Рупорист - воспоминания фронтовика Н. Н. Поспелова

Фронтовые воспоминания Николая Николаевича  Поспелова, написанные им по моей просьбе и опубликованные в винницкой газете “Резонанс” , 03.04.1989.

РУПОРИСТ

В обороне, когда войска вгрызались в землю, передовая ограждалась колючей проволокой, спиралями, минными полями, фугасами и другими «сюрпризами». За передний край разрешалось выбираться только разведчикам, снайперам и рупористам.
Разведчики пытаются (обычно ночью) взять языка или раскрыть огневую систему противника. При этом нередко приходится пускать в ход автоматы и гранаты, а в некоторых случаях и артиллерию. Разведчики всегда мне представлялись необыкновенными людьми. В самом деле, пехотинцы сидят себе в глубоких окопах, загороженные всякими «секретами», а они выходят за все эти препятствия и разгуливают вдоль переднего края противника, а иногда врываются в его окопы и совершают разные героические подвиги. Помню, как наш ротный замполит принимал таинственный вид, округлял и без того круглые, как шарики, глаза и, почти двигая ушами, предупреждал солдат:
Сегодня не стреляйте! Сверху сообщили: «Глаза и уши» (так называли нашу разведку) будут действовать.
В обороне позарез нужен «язык». Впрочем, он нужен и при наступлении. Но при наступлении проще. А вот в обороне! Пойди, подкрадись, обмани, схвати и притащи живым в свое расположение вооруженного, здорового парня. Это не так просто... Да что там говорить! Выйти за свою оборону и то не просто; какой-то психологический баръер, дремучий страх, ежеминутное ожидание внезапного нападения или обстрела вон из-за того темного куста, из канавы или с бугорка. Только оказавшись на нейтральной полосе, начинаешь понимать, почему у разведчиков была так живуча «знаменитая» формула-оправдание под названием «три О»: «Осветили», «Обнаружилии», «Отошли». Правда, наш начальник разведки капитан Головащенко ехидно к этому добавлял четвертое «О»: «Оскандалились», а при случае и пятое «Обделались».
Но разведчики, как бы их не называли, все время рискуют. Приподнялся или заговорил, зашелестел, кашлянул в засаде — и вот уже свистят пули или рвется мина, а это значит — могут быть раненые, контуженные и даже убитые. Тут и «три О» захочешь применить, чтобы выжить.
Снайперы — те, замаскировавшись, молча, бесшумно, почти недвижимо, как каменные, поваленные наземь идолы, чаще всего лежат все светлое время на нейтралке (или сидят в окопах) и изредка, расчетливо, с помощью оптических прицелов, стреляют по отдельным солдатам, ефрейторам и офицерам, а, если повезет, и по генералам. Обычно число убитых снайперами определялось числом крестиков, которые они выцарапывали на ложах своих винтовок. Командир дивизии, в которой я был военным переводчиком, Иван Иванович Чиннов любил повторять свою полушутку:
„- Мои снайперы уже давно всего противостоящего противника уничтожили. У нас тут санаторий, а не война!” (Так он нередко шутил. А сам был убит немецким снайпером в Латвии и похоронен в городе Даугавпилсе).
И снайперам тоже было вовсе нелегко. Пойди, пролежи все светлое время в одиночестве на земле (даже в хорошую погоду) и не выдай своего местонахождения, не попадись сам под выстрел немецкого снайпера - у того тоже оптический прицел, и он обшаривает им все подозрительные места.
Теперь о рупористах. Сейчас, наверное, не каждый скажет, что это такое. Мне пришлось быть рупористом почти целый год. Случилось это так.
В марте 1943 года наша 360 стрелковая дивизия после тяжелых, но успешных боев под Великими Луками заняла оборону между Велижем и Невелем. Как раз против нашего расположения просматривалась дорога между этими городами. Помню, как наблюдатели острили, сообщая обстановку: «С Невеля на Велиж прошло три фрица, а обратно прошло два ганса». Постепенно окопались и обосновались фундаментально. В середине марта к нам на передовую прибыл инструктор политотдела по разложению войск противника капитан Сахаров. Несколько человек, и я в том числе, были привлечены к работе рупористами. Обучение было наглядным: вместе с инструктором мы вылезли на передний край обороны и он прочитал, а вернее, прокричал немцам сообщение, напечатанное не только латинскими буквами, но и русскими. Затем мы тоже прокричали текст, чем вызвали «огонь на себя» и удовлетворение Сахарова. Немцы нас услышали и, может быть, даже что-то поняли: были мы от них далековато, да и некоторые новоиспеченные пропагандисты почти совсем не знали немецкого языка – их вскоре уволили в отставку.
С этого момента я стал регулярно делать передачи. Так как рупор — это попросту небольшая жестяная труба, то для успеха передачи нужно было пробираться к немецкой обороне как можно ближе. Сначала я это делал в одиночку. Это выглядело примерно так: поздней ночью вылезаешь через специальный лаз за колючую проволоку. Осторожно проходишь через минное поле (если это не на знакомом участке, то через все эти секреты проводит сапер), а затем - где в полный рост, где пригнувшись, а где и по-пластунски пробираешься как можно ближе к переднему краю противника. Находишь подходящее место: какую-нибудь ложбинку, или яму (на нашем участке на нейтральной зоне было много ям, в которых местное население хранило картофель), или саперной лопаткой выкапываешь небольшой окопчик. Метрах в 10—15 оборудуешь запасное место, взводишь автомат, раскладываешь поудобнее две-три гранаты — и ждешь рассвета. Все время не сводишь глаз с немецкой передовой, но посматриваешь и по сторонам: здесь, на нейтральной полосе, не исключена встреча с разведкой противника или снайпером, который готовится к «охоте». Поэтому нужно быть предельно внимательным и собранным... Но вот рассвет. Передовая оживилась: раздаются голоса, смех, команды. Направляешь рупор в сторону немцев и кричишь, что есть силы: «Ахтунг! Ахтунг! Ахтунг! Дойче зольдатен унд официрен!»... А дальше следует сводка Информбюро: какие города освободила Советская армия, какие взяты трофеи, сколько выведено из строя живой силы, сколько взято в плен. Добавишь что-то от себя (из местных событий). И заканчивается всякая передача призывом сдаваться в плен. Сразу после передачи змеей переползаешь на запасное место и ждешь. Мои слушатели во время передачи молчат, а затем начинают стрелять из винтовок, автоматов, пулеметов, реже – из минометов.
Вот несколько записей из фронтового блокнота.
«7.4.43. Передаю разные фронтовые новости через рупор. Немцы аккуратно выслушивают всю передачу, а затем начинают бешенно стрелять. Иногда обстреливают и свои. Вот фокусники!»
Тут следует объяснить следующее. Когда рупорист шел «на работу», то на этом участке никаких боевых действий наши войска не вели: об этом предупреждались все бойцы передовой. Но в начале, когда еще передачи через рупор были новинкой, некоторые, услыхав крики на нейтралке да еще на немецком языке, открывали огонь из винтовок, а иногда и из пулеметов. Чтобы предупредить эти неприятности, рупористы перед передачей направляли рупор к своей передовой и очень кратко, смачно и доходчиво «просили», чтобы бойцы пока отдохнули и поберегли патроны. В дальнейшем все вошло в норму: к рупористам привыкли и брали их под защиту, если немецкие пулеметчики уж слишком торопились отправить их на тот свет.
«14.6.43. Часов в 5 утра ходил «беседовать с солдатами 2 АПД (Авиапехотной дивизии) через рупор. Встретили очень «любезно»: плотный поток пуль прожужжал над головой, три-четыре пули попали в бруствер окопчика, и песок засыпал мою голову».
«27.6.43. Сразу после: «Сдавайтесь в плен!» — нырнул в яму, но не успел убрать рупор. В результате «мой боевой товарищи пробит в трех местах и уже не годится для передачи».
«19.7.43. Вел передачу из окопов 6-й роты, там до немцев не больше 150 метров. Не успел дойти до середины сводки, как из окопов немцев раздался громкий голос: — «Держись, рус!» И сразу – рой трассирующих пуль. Правда, я уже был на дне окопа. Пули раскрошили весь бруствер, я отделался испугом».
Кстати говоря, подобные предупреждения повторялись нередко: «Иван, берегись!», «Падай!», «Уходи цюрюк!» и т. п. А затем всегда была стрельба.
Позже, будучи военным переводчиком штаба полка, я тоже много раз выходил на нейтралку с рупором. Но с каждым разом эта деятельность становилась все опаснее и опаснее. Немецкие снайперы просто охотились за рупористами – этими кричащими мишенями.
Мы отлично изучили оборону противника, но и он знал нашу не хуже. Выходить с рупором за передний край стало почти невозможно. К тому же после того, как немцы захватили нашего снайпера, Валентину М., в плен (залегли с вечера невдалеке от ее позиции и, дождавшись прихода, обезоружили и утащили к себе), командир дивизии запретил в одиночку выходить за передний край. К рупористам; придали ручной пулемет и двух пулеметчиков. Понятно, что выбирать позицию стало труднее, а пулеметчики нередко только мешали нашей работе. Помню, как два бравых пулеметчика, попав впервые на нейтральную зону, чувствовали себя не совсем в своей тарелке. А когда я начинал передачу, то просили: «Сержант, ты потише кричи, а то немцы услышат».
И вот наш инструктор, капитан Сахаров, однажды привез ОГУ — окопную громкоговорящую установку. Это уже была другая техника! Ночью мы подползли к немцам и установили вблизи них динамик, а передачу вели с КП (командного пункта) роты – из землянки с тремя накатами. Для начала завели музыку, а потом несколько раз прочитали  последнее сообщение Совинформбюро и отрывки из заявлений пленных немцев: призывы бросать оружие («штыки в землю) и сдаваться в плен. Что тут поднялось! Пулеметы, автоматы, минометы – все это обрушилось ураганом пуль и осколков на бедный динамик. Когда мы его вытащили потом, то увидели, что на нем живого места не было – пришлось отправить в мастерскую, а пока его чинили, вести передачи по «методу Протасова».
Не могу судить об эффективности всех этих передач, но все же несколько случаев прихода немцев к нам были. Однажды рано утром, недалеко от колючей проволоки, вдруг появился немец с поднятой над головой винтовкой:
„- Гитлер – капут! Русь зольдат – гут! Немец – дурак!” - кричал он по-русски. Когда его привели в штаб полка и я начал допрос, он вдруг оживился и радостно воскликнул:
„- А я ваш голос знаю! Вы нам кричали, чтобы мы сдавались в плен. Вот я и пришел!”
На другой день он обратился через ОГУ к своим товарищам, призывая их сдаваться в плен. До сих пор хорошо помню 34-летнего перебежчика — австрийца. Его обнаружили саперы, что-то укрепляющие в нашей обороне. Ростом более двух метров, этакий холеный чернявый красавец, спустившись в землянку, почти уперся в потолок и приятным баритоном объявил:
„Я —аккордеонист, выступал с концертами з Вене. Мобилизован в пехоту, но ни разу не стрелял в людей”.
Услышал передачу, призывающую идти в плен. И вот пришел. Хочу восстанавливать Сталинград...
Обещанное пришедшим в плен добровольно, как правило, все выполнялось. Но не
Были и другие «разложившиеся» с помощью наших рупоров из консервных банок.всегда. Вот один из подобных случаев. Я был на НП (наблюдательный пункт), когда на него привели перебежчика. Два солдата и я пошли с ним в штаб дивизии, находящийся километрах в трех от передовой. По пути мы оживленно беседовали. Он рассказал мне о себе и о своем отношении к войне. По его мнению, она и германскому, и советскому народу навязана обманом. «Война ничего и никому хорошего не даст, — говорил он. — Мы все люди, все хотим жить и продолжать жизнь. Так зачем убивать друг друга?» Внезапно из встречной легковой автомашины выскочил советский капитан с золотыми погонами и яростно, с визгом набросился на пленного.
„- Что вы делаете?” — крикнул я.
„ - А ты не видишь? Бью фашиста. У меня вся семья ими уничтожена”.
„- Но ведь это перебежчик!!!”
„ - А мне один черт, кто он! А ты что, защищаешь фашистов?”
„ - Нет, людей...”
Избиение мы остановили...
Но у меня возник тогда вопрос о взаимоотношениях между воюющими солдатами... Кому будут ставить памятники народы разных стран? Кого будут прославлять, а кого проклинать после заключения мира, который неизбежен?
6 октября 1943 года мы начали наступление, и уже на второй день наша дивизия освободила Невель. Дивизии присвоили звание «Невельской».
И вот в ноябре снова прибыл капитан Сахаров – теперь уже с МГУ (мощной громкоговорящей установкой). Вот это вещь! Целая автомашина — фургон. Ее искуссно замаскировали в лесу недалеко от передовой, отвели от нее динамик и начали передачи. Вот это звук! Я сделал одну передачу и, наверное, сиял, как новый рубль, от радости. Вот привалило!... Но сияние это было быстро рассеяно деловитым капитаном:
„ - Ну как, Поспелыч? Сила? А?”.
„ –Во -о!” — поднял я большой палец.
„ -То-то же! Техника!”
„ – Да, чего уж. Спасибо! Это ты о чем!”
„- Спасибо, говорю, за МГУ. Теперь на весь фронт будем рупорить. Всех разложим...”
„—Вот ты о чем... Нет, друг, она у нас одна на всю дивизию... А ты вот что, Поспелыч, организуй-ка опять работу рупористов... Кстати, ты сколько передач сделал?”
„- По сводкам  - 132.”
„ - Вот и отлично. Получишь медаль, или даже орден, а может быть, дадут отпуск на 10 суток домой. Знаешь, что пленные о ваших передачах говорят? Не знаешь? Ну и не скажу, а то зазнаешься тут...”
Утром МГУ отбыла к нашему соседу, а я направился в оружейную мастерскую заказывать рупора из кусков жести, или на худой случай — из консервных банок.
А через неделю отобранные мной молодые ребята, только в этом году окончившие десятилетки, под моим руководством изучали «матчасть» рупора и методику «рупорения». По-немецки они читали лучше нас, ну а остальное приобретали уже на практике.
ОТ АВТОРА.
В начале этого рассказа-воспоминания я привел фамилию начальника разведки И95 стрелкового полка 360-й Невельской Краснознаменной дивизии — капитана Головащенко.
Привожу выписку из моей записной книжки, сделанную 10 марта 1944 года в день его гибели, ведь он был родом из Винницкой области.
Может быть, кто-нибудь откликнется на эту публикацию? Адрес автора можно узнать в редакции газеты «Резонанс».
10 МАРТА 1944 года.
Как больно на сердце. Час тому назад сообщили, что мой самый лучший друг, мой капитан, чудесный украинец Михаил Андреевич Головащенко убит. Как тяжело осознать. Ведь это человек, который являлся моим прекрасным другом, моим строгим и добродушным, веселым и певучим, справедливым начальником, которого я полюбил всей душой, которого я слушал, как не слушал никого, даже отца, которого я уважал так, как не уважал ни одного военного человека. До войны был учителем. В минуты откровенности признавался, что уважает меня, считает умным и храбрым человеком. И все беседы наши были насыщены теплотой мужской дружбы. Особенно в последние дни мы часто с ним прогуливались и обо всем беседовали, восхищались одним, презирали другое и вместе любили одно — справедливость.
Внешность его прекрасна. Это высокий, стройный с истинно офицерской выправкой человек, 1918 года рождения, выдержанный и симпатичный. Сколько раз мы были с ним в смертельной опасности, когда пули и осколки мин свистели рядом или впивались в землю, а мы оставались невредимыми. И он удивлялся: «— Вот с начала войны воюю, драпал из Эстонии, воевал добросовестно и хорошо, а ни разу не ранило! Наверное, моя судьба такая, что сразу убьет».
Как мы любили с ним разговаривать понятным для нас языком намеков, жестов, улыбок. И часто пели с ним песни. Голос его был напоен украинской теплотой и звенел, как печальная струна скрипки. А я подпевал ему, восхищаясь чувством, слитностью душ. А песни любимые наши были прекрасными! Чаще всего мы пели, переживая всей душой: «Пой, гармоника, вьюге назло, заплутавшее счастье зови... Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви». Причем, он почему-то пел не «негасимой», а «невгасимой», и это выглядело как-то уютнее, теплее (кстати, так пели все разведчики). Пели и другие песни войны, чудесные песни, полные грусти, напевности и надежды.
И как больно сейчас в груди. Я плакал, как маленький ребенок, когда бежал в санроту, но там его не оказалось... Командир разведвзвода Борька Андреев рассказал, как это случилось. Шел вместе с ребятами на нейтралку. Нашел игральную карту — червонная дама. Он поднял ее и поставил на снег: — Пусть ее все видят. Ведь может быть такое, что кто-то при возвращении, ее уже не увидит, — сказал он. На нейтралке (при возвращении), хлопцы попали под минометный огонь. Осколок попал ему в грудь. Сначала он шел сам, потом его несли, и в дороге он умер.
У разведчиков я напился водки: они знали, кого я потерял, и не утешали — капитана любили все...
Гроб его оббили красной материей, кто-то вырезал жестяную звездочку и сделал надпись на ней. Лена Батищева, возлюбленная Миши, покрывает его труп шинелью, плачет и боится, что ему холодно...
Донесли до развилки дорог, опустили в еще мерзлый грунт, засыпали землей, дали залп из автоматов и медленно разошлись.
Начальник артиллерии полка, капитан — наш общий друг — пришел в нашу землянку, увидел меня и позавидовал:
„— А я и плакать не могу!” — Он тоже страшно переживает эту потерю.
Похоронили Михаила Андреевича Головащенко в Белоруссии, вблизи станции Дретунь.
До ВОВ он жил и работал учителем украинского языка в Винницкой области. Сейчас ему было бы 76 лет.

Примечание.
Автор воспоминаний — Поспелов Николай Николаевич, 1917 года рождения. После окончания педагогическою института работал учителем математики и физики в школах Вязников, Иваново, Риги; после защиты диссертации с 1960 года до сих пор работает в Винницком пединституте доцентом кафедры педагогики. Опубликовал около 70 научных работ на русском, украинском и латышском языках.
Мобилизован в Советскую Армию 2 января 1942 года. Участвовал в боевых действиях под Сталинградом (там тяжело ранен 22 сентября 1942 г., лечился в госпитале), под Великими Луками, Полоцком, Двинском, Тукумсом, Венспилсом. После окончания ВОВ в составе 119 с.к. находился в Таджикистане. Демобилизован 2 ноября 1945 г.
Был стрелком, замполитом, старшим сержантом, разведчиком, военным переводчиком штаба 1195 с.п., штаба 36С с.д., штаба 119 с.к.
Награжден орденами Красной Звезды (1944 г.). Отечественной войны 2 степени (1985 г.).
Награжден медалями: «За отвагу (1944 г.)», «За оборону Сталинграда», « 100 лет В.И. Ленина», «За победу в ВОВ», «Ветеран труда», «Ветеран 360 с.д.», «Знак —«Отличный разведчик» и семью юбилейными медалями.