Двое и тишина. или Прости

«Бог же не есть Бог мертвых,
но живых, ибо у него все живы.»
Лк 20,38.

История эта произошла среди заснеженного соснового леса в нескольких километрах от города, оживленного суетой и толкотней. Необычность ее в том, что подобные события возможно могут произойти с любым из нас в предстоящей загробной жизни. Разными будут лишь возникающие обстоятельства в жизни повседневной.
В звенящий морозный воздух январского утра бесцеремонно ворвались посторонние звуки, никак не вписывающиеся в покой и тишину городского погоста. Громкие мужские голоса, скрип снега, неуместный заливистый смех неприятно действовали на него. Он поморщился, молча продолжая вслушиваться и наконец понял, что это не случайно оказавшиеся на кладбище люди. Однако, не зная, какое над ним время суток, он не мог предположить, зачем они здесь. Но зычные голоса с хрипотцой приближались к нему все ближе и ближе.
«Идут мимо, наверно» - подумал он. Хотя такие предположения родились скорее всего от того, что он не хотел ничьего присутствия в его тишине. Но вот уже стали различимы отдельные слова, незлобивый, связывающий разговор матерок. И он понял, что они подошли совсем близко. Сверху зашуршал разгребаемый ими снег, несколько раз ударили чем-то тяжелым – загудела земля. Она была основательно промерзлой, и он услышал характерный глухой звук с металлическим подхватом. После нескольких ударов вновь наступила тишина.
«Видно, сели перекурить перед работой» - догадался он. И действительно, через некоторое время, удары пошли энергичнее и чаще. К работе подключилась, зашуршав, лопата. И тут до него дошло, он даже ощутил, что звуки становятся все ближе и ближе.
«Копают рядом с моей могилой» - недовольно подумал он – «и не просто рядом, а именно по соседству, около меня». Через некоторое время он услышал, как лопата задела стенку гроба. Голоса раздавались совсем близко, с левой стороны от его могилы.
- Ну, хватит, глубже копать не будем, пусть рядом лежат, в обнимку.
- Так веселее им будет, - послышался простодушный смех, поддержавший остроумную шутку.
- Давай, Василич, по граммульке с устатку, погреемся.
- Тебя что? Смех наводит на грех? А лопата-то не греет что ли?
- Так и внутри надо бы обжечься.
- Давай-давай копай, выравнивай, а то огреешь нутро-то и скособочишь ямину.
- Да, ладно, дело привычное, не впервой. Наливай, Василич.
- Вот пристал, зараза. Сказал - не дам, пока не закончишь.
Лопата перестала откидывать мерзлый, окаменевший песок. Наступила мертвая тишина. Он усмехнулся, подумал: «Здесь и тишина мертвая, как и всё остальное». Удаляющийся хруст снега равномерно отсчитывал в тишине шаги уходивших кладбищенских землекопов.
Но через некоторое время сосновая округа вновь ожила, от множества голосов, топота, шума подъезжавших машин. И вдруг, как по команде, в наступившей тишине раздался монотонный голос одного человека, но слов говорившего невозможно было разобрать. Наконец, он замолчал, и сразу же послышалось шуршание осыпающейся земли, что-то тяжелое опустили рядом с его могилой. И тут же застучали мерзлые комья земли, гулко ударяя о что-то деревянное. «Это гроб опустили, прощаются» - догадался он. Люди наверху задвигались, потом удары стали более плотными, могилу закапывали, бросая землю лопатами. Он внимательно слушал, пытаясь понять, когда же закончат? «Да, что это я – подумал он, – тишина наступит, вот и всё». Наконец-то раздался рокот удаляющихся машин. Снова стало тихо-тихо и привычно для него.
Сколько прошло времени трудно было определить, ведь оно для него остановилось давно, и он уже потерял ему счет, да и не разбирался теперь, что такое время и чем измерять. Ему было все равно – минута пройдет, день ли, год ли минет. И вдруг в наступившей тишине он отчетливо услышал знакомый голос и узнал его – это был голос жены:
-Миша, ты здесь? Ты меня слышишь?
-Аня? – дрогнувшим голосом спросил он.
- Я, Миша! Я знала, что ты будешь ждать меня, вот мы и опять вместе. Теперь уже навсегда.
- Аня, как хорошо, что я тебя дождался. Ты знаешь, я ведь вернулся сюда, чтобы нам вместе отправиться на небеса. Ведь, пока ты оставалась одна на земле, мы не могли с тобою в общении пересекаться. Хотя я здесь слышал твои молитвы обо мне. Спасибо тебе, хотя я и не достоин этого. Ты знаешь, когда я на сороковой день взошел на святую гору небесного Синая и уже мечтал об обетованном мне блаженстве, то на судилище после первого же вопроса о покаянии и причастии, меня отправили назад в место упокоения. Почему, спросишь ты? Да я, Аня, им ответил, что и в церкви-то я никогда не был. Меня, как непрощенного на земле и отправили назад и напутствие дали. Возвращайся, говорят, возлюбленный наш, назад в свою домовину. И без того, кто тебя может простить, не приходи. Да не забудь там рассказать про все грехи свои, которые при жизни утаил. Получишь прощение и приходи, а не получишь, так и останешься в земле сырой, о царстве небесном и не мечтай, даже не думай возвращаться без покаяния и прощения, назад отправим. А прощение получишь, все равно особо не надейся на блаженство и селения небесные, так как мы уж решим по грехам твоим, что тебе воздать.
И не знал он, как человек невоцерковленный, что крест на его могиле, поставленный скорее по правилам погребения, а не по его воле – это знак того, что покойный уповает на Христа, который своим восхождением на крест спас верящих в него от грехов и обещал Царство Небесное всем. Надо только истинно раскаяться самому в грехах своих, тогда и Господь простит, даже и смертный грех.
- Миша, ты же сам знаешь, что я в церковь-то тоже не очень хаживала. Свечку поставить или записочку отдать за здравие или за упокой, ну постоять перед иконой Богоматери, помолиться своими словами, это иногда случалось. А на службы не ходила, все некогда. Как воскресенье, так на дачу или по магазинам, на неделе-то все работа, да работа. Зимой тоже домашние дела на первом месте, кто их за меня сделает? Вот и не до церкви было. А уж исповедоваться или причаститься, так этого и в помине не было. На пенсии и не думалось об этом тоже. Хотя мы ведь с тобой крещенные оба. Мне мама сказывала о том, что крестила меня в церкви, несмотря на запрет отца.
- Аня, я ведь тоже крещеный. Отец-то у меня ушел на фронт, а я родился-то через полгода после этого. Так мама меня и окрестила, как раз в день Архангела Михаила, в город возила из деревни-то нашей, там храм открыли во время войны. Отец и не видел меня, погиб в тот же год в Белоруссии. Так, что мы оба с тобой крещеные, да не воцерковленные. Ну, как говорят, Бог не выдаст, свинья не съест. Будем хоть сейчас верить в благодать Божию, да надеяться на воскресение и жизнь вечную. Так что прими, Аня, исповедь мою и реши – отпустишь мне грехи мои и простишь ли меня. А там уж пусть на небесах мою участь, если простишь, на всеобщем суде решают.
- Миша, неужели мы с тобой так и останемся теперь навсегда здесь, на кладбище?
-Да нет, пройдут твои сорок дней, выслушаешь меня с исповедью, простишь ли, твое дело. Тогда и решится наша с тобой судьба. Полетишь одна, тебя-то примут. Мое прощение всегда с тобой, ты для меня всю жизнь была святой. С таким, как я, нелегко тебе было.
Тяжело мне, Аня. Говорить, но и молчать не могу, без моего признания не примут нас на небесах. Я ведь, Аня. Смертельно грешен перед богом и тобой. Ты прости меня беспутного, как все это произошло со мной, трудно объяснить.  Давно это случилось. Лет сорок назад. В отпуск я собирался, ну а ты знаешь, какие порядки были в трудовых коллективах – любое событие в жизни отмечать с друзьями-товарищами. Вот и собрались мы после работы у одного из коллег, он предложил у него отметить мой отпуск предстоящий. Жену он отправил в деревню к родителям, вот и решили спокойно посидеть у него. Среди нас были две сотрудницы, женщины компанейские, хоть и замужние, но свободного нрава. Мне что-то в тот день особого настроения на эти посиделки не было, но куда денешься – в отпуск-то я уходил. Ну, так вот я даже до конца не досидел, выдумал какую-то причину и распрощался с ними. И вот уже, когда по лестнице спускался, догнала меня одна из сотрудниц на лестничной клетке и вдруг молча, ничего не сказав, обняла меня и крепко поцеловала в губы. То ли я пьян был уже, то ли одурел от ее поцелуя, но какая- ошалелость нашла на меня, я тоже обнял ее и не возражал от полученных ласк. В общем, она меня к себе пригласила, я и пошел. Дальше рассказывать нечего. сама все понимаешь.
В морозном воздухе наступила звенящая тишина. Жена не проронила ни одного слова. Замолчал и он. А в голове роились с таким запозданием пришедшие мысли, не имевшие теперь, пожалуй, никакого смысла.
«Какими неразумными становятся мужчины от льстивых речей чужой женщины, истощающей сахарные слова. И не представляют они, и не думают какие будут последствия, когда горечь от содеянного отравит душу. Когда разум скажет: «Зачем я это сделал, что мне не хватало в жизни моей? Зачем мне эта чужая женщина? Ведь кроме горького раскаяния я ничего не получил от содеянного. Насладился любовью? Но это любовь – из чужого источника, оскверненного грязью прелюбодеяния? Словно скот на убой пошел я за ней. Разум оставил меня. Остается одно – просить прощения у жены, а там уж будет так, как решит Аня. Простит или не простит – такая моя теперь участь.
А вообще, почему мне не оправдаться? Почему все женщины, которых я узнал – не побрезговали мной? Ведь я для них был «секонд хенд», так сказать поношенный и попахивающий чужим потом товар. Сколько не отстирывай, но всегда помнишь, что кто-то им пользовался. Или еще лучше – заблудившийся чужой пес, которого сколько не корми и не ласкай, он всегда готов вернуться к старому хозяину, которого всегда вспоминает с тоской и ждет. Когда тот позовет его. Философия подлеца? Пусть так – я подлец.».
И он заговорил снова, выдавливая из себя слово за словом. Он говорил, а она чувствовала в его голосе, что те минуты, дни, годы, когда он любил ее, были лучшими и главными в его жизни, в ее жизни. Но когда он заговорил о своем падении, о грехе и совершенной подлости по отношению к ней, она поняла и другое – эти моменты своей прошедшей жизни он ненавидит, раскаяние его откровенно и выстрадано.
- В общем, Аня, завязалась у нас с ней такая вот дружба. У меня не было ни грамма расположения к ней, а что уж говорить о любви, просто какое-то любопытство, что ли. Зачем встречался с ней – распущенность, ненасытность мужская ли, не могу сказать. Прошло недели две, и я ей однажды сказал на ее признание, что не люблю ее. Она была удивлена такому повороту дел, наговорила мне кучу гадости, что не хочет быть подстилкой для меня, что я не понял ее искренних чувств. А в конце добавила, что после нее я теперь не смогу жить спокойно, так и будет меня на женщин тянуть. И как заколдовала меня этими словами. После нее меня, как подменили. Ведь точно так и случилось – ведь были и другие женщины. Не хочу я о них ничего рассказывать – одно только скажу: никого из них я не любил. Я как будто искал чего- то потерянного в жизни. Но при этом старался скрывать от тебя все свои похождения. Как видишь, мне это удавалось. У меня все же хватило тогда ума, сделав одну подлость, не совершить другую – уйти из семьи к другой женщине. Понял я на исходе своих лет, когда уже как лет двадцать закрыл все страницы своих похождений, почему я это не совершил. Ведь чем больше я узнавал чужую мне женщину, тем сильнее привязывался к тебе. Цинизм высшей пробы, скажешь ты. И не поверишь в такой жизненный вывод. Такого не бывает? Да в нашей жизни все бывает. Я не оправдываюсь, я каюсь и сожалею о своих грехах. Давно они были, но как говорится: у смертного греха нет срока давности. Вот так. И если бы не инфаркт, который настиг меня в мои семьдесят лет, может и смог бы я тебе во всем этом признаться и покаяться еще при жизни. Впрочем, точно не могу сказать. Одно скажу точно, что и инфаркт-то я получил из-за того, что все время думал о том, что какой я низкий и порочный человек. Недостойный твоего любящего отношения ко мне все наши совместные годы.
-Эх, Миша, Миша, а ведь я любила тебя всю жизнь. Конечно, я чувствовала, что с тобой происходит что-то неладное. И старалась верить тебе, а ты вон каким поганцем оказался. Честно сказать, я догадывалась, что ты погуливаешь от меня, но никогда не хотела копаться во всем этом, да и боялась ошибиться и обидеть тебя недоверием. Чего-то ждала, но так и не дождалась. Ведь плотская любовь, Миша, не очень хороший фундамент для семейной жизни. А чужие женщины ослепляют разум нестойких мужчин, они уводят от действительности. Вот и вспомнишь тут пословицу: «То ли хлеб вкусный, то ли я голодный?»
Ну зачем тебе нужны были груди чужой женщины? Наслаждался бы грудями своей жены. Любить надо не за то, что она делает тебе хорошее, жена должна быть свободной в своих желаниях. Брак – это не розовые пони на зеленом лугу, брак – это подвиг, тяжелая работа души, и не каждый может это выдержать. А жена – это лучшее, что может быть в духовной жизни мужа, ведь эгоизм нужно разрушать. Помочь этому может только семья. Только не каждый понимает это, трудно учиться в школе жизни. Двоечников больше, чем хороших школьников. Но итог почти всегда таков, что в конце концов мужчины всегда возвращаются от дурных женщин к порядочным.
Вот и я, все надеялась – образуешься ты у меня, и ради детей готова была простить тебе, если бы вдруг ты покаялся. А ты так и ушел, ничего не сказав мне на прощание. Что же теперь? Ты спрашиваешь, прощу ли я тебя? Конечно, Миша.
Ночью пошел снег… Тишину накрыло белым-белым покрывалом… Снег осыпал деревья, вытоптанные дорожки, кресты, памятники, щедро одаривая все земное девственной белизной. И не было ни начала, ни конца белому полотну зимней картины добросовестного художника. Исчезли все земные краски, одни лишь оттенки белого цвета…
Внезапно снег прекратился. Облака рассеялись. В открывшемся ночном небе одиноко засверкал позолоченный краешек лунного серпа, указывающий на последнюю фазу своего исчезновения. Но вот, словно на черном полотне, пробитом из ружья дробью, засверкали отдельные звезды. И тут над кладбищем в прогалах между деревьями сверкнули два небольших, словно светлячки, огонька и снова исчезли среди таких же одиноких душ-огоньков, ожидающих Суда Божьего. . .