Три цвета Кесьлёвского

К 80-летию режиссёра Кшиштофа Кесьлёвского, создателя трилогии «Три цвета: Синий, Белый, Красный».

– Я посмотрел трилогию Кесьлёвского давно, в середине 90-х, и сейчас не обнаружил на YouTube с русским переводом (а французский и польский я не понимаю). И воспринял это как знак. Моя частная суть в том, что пересматривать эти фильмы, оставившие послевкусие, тем не менее не хочется. В трагизме бытия много искусства и мало эстетики, а ситуации online, созданные талантом режиссёра, не повторит и современная цифровая детализация.

– Твиттеровский отклик на трилогию я бы написал так: Я посмотрел. Я предупреждён. Спасибо, Мастер. Что бесценно, это предупреждение вне моралистики. Оно ситуативное и потому создаёт эффект реальности. Вспоминай. Осмысливай. Выводи сам. Это уже в интервью к трилогии Кесьлёвскому приходится что-то разжёвывать, отвечая на прямые вопросы (мне тоже, увы, придётся). Магия кадров растворяется в прозе. Но у менее талантливых это происходит на экране.

– Восприятие цветов укоренено в человеческих инстинктах столь же глубоко и неосознанно, как язык или музыка. Мы не в силах объяснить свои предпочтения иначе, чем плоскими словесами «успокаивает», «умиротворяет», «бодрит», «вселяет надежду». Кесьлёвский ступает на тонкий лёд субъективизма, не претендуя на истину, но тормоша подсознание. Метафизика для него в этом – разбудив воображение, мы учимся создавать собственные миры и обходиться без услуг дорогих психологов и модных тренингов, являющихся суррогатной заменой неспособности оказаться лицом к лицу с собственным «Я».

– Трилогия столь же неровна, как и восприятие цветов. «Синий» переворачивает ракурс: если жизнь цепляется за тебя, даже равнодушного и сдавшегося, в этом присутствует промысел – но его воплощение всё равно акт личностный и осознанный. «Белый» бьёт наотмашь по пирамиде Маслоу: одно из ошибочных целеполаганий – жажда повысить социальный статус и обзавестись хорошенькой пассией. Признание души тождественно только внутреннему росту. Всё иное, включая земной успех – следствие, и вовсе не обязательное. Весь сказочный эпос «Белого» – влюблённость, личный крах, нищета, богатство, месть и главенство базовых инстинктов – учит меня главному: разборчивости в среде тех, кем мы себя окружаем, и уже не так важно, реал это или виртуал.

– «Красный», как венец трилогии, несёт отпечаток всякого подлинного искусства: оно дарует не свет и не happy-end, но надежду, пусть робкую, неосознанную и едва формулируемую. Надежда эта связана не с религиозными практиками, добрыми поступками или близкими и созвучными попутчиками, а с тем, что человек, от таинства рождения, звучит и горько, и фальшиво, и гордо, и «по обстоятельствам», как язвил Довлатов – но, безусловно, звучит. При всей божественной разнице талантов и качества душ, нас терпит и ждёт Тот, Кто готов принять вне плоской шкалы времён.

– В свои 25, не в силах охватить эту диалектику, я регулярно размышлял о ней. Искусство сеет те зёрна, что дают непредсказуемые плоды, но избавлены от участи смоковницы. В этом смысле, я и сейчас не знаю, чем именно обязан Кесьлёвскому – эти знания, зачастую, милостиво сокрыты от нас, чтобы мы тешили себя иллюзиями о самобытности. Не догадываясь, что подлинное благо – обретение почерка, и к иным неудобоносимым бременам нас никто не призывал.