВЫЙ:  И через бухгалтерию без подписи не пройдёт…

ВТОРОЙ: Вот видите! А как же без бухгалтерии?

ГОФМАН: Бухгалтерия? У вас одно на уме… Да, я признался. Признался! Но не вам, господа. Я сам себе суд-самосуд и судья с трибуналом. А вы мне - никто. Пустое место, ноль без палки! Даже хуже… Не буду я ничего подписывать. Засуньте эту мерзость…

ПЕРВЫЙ:  Куда?

ГОФМАН:  Подальше куда-нибудь. В анналы истории эта дрянь не войдёт. А вот в вашем личном анале ей самое место.
ВТОРОЙ:  Повторяю - не надо хамить.

ГОФМАН:  Жизнь мою вы изгадили, теперь душу хотите заполучить?

ВТОРОЙ:  Ой, держите меня! Сейчас лопну - душа… Не нужна нам твоя жалкая душонка. Нам подпись нужна. Ставь закорючку. (хватает Гофмана за грудки) Подписывай, гадина!

ГОФМАН: (суёт второму кукиш в нос) Вот тебе подпись.

ВТОРОЙ:  (первому) Нет, ты видал! Мы тут изгаляемся, на изнанку себя выворачиваем, а он нам - кукиш. Подонок! (встаёт) Хотел я обойтись без крайностей, да видать не судьба. Сам, гнида, напросился…

Второй направляется к выходу. Возле двери останавливается.

ВТОРОЙ:  (первому) Сторожи его - головой отвечаешь. Всех пускать, никого не выпускать. Я скоро буду… (выходит из комнаты)

ПЕРВЫЙ:  Совсем спятил. Всех впускать… Да кто сюда сунется! Эй-эй, любезный, ты куда?!

Смахнув бумаги, Гофман забирается на стол.

ГОФМАН:  Спина… Так хочется плоско… И ноги поджать. (Стонет от боли) А-а-а-а… (с трудом поджимает ноги к груди, обхватив их руками) Вот так, хорошо…

ПЕРВЫЙ:  Слушай, слезай (косится на дверь) Сейчас этот вернётся, орать начнёт.

ГОФМАН:  Орать, орать… Крик вопиющего в пустыне!

ПЕРВЫЙ:  Какой ещё крик?

ГОФМАН: Вопль тех, кого не услышат. Пророческий вой… А кстате, говорят - первые христиане таким вот манером хоронили своих сотоварищей. Долбили в скале ямочку, сворачивали покойника в фасолину и в эту дыру его… Сам - боб, щель - гроб. Откуда вылез, туда и засунули.

ПЕРВЫЙ:  Я серьёзно, слезай…

ГОФМАН:  И я серьёзно. Блаженны все! Нищие духом и тощие брюхом… Святые угодники и бухие негодники… Без устали бдящие и бессовестно бздящие…  Блаженны подвижники и чернокнижники… Пустынники-столпники и насильники-гопники… Серапионы. Семионы. Содомиты. Все люди братья, а младший - дурак…

ПЕРВЫЙ:  Ты что, бредишь?

ГОФМАН:  Как раз, наоборот… Возвращаюсь к истокам - в лоно здравого смысла и чистого разума. К началу начал. К райским кущам. К молочным рекам и кисельным грудям. К Эдемским садам и дамским задам. В тартарары, к  тарталеткам и тортикам.… К наядам и гуриям, к дриадам и фуриям. К сильфидам, сульфатам, сурьме и цинноберу. В свинцовый сон и цинковый цугундер. Туда, туда… Где царствуют Благая весть и негашёная известь. Туда… В родимую мякоть. В могильную вмятину.

ПЕРВЫЙ:  Может хватит уже? Полежал, размялся и будет. Тебе тут не цирк, чтоб коленца выкидывать.

ГОФМАН:  Коленца выкидывать? Копыта отбрасывать! А цирк - это верно. Шапито-Колизей… Античная рухлядь. И сам я - руина.

ПЕРВЫЙ:  Тряпка ты, а не руина. Кончай дурака валять!

ГОФМАН:  Нет, ты не понял. Руина… Это звучит! Обломки… Прах и пух… Пепелище! Только пепел знает, что значит сгореть до тла.

ПЕРВЫЙ:  Кудряво глаголишь. Где наблатыкался?

Первый косится на дверь, прислушивается, затем подходит ближе к столу.

ПЕРВЫЙ:  Кстати, по поводу пепла. Точнее - по поводу тла. Ты что, в правду театр подпалил? Сам? Или это так - для красного словца. Решил посмертной славы хапнуть?

ГОФМАН:  Отстань.

ПЕРВЫЙ:  Ты не подумай, я всё понимаю. Мы ж профи, у нас любой запоёт, в чём хочешь признается. Охмурять - это наш конёк-горбунок. Но на самом деле, как было? А? Поджигал или нет?

Гофман вытягивает ноги, приподымается. Смотрит на первого.

ГОФМАН:  Дурак…

ПЕРВЫЙ:  Чего это?

ГОФМАН:  Потому, что дурак. Пожар… Он либо здесь (прижимает руку к груди), либо тут (стучит себя пальцем по лбу). Остальное  не имеет значения.

ПЕРВЫЙ:  Зря… Я с тобой по-человечески, а ты понтуешься. Под казуиста косишь? Подлый вы народ, поэты. Никакого душевного такта.

Гофман усаживается на стол, свесив ноги.

ГОФМАН:  Говорю же, дурак… Ты думаешь, театр - это что? Стены, сцены, плюшевые кресла? Как бы ни так. Театр - это и есть пожар. А если пожара нет, вот тогда - пепелище.

ПЕРВЫЙ:  Не понял.

ГОФМАН:  Ну, хорошо… Для бестолковых - на пальцах. Представь, это вот (направляет палец в пол) сцена. А там (указывает в зрительный зал) - там эти… Как их… Ну?

ПЕРВЫЙ:  Публика?

ГОФМАН:  Именно! Сидят в креслах. В плюшевых. Серьёзные, важные. Духами пованивают. В театр пришли! А на подмостках трагедия в самом разгаре.

ПЕРВЫЙ:  Какая?
 
ГОФМАН:  Да, какая-нибудь незатейливая. Но сердцещипательная! Чтоб любого проняло. Скажем, “Смерть поэта”. Генрих и Генриетта - двойное самоубийство на лоне природы. Я рассказывал.

ПЕРВЫЙ:  Припоминаю.

ГОФМАН:  Так вот… Финальная сцена. Генрих уже пистолет из кармана достал. Генриетта руки заламывает. По щекам слезины текут, величиной с турецкий горох. У дамочек в зале тоже глазки набухли. В носу свербит от неминуемой встречи с катарсисом. Любовники прощаются. Поцелуи, объятия… Генриетта грудь под дуло подставила. Хочет быть первой, просит в сердце стрелять. Вообразил картинку?

ПЕРВЫЙ:  Ага.

ГОФМАН:  Замечательно… И тут как будто бы тень пробежала по сцене. Как будто б затмение. Наш Генрих медленно поворачивает голову, смотрит пристально в зал. Затем направляет в него свой дуэльный Лепаж. Щелчок, хлопок, серое облако дыма… И вот тот вот господин (тычет пальцем в зал) в первом ряду… Нет, не этот… (целится пальцем) Лучше тот, в третьем, в сером костюмчике. Видишь?

ПЕРВЫЙ:  Ага.

ГОФМАН:  Этот вот господин как-то вдруг охнул, хрюкнул, обмяк. И по белой манишке его расплылась аккуратная алая лужица. И тишина… А затем дикий визг! И дамочка, крайняя справа… Вот эта… Кидается к двери. А дверь-то закрыта! И Генрих целится… Ещё одно облако. Дамочка падает.

ПЕРВЫЙ:  Метко стреляет.

ГОФМАН:  А как же! Тут и Генриетта - точнее, актёрка, исполняющая эту роль - приходит в себя. Вскакивает, несётся в сторону кулис - но Генрих не дремлет. Снова визг, хлопок и серое облако.

ПЕРВЫЙ:  И эту тоже?!

ГОФМАН: Наповал! А Генрих уже вставляет ствол себе в рот. Тут, слава богу, механик сцены очухался. Занавес падает, и обомлевшие зрители не успевают узреть, как разлетаются по этой сцене брызги мозгов.

ПЕРВЫЙ:  Обалдеть!

ГОФМАН:  Конечно, этот, с третьего ряда - лицедей на подхвате. И дамочка - плясунья из кордебалета. Решила подхалтурить на стороне. Всё это так… И истекали они расфасованной в тюбики клюквенной кровью. Но если, хотя б на секунду… Хотя бы кому-нибудь… Из этих, как их там?

ПЕРВЫЙ:  Зрителей?

ГОФМАН:  Именно. Почудилось бы, что земля из-под ног… Что волосы дыбом…
Что он-она-оно уже не знает, где-верх, где-низ, где-лево, где-право… Где правда, где вымысел. Тогда…

ПЕРВЫЙ:  Что тогда?

ГОФМАН:  Тогда уже - всё. Тогда - пожар. Пылающий палладиум. Всё остальное - сопли и слюни. Дохлые бабочки на игле и обои в цветочек.

ПЕРВЫЙ:  Гофман, ты псих.

ГОФМАН:  Если бы… Боюсь, что я чудовищно, патологически, ненормально нормален.

ПЕРВЫЙ:  Всё шуточки шутишь.

ГОФМАН:  Опять мимо цели. Шутки? Они меня бесят. Все почему-то думают, что я клоун.
А я… Нет, я не корчу забавные рожи. Я содрогаюсь от спазм. И вообще я устал…

Гофман снова укладывается на стол.

ГОФМАН:  Устал… и от вас, и от прочих. От всего устал. Думать, делать, дышать - ничего не хочу. Я полежу. Посплю. Не будите меня. И обои в цветочек…

ПЕРВЫЙ:  Посплю? Какое посплю! Ты что, это… Совсем оборзел!

Дверь открывается, входит второй.
В руке у него утюг с длинным проводом.

ВТОРОЙ:  (застыв на пороге)  Это что такое?

ПЕРВЫЙ:  Да я ему говорил…

ВТОРОЙ:  Совсем с ума посходили! Нельзя оставить на пару минут. Что за цирк?

ПЕРВЫЙ:  Не, не цирк. Это - Колизей. Античные руины, в смысле. У него спина болит, вот и прилёг. И ног он не чувствует…

ВТОРОЙ:  Не чувствует? Сейчас почувствует. И ноги, и руки. Сейчас я устрою ему терапию.

Подходит к Гофману, толкает его.

ВТОРОЙ:  Разлёгся, блин… Последний раз предлагаю - подписывай. По хорошему прошу (Гофман не шевелится) Ладно, как знаешь. Сам напросился. Страдания любишь? Сейчас настрадаешься. Сейчас мы устроим тебе и Садом, и Гоморру. Только о себе и думает, гад. А нам каково? Нам-то зачем эти муки? Мы-то нормальные! Мы не хотим…
Переворачивай его.

ПЕРВЫЙ:  Куда?

ВТОРОЙ:  Куда надо. На живот переворачивай. Да, так. Сейчас он у нас заголосит. Все арии из “Ундины” припомнит, говнюк. И за ноги его держи, чтоб не рыпался.

ПЕРВЫЙ:  Да он и не рыпается.

ВТОРОЙ:  Сейчас зарыпается. Где тут розетка?

Второй находит на стене розетку, втыкает в неё штепсель утюга.
Подходит к Гофману, задирает ему одежду, локтём прижимает шею к столу.
Кладёт утюг на голую спину.

ВТОРОЙ:  Сейчас запоёт.

Пауза.

ВТОРОЙ:  Сейчас, сейчас…

Пауза.

ПЕРВЫЙ:  Ну?

ВТОРОЙ:  Что - ну?

ПЕРВЫЙ:  Не поёт.

ВТОРОЙ:  Сам вижу… Сломался он, что ли?

Берёт утюг, прикладывает к нему палец.

ВТОРОЙ:  А-а-а-а! (корчится от боли) Горячий, ссссука! (Машет пальцем, суёт его в рот)

ПЕРВЫЙ:  Ну что ты лапаешь его? Плевать надо было.

ВТОРОЙ:  Не умничай.

ПЕРВЫЙ:  А может, это… Может чёрт с ним, а? И с ним, и с подписью. Зачем она вообще нужна?

ВТОРОЙ:  Понятия не имею.

ПЕРВЫЙ:  Так может ну её…

ВТОРОЙ:  Разнукался тут. Сейчас сам у меня под утюг угодишь! Бесит меня всё. Наплевательство это вот бесит. Никому ничего не надо. Никому ничего… А я так жить не согласен. Понял? Не хочу. Потому что мне надо. Всего мне надо. Всего я хочу. Нормальной жизни хочу. Чтобы дом, и уют, и огонь в камине. И тёплые тапочки. Чтобы дети на полу со своею дрянью… Как там это у них?

ПЕРВЫЙ:  Игрушки?

ВТОРОЙ:  Вот именно. С игрушками. Как у людей… Обычное счастье. А ты нам, сука… (бьёт Гофмана утюгом) А ты нам…

ПЕРВЫЙ: Успокойся. Он-то тут причём?

ВТОРОЙ:  Да при всём! Ты что, не понял ещё? Ты тупой? Ведь он - это мы. Точнее, мы - это он. Каким мог бы быть, если б жил нормально, по-человечески. Без этих вот закидонов, фантазий, чертей… Подписывай, гад! (снова бьёт Гофмана утюгом) Подписывай, и мы отстанем. И мы заживём. Я дочку обнять хочу. Я соскучился. И дочь, и жену, и любовницу…
Я в отпуск хочу, на море… В Баден-Баден. Я устал. Я устал…

Второй роняет утюг Гофману на спину, кидается к первому, обнимает его и рыдает, пряча голову в грудь.

ПЕРВЫЙ: (поглаживая второго по спине) Ну, успокойся. Ну, ладно… Возьми себя в руки.

ВТОРОЙ: (давясь слезами)  Не могу, я рук не чувствую. Я палец обжёг…

Треск и шипение из угла. Радиоточка вновь ожила. Обрывок музыки в перемешку с шумами, потом голос диктора: “Передаём сигналы точного времени. Пи-пи-пи… Начало шестого сигнала НЕ соответствует. Ваше время истекло”.

ПЕРВЫЙ:  Чего он сказал?

ВТОРОЙ: Ты что, глухой? Наше время истекло.

ПЕРВЫЙ:  (задумчиво) Наше время и… стекло? Какое стекло?

ВТОРОЙ:  Откуда мне знать. Какое-то…

ПЕРВЫЙ:  Может он зеркало имел в виду?

ВТОРОЙ:  Может и зеркало. Какая разница! И убери у этого утюг со спины - палёным воняет.

Первый берёт утюг, выдёргивает штепсель из розетки.

Открывается дверь. В комнату входит женщина в синем рабочем халате.
В одной руке у неё ведро, в другой швабра.

ВТОРОЙ:  Это ещё что такое? Вы кто?

Женщина прислоняет швабру к стене, ставит на пол ведро, достает из ведра мокрую тряпку, отжимает.

УБОРЩИЦА:  Кто, кто… Анной звать меня. Уборщица я.

ВТОРОЙ:  Минуточку… Что вам тут надо?

УБОРЩИЦА: (наматывает тряпку на швабру) Прибраться, полы помыть. А вам домой, между прочим, пора. Ваше время истекло - двенадцать уже.

ПЕРВЫЙ:  Двенадцать? А это полдень или полночь?

УБОРЩИЦА:  Понятия не имею (начинает мыть пол).

ВТОРОЙ:  Гражданочка, вы что себе позволяете? Это кабинет следователя по особо важным делам! Мы на работе…

УБОРЩИЦА:  На работе, как же! Знаю я… Людей мучить, вот ваша работа. Садисты.

Орудуя шваброй, женщина движется к центру комнаты, упирается в стол. Разгибается, смотрит на Гофмана.

УБОРЩИЦА:  Угробили человека, душегубы. Уморили. Хотя, этот тоже хорош - гусь лапчатый. Живёт такой вот, живёт… Наделает гадостей, натворит всякого, набедокурит, а потом мучается. Знает, что надо оправдаться. Извиниться перед теми, кого он обидел. А как? Как извиниться-то? Иных уж нет, а те далече… Стол поднимите.

ВТОРОЙ:  Пардон?

УБОРЩИЦА:  Стол, говорю, поднимите. Мне протереть там надо, чего непонятного?

ПЕРВЫЙ:  Ага, сделаем. Секундочку.

Первый кидается в угол комнаты, нажимает на стене какие-то кнопки.
С потолка спускаются крюки на верёвках.
Первый и второй цепляют крюками края стола.
Вновь включается механизм. Верёвки тянут стол, он поднимается над полом.

Уборщица протирает под столом. Потом снова смотрит на Гофмана.
Касается рукою стола, толкает его. Стол качается, как люлька.

УБОРЩИЦА: (напевает) У-у-у… Эй вы, ироды, укройте его там чем-нибудь. Совсем он озяб.

Первый и второй снимают с себя серые плащи и укрывают ими Гофмана.
Сами они остаются в одних подштанниках - на их голых спинах видны отпечатки утюга.

УБОРЩИЦА:  У-у-у, у-у-у…

                Захотела королевна
                Замуж за раззяву
                Им король устроил свадьбу
                Посадил в канаву.

                Захотела Бабка Ёжка
                Дом лепить из масла
                Ничего не получилось
                Искорка погасла…

Кончив петь, уборщица берет ведро, швабру.

УБОРЩИЦА:  Ну, чего застыли? Качайте. Дайте человеку поспать.

Первый и второй качают стол. Уборщица направляется к выходу.
Перед дверью она останавливается, оборачивается.

УБОРЩИЦА:  Качайте, качайте… (уходит).

ВТОРОЙ: (глядя ей в след)  Что это было такое, ты понял?

ПЕРВЫЙ: Что ж непонятного? Этот (кивает на Гофмана) именно так всё и представлял: живёшь-живёшь, а потом приходит такая вот, с мокрой тряпкой в артрозной руке…

ВТОРОЙ:  (поёживаясь)  Похолодало как-то.

ПЕРВЫЙ:  Да уж, не жарко. Ты в какой день родился?

ВТОРОЙ:  В пятницу.

ПЕРВЫЙ:  Я так и думал. Я тоже в пятницу. А вот он - в воскресение.

ВТОРОЙ:  Ну и чего?

ПЕРВЫЙ:  Ничего.

ВТОРОЙ:  А чего тогда спрашиваешь?

ПЕРВЫЙ:  Ты видишь что-нибудь?

ВТОРОЙ:  Нет.

ПЕРВЫЙ:  И я тоже. А он, наверняка, видит. Дети, рождённые в воскресение, видят то, что не видно другим.

ВТОРОЙ:  И что он по-твоему видит?

ПЕРВЫЙ:  Кажется, шар…

Первый и второй кончают стол. За спиной у них оживает зеркало.
По синимую небу плывёт монгольфьер, украшенный пестрыми флагами.

ВТОРОЙ:  Воздушный?

ПЕРВЫЙ:  Да. Он поднимается. Всё выше и выше…

Шар поднимается над верхушками деревьев и крышами домов, покрытых жестью и шифером. Слышен шум ветра и тихая музыка.

ПЕРВЫЙ:  Отсюда весь город, как на ладони. А вот и дом.

ВТОРОЙ:  Тот самый?

ПЕРВЫЙ:  Да.  Всё ближе и ближе…

Высокий дом с открытыми окнами. Сквозь отблеск стёкл видна просторная комната.

ПЕРВЫЙ:  А вот и комната…

ВТОРОЙ:  Ты видишь её?

ПЕРВЫЙ:  Я? Нет. Это он её видит.

ВТОРОЙ:  А девушка?

ПЕРВЫЙ:  Да, она там…

ВТОРОЙ:  С лентой?

ПЕРВЫЙ:  Да, с голубой…

ВТОРОЙ: В чёрных волосах?

ПЕРВЫЙ:  В чёрных…

Черноволосая девушка сидит за столом и подрезает цветы.

ВТОРОЙ: Что она делает?

ПЕРВЫЙ:  Подрезает цветы.

ВТОРОЙ: Цветы?

ПЕРВЫЙ:  Да… Цветы повсюду. Яркое солнце. Окно распахнуто. Солнечные зайчики на стенах и потолке…

ВТОРОЙ:  А лицо? Она красивая?

ПЕРВЫЙ:  Лица он не видит. Девушка сидит к нам спиной.

ВТОРОЙ:  Подожди! Кажется, она поворачивает голову…

Девушка медленно поворачивает голову, но зеркало меркнет.

ПЕРВЫЙ:  Лица он не видит - темно. Но он понимает. Более близкого, более родного лица он не знал за всю свою нищую, сумасшедшую, непутёвую жизнь…

Музыка обрывается. Зеркало гаснет.
Лампочка под потолком дрожит вольфрамовой дугой и тоже тухнет.
Темнота.
Пауза.

*   *   *

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ВО ТЬМЕ:  Ты здесь?

ВТОРОЙ ГОЛОС ВО ТЬМЕ:  Да.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Нас кто-нибудь видит?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Нет. Вроде бы…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Странно, у меня такое ощущение…

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Что за нами наблюдают?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Типа того…

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Всё может быть.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Всё?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Всё.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Как думаешь, эксперимент удался?

ВТОРОЙ ГОЛОС: Вполне. Клиент, правда, дал слабину. А так - ничего себе.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  М-да… Куда его теперь?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Как обычно.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Бедняга… Мы ничего не забыли? 

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Забыли? Кажется, нет… Ах да, гвоздь! В столе. Всю дорогу мешался. Я сколько раз тебя просил - забей. А ты?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  А что я?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Вот именно - что?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Я забыл… В следущий раз забью. Обещаю. Слово даю!

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Слово он даёт… Сплошные слова. Уж лучше молчал бы…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Согласен. Давай, помолчим.

Молчание.
Пауза.
Тьма.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Сначала было слово. Почему?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  По кочану. Надо же с чего-то начинать.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Кому?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Ему.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Слова, слова… Одна болтовня. Уж лучше…

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Молчал бы?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Да.

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Молчание - тоже не выход…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Что же делать?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Что делать? Что делать?! Валить от сюда - вот, что делать!!!

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Валить? А получится?

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Получится. Ты готов?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:  Готов.

ВТОРОЙ ГОЛОС:  Тогда полетели.

Шелест крыльев.
Звук растворяется во тьме.
Тишина.