Игры нашего детства

Однажды мне позвонил старый друг и соратник по колыванской газете Геннадий Соловьёв: «Ты же здорово в футбол играл. Напиши про вашу команду, как вы начинали. Вы же иногда первую сборную обыгрывали. А потом в ней играли. Мы сейчас поднимаем страницы истории нашего спорта…»
Сам того не ведая, Гена насыпал соль на раны. Мы с Татьяной в родительские дни приезжаем на колыванское кладбище прибрать на могилах своих родных. И часто встречаем памятники знакомым, друзьям детства. А, кажется, совсем недавно встречали их на улицах Колывани…
Уходит наша эпоха, наше время – одно из самых человечных в русской истории,  на мой  умудрённый и довольно критичный взгляд. Мы, мальчишки, родившиеся в конце 40-х – начале 50-х, ещё застали полуголодные годы, нищету магазинных прилавков, самодурство партийно-советских вождей и местных чиновников. Но уже подул ветер вольности, пиком которых стали годы Брежнева, для нас отнюдь не застойные – застой был в Кремле, да  быстро кончился, когда генсеки устроили гонки на артиллерийских лафетах под марш композитора Шопена. И под траурные трубы страна рванула в пропасть.
Ветер вольности. В Колывани он особенный и щедро напоён ароматом трав. Потому что стоит она высоко над обскими луговыми просторами, открывая своим жителям ширь до горизонта. С высокого холма, на который  император Николай I всемилостиво перевёл Чаусский острог, поскольку Обь и Чаус его затапливали, видно даже строения Новосибирска, счастливого соперника Колывани за главенство в регионе. Николай же лично и утвердил генеральный план города – с широкими прямыми улицами, ориентированными по сторонам света. Поэтому, в каком бы месте Колывани ты ни находился, – отовсюду открывается этот необъятный – до горизонта – окоём, эта привольно раскинувшаяся под высокими небесами ширь. И душа воспитывается этой ширью, распахивается ею возвышенно и вольно. А в 60-е годы эта безбрежная ширь дважды в год – в вешнее половодье и с приходом алтайской воды – превращалась в настоящее море из слившихся  Оби и Чауса, и, стоя на берегу этого моря, ты ещё более ощущал небесную и земную огромность, над которой ты как бы воспарял с этого холма.
Потому, наверное, колыванцы одними из первых в Сибири подняли мятеж против большевистского мародёрства, хотя  знали, что с обрезами да вилами против артиллерии, пулемётов и винтовок они бессильны. Но всё же не убоялись. Их  жестоко покарали, выжившие внешне притихли, но внутренняя сила духа осталась. Колыванцев в Новосибирской области по старой привычке и прозывали кулаками, хотя кулаков-то в том обречённом мятеже было не более десятка, а все остальные числом пять тысяч – были простые крестьяне.
Я пишу об этом потому, что колыванская, как говорят, «самость», особица, в годы нашего детства не была ещё размыта приезжими. И эта вот «самость» – то есть упорство, доходящее до упрямства, настойчивость, ухарство, умение постоять за себя и выделяли колыванских пацанов-спортсменов из массы ребят из других районов. Георгию Жукову приписывают слова о том, что в дни мира нет более раздолбаннее солдата, чем сибиряк, но зато в дни войны нет его надёжнее. К колыванцам, в чьей изначальной крови гены старообрядцев с Русского Севера и казаков, это относилось в полной мере.
В 1957-м, когда отца из Омской области перевели технологом на Колыванский маслозавод, уличная пацанва ещё держалась старого разделения на края и слободы. На нашей улице имени Кирова было три ярко выраженных края. Мы, жившие посерёдке, между Ревпроспектом и Карла Маркса, поддерживали отношения с ребятами, жившими до улицы Восточной (ныне Овчинникова), а вот от улицы Ленина и западнее ходить в одиночку уже было рисково: хулиганы западной части Колывани запросто могли затеять драку и скопом налететь на чужака. Поэтому и детские игрища велись по родным «слободам» и местам с дружественными нам ровесниками.
В те годы наша улица, носившая прежде красивое имя Озёрная, зимой утопала в снегу, а летом в зелени. Хотя по ней и ездили машины и тракторные сцепки на маслозавод. Телевизоров и разных плейстейшенов тогда в помине не было – первый телевизор в конторе маслозавода, куда ходили взрослые и ребятня нашего квартала, появился году в 61-м. Поэтому весь наш досуг составляли круглогодичные игры на свежем воздухе.  Ну, а прилады для игр мы делали сами из подручных материалов.

Зимние радости

Зимы в те годы были морозные и снежные. По улице Советской, по которой ходили грузотакси через Чик до Новосибирска (так назывались обыкновенные грузовики ГАЗ с брезентовым тентом, который укрывал кузов с деревянными скамьями вдоль бортов), несчастные бульдозеришки ДТ-75 едва успевали пробивать тоннели.  Снег был выше машин, и водителям нужно было лавировать на перекрёстках, чтобы разминуться со встречной. А мы на своей улице катались едва ли не с крыши дома Навалихиных – между горой и его окнами оставалось небольшое  пространство, из которого в окна едва проникал свет. Лёгких санок из дюраля и деревянных реек тогда было очень мало, всё больше тяжёлых, на которых возили фляги с водокачки. Так что «разевать варежку» на горке было рисковано. Но ребятня и здесь находила решение, используя вместо санок картон из-под продуктовых коробок.  Одну зиму у меня была телячья шкура – очень удобная, чтоб на неё забиралась вся уличная орава мальчишек. Правда, при спуске из этой кучи-малы кто-нибудь постоянно выпадал, и она рассыпалась, оставляя на склоне неудачников.
Наши огороды выходили на гаражи сельхозтехникума – с их крыш мы ныряли в сугробы, словно  тетерева, или делая сальто-мортале. После новогодних праздников из стволов пихт (у них гладкая кора)  мы делали торпеды наподобие бит для городков и запускали их на дальность по снежному насту – красивое было зрелище.
А вот лыжи в сравнении с нынешними были просто дровами. Они были неуклюжими и легко ломались. На них, прикреплённых к подшитым валенкам,  можно было ходить по большому снегу – по огородам, по лугам.  Но нам же требовался экстрим. И мы шли кататься на Электрушку – так назывались овраги возле электростанции на перекрёстке Крестьянской и Восточной, которая давала ток Колывани и качала в водонапорную башню питьевую воду из Курьи (ныне там газовый участок). В те годы склоны огромного оврага были крутыми, а вдобавок ещё любители острых ощущений устраивали на них трамплины. Один раз скатишься со склона, перелетев с трамплина на противоположный склон, скатишься второй, а на третий – кувырк! Ты головой втыкаешься в снег, а лыжина – хрясь!– откатался. Дома отломанный носок соединишь с лыжиной консервной жестянкой, сверху фанерку наложишь, гвоздиками этот бутерброд скрепишь – вроде держится. Выйдешь на твёрдую дорогу – дюжит, хотя и цепляет снег. Но только вступишь на лыжню, как носок тут же отваливается окончательно и бесповоротно. Вот почему нашей пацанской радости не было предела, когда Витька Сергоманов как-то летом обнаружил несколько десятков списанных лыж – разносортных, разного размера за складами школы механизации (изначально в бывшем доме купца Жернакова размещалась первая в Сибири школа автотракторных механиков, затем она стала СПТУ – профтехучилищем, ныне  – это здание музея). Мы набрали себе по нескольку штук, ведь такие и ломать на трамплине было не жалко!

Как-то незаметно кануло в далёкое прошлое сугубо колыванское изобретение – сани-великаны. В других сёлах, где улицы ровные,  на них кататься было бы невозможно, а вот в Колывани, где  идущие с севера на юг улицы имеют большой уклон, очень даже замечательно. И кто-то однажды додумался  до этого изобретения. Чтобы изготовить эти сани, нужно было ночью пробраться на территорию коммунального хозяйства и стырить тонкую водопроводную трубу подлиннее с толстыми стенками. Затем всей мальчишечьей артелью мы её сгибали вокруг электрического столба пополам дугой – получались длинные полозья. Дугу сгибали в верхушке ещё раз, и  получались сани – вроде тех, что когда-то использовали кавалеры для катания барышень на ледяных катках. Правда, без сидения. Стойка-держалка была для капитана экипажа, к нему пристраивались ещё человек пять, становясь на стальные полозья. Оставалось лишь разогнать  эти гигантские сани, чтоб они мчали вниз под гору – по Ревпроспекту или по Карла Маркса. Капитан рулит, команда радостно орёт, пугая задремавших в будках собак, а сани летят по накатанному колёсами машин льду аж до речки. Обратно замечательный спортивный снаряд  из трубы члены команды саночников несут по очереди,  чтобы спрятать его в ограде у кого-нибудь из ребят до следующего катания.

Коньки. Наша улица раньше не зря называлась Озёрной – про озеро на перекрёстке Ревпроспекта и Кирова ходили легенды: что в нём нет дна, что раньше в нём купались купцы, приходившие сюда по подземному переходу. Величайшей глупостью  районной администрации в 21-м  веке стало разрешение на его засыпку и строительство  дома. Во-первых, уничтожили не просто озеро, а памятник истории. Во-вторых, вода в озере была не только от вешних ручьёв, но и от подземных ключей. И эти ключи всё равно пробивались наверх. По-хозяйски надо было спасти озеро: очистить его от натёкшей с дороги грязи, чтобы открылись родники. В-третьих, горе-строители забыли, что реки и озёра образуются в местах, где гранитная плита имеет трещины.  А Колывань как раз и стоит на такой плите, поскольку здесь проходит берущая начало на Алтае Колывано-Томская гряда. Так что если не магнитные возмущения, то колебания плиты не дадут хозяевам этого дома покоя. А родники когда-нибудь вновь проявят себя, доказав что человек жаден, но глуп.
А в годы нашего детства – в 50-х и 60-х – легендарное Кировское озеро, обсаженное огромными вётлами, было нашим катком. Как только оно покрывалось прочным льдом, на него выползала вся квартальная шелупонь – на пимах, или на коньках, привязанных к пимам бельевой бечёвкой, а у самых продвинутых – сыромятными ремешками, для надёжности подкрученными палочками. Коньки были из толстой стали, трёх видов: снегурки с полукружно загнутыми носами, ледоколы – с носами острыми, как у цифры «1», и, наконец, гордо, но неверно, называемые нами «канадки» – со скошенным углом-носом, похожие на фигурные, но без зазубрин. Такие были у меня до появления настоящих «полуканадок», которые я с помощью вставок для укрепления голеностопа, вырезанных  из старых валенок, тут же сделал настоящими хоккейными «канадками». Старые же литые я отдал соседскому пацану, посоветовав их наточить. И он, взяв крупный рашпиль, взялся их точить в тисках. Если бы я не пришёл посмотреть, то Валерка точил бы их до китайской пасхи – потому что точил он их так, как точат ножи, – не по скользящей плоскости, а под острыми углами.
На озере происходили и первые хоккейные баталии. Клюшек тогда не было, их нам заменяли кривые тынины из тальника, выдранные из соседских изгородей, а вместо шайбы мы использовали пластмассовые круглые ручки с комбайнов, свинченные ночью под свет сторожевых прожекторов  на гаражной площадке техникума. Эти шарики больно били при попадании в ноги, а то и в лоб.
Но наше стремление к совершенству было велико. Вскоре мы стали делать клюшки из новых штакетин, которые аккуратно отбивали от соседских заборов. В штакетине делался пропил, туда вставлялось выпиленное из шестислойной фанеры перо клюшки, которое закреплялось в прорези – кто-то применял для этого столярный клей, который нужно было разваривать на печке из твёрдого куска, но большей частью использовались небольшие гвозди. Особо старательные мальчишки обрабатывали штакетину рубанком, придавая инвентарю почти заводскую форму. Изделие бережно обматывалось изолентой, кое-кто даже писал чернилами на палке какое-нибудь «фирменное» слово. Увы, жило это произведение народного мастерства недолго. Ибо штакетник делали из сосны. А гвозди и щелчки по жёсткому шарику для сосновой древесины смертельны.
Неудачами закончились и попытки  заменить шарик с рукояток управления  комбайна самодельной шайбой из берёзового кругляша, обитого резиной от старых сапог: шайба была чересчур лёгкой,  к тому же под резину попадал снег, и она не скользила, а кувыркалась.
Но игры на озере длились недолго. Я уже писал, что зимы в те годы были снежные. Поэтому озеро быстро заносило снегом, с которым мы боролись изо всех сил. Бывало намашешься лопатой, отвоюешь у снега   пятачок льда, бросишь шайбу пару раз, и тут пора идти домой: дни-то зимние коротки, а в темноте какая же игра!
Когда озеро забивало снегом окончательно,   мы шли на Чаус. Здесь ветер выметал огромные площади чистого льда – выбирай любую. Так мы и рубились улица на улицу. У многих из нас уже появились и настоящие клюшки легендарной марки Эфси  (экспериментальная фабрика спортивных изделий), и коньки на ботинках.  То-то было раздолье играть на речке! Никаких тебе бортиков, в которые тебя могут впечатать – беги в любую сторону. Одна беда – шайба, привезённая  взрослыми из города,  вылетала за невысокий снежный бортик, наспех сделанный перед игрой, и катилась на сотни метров от игрового ристалища. Конечно, на таких полях лучше было бы играть в русский хоккей, но он почему-то в нашей стране слабо развит.
С катками была всегда  проблема. Учились кататься мы на широкополозных коньках на валенках по накатанной дороге. На дороге же, в основном, рубились потом клюшками из тына и самодельными кочергами из штакетника. А заливать лёд никто тогда не думал, да и не умел. Вот и вынуждены были мы искать на Чаусе чистые ледяные площадки. Но со временем и их заметало снегом. И вот однажды, после того, как на нашем квартале поставили водяные колонки (раньше все с вёдрами ходили на  водокачку в коммунальный комбинат), мы попробовали залить каток на своём квартале. Очистили от снега и выровняли площадку, и  целый день под ругань соседей заливали её водой. А когда наутро вышли посмотреть, что у нас получилось, то обнаружили вместо гладкого льда ледяные кочки, на которых не только кататься, ходить даже было невозможно.
Позже, когда  я уже играл в хоккей всерьёз, то нашел удобное место для тренировок: каждую зиму на маслозаводе намораживали огромную – высотой с двухэтажный дом – гору льда для охлаждения летом молока. И нужно было только залезть на эту гору, чтоб оказаться на идеальной зеркальной глади, на которой  разъезжались даже остро наточенные Мишей Трифоновым «под желобок» настоящие хоккейные коньки. Одна была проблема: если пустить шайбу с крюка слишком сильно, то она улетит в соседний огород, в глубокий снег. И нужно на коньках спускаться с этой верхотуры, отыскивать в сугробе резиновый кругляш, а потом на коньках же взбираться на айсберг обратно. Пришлось потом брать на тренировку три шайбы, но вскоре осталась одна, а две так и потерялись в снегу.
Сегодняшние мальчишки будут смеяться, но поначалу мы даже не знали, как правильно клюшкой бросать шайбу – бросали, как говорится, «лопатой». И гордились тем, что многие из нас перебрасывали шайбу через крышу родного дома. Спасибо, кто-то из старших, съездивший на хоккейную игру в Новосибирск, указал нам на наше невежество. Пришлось переучиваться. Помню, как я осваивал точность кистевого броска: поставлю на улице в проволочную обвязку электрического столба бутылку и бросаю. При точном попадании бутылка разбивалась, в противном случае шайба от неё отскакивала рикошетом.
Потом в Колывани  решили сделать  ледяное поле для настоящей игры – Валера Руднев и его друзья залили его на стадионе. Правда, было оно тоже без бортов, да и лёд недолго продержался на неподготовленной земле и вскоре стал трескаться. Но поиграли мы на нём всерьёз. Помню, как однажды на тренировке Витя Соболев (в молодости он был очень спортивный и стройный, отличный легкоатлет) встал на ворота, а Ветров-старший и, кажется, Боря Ионычев собрались побросать ему шайбу. И тут Ветров решил пошутить: поскольку Соболев был без очков, то он сначала бросил в ворота ледышку, а следом мгновенно – шайбу. Ледышку подслеповатый Соболев триумфально поймал в ловушку, но тут же упал от резиновой пули, которая попала ему прямо в лоб. Парни весело ржали, но Соболеву было не до смеха – шишка на лбу сияла, как мигалка на машине скорой помощи. Роль сирены исполнял сам Виктор Викторович – в таких ситуациях возможности русского языка безграничны!
Заканчивая рассказ о зимних забавах и играх той поры, скажу, что со временем появились в Колывани и хорошая коробка, и отличные игроки – это уже во времена поколения Володи Степанова, выросшего на настоящем льду и настоящих коньках. Вернувшись в Колывань в ноябре 1974-го и устроившись в редакцию, я достал свою хоккейную форму, коньки, шлем и вновь вышел на лёд. Надо сказать, что после работы на Урале я в свои 25 испытывал серьёзные проблемы с сердцем. Но побегав пару часов за шайбой с борзыми пацанятами, которые всё норовили впечатать «старика» в борт, я приходил домой в насквозь промокшем от пота теплом китайском белье и падал на диван. Ни о каком душе, конечно, не было и речи, мы втроём с родителями ютились в небольшой комнатушке, а весь санузел состоял из рукомойника на кухне. К тому же сил хватало лишь снять с себя амуницию да выпить литровую кружку пустырника со смородиновым вареньем. Через пару месяцев я забыл про сердце, а пустырник оказал ещё одно полезное действие – я бросил курить. Так что – о, спорт, ты и впрямь жизнь!
Хоккейная моя карьера завершилась неожиданно. В конце 1977 года колыванская сборная отправилась в Ордынское на зональный турнир. А меня, работавшего ответственным секретарём, не отпускал редактор: мол, работы много, материалов в газету нет – словно это была моя проблема, а не журналистов. Пришлось пожаловаться на Худякова в райком.  «Ладно, сделаешь новогодний номер и поедешь», – поставил Минеич условие. И вот, наконец, с тяжёлым рюкзаком с формой и «палкой» в руке я спешу по Ордынке на стадион, а навстречу мне идёт наша команда, приехавшая накануне. Увидев меня, Валера Руднев весело заулыбался и продекламировал понравившуюся ему строчку из моего стихотворения: «Мне приснился сегодня бешеный топот копыт!» Оказалось, что кроме нашей команды на турнир никто не приехал, поэтому с утра колыванцев заставили сыграть с ордынцами. Наши лихо раскатали хозяев, с чем я их и поздравил, печалясь, что турнир прошёл без меня.
На этом наши приключения не закончились: Руднев повёл меня в гости к Соболеву, который тогда работал в Ордынке в райпотребсоюзе. Когда-то худой Виктор уже начал болеть, стал грузным, хотя и старался себя блюсти. Вечером мы вместе с командой отправилась на ужин в местный ресторан. Но не успели нам принести и первое, как случился скандал: ордынские парни увидели на крыльце обидчиков их команды – братьев Степановых. Слово за слово, и Серёга Степанов врезал кому-то из местных, а там уже и старший Володя не остался в стороне. А надо сказать, что драться братья любили и умели.   Благодаря «местному» Соболеву и дипломатичному Рудневу, которого уважали спортсмены изо всех районов области, мир был восстановлен. Братья стали вдвойне героями, а вот ужин оказался вторично испорчен: нашу троицу – умудрённых жизнью и увенчанных славой ветеранов колыванского спорта Руднева, Соболева и Верина – попыталась обсчитать молодая, но наглая официантка. Виктор Викторович быстро разобрался и с нею, помахивая при этом моими редакционными корочками и представив  меня журналистом  «Комсомольской правды». В этот момент мне стало ясно, что наша спортивная карьера подошла к концу, если мы уже не можем позволить себе то, что ещё могут братья Степановы, которые сочувственно наблюдали за нами. В них ещё играет молодая кровь, а мы уже стали степенными «стариками».
Но последнюю точку в моей спортивной  карьере поставил областной финал по футболу. О чём и будет ещё рассказ.

Наши учителя

Любая история субъективна – от этого, увы, не уйдёшь. И я, повторюсь, не могу быть беспристрастным, рассказывая о 50-х – 60-х, поскольку в них не только детство и юность, но и нормальные человеческие отношения. И обусловлено это было не тем, что, в принципе, все тогда жили бедно, поскольку зарплаты были небольшие, а товаров было мало.  Просто страна недавно вышла из страшной войны, которая объединила людей, научила их бережнее относиться друг к другу.
И вот здесь пора доброе слово сказать об учителях, которых я знаю, может быть, лучше других ровесников, поскольку мама всю жизнь проработала в школе, и на моих глазах шёл расцвет школ. И – последующая их деградация.
Что отличало учителей тех лет от нынешних? Пусть не в обиду сегодняшним мученикам реформ будет это сравнение – как люди объективные они понимают, что нравственная атмосфера тех лет была иной, хотя и тогда педагоги получали мало. Но они были уважаемы в обществе, поэтому и отношение к ним учеников было иным, нежели сейчас. В этих заметках изо всех учителей выделю только тех, кто преподавал нам физическую культуру, физру.
Старожильные колыванцы первым делом вспомнят незабвенную Елену Семёновну Чумаченко. В годы, когда она выводила нас в спортзал, или на стадион, она была уже в серьёзных летах, и из её синего тренировочного костюма выпирал солидный животик. Но столько в ней было обаяния, что никто из занозистых на язык школяров не приклеил к ней прозвища. Это был авторитет для нас, и когда она хлопала по попке зависшего на турнике парнишку, в этом не было ни обидного, ни смешного – Елена Семёновна воспринималась как свой в доску человек. Единственный педагогический её изъян был в том, что она курила. Впрочем, курила с ней на пару ещё одна учительница – преподаватель рисования Вера Владимировна Алексеева, что не умаляло и её авторитета.
Николай Анисимович Черкасов – породистый, элегантный, поджарый мужчина. Этот тоже был беспрекословным авторитетом. Если при Елене Семёновне было стыдно не выполнить упражнения, то при Николае Анисимовиче это было стыдно вдвойне, поскольку сам он их делал чётко, не сбивая дыхания. А ведь у него было трое детей старшеклассников.
Единственное чего я не любил у него делать – это бегать на лыжах. Ну не дал мне бог для этого дыхалки! Зато уж в играх я себя реабилитировал, особенно в волейболе.
И ещё один человек должен быть отмечен в нашем рассказе – Василий Ефимович Беляев. Он не работал в школе, или, как Николай Васильевич Кулешов в СПТУ,  но по своему человеческому предназначению это был настоящий учитель, благодаря которому Колывань в спортивном отношении была в области известной и уважаемой. Великолепный организатор, весельчак-пересмешник, он принял участие в судьбе многих будущих спортивных руководителей – Бориса Руднева, Саши Черданцева, Славы Соловьёва, Миши Трифонова, наконец, Бори Быкова и Пети Полева.
Может быть, сказывалось то, что и Чумаченко, и Черкасов, и Беляев, и Кулешов были примерно одного возраста, но результат их деятельности был налицо: спортивная жизнь в Колывани бурлила. Это, как говорится, факт. И он вполне объясним  не только активностью наших спортивных педагогов, но и самими условиями, в которых жили мы – тогдашние мальчишки и девчонки. Мы мало сидели дома – разве что только из-за хозяйственных дел: дров и воды принести, навоз в стайке почистить и вывезти на огород, протяпать картошку, в магазин за хлебом сбегать, зимой двор и тротуар от снега очистить. В общем-то, времени на домашние дела уходило не так уж много. Ну да – ещё уроки сделать. Поэтому большую часть времени мы жили на улице. И на ней мужали и развивались. О зимних забавах мы уже повспоминали, пора отдать должное весенне-летне-осенним колыванским игрищам.

От апреля до октября

Наступление весны в Колывани сопровождалось бурными ручьями, которые устремлялись по незасфальтированным улицам к Чаусу. Тут самое время было для кораблестроителей. Оправдывая происхождение этого слова, мы шныряли по улицам, выискивая, где возле домов лежали сосновые кряжи, проникали на маслозавод, или в коммунальный отдел в поисках сосновых брёвен с толстой корой. Поначалу делали мы и бумажные кораблики – из школьной тетради, а то и альбома для рисования. Но эти «суда» не годились для могучих колыванских ручьёв, с многочисленными порогами и водоворотами – их потоки каждый год вымывали на обочинах земляных уличных дорог большие канавы и ямы. Поэтому бумажные корабли быстро набирали воды и раскисали. А наша-то цель была в том, чтобы кораблик доплыл аж до Чауса! А это было под силу только выструганному из хорошей коры судну, по форме напоминавшему  подлодку. Размер тоже имел значение: маленькая лодка застревала в водоворотах, большая – в берегах. Но уж зато сколько гордости было у победителя, чей кораблик исчезал в пенящихся волнах, которые водопадом скатывались в овраг, а далее в реку, а уж оттуда в Обь и – в Северный ледовитый океан! Это вам не лодчонка из страницы с двойкой – кораблик из коры был непотопляем!
Солнце пригревало, с пригорков сходил снег, освобождая первые пятачки земли с ещё не проснувшейся травой. Сюда и стремились мальчишечьи ватаги. Самая захватывающая, шумная и весёлая игра называлась – извините уж, – «чугунная попа». Суть её проста: выбранный быть «чп» садился на корточки, остальные перепрыгивали через его голову. Перепрыгнувший надевал на голову «чп» свою шапку (кроме ушанок иных тогда не было), затем прыгал следующий, и так до тех пор, пока кто-нибудь не сбивал стопку шапок. Виновник ставился – ещё раз извините! – кверху попой, а остальные брали за руки-ноги «чп», и раскачивали под счёт: «чп» –раз! «чп» – два»! «чп» – три!» На счёт «три» следовал удар «пятой точкой» «чп» в одноимённое  место проигравшего. И как бы тот ни напрягался, чтоб удержаться на ногах, это никому не удавалось. Во-первых, на счёт «три» раскачивающие «чп» делали более длинный замах, и удар получался позднее, чем ожидал проигравший, во-вторых, «чп», как правило, назначали самого упитанного пацана, чтоб удар был посильнее. В итоге проигравший летел носом в землю, а затем занимал место «чп».

Оттаявшей земли становилось всё больше, и игр тоже прибавлялось. Сначала возрождалась брошенная осенью «чика», иначе – «пристенок». Старинная азартная игра на деньги. Обычно играли пятаками. Первый игрок, держа монету меж большим и указательным пальцами, бил ею о стену дома не выше уровня пояса. Второй старался ударить своим пятаком так, чтоб попасть в монету противника, или чтоб она находилась на ширине пяди – то есть вытянутых большого пальца и мизинца (пядь выбирали по какому-то одному игроку). Это был выигрыш.
«Котёл» – вырывалась ямка в земле, куда игроки ставили свои денежки на кон. От очерченной линии игроки бросали монету-биту в котел. Иногда битой служила свинцовая отливка. Попавший точно в котёл забирал кон, остальные доставляли
«Расшибец» – стопка одинаковых монет ставилась вверх решкой, или орлом и сбивались битой с дистанции. Игрок забирал из развалившейся стопки перевёрнутые монеты, другие пытался перевернуть, ударяя по ним ребром своей монеты. Самые азартные игроки битками имели обычно старинные царские пятаки с вензелями Е II, или П I.
Ну, и самая простая игра – «орлянка»: один из игроков подбрасывает большим пальцем монету, чтобы она кувыркалась в воздухе, затем ловит её на тыльную частью левой руки и прикрывает ладонью правой, а соперник должен угадать, как она легла – вверх орлом, или решкой. Обычно, так судья определяет розыгрыш мяча.  И не только: жребий определил победу  Италии над СССР в полуфинале чемпионата Европы по футболу 1968 года, когда в основное и дополнительное время команды не забили ни одного мяча, а пенальти тогда не били.
У игры был вариант, когда монета ставилось ребром на плоскую поверхность, щелчком пальцев закручивалась и прихлопывалась ладонью.

«Ножички» – тут всё просто: берёшься за кончик ножа, бросаешь  его в землю, чтоб воткнулся. Сначала с уровня пояса, потом с колена, локтя, от зубов, с головы и т.д. – на каждой улице был свой набор точек бросания. Выигрывал тот, кто прошёл больше всех уровней.
Второй вариант – «отрез земли». Два игрока, или более  очерчивали круг, разделив его пополам, или на части. По жребию определялся первый играющий, который бросал за носик свой перочинный, или другой нож, чтоб он воткнулся в территорию соперника, и по линии ножа «разрезал» её до круга. Выбор «отрезанного», а потому «захваченного» участка был за ним. Если нож втыкался не вертикально, а под малым углом, то вступало правило двух пальцев: если они проходили под рукояткой ножа, то удар защитывался. Самое весёлое было в конце, когда участки становились малюсенькими – если игрок мог поставить на него ногу, он ещё мог бороться.
Ещё вариант – «деревяшка». Здесь нож, сложенный под углом 90 градусов и предварительно воткнутый неглубоко в деревянный пол крыльца, или в скамейку, нужно было ударом указательного пальца под ручку заставить перевернуться в воздухе и снова воткнуться. В спорных случаях здесь тоже действовало правило двух пальцев.
И, наконец, метание ножа в цель, нарисованную на чьём-нибудь заборе кирпичом. Лучше втыкался в дерево хорошо сбалансированный нож. Я, к примеру, сделал такой из обломанного стального столового ножа – он впивался в доску почти из любой позиции.
 
Затем наступало время игры в «чижа». Для этого  тоже требовался небольшой пятачок сухой земли, на которой чертился квадрат примерно метр на метр – это было «гнездо». Сам чиж представлял из себя квадратный брусочек сечением 2,5 х 2,5 сантиметра длиной не более 8 сантиметров со скошенными под углом в 45 градусов концами. На гранях вырезались римские цифры I – II –III –  IV. Применялись также круглые чижи, с заострёнными, как у карандаша, концами. Играли две команды: одна била, вторая ловила чижа и бросала его в «гнездо». Бита была похоже на длинную лопаточку  – каждый игрок делал её под себя.
Для определения начинающей команды капитаны «спорились». Варианты тоже были разные: считалки, загадывание на большую цифру чижа, перехватывание спорщиками биты до её конца, затем ладошка сверху, и тот, кто по ней бил кулаком – ставил «замок», – получал право бить чижа первым.
Чижа клали в гнездо скошенным концом вверх в направлении игрового поля, игрок бил по нему, чиж, кувыркаясь, подлетал вверх, и игрок старался подбросить его ударами своей лопаточки как можно большее число раз (наподобие «зоски» с мячом), а потом, когда чувствовал, что теряет управление снарядом, резко бил его в поле. Задача соперника была поймать чижа и точно бросить его с места, где поймал, в «гнездо» – в этом случае его команда сразу выигрывала и получала право бить чижа. Но такое случалось редко. Обычно несколько раз подброшенный, а затем от души ударенный снарядик улетал далеко через головы противника. Тогда считались набранные очки: число ударов на лопаточке умножалось на цифру, которая находилась на верхней стороне чижа. Очки, заработанные игроками команды, суммировались. После того, как первая команда успешно отстреливалась, не дав соперникам шанса поймать чижа, они менялись местами. Победитель определялся по набранным очкам.
«Чиж» родственен другой народной игре – «лапте». К великой нашей стыдобе лапта в России вымерла, а вот в Америке и ряде других стран  бейсбол и его аналоги собирают многотысячные стадионы болельщиков. А ведь русская лапта серьёзнее бейсбола. Илларион Анисимович Черкасов рассказывал, что раньше играли не теннисным мячиком, а выточенным из корневища берёзы. Требовалось мужество поймать такой обжигающий руки снаряд – тут никакая американская ловушка не спасла бы! А наши деды играли – в меховых варежках.
В русской лапте, в которую мы играли на улице, только подача отличается от бейсбольной: подающий из полевой команды просто подбрасывал мячик вверх, бьющий из «дома» игрок ударял его битой, и, пока мяч летел, он бежал из «дома» сквозь строй соперников до линии «кона». Так на «кону» собиралась вся бьющая команда. Ну, а последним бил мастер – этот старался так запулить мяч, чтоб соперники не смогли «зафолить» никого из бегущих с «кона» в «дом».
«Городки» – ещё одна наша утрата. В советское время на колыванском стадионе мужики ещё играли в них, а сейчас даже в Новосибирске нет федерации городошников. В концепции создания историко-туристического комплекса «Колывань – Чаусский острог» я прописывал возрождение и развитие в нём народных спортивных игр, да только моя концепция оказалась не нужна местным властям!
Городки тоже не требуют денег и особого инвентаря: нарезать из берёзовых жердей несколько чурочек, ошкурить, сделать из той же жердины шаровку (биту) – любой мальчишка это сделает за 15 минут. А глазомер и точность руки эта игра развивает. И главное – подростки (в городки играли и девчонки) делом заняты, а не шарятся по подъездам, не нюхают «Момент», а то и заразу пострашнее. Отличными городошниками были писатель Лев Толстой и академик Иван Павлов. Городки всегда были принадлежностью военной элиты России. В 1933 году городки были включены во Всесоюзный комплекс ГТО - как норматив их сдавали сначала школьники старше 9 лет, а с 1936 года - всё взрослое население Советского Союза старше 17 лет. Причём, играли по-настоящему - на «городошных квадратах», с кона и полукона, юноши и девушки. В годы нашего детства все первые советские космонавты – Юрий Гагарин, Герман Титов, Валерий Быковский, Павел Попович, Георгий Гречко и многие другие – тоже отлично играли, потому что городки были обязательным их элементом физической и психологической подготовки. В своих воспоминаниях «Мой брат Юрий» Валентин Гагарин пишет: «Как-то поблизости от нашего дома, прямо на дороге, мальчишки затеяли игру в городки. Юра тут же ввязался в их компанию и влюбил в себя мальчишек тем, что фигуры выбивал он с первой, редко какую со второй, биты».
Кстати, метать городошную биту не так уж и просто: сегодняшние мастера городошного спорта играют битами, толщина которых составляет 33 - 40 мм, длина до 90 см, вес – 2,9 – 3,5 кг, а центр тяжести расположен на расстоянии 330 - 410 мм от конца биты, противоположного ручке. Есть городошники, играющие и более тяжелыми битами, так что бейсболисты могут отдыхать в сторонке – у них бита весит максимум 1,5 кг.  Раньше биты делали из крепкой берёзы и укрепляли железными полосами, сейчас делают из железа в синтетической оболочке. 

Была игра с одним городком – называлась «попагоняло». Простая, но азартная, она требовала силы и выносливости. На улице водящий (выбирался жребием) ставил в «доме» единственный городок – «попа». От очерченной линии остальные игроки били по нему «шаровками», и «поп» отлетал вдаль. Хитрость заключалась в том, чтоб ударить так, чтобы «поп» улетел как  можно дальше, а вот шаровка оказалась впереди него – шаровки за «попом» не играли. Как правило, находилось немало метких и аккуратных бьющих, чтобы наша кировская ватага пацанов гнала «попа» аж до речного дебаркадера, который находился недалеко от летнего моста на сенокосы. В этом месте обычно игра и подходила к развязке: бьющие тихохонько перебрасывали шаровки за «попа», как можно ближе к нему. Иногда последний игрок продлевал удовольствие и бил «попа» дальше, но, в конце концов, и он «промахивался». Все дружно хватали свои палки  и, что было духу, мчались обратно.  Представляете картину: десятка полтора мальчишек с воплями несутся в гору, а потом по улице, чтоб успеть «зачикаться» шаровкой на начальной линии! Вереница игроков мчится, пугая кур на дороге, за ними с лаем прыгают собачата с чужих кварталов, соседи кричат – подбадривают. Уф! Добежали. Зачикались. «Ну чё, пацаны? Ещё раз?» – «Да не-е, завтра». И завтра опять та же азартная, наверное, непонятная нынешним «ботаникам» гонка с «попом» и палкой – к речке под горку, домой в гору.

Кстати о  другой горе. Купаться наш квартал ходил на «Электрушку». Тогда ещё жива была первая речка, в ней били холодные ключи. На берегу из дёрна мы устраивали трамплин и прыгали с него с разбега. Накупавшись до гусиной кожи, мальчишки складывали ладошки на груди  большим сердечком и падали на горячий песок. Когда мы вставали, на груди оставался  рисунок из песка – орёл с распростёртыми крыльями. Нынешние пацаны не знают такого боди-арта! Отогревшись, мы бежали в соседний овраг, и там, поднимая песчаную пыль, играли в «захват флажка» – эту игру в иных местах называли «хозяин горы»  (зимой песчаную гору заменяли снеговые).
Любопытно, что купаться мы ходили мимо дома моей будущей жены. Но ни разу я её не видел, хотя она с подругой купалась на том же месте. И эту удивительную странность не объяснить разницей в возрасте в 9 лет, ведь её ровесницу-соседку я потом хорошо знал. Видимо, фортуна готовила мне свой  прекрасный подарок в большой тайне.

Кстати, у девчонок игр было не так уж много. Маленькие играли в куклы, или в «магазин», делая из досочек  весы, гири из камушков, товар – из всего, что под руку попадёт, а расчёт был  деньгами из тополиных, либо берёзовых листиков.
 «Классики» – в них играли девочки постарше. Они на земле чертили прямоугольники  с 10-ю классами в следующей последовательности: одиночные 1-й и 2-й  шли друг за другом, затем вместе 3-й и 4-й, потом одиночный 5-й, снова нарисованные рядом 6-й и 7-й, к ним примыкал 8-й и опять в ряд 9-й и 10-е. Квадраты чертили достаточно большого размера, чтобы туда уместилась как минимум стопа. В конце рисовали полукруг – это место отдыха и разворота. Жребием определяли первую играющую, которая бросала в нужный «класс» свой биток – «ляльку», красивый осколок от фарфоровой посуды, или плоский камешек. Если биток оказывался за границами нужного класса, ход переходил к следующей девочке. После того, как биток оказывался в нужном классе, девочки совершили прыжки по клеткам: по одиночным – на одной ноге (ячейку с битком нужно перепрыгивать, наступать на границу нельзя!), по сдвоенным – обеими ногами.  В полукружии игрок в прыжке разворачивалась и повторяла путь обратно.  Биток нужно было забрать, а занятую им клетку вновь перепрыгнуть. Затем девочка бросала биток в следующий «класс» и всё повторялось до какой-нибудь  ошибки. Побеждала та девочка, которая проходила все «классы».
Ещё одна «девчачья» игра – «резиночка». Если игроков было меньше двух, то второй  конец обыкновенной швейной резинки закреплялся на столбе. Резинка была связана кольцом и имела в длину не меньше двух метров. Но поскольку детей в те годы на улицах было много, то столб не требовался. В начале игры две девочки, вставали напротив друг друга, натянув резинку на уровне щиколоток, а третья начинала  перепрыгивать в обговоренной последовательности то через одну резинку, то через обе.  Если она задевала, или наступала на резинку, то  ход переходил к подружке. Когда ход возвращался ошибившейся девочке, она продолжала игру с той фигуры, на которой споткнулась. Когда кто-то из играющих проходила все комбинации, то стоящие на резиночке поднимали её на уровень колен, затем бёдер.
 Обычно первой прыгала опытная девочка, которая знала очерёдность комбинаций прыжков. А они выполнялись на одной, или двух ногах – прямых, или скрещенных, боком, или вдоль резинки, с разворотами вокруг себя, или на пол-оборота, перепрыгивая, или наступая на неё. Можно было прыгать и парой – это уже был высший класс, потому что требовал  от подружек чёткости в синхронности прыжков. Честно скажу, что мальчишкам такая игра была не по нутру. А, скорее всего, не по зубам.
«Штандер» – почему-то только девчонки  увлекались этой игрой.  Выбранная жребием водящая становилась в небольшой круг игроков, бросала вверх мяч и выкрикивала  имя той, которая должна была мяч поймать. Остальные в этот момент бежали врассыпную. Как только названная ловила мяч,  то она кричала: «Штандер» – по этому слову игроки замирали на своих местах, и водящая должна была на глазок определить расстояние до выбранной жертвы и, отсчитав от центра круга названное число  шагов, должна была в неё попасть мячом.
В «вышибалу» играли и девчонки, и мальчишки. Определённые жребием двое  водящих старались «засалить» игроков в очерченном  круге, а те увёртывались от мяча. «Засаленный» выходил из игры, но если кто-то из его команды смог поймать мяч в воздухе, то все выбывшие возвращались. Ведущие могли объявить сюрприз:   «свечка» – игрок, поймавший подброшенный высоко вверх мяч, получал дополнительную жизнь; «бомба» – игрок, на которого мяч падал, выбывал; «ручеёк» – мяч катится по земле, нужно его пропустить; «макарончики» – руки по швам и прилипнуть к месту, увёртываясь от мяча телом. Если в круге оставался  один игрок, то он должен увернуться от бросков столько раз, сколько ему было лет. Тогда он и становился победителем.

«Картошка» – волейбольная игра, когда играющие в круге пасуют друг другу мяч, и тот, кто его теряет, должен  сесть в круг на корточки, а все остальные «режут» по нему мячом, то есть бьют мячиком со всего размаха. Чтобы вернуться в число играющих, «картошке» нужно было мяч поймать в момент  попадания, либо, не вставая в полный рост, выпрыгнуть вверх и перехватить  его в воздухе. Со временем число сидящих на корточках «штрафников» в круге растёт, и им становится проще  поймать  в гуще тел мяч. В этом случае все из круга возвращаются играть, а на корточки садится виновник потери мяча.
 «Чехарда» – эта игра известна на Руси уже 500 лет. Играли в неё и летом, и зимой, главное – чтоб поляна, или песок были помягче, или снег попушистей. Суть – перепрыгнуть через наклонившегося игрока, как через школьный спортивный снаряд «козёл».  Если играющих много, то они становятся в цепочку на расстоянии примерно полутора метров друг от друга. После того, как первый игрок перепрыгнет всю цепь, стартует последний в цепочке. Но мы предпочитали второй вариант: несколько ребят становились, согнувшись, друг за другом, обняв впереди  стоящего за талию, а передний – держась за какую-то опору, а остальные запрыгивали на эту живую «гусеницу» как можно ближе к её голове – чтобы уместилось больше игроков. В конце концов, последний из прыгающих едва мог уцепиться за последнее звено в «гусенице» и еле на нём держался. И тут начиналось главное – «гусеница» вместе с «наездниками»  должна была пройти как можно большее расстояние по поляне, но в какой-то момент «наездники» начинали сваливаться, и вся толпа мальчишек падала на землю. Вот было хохота!
«Цепи кованные» –  ещё одна из старинных игр. Два вожака набирают себе команды поровну. Игроки становятся в линии на некотором расстоянии друг от друга. Все берутся за руки. Игроки первой команды кричат: «Цепи кованные, разбейте нас!», а игроки второй спрашивают: «Кем?». Названный по имени, разбежавшись, должен разбить цепь. Если ему это удаётся, то он забирает одного игрока из места разрыва цепи. Если разорвать цепь ему не удалось, разбивающий игрок сам  становится «звеном» противоположной команды. Проигрывает команда, потерявшая большее число «звеньев».
«Палочки» – те же самые прятки, но усложнённые. Игроки отдают ведущему свои палочки, которые имеют какую-то характерную для каждого метку, особенность. Тот укладывает их на дощечку, под которую подложен кирпич – получается подбрасывающее устройство. Затем он, или  кто-нибудь  другой неожиданно бьёт ногой по верхнему концу доски – палочки взлетают вверх, разлетаясь в разные стороны. Ведущий должен их все собрать и снова положить на доску, а игроки – спрятаться. Когда ведущий отыщет кого-то из спрятавшихся, то начинается бег наперегонки, и тот, кто первым добежит до доски, должен ударить ногой по верхнему концу доски, чтобы палочки снова разлетелись.

Лето – это, конечно же, время, когда мальчишки играют в войнушку. Повзрослев, мы перестали носиться по улицам с самодельными автоматами и пистолетами, а то и просто с тополино-кленовыми палочками: «Тра-та-та-та!» Но вот устраивать «штабы» в гуще примыкавших к нашим огородам техникумских деревьев мы не переставали ещё долго. Помню, последний наш штаб родители разгромили после того, как обнаружили, что мы там курим папиросы. Они вовремя это сделали, поскольку Генка Михайлов и Витька Сергоманов притащили в наш шалаш  огромную коробку папирос «Столичные». Торгаши выбросили их как  списанные – они подмокли на складе, но нам-то вполне годились! Правда, выкурить мы успели лишь одну или две пачки – младший брат Витьки Сашка проболтался  взрослым о нашей замечательной находке и самом «штабе».
 
Были забавы менее безобидные: «постукалочка» – ночью к оконному стеклу соседской бабки на гвоздик прикрепляли гайку на нитке, за которую дёргали, прячась на другой стороне улицы; разного рода «пугалки», например, показывали в окно соседям череп из тыквы с фонариком внутри, как сейчас на Хэллоуин.
Были и откровенно хулиганские забавы: на том же маслозаводе мы после окончания работы сыроделов забирались в подвал и по локоть запускали руки в чан с тёплым ещё парафином. А затем бегали по улице и пугали малышей «окровавленными» руками. Или добывали из сварного аппарата оставшийся карбид и взрывали на озере консервные банки. Банки взлетали выше росших по берегам вётел. Если карбида не было, то напильниками настрагивали из дюралевых вешалок опилки и делали взрывпакеты. Из старой киноленты, или фотоплёнки мы делали «дымовухи».
 
Конечно, были у нас и вполне опасные «пугачи», они же «поджиги» –  различного размера и мощи, которые мы делали из медных, а лучшие из стальных трубок. Маленькие, в которых роль бойка по настроганным в ствол спичечных головок выполнял гвоздь. И большие, прикреплённые к деревянным рукоятям, похожие на старинные пистолеты. Их мы  заряжали нарубленными гвоздями, которые при стрельбе глубоко проникали в дерево.
 Ну, а рогатки – это уж само собой.  Когда на кустиках паслёна в огородах появлялись чёрные ягоды, мальчишки делали из сныти, сибирского борщевика или иного зонтичного растения духовые стрелялки. Иногда снарядами были мелкие ранетки.
Но вообще-то дома нас видели мало: как только начинались летние каникулы, вся ребятня старше десяти днями пропадала на речке – либо рыбача, либо купаясь до посинения
Колыванские луга – это отдельная песня. Зимой они изобиловали зайцами – Танин младший брат Серёжка наловчился лет с десяти ставить на них петли, и редко оставался без добычи. А с приходом лета мальчишек привлекали небольшие озерки и бочажки, которые оставались после половодья как естественные рыборазводные садки. Здесь можно было найти даже щук, застрявших после нереста – их мы глушили палками.  В камнях у временного моста на колхозные сенокосы мы вилками накалывали налимов с разноцветными глазами, правда, не все отваживались их есть, поскольку ходило поверье, что они сосут утопленников. Впрочем, рыбы в те годы было много и самой разнообразной: чебаки, ерши, линьки, окуни, щуки, караси, даже пескари, которые живут лишь в чистой воде, каковой тогда и была вода Чауса – её качали для питья из Курьи насосной станцией от Электрушки.  Помню, стою ранним утром на камне у воды, а возле него крутятся эти усатики. Я им под нос сую крючок с крутящимся червячком, но пескари и не думают его глотать – видимо, уже позавтракали. Обидно: вот они, буквально под носом, а не возьмёшь! С пуском Новосибирской ГЭС в Чаус и озеро Каменное заходил хищный  судак. Потом в озере сделали федеральный рыбопитомник, а в начале 21-го века его забрал себе ставший районным главой Панин, а когда на него подали в суд, поскольку нельзя приватизировать естественные водоёмы, судья закрыла на это глаза, мол, озеро искусственное. Хотя это опровергает донесение императору Петру I боярского сына Дмитрия Лаврентьева, который на берегу Каменного соорудил Чаусский острог. Впрочем, Панин умудрился приватизировать и бывшую царскую собственность: не будучи наследником Николая II, он прибрал к рукам и Чаусские луга с копанцами, которые когда-то вырыли колыванские жители, чтобы соединить Чаус с системой озёр Казыки.

Немногим дальше временного деревянного моста находилась пристань: колыванцы  тогда предпочитали ездить в Новосибирск на теплоходах, нежели трястись в душном грузотакси по просёлочным дорогам – трассу через Кудряшовский бор построили где-то в конце 60-х – начале 70-х.  К тому же откуда-то вдруг появилась опасная болезнь скота ящур (говорили, что его выпустили американские агенты), и всем пассажирам грузотакси приходилось на санитарных постах вылезать из кузова, чтобы обработать обувь в опилках, пропитанных какой-то вонючей жидкостью. То ли дело плыть на теплоходе: любуешься красотой обских берегов, тебя овевает приятный ветерок, можно даже вздремнуть по необходимости под рокот двигателей. Особенно выгодно было плавать на теплоходе в период разлива Оби и Чауса – теплоходы шли по разливанному морю прямо по верхушкам затопленного тальника, и на дорогу вместо 4 часов уходил всего один.
Мы открыли для себя ещё одно полезное свойство пристани: залазили на  крышу дебаркадера и «солдатиками» прыгали в Чаус – глубина под ним была солидной, поэтому, едва пробив ногами воду, мы сразу же начинали выгребать наверх.
Мужики часто рыбачили возле пристани бреднем – дно там травяное, и рыба приходила сюда кормиться. Мне однажды довелось помогать отцу тянуть бредень, а затем вытаскивать из мотни богатый улов. Самые состоятельные рыбаки имели лодки и ставили сети. У местного колхоза имени Кирова имелся свой катер, а в соседнем селе Скале был даже рыбзавод. У нас были свои излюбленные места для рыбалки, на самом Чаусе, на его протоке Курья и её небольших протоках, больше похожих на волшебные озёра с прекрасными лилиями и кувшинками. Но иногда мы  пресыщались этой роскошью, и нам хотелось новых ощущений. Тогда по лугам  мы уходили на Обь. Из съестных припасов у нас был хлеб, а ещё очень питательные сырные обрезки, которые оставались после обработки головок сыра. Если по какой-то причине их не было, мы заменяли их натасканным с крыш маслозавода хлопьями казеина – в те годы на заводе выпускали все виды молочной продукции, ныне же он полностью развален.
По дороге на лугах встречалось много чего съестного, росшего прямо под ногами: пучка – иначе борщевик сибирский, совсем не жгучий, как просто борщевик, а со вкусными сочными стеблями. В небольших водоёмчиках рос аир – взрослые мужики использовали высушенные корни для отбивания спиртного запаха, а мы жевали сочные корни как лакомство. Небольшие заросли ивняка изобиловали колючими плетями  ежевики,  мелкими ягодами дикой смородины и черёмухи. В стороне от человеческих глаз плавали утки, иной раз из-под ног взлетали  бекасы – мы как-то пробовали охотиться на них с луками, но стрелы из рогоза  с железными наконечниками не пробивали перо. Увы, теперь этой птичьего и рыбного изобилия больше нет, потому что после возведения плотины Новосибирской ГЭС в Обскую пойму перестала заходить большая вода, и по исчезнувшему нерукотворному морю   уже не ходят теплоходы. Они вообще по Чаусу больше не ходят, потому что реки, по сути, уже почти нет. А наши замечательные луга горожане застроили дачами, и вдобавок по ним прошла трасса «Байкал», хотя для Новосибирска было бы выгоднее, чтобы объездную дорогу построили на более актуальном южном направлении. В общем, несколько сотен человек что-то приобрели, зато тысячи – потеряли!

А вот велосипедов на нашем квартале было совсем мало: на одном ездил дядя Коля (Фрей) Сергоманов, второй купил мой отец, чтобы ездить за травой для коровы.  Читатель сможет представить, насколько наша машина была крепкой, если скажу, что отец был большого роста, но велик выдерживал его 90 килограммов плюс два мешка травы. После его поездки я протирал велосипед от пыли до блестки, смазывал, подкачивал колёса, за что отец давал мне поучиться кататься. Стартовал я обычно с лавочки у нашего дома. И однажды случился конфуз: только я сел в седло и приготовился оттолкнуться, чтоб затем закрутить педали, как чёрт провёл мимо меня тётку Щучиху с полными вёдрами на коромысле – на маслозаводе продавали  сыворотку для поросят. Дав ей отойти подальше, я оттолкнулся и поехал – прямо на эту самую Щучиху. Меня на неё тащило, как магнитом, а, наверное, самим чёртом. В последний миг я только и успел крикнуть: «Берегись!», как тут же влетел в зад несчастной тётки. Вёдра полетели в одну сторону, бабка – в другую, я – в третью, а велик – в четвёртую. Конечно же, последовало неминуемое  наказание:  отец отстранил меня на время от учёбы. К счастью, вскоре мы купили небольшой белорусский мотоцикл М1М, называемый народом «козлом», и велик перешёл в моё личное пользование. Кстати, изделие Минского завода, тоже оказалось крепким и надёжным. «Козлик» возил нас с отцом на покос, легко взбирался на колыванские горы. После смерти отца я гонял на нём по улицам под крики друзей: «Бест, газу!» – за длинные волосы меня в команде прозвали именем знаменитого английского игрока.
Появились велики и у других мальчишек, и мы на них ездили за много километров под Сидоровку за земляникой.  После тряски по колдобинам земляной дороги, я однажды вернулся домой с прилипшими от слипшейся крови трусишками, и мама посадила меня в оцинкованную ванну с водой отмокать. Несколько дней я не мог не то что садиться на велосипед, но и просто ходить.

Затем наступало время садов и огородов. У каждого дома были свои овощи, но нам интереснее было через территорию маслозавода проникнуть на межквартальную межу и по-пластунски проползти по всем огородам нашей улицы – ради нескольких огурцов и стручков гороха. Нас, конечно, засекли зоркие бабки, потому что моя рыжая голова была видна, словно красный фонарь. После воспитательной беседы отца, подкреплённой ремешком, я навсегда бросил партизанские вылазки на чужие плантации.
А вот в курсантский сад мы набеги не прекращали несмотря ни на что. Сад был разбит между главным корпусом училища механизации (ныне уничтоженном) и его же трёхэтажным общежитием. Охранял его живший напротив Митя Пузан – зловредный, по нашим понятиям, дед. Здесь росла очень крупная и сладкая черёмуха, которую мы рвали и прятали в сатиновые шаровары, так что потом шли по улице нараскоряку. Однажды Митя нас застукал, когда мы рвали замечательные, хоть и незрелые яблоки. До этого момента я и не догадывался, что двухметровый забор можно перескочить за одну секунду!
    
С началом осени мы отправлялись на луга за «бальками» – стеблями рогоза,  увенчанными пушистыми плодами, похожими на шоколадное эскимо на палочке. Пух мы развевали по ветру, а из стеблей-прутиков делали стрелы. Наконечники мастерили из жести консервных банок (жало у таких гнулось быстро), или из стальных колпачков для перьевых ручек (они почему-то всегда продавались уже ржавыми, а потому уценёнными).
Вооружившись луками, мы устраивали состязания в стрельбе по мишеням и пытались охотиться на тех же диких уток или бекасов. Не забуду, как однажды бродя по уже убранным огородам, я услышал в небе крик одинокого гуся, который, видимо, отстал от стаи. Я крикнул, подражая гусиному клику, и гусь стал спускаться ко мне. И тогда я сдуру пустил стрелу. Она ударилась в перо, гусь с каким-то изумлением, смешанным с обидой, произнёс  «Тега!» и взмыл вверх. Мне до сих пор стыдно, что я обманул несчастную птицу.
 Вслед за луками мы вооружались саблями и щитами. Выдирали из старых автомобильных радиаторов  трубки  из алюминиевого сплава, снимали с них охлаждающую ленту, молотком плющили, из консервной крышки делали гарду. На щиты чаще всего шли старые крышки от бельевых баков. Некоторые умники делали панцири из фанеры под школьный ремень, но они оказались опасными – сабля, или меч по ним скользили, грозя оставить «рыцаря»  без зубов или глаза. Сражения мы устраивали в курсантском саду, если не было Мити Пузана, или же на территории школы (тогда она располагалась в здании бывшей гимназии, ныне второй школы). Но железные сабли были опасны, их приходилось заменять более лёгкими из черёмухи, или мечами из берёзы. Азарта мальчишек с нашего квартала и соседнего, где жили работники училища механизации, хватало на 2 – 3 серьёзных сражения, потом кто-то получал травму, и родители от греха подальше отбирали  и уничтожали наше вооружение. Вскоре наступала непогода, а там уже и зима вступала в свои права. И цикл наших игр повторялся с начала.

Нетерпеливый читатель скажет: «Ну, а где про футбол? Многое из того, что ты здесь рассказал, мы тоже проходили».
Друзья, мы-то – поколения 50-х, где-то ещё 70-х – да, всё это проходили. А вот современные мальчишки не знают ни наших игр, а уж про наше время, когда бутерброд с маргарином, посыпанным сахаром считался самой уличной едой, они вряд ли что-нибудь знают. Поэтому им необходимо было как-то показать, почему из всех наших развлечений и увлечений футбол был не просто главным, а  был нашей жизнью и судьбой.

Футбол, который  объединяет

Самой популярной и самой демократичной игрой в мире является, конечно же, футбол. Для него достаточно мяча, а то и какой-нибудь пустой коробки, банки, клубка тряпок, в общем, того, что можно пинать. Ну и условные ворота – чтоб перечисленное было куда запинывать для зачёта гола. Сегодняшним мальчишкам трудно поверить, но в конце 50-х – начале 60-х годов XX века иной раз их теперешним дедушкам приходилось пинать именно описанные выше предметы, а не гонять на пустырях кожаный мяч.
Уже и первый спутник пробибикал с земной орбиты, и Гагарин побывал в космосе, а в великом Советском Союзе  купить в селе настоящий футбольный мяч было проблемой. Мы на Кирова играли в футбол моим волейбольным мячом из кирзы, который мама купила ещё в Омске. Вскоре от этого мяча осталось нечто похожее на тряпку, и мы стали гонять мой же мячик из тугой резины. Но он был мал, не более того, которым нынче играют в гандбол, и мы решили скинуться на настоящий. Накопили денег, сэкономив на школьных завтраках и магазинной сдаче, сели на теплоход и отправились в Новосибирск за  настоящим кожаным мячом. Мы несли его торжественно по улице, и гордости нашей не было предела. Ведь младшеклассниками мы видели его только на матчах старших. Мы ловили у кромки футбольного поля на стадионе тот счастливый момент, когда игравшие старшие выбьют мяч за пределы поля. Тогда мы наперегонки мчались за ним, а потом гнали его обратно, отбирая друг у друга, а ожидавшие мяча игроки нас подгоняли, часто ненормативной лексикой. Когда мы выросли, то другое поколение шелупони уже перестало бегать за нашими мячами, потому что они перестали быть редкостью.
Приехав домой, мы накачали наше сокровище машинным насосом, тщательно завязали сосок, загнув для надёжности, чтоб воздух не выходил, аккуратно засунули под клин и ровно зашнуровали «лесенкой». Почему-то считалось, что шнуровка «крестиком» хотя и была легче, но оставляла на голове больше царапин. Не знаю, не знаю. Помню, когда половина нашей юниорской команды, посмотрев американский боевик «Банда бритоголовых», побрилась наголо, то красные полосы на белоснежных черепах, которые они подставляли под мяч, были одинаковыми что от «лесенки», что от «крестика».
Обувь для футбола – это тоже было проблемой. Когда меня пригласили сыграть за собранную Валерой Захаркиным команду из живших возле речки пацанов, то тайком от мамы я надел на игру новенькие охровые ботинки с высокими бортами, купленные специально для школы. Вечером я вернулся домой, и мама  огорчённо охнула: носки моих парадных ботинок были поцарапаны – ведь били тогда, как говорили, пыром. Правда, в той игре меня заметили, и стали приглашать играть в другие футбольные ватаги. Мне повезло, что в толкучке уличных мальчишек старшие обратили на меня внимание, дав возможность почти десяток лет защищать честь родного посёлка.

Как-то братья Витя и Саша  Сергомановы узнали, что уличная соседка по прозвищу Ящерка приобрела в уценённом магазине мешок детских бутс. Нам удалось выкупить у неё несколько пар по рублю. Но у них быстро отвалились шипы, а там и сгнившие швы расползлись. Потом те же Сергомановы притащили из училища механизации списанные курсантские ботинки огромных размеров – в народе их за страшный вид называли «ЧТЗ» (Челябинский тракторный завод). И в них братья вышли на улицу поиграть в футбол. Младшего Саньку поставили на ворота из двух половинок кирпича, Витька играл в поле. Забивать Саньке для меня проблем не было – бахилы 42-го размера, надетые на пять-шесть сёстринских чулок, почти лишили его возможности двигаться, поэтому я обманным движением укладывал Саньку на землю и затем просто перекатывал через него мяч. Разозлившийся Витька выгнал брата в поле, но и сам он в «ЧТЗ» был неповоротлив.
Настоящие кожаные бутсы на нашем квартале появились потом у нашего вожака Гены Михайлова, но после проигрыша в турнире уличных команд, о которых рассказ впереди, он играть в футбол перестал – вырос, стал солиднее и развлекался большей частью любимыми многими колыванскими  парнями драками.
К счастью, вскоре стали появляться китайские кеды «Две монеты» и «Два мяча». Помню, с первыми своими кедами, купленными мамой в большой очереди за 3 рубля (для сравнения: бутылка водки стоила 2,87)  я от счастья едва не лёг  спать. Вот в кедах мы и играли в юношеской  сборной. В них было легко бегать, но при манёвре они скользили по траве. А уже во взрослой команде мы получили брезентовые бутсы – лёгкие, удобные, но с резиновыми шипами. Кстати, тогда же у нас появился десяток ниппельных мячей. Правда, два мы тут же потеряли: один Валера Руднев, лучший игрок первой сборной, бросил в кузов проезжавшего самосвала, когда мы шли играть в Скалу, а другой взорвался во время игры с коченёвскими лётчиками – покрышка аж взлетела вверх на три метра, когда по мячу одновременно ударили Коля Халин и доблестный авиатор.
Первые свои игры мы проводили на родном квартале. Я уже рассказывал, что наш квартал улицы Кирова (от Ревпроспекта до Карла Маркса) был зелёным, хотя на нём находились комхоз и маслозавод. Но мы быстро выбивали траву до пыли и поэтому уходили устраивать футбольные поля на берегах речки. Одно сделали возле дебаркадера. Конечно, оно было кочковатое. Затем решили устроить поле у Курьи – поближе к месту, где мы постоянно купались. Заготовили жерди, переплыли  Чаус, на луговине вкопали ворота, нарезали лопатами границы. Но играть  и тут оказалось невозможно – мяч от кочек отскакивал непредсказуемо, да и бегать по ним было невозможно.
Самодельные поля на колыванских пустырях устраивали и другие мальчишки. Нас, кировских, выручало то, что стадион находился на соседней Советской улице, и нам на него нужно было лишь пройти через огороды. Стадион – бывшая рыночная площадь – имел большой уклон от севера к югу. Поэтому команды при выборе ворот всегда старались заполучить южные, чтоб в горку бегать со свежими силами. Кстати, бегуны, наоборот, стартовали с северной возвышенности, получая дополнительное ускорение. Никаких трибун не было, лишь несколько обыкновенных лавочек со стороны Дома культуры. Так что при больших играх основная масса болельщиков располагалась на траве в западной части стадиона. Раздевалок тоже не было – игроки переодевались здесь же, в углу стадиона, тоже на земле. Поэтому я потом приноровился прибегать на игру уже в форме – через те же огороды.
Поле было не только покатое, но через него к тому же пролегали две глубоко вытоптанных тропы – их за десятки лет проложили колыванцы, следовавшие из центра в сторону райбольницы.
Забегая на много лет вперёд, скажу, что в таком виде стадион пребывал долгие годы, пока председателем райисполкома не стал Виктор Михайлович Ноздрюхин. В начале 80-х он решил не просто выровнять его, но и обустроить. Землю на стадионе сбуртовали, и так оставили на несколько лет. Разумеется, никакие соревнования или занятия на нём уже не проводились. И тогда мои товарищи по команде Миша Трифонов и Слава Соловьев, уже возглавлявшие местный спорт,  обратились ко мне, чтобы я показал этот долгострой по телевидению (я в то время уже  работал в Главной редакции информации Новосибирской студии). Я договорился с главным редактором, получил добро и приехал в Колывань. Интервью давал Николай Свистунов,  директор спортивной школы, которая страдала от отсутствия стадиона более всех. И только мы записали интервью, как со стороны райбольницы через увалы к нам на УАЗе пожаловал сам Ноздрюхин. Мы с ним давно были в прекрасных отношениях, но на этот раз он явно не горел желанием появиться на экране областного телевидения. Мы долго говорили по поводу долгостроя, и Ноздрюхин дал твёрдое обещание, что скоро работы будут закончены, и спортсмены получат новый стадион. Этот случай породил легенду, которая потом долго ходила по Колывани: мол, Ноздрюхин узнал о съёмке критического репортажа и гнался за Вериным аж до Кудряшовского бора, чтобы уговорить не показывать этот репортаж.
А началась моя спортивная карьера  с турнира уличных команд, организованного неугомонным Василием Ефимовичем Беляевым году в 63-м.  Сначала между нами провели несколько товарищеских игр. Всех громила команда Мурзаева с улицы имени Сталина (ныне Коммунистической). Проиграла ей и наша кировская команда, не спасли нас ни новые бутсы Генки Михайлова, ни самоотверженность нашего вратаря и моего друга Серёги Горохова. Вот тогда-то ко мне и пришли Миша Трифонов и Слава Соловьёв, игравшие в команде своего края: «Мы собираем сборную команду. Пойдем к нам». Так появилась банда сорванцов, ставшей юношеской, иначе – второй сборной Колывани. Товарищескую игру мы сталинским проиграли. Но когда начался турнир, то вчистую выиграли и у них, и у остальных девяти команд, причём, в основном, с сухим счётом.
В нашей команде помимо Славы Соловьева и Миши Трифонова, игравших в центре нападения, и меня, занявшего правый край, играли Гена Кутафин – на левом, в полузащите Гена Степанов и Юра Йост, в защите Юра Добриков и Борис Жихарев. Увы, но за полвека имена других забыл, пусть меня простят. А вот место в воротах занял Саша Степанов, великолепный Сара, как прозвали его по матери. Роста он был небольшого, но отличался необычайной прыгучестью и гибкостью. Поэтому помимо футбола он занимался акробатикой. С ним мы не волновались за ворота, атаковали, как говорится, без оглядки. Знали: Сара вытянет любой мяч.
Надо отдать должное Трифонову, который был у нас вроде начальника команды, – мы быстро сыгрались, выработали свой стиль игры – скоростной, экономный и агрессивный. Мы первыми перешли на бразильскую схему 1 – 4 – 2 – 4, то есть четыре защитника, два полузащитника и четыре нападающих, в то время как остальные играли по старой английской «дубль W» – 1 – 3 – 2 – 2 – 3, в которой двое полузащитников находились за двумя нападающими. Бразильцы не зря убрали из схемы лишнее звено: так игра шла уже в три, а не в четыре эшелона, и передача мяча  атакующим была быстрее. Ради скорости наши игроки, в основном, не грешили обводкой. Исключением был Соловьёв, который застревал в соперниках, сбивал темп и часто терял мяч. Но уж если он умудрялся дать товарищам пас, то им места для скоростного манёвра хватало с лихвой, потому что Славка оттягивал на себя немало соперников. Любил водиться и премудрый Трифонов, но в меру – оттянув на себя чужих игроков, он выдавал мяч вовремя и точно. В основном, мне на край, поскольку мы играли рядом. Ну а у меня задача была простая: бери и беги. Получив мяч, я включал скорость, которой  боженька меня наградил, обегал полузащитников и защитников по краю и отдавал пас на удар в штрафную площадку. Мне редко приходилось финтить, в основном применял обводку на скорости, хотя однажды, окружённый противниками,  я никак не мог сделать прострел, и тащил мяч до ворот, буквально протолкнув его между вратарём и штангой.
Самым тяжёлым в том юниорском турнире оказался матч с родной кировской командой. Сколько мы ей забили, я не помню. Но однажды Гена Михайлов снёс меня в штрафной, и судивший игру Беляев назначил пенальти. Все знали, что это стопроцентный гол, особенно мой друг Серёга Горохов, стоявший на воротах, потому что он меня и натаскивал на пенальти. Я привычно разбегаюсь, бью, и… ковыряю кедом землю. Все пребывают в ступоре, а мяч лениво вползает в нижний угол мимо неподвижного Серёги. Мои уличные пацаны возмущены, полагая, что я издеваюсь, а товарищи по команде ругают, думая, что я специально так ударил, чтоб не забить. А тут ещё Василий Ефимович усмотрел какое-то нарушение и требует перебить. Вновь разбегаюсь, и… – повтор видео, как сказали бы сегодня! Опять я ковыряю носком землю, и опешившие игроки, включая вратаря, смотрят, как подлый мяч лениво закатывается в сетку в тот же самый нижний угол. На улице пацаны потом со мной месяц не разговаривали.
Кубок чемпионов турнира мы получили в день нашего выпуска из восьмого класса, победив в финале с каким-то жутким сухим счётом при страшной жаре. Из кубка мы и пили ледяную воду из колонки возле музыкальной школы – единственный в округе источник, чтоб освежиться. А уж вечером, на выпускном, тайком смаковали из него шампанское. Осенью мы переехали в новое здание школы на улице Советской, и тогда же наша команда официально получила имя родной школы №1, а неофициально стала считаться молодёжной, или второй сборной. Мы ничего при этом не получили, лишь надпись белилами на старых на футболках от синего школьного трико – «КСШ –1».
При всех бытовых трудностях тех лет Колывань была известна в области своими футболистами. Рассказывали, что когда-то отец Соловьёва и его друзья ездили даже в Москву и неплохо там выступили. Вывший вратарь Олег Глотов недавно рассказал случай, а может, легенду: про колыванскую команду прознали лётчики со строящегося Толмачёвского аэродрома. Ну и решили с нашими сыграть. Правда, сперва хорошо их угостили – увы, выпивка всегда была больной проблемой для наших игроков. А потом мучившимся с похмелья колыванцам гостеприимные толмачёвцы назабивали под завязку. Наши мужички крепко обиделись на соседей за такое коварство, как следует протрезвели и разделали летунов под орех. Это тоже колыванский стиль: мы часто поначалу продували  из-за несыгранности, а потом крушили любого соперника.
 
Однажды в Колывань приехали две команды из совхоза «Кремлёвский» соседнего Коченёвского района. Совхоз был богатый, зерноводческий. Первыми на поле позвали юношеские команды. Мы, 14 – 15-летние пацаны в своих простых синих футболках от трико с надписью: «КСШ –1», в разномастных трусах и гетрах (у некоторых это были рукава от пёстрых материнских трикотажных кофт), в кедах. А против нас стеной стояли амбалы в новеньких жёлтых футболках с синим Сатурном на груди (как у бразильцев), в синих атласных трусах, в новеньких, поскрипывающих кожаных бутсах. Блеск против нищеты, короче! Мы выиграли по жребию выбор ворот и заняли нижние. Слава и Миша быстро разыграли мяч, Трифонов бросил его мне на ход, и я включил повышенную скорость. Но тут – о, ужас! – я вижу, как на меня летит бугай-защитник весом в полтора меня. Аж земля летит из-под шипов! Чтобы  не быть им раздавленным и избежать столкновения, я выстрелил по воротам почти от центральной линии. Мяч пулей пролетел над головами кремлёвцев и чиркнул верхнюю перекладину ворот. «Э-э-эх!» – громко выдыхнул стадион. И в этот момент мы понимаем, что уделаем этих громил.
Постепенно я приноровился к своему защитнику, стал бороться с ним корпусом на скорости, а затем неожиданно для него резко отходил в сторону. И мой тяжёлый соперник по инерции проваливался в пустоту, падая на газон. Это было похоже на корриду, где роль тореро выполнял худенький мальчишка, а быка – здоровенный бугай. В итоге защитник не выдержал и подбежал к Беляеву: «Товарищ судья, этот рыжий меня затолкал!» Стадион взорвался от хохота.
Мы выиграли 4:0, а следом первая сборная нащёлкала их взрослой 6:0. Опозоренные соседи, не переодеваясь, сели в автобус. Валера Руднев, уже ополоснувшийся под колонкой, с расчёсанными на пробор волосами, подошёл и участливо спросил: «Парни, а вы что – и вина с нами не выпьете?».  Кафе «Берёзка», в котором продавали «рассыпуху», было рядом. Но туда наши парни отправились одни, в сопровождении большой толпы болельщиков и наших девчонок-фанаток. Юношеская же пошла на речку купаться.
Частенько к нам на разминку приходили ветераны Николай Коренюгин и отец Славки дядя Миша Соловьёв. Они бегали возле штрафной, пытаясь показать, что есть ещё порох в пороховнице. Но их энтузиазм больше походил на песок в песочнице. Дядя Миша и дядя Коля явно прошли пик своей формы, хотя когда-то слава их команды гремела по области. К тому же Соловьёв-старший всегда был, как тогда говорили, «выпимши». «По корочке!» – требовал он, и мы давали ему пас на ход. Дядя Миша мчался к мячу, пинал и – в небо взлетал его коричневый плетёный штиблет, а мяч лениво скакал в сторону от ворот.

Добровольным нашим тренером был Борис Руднев, работавший в то время физруком в нашей школе. В молодые годы он был вратарём сборной, и однажды в игре ему разодрали шипами рот, так, что шрам остался на всю жизнь. Ну, и, конечно, ребята из первой команды взяли нас под своё крыло. У них мы учились финтам, новым ударам, тому же «сухому листу», иначе – кручёному удару. Одним из первых для необычного взятия ворот – при подаче углового – его применил киевский динамовец Валерий Лобановский: пущенный во вратарскую площадку по большой дуге, мяч влетал в ближний верхний угол. Говорят, так забивали немногие. Не знаю, но колыванские нападающие хорошо владели и  этим ударом. Несколько мячей забил так и я. А уж при навесе в штрафную «сухой лист» у нас стал использоваться постоянно – в этом случае крайние нападающие наоборот подкручивали мяч так, чтоб он летел по дуге не в ворота, а от ворот в поле. Вратарь выскакивал на его перехват, ворота оказывались пустыми, а мяч по кривой оказывался у наших  нападающих. Часто гол был неминуем.
Однажды мне удалось уговорить Славу Соловьёва отработать комбинацию с переменой мест и пасом на ход партнёру на свободное место. Мы несколько дней отрабатывали это на тренировке. Я смещался на его центр, а он на мой правый край. Мы определили себе точки для удара по воротам и пристрелялись с них. Идея удалась: в первой же игре, с командой училища механизации (а учились там ребята взрослее нас), мы уже в первом тайме запутали соперников своими непредсказуемыми перемещениями и забили им по паре мячей. Увы, вскоре Слава опять увлёкся обводкой, благо в лице курсантов он имел хороших статистов. Больше мы такой приём не применяли, а жаль.
Футбол в Колывани в те годы любили. Свои команды имели училище и техникум, к нам часто приезжали команды из других мест. А как-то раз ветераны и первая сборная устроили товарищеский матч. Тогда нам, пацанам, было весело смотреть, как толстый дядька-ветеран падал на попу после каждого удара по мячу. Или как другой всё время пытался бить по мячу головой, даже если тот был ниже его пояса. Как только мяч летел в его сторону, болельщики весело вопили: «Лыской давай! Лыской!». И наш герой бодал шарик своей блестящей на солнце бритой головой. А сейчас, при воспоминаниях об этом, мне грустно: мы-то с Соловьёвым и Трифоновым так и не сыграли в ветеранском матче, хотя разговор о нём шёл. И уже никогда не сыграем – нет уже на этом свете моих главных партнёров по нападению!
Тут самое время рассказать о великолепной первой сборной того времени. Несомненным вожаком этой красивой машины по забиванию голов был Валера Руднев – элегантный, обаятельный, немного ироничный и форсивший. У Валеры был несомненный спортивный талант. Да и художественный тоже – вечером после игры, сделав на голове идеальный пробор, он легко вспрыгивал на лавочку в парке и отбивал чечётку. Но в танцевальный коллектив Колыванского народного хора в отличие от старшего брата он не ходил. Забегая вперёд, скажу, что когда его призвали в армию и он попал в Новосибирский СКА, в дубль футбольной команды, то все мы ожидали его скорого появления в основном составе. Но Валере, по его признанию, не понравились нагрузки, и он ушёл в волейбольную команду армейцев. Кстати, отличной волейболисткой была и сестра Рудневых Валя.
В паре с Рудольфом, как его часто завали друзья,  в центре нападения играл Витя Шальнев, рядом – Коля Халин, Валера Стреж, на левом краю Володя Сажин – длинноногий и очень скоростной игрок, на правом – Борис Ионычев.  Далее шли Витя Ветров, Юра Тюнин, Юра Сапёров и, наконец, столп обороны – Витя Ясонов, по прозвищу «Папа». Ростом и весом природа его наградила щедро, поэтому противники  при приближении Вити сразу впадали в панику. И он спокойно прямо у них из-под ног мощнейшим ударом выбивал мяч в поле. Силовая борьба с ним была бессмысленной – он стоял, как скала. Лишь однажды его свалили с ног противники, и тогда колыванский стадион весело завопил: «Папу уронили!». Добродушный наш Портос смущённо улыбался публике: мол, сам не ожидал. Позже место уехавшего в город Вити Ясонова в центре защиты занял вернувшийся из армии Володя Жихарев, с которым я иногда играл в паре, переходя с правого края или из полузащиты.
На воротах попеременно стояли либо Костя Ковригин, либо Олег Глотов, в принципе равные по надёжности. Правда, Костя бывал авантюрным, порою бросался играть на выходе и проваливался, чего Олег себе не позволял.

Валера Руднев великолепно владел телом, поэтому его финты было трудно разгадать. Он танцевал над мячом, как кобра: поднятая голова смотрит на противника, а тело раскачивается в разные стороны. Двинешься вслед за ним, а он  с мячом резко уходит в другом направлении. Движения Руднева по полю были похожи на балетные. Он плёл кружева, запутывая соперников. Так же неспешно разыгрывали комбинации другие. А потом следовал взрыв – обычно в прорыв по левому краю бросали «Молодого» – Володю Сажина. Кстати, когда Ионычева призвали в армию, то именно Сажин пригласил меня заменить Борю на правом крае.
Руднев с Шальневым отработали красивый и эффективный приём: Валера проходил по центру к штрафной и отбрасывал мяч назад набегавшему Виктору, обычно пяткой. И тот хлёстко бил взъёмом так, что мяч пушечным ядром летел низко над травой – труднейший для вратаря мяч.  Как правило, эта комбинация завершалась голом.
Любил плести кружева худощавый Коля Халин. Может, это было от того, что у него были проблемы со зрением. Крайние нападающие финтили меньше, особенно Боря Ионычев. А вот Сажин Володя, имевший длинные ноги, позволял себе и поводиться, чем капитан Руднев был недоволен. Позже, заменив Ионычева, и я вскоре убедился, что самолюбивый Руднев не терпит, если кто-то медлит с пасом ему – Валера любил руководить игрой. Впрочем, после армии он стал более терпимым, хотя и требовал, чтоб игра шла через него. Но вот уж кто любил держать мяч без удержу – так это Валера Стреж. На него набрасывалась свора противников, но оттереть его от мяча было практически нельзя, он продирался сквозь противников, прямо по ногам, как танк через молодой лес.
При команде постоянно находился младший брат Шальнева – Гена. И внешне, и физически они сильно отличались: Виктор темноволосый, крепкий, хотя немного сутулился, а Гена худенький, белобрысый. Из-за его привязанности к команде Руднев, когда игра уже была сделана, часто передавал ему свою капитанскую повязку, а сам уходил отдыхать. Гена носил на ногах две пары щитков – не от боязни получить травму, а потому что ноги были тонкими. К своим капитанским обязанностям он относился серьёзно, но когда его сбивали с ног, искренне обижался и взывал к судье. Потом оказалось, что у этого худышки  сильный характер. Он вернулся из армии окрепшим, пошёл работать в школу и затем сделал неплохую карьеру. К сожалению, не все наши ребята смогли занять в жизни место, которое было им по силам, хотя большинству это удалось.
Наши команды часто вместе тренировались, а порою играли меж собою. И нам случалось обыгрывать старших – именно за счёт скорости и агрессивности, ну, и, конечно, благодаря Саше Степанову. Когда нас четверых призвали в первую команду, то отличить новобранцев от старого костяка можно было именно по разным стилям игры.  Мы предпочитали финтам и обводке  скоростные рывки и кинжальные прострелы, а «старики» неторопливый розыгрыш мяча, затейливые комбинации.
А потом Руднев и его компания уехали в Новосибирск учиться в техникуме. Вскоре колыванские задиры стали хорошо известны в городе, что укрепило их бойцовский авторитет. Однажды это нам здорово помогло: Валера договорился сыграть с командой, если не ошибаюсь, оловозавода. Для такого случая нам даже выделили автобус. Играть на ровненьком заводском поле было несколько непривычно – на своём-то всё от ворот до ворот хорошо просматривалось. Но мы таки успешно накатали горожанам, чем и разозлили крутых заводских болельщиков, и те собрались устроить с нами драку. Вот тут Руднев проявил и железный характер, и мастерство дипломата – в итоге сами проигравшие утихомирили своих фанатов, и мы вернулись домой без эксцессов.
Поступление на учёбу, уход на службу в армии многих игроков сборной, пришедшиеся на середину 60-х, привели к ослаблению команды. Я, например, в старом составе последний раз сыграл буквально перед тем, как отправился поступать в Омский СибАДИ.

В конце учебного 1967 года в Колывани проходила спартакиада. Выступая за родную школу, я участвовал во многих состязаниях. Прыгал в высоту  – здесь фаворитом был Витя Соболев, а я больше улетал не вверх, а в длину, но свои 175 сантиметров всё же взял (это норматив второго разряда). Правда, при одной из попыток вылетел из ямы, и проколол шиповкой  бывшему однокласснику Володе Эбергарту ногу до крови. Болельщики тут же благоразумно отошли подальше. Зато в первый день я вышел в финал бега на 100 метров. Вечером мы сыграли в футбол, поэтому назавтра пришёл на стадион с окаменевшими мышцами. Но лихо пробежал в эстафете 4 х 100 метров (на решающем этапе я получал палочку от Владика Черкасова, который, как и я, работал в школе).
Став чемпионами в эстафете, я надеялся, что смогу неплохо выступить и на стометровке, если  удастся прилепиться к фавориту  – рослому, на голову выше меня  бегуну из училища механизации. И всё же в финале я уступил ему: он пробежал за 11 секунд, а я на две десятых больше. Это почти первый разряд. Зато в прыжках в длину я стал чемпионом района, причём победив конкурента из СПТУ в психологическом поединке. Хотя в решающий момент мои ноги почти совсем потеряли прыгучесть, я с первой же попытки всё же улетел за 6.80 (это тоже тянет на первый разряд). Вот тут-то мой обидчик и сломался. Он сделал подряд три заступа, и остался не при делах, а второе место досталось спортсмену из нашей КСШ – 1, старшекласснику из Ново-Тырышкино. Вечером снова нужно было играть в решающем футбольном матче. На игру я вышел с совершенно чугунными ногами, поэтому Борис Руднев благоразумно поставил меня в защиту. Разумеется, чемпионом спартакиады и здесь стала наша КСШ №1, она же первая сборная.

Ветераны в строю

Вернувшись на родину в ноябре 1974 года и взявшись восстанавливать ослабевшее сердце хоккеем, я, конечно, не мог не вернуться к футболу и волейболу. У меня сохранилась футболка под номером 8 и хороший ниппельный мяч, трофей из института. К тому времени многих ребят из прежнего состава вообще уже не было в Колывани. Например, Юра Сапёров, возмужавший, раздавшийся в плечах и груди, закончил Ленинградское военное училище подводного плавания, и пришёл к нам домой, выразить благодарность маме, у которой он учился и был одним из любимых её учеников.   Он показал мне фотографию американского военного корабля и самолёта, которые пасли их лодку у берегов Африки, и рассказал забавный случай: однажды подлодка пришла в порт острова Святой Елены, где закончил свои дни Наполеон. Моряки пошли на экскурсию, а офицеры отправились на приём к губернатору. В самый разгар  обеда  прибегает дежурный офицер и тихо докладывает командиру о ЧП: кто-то из наших мариманов выцарапал на панцире черепахи, пережившей Бонапарта, три известных русских буквы. Пришлось срочно возвращаться на лодку. Построили экипаж: «Кто испортил историческую достопримечательность?». Никто не признаётся. Пришлось отправить тройку матросов с боцманом, которые рашпилями сняли с рептилии неуместное граффити.

В годы нашего взросления на улицах было много мальчишек. Когда мы возвратились в команду, они уже выросли и тоже гоняли мяч. Вот так мы с Валерием уже Николаевичем, Вячеславом Михайловичем и Михаилом Ивановичем (просто по именам молодая поросль звать их стеснялась), вышли на новый рубеж своей футбольной карьеры. К сожалению, этот этап больше запомнился огорчениями, нежели радостями. И всё от того, что наша команда по-прежнему оправлялась на турниры без должных тренировок, плохо сыгранной. По традиции мы первую игру проигрывали, затем разгонялись, но было уже слишком поздно.
И вот здесь надо сказать, что забитых нам мячей было бы куда больше, если бы не удивительная ловкость Саши Степанова, Сары, которого нужно без всякого преувеличением назвать лучшим вратарём колыванской сборной среди всех, кто защищал её ворота. 
Однажды, в уже упомянутой игре с лётчиками из Коченёво, Сашка на глазах застывшего от жути стадиона вытащил абсолютно безнадёжный мяч: стоя у левой штанги он прыгнул и отбил его из нижнего правого угла. И верхние мячи он брал лучше всех других колыванских вратарей, бывших намного рослее его. Анекдот про обязьяну-вратаря, бравшую все мячи – это про нашего Сару.  При этом он был как ребёнок простодушен и непосредственен. Идём домой после игры, он вдруг заявляет: «Хочешь, сальто на месте сделаю?». Я не успел ответить, как он уже перевернулся в воздухе и мягко приземлился. Про него известно много историй, потому что при своей кажущейся простоте он был очень даже не прост. 
Как-то, уже в первой команде, мы долго не могли начать игру – не было Сары. Ребята  отправили за ним домой Сашу Витюгова на мотоцикле. Вскоре Витюгов вернулся, а в мотоциклетной коляске сидит хитро улыбающийся Сара: «Неохота было пешком топать. Я же знал, что за мной приедут».
Однажды играли мы, где-то в Мошково. Игра шла в одни ворота – мы заперли хозяев в их штрафной площадке. Сашка скучал, сидя у штанги, пока к нему не подошли двое местных и не предложили выпить. Ушли они за ворота под горку, ему налили водочки в стакан, дали свежий огурец закусить. И тут мошковцы вырвались и погнали мяч к нашим пустым воротам. «Сара!»  – раздался общий рёв колыванской команды. Далее кино похлеще, чем у Эльдара Рязанова: из-под горки бежит Сашка, в одной руке держа стакан, в другой огурец. На бегу выпивает, отбрасывает стакан в сторону, откусывает и выбрасывает огурец, прыгает и – выбивает мяч почти из ворот! 
Но бывали моменты, когда даже он не мог выручить команду, хотя и совершал фантастические кульбиты, беря, казалось бы, неберущиеся мячи.

Так было и в середине 70-х, когда в начале лета мы отправились в Краснозёрское на зональные игры. Уезжали мы в пальто, потому что в Колывани и в Новосибирске было не более 10-ти градусов тепла. В поезде я устроился в купе с Борей Быковым и его братьями (он взял, кажется всех – Мишку, Сашку и Ваньку), в соседнем купе расположилось начальство: Руднев, Соловьёв, Трифонов, Саша Черданцев, Сара. Часа через два у них раздался страшный грохот и вопль. Заскакиваем и видим: на полу, держась за бок, сидит Сара, остальные ржут. Оказывается, мужики выпили, поиграли в карты, и Сашка завалился спать на верхнюю полку. Ему приснилась игра, что ему бьют по воротам, и с криком «Беру!» он и свалился на столик, на котором стоял гранёный стакан. К счастью, он не разбился – это я про Сару, конечно. А вот сон его оказался отнюдь не в руку.
На наше несчастье мы приехали одни, другие команды не явились. И нас в этот же вечер заставили играть с хозяевами, которые были тогда лучшими в области среди сельских команд. Братья Лактионовы быстро организовали нам один гол, потом второй, затем третий. Бедный Руднев кричал на нас, особенно на молодняк, который только что вернулся из армии. Но и они не могли бегать – в Краснозёрском было 25 градусов тепла, и  у всех нас от жары просто спеклись лёгкие. Краснозёрские болельщики, заполнившие большие трибуны, поначалу орали: «Дави! Бей!» Потом поняли, что мы физически не можем играть, и стали нас подбадривать: «Давай, Колывань! Бегайте!».
10 : 0 – при любых оправдательных моментах это был позор. Молодёжь в поражении обвиняла нас, «стариков». На следующий день мы им решили доказать, что они очень не правы. Играли мы на суточные, приз – шампанское. Краснозёрцы разместили нас в домиках летнего полевого стана совхоза «Сибирь». Вот тут на поляне мы и устроили поединок. Разумеется, молодые потерпели полное поражение, и обратный путь они проделали в обстановке полной аскезы. А мы пили заслуженное шампанское – в жару, да после игры оно было превосходным. Мы договорились, что дома скажем, мол, проиграли с каким-нибудь менее позорным счётом. Но уже на автовокзале убедились: дурные вести быстрее нас добрались до Колывани.
В конце  моей футбольной карьеры нам, ветеранам, пришлось вновь пережить поражение. Но это было поражение, которое принесло нашей сборной не стыд, а славу. Случилось это на областном турнире, который проводился на станции Ояш Мошковского района. Первую игру мы по традиции продули. Вторая встреча закончилась боевой ничьей. Третью мы выиграли с огромным преимуществом, набрав, наконец, форму.
К тому моменту всем было ясно, что на звание чемпиона области реально претендует команда Чистоозёрного района. Это была хорошая, сыгранная команда с отличным разыгрывающим в центре. Он играл со сломанной рукой в гипсе, и его смелость всем очень импонировала. Чистоозёрцы, наконец-то, победили краснозёрцев, которые в то время носили ещё и титул лучшей команды Сибири и Дальнего Востока. И вот с краснозёрцами нас и свела фортуна   в нашей последней игре, причём, от исхода этого поединка  зависело, кто станет чемпионом области.
Перед игрой судейская бригада по радио на стадионе в очередной раз озвучила расклад: краснозёрцы, чтобы сохранить чемпионский титул, должны были обыграть Колывань с разницей минимум в четыре  мяча. Поэтому все команды пришли на стадион болеть. За нас. Потому что только мы могли сделать чистоозёрцев чемпионами, проучить доставших уже всех братьев Лактионовых и их команду.
Началась игра нервно. Я сидел на лавочке запасных, поскольку накануне простудился, меня морозило, губы обметало. Рядом нервно теребил перчатки запасной вратарь Серега Дьячков. И о чудо! – наши прорываются к воротам краснозёрцев, и Славка Соловьев забивает гол. Соперники в шоке. Стадион вопит: «Колывань! Мо-лод-цы!». А далее началось избиение младенцев. Навал на наши ворота – гол. Ещё один шквал атак – 2 :1. Вскоре Соловьёва сбивают с ног, и он буквально уползает с поля. Бедный Руднев пытается навести порядок в наших рядах, но это нелегко – мальчишек толкают, бьют, давят несколькими игроками. Стадион возмущённо рычит, но судьи разводят ручками: «Всё в пределах правил!». 
И вот уже 3 : 1. Затем 4 : 1. Наши дерутся в обороне отчаянно, поэтому их продолжают бить. И вот с поля уводят подбитого Сару. Его заменяет Дьячков. И тут же ковыляет к лавочке Руднев: «Саня! Иди в защиту. Надо удержать счёт!». Я выбегаю, когда до конца игры остаётся 20 – 15 минут. Стадион стонет: «Колывань, держись!». Новая атака на наши ворота, Серёга грудью падает на мяч, и я вижу на его грязном лбу красные полосы от шипов одного из Лактионовых. Это же очевидное нападение на вратаря! Виновного нужно удалять с поля. Но судья молчит!
Ну, козлы, держитесь! Как нападающий, я на своей шкуре познакомился со многими незаконными приёмами защитников. И на пятки мне наступали, отчего сухожилия стали резиновыми и восстанавливались за минуту. И под дых локтём били. И подсадку, делали, когда я прыгал за верхним мячом. И «коробочку».  Пора ответить братьям на их наглость и грубость! И когда в очередной атаке краснозёрцев я выпрыгиваю вслед за Лактионовым за мячом, тот выставляет против меня все свои двадцать, или сто локтей, но и я успеваю пропустить между ними свой. Он приходится агрессору в шею, и тот валится, корчась на земле. Судья машет руками: «Всё нормально! Вставай! Время уходит!».
И время ушло. Мы удержали счёт. По радио объявили, что по разнице забитых и пропущенных мячей чемпионами стала команда Чистоозёрного района. Все, кроме  краснозёрцев, ликуют и поздравляют их и нас. Но отчего-то судьи не торопятся проводить награждение. Проходит время, а они не появляются. И вот после получасовой паузы, которая всем показалась часами, эти негодяи объявляют, что чемпионами стали…краснозёрцы. Это была откровенная подлость организаторов турнира.
Мы шли по Ояшу парами, в обнимку – раненые Соловьёв с Сарой, я с хромающим Рудневым, сзади тащились молодые ребята, отдавшие все силы в справедливой и честной борьбе. На душе у нас было мерзопакостно. Я собирался написать об этом скандале в какую-нибудь центральную газету, Валера поддерживал эту идею, но потом мы плюнули. Вскоре я ушёл на телевидение, и в футбол играл от случая к случаю. А потом, когда вчерашние пацанята, вымахавшие выше меня, в простой товарищеской игре несколько раз нарочно ударили меня по ногам, нагло при этом ухмыляясь, я перестал ходить на стадион. Молодость ещё не ушла, но я для молодых и борзых щенят, я, видимо, был тем старым волком, нападая на которого они хотели показать другим, что они тоже состоявшиеся звери. Только вот почему-то мы ради этого не били своих старших товарищей – другое время, иное воспитание, иные повадки.
Но я с благодарностью вспоминаю умного Борю Быкова и его  хулиганистых братьев Мишку (этот-то и прилепил мне кличку «Джордж Бест) и Сашку. Валеру Фисенко, который потом работал в Новосибирске на скорой помощи и первым из врачей поставил правильный диагноз моему сыну, чем, по сути, спас его. Интеллигентного Женю Никитина, к сожалению, рано умершего. На сохранившийся с того времени единственной фотографии рядом со мной стоят в строю другие младшие ребята, которые помогли мне почти до 30 лет продлить футбольную молодость. Не всех их я помню по именам – простите уж, столько лет минуло. Но надеюсь, что кто-то из них прочитает эти строки и напишет свои воспоминания. Так картина будет полнее, потому что я сразу оговаривался, что писал свои личные воспоминания, передавал свои личные ощущения. А тот, кто был рядом со мною в игре, видел и воспринимал её по-своему. И напишет тоже по-своему.
Я благодарен моим товарищам по команде – и старшим, и младшим – за пережитые коллективно чувства радости от побед и разделённую горечь от поражений. Мои сродные племянники тоже играли в футбол. И их дети будут играть в футбол, когда нас, ветеранов, уже не будет. А это означает, что даже в наше время, когда люди живут разрозненно, каждый по себе, в Колывани останется хотя бы хоть что-то объединяющее всех привязанностью и любовью – футбол и наша футбольная команда.

2015 – 2021 г.г.