Выбор

Памяти Шестаковых:
Кузьмы Макаровича,
Марии Ильиничны и их дочери Альбины

В семье у Кузьмы и Марии родилось уже несколько детей, и все время тяжелая, на сносях, хозяйка не успевала молиться за упокой ушедших младенцев. Дети рождались в срок, мальчики и девочки, но никто из них не доживал и до трех лет.  Болезни и простуды косили малышей нещадно, женщина украдкой бегала в полуразрушенную церковь и, глядя на практически стертый лик Богородицы умоляющими глазами, просила сохранить ей чадо. Кузьма ругал жену, он работал на высоком посту в артели: «Никак не позволительно, чтобы жена советского начальника бегала в церковь хоть и украдкой, а, не дай бог, кто увидит, сошлют, где Макар телят не пас», - как мог, убеждал он отчаявшуюся женщину.
- Куда нас сошлют? И так глухомань наш Соврудник, здесь девять месяцев зима! Кузя, уедем отсюда, давай вернемся домой, в Енисейск, может, хоть там ребеночек родится, выходим.
- Молчи, Мария, знаешь ведь, что подневольный я, куда партия пошлет, там и жить станем! И не для этого власть народную устанавливали, чтобы бабский рев слушать и потакать. За Тамарочкой лучше приглядывай, да с моего старого тулупа шубейку ей скрои, зима скоро, бабке Сидорихе скажи, пускай штанов ей навяжет штуки три, не ровен час, застудим девку, вона, по полу несет, а уже июнь. Скорее бы бараки новые заложили.
- А ты в чем на работу зимой пойдешь? Нет уж, чего-нибудь придумаю. А чего это ты про партию-то? Комсомолец еще вроде, а то гляди-ка, куда партия его пошлет! Ты, Кузя, подумай, как нам жить? Есть тут нечего, не растет ничего, дети без съестного-то никак! Да и на пьяные эти рожи я устала смотреть, принимать золото и отвечать за все - не шутка! Я и так боюсь, что напьются и голову мне оторвут.
- Комсомолец я пока, но хочу документы в партию подать. А ты не боись, мужик хоть пьяный и буйный, но не дурак же, кто на ружье полезет, а Никитка тебя справно охраняет.
Мария с Кузьмой привезли Тамарочку из Енисейска, она была младшей сестрой Маши, мать их умерла, и старшая забрала малышку к себе, своих-то детей у нее так и не было. Сейчас она опять была беременна и в конце сентября должна родить, кутая живот старой шаленкой, бегала в артель на работу. Золото - металл тяжёлый, хоть и ссыпали в мешок всего по пуду, но за день натягаешь его туда-сюда, считая да взвешивая, а потом на телегу грузили, никому она это не доверяла, чекисты строго учет вели, до миллиграмма все подсчитывали, мешки пломбировали, везли до Пита, а оттуда уже по дороге в Красноярск. Мария сама оформляла бумаги и, сбросив груз ответственности, придерживая уже большой живот, плелась по грязи домой. Конец июня на дворе, а заморозки ночами до минус пяти, днем развезет грязища, а на ночь мороз. Идешь в потемках, ногами дорогу шаришь, чтобы не зашибиться. Кузьму в город чего-то вызвали по работе, проездит недели две, не ближний свет - триста с лишним километров. Вернулся он вовремя, дороги выморозило и лошадям стало чуть легче, но межсезонье - не знаешь, чего запрячь: сани или телегу, никому не ведомо, как угадаешь, так скоро и доберёшься. Пришло лето, самая работа для золотарей, комар нещадно сжирает, спасу нет, деготь только и подмога.
Мария занемогла, ноги отекли, живот уже огромный, повитуха местная говорит, что лежать надо, а как лежать, мужики золото каждый день несут, кто бригадой по речкам моет, а кто с драги. Передать дела так сразу не получится, бумаг много, да и ответственность большая. Кузьма из города вести хорошие привез, переводят его на другую работу, не в город, но рядом совсем, в поселок Стрелка, что на слиянии Ангары с Енисеем, его назначили в леспромхоз заведующим складами. Грамотных-то раз-два и нету, а ссыльных да осужденных директор на такую должность не берет, вот и выпросил он знакомца своего, Кузьму Макаровича. «Знаю его давно, из одного города, помладше меня, но толковый, грамотный. И училище ремесленное окончил, в двадцать девятом году в Кисловодск его по комсомольской линии рекомендовали на пленум, а ему всего восемнадцать было, а теперь-то ему любое дело можно поручить, справится», - убеждал в райкоме новый директор леспромхоза.
А по Ангаре много тогда леса плавили, страна строилась, работа была ответственная, кому попало ее не поручишь. Так и сказали Кузьме в райкоме, пожимая руку: «Заканчивай сезон, сдавай дела и на новую работу, комнату тебе выделим, новый барак строится, давай, Кузьма Макарович, до зимы». Мария обрадовалась, наконец, уедет ближе к дому, к родным, родителей-то нет, а вот тетки, дядьки - все свое, родная кровь, да и на могилах родителей давно не была. Она с нетерпением ждала отъезда и еще втайне надеялась, что дома, южнее, ребенок вырастет крепче и наконец, будут у них с Кузьмой дети. Как и говорила старуха, что принимала у баб роды в деревне, роды начались раньше, всю ночь помучавшись, к утру родила Мария дочку. Роды были тяжёлые, женщина потеряла много крови.  Девочка родилась длинная, худая, кожа да кости, недоношенная. Ее обмыли, завернули в приготовленные пеленки, что остались от других детей, натопили печку, а она все спит и спит. Сил у малышки не было даже плакать, а на дворе конец августа, опять заморозки. У Марии, глядя на малышку, сердце сжималось, и еще слова повитухи в ушах стояли: «Береги, Марья, дите, по всему видно, не сможешь ты больше рожать. И не реви. Назовите девочку именем, которого в вашей семье никогда не было, каким-нибудь особенным, не нашим, не деревенским, тогда выживет, примета такая есть». «Каким особенным? Бог его знает», - думала Мария, разглядывая дочку, а та, разевая крошечный ротик, только пищала.
- Альбина, Алечка, как в кино, точно - пусть будет Альбиной! - решила мать.
Муж не сильно долго думал и с именем для дочери согласился, Мария долго болела после родов, молока у нее почти не было, Алька вес набирала плохо, плакала мало, и к зиме подросла совсем немного. В конце ноября, сдав последние дела, Кузьма Макарович дал жене команду: «Три дня тебе, Мария, на сборы, в понедельник выдвигаемся, дорога не близкая, погода пока стоит, хоть снег не идет, собирай пожитки, насчет лошади я договорился». Радость переезда сменилась тревогой - зима, мороз, две маленькие девчонки, а впереди неделя пути. Женщина настирала пеленок, старенькое одеяло подшила шкурой сохатого по типу конверта: «Все ж теплее». Мария наморозила молока, сложила кругляшки в чистую холстинку, свое-то от болезни давно пропало, два пузырька да соску, которую привезли из города и хранили пуще золота. Для Тамарочки приготовила старый мужнин тулуп, валенки на три размера больше, порвала почти последнюю простыню для подгузников, старшая была застуженной, все еще писалась. Связав в узлы нехитрый скарб, к понедельнику семья была готова в дорогу. 
Ехали тяжело, на четвертые сутки пути поднялась страшная метель, лошадь еле тащила сани, дети плакали, Тамарочка забилась с головой в тулуп и стонала то ли от холода, а то ли от страха. Алька кричала, Мария удивлялась силе детского голоса, молоко в пузырьке замерзало и превращалось в молочную шугу, мать согревала его под одеждой, но сама промерзла до костей, а еда была чуть теплой. Ночью добрались до Усть-Пита и остановились на ночлег в сельсовете. Малышка горела, у нее поднялась очень высокая температура, она почти не плакала, Тамарочка сильно кашляла и просила есть. Кузьма ушел договориться сменить лошадь и купить семье съестного. Мария раздела детей, мокрые пеленки развесила над топившейся печью, сменила Тамаре штанишки. И, прижимая к себе Альку, ходила из угла в угол, слез не было, только невыносимая тревога за малое дитя сжимала грудь.
- Тимофей, погрей кипятка, траву Альке заварю, и молоко растопи, оно в телеге в корзине, - попросила она старика-кучера.
Кучер недовольно пошевелился на лавке у печи, он почти заснул, не снимая тулупа, встал и, наблюдая, как Мария укладывает на лежанку совершенно бледного, почти безжизненного ребенка, грубо сказал:
- Чего ты с ней возишься, все равно она помрет! Вон, ни кровинки, вынеси ее в сени, утром договоримся - местные ее похоронят, Бог дал, Бог взял, не переживай так, еще родишь, молодая еще баба. Вон, лучше за старшей смотри, кашель забивает, она, видать, покрепче, но щеки красные.
Мария молча, сдвинув брови и сжав губы, положила малышку, прикрыла ее шалью и что-то в ее лице резко поменялась, глаза вспыхнули как у волчицы, она вцепилась старому кучеру в грудь и почти приподняла его от пола.
- Тебе что? Мой ребенок - собачонок? Советы он мне давать будет, как детей на снег выбрасывать, придавлю суку, - кричала во весь голос Мария, держа мужика за тулуп.
Тамарочка плакала, прерываясь на кашель, а Мария не унималась, на крики и детский рев вбежал с улицы Кузьма с двумя мужиками. Он насилу оторвал жену от Тимофея.
- Что произошло? Что с тобой? - разжимая синие пальцы жены, спрашивал он.
- Кузя, я с ним не поеду, убери его с моих глаз, убери, говорю, а то я за себя не ручаюсь, удавлю гада!
Кузьма Макарович перевел взгляд на старика.
- Комсомолки, ети их мать, чуть не задавила. Распустили вас мужики, в прежнее-то время попробовала бы ты меня ослушаться, - ругнулся Тимофей.
- Иди уже, старый дурак, - не унималась Мария.
Запахнув тулуп, старик вышел, а может и не старик он был вовсе, зарос бородой, как леший, сгорбился, пил сильно, вот и казался старым, а ума с шишку недозрелую.
Мария, немного придя в себя, начала успокаивать Тамарочку.
- Доктора вот привел, грамотный, ссыльный из Москвы, покажи ему детей, - сказал чуть слышно Кузьма жене и отошел, чтобы не мешать.
Маленький щупленький мужичок в круглых очечках снял худую, продуваемую всеми ветрами шинельку, шапку, сшитую неизвестно из какого зверя, и присел рядом к Марии и детям, открыл саквояж, достал трубку.
- Поднимите девочке одежду, я послушаю.
Доктор приложил к другому концу трубки ухо и внимательно слушал.
- Ничего страшного, слава Богу, воспаления легких нет, простыла она сильно, бронхит. Вот вам порошок горчичный, перемешаете с любым жиром, а лучше медвежьим, и мажьте ее - грудь, спинку, ноги. Траву дам, поите много. И в тепле ее держать надо, сколько вам еще ехать? - обратился он к Кузьме.
- Дня четыре, может, три.
- Долго, - протянул нараспев доктор, немного подумав, добавил. - На перегонах купайте девочку в горячей воде с травами и мажьте опять, а еще кормите хорошо, молоко, мясо, паренки давайте из свеклы, моркови и обязательно мед и шиповник.
Пока доктор доставал их саквояжа пакетики с травами и горчицей, Мария уложила уставшую от кашля Тамару.
- Вот этим натрите ее, - он протянул женщине маленькую склянку с мазью.
- Что это?
- Жир со скипидаром, для себя держу, легкие слабые, немного осталось, но для ребенка важней.
- Спасибо, - Марья зацепила немного мази и, приподняв малышке рубашонку, принялась втирать в худенькое тельце лекарство, потом сняла вязаные носочки и намазала ножки, укутала девочку, та уже дремала, согревшись. - Заберите, вам необходимо, а я сама приготовлю мазь, муж жир найдет, а скипидар у меня имеется в корзинке.
Доктор спрятал склянку в саквояж и вопросительно взглянул на женщину.
- Вот малышка еще, посмотрите, - она соскочила и принесла с другой лежанки свою младшую дочь.
Доктор развернул пеленочку, и на его лбу появились глубокие морщины от напряжения, он внимательно послушал девочку, переворачивая ее с боку на бок. Потом снял с нее рубашонку и переложил на развернутый тут же край тулупа, им укутали Тамарочку.
- Жар у ребенка сильный, простуда. Но это не самое главное. Жар - не беда, снимем.
- А что еще, доктор? - спросил Кузьма, внимательно наблюдающий за доктором.
- Как приедете, обязательно сходите к местному врачу, пусть еще он послушает. Губки у малышки синеют, когда плачет?
- Да, это бывает, но она редко плачет и ест плохо, - ответила Мария.
- Самогон есть?
- Как не быть, дорога дальняя, мороз, - ответил хозяин.
- Несите.
Кузьма вышел, пустив в дом изрядную порцию холодного воздуха, он белыми клубами затянул ноги сидящим, доктор чуть закашлялся.
- Что с Альбиной? - спросила мать, глядя доктору прямо в глаза.
- Точно я сказать не могу, обследовать ее надо, понаблюдать, но одно сказать могу точно - сердце у малышки работает неправильно, думаю, это порок.
- А это страшно?
- Ухаживать за ней надо, чтобы не нервничала и нужно хорошее питание, обязательно. Об этом я вам уже говорил.
Кузьма принес бутыль с самогоном, холодная бутылка в тепле тут же покрылась изморозью, и чуть погодя ровные струйки воды потекли по рукам.
- Вот, - протянул хозяин.
- Отлейте полстакана и согрейте, - попросил доктор и прикрыл пеленкой спящую малышку.
Мария все сделала, как велел доктор, потом сама растерла тельце дочери, закутала ее сначала в пеленку, потом в старую шаль и, прижав к себе, села на лавку у печи. Путники разложили на столе небогатые припасы, мужчина, что пришел вместе с доктором и Кузьмой, оказался председателем местного сельсовета, он принес несколько вареных картошек, выложил их на стол, достал из кармана и копчёных хариусов. Кузьма достал сало, сушеную сохатину, две головки лука и ломоть черного хлеба. На печке вскипел шиповник со зверобоем, налили по железным кружкам. Выпили немного самогона для согрева и принялись за трапезу, долго разговаривали о работе, охоте и рыбалке. Мария, прижав дочь к груди, дремала, то закрывая глаза, а то вздрагивала, пробуждалась. Наконец все местные разошлись, Тимофей храпел на лавке, приняв дозу самогона, Кузьма подошел к жене.
- Давай мне Альку, иди сама поешь, кипяток там, на печке. Доктор сказал Альке можно тюрю уже давать немного из морковки с молоком. Завтра не поедем, метель переждем.
Мария кивнула и пошла к столу, у нее из головы не шли слова доктора. «Больное сердце - это, наверное, очень серьезно» - думала она. К утру Алька запищала, Мария поднялась с лежанки, приподняла шаль и потрогала дочь. Пеленочка была насквозь мокрая, лобик малышки стал холодным, она плакала и водила ротиком туда-сюда, просила есть. Мария глубоко выдохнула, она встала, взяла приготовленное и согретое на краю печки молоко и начала кормить малышку, напевая. Тамарочка всю ночь проспала, она почти не кашляла, следующий день Мария лечила девчонок - поила их травами, выкупала обеих в бане у председателя, ночью у Альки опять была температура, но уже не такая высокая. В субботу двинулись дальше, метель надула мороз за тридцать с лишним, лошадь с покрывшимися куржаком боками, жмурясь от яркого солнца, брела по снежной дороге.
Переезжая из деревни в деревню, к понедельнику они добрались до Енисейска, остановились у родственников. Год в городе был тяжёлый, наводнение затопило все дома почти до окон, по улицам люди плавали на лодках, огороды вовремя не посадили, овощи выросли мало-мальские, местные жители боялись голода. Мария с детьми хотели остаться у тетки до весны, но там своих ртов хватало, поэтому решили так: ехать по месту распределения Кузьмы Макаровича, а летом первым пароходом в город с Альбиной к доктору. Семья погостила три дня у родственников и двинулась дальше, как чуть морозы спали, до Стрелки тоже не близко, почти сто километров.
Работа Кузьме Макаровичу нравилась, правда, времени она отнимала очень много и по партийной линии занятость была большая, на первом же собрании избрали его комсоргом, а через месяц и в партию приняли, заявление он еще год назад написал на прежнем месте работы, а жене не стал говорить - незачем. Годы были лихие, тридцать восьмой год на дворе, по Ангаре одна за одной шли баржи с ссыльными - все больше «враги народа». Да и на работе держи ухо востро, смотри, не ляпни лишнего. А характер у него, ой, не сахар, где и прикрикнуть может и власть показать, он в людях с юности хорошо разбирался. Иногда вроде враг, сосланный, а человек хороший, работящий, честный, а иной в глаза смотрит и кажется свой, земляк, а отвернёшься - так он тебе нож в спину и всадит. А все почему? Зависть людская. Вот поэтому не стал Кузьма Марии про партию говорить, с партийного спросу больше, а она переживать станет, ночи не спать, а ей сейчас главное - о детях заботиться надо. В деревне его местные сразу приметили, вроде только приехал - и сразу в начальники, а ведь молод еще.
- А вон Кузьма лучше живет, гляди, сапоги себе справил, начальник, а Машка его не работает, - слышал он по углам.
Так порой хотелось кулачищем дать в морду, но нельзя, дочери и партийная совесть не позволяла.
Как и думали, летом на пароходе родители свозили родители Альбину в город в больницу, скоро ей годик, но душа родителей не на месте, когда девочка плачет, губки и кулачки синеют – болеет, значит, малышка. А так - хорошая девочка, как жарочек получилась, солнышком поцелованная, волосы шелковые из кольца в кольцо вьются, глаза синие-синие как вода в Енисее. И ходить она рано начала, в девять месяцев крепенько уже на ножках стояла. Мария не слушала никого, с шести месяцев икрой ее стерляжьей кормила, хоть ложечку в день, а сунет в рот, та морщится, плюёт, а мать знай, толкает. Соседки старые ругают: «Запоносит, жирная икра-то малышке», - а Мария слушает да молчит.
Врачи в больнице посмотрели, послушали ребенка, хорошие врачи, ссыльные на поселении и так сказали Кузьме Макаровичу:
- У девочки порок сердца, сложный, физические нагрузки по возможности убрать, бегать и прыгать ей нельзя.
- Что, доктор, совсем все плохо, она у нас одна, как быть, может, в край везти ее лечить? - спросил отец, теребя в руках фуражку.
- Все от вас зависит, как ухаживать будете, при хорошем уходе и лекарствах лет до восемнадцати доживет. Лекарства я вам сейчас напишу, какие нужны, а остальное время покажет.
Кузьму Макаровича как кипятком обожгло: «Что сказать Марии? Она в дочери души не чает, лучший кусочек ей, ночи не спит, каждое ее движение ловит», - мысли перебивали одна другую, глаза, как озера после дождя, сами собой наполнились слезами. Врач что-то писал на листочке, сидя за столом, потом встал, сочувствующе похлопал отца по плечу, протянул рецепт и вышел. Помедлив с минуту, утерев рукавом слезы, мужчина вышел следом.
- Ну что? - нетерпеливо спросила жена.
- Нормально все, доктор лекарства выписал, сказал поить и баловать.
- Что, так и сказал?
- Ну все, пойдем, уже ехать пора, небось, родственники нас заждались.
Как сказал врач, так и стали они растить маленькую Альбиночку - кормили кашами молочными, рыбой, в Енисее и Ангаре в ту пору любая водилась, стерлядь на удочку брала, а уж чира и сига - сколько хочешь. Кузьма рыбак знатный был, семья икру и рыбу вдоволь едала. Весной и осенью дичью всех баловал, по зиме зайчатина, жили сытно. Мария на работу не пошла, решили, пока дочки не подрастут, дома будет, на хозяйстве. Пряла она хорошо, так просили люди, тоже то молока принесут за работу, то сало.
В сороковом году, в начале декабря, к Кузьме Макаровичу неожиданно нагрянула проверка. По весне вроде все проверяли, инвентаризация была, а тут все заново, бумаги, отчеты и мало того, нужно было сделать сверку оборудования. Трое мужчин в штатском приехали, разговаривают мало, один в кабинете сидит в бумагах копается, двое по территории рыщут: «Покажите это, покажите то». Ведут себя так, как вроде специально что-то найти хотят. Кузьма Макарович, конечно, деликатно с ними разговаривает, не спорит, слышал разговоры ссыльных, что так все и бывает, а душа не на месте. Вроде была проверка, но страшно не за себя, а за семью. Вечером потемну он пошел к директору: «Что случилось, почему проверка?». А Иван Петрович как онемел, черный весь.
- Не могу я тебе, Кузьма, сказать, дело это не просто так завели.
- Какое дело? Не молчи, Иван, друг ты мне или нет? - не понял он.
- Какое, какое? Уголовное! Друг, конечно, и партийный товарищ, но донос на тебя поступил. Пишут, что продал на сторону гусеницы от тракторов и запчасти какие-то.
- Какие запчасти? Ты же меня знаешь? Что я не понимаю, воровать? - Кузьма Макарович не мог слова подобрать от возмущения.
- Пишут, что живешь хорошо, сыто, Мария твоя не работает, а туфли новые купила.
- Туфли - это я ей подарил и дочкам сандалии привез, когда в Енисейск ездил, еще отрез шерсти на платье! А что, это запрещено? Зарплата у меня достойная. Мария у меня хозяйка хорошая, у нее копейка не пропадет, все своими руками шьет, прядет, вяжет, огород у нас, река кормит.
- Да чего ты мне объясняешь, все я понимаю. Найди ты им гусеницы эти.
- Так они про них и не спрашивали. А написал-то кто?
- А я знаю? Не говорят, показали донос на секунду, а потом сам прочитал, много грязи льют. И что партию запятнал, в общем…
Иван Петрович замолчал, Кузьма посидел еще немного молча и, попрощавшись, ушел. Всю ночь проговорили с Марией, что делать, если заберут его. Так и случилось, на том месте, где должны были храниться гусеницы от трактора, сгрузили штабель леса. Проверяющие даже не стали слушать оправдания и объяснения, скрутили руки Кузьме и увезли его в Красноярск. Суда не было, все тянули следствие, но из партии задним числом исключили, на партсобрании один работник, да еще и сосед по бараку рьяно выступал, обвиняя его во всех грехах.
- Кулацкая морда, - орал он на весь зал, а люди молчали, опустив глаза в пол.
Исключили единогласным голосованием, медленно, но верно руки в голосовании подняли все. Мария после того, как осталась с дочерями одна, пошла на работу в леспромхоз, но по специальности ее не взяли.
- Ты пойми, Маша, не могу я тебя на ответственную должность с деньгами и бумагами взять, первая проверка и тебя, и меня выгонят, а Кузьма твой сидит.
- Иван Петрович, ты же знаешь, что он не виноват. Возьми на любую работу, не с голоду же нам помирать, - разрыдалась Мария.
- Перестань, не для того мы советскую власть устанавливали, чтобы с голоду помирать, приходи в понедельник в контору, возьму тебя уборщицей и воду будешь возить с реки для рабочих, в контору и баню, работа тяжёлая, бочки таскать с водой на угор, но деваться некуда, другой работы нет. 
Мария вышла на работу, девчонок она уводила на соседнюю улицу в барак к ссыльным, они отбыли свой срок, но не имели право выехать на родину и осели в деревне. Семья Громовых, муж и жена, совсем пожилые люди, они попали на Ангару еще в двадцатые годы, Денис Алексеевич - белый офицер из Екатеринбурга, а Анисья Тихоновна, его жена, бывшая дворянка. Они жили в одной маленькой комнатушке. Кузьма Макарович на рыбалке подружился со стариком, они много говорили о богатствах Сибири, стараясь не касаться политики. Еще так получилось выяснить в разговоре, что они земляки, оба с Урала. Кузьма учился в Красноярске, там с Марьей и познакомился, потом партия послала работать на Соврудник. Анисья Тихоновна - женщина спокойная, тихая, даже робкая, говорила вполголоса, учила ссыльных ребятишек читать и писать, занимаясь с ними дома. После того, как Кузьму забрали, Денис Алексеевич заходил несколько раз, заносил Марии рыбу. Соседи шипели по углам: «Жену ворюги подкармливает, белая сволочь». Мария молчала, а после выхода на работу стала приводить девочек к старикам, а те и рады, внуков у них не было, а единственный сын погиб еще в гражданскую войну.
Потом, через много лет, когда Денис Алексеевич после продолжительной болезни покинет этот мир, Кузьма Макарович с Марией заберут Анисью Тихоновну к себе в Енисейск, и она проживет у них долго, дожив почти до ста лет. И никто из соседей даже не догадается, что она им не родной по сути человек, а была сослана сюда вместе с мужем с далёкого Урала, пережившая столько горя и лишений. Девчонки с радостью бежали к Анисье Тихоновне, потому что она кормила их вкусной кашей из ячневой разваренной крупы, сдобренной кедровым орехом и чуть политой медом. Денис Алексеевич был человеком умелым - рыбак, охотник, из леса приносил шишки, грибы, ягоды. И руки у него были золотые - такие сбруи для лошадей делал, в крае таких не купить. Опасались немного люди, что могут привлечь за связь с политическими, как ни крути, а «враг народа», десять лет и без права выезда, но все равно по надобности заказывали ему упряжь, а кто и за советом заходил. Рассчитывались, кто чем может - молоком, медом, яйцами, а кто и мыло печатку принесет. Вот Анисья Тихоновна и старалась накормить девчонок посытнее, Алька с золотыми кудрями уж сильно была тощая, прямо светилась вся. Шустрая, бегучая девчонка, глаз да глаз за ней нужен, упадет, ударится, потрет коленку и свое, запыхается, аж воздух ртом хватает, как рыбка на суше, а Тамарочке спуску не дает, пыхтит, а догоняет, по всему видно, упертая девка будет.
 Иван Петрович никак не мог успокоиться и тихо провел свое расследование, наконец, узнал, кто на его друга кляузу составил и в соответствующие органы отправил. Долго искать не пришлось, сосед Кузьмы по бараку и был тем анонимщиком и, самое главное, бревна именно он на гусеницы свалил, знал ведь, что до весны, пока баржи не придут, никто штабеля трогать не станет. Как только в апреле начал сходить снег, Иван Петрович в приказном порядке заставил перевезти бревна ближе к берегу. Мужики возмущались: «Придумали мартышкин труд, баржи придут, сразу и сгрузим, а то на берег вози, складывай, потом с берега в баржи», - а больше всех Василий тот кричал и народ подбивал отказаться. Но Иван Петрович был непреклонен, он вызвал уполномоченного и до самого вечера сам стоял рядом, наблюдая за работой. Как только убрали последний ряд бревен, обнаружились потерянные гусеницы, вдавленные в осеннюю грязь.
- Пиши протокол о находке, Герасимович, а свидетелями всех впиши, а Василия первого.
- А чего меня?
- А я тебя, паскудника, расстрелял бы за такое! Чем тебе честный человек жить мешал? Упек его, детей сиротами оставил.
Мужики смотрели на Василия удивлёнными глазами, кто матерился, а кто, плюнув в его сторону, отходил. Тетка Груня - брокер и учетчица, женщина крупная боевая, подошла и с размаху отвесила ему мощную подзатылину, его старая кепка вмиг оказалась в талом снегу.
- Ну, говори народу, что тебе Кузьма Макарович сделал, чем это он перед тобой, вша ты лобковая, провинился? - тетка Груня не стеснялась в выражениях.
- А что он, как ни придешь на кухню, все смеется, шутит да пироги ест, Манька его на работу не ходит, дочки у него такие не похожие, видать, нагуляла баба его со скуки, пока дома сидела. И вообще, советский человек так не радуется, Кузьма - он буржуй и есть.
- Ах ты, сучий ты хвост, бабе под юбку глядишь, тебе какая разница, чье это дите? У тебя оно есть просит? Смех его Кузин не устроил, - взбеленился директор и, сжав кулак, чуть не подскочил к рассказчику.
- Бросьте вы, Иван Петрович, руки марать об эту падаль, документы надо собирать и в край ехать, что нашлось все, что искали, и про клевету написать.
- А не докажете, - закричал Василий, подхватил с земли кепку и, широко шагая, пошел в деревню.
Той же неделей съехала его семья из Стрелки, а куда - никто не знает. В конце мая Иван Петрович вернулся из Красноярска вместе с другом. Кузьма осунулся и немного постарел, но, отдохнув недельку, вышел на прежнюю работу.
- Кузьма, пиши заявление в партию о восстановлении, - сказал директор как-то в разговоре.
- Пока не могу, - ответил тот напряженно.
- Ты что, на партию обиделся? - смотря Кузьме прямо в глаза, твердо спросил его директор.
- Партия тут ни при чем, а вот как к этому народ отнесется, ведь народ проголосовал исключить меня.
- А ты на народ не смотри, народ, он знаешь, брат, своя рубаха ближе к телу, ты думай о делах наших, как стране помочь подняться, боюсь я, Кузьма, что война будет, в крае на собрании говорили, что обстановка в мире тревожная. Так что о стране думать надо! И по совести - кому, как ни тебе, звание коммуниста носить.
Не успел Кузьма Макарович восстановиться в партии, как осенью сорок первого ушел на фронт. Мария с детьми осталась в деревне, пошла работать – пока не закрылись реки - на сплав леса, мужиков-то почти всех призвали на войну. Зимой в тайге лес заготавливали, в землянках ночевали, мороз сорок, а на работу идти надо, носы, щеки, пальцы - все морозом прихвачено. Летом гоняли плоты по Ангаре в устье Енисея, работали по шестнадцать часов, летом световой день в Сибири длинный. От мошки, комара, паута одно спасение - деготь, за лето кожа на реке задубела, пропиталась дегтем, лицо как головешка обгорелая, кожа черная, обветренная, руки от весла все в мозолях, с переломанными ногтями. Дочери у стариков так и жили, карточки Мария на хлеб занесет и на работу. Алька маленькая в три-четыре года болела часто, одежка худая, простывала. В больницу везти времени нет, местный доктор пропишет лекарства, а купить негде, травки да растирки - вот и все лечение. Лекарства для сердца давно перестали давать, их совсем негде было взять. Мария, вспоминая дочку, тихо плакала ночами, но ничего поделать было нельзя, война. Фронту нужен лес, пихтовое масло, деготь, смола, а в тылу почти одни бабы остались.
Алька росла, а приступы болезни учащались, она все чаще замирала, хватая ртом воздух, или приседала на корточки с синими губами. Анисья Тихоновна укладывала ребенка в постель, поила ее капельками пустырника, но, полежав несколько минут, Альбина опять бегала вприпрыжку, не давая никому спуску. «Девочка с железным характером», - смеялся Денис Алексеевич: «Не боись, бабка, она сто лет проживет, видишь, как за жизнь цепляется». А Анисья все жалела девчонку, лучший кусочек ей, мед, рыбу - все для Альки, она же уговорила мужа свозить девочку в соседнюю деревню, в Горьевке врачей было много ссыльных. Поехали, доктор долго слушал девочку, смотрел ребенка, потом играл с ней, прыгал, бегал, а потом опять слушал. Устала Алька, расплакалась и замерла, как у нее бывает, с синими губенками.
- В город вам надо переезжать, девочке постоянно врач нужен и лекарства, а тут она умереть может, - вынес свой вердикт доктор.
Он дал немного порошков из старых запасов и проводил гостей до калитки: «Не тяните с отъездом, растет ребенок, к семи годам возраст критический с таким сердцем». Старики слушали и молчали, Денис Алексеевич прижимал к груди уснувшую Альку, а Анисья, шмыгая носом, смахивала догоняющие друг друга слезинки. При первой же возможности старики рассказали все Марии.
- Ну что, делать нечего, вот сяду сегодня Кузьме письмо писать, сообщу наш новый адрес, поедем к родственникам в Енисейск. Третьего дня письмо от него получила, ранен он, в госпитале лежит, пишет, что уже все хорошо, может, отпуск дадут к осени.
- А ранен-то тяжело был? - разволновалась старуха.
- Думаю, да, легкие, пишет, прострелены и нога повреждена осколками, три операции перенес, сразу не сообщил, что ранен сильно, вот и не было четыре месяца писем. А сейчас уже лучше, ходит, вот фотокарточку прислал.
- Герой, - улыбнулся Денис Алексеевич, глядя на фото.
Как решила Мария, так и сделала, директор отпустил ее, не раздумывая, раз дело касается ребенка, да и Тамарочке осенью в школу идти, восемь лет уже. Первым пароходом Мария с дочерьми и тремя узлами вещей приехала в дом тетки в Енисейск, а у той своих детей мал-мала меньше, мужика на фронт не взяли по причине болезни, хромал он сильно, вот и рожала она почти каждый год. Встретили они родственников приветливо, те прожили у них три дня, и Мария пошла искать работу, дядька подсказал ей, что в заготконторе требуется бухгалтер и счетовод, директор посмотрел документы и спросил:
- У нас все больше с мужиками-охотниками работать придется, ну и женщины, конечно, охотники имеются, но их мало, народ суровый, грубый, смогешь?
- Не волнуйтесь, смогу, и в пушнине я разбираюсь, тятя охотник был и муж тоже, не промысловик, правда, но удача была, - убеждала Мария. - И вот еще спросить хотела, муж у меня воюет, вот справка, с двумя детьми я, комната нам нужна.
- Комнату дадим, дом купца Калашникова на горе, у церкви, знаешь?
Мария кивнула.
- Так вот, на втором этаже есть пустая комната, ключ у завхоза возьмешь, там кое-какая мебелишка от прошлых жильцов осталась, туда и заезжайте.
- Спасибо.
Мария написала заявление о приеме на работу, в этот же день забрала ключ и вечером пошла смотреть комнату. Высокая скрипучая лестница вела на второй этаж, показался большой коридор с множеством дверей и темнота. После яркого солнца Мария щурилась в потемках, стараясь найти нужную дверь.
- Тетка, тебе кого? - услышала она за спиной мальчишеский голос.
- Квартиру ищу четырнадцатую, - ответила женщина, оборачиваясь.
- Так вот она, - ткнул пальцем малец. - А вы что, жить тут будете?
- Будем, а ты, значит, сосед?
- Ага, Ленька я.
Мария открыла ключом амбарный замок еще царского образца и зашла в комнату. Длинная узкая кухня с печкой-голландкой и высоким окном почти в пол, посреди длинной стены с обшарпанной штукатуркой была дверь в другую комнату, наскоро сколоченный косяк, некогда это была одна комната, но бывшие хозяева поделили ее тонкой перегородкой, получились две. Другая комната, просторная, с высоким потолком, два огромных окна наполняли ее необыкновенным светом и теплом, а в дальнем углу виднелся металлический полукруглый край печи, топившейся из коридора и отапливающей еще и соседнюю квартиру. Душа у Марии запела от увиденного: «Столько места, наконец-то нам повезло», - она подняла руки вверх и закружилась. На следующий день вечером они с теткой побелили потолки и стены, принесли мебель - стол, сколоченный из досок, с ножками крестовиной, в комнате было два венских стула, еще купеческих, в сарае нашли старую кровать с прямыми досками вместо лежанки. Дядька был хоть и хромым, но руки у него на месте, подладил мебель. Тетка поделилась периной, что осталась еще от родителей Марии, и дала две подушки, их берегли для Тамарочки в память от родителей.
Семья переехала в новое жилье, и жизнь потекла своим чередом. Мария работала в заготконторе, работа была ответственной, но уставала она меньше, все-таки не бревна по колено в воде ворочать. Девчонки подружились с соседским парнишкой Ленькой, днем он заходил к ним, а иногда Мария отпускала детей с ним на улицу гулять. Они и дальше дружили, когда все повзрослели. Без стариков с девчонками было тяжело, сидеть с ними было некому, Альку положили в больницу на целый месяц, лечили. Тамарочку пришлось до выписки Альбины отдать в семью тетки, ее Мария забирала домой после того, как попроведует дочку. Вечерами и ночью женщина ухаживала за огородом, зима была впереди, мужиков рядом не было, мяса и рыбу теперь только по большим праздникам готовили, когда случалась поменять карточки или крупу с мылом на базаре. Альбина же все просилась обратно в деревню: «Мама, поедем в Стрелку к бабушке, там каша вкусная». Мария прижимала дочку к груди и обещала, что, когда кончится война, они обязательно туда поедут. В сентябре сорок третьего года Тамарочка пошла в школу, Мария из своего выходного платья из тонкой шерсти, что Кузьма подарил ей еще до войны, сшила ей школьную форму. Белое кружево на воротничок связала из тонких белых ниток. Натеребила пуха из шкурки белого колонка, спряла потуже, получилось красиво. Только ближе к зиме пряжа распушилась и воротничок превратился в меховой. «Как у снегурочки», - смеялась Мария, наряжая дочь в школу.
В конце сентября с первыми сильными заморозками рано утром в дверь постучали, Мария в ночной рубашке, накинув старую шаленку на плечи, открыла дверь.
- Кузя! - вскрикнула она от неожиданности и повисла у мужа на шее.
Кузьме Макаровичу был положен отпуск по ранению на десять суток. Он еще немного подволакивал ногу и кашлял, но вид у него был боевой. Такой родной и любимый! Мария любовалась мужем, а он выставлял на стол банки с тушенкой и завернутые в тряпицу кусочки сахара.
- Это девчонкам! Как она, как Алька?
- Хорошо все. Лежала в больнице целый месяц, сейчас лучше, она уже большая, плачет меньше - понимает, что можно, а что нельзя, шесть лет уже. Дома с Тамарой одни остаются, я Тамарочку в школу отдала сразу во второй класс, Анисья Тихоновна с ней хорошо занималась, она успевает наравне со всеми, ей девять уж.
- А сама как? Чего в город-то поехали, в деревне сытней.
- Сытней, правильно ты говоришь, но Альке постоянно врачи нужны, деды ее к хорошему доктору, профессор какой-то ссыльный в Горьевке, возили, так он сказал, чтобы срочно в город ее везли. А я что? Как все - работаю, вот комнату выделили, повезло, что большая, светлая. Придешь с войны, занавески справим, мебель новую.
Кузьма слушал, затягиваясь папиросой и покашливая.
- Конечно, справим, жена, обязательно, дай только срок.
Долго они еще говорили, потом Мария убежала на работу, а Кузьма остался с детьми. Алька проснулась, выползла из-под одеяла и, шлепая босыми ногами по голому полу, прошла на кухню.
- Дядька, а вы кто? У нас курить нельзя и форточку закрой, мамка сама дрова колет, таскает, чего избу студишь, - ругалась девчонки с ярко-голубыми глазами и пышной шевелюрой рыжих волос.
- Ты что, жарочек, папку не узнала? Альбина, это же я, папка твой!
Алька сдвинула брови, ее глаза стали еще ярче, она уперла руки в худенькие бока и, секунду вглядываясь в лицо солдата, тихо произнесла:
- Правда, папка, ты не врешь?
- Папа!!! - закричала Тамарочка и обняла Кузьму за шею.
- Это мой папа, - отталкивая сестру, закричала Алька и тут же забралась к отцу на колени.
Кузьма долго обнимал и прижимал к себе дочку, впитывая и стараясь запомнить запах ее солнечных волос. Небритая щека смешно щекотала спинку малышки, она ежилась, хихикая, а потом вырвалась из огромных обветренных рук отца и громко сказала:
- Ну, совсем затискал, я уже не маленькая, вон Тамарочку зацеловывай.
Отец прижал к себе старшую дочь и громко рассмеялся.
- Совсем вырос мой жарочек, и характер - ну прямо огонь!
- Ничего я не огонь, просто я совсем большая и уже одна дома остаюсь, даже печь топлю, когда мама на работе.
- Правда?
- Конечно, мама мне положит по полешку и скажет, через сколько подкинуть, вот и все, а часы я знаю, меня Тамара научила, а еще я читать умею и считать.
- Молодец! А мечта у тебя есть? - не переставая улыбаться, спросил отец.
- Конечно есть, хочу к бабе в Стрелку каши ее вдоволь наесться.
- Ну, это мечта, так мечта, вот когда совсем с войны приду, то обязательно поедем к Анисье Тихоновне кашу есть, а сейчас смотри, что я вам привез, - отец развернул лежащую на столе белую тряпицу и протянул дочерям кусочки сахара.
- Подумаешь, невидаль, я сладкое не люблю, от него зубы портятся, мама говорит, - но тоненькая ручонка Альки потянулась за кусочками.
- Может быть, ты куклу хочешь или медведя плюшевого?
- Я что, маленькая, да и некогда нам в куклы играть, правда, Тамарочка?
- Хозяюшки мои, давайте завтракать, и у меня к вам серьезное дело. Тамара, тебе в школу во сколько?
- Мы с обеда учимся, в школу к двум часам, - ответила старшенькая, сжимая в своей руке кусочек сахара.
Кузьма Макарович налил дочерям по кружке молока, отрезал по куску серого хлеба и, присев рядом, любовался, как девчонки, отгрызая совсем по крошке от кусочка сахара, запивали его молоком.
- Папа, а ты ешь, молоко еще есть, а то сил не будет фашистов бить, - причмокивая, выдала Альбина.
- Спасибо, милая, хлебушек откусывай, а я чаю выпью.
После завтрака Кузьма собрал дочерей, надел на них вязаные кофтенки из собранной, где только было возможно, пряжи, - тут и распущенные резинки носков зеленого цвета, не совсем сношенный и закатанный отцов рабочий свитер, серый в черную точку, красные полоски получились из шарфа, привезённого Марией еще в молодости из Красноярска. Он повязал им на голову платочки. 
- Папа, я не люблю платки, - стаскивая с головы зеленый шерстяной материн платок, капризничала Алька.
- Альбина, сегодня прохладно, ветер с Енисея, застудишь уши, а в чем ты гулять ходишь?
- Мама мне шапочку сшила, - Алька, ловко подставила табурет к вешалке и достала серый берет с яркой пуговицей на боку, натянула его на голову, глядя в зеркало.
- Ну, ты у нас модница, - рассмеялся Кузьма, глядя на переодевание дочки.
Закончив со сборами, они отправились на рынок, что на берегу Енисея, сразу под горой, напротив мужского монастыря. Правда, сейчас монахи в нем не жили - кого в гражданскую расстреляли, а кто в тайгу по скитам разбрелся. Осиротел монастырь, но красоты своей не потерял, золоченые купола издалека было видать, кресты в двадцатых годах сбросили, а купола на солнце золотом горели. Кузьма вел за руку Тамару, она шла спокойно, стараясь идти в ногу с отцом, Алька вприпрыжку бежала впереди по деревянному настилу. Вот уже показалось и красное кирпичное здание аптеки с красивыми башенками на крыше, а за ним поворот на базар. В будний день людей на базаре было немного, две тетки торгуют старыми ношеными вещами, мужик без ноги точит ножи и продает керосин, в дальнем углу старушка выставила картошку и молоко.
- Здравствуйте, - поздоровался Кузьма с безногим.
- Здорово, служивый, папироской не разживёмся?
- Угощайся, - Кузьма Макарович протянул пачку, мужик взял три папиросы, одну сразу прикурил, а две спрятал в портсигаре.
- Давно дома? - кивая на ногу, спросил Кузьма.
- Давно, - протянул безногий. - Осенью сорок первого еще в эшелоне, когда на фронт везли, разбомбили нас, ни одного выстрела не успел сделать. Где-то ноженька моя лежит в земле, три месяца в госпитале провалялся и домой комиссовали. А ты совсем или в отпуск, гляжу, ногу-то тянешь?
- Да, по ранению в отпуск, через пять дней назад.
Безногий понимающе посмотрел на солдата и, поправив во рту папиросу, глубоко затянулся, пуская дым через пожелтевшие от табака усы. Алька крутилась рядом, то толкая точильное колесо ногой, а то рассматривая лежащие на тряпице кухонные ножи и портняжные ножницы.
- А ищешь чего?
- Хочу дочерям велосипед поменять, не знаешь, может, есть у кого?
- А меняешь на что?
Кузьма Макарович вытащил из кармана галифе наручные часы, новые, золоченые, с кожаным ремешком.
- Вот, трофейные швейцарские, - протянул он мужику.
- Хорошая вещь, знаю одного, он по субботам приезжает, не наш, не енисейский, грузин или чеченец, старый уже. Товар у него всякий, он не продает, а только меняет. Только не продешеви, часы эти дорогие.
- Спасибо, мы в субботу придем.
Кузьма пожал безногому руку и подошел к старухе с молоком.
- Здравствуйте. Мать, а сало есть?
- Ты что, касатик, какое сало? Сейчас сентябрь, какое было, все поели, это теперь только в ноябре и то, если останется для себя. Вот, молочко бери.
- Спасибо мать, но мы и крынку не взяли.
- Бери так, я у Марьи потом заберу.
- А вы мою Марию знаете? - удивился Кузьма.
 - Да смотрю, ты с Альбинкой, с Тамарой, а такой жарочек только у Марьи растет, вон, стрекоза какая!
Старуха улыбалась, глядя на то, как девчонка скачет на одной ноге с кирпича на кирпич, раскиданные тут же. Кузьма Макарович, порывшись в кармане, достал копейки и протянул старушке, взял крынку с молоком и, окликнув дочерей, пошел в обратный путь. Мария очень радовалась, что муж приехал в отпуск, она торопилась домой, старалась накормить его чем-нибудь повкуснее. И все думала, что положить ему в обратную дорогу, решила так - с молока, что покупала у женщины на работе, сливать вершки, сливки сытные и хранятся долго, а скиснут, будет сметана, все равно съест. Крынку со сливками она убирала в холод, напекла шаньги с брусникой: «Сдобой побаловать». А Кузьма, пока жена была на работе, уходил на реку, он старался наловить побольше рыбы, щуку солил, ельца после засолки развесил гирляндами над печкой сушить, в комнате стоял крепкий рыбный дух. Два раза за пять дней приходил за полночь, уставший, недовольный, Мария молчала, стараясь ему угодить. В субботу с утра Кузьма побрился, надел гимнастерку и сел за стол. Жена суетилась у печки, жарила на завтрак картошку, дети еще спали.
- Мария, присядь, поговорить с тобой хочу, - серьезно сказал хозяин, немного нервничая и покашливая.
- Да, Кузя, - жена села рядом. 
- Долго я думал, разговор будет у нас непростой, завтра мне в дорогу. Сама понимаешь, война - дело такое, вдруг не вернусь, или ещё чего, ты детей береги. Вот деньги тебе, купишь, чего надо. Ну и вообще, - он вытащил из кармана пачку денег и положил на стол.
Мария молчала, она внимательно посмотрела на мужа, потом на деньги.
- А деньги откуда?
- Экономил, на дорогу дали, довольствие, да продал кое-что - сапоги, ну и так по мелочи, Альке на лекарства прибереги, - вполголоса ответил муж.
- Когда на войну уходил, таких разговоров не было, стряслось чего? Только не ври мне, ты глаза в жизни не отводил, если правый.
- Все хорошо, Мария, хорошо, только война - это страшно, не знаешь, что через секунду будет. Вот и говорю, если не вернусь, замуж иди, молодая еще.
- Конечно, у ворот женихов толпа выстроилась, все ждут, когда Марья вдовой останется. Кузя, ты язык-то прикуси, напакостил, так и скажи. Две ночи по кобелиным делам шастал?
- Ты, Мария, чего собираешь? - Кузьма соскочил, схватил со стола пачку с папиросами и вышел.
Хозяйка дожарила картошку, накормила дочерей, вымыла посуду, мужа все не было. Время шло к обеду, Тамарочку пора было отправлять в школу, Альбина играла в большой комнате со старенькими куклами. Мария занялась стряпней, разложила на край печи сушить сухари хозяину в дорогу, месила тесто на сдобу, душа была не на месте, словно предчувствовала что-то. Два года муж воевал, а ни одной мысли никогда не было в ее голове, что его могут убить, она точно знала и свято верила, что он вернется домой. А сейчас, после утреннего разговора с ним, беспокойство не покидало ее. Она, промяв тесто, проводила Тамарочку до угла дома, посмотрела, как она перешла дорогу, остановилась у ворот, постояла, всматриваясь вдаль.
Дни в середине сентября установились теплые, солнечные, днем почти пятнадцать градусов, наступило бабье лето, так в Енисейске бывает часто - вначале заморозок убьёт все цветы, а потом стоит теплая погода, березы и тополя оделись в золотой наряд. Мужа нигде не было видно, Мария постояла несколько минут, зашла в дом, достала шинель и исподнее белье, принялась штопать. Вывернула карманы, и вдруг к ее ногам упал сероватый, сложенный вдвое листок, Мария взяла его и, помедлив несколько секунд, развернула. На листке было написано «Людмила» и адрес, енисейский адрес.
У Марии все поплыло перед глазами, сердце с бешеной скоростью забилось в груди, пульсируя в висках, ноги и руки похолодели. «Что это?» - непроизвольно шептали губы.
- Мама, мама, папа идет, - забираясь на табурет и тыча пальцем в окно, закричала Альбина.
Мария выглянула в окно, Кузьма шагал по улице и катил рядом почти новенький велосипед, через плечо он перекинул пару валенок, на багажнике был привязан большой пакет, завернутый в газету.
Мария сунула конверт в карман передника и, глубоко вздохнув, встала со стула.
- Беги, встречай папку.
Алька веселая, довольная, распахнула в комнату дверь, Кузьма Макарович, довольно улыбаясь, закатил велосипед.
- Вот, мать, принимай транспорт.
- Зачем? Баловство это, на одежду денег нет, а он, наверное, стоит... - Мария замолчала, она старалась казаться обычной, но слезы душили ее, не давая дышать.
- Перестань, девчонкам надо, велосипед - это мечта любого ребенка, на следующее лето Алька еще подрастет и уже будет кататься. А еще купил валенки тебе на работу ходить, зима скоро, - Кузьма развернул газету, бросил ее к печи и подал жене шерстяную косынку, белую, пушистую с начесанным ворсом. - Вот, тоже тебе! Говорят, это модно.
Мария взяла косынку и валенки, ее губы затряслись, и она заплакала, Кузьма прижал ее к себе.
- Ты, мать, чего, все хорошо же.
- Хорошо? - Мария подняла глаза, полные слез, на мужа.
- Конечно, хорошо, завтра поеду на фронт, прогоним проклятых фашистов, вернусь с победой, и заживем, - обнимая жену, рассуждал Кузьма.
Жена молчала, прижавшись к его плечу, она успокаивала себя тем, что он дома, рядом с ней, деньги копил, домой привез, значит, есть какие-то чувства к семье: «Да и всю неделю на реке пропадал, рыбы столько наловил, нам с девчонками на три месяца хватит, все в комнате переделал, дрова переколол, что с лета не успела. Может, конечно, какая и лезла, так война ведь, мужиков столько погибло, любой бабе хочется ласки и опять же дите родить, а он у меня мужик видный». И решила она не подать вида, что нашла записку с адресом, обняла мужа и, уткнувшись ему в плечо плотнее, осушила слезы. Алька, довольная подарком и не понимающая, почему мать плачет, крутилась рядом, она уже надела принесенные отцом валенки. Голяшки доставали ей как раз по длине ног, упираясь в тощие ягодицы, веревка, что связывала один валенок с другим, не позволяла широко шагнуть.
- Мама, а валенки тебе папа мягонькие купил, смотри, - Алька сделала несколько шагов и с грохотом полетела на пол.
Испуганные родители подбежали к лежащей на пороге дочери, отец схватил Альбину на руки. Девочка не плакала, она широко открыла глаза и через минуту зашлась звонким смехом, заполнявшим всю комнату.
- Алька, вот стрекоза, как ты нас напугала, - ругнулась мать.
На следующий день с раннего утра Мария не спала, она собрала мужу военный рюкзак - пара сменного белья, двое шерстяных носков, рукавички, пара новых портянок, она сменяла все это на свой шерстяной платок и колечко, оставшееся от матери. Еще положила ему сухари, булочки, кусочек копченого сала, что давно купила на рынке, и вяленую рыбу, несколько вареных картошин и пять яиц, луковицу и три головки чеснока, поклажа получилась увесистая, но дорога дальняя, а мужику надо есть. Потом она нагладила нижнее белье и гимнастёрку, повесила все на стул. Позавтракали молча, тревога и напряжение висели в воздухе, Мария насилу сдерживала слезы. «Только бы не заплакать», - сжимая губы, шептала она. Собравшись, все пошли к пристани, пароход с вновь призванными солдатами и отпускниками отчаливал в одиннадцать. День выдался теплый, семья чинно следовала по улицам города к дебаркадеру, оттуда доносилась музыка и чьё-то звонкое пение, на берегу уже толпились провожающие. Кузьма Макарович вел за руку дочерей, Мария, прижав к груди крынку со сливками, прикрытую льняной тряпицей, перевязанной шнурком, шла рядом.
- Зачем ты крынку-то взяла? - чуть раздраженно или с напряжением спросил муж.
- Как зачем, сливок тебе накопила в дорогу, попьешь с булками и сытый, тебе жирное надо, легкие жир любят, там сало тебе в маленькой баночке сунула с краю в мешок, это медвежье, ешь его по ложке.
- Да, нагрузила, всего не утащишь, а эту крынку куда я потом девать буду?
Мария немного помолчала, задумавшись и улыбаясь ответила.
- На пароходе оставишь, пригодится кому.
Пришли чуть раньше, встали поодаль, Мария прижалась к мужнину плечу, он опустил вещмешок на речную гальку и взял Альку на руки, Тамара обхватила отцову ногу. Кузьма Макарович немного суетился, переминаясь с ноги на ногу, крутил головой, словно высматривая кого. Вдруг взгляд его остановился, и шея пошла красными пятнами, Мария стояла неподвижно, впитывая запах мужа, стараясь запомнить его, чтобы удержать в памяти. Толпа сдвинулась с места, когда пароход издал долгий протяжный гудок, люди потянулись на дебаркадер, женщины завыли на все голоса. Марш «Прощание славянки» перемешался с людским гомоном, Кузьма поставил дочку на землю.
- Ну что, Мария, давай прощаться, пора мне, - муж крепко обнял жену, поцеловал ее в щеку. Потом подхватил старшую дочь, расцеловал, за ней пришла очередь Альки.
- Все идите, идите, не хочу видеть твои слезы, - строго сказал Кузьма.
Мария сжала зубы, посмотрела мужу в глаза и ничего не сказав, поплелась обратно, тяжело дыша, поднималась она в гору, Альбина поспешала за ней, что-то тараторя, Тамарочка шла рядом. Прошли уже городской архив и вот уже почти рынок, Мария словно пришла в себя.
- Батюшки, а сливки! Идите на базар, я мигом, пока папку пароход не увез! - обратилась она к девчонкам.
- Мама, я с тобой, - просилась младшая.
- Иди с Тамарой, я сказала.
Мария быстрым шагом пошла обратно, ветер с Енисея усилился и, растрепав ей волосы, бил в лицо. Много людей уже зашли на пароход, но некоторые еще стояли с провожающими, толстая баба с мешками, кряхтя, поднималась на дебаркадер. Мария искала мужа глазами, на палубе его не было, на берегу тоже.
- Кузьму моего не видали? - выспрашивала она, бегая от одной кучки людей до другой.
Кто качал головой, а кто и отвечал что-то, а Галина, соседка из дома напротив, испуганно опустила глаза и кивнула головой в сторону реки. Мария посмотрела внимательно, куда указывала соседка - чуть в сторонке за стойкой кассы стоял ее Кузьма, его высокая худощавая фигура почти слилась с мощным столбом, придерживающим крышу, а рядом в ярком ситцевом платье, обнимая обеими руками его за шею, стояла какая-то молодуха. Что-то словно оборвалось у Марии в сердце, ей казалось, она слышала этот громкий щелчок, и звенящая пустота образовалась в душе, не было ни злости, ни ненависти, только обида. Не видя дороги, широко шагая, она поднялась на дебаркадер и подошла к мужу. Она даже не видела его испуганных глаз, не слышала визг падающей в Енисей девицы и не помнила, как глиняная крынка разбилась о голову мужа. Он стоял почти с ног до головы в белых потеках густого жирного молока, а Мария процедила сквозь зубы только одну фразу:
- Не пиши, ждать не буду, - и ушла не оглядываясь.
Она не плакала, не кричала, но словно окаменела, догнала дочерей, по пути они купили кусок мыла и два сладких петушка. Пришли домой и жизнь потекла своим чередом, словно и не было той недели, когда приезжал Кузьма Макарович в отпуск. Она ничего никому не сказала, по городу гуляли разные слухи, но Мария не реагировала на них и разговоры не поддерживала, и скоро все замолчали. Через месяц пришло первое письмо от мужа, он просил прощения, говорил, как он ошибся и признавался в любви ей и дочкам. Но она даже не стала дочитывать, а бросила серый треугольник в печь, то же самое было и с последующими письмами, а приходили они регулярно. «Значит, живой и слава богу», - думала хозяйка, уничтожая очередную весточку. Как-то тетка, увидев эту картину, заругалась:
- Марья, война ведь, тяжело ему так, год уж прошел, простить его надо, дети у вас.
- Чего дети? Дети растут, куда они денутся. Ему до детей было дело, когда он свое кобелиное дело выполнял? Тяжело ему? Он про меня не думал, а как Алька будет без отца. Еще велосипед купил этот дурацкий, на погибель нашу. Теперь ребенок в корсете полгода уже, спасибо докторам, сложили девчонку.
- Случилось чего?
- Выгнала Алька велосипед по весне и с горы, что у Успенского собора, а кататься еще не умеет, полетела и через руль со всего маха и упала, позвоночник повредила. Мало, что сердце худое, еще теперь позвоночник не в порядке, напугала меня до смерти, я с работы так бежала, ног не чувствовала. Вот и подарок папин. Вредитель!
- Маша, не специально же он, ведь Альке плохого не хотел.
- Не уговаривайте меня, сказала, не буду писать, все, вопрос закрыт.
- А вернется с фронта? Что тогда делать будешь?
- Вот как вернется, тогда посмотрим, а пока пусть молодухе своей пишет, бесстыдник. И где он ее нашел только?
- Где, где, да в эшелоне солдатском, письмо ей от жениха пришло, что, мол, ранен, тяжелый, она сорвалась и поехала, а он и помер. Домой добиралась обратно, а тут земляк подвернулся, расплакалась, твой пожалел, видать, вот они и снюхались. А ей чего? Девка молодая, а уже вдова, а мало, что ли, их сейчас таких, так хоть ребеночка родить, а вдруг и женится. С твоим, видать, не получилось, так она уехала с другим солдатиком каким-то, так люди сказывали.
- А мне дела нет, и вообще - мне все это не интересно, у меня вон забот полон рот, Альку в школу собирать на следующий год и на ноги поставить до этого, а то со старухами на завалинке все лето просидела, корсет-то ей бегать мешает. Да и врачи велели еще годик дома ее подержать, семь лет-то, говорили, возраст критический, вот и пойдет дите восьмилеткой в школу.
В конце июня сорок пятого года Кузьма Макарович вернулся домой, войну он закончил в Вене. За особые боевые заслуги был награжден орденом Отечественной войны, медалью «За боевые заслуги». Дома его не ждали. Был обычный июньский день, Мария, как всегда, была на работе, Тамара, уже совсем большая девочка с русыми косами до пояса, маленькая и чуть полноватая, мыла пол в кухне. Алька громко читала, сидя за столом, так она готовилась к школе, старшая сестра научила ее читать и считать. В дверь постучали.
- Заходите, - крикнула Тамарочка, отжимая тряпку.
Дверь распахнулась, и высокая фигура отца появилась в проеме двери.
- Папа, - прошептала девочка и выронила тряпку.
- Папка, - Алька бросила книгу и кинулась навстречу отцу.
- Какие вы у меня стали! А косы-то косы - ну прямо девушки, - поднимая на руки младшую и обнимая старшую, закричал Кузьма.
Радость была бесконечной, дочери, перебивая друг друга, рассказывали отцу новости, он развязал вещмешок, открыл большой деревянный чемодан и принялся выкладывать на стол подарки. Тамаре отец привез цветные ленты на косы, красные бусы и новые туфли с пряжками, Альбине - фарфоровую куклу в платье с кружевами, настоящую барышню с длинными ресницами и огненно-рыжими локонами, обутую в кожаные туфельки.
- Вот, доченька, с заграницы тебе привез, кукла настоящая, стеклянная, а волосы как у тебя и глазки такие же голубые. Ее Альбина зовут, - протянул он ребенку куклу.
Алька внимательно посмотрела на игрушку и отвернулась, обняв себя руками.
- Ну, прям, папка, ты скажешь, не могут фашистскую куклу Альбиной звать.
- А почему же она фашистская? Нет, это кукла венская, я ее тебе из самой Вены вез, берег, чтобы не разбить.
- Ладно, раз не фашистская, то давай, - девочка аккуратно взяла куклу и пальчиком потрогала ей личико.
- Еще тебе новое платье в школу и пальто.
- А маме?
- А маме вечером, когда вернется. Кормить-то отца будете? Я так устал с дороги, что сил нет.
Тамара засуетилась у печи, Алька занялась куклой, а Кузьма Макарович прошел в большую комнату. Здесь все изменилось - на старой табуретке у окна стоял раскидистый фикус, на окнах висел белый тюль в крупный цветок. У окна расположились два купеческих кресла, чуть потрёпанные, с зеленой гладкой обивкой, а в дальнем углу красовалась большая кровать с ажурным подбоем и китайским шелковым покрывалом, его Мария всегда берегла, а тут застелила на кровать. По обеим сторонам от большой кровати стояли две маленькие, покрытые полосатыми покрывалами, как в госпитале, с подушками в вышитых наволочках, видно руку хозяйки. Дальше, вдоль длинной стены, высилась деревянная этажерка с книгами и учебниками для Тамары, на одной из полок виднелась фарфоровая статуэтка русской красавицы, что он дарил жене на именины, и чернильница в виде луковицы. Посередине комнаты стоял круглый стол, застеленный старенькой плюшевой скатертью с кистями, и три венских стула, пол был застелен новыми дорожками и круглыми деревенскими половиками. Все было скромно, но очень уютно и чистенько, как всегда у Марии. Пахло домом и миром. Кузьма Макарович присел в кресло и закрыл глаза.
Мария как чувствовала, когда вечером бежала домой, что Кузьма вернулся, сердце щемило, и душа сжималась от тревоги. Солдатики каждые три дня возвращались в город с очередным пароходом, вначале раненые из госпиталей, а потом и демобилизованные. Два года Мария не писала мужу, по помнила его каждую минуту, сначала ругала и даже боялась своих страшных дум, просила прощения у бога, а потом просто вспоминала и ждала. И вот сегодня к обеду она услышала гудок парохода, и ее сердце бешено заколотилось. «Приехал», - что-то щелкнуло в голове. Мария шла, не чувствуя дороги, она почти бежала, встречные женщины смотрели ей вслед и шептались:
- У Марии мужик вернулся, выгонит, поди?
- Брось, какая дура такого мужа выгонит, с руками, с ногами, не калека. А жить не станет - вмиг уведут, он у нее всю жизнь начальник, головастый. Да и дети у них.
В комнате никого не было, чемодан и вещмешок стояли на кухне у стола, выгоревшая гимнастерка висела тут же на стуле. Мария переоделась, посидела, прижав к лицу военную рубаху мужа, и слезы сами побежали по лицу. Она давно все решила для себя: «Если вернется домой, любой - без ног, без рук, контуженный - ни слова не скажу». А сейчас ей было страшно, она-то решила, а что решил он? Может быть, просто приехал с дочкой повидаться. Прошло минут пять, Мария достала корзинку с картошкой и принялась готовить ужин. Через час в комнату вошла Алька, бегать врачи ей настрого запретили, за ней Тамара, а следом и Кузьма Макарович.
- Привет, мать, мы у Прокопьевых баню натопили, полотенце дашь? - как ни в чем не бывало, спросил муж, словно и не было этих двух лет войны и молчания.
- В сундуке, сейчас найду, - засуетилась она. - А ужинать?
- Потом, собирайся, париться пойдем, мы с девчонками веник нарезали.
- Да какой сейчас еще веник, листочки сопливые еще.
- Пойдет, собирайся.
Мария улыбнулась, ее глаза наполнились светом и какой-то неземной любовью, благодарностью мужу за то, что нет никаких разговоров о былом и разбирательств, кто прав или виноват, жизнь просто перевернула новую страничку их жизни.
Потом еще была японская война, Кузьма Макарович поругался с военкомом и тот отправил его освобождать Дальний восток от японских захватчиков, и Мария с дочерями ждали его.
После возвращения хозяина жизнь потекла своим чередом, осенью Альбина пошла в первый класс, а Тамара уже в четвертый. Мария работала бухгалтером в заготконторе, а Кузьму Макаровича партия послала на новую работу. Проучившись три месяца в Красноярске, он занял пост начальника госстраха. Семья жила дружно, весело, со всего района к Кузьме Макаровичу ехали люди сначала по работе, а потом они становились хорошими друзьями. Редкую неделю никто не ночевал у семьи Шестаковых - из дальних деревень приезжали председатели колхозов, сельсоветские начальники, страховщики и инспекторы, заготовители. Время было доброе, люди, пережившие горе войны, помогали друг другу, радовались, весело отмечали праздники, в свободные вечера играли в лото, а то и в карты - в «дурака».
Дочери росли, старшая была спокойным усидчивым ребенком небольшого росточка, чуть полноватая, с длинными русыми косами, она любила рисовать и подолгу просиживала с книгой, первая мамина помощница. Алька же была совсем другой - долговязой, худой, подвижной, с озорным взглядом. Родители старались для дочерей, а над Альбиной и вовсе тряслись, как над нежным бутоном розы. Отец всегда помнил слова врача: «Дай бог, доживет до восемнадцати лет», - но девчонка как будто и не замечала своего недуга, она наравне со сверстниками бегала, прыгала и даже втайне от родителей участвовала в соревнованиях по акробатике.
Годы шли. Тамарочка после десятого класса поступила в педагогический институт тут же, в Енисейске, Альбина выросла и превратилась в высокую красивую девушку с ярко-рыжими кудрями до пояса, небесно-голубыми глазами и очень крутым нравом, характер у девчонки был упертый, властный. Училась в школе она хорошо, и Мария, учитывая ее здоровье, уговаривала дочь поступать на учительницу или в медучилище на докторшу, но Алька решила по-своему. Ее подруги Катерина и Лизавета собрались после девятого класса в село Маклаково, что расположено в сорока километрах от Енисейска, чтобы учиться на бракера лесного дела, как раз в то время начали строить комбинат по обработке леса в соседнем селе, со всей страны сюда потянулась молодёжь на завод. Романтика. Мария со слезами уговаривала дочь не ехать, но Алька упрямо стояла на своем:
- Мама, я сказала, что поеду, не хочу я в твой мед и пед, вон, пусть Тамара учительствует, - спорила дочь.
Мать плакала, уговаривала, объясняла, что с ее сердцем нельзя работать на улице и тем более по лесу лазить.
- Ну, чего вы прицепились к моему сердцу, сказала же - не болит, и задыхаться я перестала, папа, ну скажи ты ей!
- Правда, Мария, отстань ты от ребенка, пусть вначале окончит школу, а там поговорим, - успокаивал хозяин вечно спорящих мать и дочь, помня, что Альку нервировать нельзя.
Весной Альбина успешно сдала экзамены и, ничего не сказав родителям, после выпускного вечера подала документы в Маклаковское ФЗУ на специальность бракер. Ей в августе исполнилось семнадцать лет, а в сентябре с большим чемоданом, обтянутым брезентом, в новых туфлях и плаще по последней моде, с голубым газовым шарфиком на шее, считая себя совсем взрослой, Альбина с двумя подругами уехала учиться.
Учебы была для нее совсем не сложной, два года пролетели быстро. Девчонки-подружки в восемнадцать лет выскочили замуж и осели в селе, пошли работать на лесозавод, а Альбину ни местные, ни приезжие молодые люди не интересовали. Она вообще очень отличалась от девушек в училище - одевалась по последней моде, мама шила ей новые платья к каждому празднику, покупала новые туфли, на зиму сапоги-бурочки, унтайки из оленьих шкур, вышитые бисером, подарок отцовых друзей с Ямала, соболиные шапки, косынки из белой ангоры. И не каждый парень решится подойти к такой - острая на язык девушка вмиг отпор даст. После окончания учебы Альку распределили в Мотыгинский район работать на пилораму молодым специалистом.
В конце лета приехала она на место распределения и сразу окунулась в работу - целый день на реке лес на сортировку везут, а потом по Ангаре плоты вяжут и плавят. Бригады - одни мужики, крепкое словцо уши крутит. В сентябре и октябре уже дожди, холод, грязь. В резиновых сапогах, в фуфайке, перевязанная шерстяным платком, по двенадцать часов лазила Алька по штабелям леса, отмечая химическим карандашом нужные бревна, пока не случился с ней приступ. В глазах у нее все поплыло, руки и ноги похолодели, и она медленно, словно в старом кино, опустилась на колени у самого края штабеля, еще мгновение - и полетит вниз с огромной высоты. Мелкий дождь сыпет как через сито и тут же замерзает, превращаясь в ледяную манку на промокшей одежде, бревна холодные, обледеневшие, скользкие, словно облитые маслом. Недвижимое тело девушки медленно скатывалось по мокрым бревнам, цепляясь растрепавшимся краем шали, рыжие волосы упали на потемневшую кору и словно вспыхнули.
- Алька! - закричал парень-сцепщик, увидевший, как она упала.
Он со всех ног кинулся к бревнам, стараясь успеть, но было поздно, огромный широкоплечий мужик, непонятно откуда взявшийся, уже подхватил падающую девушку на руки и, опустившись на одно колено, принялся слушать ее сердце, расстегнув ватник.
- Жива? - спрашивали парни и мужики, окружившие спасителя.
- Не знаю, сердце вроде бьётся, а пульса нет, доктора надо.
- Да где его тут взять, ее в деревню надо везти.
Быстро, как только могли, они уложили Альку в рабочий ЗИЛ и по бездорожью помчались в деревню. В себя девушка не приходила, врач осмотрела ее и, выгнав всех наблюдателей и спасающих, принялась за реанимацию. Две недели провела Альбина в больнице, и вердикт доктора был неутешительный.
- Девочка моя, ты же знала, что у тебя больное сердце! И как тебе справку медицинскую выписали, что ты можешь получать такую профессию? Если хочешь жить, работать физически тебе нельзя! А лазить в снег, дождь, жару по бревнам - ни в коем случае.
- Но я же комсомолка, я хочу работать, - чуть не плакала она, доказывая врачу, что уже здорова.
- У тебя родители есть?
- Конечно есть, они в Енисейске живут, - ответила Алька, задыхаясь от возмущения.
Доктор протянула девушке чистый лист бумаги и положила на него карандаш.
- Пиши адрес.
- Зачем это? Я совершеннолетняя!
- Я понимаю, но мне необходимо сообщить им, что их дочь одной ногой была на том свете, и, если им не все равно, они должны донести до тебя, как тебе лучше поступить.
- Не буду я писать.
- Но это легко узнать в отделе кадров, пойми, дуреха, еще один такой приступ - и тебя могут не спасти, - доказывала врач.
- Как это не спасти? Совсем?
- Да, совсем, у тебя сердце работает неправильно, и нагрузки тебе противопоказаны, спасибо твоим родителям, я вообще удивлена.
Алька удивленно посмотрела на доктора, в ее лице что-то поменялось, но потом она вскинула голову и гордо заявила:
- Не могу я уехать, меня сюда Родина послала. Буду здесь работать.
- Вот дурочка, я не пойму, парень у тебя, что ли, здесь?
- Нет, - опешила девушка. - Глупости, нет у меня никакого парня.
- Ну, так что? Другой работы не найдется для такой рьяной комсомолки? Ты поезжай домой, в Енисейске работу найдешь. Неужели по маме с папой не скучаешь? - начала хитро уговаривать доктор.
- Скучаю, - как будто начала сдаваться Алька.
- Так езжай, вот тебе справка, отдашь начальству. Уволить по состоянию здоровья.
Алька наскоро собрала свои вещи, попрощалась с подругами в общежитии и первой попуткой отправилась домой. Паром ждали долго, пришлось ночевать в поселке Стрелка, рано утром шофер перевез Альку на родную сторону Енисея и оставил на дороге, сам он ехал в Красноярск. Дойдя пешком до поселка Каргино, девушка страшно замерзла и устала, она села на ближайший огромный камень, лежащий у дороги, и достала из чемодана бутерброд, кусочек серого хлеба и маленький тонкий шматик сала. Дорога была пуста, за час по ней не проехала ни одна машина. Дожевав хлеб и сало, Алька встала и, натянув шапку до самых глаз, закуталась в шерстяной шарф, принялась скакать то на одной, то на другой ноге, стараясь согреться. С Енисея тянуло сыростью, к вечеру начало холодать. С берега реки на угор поднялся старик с куканом налимов и, увидев озябшую девушку, он удивленно спросил:
- Добрый вечер, красавица, гляжу, не местная ты, куда едешь? Иль у нас к кому?
- Здравствуйте. Еду домой в Енисейск из Мотыгино, но машин совсем нет, а я сильно замерзла.
- Так ты, девка, долго ждать будешь! Ведь дороги развезло, осень, вот к ночи подмерзнут, даст бог, и пойдут машины. Пойдем, бабка моя тебя чаем напоит, а из нашего окна дорогу хорошо видно, да и магазин в двух шагах, шоферы всегда за папиросами останавливаются. Как машину увидим, так и поедешь, а то замерзнешь тут, как синичка.
Альбина послушно подхватила чемодан и засеменила следом за дедом, изба и правда, стояла прямо у дороги, а чуть поодаль виднелся деревенский магазин.
- Бабка, гостей принимай, девка чуть не замерзла, самовар ставь, - закричал он с порога. - Зовут-то тебя как?
- Альбина, Алька, - ответила она, стягивая резиновые сапоги с замерзших ног.
Маленькая толстенькая старушка в ситцевом белом платочке выскочила из соседней комнаты и уставилась на старика и гостью.
- Здравствуйте, - поздоровалась Альбина.
- Здравствуйте, ой, замерзла-то как, ноги в одних чулочках, - запричитала старуха. - Иди к печке садись, отогревайся, голодная, небось? Едешь-то куда в такую сырость? - хозяйка достала из сундука шерстяные носки и протянула их девушке. - Вот, надень походные, внучка как с танцев прибегает, так греется, у вас, молодых, форс мороза не боится.
- Я домой еду, в Енисейск, к родителям. А вас как зовут? - натягивая носки, обратилась она к старушке.
- Да баба Настя зови, а это дед Саша.
- Хватит девку мучить, за стол ее зови, речами сыт не будешь, голодные мы с гостьей, - ругнулся старый.
Баба Настя засуетилась у стола, поставила с печи горячую картошку, принесла миску с квашеной капустой с луком и маслом, соленые рыжики и рыбу, нарезала хлеб. Дед Саша уселся в центр стола и пригласил Альбину.
- Можно мне руки вымыть?
- Конечно, рукомойник за печкой, а полотенце рядом на гвоздике, - суетилась старушка, переваливаясь с боку на бок, ее округлые бока смешно колыхались из стороны в сторону.
Наконец все уселись за стол и принялись за трапезу.
- Ну что, расскажи-ка, как работа? Домой в отпуск?
Алька вкратце рассказала о своей небольшой рабочей биографии, утаив историю о болезни, сказала, что домой ее отправили по необходимости как редкого специалиста по лесному хозяйству.
- Это хорошо, когда дома, где родился - там и пригодился, - рассуждал дед, пережевывая мягкую картошку. - А жених-то у тебя имеется? Девка-то, я смотрю, ты видная, красивая, коса вон богатая какая.
Алька немного покраснела от странного вопроса, но надо было отвечать, ее так приветливо приютили, обогрели, и молчать было неудобно.
- Нет, нету, не случилось как-то.
- А чего так? Гляжу, девушка ты на выданье.
- Да, говорят, характер у меня сложный больно, боятся парни меня.
- Как так, такой красоты бояться, обмельчал мужик! Мне б лет тридцать сбросить, ох, Алька!
- Ой, замолчи, дед, не вгоняй девку в краску. А ты, Альбиночка, ешь, не стесняйся, чем богаты. Если сегодня не уедешь, завтра рано утром Юра приедет, он в наш леспромхоз документы из Енисейска привозит и инструмент какой два раза в неделю, вот с ним тебя и отправим.
- Настасья, какая ты молодец, правильно, а сегодня и спешить не станем, завтра с Юрой и поедешь, он хороший парень, тоже с Енисейска, непьющий. Лет-то тебе сколько?
- Двадцать, - ответила девушка.
- Ну, ему, наверное, столько же, - рассмеялся дед, хитро прищурив глаза.
- Ты чего, дед? Он же говорил, что ему девятнадцать, - перебила его бабка.
Потом беседовали о нынешней сырой и грязной осени, что развезла дороги, ни пройти ни проехать, о заготовке леса, об урожае картошки и обо всем помаленьку. Спать легли рано, Альбина мгновенно заснула, проснулась она от неожиданного прикосновения.
- Просыпайся, дочка, пора тебе, - бабка Настя потрепала Альку за плечо.
Альбина потянулась, спустила ноги с кровати и принялась нехотя одеваться. Через несколько минут, причёсанная и умытая, она сидела за столом, дед Саша допивал чай, рядом с ним сидел высокий крепкий парень.
- Познакомься, Альбина - это Юра, он тебя довезет до Енисейска, - важно сказал дед.
- Спасибо, - Алька не смотрела на молодого человека, бабка Настасья поставила перед ней чашку с кипрейным чаем и положила на тарелку два блина, политых сметаной.
Девушка старалась быстрее съесть завтрак, чтобы не задерживать водителя.
- Не торопись, ему еще документы подписывать, чай пей, не сожгись, - с деловым видом скомандовал дед.
После завтрака старики проводили случайную гостью к машине, бабка обняла Альку как родную и тихо прошептала ей на ухо:
- Будешь в наших краях, заезжай, Никифоровы мы, а родителям поклон.
- Спасибо вам огромное, я обязательно заеду, - благодарно ответила Альбина.
Ехали долго, с утра дороги подморозило, но набитая колея в ином месте заставляла машину вязнуть в ледяной каше, водитель ругался, оборачиваясь назад и буксуя. Алька отвернулась и смотрела в окно, стараясь не обращать внимания на паренька. Миновав семь загибов на версту по разбитой грунтовке, наконец-то они заехали на Бурмакину гору. Черный холодный Енисей гнал свои воды прямо под горой, вековые сосны шумели, готовясь к холодам, тут и там белели огромные стволы старой березы, их ветви сливались с серостью октябрьского неба. Машина пошла ровнее, и Юра стал поглядывать в зеркало заднего вида, стараясь рассмотреть попутчицу. Алька, облокотившись на закрытое окно, дремала, прижав к себе чемодан. До Енисейска доехали только к вечеру, было уже совсем темно, Юрий хотел начать с девушкой разговор, но она молчала или отвечала односложно, и на том разговор закончился. Доехали до народного театра, машина остановилась, и Юрий пробасил:
- Мне на базу, сворачивать у монастыря, отсюда дойдете?
- Спасибо, да, мне тут уже не далеко, - ответила Алька и вышла из машины.
Она взяла чемодан поудобней, перешла дорогу и пошла в гору по деревянному тротуару мимо аптеки. Парень постоял несколько минут, глядя ей вслед, а потом нажал на газ и скрылся за поворотом. Дома Альку не ждали, Мария с Тамарой сидели на кухне и обсуждали важное событие, которое ожидалось в их семье в самые ближайшие дни.
- Я понимаю, Тамарочка, ты уже совсем взрослая, скоро станешь матерью и много грамотней меня, но двигаться тебе необходимо, а сидеть и лежать в твоем положении - это не очень хорошо, рожать будет сложно. 
- Мама, да я шевелюсь, по квартире же все делаю сама! - рассмеялась дочь. – Иван Николаевич - ответственный работник и хороший человек, помогает мне, конечно, по хозяйству, но не все же он делает сам.
- Ладно, хорошо, приходите с твоим ответственным работником в субботу, я пирог рыбный буду стряпать, вместе пообедаем, - обняла Мария старшую дочь, а вернее младшую сестру, разница в возрасте у них было на двадцать пять лет.
Алька тихонечко разулась и на цыпочках прошла в большую комнату.
- Алька! - вскочила мать с места и обняла младшую дочь. - Ты в отпуск?
- Нет, я насовсем, не хотелось, конечно, но вот что мне дали, - девушка достала из чемодана бумагу и протянула матери.
Мария пробежала глазами по написанному и внимательно посмотрела на дочь.
- Альбина, что у тебя случилось? Рассказывай все, только не обманывай.
Алька не стала рассказывать обо всем, что с ней произошло, что она чуть не разбилась, падая со штабеля, о том, что врачи боролись за ее жизнь и едва спасли, а потом она еще лежала в больнице.
- Не могу по верхам лазить, высоты боюсь, пульс становится частый, вот и списали.
Мария внимательно посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на Тамару.
- Правда? - переспросила она. - Только что высоты боишься?
- Ну да, там же по бревнам знаешь, на какую высоту забираться надо.
- А что делать хочешь, может, к нам в детский сад нянечкой пойдешь работать? - спросила Тамара.
После окончания пединститута Тамара почти сразу вышла замуж за комсомольского работника, что курировал педагогов. Ухаживал Иван Николаевич настойчиво, красиво, и девушка влюбилась. Сам он был не местный, приехал по комсомольской путёвке из города Орла, фронтовик, орденоносец - какая девушка устоит. Распределили Тамару в Енисейск по месту жительства супруга, все, как положено, она устроилась работать в детский сад, что находился рядом с базаром, а напротив него начали строить новые дома, и каждая семья надеялась получить квартиру в этом доме.
- Нет, я в Красноярск поеду, в газете объявление нашла, что в медицинское училище еще группу набирают с первого ноября. Буду медиком, как мама хотела.
Мария улыбнулась, она была рада, что дочь дома. Все время, что Алька училась, а потом уехала на работу, мать очень переживала, что дочка не на глазах, а отец, иногда рассматривая фотографии, как-то тяжело вздыхал, что еще больше расстраивало ее.
В субботу на званом обеде Алька внимательно рассматривала мужа сестры и украдкой хихикала - длинный, худой, нескладный и очень деловой, он много говорил с отцом о политике и городе. Альбине было скучно слушать его речи, и она, подхватив сестру под руку, вышла с ней на кухню.
- Тамара, замуж страшно выходить? Только я не про свадьбу, я про жизнь, - тихо прошептала Алька.
Тамара улыбнулась и, придерживая уже большой животик, присела на стул.
- Как тебе сказать… Так-то, конечно, по дому все, как обычно – уборка, стирка, готовка, а вот другие дела, это… - сестра покраснела и замолчала.
- Какие другие дела? - громко спросила Алька.
- Тсс, вот выйдешь замуж, узнаешь, - услышав, как зовут к столу, сказала Тамара и направилась в большую комнату.
Через пять дней ночным автобусом Альбина уехала в Красноярск, там она сдала документы и сразу поступила в медицинское училище. Училась она хорошо, там был совсем другой уровень образования и девочки отличались - культурные, большей частью городские, из Красноярска, Канска, Ачинска и даже из далёких Новосибирска, Иркутска и Свердловска. Алька поначалу терялась, такие они были нежные, женственные, и она после рабочих будней, смачных словечек грубых мужиков почти сразу окунулась в новый для себя мир. Белоснежные халаты и колпаки преподавателей, похожих на Айболитов в круглых очках, говорящих вполголоса и с особой тщательностью, подчеркивая, что они - особая каста людей, медицинские работники, интеллигенция советской страны, ее можно сказать, лицо.
Альбина училась на медсестринском факультете, заниматься нужно было много, науки давались ей легко, но усилий и стараний она прилагала немало. Жила девушка в общежитии, отец по работе часто приезжал в город и привозил из дома продукты и подарки, ему все время казалось, что Алька опять похудела, и мать присылала пирожки, булочки и все, что могло хоть как-то храниться.
Проучившись первый курс, Альбина летом приехала домой на месяц, у Тамары с Иваном Николаевичем родилась дочь Таня. Город менялся, строили много новых домов, девочки-одноклассницы давно вышли замуж и уже нянчили своих малышей. Алька прогулялась раза два до сестры, сходила в кино в кинотеатр «Родина», что прямо напротив дома, а все остальное время она сидела дома.
- Алька, все сидишь, пошла бы погулять, погода вон какая стоит, - разбирая пряжу, как-то сказала Мария.
- Да ну, мама, куда идти? - ответила Альбина.
- Кавалер-то у тебя есть? Двадцать лет уж тебе.
- Некогда мне женихаться, мама, учусь я.
Алька не любила эти разговоры, она положила книгу и хотела было выйти из комнаты, как мать поманила ее рукой и жестом попросила сесть рядом. Молча протянула ей веретено и принялась сматывать шерсть в тугой клубок, мотая так быстро, что порой невозможно было разглядеть, как вращается веретешко, ловко переворачивая клубок. Ладони у Альки чесались, и она старалась удержать веретено, хихикая, скоро работа закончилась, и Мария внимательно посмотрела дочери в глаза, стараясь понять, что же там, в этой рыженькой кудрявой головке, какие мысли, чувства и мечты. Последнее время со здоровьем у дочери было все хорошо и ей казалось, что все страшное позади, дочь переросла болезнь, и ей пора подумать о семье.
- Ну, одно другому не мешает, о парнях уж пора подумать, семью создавать, детей рожать, пока мы с отцом на ногах, поможем, - обнимая дочь, тихо сказала мать.
- Вот выучусь и подумаю, - вырвалась из материнских объятий девушка.
- Алька, вот будешь такой колючкой, век в девках просидишь.
- Ну и пусть, - как отрезала Альбина и вышла из комнаты.
Следующий курс пролетел быстро, занятия проводились почти до вечера, а потом была практика в больнице, заключительные экзамены и выпускной вечер, распределение Альбина Кузьминична получила в родной город Енисейск, чему была несказанно рада. Дипломированная медсестра поступила на работу в гинекологическое отделение районной больницы. Родители очень гордились любимой дочерью, наконец-то и у Альки все сложилось, как мечтали, хорошая работа, в тепле, чистоте и зарплата достойная, вот ей бы еще семью - возраст уже подошел для этого. Высокая, статная, с модной стрижкой, в белом халате, она стала совсем взрослой, старшие женщины уважали ее, а сверстницы недолюбливали, у нее был твердый характер и на все свое собственное мнение, кому понравится правда в глаза.
Всю осень Альбина работала, брала лишние смены, помогала матери. Она очень ответственно относилась к своей работе - строго следила за порядком в отделении, всегда вовремя проводила назначенные процедуры - ставила больным уколы и капельницы. В тоже время поддерживала их добрым словом.
Несколько лет назад родные привезли из Стрелки Аксинью Тихоновну, когда она осталась совсем одна. Кузьма Макарович с Марией приняли решение забрать ее к себе, в тесноте да не в обиде. Алька была очень привязана к старушке, училась у нее вязать кружево и вышивать, Мария тоже умела шить, вязать, вышивать, но дочь тянулась к старой дворянке, спокойной и милой женщине. Подруги школьные, кто вышли замуж, а какие разъехались, на работе Алька подружилась с девушкой Галиной, и началась настоящая девичья дружба, которая сохранится на долгие годы. Галина смешливая, шустрая, разговорчивая, всегда что-нибудь придумает для веселого вечера или просто, чтобы Алька не скучала. Внешне совсем другая - русоволосая, с тоненькой косичкой на работе под колпаком, а вечером - глазки с яркими стрелочками, голубые тени и яркие губы, кудри, завитые на мелкие бумажки с сахарной водой, тоже высокая и чуть полноватая.
В шестидесятые годы девушки в теле были в моде, а худышки подкладывали себе грудь, делая ее визуально больше, и надевали несколько чулок, чтобы нога казалась полнее, а Галина была на пике моды. Нарядов у нее было не так много, как у подруги, но Альбина делилась с ней блузками, юбками, платьями. Мария, видя это, немного ругала дочь, но девушкам было хорошо вместе, и Алька никого не слушала. После работы они прогуливались по городу, в выходные ходили в кино и, конечно, на танцы. К Альбине подходили ребята, чтобы познакомиться, но ее холодность приводила всех в замешательство. А Галя флиртовала с молодыми людьми, но серьезных отношений пока не заводила.
- Надо влюбиться, а потом встречаться, а так зачем время убивать, мне и с тобой хорошо, - отвечала она Альке на вопрос, почему она отказалась от очередного провожатого.
Седьмого ноября девушки собрались на демонстрацию, зима в этом году пришла рано, на ноябрьские праздники стоял мороз ниже двадцати пяти градусов.
- Алька, валенки надевай, в сапогах ноги отмерзнут, - ругалась Мария, видя, как дочь собирается.
- Форс морозу не боится, - смелся отец, отпыхиваясь от мороза, еще с раннего утра он был на службе и забежал на минуту надеть свитер потеплее и пойти на демонстрацию. - Алька, приморозишь ноги, холодно.
Альбина тихонько, пока мать была занята отцом, спрятала валенки под вешалку, натянула сапоги, схватила с вешалки соболью шапку, накинула на шею шаль-паутинку из ангоры и выскочила за дверь, засовывая в рукав руку прямо в варежке - она торопилась. Люди, укутанные в шарфы и шали, семьями, с детьми на салазках в шерстяных одеялах спешили в центр города, в двенадцать дня начало шествия, а еще нужно найти своих и, конечно, Галину. Раскрасневшись, девушка подбежала к колонне с надписью ЦРБ и начала глазами искать подругу, рядом была колонна АТП, а чуть дальше собирался коллектив механического завода, Альбина высматривала подругу, проталкиваясь сквозь толпу.
- Альбина! - услышала она мужской голос, окликнувший ее, девушка оглянулась - перед ней стоял высокий молодой человек, очень знакомой внешности, но Алька никак не могла вспомнить, где она его видела и откуда он знает ее имя. - Здравствуйте, с праздником!
- Здравствуйте, - растеряно ответила девушка, глядя на парня через плечо, наконец, она увидела знакомый песцовый берет подруги и заулыбалась.
- Вы на демонстрацию?
- Да, извините, я тороплюсь, там меня подруга ждет, - Алька быстро обошла парня и, размахивая руками, чтобы Галина заметила, ее поспешила навстречу.
- Ты где так долго? - обнимая Альку, спросила Галина.
- Да я давно здесь, парень меня остановил, лицо знакомое, а вспомнить его не могу.
- Какой парень, покажи.
- Да вон, в пальто сером и шапка на нем такая черная цигейковая, ну вон тот, высокий.
- Слушай, а симпатичный какой! Вспоминай, откуда знакомы, он тебя по имени назвал?
- Ну да.
- Алька, перетряси мозг, ой, как он мне нравится, - потирая руки в белых пушистых рукавицах, загадочно говорила Галина.
- Не помню, пойдем, там уже строятся, у меня ноги замерзли, - потянула Алька подругу за рукав.
А та не сводила глаз с молодого человека, он тоже смотрел в их сторону, но только не на нее, а на Альбину, та морщила нос, пытаясь вспомнить, и наконец взгляды Галины и незнакомца встретились, девушка улыбнулась, томно опуская ресницы, молодой человек тут же отвел взгляд в сторону. Наконец Галина поддалась уговорам подруги, и они встали в строй своего предприятия, и через несколько минут колонна двинулась по центральной улице Ленина, размахивая флажками и искусственными красными гвоздиками. Дойдя до второго магазина, Алька уже не чувствовала ног от холода.
- Пойдем, погуляем, - в надежде увидеть Алькиного знакомца, предложила Галина.
- Галька, у меня ноги окоченели, в магазине погреться бы.
- Хорошо, а потом гулять.
Альбина кивнула в знак согласия, и, довольная, поспешила в теплое помещение, покупателей было много, они выбирали конфеты, шоколад, колбасу и вино. В дальнем углу у столиков парил самовар, пахло блинами и вареньем.
- Галя, давай чаю выпьем, - Алька направилась к самовару, купила себе и подруге по граненому стакану грузинского листового чая в ажурных подстаканниках и плитку «Аленки».
Галина крутила головой, рассматривая покупателей, Алька зашуршала фольгой от шоколадки, раскрывая и разламывая плитку, потом обняла горячий стакан озябшими ладонями и уставилась в одну точку, словно медитируя.
- Галя, я вспомнила, этого парня зовут Юрий, он меня из Каргино на машине до дому вез, когда меня с работы прежней списали.
- Значит, Юра, хорошо, - томно потянула Галина. - Он тебе нравится?
- Мне? Парень да парень, как все, - почему-то засмущалась Алька.
- Не скажи, вон, как щеки вспыхнули.
- Дурочка, это от чая, - припивая горячий напиток, чуть обиделась Алька. - Пойдем в кино, домой вообще не хочется.
- А что показывают?
- «Разные судьбы». Когда шла мимо «Родины», афишу видела, пойдем? - предложила Альбина, радостно переводя тему.
- Комедия?
- Вроде.
- Тогда пойдем.
Девушки допили чай, съели шоколадку и, аккуратно сложив фольгу, Алька сунула ее в сумочку - пригодится для новогодних игрушек. От второго магазина до кинотеатра «Родина» совсем близко, а вообще в городе Енисейске все рядом. Вот автостанция, на горе пивзавод, что когда-то был мужским монастырем, рядом - кинотеатр «Родина», напротив старинное здание аптеки, дальше церковь, а у церкви Алькин родной дом. Девушки шли быстро, мороз крепчал, ноги и щеки прихватывало, мужчины курили на крыльце, рассматривая и обсуждая афишу, с ними стояли несколько девушек, они смеялись, переминаясь с ноги на ногу. Откуда-то издалека доносились звуки гармошки и пение, город отмечал праздник. Альбина, промерзшая насквозь, не останавливаясь, заскочила в кинотеатр, Галина, увидев знакомых, чуть задержалась на крыльце. В холле много людей стояли у кассы, девушка встала в очередь, сняла варежки и, открыв сумочку, начала отсчитывать деньги на билет.
- Альбина, здравствуйте, можно пригласить вас на фильм, - услышала она уже знакомый голос Юры.
- Я и так пришла на фильм, и я не одна, - ответила девушка.
- У меня вот два билета.
- Хорошо, но я с подругой.
- Минуточку подождите.
Юрий протиснулся к самой кассе, очередь заволновалась.
- Молодой человек, куда без очереди? - забасил мужик.
- Простите меня, один билетик, граждане, поймите, может, у меня судьба решается!
Люди в очереди рассмеялись, кто подбадривал, а кто и открыто желал парню удачи и счастья. Альбина стояла чуть в сторонке и наблюдала эту картину, скоро к ней присоединилась Галина.
-Ты чего не в очереди, билеты уже купила?
- Нет, Галочка, сегодня мы в кино с кавалером идем, как ты и хотела, - съязвила Алька.
- С кем это?
Тут перед ними возник Юрий, красное лицо было с испариной на лбу, но вид довольный.
- Вот три билета, - протянул он Альке три голубые бумажки.
- Очень хорошо, Галина, - протянула руку девушка.
- Юрий, - машинально пожал девичью ладонь новый знакомый, не сводя глаз с Альки.
Альбина взяла билеты и прошла в зал ожидания, присела у окна на деревянную скамеечку, играла музыка, несколько пар танцевали. Юрий и Галя скоро подошли к ней, Алька сняла шапку и поправила кудри, собранные в высокую прическу «бабетту», расстегнула пальто.
- Давайте вещи, я их в гардероб сдам, - предложил юноша.
Альбина протянула ему пальто, шапку вывернула и убрала в сумочку, поправила на плечах косынку, Галина быстро сняла шубку и тоже подала новому знакомому, Юра с вещами ушел.
- Хороший парень, нравится?
- Скажешь, я его второй раз в жизни вижу, - ответила Альбина, стараясь быстрее согреть ноги и прижимая их к радиатору.
- Тогда он мой, - Галина вытащила из сумочки помаду и накрасила губы.
Прозвенел второй звонок, и люди потянулись к входу в кинозал. Девушки тоже пошли, оглядываясь по сторонам, Юрия не было, они заняли свои места, началась хроника о достижениях советского народа, Альбина волновалась, ей стало страшно неудобно перед малознакомым человеком, он купил им билеты, а сам не пошел. Начались титры художественного фильма «Разные судьбы», когда, извиняясь и протискиваясь по узкому проходу, на свое место шел Юрий, в руках он нес два стаканчика мороженого. Галина, увидев его, пересела чуть дальше, так, чтобы молодой человек оказался как раз между подругами.
- О, мороженное! И где вы его нашли среди зимы? - начала флиртовать Галина.
- Возьмите, это вам, - сказал Юрий чуть слышно и протянул Альке стаканчик.
- Спасибо, я не ем зимой мороженого.
- А я ем, - Галина взяла из рук парня стаканчик и откусила кусочек. – М-м, - потянула она. - Зря ты, Алька, отказываешься.
- Тише, - зашипел народ в зале.
Юрий сунул мороженое в руку Альбине, и той пришлось съесть сладкое лакомство, ноги никак не согревались, да еще и мороженое холодило изнутри, руки стали ледяными, девушку знобило.
После сеанса девушки стояли в холле, Юрий ушел в гардероб за пальто, они перешёптывались и смеялись.
- Ой, Альбина, влюбился в тебя Юрий, смотри, заберет замуж, на меня ноль внимания, верный признак, - потешалась подруга над Алькой.
- Да ну, скажешь, может, ты просто не в его вкусе.
- Я? Да ты что, ты видела, как я красиво ем мороженое, - Галька начала корчить смешные гримасы, вытягивая губы и облизывая их языком.
Алька хихикала и оглядывалась по сторонам, люди в кинотеатре то прибывали, а то холл становился совсем пустым.
- Где ухажёр-то наш? Согреться никак не могу, - озираясь по сторонам и выискивая Юрия, спросила Альбина.
Наконец в практически пустом кинотеатре появился Юра, он нес пальто девушек. Они быстро оделись и вышли, на крыльце Галина подхватила парня под руку и, рассмеявшись, заявила:
- Алька, тебе совсем рядом, сама добежишь, а мне провожатый нужен, я страсть как медведей боюсь.
Юрий растерянно смотрел на девушек, Альке было совсем не до провожатых, ее уже трясло от холода, только одна мысль не покидала ее: «Скорее домой и в кровать». Она обняла подругу, попрощалась с Юрием и побежала через дорогу, юноша смотрел ей вслед совсем потухшим взглядом.
- А где она живет? - непроизвольно вырвалось у него.
- А живет она в Калашниковском доме, работает медсестрой в районной больнице, не замужем, еще вопросы будут?
- Нет, спасибо, - засмущался Юрий, уходя все дальше и дальше от заветной горы, где стоял дом купца Калашникова и кинотеатр.
Как и следовало ожидать, Алька заболела, высокая температура тем же вечером свалила ее в постель, появился сильный кашель. Две недели продолжалось хождение по врачам, каждый вечер поднималась температура, а потом еще сердце дало о себе знать. Почти месяц она не могла выйти на работу, лежала дома, лечилась. Мария переживала за дочь, особенно тогда, когда сердечный недуг опять напомнил о себе. Кузьма Макарович заказал в Красноярск самые лучшие лекарства, только Аксинья Тихоновна успокаивала всех:
- Мария, не плачь и не тревожься, посмотри, какая жажда жизни у вашей дочери! А характер какой сильный! Да она на одной силе воли до старости доживет, пои лекарствами и корми ее хорошо, а я молюсь, вон, давеча в храме свечку поставила.
- Тсс, - прислонила Мария пальцы к губам. - В храм-то не стоило ходить, Кузьма партийный, не дай бог, кто прознает.
- Не переживай, Марьюшка, я крадучись, увидела с утра по темноте, что батюшка во дворе снег убирает, и сходила, не видал никто, неужели я не понимаю.
Почти совсем поправившись, но опасаясь, чтобы не случилось осложнения, Альбина еще была на больничном, помогала матери по дому.
- Алька, это не тебя парень дожидается, вторую неделю вокруг дома ходит, в окна заглядывает?
Альбина удивлено вскинула на мать глаза.
- Иди, вон опять он стоит, - позвала Мария.
Девушка вытерла руки и прошла в большую комнату, посмотрела в окно. На заснеженной улице, кутаясь в воротник пальто, стоял Юрий, он смотрел на освещённые окна, стараясь разглядеть кого-то. Алькины щеки вспыхнули жаром, сердце забилось часто-часто, она спряталась за тяжёлую штору, так, чтобы с улицы ее не было видно.
- Тебя караулит, - покачала головой мать. - Парень-то хороший?
Альбина пожала плечами.
- Но, видно, знакомец, раз щеки заалели, чего стоишь, одевайся, иди, не томи парня.
Мария со старухой переглянулись, довольные, что наконец-то у Альки появился кавалер. Немного помедлив, девушка накинула пальто, сунула ноги в валенки и выскочила за дверь.
- Шапку! - только успела крикнуть мать вдогонку.
С того самого вечера молодые люди начали встречаться. Оказалось, что Юрий все время думал про ту неразговорчивую девушку, которую подвозил пару лет назад из деревни Каргино до Енисейска. А встретив ее на праздновании годовщины Октябрьской революции на демонстрации, совсем потерял голову, расстался с сосватанной невестой, в феврале у них должна была быть свадьба, разругался с родителями. Будущие сваты пришли в их дом с претензиями: «Опозорил девчонку, кто ее теперь замуж возьмет?» А Юрий стоял на своем: «Не люблю я ее и точка, не старое время, она выйдет замуж, а без любви я жениться не буду». Отец Юрия занимал в городе высокий руководящий пост, был коммунистом и не мог позволить такого в своей семье, но переломить сына не сумел и выгнал его из дому. Последний месяц парень жил в общежитии АТП и не собирался домой. Альбина поняла, что тоже питает к нему нежные чувства.
На новый год Алька познакомила родителей с кавалером, а весной они подали заявление в ЗАГС. В июне состоялась скромная свадьба в кругу семьи - только близкие родственники и друзья, родители Юрия на свадьбу не пришли. Альбина переживала, что ее не приняли в семью мужа, а он успокаивал: «Ничего страшного, сами проживем, а родится ребенок, никуда не денутся, примут». Свадьба хоть и была скромной, но зато очень веселой - в большой комнате поставили длинный стол, напекли пирогов с рыбой, наварили картошки, была солонина, зажарили три курицы, гуся, соленая и жареная рыба, Кузьма Макарович привез из Красноярска дочери в подарок целую коробку яблок, виданое ли дело, яблоки в июне. Альке пошили белое платье в пол, белые атласные цветы украшали ее голову, фата до плеч из тонкой сеточки - невеста всем на загляденье, высокая, стройная с рыжими кудрями, собранными в высокую прическу. Пели под гармошку, плясали почти до утра, свадьба из квартиры плавно перекочевала во двор, угощали на радостях всех соседей. Клара, соседка, подошла к Марии и тихо прошептала:
- Мне квартиру по расширению дают, через месяц съезжаем, комната моя хоть небольшая, всего пятнадцать метров, но молодым пойдет, пусть Кузьма Макарович похлопочет, и дочь под боком и зять под приглядом, кто его знает, какой? В женихах они все хорошие.
- Твоя правда, - обняла соседку Мария.
Весь следующий день прошел в заботах, женщины мыли квартиру после гостей, посуду, раздавали по соседям стулья и кастрюли. Женщины мыли пол в общей парадной, мужчины только к вечеру расставили все по местам, кровать для молодых поставили на кухне, занавесив ее шторой. Отец с Юрием сидели в большой комнате и о чем-то мирно беседовали, Алька стелила постель и все посматривала на мать, та складывала высохшие тарелки в буфет.
- Мама, а давай я сегодня с тобой спать лягу, а Юрка с папой, - сказала Альбина, покрываясь густым румянцем.
Мария выпрямилась, глядя на дочь, из комнаты раздался громкий отцов смех, и, прокашлявшись, он пробасил:
- Я за твоего Юрку замуж не выходил!
Алька села на кровать и замолчала, семейная жизнь началась.
Кузьма Макарович узнал, как можно молодым получить соседнюю комнату, Альбина на работе написала заявление на жилплощадь, и через месяц молодые въехали в свое жилье. Жили они дружно, Алька оказалась серьезной женой, она взяла финансы в свои руки, с каждой получки покупала что-нибудь в комнату. Откладывала деньги на новую кровать и шкаф для посуды, сама готовила для мужа. Галина осенью тоже вышла замуж за офицера из ближайшей воинской части и сразу забеременела. Альбина с Юрием прожили полгода, детей у них не предвиделось, на вопросы коллег и родителей она старалась отмолчаться или отшучивалась: «Рано еще, сами не жили». Юра тоже то и дело заводил разговор о детях, и Альбина решила сходить к доктору. На приеме в собственном отделении ей сказали, что она может иметь детей, с женским здоровьем все отлично.
- Сходи к своему доктору, к кардиологу, может, там что, - сказала ей врач, заполняя карту.
Алька кивнула головой и вышла, она сдала все анализы и записалась к своему лечащему врачу на прием. Он долго слушал ее, расспрашивая и задавая всякие вопросы, потом рассматривал анализы, ЭКГ и наконец, глядя молодой женщине в глаза, сказал:
- Альбина, вам нельзя рожать, поймите, у вас сердце не выдержит вынашивания ребенка, а если справится, то роды вы точно не выдержите. Я вам как врач запрещаю рожать. Тут один вердикт - хотите жить, рожать нельзя. Вам сколько лет?
- Двадцать три, - ответила Алька трясущимися губами.
За эти несколько минут перед ее глазами пролетели картины ее будущей жизни - муж бросил, она старая и больная совсем одна в маленькой убогой комнатушке с рваными занавесками, а вокруг громко воют собаки. «За что?», - стучало молотком в ее висках, лицо женщины стало смертельно бледным, в глазах потемнело, и она обмякла на стуле.
Выписали ее из больницы через две недели, Юрий узнал, что его жена не совсем здорова и ей много в жизни нельзя. Родители виновато смотрели на зятя, им было неловко, что они сразу не сказали ему о болезни дочери, может, и не следовало им жениться, но им так хотелось, чтобы их дочь была счастлива. А он навещал ее каждый день, улыбаясь и смотря в ее голубые, полные слез глаза, успокаивал:
- Алька, прорвемся, ничего, выберемся, в конце концов, операцию сделаем! Стучит наш пламенный мотор?
Она кивала, а он вытирал ей прозрачные слезинки и опять шутил. После возвращения домой из больницы Альбина стала какой-то задумчивой, серьезной, много работала, брала лишние смены. Муж старался уговорить ее больше отдыхать, но она злилась и не слушала его. Казалось, она стала избегать его. Он уходил на берег и подолгу сидел там, курил, Мария, видя положение в семье дочери, переживала, иногда немного бранила Альку, но без злобы, любя. Соседки шептались за спиной: «Добьется Альбина, бросит он ее, больная вся, ребенка нет, еще гонор свой показывает. А такие мужики на дороге не валяются». А она молча страдала, зажав себя в кулак, сердце постоянно давило грудь, было тяжело дышать.
- Альбина, ты чего добиваешься? Ведь совсем мужу перестала готовить, ходит парень как неприкаянный, чего это вы как чужие, бросит он тебя, - как-то сказала ей мать.
- А, может, я этого и добиваюсь, чего ему со мной жить, только мучиться.
- Дура ты, дочка, - мать бросила на стол тряпку и вышла из кухни.
Несколько месяцев прошли как в партизанской войне, но Юрий не уходил, иногда он возвращался с работы с запахом спиртного, на что жена устраивала открытые скандалы, он падал в кровать и, закрыв голову подушкой, храпел, не слушая ее обвинения. Потом она молчала, он уходил на ночную рыбалку с тестем, родители Альбины, как могли, поддерживали его, порой военные действия накалялись до того, что хотелось закрыть глаза и бежать. Новый год одна тысяча девятьсот шестидесятого года они встретили в перемирии, ходили в гости к родителям, потом к Тамарочке с Иваном Николаевичем, у них недавно родился мальчик Сашенька. Альбина радовалась за сестру, но смотреть на малышей было невыносимо больно, а Тамара, зная ее проблему, успокаивала:
- Альбина, в конце концов, возьмите ребенка в детском доме. Ничего, Юра тебя любит и согласится.
- Нет, Тамарочка, жить, видно, мне недолго, зачем ребенка сиротой оставлять.
- Перестань, все наладится.
Альбина закрывала тему и уже спокойно говорила о работе и о чем-нибудь другом.
В конце февраля голова у нее стала кружиться чаще, пульс прыгал как сумасшедший, лекарства не помогали.
- Надо пролежать в стационаре, подлечить сердце, - просила мать, уговаривал Юрий, в последние два месяца в семье стало как-то спокойней.
Альбина терпела, но как-то побледнев на работе и почти потеряв сознание, решила пойти к врачу.
- Анализы хорошие, показатели сердца как обычно, сходи-ка ты к женскому врачу, возможны гормональные нарушения, возраст такой, двадцать три тебе?
- В августе будет двадцать пять, - ответила женщина, застегивая блузку после прослушивания.
«Чего к нему ходить, сердце в порядке и хорошо, так устала, наверное, зима, витамины нужны, надо морковки намыть и клюквы поесть», - думала Альбина, шагая под февральским солнцем домой. К весне недомогания совсем прошли, только удивлял недюжинный аппетит, появились щечки и округлились бедра, на смешки коллег: «Что это с Альбиной?», она отшучивалась, отвечая, что ее муж любит полненьких женщин. Мария, замечая изменения во внешнем виде дочери, забеспокоилась.
- Альбина ты давно у женского доктора была?
- А что?
- Что-то лицо у тебя другое и вообще, ты не беременная?
- Не знаю, думаю, что нет, правда у меня бывает неполадки с гормонами, но врач говорит, что это из-за лекарства, - отмахнулась дочь.
- Сходи, доченька, к врачу, что-то тревожно мне.
- Мама, не переживай, я себя хорошо чувствую.
В конце марта на смене Альбину в свой кабинет пригласила доктор, она знала проблемы коллеги с сердцем, и ее насторожил резко изменившийся вес.
- Альбина, зайди-ка ко мне, как будешь свободна.
Алька кивнула головой и продолжила процедуры, следя за капельницами в нескольких палатах, только после обеда она вспомнила просьбу доктора и зашла в смотровой кабинет. Раиса Ивановна уже собиралась домой.
- Вы домой? А я только что освободилась, - видя доктора в пальто, выпалила Альбина.
- Не беда, готовься, я тебя посмотрю.
Раиса Ивановна быстро разделась, вымыла руки и прошла к кушетке, Альбина легла, доктор подавила живот, послушала сердце и пригласила женщину на кресло.
- Ну что, беременность десять-двенадцать недель. Альбина, мы же тебя предупреждали, тебе нельзя рожать, посмотри, как резко вес пошел в гору, а сердце - оно же хочет выпрыгнуть из груди. Ты пульс измеряешь?
- Нет, а зачем, я себя хорошо чувствую, - ответила Алька растеряно.
- Давай так, в понедельник ложись к нам в отделение, пока есть время, нужно все убрать. Выбора у тебя нет, я тебе как мать говорю, не рискуй, сердце - это не шутка. Ты сама медработник, должна понимать, простой пациентке я бы этого не сказала, а тебе говорю - не шути с жизнью. Читала, что у тебя в карточке написано, - стараясь убедить Альбину, говорила врач.
Альбина смотрела на врача широко открытыми глазами, она сжала губы, ее щеки побелели, сердце словно остановилось на мгновение, замерло, она спустилась с кресла, быстро оделась и молча вышла. Она не могла дождаться, когда закончится смена, в висках стучало, в голове стоял жар. Такая неожиданная, долгожданная беременность, она приходит именно тогда, когда совсем не готов, а этот ребеночек словно притаился и боится, что про него узнают, даже сердце перестало болеть, а самочувствие и настроение стало лучше. Альбина брела по улицам, не замечая дороги, она никак не могла осознать своего положения и принять решение. А как рассказать близким, что делать? Вот уже знакомая гора, а там и родной дом, ноги не шли: «Сейчас придется все объяснять матери, Юрию. А что я скажу - доктор сказал нет, нет, нет, нельзя», - мысли путались, тело стало мягким и тягучим как пластилин.
- Альбина! - вдруг кто-то окликнул ее, женщина обернулась.
Чуть поодаль, еле передвигаясь, со старой коляской, полной вещей, плелась Роня. Женщина неопределённого возраста, маленькая, кругленькая с очень больными ногами, зимой и летом обмотанными старыми шалями, она торговала на базаре. Она имела свое постоянное торговое место, а кто-то из шутливых жителей написал на куске фанеры половой краской РОНЯ-ТОРГ, прибили эту вывеску над ее палаткой, так и прицепилось к ней имя Роня-торг. Предприимчивая женщина брала у жителей города на реализацию ношеные вещи, накидывала на них свою копеечку, продавала, так и жила, зная все городские новости и сплетни. Любила поговорить «за жизнь» и обсудить цены на товары и местный урожай картошки, с Альбиной они были соседками. Роня жила во флигеле купеческого дома Калашникова, больные с рождения ноги не давали ей возможности подниматься по ступенькам и долго ходить, вот их с дочерью и братом, таким же инвалидом как она, поселили в домике на две квартиры с низким крыльцом. Сегодня, отстояв привычную вахту на базаре, Роня еле плелась домой, брат запил и встречать ее не пришел, а дорога в гору была серьезным препятствием для ее больных ног, да еще мартовская оттепель сделала деревянный тротуар невыносимо скользким. Когда брат пил, Роня стояла у горы и ждала, чтобы кто-нибудь помог ей подняться, в городе все привыкли к Роне-торг и даже любили ее за беззлобный характер и шутливый нрав.
Альбина подхватила женщину под руку, помогая ей идти, свою сумку она бросила на старую коляску поверх хламья и катила за собой.
- Чего не здороваешься? Случилось что? - спросила Роня, видя настроение соседки.
- Прости, все нормально, - стараясь делать шаги поменьше, заговорила Альбина.
- Да че я, слепая? Что косоногая - это правда, но не слепая, говори, чего стряслось, с Юркой поругалась?
- Нет.
- С родителями что случилось? Ну, чего я тебя пытаю, скажи уже, легче будет, иль тайна какая, так ты знаешь, я - могила.
Альбина улыбнулась сквозь слезы, она знала, какая Роня «могила», как говорила мама: «Хочешь, чтобы весь город узнал? Скажи Роне по секрету». Алька молчала.
- Ладно, бог с тобой, не хочешь, не говори. А я вот переживаю сегодня весь день, Мося, паразит, опять запил, как там Танюшка моя, небось, целый день ребятенок голодный.
Альбина была в своих мыслях, она с трудом понимала, что происходит и о чем говорит попутчица.
- Танечка, я говорю, наверное, не кормлена, - видя, что ее не слушают, повторила Роня.
Альбина немного подумала и спросила:
- Роня, а ты не боялась дочь рожать, больная вся, едва ходишь, а вдруг не смогла бы ухаживать за ней, или того хуже, умерла.
- Ой, Алька, брось, бог детей наградой дает, старые люди говорят: «Бог дает дитя, даст и на дитя», всего даст - здоровья и терпения, ну и денег конечно. А ты чего детей заводить боишься? Я гляжу, вы с Юркой давно уже живете, а малыша нет. Ты, девка, смотри, что за семья без ребенка, да и смысл жить. Я вон так для себя родила, кому такая инвалидка нужна, люди всякое болтают, дураки потому что, а я от нормального мужика родила, пусть пробегом он был со мной, с интереса, а мне главное - ребеночек. А у тебя муж, семья, родители хорошие, неужели не поднимите, - Роня еще долго рассуждала, пока не дошли до знакомых ворот.
Увидев, что в ее половине топится печь, Роня оживилась и даже пошла чуть быстрее, Альбина проводила ее до порога, помогла занести вещи и пошла домой. Юра был в рейсе, она приготовила ужин, заглянула к родителям, мать пряла, отец изучал прессу, бабушка дремала у окна, слушая радио. Немного поговорив с родителями, она ушла к себе, тревожные мысли не покидали ее, то становилось невыносимо страшно и холодные мурашки пробивали до озноба, а то приходила уверенность в том, что пусть все идет своим чередом, и как распорядится судьба, так пусть и будет. Юрий задерживался, весенний гололед вносил изменения в работу, и Альбина, ожидая мужа и пригревшись у печки, задремала. Разбудил ее внезапный детский плач, она соскочила с кровати и кинулась к дверям, в коридоре было пусто, только тусклый свет лампочки освещал соседские двери. Альбина прислушалась, было тихо, она зашла в комнату и посмотрела на часы, половина первого. Муж еще не вернулся с рейса, беспокойство с новой силой охватило ее, теперь уже за Юру. Сердце колотилось как бешеное, Алька накапала лекарства, залпом выпила и села с ногами на кровать, поджав их под себя. Она думала обо всем, перебирая в голове множественный исход ее беременности.
Что будет, если она родит ребенка, а сама уйдет? Мама с папой хоть и в возрасте, но малыша они вырастят. Юра - красивый, молодой, он быстро женится, тоже сможет поднять ребенка на ноги, после войны много детей росло с мачехами и с не родными отцами. А если она уйдет вместе с ребенком, не сможет доносить, горе родителям и мужу, но она уже этого не узнает, а еще есть Тамара, если что, она не бросит маму с папой. Альбина заплакала, от невыносимо тяжелых мыслей стало страшно и обидно, она словно выносила приговор себе и своему ребенку, приговор о смертной казни. Потом она вспомнила Роню и ее слова, потом голос и глаза Раисы Ивановны и матери, умоляюще смотрящие на нее при каждой болезни. Мысли, мысли, мысли, они как картечь обжигали сердце и душу, было больно в груди, сжимает невыносимо и темнота.
Проснулась Альбина в объятиях мужа, от него пахло бензином и дорогой, она уткнулась в его плечо, на душе было спокойно, эта ночь что-то поменяла в ней.
- Ну, ты, мать, горазда спать, - глядя на жену, прошептал Юрий.
- Юрка, а знаешь, я беременна, и ты в сентябре станешь папашей, - как-то шутливо и очень уверенно произнесла Альбина.
- Как? - не ожидал Юрий.
- Очень просто, сегодня сходим к Тамаре, она мне говорила, что у них место медсестры в детском саду освобождается, ухожу к ней на легкий труд и врачам глаза мозолить не буду. А твоя задача - любить жену и лелеять, понял? - она щелкнула его по носу и, перелезая через мужа, уселась на него верхом.
- Понял, понял, новость-то какая радостная! - рассмеялся Юрий и, прижав к себе жену, расцеловал ее.
В понедельник Альбина написала на работе заявление на увольнение, Раиса Ивановна долго уговаривала, убеждала, потом пугала Альбину возможными исходами ее беременности, Алька внимательно слушала, потом демонстративно взяла со стола белый лист бумаги, ручку и аккуратным подчерком написала:

Я, Петрова Альбина Кузьминична, всю ответственность за свою беременность, роды и жизнь беру на себя. Медицинский персонал за возможные осложнения мои и моего ребенка при родах ответственности не несет. Претензий к врачам и медсестрам предъявлять ни я, ни мои родные не будут.
Пишу в твердом уме и светлой памяти.
29. 03. 1960 года
Петрова А.К.

Она молча положила листок перед Раисой Ивановной и вышла из кабинета.
Так в сентябре одна тысяча девятьсот шестидесятого года на свет появился мой муж. Альбина прожила долгую жизнь, наполненную разными событиями, хорошими и тревожными, она познала горе потери близких и радость рождения внуков, но всю ее она наполняла любовью к родным, оберегая их и храня традиции своей семьи. Она объединила в себе все самое лучшее от отца и матери, воспитавших ее в любви и в тревоге за ее хрупкую жизнь. Силой духа и характера она преодолевала все трудности болезни, не унывая и не отчаиваясь, борец до последней минуты, покинула этот мир на шестьдесят восьмом году, не оправдав прогнозов ссыльного доктора.