Клубничное лето 1970

Это правдивая история. По просьбе выживших, все имена изменены. Из уважение к умершим все будет рассказано в точности так, как оно и было...


Первые матчи чемпионата мира по футболу 70-го года я смотрел в приподнятом настроении: с минимальными потерями удалось заполучить аттестат за восьмой класс,  я был принят в девятый.
Настроение отличное, правда нужно было еще съездить на пару неделек до колхоза, но и там (по разговорам выживших) можно было выжить.

Приехав до села, все были ошарашены страшной новостью - на наши, по детски неокрепшие, городские желудки наложили норму в 20 кг клубники в день. Мы возмутились: схавать столько немытой клубники! Мишин импосибл!!!

Но колхозники с колхозницами нас сразу успокоили - клубнику нужно, оказывается не есть, а собирать в какие-то ящики. Тут мы уже совсем потеряли дар речи...

Тогда и в помине не было никаких омбудсменов, чтобы пожаловаться на экплуатацию малолеток. А наши суки-учителя, с первого же дня, сели себе в тенечке хавать клубнику, которую мы для них собирали.

Нужно было что-то предпринять, противопоставить этому беспределу. И нам пришлось идти своим путем...

В первый же день, в обед, мы с братьями-близнецами Гошей и Лешей, взяли в сельпо на все бабки, полученные от родителей, банку "бейцмана" за 1р.44 коп. Кто не знает, так назывался советский наркотик из семидесятых - "Бiле мiцне".

Братья Карамазовы были нормальными советскими близнюками (Гоша старше Леши на два года), как и я болелы киевского "Динамо".
Повзрослев на пару лет, один стал известным (в узких кругах) украинским художником. А вот у другого судьба не сложилось: имеет, бедолага свой банк и живет на чужбине, где-то в Монако...

Так вот, взяли мы эту банку, и устало пробираясь между, сгорбившимися в непосильном труде "одноклассниками",  поплелись в конец поля, в тенек, передохнуть...
Сейчас уже не припомню: или организмы наши были ослаблены непосильной працей, или солнце было слишком ярким, но "приняв"  банку, мы призаснули...

Акцентирую внимание: не опъянели, а просто уснули в тенечке. А вообще-то, "если бы водку гнали не из опилок..."

В 16.00 рабочий день закончился. Всех крепостных деток рассавали по телегам и автобусам - пора было ехать в приют за пайкой. Завучиха, строгая женщина со стальными зубами и такими же бифокальными очками, шестирижды пересчитав всех по головам, жалобно запричитала: "Пляяять, так и знала! Этих троих немааа!!!"

Бооожеее... Шо тут началось! Немедленно вызвали ментов с собаками, дехкане с дехканками рыскали по клубничному полю с заженными факелами, а над их головами кружили поисковые вертолеты. Короче шухер был еще тот...

Взяли нас, еще сонными, где-то под 16.30. Вокруг валялась одна полуполная бутылка вина, куча конфетных фантиков и множестово пустой тары из под клубники. Подхватили нас бездыханных под ручки и потащили к мусорскОму газику.

По горячим следам было решено отправить нас домой, в Киев и сдать под расписку предкам. Да, еще впридачу выгнать, нах со школы.

Мы, уже такие счастливые, сидим в канареечном бобике и сквозь решетку вытягиваем сжатые кулаки, с  выкриками "свободу Анжеле Дэвис!", когда в дело вмешивается наш физрук, Марлен Семеныч (он же Марик).

Со всей тысячилетней мудростью в арийских глазах, он популярно объяснил нашей завучихе и остальному политбюро, какой гвалт подымится в гороно, если там узнают, что руководство школы допустило пьянку на рабочем месте.
В итоге, всесторонне проанализировав обстановку и обсудив ее с руководством колхоза, было принято коллективное решение: по быстрому, взять нас на поруки.

Такого поворота событий никто из нас не ожидал - это значило, что нам таки, придется целый месяц, стоя раком спасать от голодомора страну...

Опечаленных и поникших, нас силой заставили вылезть из ментовской тачки - "побег из Шоушенка" не удался...

А теперь трошки слов за Марика. Замечательный был мужик - типичная послевоенная евбазная шпана, для которой у советской власти было два варианта на выбор: або институт, або кича. Марик, как истинный гурман и сын своего народа, выбрал первое блюдо. Правда, к нему в каптерку, на последнем этаже нашей школы, часто наведывались и "вторые блюда" - попивая "портфешку" и бренча на гитарке, мужики перетирали свои мужицкие "терки".
Помимо всего прочего, наш физрук был еще очень популярной личностью у инфизовских девушек-практиканток. Очередь на стажировку в нашу школу (вернее на маты в его каптерке) была длиной в год...

Я регулярно приносил Марику "Футбол-Хоккей" - в те времена достать эту газету считалось даже сложнее, чем "За руб ежом". Может потому физрук и заступился за нас - не хотел терять своего личного дилера...

Жили мы в спортзале сельской школы, а в актовом (блин, придумали же название "актовый" - для актов, что ли...) жили гастербайтерки из Закарпатья: человек двадцать вумэнш, разного возраста, национальности и пола, говорящие на каком-то загранично-тарабарском языке. Теперь, с высоты годов, я понимаю - шо были то закарпатские телки, приехавшие «порубать капустки» на сборе урожая.

Я бы и не вспомнил за тех венгерок, если бы в актовом зале (а вернее, точнехонько в его георграфическом центре) не был расположен, постоянно работающий телевизор "Березка", плотно окруженный рядами, незастеленных раскладушек. Как он (в смысле телек) туда попал, никто уже не помнил...

Ходила легенда, что работающий телевизор стоял здесь с незапамятных времен, и на это чудо ездил поглазеть сам Гоголь. Тогда он (не Гоголь) был размещен, в специально для него возведенной, небольшой часовеньке. После революции большевики снесли часовню нах и построили на ее месте школу. История печальная, но одновременно и поучительная...

Марик не был бы Мариком, если бы не сдружился с венгерской бригадиршой - такой себе черноглазой, похожей на Ротару, жиночкой под семьдесят, с молочными железами Софи Лорен и жопой Людмилы Зыкиной.

Пользуясь ее расположением, Марик смотрел все матчи чемпионата, хотя и транслировались они поздней ночью. Не знаю, чего там мог видеть мужик, из-под огромных буферов Ротару, жую клубнику... Но фак остается фактом - каждое утро он покорно и обстоятельно расписывал нам перепетии ночных оргий. Ой, пардон,  матчей...

К тому времени наша сборная одолела Сальвадор и должна была играть четвертьфинале с Уругваем. Этих латиносов наши имели "на суше и на море", начинаю с Чили 62-го. Было и 5:0 и 3:1 и еще пара-тройка наших перемог. Известных игроков, за ислючением толстяка Кубиллы, на их лицевом счету не было. Та шо он там сможет один, этот жиртрест...

Нам с близнецам, просто до ужаса хотелось посмотреть этот матч. Мы ходили за Мариком цепочкой и на цирлах, умоляли, готовы были прыгнуть выше головы  и насобирать ему назавтра (обещание касалось, исключительно дня игры) той гребанной клубники столько, сколько физрук с Ротару смогут съесть...
В конце концов физрука удалось приболтать. Условились о пароле, времени и месте встречи (под дверью актового зала).

Ровно в полночь двери приотворились, и в наши, не по детски угрюмые лица, уперся шестой, но еще упругий буфер Людмилы Лорен:

- Тилькы тыхенько хлопчыкы... уси дивчата сплять...

Мы проскользнули внутрь, стараясь не шуметь, и оказались среди разложенных лежаков, на которых дремали венгерски-гастербайтерки. Воздух был тяжёлый, пропитанный жарой и запахом пота, белья, какого-то крема и давно не стиранных покрывал. Мы молча зажали носы пальцами и, на цыпочках, пробрались к телевизору, стоявшему посередине актового зала.

Итак, преодолев остро-респираторные проблемы и почти голенькие (в панамочках, с крестиками на тонких шейках и в пионерских галстуках на босу ногу), мы на цирлах проскользнули промеж лежанок к мерцавшей "Березке".

Физрук уже возлежал на ротариной раскладушке, раскинув ноги в "чешках", в позе римского патриция Марика Аврелия, ожидающего парочки рабынь на свою голову. Наша троица сиротливо умостились вокруг его ложа. Обувь давно сняли — жарко, ноги липнут. Мы были почти дети, но уже не совсем. Было ощущение, что мы переходим на какую-то новую сторону — что-то в нас менялось, неуловимо, незаметно, но необратимо.

Матч только начался. Наши уверенно шли в атаку, но без реальных угроз. Латинцы играли строго, цепко. Только Мунтян рвался вперёд, пробовал обострять. Вот, финт, мяч отскочил — и удар! Хороший. Но Мазуркевич, их вратарь, достал.

С тех пор я не выношу эту фамилию — Мазуркевич. Даже потом, спустя годы, познакомившись с женщиной-инструктором райкома с такой фамилией, долго не мог решиться. Всё вспоминался этот сейв.

Еврюжихин подает справа налево и Хмель с пяти метров не забивает...Начало класс! Щас забьем...Качалин и Партия прилично накачали наших. Все мчатся вперед. Сзади один Шестернев, даже Капличный на их половине. Давим, давим, весь Уругвай в своей штрафной или на подступах. Сборная рвется и рвется вперед, зажав супостатов так, шо на нашей половине оставался, лишь толстяк-Кубилла. До гола, казалось было всего ничего...

И вдруг я почувствовал странное напряжение, будто что-то изменилось в атмосфере... Обернулся — и увидел: женщины, лежавшие поодаль, теперь сидели ближе. Они окружили нас полукольцом, молча, неподвижно, в ночных рубашках или футболках. Их лица были спокойны, но глаза — внимательные, изучающие.

Мы молчали. Мы тоже смотрели. Нам тогда казалось, что мы в музее. Как в тот раз, в Эрмитаже, когда нас долго водили по залам, и вдруг — картина Рубенса, полная тел. Мы тогда переглянулись — не по-детски, понимая, что это больше, чем просто живопись.

Но здесь были не картины. Здесь были настоящие женщины. Их тепло, их тела были рядом. Один из нас, не самый смелый, едва заметно дотронулся рукой до руки одной из венгерок. Она не отстранилась. Мы замерли. Никто ничего не говорил.

И в этот момент я понял: мы больше не дети. Всё было иначе. Мы были те же — но уже другие. Что-то необратимо менялось в нас: в теле, в голосе, в восприятии. Слово "женщина" больше не было отвлечённым.

Смотрели молча. Даже физрук перестал вертеться. В зале опять повисла тишина, уже иная. И взрослость, которую мы вдруг почувствовали в себе, не давала больше вернуть всё назад — к простым, понятным детским реакциям.
За спинами вдруг раздалось:

— Gyere ide, kisfiu
— Szep kis arca van...
— Olyan, mint az en ocsem volt...

Это звучало, как колдовство. Венгерское шептание обволакивало, как пар от сушёного шалфея. Казалось, вот-вот поднимется луна, и мы взлетим — с голыми коленками и сандалиями на резинке. Они разговаривали не с нами — они говорили между собой, как будто нас уже нет, или мы — какие-то духи, мальчики из старого сна. А может, мы и были ими — их братьями, возлюбленными, их прошлым и будущим одновременно.

Венгерский язык вообще не создан для футбольных трансляций. Он создан для шёпота. Для заклинаний, произносимых у изголовья мальчика, который ещё вчера играл в "чижика", а сегодня вдруг узнал, что его глаза — sz;p… красивые.

На экране — опасный момент. Мазуркевич вытягивается в шпагате, мяч проходит мимо. Комментатор бормочет что-то про переигровку.

Мы сгруппировались, как солдаты после обстрела.

Женщины молчали. Только одна, светловолосая, лениво заметила:

— Ez a Mazurkiewicz? Mint egy macska… — как кот.

ОНА — невысокая, с веснушками и лёгкой косичкой — сидит почти вплотную. Накинув плед на плечи, она устроилась рядом, не глядя прямо, но так близко, что я чувствовал её дыхание. Оно было ровным, чуть прохладным. Моя рука касалась её локтя. Случайно ли?

Я не двигался. И она — тоже.

Усилием воли переключаюсь на просмотр матча. Дополнительное время. Мы в бункере, глухая защита. Боимся даже нос высунуть из окопов. Как-то совсем незаметно Уругвай полностью перехватил инициативу. Но тоже не лезут...как опытный фехтовальщик, держит дистанцию и колет только тогда, когда не ждет контратаки...

Играют латиносы все увереннее. Подача в штафную слева и Кубилла бьет с метров десяти между нашими двумя центральными... Выручил вратарь...

Кто-то из наших отчаянно бросался в подкате, кто-то размахивал руками и  кричал «офсайд», но я больше не следил. Экран стал расплывчатым, фигуры — далёкими. Мои друзья рядом ещё спорили, переговаривались, шептали имена игроков. А я — молчал. Слушал только её дыхание. Ощущал тепло от её плеча. Видел, как на её ноге дрожит свет от экрана. И больше — ничего.

Она не смотрела на меня. Но когда я чуть-чуть пошевелился — будто замирая от внутреннего шторма — её рука мягко скользнула по моей ладони. Не удержала. Просто — позволила быть рядом. Как бы говоря: "Тихо. Я знаю. Всё в порядке".

— Nem fazol? — спросила она тихо, и не дожидаясь ответа, накинула на мои плечи плед. Кончиками пальцев задела шею, как будто поправляя, но задержалась на мгновение дольше. Я вздрогнул. А она чуть улыбнулась.
Плед был тёплый, но внутри стало жарко. Я не шевелился. Не мог. Даже глаза боялся перевести. Только чувствовал: её бедро — рядом. Совсем. И чуть-чуть касалось моего.

Почти одновременно — её локоть, едва-едва, касается моего. Будто бы случайно. Я не отстраняюсь. Она тоже — нет.

И тут — Быш забивает! Слева врывается в штрафную, обыгрывает защитника и бьёт в правый от вратаря угол... Все кидаются его обнимать, но судья-голландец поднимает флажок. Офсайд...

— Ты болеешь за СССР? — шепчет она.
Я качаю головой.
— За нас, — говорю. И замолкаю.
Слово "нас" как-то само выскользнуло. Не знаю — про пионеров ли, про мальчишек ли, про неё с пледом. Но она не спрашивает, что я имел в виду. Просто кивает.

На экране — этот тупой гол... Началось с розыгрыша штрафного где-то в сорока метрах от наших ворот... Обе команды толпятся в нашей штрафной...
Ихний мэн ведёт мяч, ведёт и навешивает... Шестернёв в борьбе с уругвайцем подскакивает — и от того мяч медленно катится за линию ворот. Афонин, как недоенная корова, выпятив зад и широко расставив копыта, чего-то ждёт. Кубилья, толстый и неврастеничный, выковыривает мяч промеж ног этого армейца и катит назад. Там, словно в немом кино, уругваец бьёт головой — ГОЛ.

Наши машут руками, кричат, мол мяч был за линией… А я сижу тихо. Не слышу споров. Только чувствую, как она дышит. Ровно. Глубоко.
Между шумом экрана и пульсацией в висках — тишина. И её ладонь теперь лежит на моей — не случайно.

Где-то вдалеке звучит свисток. Но кажется, что он — про нас. Как бы говоря:

    «Игра остановлена. Момент зафиксирован. Не двигайтесь».

Её бедро касалось моего, и я чувствовал, как наше тепло смешивается. Это было так естественно, как будто мы всегда были вместе. Я не мог поверить, что всего несколько минут назад я был поглощён футболом, а теперь — только ею.

Экран мигал, но я уже не видел ничего, кроме её лица. И в этот момент я знал, что никогда не забуду этот вечер — не из-за футбола, а из-за того, что произошло между нами.


Тот матч сборная проиграла со счетом 0:1. И гол нам забили так, как я и рассказывал. Не верите, посмотрите сами. Только осторожно, не порвите пленку - она старая и раритетная.

https://www.youtube.com/watch?v=WRH8Qw7r_kc

А норму, мы с братиками Карамазовыми, ни разу не выполнил... Так, с нашей легкой ноги, начинался голодомор в Украине...