Бесконечные тридцать секунд

Я ждал её у подъезда. Ждал после сотен лет разлуки. Ждал бесконечные тридцать секунд. Сейчас. Сейчас она появится на пороге. Я уже слышу её шаги. Сейчас, сейчас… Я дрожу. Я задыхаюсь…

Интересно, как она встретит меня? Что она сейчас чувствует? Готовится? Может, она надела своё лучшее платье и сейчас выйдет спокойно, гордо, с достоинством, с поднятой головой, с прямой осанкой? Может, она будет сдержанной и равнодушной? Ужасно, ужасно… Весёлой и улыбчивой? Нет, ещё хуже… Что, если она даже не обнимет меня? Или вообще не заметит? Или вообще забудет? Нет, исключено…

Исключено. Потому что такое невозможно забыть. Такое остаётся даже не в памяти — в душе. Оно написано там курсивом, кровавыми буквами, которые постоянно болят — так сладостно-горько, так волнующе, так жарко, такая жажда, такая жалость…

Не забыл же я всего того, что между нами было. Не забыл ни одного рассвета на крыше старого дома с осыпавшейся краской и исписанными стенами. Не забыл ни одного тёплого взгляда, ни одной слезы, ни одной улицы — ни одной из тех бесчисленных улиц, по которым мы гуляли до самого утра. Ни одного летнего тумана, ни одного дождя, ни одной грозы. Ни-че-го.

Зато всё, что было до этого, вся моя жизнь до встречи с ней — всё как в тумане. Я ничего не помню. Словно это было во сне. Словно это было не со мной. Не со мной, не со мной… С кем-то другим. С кем-то, кто не знает, что значит жить по-настоящему. Я ничего не помню до встречи с ней. Ни-че-го…

Почему-то мне страшно. Мне никогда не было так сладостно-страшно, так тепло и одновременно с этим леденяще-ужасно в душе. Я готов ко всему. К величайшему счастью и к величайшему разочарованию. Но так страшно мне никогда не было. Ни когда я прыгал с парашютом, ни когда попал в аварию, ни когда сдавал экзамен, ни даже когда писал свою первую контрольную и впервые отвечал у доски. Ни-ко-гда…

Какое страшное слово — никогда. Оно похоже на пропасть, на отвесную скалу, на опасный обрыв. Внизу — острые чёрные камни и чуть заметно поблёскивающий поток грязной мутно-зелёной реки. И ни-че-го больше…

Никогда. Что, если никогда? Что, если она не выйдет, не придёт ко мне, что, если я так и останусь здесь стоять, что, если я уже стою здесь не тридцать секунд, а тридцать лет, что, если я прирос к земле и потерял счёт времени? Что, если я просто сплю и никогда не проснусь? И тогда мы никогда не увидимся, ни-ко-гда!

Нет. Не может такого быть. Не может такого быть со мной. Никогда — это не для меня. Наверное, это для неё. Она сильная. Она самый сильный человек из всех, кого я встречал. И она выдержит что угодно, даже никогда, которого я так боюсь. И она уж точно не наденет своё лучшее платье и не выйдет спокойно и торжественно. Я знаю её. Она выбежит в тех-самых, своих и моих любимых, многое повидавших кедах и в толстовке с рок-концерта, на который мы ходили вместе, в кепке, которую мы купили, когда ездили отдыхать на юг… Она выйдет, она вот-вот спустится ко мне со своего восьмого этажа, она закричит, заплачет, засмеётся…

Ни-ко-гда. Представить страшно… Нет, точно не может быть такого, чтобы я больше никогда её не увидел. Я и так не видел её слишком долго, слишком, слишком бесконечно долго, почти никогда… Я и так жаждал увидеть её хоть на миг, и так был готов отдать полжизни, лишь бы хоть на минуточку оказаться рядом с ней. И так думал о чём угодно, лишь бы не думать о ней, и всё равно неизбежно думал, думал, думал о ней — сначала понимал, что от этих мыслей мне всё равно не избавиться, а потом уже давал им волю, и они заполняли всё моё сознание, весь мир вокруг, всё, всё, всё… Я тонул в них, как в пенистых и бурных океанских волнах. Я и сейчас в них тону, и буду тонуть всегда. Всегда. Это нравится мне больше, чем никогда.

Я забыл про всё… Про свою новую отличную работу, про свою новую чистую квартиру в центре мегаполиса, про свою новую машину и про своих друзей. Я не мог так жить. Не мог жить без неё. Не мог не жить. Я и сейчас не могу, не могу, не могу! Не могу ничего, ничего, ни-че-го…

Я улыбаюсь. О, как она будет ругаться, когда узнает, что я наконец-то повзрослел. Наконец-то нашёл нормальную работу, наконец-то у меня дома порядок, нигде не валяются пакетики из-под чипсов и бутылки от кока-колы. Наконец-то я езжу на своей машине, а не маршрутке и не на такси. Наконец-то живу в большом городе, где есть всё, а не в какой-нибудь глуши, куда её любимая группа приезжает раз в пять лет.

Милая. Глупенькая. Я отдал бы всё это, всё, всё, всё — всё, что было и всё, что будет, – за несколько дней с тобой. Хотя бы за несколько мгновений, нет, за целое лето. Ещё одно лето, ещё одна юность, ещё один рассвет на крыше, костёр в лесу, палатка, звёзды, ещё хотя бы одно прикосновение, один взгляд…

Ни-ко-гда. Но почему же никогда? Что здесь делает это страшное слово, как оно оказалось в моей голове? Как может оно омрачать её вечно юный, вечно смеющийся, такой родной, до боли знакомый и любимый образ, словно мы несколько жизней прожили вместе?

Но ведь мне… но ведь мне… но ведь мне придётся… уехать? Да. У-е-хать. Нет! Неужели? Не может такого быть, не может такого быть в этом светлом и тёплом мире, у её подъезда, под этим июньским вечерним небом… Не может такого быть, не могу, не могу я уехать!

Не могу. Это не для меня. Это для неё. Она сильнее меня. Лучше. Смелее. Она бы смогла. Она бы уехала. Она бы спрыгнула с самого высокого здания в моём мегаполисе, но уехала бы. А я не могу! Не-мо-гу…

Ну вот. Сейчас. Сейчас она придёт. Наверное, она уже слышит, как моё сердце колотится между рёбрами — так сильно, что мне трудно дышать, что у меня болит голова. Кажется, оно стучит не внутри, а где-то вне меня, и его стук заполняет всё, словно совсем рядом кто-то бьёт в огромный церковный колокол.

Я дрожу. Я задыхаюсь. Я почти что кричу, но держусь. Она научила меня быть сильным. Научила быть смелым. Научила держаться. Держаться в любой ситуации, как бы плохо, больно и страшно мне ни было. Но я знаю точно — теперь не будет. Больше не будет больно и плохо.

Держись. Держись. Держись. Пожалуйста, только держись…

…Она вышла, увидела меня, вскрикнула так, словно её ударили ножом, и, зарыдав, бросилась ко мне.