Собственные имена существительные

Автобус  «Ленино – Мысовое»   остановился перед переездом через железнодорожные пути: где медленно, очень медленно проходил  длинный-длинный  пустой грузовой  состав в сторону Керчи.

 – До сих пор  сохранились телячьи вагоны, – проговорила женщина, которая сидела рядом.

Мне было знакомо это название вагонов, видно,  как и заговорившей со мной женщине.

– Телят давно не возят, – продолжала женщина. – А что возят? Цемент, краску, овощи?

– Да, мало ли что … Когда-то людей  возили, было время...

– Когда-то. Мы с вами на это «когда-то»  смотрим с одного  времени, с одного расстояния. Вам сколько лет? По-моему, мы одногодки.

 – Наверное, раз знаете «телячьи вагоны»  Или знаешь? Может быть, сразу на «ты»  перейдём?

– Давай. Я Эльза, – ответила собеседница. В  таком  «телячьем  вагоне»,  я ехала в детстве, вот так же ползли вагоны... Это было во время войны.

– А куда «ползли», откуда?

–  Из Поволжья в Казахстан. Немцев ссылали в Кустанайскую область. Мне года четыре было, помню только холод и снег, и брата рядом. Он старше, поэтому опекал меня в дороге. В деревню из Кустаная нас везли на санях. Отец одеялом полностью укрыл нас с головой, чтобы мы не обморозили лица. Запомнила скрип снега. Под одеялом  казалось, что снег пел протяжно  и тихо, в глубоких местах переходил на ворчание. Порой сани скользили с трудом, чуть заваливались на бок, и тогда снег отрывисто порыкивал. На всю жизнь запомнилось именно это, хотя брат смеялся и не верил, говорил, что я всю дорогу спала и, вообще, слишком маленькой была, чтобы помнить.

 – И куда вас привезли?

 – В Кареневку. В разные сёла расселяли немцев, а нас – в Кареневку.
Эльза произносила название деревни особенно, как  мне показалось, тепло и благодарно.

 – Так тепло произносишь название. Понравилась?

 – Красивая деревенька, но это мы поняли, когда пришла весна. А сразу немецкие семьи расселяли по квартирам. Расселение шло трудно. Люди не хотели принимать чужих, но выразительно - молчаливо,  нехотя принимали, мрачно  указывая сени, угол у порога, дровяник или сарай. Приезжие рады были бы получить хотя бы развалюху, отдельно, но... Однажды отец велел взять узлы и повёл нас к лесу, в конец деревни. Было начало апреля, 1944 год. Водянистый  снег глубоко проваливался под ногами. Брат опередил нас у леса и взбежал на сугроб, а отец остановился с другой стороны сугроба и открыл дверь. Три пологие земляные ступеньки вниз, и в свете свечи мы увидели помещение, в котором стояли  улья. Зимнее хранилище пчелиных ульев стало первой квартирой для нас. Снег сгребали, сталкивали  с крыши, затем отбросали  вокруг землянки. Небольшое окно пропустило свет, и через тусклые стёкла видна была улица, которую обозначили редкие саманные дома. Они растянулись километра на полтора от пруда с одного конца  деревни до берёзового леса. Лес словно обнимал второй конец улицы, заключая в свои объятия школу. Но в тот день из-за сугробов и домов я не увидела школу. Только когда снег растаял и распустились деревья, я уже точно знала, куда ходит брат Петя. Слово «школа» вызывало у меня страх, потому что в первый же день брат пришёл из школы избитый, грязный.  Из портфеля он вытащил мокрые книги и вытряхнул снег…

Мама плакала, перебирала испорченную одежду, отец молча слушал, как Петька  твердил, что он не фашист и что в школу больше не пойдёт. Вдруг отец расстегнул ремень и вытащил его из брюк.
 
– Мы не фашисты, но мы немцы. Людям надо объяснить, но как им объяснить, за что нас сослали, если нам и самим не понятно. Мы вынуждены тут жить и терпеть. В школу ты, Петька, пойдёшь. Учись давать сдачи, защищайся. Завтра, если опять таким придёшь, вот этого ремня попробуешь! – и отец стегнул ремнём по голой скамейке.

Мама зашила дыры, выстирала одежду, погладила. Брат пошёл в школу чистеньким. Но вернулся опять грязным, избитым. Отец  исполнил угрозу, стегал ремнём привязанного к лавке Петьку и приговаривал: «Защищайся! Учись давать сдачи»!

 – А учителя? Они что не видели?
 
– Учительница. Зинаида Михайловна, женщина уже в возрасте. В деревне была начальная школа, однокомплектная. Были тогда такие. В одном классе сидели все ученики. Через год появилась ещё учительница, и школа стала двухкомплектной: одна учительница учила первый и третий класс в первую смену, а вторая – второй и четвёртый во вторую. Это сейчас и не объяснишь. Так вот, Петьку били после уроков, но били обязательно, дома ужас отцовского урока повторялся. Мать не могла помешать, потому что попадало и ей, если она заступалась.
Это не всё. Утром, как только Брат подходил к школе, школьники начинали его дразнить песней, которую разучили на уроке пения. Учительнице казалось, что детям понравилась песенка о Петрушке, вот они и придумали игру до уроков. Одноклассники,  и не только они, кривлялись перед Петькой с песней:

Дили - дили - динь, пришёл Петрушка.
Дили - дили -динь, как весел он.
Дили - дили - динь, гремит погремушкой,
Дили - дили - динь, бубенчиков трезвон...

Потом кто-то сказал учительнице, да и в других семьях узнали о такой «детской» пытке, которую устраивали мальчику, немцу с Поволжья. В школе провели родительское собрание, ученикам старались объяснить, как  и когда появились немцы в России. Говорили, что Россия  уже двести лет для них родина, русский язык –  родной или второй родной язык. Дети, даже четвероклассники, хотели понять, но слушали и молчали. Маленькие, а война – горе большое, жестокое, со смертью. Многие семьи уже были без отцов, получили похоронки. Даже когда учительница спросила: «Подумайте сами, можно считать человека виноватым, что он родился  в среду, а не в четверг»?  – тоже  не понимали, а некоторым вопрос показался  просто смешным.
 
– Долго это продолжалось?

– Долго. Ненадолго прекратилось, когда привезли ещё несколько семей, теперь и брат мог затеять драку, теперь он был не один немец в школе.

Но прекратились эти драки неожиданно.
Учили правописание собственных имён существительных. Второклассники бойко называли с места, какие слова напишут с большой буквы. Писали на доске свои фамилии, имена, названия соседних деревень. Затем Зинаида Михайловна решила закрепить знания небольшим диктантом. Предложения были маленькие, простые:  «В России идёт война. Советские солдаты защищали Москву. Это Гитлер послал фашистов на нашу Родину»…
 
Учительница остановилась у парты моего брата.

 – Петя, назови собственные имена существительные, какие я прочитала.
Брат громко произнёс: «Россия, Москва, Гитлер, а Родина – это высокий смысл слова, поэтому надо написать с заглавной буквы, с большой».

 – С какой буквы надо написать все эти слова?

 – А «гитлера» я не буду писать с большой буквы! Кто хочет, пусть пишет, а я не буду! Он не человек, он…

– Да, Пётр, ты прав, он фашист, нелюдь, но это его имя. У тебя будет ниже оценка, потому что слово написано с ошибкой.

– Пусть ниже, а его я не буду писать с большой буквы!

– Но ты же понимаешь, что надо написать с заглавной буквы.

– Всё равно не буду!

– Да, я тебя понимаю. Это человек с чёрной душой, жестокий, это враг…

– Тогда я напишу его вот так!  Пётр макнул свою ручку в соседнюю чернильницу, в которой были  чернила из сажи, и вывел чёрную заглавную букву «Г».  (Были  семьи, которым  даже чернильный порошок не за что было купить, так научились делать чернила из сажи).

Учительница улыбнулась и чуть слышно шепнула, только для Петьки: «Ну, так ему и надо»!

Как же удивилась Зинаида Михайловна, когда, проверяя тетради, она увидела у всех обведённую чёрным букву «Г» в фашистской фамилии.

Эльза замолчала. Автобус уже развёз пассажиров по маршрутным адресам и направился к городу у моря…