Сказ Второй. Глава Шестая

6.  ЖАРКОЕ ЛЕТО 1651 ГОДА.

«Все, кто арканы наготовил, рады-радехоньки: почему счастья не попытать.»
П.П. Бажов

Часто вспоминал Раф Родионович про слободчиков новых, где-то и пенял себе, что подьячего Алексея Маркова послушал, денгами переселенцам не помог. Иной раз доставал прошлогоднюю отписку Тобольского воеводы Василия Борисовича Шереметева, какую конный казак Давыдко Андреев привез, перечитывал заново.

«Господину Рафу Родионовичу – Василей Шереметев челом бьет. В нынешнем во 158 году (1650), по Государеву Цареву и Великаго Князя Алексея Михаиловича всеа Русии указу, велено Исетцкому конному козаку Давыдку Ондрееву, Тоболского розряду, в пашенных городах, на Верхотурье, в Туринском, на Тюмени, на Пелыме, и тех городов и Тоболского уезду в слободах, призывать в новый острог – на Исеть реку, на Красной бор, во крестьяне, гулящих и иных волных охочих добрых людей, на лготные годы, на шесть лет; да ему же велено взяти у тебя на-время, покаместа он на Верхотурье и в Верхотурском уезде в слободах побудет, для крестьянского призывания бирича, да для острожного ставленья указано к нему, Давыдку, послати: с Верхотурья на Исеть реку, на Красной бор, верхотурских стрельцов двадцать человек с ружьем, да пашенных крестьян из Верхотурского уезду из Ирбитцкия слободы пятинадцать человек, из Ницынские слободы десять человек, с лошадми и с санми, а летним путем с лошадми ж и с телеги, и с топоры, и с заступы, и с кирки и с лопаты.

– И как Давыдко Ондреев на Верхотурье приедет, и тебе б, по Государеву Цареву и Великаго Князя Алексея Михаиловича всеа Русии указу, велети ему дати бирича, и на Верхотурье в городе и в Верхотурском уезде, в селах и в слободах, в новой острог на Исеть реку, на Красной бор, гулящих и иных волных охочих добрых людей во крестьяне призывати ему велеть; да ему же Давыдку дати Верхотурских стрелцов двадцать человек с ружьем, да пашенных крестьян, Верхотурского уезду, Ирбитцкия слободы пятинадцать человек, Ницынские слободы десять человек, с лошадми и с санми, а летним путем посылати тех крестьян на Исеть с лошадми ж и с телеги, да тем же крестьянам велеть имати с собою на Исеть, для острожного дела, на десять человек по четыре заступа да по две кирки, да по топору да лопате человеку; а у которых ружье есть, тем и ружье велеть имати с собою, у кого что есть; а велеть служилым людям и пашенным крестьянам, на Исети, для острожного дела, быти по переменам, помесячно, или как пригоже, до тех мест, покаместа острожной лес высекут, и острог поставят, и церковь в том остроге воздвигнут; да в тех же бы служилых людях и в пашенных крестьянах были иные и плотники.

А как Давыдко с Верхотурья в Таринской или слободы поедет, и тебе бы под него и под дьячка, который ему дан из Тоболска для писма, велети дать подводы; а которого числа Давыдко на Верхотурье приедет и с Верхотурья его на Исеть с служилыми людми и с пашенными крестьяны отпустишь, и тебе б о том отписати ко мне, в Тоболеск, не замотчав. А как на Исети острог поставят и церковь воздвигнут, и Верхотурских служилых людей и Верхотурского уезду крестьян велети отпустить с Исети, стрелцов на Верхотурье, а крестьян в слободы, тотчас.»

В первый-то раз прочитав, только вздохнул шумно Раф Родионович. Вот так надо слободы ставить! С размахом! С привлечением сил больших. И чтобы острог сразу ставить. Умеет это Василий Борисович организовать, есть хватка у него. И ведь не откажешь Шереметеву, старший он: Верхотурский-то воевода у Тобольского всегда в подчинении. Однако двадцать стрельцов требует! С кем останусь? А случись что здесь, на Верхотурье, на кого потом кивать буду, на Шереметева что ли?

- Все ясно мне, - сказал воевода Верхотурский Давыдке Андрееву. – Помощь окажем. И бирича тебе дам.

А подьячий Алексей Марков ту Отписку на трех листах, столбцом писанную, да со скрепами по склейкам, аккуратно в пакет сложил и надписал: «Был сложен и запечатан, имеет на пакете надпись: Господину Рафу Родионовичу. 158 году Генваря в 18 день подал Истетцкой конной казак Давыдко Ондреев».

(Острог этот, Красноборский, поставили «всем миром», в последствии он Исетским назывался, а ныне это село Исетское, что от Тюмени в 75 км).

Вот уже и год прошел, а все крепко занят тем Красноборским острогом Раф Родионович был: следил, чтобы стрельцы и крестьяне, вовремя сменяясь, на постройку острога Красноборского отправлялись; с крестьянами-то вообще ругань сплошная была, попробуй-ка их летом с пашни сорвать да в края дальние направить. И еще государь повелел Рафу Родионовичу в Верхотурском Покровском девичьем монастыре, взамен сгоревших церквей, новую во имя Покрова Пречистые Богородицы да Усекновения честныя главы Иоанна Предтечи построить. И кельи для стариц поставить. А постройки дощаников как не досмотреть? От лапы до лапы чтоб по девять печатных сажен было, а поперек в ширину по шесть печатных аршин; и весла кормовые и пОносные, и чтоб лодки к ним с причалками и со всеми снастями; и чтоб из лесу были сухого, а не свежетесаного.

Вот и мотался воевода Верхотурский туда-сюда день-деньской. Но про садчиков Гилёвых, как говорил я уже, не забывал, и вначале лета направил к ним в слободку Луку Евсевьева…

Встретились Лука с Афанасием и Семеном Гилёвыми как старые добрые товарищи, пуд соли, конечно, вместе не съели, но в снегу-то зимой побарахтались вместе изрядно. Афанасий сразу повел следопыта владения свои показывать. Вокруг кипела работа: лес валили и пни жгли да корчевали; с высокого берега было видно, что и поле под пашню приготовили; а на иных открытых местах земля уже и вспахана была, и что-то там даже и зеленело.

- Вижу, растет слободка Чусовская, - одобрительно сказал Лука.
 
- Две избы срубили, - похвалился Афанасий. – Теперь под крышей высокой спим. А то надоело в шалашах-то ютиться. И еще срубы готовим…

(Отвлекусь маленько. В молодости довелось мне в Ижевске пожить и с известным Удмуртским писателем Широбоковым общаться. И рассказывал нам Степан Павлович про задумки свои творческие. Набрал он материалов на хороший исторический роман, да вот незадача, в большом городе не ложились нужные слова на бумагу, а хотелось как-то давнему времени следовать. И решил он дом старый в деревне прикупить, пусть и неказистый на вид, но истинно старый. И в одной из деревень Степана Павловича местные жители и подвели к такому. Сказывали, что в доме том сам Емельян Пугачев останавливался. Засомневался было Широбоков, стал дом осматривать, да заметил для себя что, углы-то у дома рубленные. И тогда интересно Степану Павловичу стало, а когда же пилы в Удмуртии появились? Стал в книгах других искать: а и вправду, пил-то при Пугачеве еще и не было… Не ведомо мне, успел ли тот роман Степан Павлович написать, но про пилы поздние я накрепко запомнил. А кому в своей жизни довелось топором лес валить, да настоящий, не подлесок какой, тот с уважением к предкам нашим отнесется, к труду их тяжелому).

Крыши были густо покрыты лапником.

- Еще печи класть да трубы выводить, - сказал Афанасий, проследив взгляд стрельца. – Тогда и тесом покроем. К дождям осенним, думаю, управимся.

- Печник-то есть ли у вас? – поинтересовался Лука.

- Есть умелец, - кивнул Афанасий и рассмеялся. – Мы ведь, новагородские, на все руки умелые.

- И то верно, - согласился Лука. – А вот скажи мне, умелый, дорогу на Верхотурье найдешь ли отсюда? Тебе, как слободчику, надобно бывать у воеводы.

- Найду, - уверенно заявил Афанасий. – Как говорят новагородцы: «волок да волок, да речка, волок да волок, и другая» - лес да поле, и за речкой лес да поле. На Арамашевскую пойду, далее на Тагильскую, а там дорога наезжена. Сколь верст, не знаю, но не заплутаю.

(От Чусовской слободы до Арамашевской по прямой 100 верст. Далее на Тагильскую – еще 60 верст. Кстати, Тагильская слобода – это совсем даже не Верхний Тагил и не Нижний, не было их тогда. Сегодняшнее названье Тагильской слободы - село Махнево. А от Махнево до Верхотурья – 35 верст. По всему выходит, чтобы Чусовским слободчикам до Верхотурья добраться, а впрямь, как известно, только птицы летают, надо было километров 450 одолеть). 

        - Отобедай с нами, Лука Евсевьевич?

(И у служилых людей проблемы с фамилиями были: так сын Луки, когда вырос и стрельцом стал, записан был Лукиным).

- Эк ты меня по-господски завеличал, Офонасий, - сказал польщенный стрелец. – А отобедать не откажусь.

За обедом к ним Семен присоединился. Уже Петров пост начался, да и в супермаркете ближайшем этот день санитарным объявили, поэтому угощение знатным не получилось: лепешки хлебные да молоко. Но ели все с удовольствием. О многом они за обедом переговорили со следопытом. Афанасий с Семеном, конечно же, более слушали: стрелец не первый год занимался сбором ясака, и по Верхотурью помотался изрядно. А что такое Верхотурский уезд? Государство европейское средних размеров. И про людей ясачных поведал Лука слободчикам, про их уклад жизненный и повадки. Афанасий с Семеном и сами многое увидели, пока вдоль Сылвы пробирались, да иные замечания Луки и неведомы им были.

Прощались тепло. Лука обещался еще заехать, когда ясак собирать будут: летом-то какой мех, такой рухляди цена в полкопейки.

– Волнуется воевода-то наш, Раф Родионович, велел узнать, все ли ладно у Гилёвых? Не досаждает ли кто? – вспомнил вдруг Евсевьев, уже садясь в седло. – Так что передать?

- Комары досаждают, - рассмеялся Семен, - да слепни скотину мают.

А вот напрасно смеялся. Вскорости и другой гость объявился, и совсем нежеланный. Приехал татарин Сылвенский Тихонка Турсунбаев. Долго высматривал издали, потом направил коня в сторону рубившего лес Афанасия. Одет он был просто бедно: халат, засаленный и штопанный-перештопанный, неопределенного цвета; на ногах сапоги кожаные стоптанные – ичиги, которые и выброси – не подберет никто; а шапка с хвостом облезлым, не поймешь и какого зверя. И лук болтался у седла слабенький, не под Афанасия руку. И весь он был какой-то измученный, и лицо темное все в морщинах.

- А говорил ты мне, Офонасей, что далеко в Сибир идешь, - ясачный крестьянин не стал здороваться и с коня не слез, так и сидел в седле, чуть покачиваясь. – Омманул ты мене, Офонасей, омманул.

- В чем обманул-то? - Афанасий вонзил топор в ствол, разогнул усталую спину. Пропотевшая нательная рубаха прилипла к телу, обозначив рельеф мышц. – В Сибирь мы и ушли.

- Омманул, Офонасей, омманул ты мене, - все так же нараспев, высоким голосом, повторил Сылвенский татарин. - На моих землех поселился.

Афанасий даже растерялся от этих слов.

- То есть как на твоих? – нахмурил он брови. - Земли эти нам воеводой Верхотурским дадены. А твои земли по Сылве. Знамо мне. Далече мы от Сылвы ушли.

- Нет, Офонасей, это мои земле, - тянул Тихонка. – Вся Утка-река моя. Мои угодия. Омманул ты мене.

Афанасий досадливо тряхнул головой, с минуту молча смотрел на татарина, потом рывком выдернул из древесины топор.

- Ну вот что, соседушко, - проговорил он. – Если больше сказать нечего, прощевай тогда. Мне работать надо, а тебе куницу ловить.

И он с силой вонзил топор в высокую сосну. Подрубил. Полетели щепки. Тихонка покрутился на коне еще некоторое время, но Афанасий более к нему не поворачивался, и татарин уехал.

Вечером слободчики обсудили его приезд. Конечно же неприятно, так вот соседские отношения начинать, но и доказывать что-то Торсунбаеву было бесполезно.

(До прихода русских эта земля принадлежала может вогуличам, а может и Сылвенским татарам, так во всяком случае они считали. Сылвенские татары – здесь образ собирательный, живущие по впадающим в Сылву рекам иные татары теми реками и прозывались. Не исконно, конечно, земля эта татарам принадлежала: ранее и они заставили какой-то народ «подвинуться». Как им земля принадлежала, где чьи угодья имелись, то ни в каких бумагах, знамо дело, не значилось. И только Михайло Кайсаров в 1623 – 24 годах впервые межеванье земель произвел. Книгу мы его внимательно изучили? К тому времени в устье Сылвы уже и Строгановы свой острожек имели, и старцы Соликамского Вознесенского монастыря у государя кусочек земли выпросили. А там и Пыскорский монастырь запросил. Стерпели Сылвенские татары, отступились от устья. В «награду» получили следующее: в царевой грамоте читаем).

«От Царя и Великого Князя Михаила Федоровича всеа Русии в Пермь Великую, в Чердынь, воеводе нашему Гаврилу Михаиловичю Веревкину да подьячему Саве Лухневу. В нынешнем во 132 году (1624) писал к нам, от Соли Камской, воевода Василей Сьянов (Савьянов), и прислал под отпискою челобитную Сылвинских и Иренских ясачных Татар, сотника Якшовитка Кулышева, Акилдейка Ондреева со товарыщи, и во всех Сылвинских и Иренских Татар место, за их Татарскими тамгами (родовой фамильный знак, печать), а в челобитной их написано: в прошлых годех, блаженыя памяти Государя Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всеа Русии и Государя Царя и Великого Князя Федора Ивановича всеа Русии по грамотам, сбирали с них ясак из Перми и от Соли Камской ясачные целовальники и отвозили тот ясак в Пермь и к Соли Камской ясачные целовальники.

И при Царе де Борисе (Годунове) описали их Сылвинских и Иренских ясачных Татар к Верхотурью, и тот де ясак платили они на Верхотурье, и Верхотурские де служилые люди имали с них посулы и поминки великие, и кормы на них правили, и всякое насилство чинили; и в прошлом де во 116 году (1608) били челом они, блаженныя памяти, Государю Царю и Великому Князю Василью Ивановичю всеа Русии, на Верхотурских служилых людей, в их насилстве и обиде, и чтоб им тот ясак платить в Перми Великой, в Чердыни: и Царь де Василей их Сылвенских и Иренских Татар пожаловал, Верхотурским служилым людем к ним для ясаку въезжати не велел, а велел де им тот ясак платити у Соли Камской; и Усолские де целовалники судили их вправду, посулов и поминок себе не имали и убытков им не чинили, и как де в Перми почали быть воеводы, и к ним де на Сылву и на Ирень учали присылать для того ясаку Чердынских целовалников, и те де целовалники судят их не по правде и емлют с них посулы и поминки великие, и подводы лишния, и ясак наш емлют с них своим насилством, не по правде, и прежних Государей и наших жаловалных грамот не слушают; и нам бы их пожаловати, тот наш ясак велети сбирати им с себя и отвозить к Соли Камской самим.

И как к вам ся наша грамота придет, и вы б про тех целовалников, которые с тех Сылвинских и Иренских Татар наш ясак сбирают, про их насилство велели сыскати всякими сыски накрепко: да будет целовалники ясачным Татаром какое насилство и обиды чинят, и вы б им велели за то чинить наказанье, смотря по вине; а тем Сылвинским и Иренским ясачным Татаром велели наш ясак платить, по-прежнему, в Чердыни; а будет учнут целовалники их ясачных Татар судить и ясак сбирать не по правде, и посулы и поминки себе учнут имати, и им быти от нас за то в великой опале и в смертной казни. Писан на Москве, лета 7132 (1624) Октября в 27 день».

(Поутихли вроде после царева рыка распри, да тут опять старцы Соликамского монастыря встрепенулись, маловато им землицы-то Сылвенской показалось: оно вишь как, духовной-то пищей не всегда и насытишься; и стали те старцы книгу Кайсарова крутить по-всякому, и ведь докрутили, нашли место непрописанное на Кунгуре реке. И в 1641 году келарь Вознесенского монастыря бил челом государю, что места те «впусте лежат, и не владеет ими никто», а главное – оброк с них никто не платит. И взял государь Михаил Федорович бинокль тысячекратный, и стал вглядываться в земли те, и не увидал он никаких заборов долгих с листа профильного, даже «егозы», и той натянуто не было. Ну и отдал пустую землю старцам. Зашумели татары: как так, опять наши земли захватили? И они стали царю челобитные писать, на Кайсарова ссылаться. А старцы в ответ прищурились хитро: «А где у вас кадастровый план? Нет его? И не надо тогда луками потрясать!».

Долгая та тяжба была. А в это время люди с Русии, разворотливые, на том же Кунгуре да Ирени под шумок земли у иных татар и выкупили. Да покупные так составили, что и не поймешь толком: то ли кочку болотную купили, то ли все земли в округе. Вообщем, когда в 1648 году по Селебным книгам стали на реки Кунгур и Ирень русских крестьян государевых вывозить, да селить скопом, крепко возмутились татары. Ну, знамо дело, и меж собой переругались. Все как в фильмах про индейцев: каждое племя – каждое знамя – начинало утверждать, что продавец, соседнее племя – соседнее знамя, прав на продажу земель не имело; и сделка несостоятельна. И бойко рядились, и ругались, крепко озлоблены были! Государи же Русии были более благосклонны к аборигенам-иноверцам, чем заокеанские правители: ясак пушниной брали, но в резервации их не загоняли. А Гойко Митич мало на тех татар и остяков походил, а может гнуса испугался Чингачгук в таежных съемках, и сериалов на это противостояние так и не сняли. Да и как иначе с дружбой народов быть?)

Это нам сейчас все на виду, а Гилёвы, родичи наши, политикой большой не шибко интересовались. Но пока вдоль Сылвы ходили, и они заприметили недовольные взгляды, что на них Сылвенские татары бросали. Да уверили Афанасий с Семеном тех татар, что в Сибирь идут, с тем и не чинили им препятствий далее татары, и потом всей гурьбой большой пропустили, только на «животы» их в телегах алчно посматривали.

Об этом и вспоминали сейчас за обсуждением Афанасий с Семеном.

- Чужие они нам, тотара Сылвенские, - заключил Семен. – Истинно Лука сказывал: не сговориться с ними; вроде и головой кивают, и соглашаются, а все по-своему делают.

-Ну этот-то, Тихонка Турсунбаев, и не соглашался совсем, - усмехнулся Афанасий. – Все свое тянул.

- Вот что, Семен, - сказал Афанасий, - копай схрон в дальнем подлеске. Чтоб женкам да детишкам укрыться где было. И место выбери так, чтоб не подъехать конному. И деревья там запрети рубить.

- Сделаю, - сказал Семен.

Как-то так в жизни сложилось, что Семен во всем соглашался с братом, признавал его главенство, его право решать. Хотя и старшим был, но всегда вторым. И в детских забавах, и в потасовках с другими пацанами-родичами, когда они стояли к плечу плечо, или спина к спине, - всегда решал Афанасий, как далее будет. А Афанасий был неуступчив, и более взрослые «кулачники» никогда не могли заставить его запросить пощады. А Семен, Семен всегда был рядом, надежный, надежней не бывает.

- Сделаю, - повторил Семен. Да и что он мог еще сказать, это ведь в его семье трое пацанов росли, один другого меньше…

А лето вовсю разыгралось. Июль жарким выдался, и на небе ни облачка. Семен наверху работал: жерди наклонные на крышу третьей избы крепил (стропилами со временем называться будут). В замок подрубал, да к бревну коньковому лыком вязал. Поздно они лыка-то надрали, грубое получилось, но в крепких руках Семена поддавалось, плотно древесину охватывая. Тяжелый труд, а все радостно Семену было, ладно у них слободка строилась! Распрямился Семен, повел взглядом вокруг: а красивое место они с братом Офанасием для слободки выбрали, лучшее в Сибири. Тут тебе и лес, и скалы обрывистые, и Чусова подковой охватила, совсем узкий перешеек оставила. Но что это? К перешейку ехали два всадника. И, хотя всадники были еще далеко, и с зоркостью Арлановой Семену было не тягаться, но угадал он в них тотар.

Семен быстро спустился с крыши, скомандовал двум родичам, жерди внизу тесавшим:

- Уводите женок с детишками в схрон, и чтоб тихо там сидели, да валежником закидайте. А ко мне Офанасия зовите, немедля, гости у нас незванные.

Когда татары подъехали, Афанасий уже рядом с Семеном стоял, широко расставив ноги.

- Вот и встретелис, Офанасей, - нараспев затянул Тихонка Турсунбаев. – На моих землех внове встретелис. С братем вот приехал я, с Мамайкой.

Афанасий хмуро посмотрел на второго татарина. Этот на Тихонку мало походил: крепкий и гибкий, хоть и не молод, и с лицом жестким. Было в его облике что-то звериное. Хищник. Сильный и опасный. А Мамайка в свою очередь Афанасия рассматривал, щурил свои глаза раскосые да улыбался так, словно скалился.

- Наша это земля, - твердо сказал Афанасий. – Нам она воеводой дадена.

- Да твоя земля, твоя, - согласился вдруг Мамайка, и голос его был низкий, резкий, в контраст голосу Тихонки, и говорил он чисто. – Не заберем мы земли у тебя, Офанасей.

Афанасий ничего не ответил, на Тихонку он не смотрел более, словно только Мамайка тут и был, который неспроста приехал, сердцем чуял Афанасий, ох неспроста! А Мамайка легко крутился на своем коне, - не крестьянский тот конек у него был, тонконогий да быстрый, - и все скалился на Афанасия. Забавляла его такая встреча, удовольствие он получал от тревог крестьянских. 

- Что же в гости нас не зовешь, Офанасей? – спросил он наконец.

Афанасий вздохнул с облегчением, другой разговор.

- Спешивайтесь, да в избу проходите, - пригласил он татар. – Как у нас проговаривают: гость в дом – счастье в дом!

- А еще проговаривают: незван гость хуже тотарина! – отрывисто засмеялся Мамайка. – А я званый! Званый!

И вдруг он запустил пальцы в рот и протяжно засвистел. И вскоре до них долетел ответный свист, и на лесной опушке появились точки черные, которые быстро росли, и превращались во всадников. И было их много! Очень много! Вот уже и избы окружили, и по огородам ближним скакали, с пашен родичей сгоняя и грозя палками долгими с заостренными концами, словно пики казацкие. Разбойники эти в холстяные рубахи были одеты, и онучи на ногах, которыми они коней своих поторапливали, без шапок, у иных и патлы цвета соломы во все стороны торчали. Другие они были, не ясашные татары Сылвенские! Сылвенские-то тоже среди них крутились, пожалуй, что и больше их было, но как-то скакали негораздо, да и кони у них были пашенные, такие сдуру на человека пешего наскакивать не будут, и пик в руках Сылвенские не держали.

А Мамайка все рядом с Афанасием коня крутил, да скалился: весело ему было. К ним подъехал еще один разбойник: светловолосый, несуетливый, а лицом более на русов похож, и рубашка на нем с вышивкой была, и онучи светлые, под колено, землей не испачканные, по всему выходило – вожак. Остановил коня своего, да стал смотреть, как тати его орудуют.

Разбойники слаженно действовали, не впервой видать: с огородов коней крестьянских пригнали, в телеги же крестьянские запрягли, в избы кинулись скопом. Выносили все, ничего не оставляли, да в подводы бросали. Вдруг из крайней избы с криком выбежала женка чья-то, с дитем малым на руках: надежно спряталась, называется. Следом разбойники кинулись, заулюлюкали, кольцом окружая. Женка металась среди них, в долгополой рубахе путалась.

Что-то коснулось ладони Афанасия, и он непроизвольно сжал пальцы. Лук. Его лук. Рядом стоял Семен, тоже с луком, и протягивал Афанасию стрелу. Когда успел брат в избу пробраться, да луки прихватить, то никто не заметил. Увлеченные зрелищем игры с крестьянской женкой, и главари разбойников пропустили сей момент.

Наконец забава разбойникам надоела, они чуть расступились, и перепуганная женка кинулась в этот разрыв, подхватила одной рукой подол, другой ревущее дитя к себе прижимая, и по тропинке в низину побежала. Разбойники засвистели ей вслед. Затем один из тех, что волосы как солома, нарочито неспешно подошел к своему коню, лук дернул и в момент стрелу наложил. И в тот же момент другая стрела уставилась каленым наконечником в грудь Мамайке, а следом и Семен натянул лук.  Мамайка замер. Другой вожак крикнул что-то властно и грозно, и соломенный стрелок нехотя повиновался, опустил лук, к седлу стал подвязывать.
 
А Афанасия и Семена быстро окружили, пики выставив, и луки отобрали. Прежде Афанасий пустил бы стрелу, да и Семен следом недолго раздумывал, но теперь они отвечали не только за себя, все родичи с женками и детишками были за их ответом. Мамайко с каким-то даже удивлением глянул на Афанасия, головой покачал.

- А ведь ты мог и убить меня, Офанасей. Мог бы! Не крикни Бекзянка черемисину своему, пустил бы стрелу в меня.

- За родичей никому пощады не будет! – сказал Афанасий твердо.

С минуту смотрел на него Мамайка, взглядом перебить хотел, потом отступился.

- Да не трону я родичей твоих, Офанасей. Живите. Животы вот возьму токмо. Зятьку Шадрыбайке на обзаведение в хозяйстве, - он кивнул на одного из татар и засмеялся, довольный своей шутке.

Все выгребли разбойники. Ничего не оставили. Только собаки две и осталось, Громко да Тишко. С тоской великой смотрели Гилёвы, как обоз со всем их скарбом вдаль уходил. И тоскливо коровы мычали, чужими руками погоняемые, и лошади их, Гилёвых, телеги тянули, понурив головы. А Мамайка повернулся напоследок и крикнул:

- Твоя земля, Офанасей, твоя! Живи пока!

А Афанасий проговорил негромко те слова, что предки его новгородцы в таких случаях говорили:

- До встречи, Мамайка, жди ответу.
 
А родичи все вокруг Афанасия собрались: смотрели с надеждой, ждали его решения. Были тут и младший родной брат Афанасия – Кирилл; и Лазарь Петрович с Матвеем Патракеевичем Гилёвы; да зятья, а может свояки и шурины – Якутов Лев Парфентьевич, Кузнецов Фома Микитич и Коуров Иван Пиминович.
 
- Вообчем так, - Афанасий решительно тряхнул головой, - мы с Семеном следом за тотарами пойдем, лошадей добудем, да к воеводе на Верхотурье поспешим. Старшим Кирилл остается. С самым рассветом уводи брат всех родичей вниз по Чюсове в то урочище дальнее на правом берегу, что мы с тобой присмотрели. Там родник добрый. В схроне топоры да луки, забирайте все. Ты, Левка, последним пойдешь, смотри, чтобы следов после вас не осталось. Теперь для всех говорю: женкам своим настрого накажите, к Чюсове не спускаться, а за грибами да ягодами пойдут, чтоб держались кучно и перекликались тихо. А по ночам костры не палить: тотарам не казаться. И ждите нас в урочище, взад не вертайтесь. И Громку угомоните! Ну, все сказал! И глядите веселей!