Бедный, бедный Шарко

День пегенький, промозглый. Зябко, неуютно. Весна на носу,  и природа  будто готовится к приходу Бабы Марты – так болгары именуют этот первый весенний месяц за  его  непредсказуемый и капризный нрав. В такие вот дни и лезут, словно тараканы в щель, воспоминания. Неожиданные, как бы и не связанные с сиюминутными событиями. Лезут да лезут и гложут душу до слёз...

Есть в Болгарии деревушка Пчелин. По-русски  – пчельник, пасека, борть. Название её то ли  от любимого лакомства пчёл – «пчёльника», или мелиссы, перенятой с греческого, а в народе растение это, густо облепившее окрестные холмы и пропитавшее воздух лимонным духом, прозывают также медовикой, медуницей, маточником. То ли от «пчельнище», в каковое некогда сами пчёлы превратили всю окрестность. Заполняя мёдом дупла деревьев и колоды, служившие им ульями. Трудолюбивые пчёлки и надоумили сельчан заставить их работать на себя.

Слава пчелинских пчеловодов осталась  лишь в названии этого небольшого сельца. Ныне её сменила другая – слава водолечебницы «Пчелински бани». Известной своей очень целебной минеральной водой не только  в Болгарии, но и  в других странах.
– Это бани для пчёлок? – спросила меня моя маленькая внучка.
– Нет, милая, для людей, здесь они лечат свои болячки – руки, ноги, спинки и животики, когда они раздуваются от переедания...
 
Термальные источники  и обеспечили сельчанам более доходный промысел. О мёде тут позабыли, а на вопрос, где можно купить баночку их некогда знаменитого «эликсира», беспечно отмахиваются: – Да мы сами его в городе на базаре покупаем»...

Но рассказ не об этом. Хотя и об этом тоже. Потому что в этом селе, зажиточном и прижимистом – как подсказывает само ремесло его нынешних обитателей,  и случилась та пронзительная история, что сегодня вдруг всплыла в моей памяти. История про бедного пёсика. Ничейного. Даже не  дворняги. У дворняжки, как и полагается, есть двор,  есть и будка вместе с  обязанностью – охранять дом. За труд этот ей и причитается  кусок  хлеба или обглоданная кость. А у нашего бедняги – ничего:  родился от дворняжки и вышвырнут на улицу. Как говорится, ни кола ни двора. Хотя в отношении к нему прибаутка  не совсем точна – колов-то у него хоть отбавляй. В чём мы ещё в первый день убедились.

Едва мы с Недой вышли за ворота здравницы – прогуляться по окружной сельской улице, как услышали пронзительный собачий визг. Хозяин соседнего дома напротив с дикой бранью колошматил колом собаку. Лишь за то, что осмелилась подойти к забору его  дома – огромного двухэтажного новодела. Когда бедняга вырвалась и помчалась прочь,  вприпрыжку, на трех лапах – четвертая,  искалеченная, была поджата к животу, - он запустил  вдогонку ей булыжником.

– Эх, Ганьо, побойся Бога  – грех бить покалеченного, – укорила его проходившая мимо односельчанка. – Животинка ведь голодная, корку бы какую-нибудь подбросил ей, а не добивал хромоножку. От куска хлеба тебя не убудет!
– Ступай себе мимо! Ишь  какая жалостливая выискалась! – Вот сама и подавай! Бродит тут шелудивый, заразу разносит! – и, хлопнув калиткой, удалился в свою крепость.

Неда,  со слезами на глазах, спросила женщину:
– Кто сломал ей ножку?
– Машина её сбила
– Бедненькая собачка, а как её зовут?
– Да никак, бродячая она. Мы её кличем Шарко. За пестрядевую шкурку.
– Где же она спит?
– Где придется. Чаще всего под кустом...

За обедом Неда сказала мне: - Давай отнесем Шарко мяса, я и без того не хочу его есть.
– Конечно же, милая. Я  и своего добавлю.

Шарко мы нашли под кустом у ворот санатория. Он опасливо посмотрел на нас, боясь подойти к  положенным рядом с ним кускам неведомого лакомства.
– Ешь, Шарко, ешь, не бойся,– приговаривала Неда.

Песик с щемящей признательностью взглянул ей в глаза, вильнул хвостиком, подполз  к  пластмассовой тарелке с едой, но не набросился на неё, как следовало бы – с жадностью, а с деликатностью, несвойственной собаке, притом изголодавшейся, принялся жевать мясо.

Вечером после ужина Шарко  радостно встретил нас у тех же ворот. Накормили его. Напоили. Перевязали рану. И через несколько дней он уже начал ступать на больную лапу.

Так продолжалось до конца нашего пребывания в санатории. В день отъезда, когда мы стали выносить багаж к машине, возле неё  нас поджидал Шарко. С беспокойством заглядывал нам в глаза, нервно переступал передними лапами и тихонько поскуливал. Предчувствовал разлуку? Или со слабой надеждой молил, чтобы его не бросали? Когда последний чемодан был уложен в багажник и захлопнута его дверца, Шарко вдруг задрал голову и завыл. Душераздирающе. Невыносимо. Отчаивающе.

Мы растерянно стояли, не зная, что делать. Неда заплакала. Я бормотала ему какие-то ласковые, утешительные слова. От них бедный песик  завыл  ещё больше. Машина тронулась, и Шарко помчался вслед за нею. Он бежал, бежал, до тех пор, пока она не скрылась из виду.

С тех пор прошло  почти пять лет. И вот сегодня, в пасмурный и хмурый день, мне почему-то вспомнилась эта прощальная сцена. Сердце болезненно сжалось в комок. А я вдруг поняла, что нужно делать, чтобы такие воспоминания не врывались в душу и так невыносимо терзали её: следует всего лишь открыть дверцу машины и увезти с собой бедного Шарко.
 
Но как поздно, как непоправимо поздно, мы находим такое простое спасительное решение…