Горькая правда жизни

               

 Глава первая               
 В поисках надежды

      Афимия проснулась, едва забрезжил рассвет – привычка детства, вставать с первыми лучами солнца. Накинув на исподнее старенькую кацавейку, вышла во двор, передёрнула плечами от охватившей росной свежести. В сарае , коровёнка уже ждала, мыча и перебирая ногами от нетерпения. Афимия подоила и выпустила её, проводив за калитку, глядя как та вливается в общее стадо. Вернулась в избу, стараясь не греметь дверьми, давая подольше поспать дочкам, процедила молоко, разлив по крынкам. Младшенькая, Клава, было захныкала, заворочалась в зыбке, но после того как мать покачала её, затихла. Поднялся муж:
   –  Ты чего это полуночница не спишь? – потянулся он глядя на жену сонными глазами.
   –   Да какая же я полуночница, Кузьма? – улыбнулась Афимья – утро уже, вон я и Марту зараз в стадо проводила.
   –   Ну-ну – усмехнулся муж, обнимая податливое тело жены – шутю я – и чмокнул её в холодную щёку. – Слей-ка мне умыться, надо сегодня на работу пораньше прийти, делов много накопилось
      Накормив и проводив мужа, Афимья присела на лавку, прижавшись спиной к тёплой ещё печи, задумалась:
   –   Вот уже четырнадцать лет живут они с Кузьмой душа в душу, пятерых девок подарила она ему. Он хоть и барагозил порой, что ни одного сына не родила, но со временем смирился – девки, это тоже неплохо, будут матери помощницами в хозяйстве.
       Вскоре зашебуршали на печи девчонки – выспались. Афимья согнала их умываться и начала накрывать на стол, наказав старшей:
   –   Анка, забери-ка Клашку из зыбки, да подмой и перепеленай, кормить буду.
Дочки у неё и вправду были хорошими помощницами, а главное, им не надо было повторять дважды.
      Девчонки уселись за стол, прихлёбывая молоко с горбушкой хлеба, а Афимия начала кормить грудью младшую.
      Ближе к обеду, едва успев сварить борщ, и хотела было вынимать его из печи,
как услышала в сенях грохот сапог и тревожный мужнин голос:
   –   Фима, Фима! – Влетел он в избу весь какой-то взлохмаченный и тревожный – война, Фима, война!
      У Афимьи подкосились ноги и она со стоном опустилась на лавку:
   –   Да как же так, Кузьма, откуда узнали-то – не слушающимися губами пробормотала она.
   –   Почтальон в район ездил, там по радио объявили. Готовят мобилизацию, так что, готовь родная котомку, завтра скорее всего призовут.
      Девчонки, до сего времени сидевшие с раскрытыми ртами и широко распахнутыми глазёнками, вдруг как по команде заревели в один голос.
      Кузьму и правда, назавтра вместе с деревенскими мужиками увезли на подводе в райцентр Краснощёково.
      Проводив мужа, Афимья присела на лавку в осиротевшем доме и дала волю слезам – у неё было какое-то смутное предчувствие, что с Кузьмой они больше никогда не свидятся.
      И потянулись нескончаемой чередой однообразные деревенские будни – огород, заготовка дров на зиму, да ещё и работа в колхозе. Девчонки, видя, как нелегко приходится матери, помогали как только могли. Молоко у Афимьи пропало, и кормить младшенькую приходилось жовками, к которым она быстро привыкла.
      Первую зиму благодаря заготовленным запасам прожили безбедно. Афимья, каждый день выглядывала почтальона, ждала весточки от мужа, а её всё не было. Единственное письмо было с дороги, в котором он писал, что везут их на передовую, обещал, что как пребудут, напишет. Но вот прошёл уже почти год, а известий всё нет и нет. А почтальон, проходя мимо, даже и не глядел в её сторону.
      Однажды, заработавшись в огороде, услышала радостные крики девчонок. Сердце забилось в тревожном предчувствии – письмо?
      Дочки гурьбой подлетели к ней, галдя и сверкая глазёнками, и протянули казённый конверт. В глазах у Афимьи потемнело. Негнущимися пальцами разорвала:
   –   …Ваш муж, Курочкин Кузьма Петрович пропал без вести в первые дни войны…
      И мир погас для неё, в груди перехватило дыхание, она прижала письмо к лицу и завыла, застонала от охватившего отчаяния: как же она одна теперь будет расти пятерых детей? Немного успокоившись, начала шептать молитву:
   –   Господи помилуй, Господи помилуй! – В душе ещё тая искорку: не погиб ведь, только без вести, а вдруг живой, а вдруг…
      Зима в этом году выдалась лютая, снег ещё не выпал, а морозы уже вовсю свирепствовали. Председатель колхоза, собрав народ предупредил:
   –   Запасы берегите, скорей всего урожая на следующий год не будет, вон, озимые считай, помёрзли, без хлеба останемся! Бабы поохали, повздыхали и разошлись по домам.
      Зиму пережили, ожидали команду приступить к посевной, но весна затянулась. Дожди заливали поля, превращая просёлочные дороги в непроходимо-непроезжие. Председатель матерился, на чём свет стоит, понимая, что не смогут отсеяться вовремя. Но вот, наконец, посевная прошла и началась засуха – за всё лето ни одного дождя! Даже трава и та вся посохла и пожелтела. Колхозники чувствовали, надвигается страшная беда – неурожай, а значит – голод! И он пришёл. Запасов в закромах у людей – кот наплакал, тянули, как могли. Сена для коров и того не хватало. Афимия с девчонками догадались навязать веников, таловых да берёзовых. Коровёнка хоть и неохотно, но всё же ела их, мотая головой.
      Запасы еды подходили к концу, и Афимия всё чаще задумывалась, как жить дальше, чем она будет кормить столько ртов! После долгих раздумий она приняла тяжёлое для себя решение, и собравшись с духом пошла к председателю. Она со слезами уговаривала его дать разрешение на выдачу паспорта для старшей дочери:
   –   Не знаю, доживём мы до весны или нет, но пусть хоть она в живых останется, если сможет до «Горного» добраться.
   –   А ну как не доберётся, дорога-то не близкая, почитай вёрст двести пятьдесят будет, да ещё мороз и волки в степи? – Старался отговорить её председатель.
   –  Ну а коли не доберётся, значит так Богу угодно, но и здесь оставаться с голоду пухнуть, тоже не гоже, – с горьким вздохом возражала ему Афимья – я и оставшихся-то не знаю чем кормить буду – и склонив голову заплакала.
      Председатель поскрёб в затылке:
   –   Этак я весь народ распущу, а с кем колхоз поднимать останусь? – Но всё-таки справку дал, заверив её печатью.
      Вечером, уложив девчонок спать, позвала Анну:
   –   Доченька, давай-ка поговорим, ты уже взрослая, должна меня понять. Уходить тебе надо в большой город. Может быть, хоть ты выживешь, если доберёшься.
Вот и Полина тоже собирается, сестра твоя двоюродная, вдвоём-то глядишь, не пропадёте, доберётесь до Горно-Алтайска. Я дам тебе адрес нашей дальней родни, найдёшь их, авось приютят, а нет, наймёшься к кому-нибудь в няньки. Вот, я и котомочку тебе в дорогу приготовила, там на первое время есть что покушать. Идти будете от деревни к деревне, на ночь в поле не оставайтесь, не ровен час – волки. Их нынче развелось пропасть. Да молитесь больше, за ради молитвы люди будут пускать ночевать и дальше дорогу подсказывать. Уйдёте с Полей пораньше, пока девчонки не проснулись, а то рёву не оберёшься!
      До полночи просидели Афимья с Анной, поплакали, словно прощаясь навсегда.
Да и то правда, неизвестно, что ждало двух девчонок, совсем ещё молодых, не видевших ничего, кроме своего села, зимой, в такой далёкой неизвестности алтайских степей.
      Поля, алтайские поля, белая бескрайность, позёмка да заносы на санных дорогах, кое-где помеченных вешками.
      Первый день своих скитаний Анна запомнила на всю жизнь, ведь она раньше дальше родной своей Козлухи не бывала. Шли целый день, изредка присаживаясь передохнуть. Казалось, что до первой деревни не хватит дойти сил. Начинало уже смеркаться, когда послышался собачий брех и показались еле видные огоньки окон. Остановились у крайней избы, постучались. Дверь со скрипом отворилась, выглянула бабка:
   –   Кто такие, чего вам надо, милостыню? Нету у нас ничего, сами с голоду пухнем, идите дальше!
      Полина забормотала молитву, Аннушка, чуть не плача попросила старуху:
   –   Бабушка, миленькая, не надо нам ничего, пустите только обогреться и мы дальше пойдём, устали мы очень и замёрзли!
      Старуха, хорошенько разглядев девчонок, сжалилась:
   –   Проходите, устраивайтесь вон возле печки, переночуете, куда вы на ночь глядя попрётесь!
       И замёрзшие бедолаги, расстелив свою одежонку, прижались друг к другу и быстро заснули. Утром, поблагодарив молитвой приютившую старуху, распрощались и двинулись дальше.
      Какой уже день шли они от деревни к деревне – потеряли счёт времени. Полина начала подкашливать, видимо застудилась, когда одну ночь пришлось коротать в скирде соломы. Анна, подморозив ноги выше колен, морщилась от боли, но виду не показывала. Длинная материна юбка не очень-то спасала от мороза, ведь рейтузы и трусы в те времена в деревнях не носили.
      В одной избе, где попросились на ночлег, хозяйка, увидев, как морщится Анна, строго поинтересовалась:
   –   А ну ка девонька, показывай что отморозила? – И видя, что та застеснялась, всё поняла – Идём в спальню, я тебя лечить буду.
Когда Анна по настоянию хозяйки сняла юбку, та ахнула:
   –   Бог ты мой, доченька, да как же ты терпела всё это время, у тебя вон кожа слазить уже начала, – и заплакала, прижав голову девчонки к груди – горемыки вы мои, побудите у меня какое-то время, пока подживут твои ноженьки.
Полину, послушав как та кашляет, напоила отваром, и той немного полегчало.
      Хозяйка дома жила одна, со старухой матерью, глухой и неходячей. Мужа проводила на фронт в первые дни войны, и за всё это время не получила ни одного письма. Тётя Груня, как её звали, продержала у себя девчонок полторы недели, делясь с ними своими скудными запасами еды. Когда ноги Анны немного поджили, проводила их со словами:
   –   Храни вас Бог, деточки, рада бы оставить вас до тепла, но боюсь, самим еды не хватит, вы уж простите меня грешную!
      Сколько ещё хороших и добрых людей встретится им, бредущим по заснеженным степям и полям Алтая! Встречались и такие, что гнали со двора даже не выслушав, а однажды даже спустили собак, которые изрядно потрепали их и без того ветхую одежонку.
   … Каждый раз, уже будучи в годах, Аннушка, вспоминая это посланное войной и голодом испытание, не могла сдерживать слёз:
   –   Боже, как мы это всё выдержали, не загинули в мороз, добрались всё-таки до большого города!
      Наконец они с Божьей помощью добрели до села Майма, до Горно-Алтайска оставалось совсем немного – каких-то пара километров. Полина уже едва шла, задыхаясь от давившего кашля, и всё жаловалась Анне:
   –   Горит, сестрёнка у меня всё в груди, чую не жилец я больше на этом свете. Ты иди дальше одна, а я здесь в селе в больницу попрошусь. Может, последние дни в тепле побуду, намёрзлась я за дорогу.
      Аннушка расспросила сельчан где находится больница и отвела в неё Полю. Она упросила врача побыть хотя бы до завтра с сестрой, и тот разрешил переночевать в одной с ней палате. Поля стонала и бредила во сне всю ночь, и только под утро затихла. Задремала и Анна. Проснулась от чьего-то прикосновения, перед ней стояла дежурная сестра:
   –   Вставай, доченька, утро уже!
Аннушка глянула на кровать, на которой лежала Поля – она была пуста!
   –   А где моя сестрёнка?
   –   Умерла твоя сестрёнка, дочка – вздохнула медсестра – уж больно сильно она лёгкие застудила, воспаление у неё было крупозное.
      Надо бы и поплакать, но слёзы видимо Аннушка выплакала все, за долгое блуждание по Алтаю.
   –   Ты, вот что, дорогая, иди в город, а мы уж здесь похороним твою сестру.
А когда немного придёшь в себя, приходи, могилку я тебе покажу.
      Своих дальних родственников Анна нашла довольно легко по написанному матерью адресу. Они очень тепло её приняли и выделили уголок в своём просторном доме. Хозяйка, троюродная тётя, расспрашивая её о том, как они добирались, плакала и всё приговаривала:
   –   Господь вас оберегал в дороге, горемыки вы сердечные, и как только волки вас не загрызли в степи, их говорят, развелось тьма тьмущая.
      Родственники две недели не давали Анне выходить из дома откармливали и лечили её сильно обмороженные ноги.  Наконец тётя заявила ей, что нашла работу, хоть и не за большие деньги, но зато при фабрике, где положена была продовольственная карточка и общежитие.
      Прежде чем выходить на работу, Анна с тётей съездили в Майму, нашли Полину могилку, поплакали возле неё и, успокоившись, вернулись в город.
На следующий день тётя повела Анну на фабрику. Так начинался новый этап в жизни молодой деревенской девчонки.
      На работе время летело быстро, Анна и не заметила, как прошла зима. Вскоре пришёл ответ на её письмо матери. Афимья писала, что зиму пережили с большим трудом, приходилось даже листья от веников заваривать, девчонки пухли от голода. В деревне много народа перемёрло. Коровёнка, молока давала совсем мало – на вениках не сильно-то нажируешь!
Анна дала почитать письмо тёте и та решила написать Афимье сама. В своём письме она настойчиво советовала бросить всё и перебираться в город, обещала приютить на первое время.
Анна же, все деньги, что зарабатывала – откладывала, тётя запретила ей их тратить:
   –   Вот приедут твои родные, эти деньги вам тогда и пригодятся, а пока мы в силах тебя прокормить!
В июле, Афимья с девчонками пришли в город – добирались две недели. Дорогой питались молоком и травой. У девчонок открылся понос от травы с молоком, но что поделать, другой еды не было. Корова немного откормилась и молока стала давать больше, хоть это радовало.
      Анна, придя с работы, была вне себя от радости! А как радовались сестрёнки при виде её! Они облепили её со всех сторон, целуя и визжа от избытка чувств.
Радости встречи не было конца!
      Через пару недель они купили крохотный домишко на окраине города, но это был ИХ дом! Пригодились деньги сэкономленные Анной, да ещё тётя помогла – добавила недостающую сумму.
       На этом можно бы и закончить рассказ о мытарствах семьи Анны. Много ещё чего произойдёт в её нелёгкой дальнейшей жизни, но это уже будет совсем другая история!

                Глава вторая
Новая семья

      Жизнь в городе для Афимии и её большой семьи была поначалу непривычной – не надо было вскакивать чуть свет, бежать на работу, как раньше, в колхозе. Анна, благодаря своему трудолюбию, была переведена на более оплачиваемую работу, и девчонки понемногу отъедались  после голодной зимы в деревне. Сёстры целыми днями пропадали на горах, окружающих город. Они собирали съедобную траву и коренья, изголодавшись за прошедшую зиму, готовили запасы на следующую, не ведая какой она будет.
      Афимия писем от мужа ждать перестала, понимая, что это бесполезно.
Да и где эти письма, если они и будут, их найдут!
Вскоре работу себе нашла и Мотя, по возрасту следующая за Анной. Ей уже исполнилось четырнадцать. Придя домой, гордо заявила матери:
   –  Ну вот, мама, и я теперь деньги зарабатывать буду, меня берут на работу в лесосеку в Кызыл-Озёке, там и поживу пока.
      На следующий день, собрав свою немудрёную одежонку, уехала, ещё не зная даже, как трудно ей придётся на этой совсем не женской работе сучкоруба.
      Зиму сорок пятого встретили во «всеоружии» – запасов было наготовлено много, тут и ягоды и грибы, трава всяческая и коренья. Денег тоже, хоть и небольшой запас, но был. Афимия понемногу откладывала на чёрный день из тех, что зарабатывали дочки. У Моти на лесосеке, зарплата была немного больше, чем у Анны, но зато работа была очень тяжёлой. Порой руки у девчонки просто отказывались держать топор. Бригадир, инвалид войны, видя это, давал ей небольшую передышку:
   –  Иди-ка девонька пошевели костёр, а я пока твоим топором помашу. Хотя «махальщик»-то из него был аховый – по ранению было удалено одно лёгкое.            

     Зиму пережили без проблем, запасов хватило, ещё и с соседями делились. Сена коровёнке тоже было вволю – девчонки постарались наготовить своей кормилице.   
   Весна сорок пятого наступила раньше обычного, в апреле уже вовсю цвела черёмуха, и горы вокруг покрылись свежей, нежно-зелёной травой, на радость девчонкам. Они как козы, объедались разной съедобной зеленью, не прекращая от этого понОсить.
      Но вот, пришёл наконец-то он, этот такой долгожданный день, праздник, День Победы! Сколько было радости, слёз и веселья! Кто-то надеялся на скорую встречу с мужьями и сыновьями, а кто-то плакал от того, что не увидит больше своих родных и близких, но Афимия, даже и надеяться не смела, увидеть своего Кузьму.
      Отшумел, отгремел праздник Победы и все вернулись к своим будничным делам и заботам, но теперь уже надеясь, что жизнь пойдёт на улучшение.
      В этом году пошла в первый класс Мария. Афимия сшила дочке холщовую сумку, для разных школьных принадлежностей, но которых у неё пока что не было. Писать приходилось, на чём попало, на газетах, клочках обёрточной бумаги. Большой ценностью были химические карандаши – они долго не истирались. Было видно сразу, кто обладает ими, по синим губам.
      Анне исполнилось семнадцать лет, и на неё стали заглядываться парни. Вечерами, после работы, она бежала на «тырлу» – так называлось место сбора молодёжи на мосту через речушку. Девчата пели песни и частушки про войну, о любви, а парни соревновались в остроумии по поводу девчонок.
      Так незаметно пролетело три года. Страна потихоньку восстанавливалась после той проклятой войны. Стало больше продуктов, карточки давно отменили, появилось больше мануфактуры. Девчонки росли, в стареньком домишке, с одной комнатой и кухней, становилось всё тесней, а на больший дом, как бы Афимия не откладывала, денег всё равно не хватало. Дочкам с каждым годом расходов на одежонку надо было всё больше и больше, да и на школьные принадлежности тоже. В семье было уже три ученика, и только Анна с Мотей приносили какой-то доход в дом.
      На вечёрках, на Анну стал обращать внимание один шустрый парень. Познакомились, его звали Володей. Анне он тоже нравился, стали встречаться, и немного погодя подали заявление в ЗАГС. Так образовалась ещё одна, пока ещё небольшая, но уже семья.
      Володя жил с отцом и мачехой, которая была бездетной, и видимо поэтому терпеть не могла всех сестёр Володи, как и его самого. Так что, даже и думать о том, чтобы молодой семье жить в доме отца, не могло быть и речи. Они, как бы не было тесно, поселились в маленькой избушке Афимии.
Летом им постелью служил сеновал, а вот зимой спали вповалку на полу, девчонки с Афимией в комнате, а Володя с Анной на кухне.
   Вскоре Володю призвали в армию. Как бы не хотелось ему уходить от только что обретённой новой семьи, но служба есть служба– священный долг каждого мужчины.
      Спустя полгода после призыва Володи, у Анны произошло радостное событие – она родила сына, которого по желанию отца решено было назвать Федей, на радость четырём нянькам, сёстрам Анны.
    Когда сынишке исполнилось полгода, Афимия с Анной решили, что нянек хватает, и сидеть дома ей нет резона, надо выходить на работу.
      Незаметно прошло три года, с той поры, когда призвали Володю. Федьке уже исполнилось два с половиной годика, когда пришла телеграмма от мужа:
   –  Я демобилизовался, буду дома через три дня, встречайте, ваш муж и отец.
       После демобилизации Володя всё чаще стал задумываться о собственном жилье. Он обошёл всех своих сестёр, в надежде пожить на время у них, но у тех положение было не лучше – такие же крохотные квартирки и куча детей.
Надо было что-то предпринимать. И тут он вспомнил, что один его друг, однополчанин, приглашал к себе на Родину, в небольшой городок с интересным названием «Чесноковка».
      Сборы были недолгими, прихватив всё своё имущество, которое уместилось в двух больших узлах, молодая семья перебралась на новое место жительства, обосновавшись на время у Володиного сослуживца. Через две недели к ним в городок перебралась и Афимия с дочками, продав свой домишко и корову. Общими усилиями подыскали и купили дом, немного больше прежнего. И опять вся семья, за исключением Моти и Марии (они остались работать в Горно-Алтайске), была в сборе. Володя нашёл с помощью друга хорошо оплачиваемую работу на железной дороге. Одно только его не устраивало – работа была не по его специальности. А он так истосковался по своей работе, ведь Володя был классным, потомственным кузнецом! Со временем он смирился с этой работой, денег хватало на всю большую семью.
      Аннушка была в положении и в скором времени ожидала рождение второго ребёнка. Федька тоже с нетерпением ждал братика (он почему-то был уверен, что будет точно брат).
      И вот, в ноябре, когда стояли уже сильные морозы, на свет появился на радость Федьке и всей большой семье – Сашка, так решили назвать его родители.
      Но недолго пришлось жить в этом городишке молодой семье – перспективы никакой, да и тесновато всё же в одной избе жить такой оравой.
Володя нашёл в газете объявление, в котором приглашали желающих строить «Томусинскую ГРЭС» в Кузбассе. Посоветовавшись с женой и тёщей, решили, что надо ехать пока что одному Володе, а как только он получит квартиру, перевезёт и семью. Проводив мужа, Анна решила: надо искать хоть какую-то работу, неизвестно, что и как будет там, у мужа на новом месте, а пока надо было на что-то жить.
      Через полгода пришёл Анне вызов от мужа:
   –  Приезжайте, получил квартиру.
Анна, недолго думая, собрала нехитрые пожитки и выехала на новое место жительства, в далёкий Кузнецкий край.
      Квартира, которую получил Володя, была хоть и небольшой, но зато это было их, первое в жизни своё жилище. Анна устроилась на работу в детский садик, определив в него и Сашку, а Федька болтался целыми днями по улице, гоняя с друзьями по полянам и огородам. Вечерами, после работы, мать,  отмывая его, плакала:
   –  Горе ты моё луковое, надо же так угваздаться, носишься целый день не евши, я же тебе оставляла покушать, почему домой не заявлялся?
     Прошёл ещё год, пришло время, идти Федьке в школу. Родители купили ему настоящий костюм, портфель и красивые блестящие ботинки. Примеряя все эти обновки, Федька был вне себя от счастья! Начиналась новая полоса в его жизни, полная неизвестности и загадок.
      Через год «Томусинскую ГРЭС» пустили в эксплуатацию, и рабочие, что были завербованы на её строительство, разъехались по разным новостройкам. Надумал уезжать и Володя. Он был наслышан о молодом, перспективном городе Междуреченске, где намечалось строительство новых шахт и разрезов. Недолго думая он направился в этот город, в надежде найти сразу и работу и жильё. Специальность у него была редкая – кузнец. Его отец, Степан Устиныч, был классным, уникальным кузнецом, настоящим мастером своего дела. Он и сына, Володьку с тринадцати лет начал обучать своему ремеслу, да так, что тот стал специалистом не хуже отца.
      Володя обошёл в Междуреченске несколько предприятий, и везде рады были принять его на работу, но жилья предоставить в данное время не имели возможности. Когда он уже было, перестал надеяться найти жильё, ему наконец-то улыбнулась удача. В новой, недавно сформированной автобазеему предложили и работу и жильё.
      Володя вернулся к родным с радостной вестью и, каково же было его удивление, когда увидел у себя дома приехавшую тёщу. Она приехала одна,
Младшая дочка Клава уже училась в институте в Новосибирске, и Афимия решила перебраться ближе к родным. Они с Володей полдня бегали в поисках домика для Афимии, и наконец нашли подходящий, за довольно невысокую цену. На следующий день оформили покупку и перенесли немудрёные её пожитки в очередное жильё. В этом домике она прожила остаток своей, ох какой нелёгкой жизни, занимаясь хозяйством и внуками, которые съезжались отовсюду к ней на лето.
А Володя с семьёй перебрался в большую, трёхкомнатную квартиру в Междуреченске, в которой вырастил, проводил в армию и женил своих сыновей и увидел первых своих внучат. А сыновья, сыновья, обзаведясь семьями и жильём, часто навещали своих родных старичков, приводя им на радость подрастающих внучат. Но никогда бы не могли подумать они, что в ближайшем будущем их ждёт такое событие, которое всколыхнёт и взбудоражит всю  большую, дружную семью!

                Глава третья
               
  Петрович

     В автобазовской курилке, что кособоко прилепилась к стене кузницы, царило оживление. Время было обеденное, и мужики собрались здесь покурить и поболтать о том, о сём. Услышав шум и громкий смех, из кузни вышел молодой мужчина в брезентовом фартуке и грубых рукавицах-верхонках:
     Чего это вы так разгоготались, поделитесь, над чем ржёте – поинтересовался он.
   - Да вот, Петрович новый анекдот рассказал – они кивнули на пожилого мужика, сидевшего в углу курилки, который как ни в чём не бывало, попыхивал папироской.
     Кузнец подсел к рассказчику, достал папиросу и, прикурив, попросил его:
   - Расскажи, Петрович, над чем это они так хохотали, может и я, посмеюсь.
   - А чего повторять-то – нехотя пробурчал тот – пусть они тебе и перескажут.
И поднявшись, потопал к себе в слесарку – время обеда закончилось, а у него – слесаря-моториста, работы всегда предостаточно – успевай, крутись!
     Петрович был интересной личностью, много знал, говорил довольно сносно на немецком, но только когда хорошо подопьёт. И не любил рассказывать ничего о себе. Но автобазовские мужики каким-то образом разнюхали, что он долгое время был в плену, в Германии, а после войны и освобождения, ещё и отсидел десять лет в сталинских лагерях.
     Со временем как-то так само собой сложилось, что подружились Володя-кузнец с Петровичем, и тот стал частенько заглядывать к нему в кузницу по разным делам, а то и просто покурить и поговорить. Однажды, в конце смены, в пятницу, он предложил Володе:
   - Слушай, такое дело, давай сегодня посидим у меня, есть повод немного выпить, поговорить. Понимаешь, дата у меня сегодня – ну, в общем, день рождения.
     Володя согласился и они, переодевшись, пошли к проходной. Петрович жил рядом с автобазой, в одноэтажном деревянном бараке, построенном ещё заключёнными в начале пятидесятых годов. Дома стояли на болотистом месте, и к ним вели дощатые тротуары, полметра возвышающиеся над землёй. С одной стороны от домов открывался прекрасный вид на реку, с другой – были настроены различные сараи и постройки для хранения дров и угля. За ними простиралось шикарное моховое болото, с редкими островками кустов и рыжими плешинами поспевающей клюквы.
     Дома у Петровича уже был накрыт стол, семья ждала его прихода с работы.
Он познакомил Володю с родными – женой Надеждой и детьми – сыновьями Колькой, Валеркой и дочкой Любой. Владимир удивился тому, что у Петровича, хотя он и в годах, такие маленькие ещё, дети. На что тот отмахнулся:
   - Потом расскажу, будет у нас ещё время, а пока давай-ка к столу, нас уже заждались. Удивительно, но за столом, никто из родных не поздравлял именинника, никаких тостов не прозвучало, и это показалось Владимиру странным. Через некоторое время, когда дети и жена Петровича вышли из-за стола, тот предложил:
   - Пойдём-ка Володя на воздух, покурим, побалакаем. Ко мне ведь редко кто в гости приходит – чурается народ, и всё из-за прошлого – ведь я отбывал срок, как предатель Родины.
     Они вышли на крыльцо, уселись на лавке, помолчали. Первым заговорил Володя:
   - А ведь я, Петрович даже имени и фамилии твоей не знаю. В автобазе все по отчеству кличут, вот и я, тоже.
   - Кузьмой меня зовут, а фамилия – Курочкин. Сам я алтайский, и на войну забрали с Алтая. Вот только возвращаться я в те края не хочу. Семья у меня там была, да сгинула. Ну, да всё по порядку тебе поведаю. Никому ещё о своих мытарствах не рассказывал, даже жене, тебе расскажу всё как есть – к душе ты мне пришёлся. Не знаю почему, но стал ты мне как родной. Да и накопилось   внутри столько – охота вылить, выплеснуть. Глядишь, может дышать легче станет! И не день рождения у меня сегодня, Володя. В этот день я отмечаю освобождение из немецкого плена. Только радости от этого освобождения впоследствии  не почувствовал, а только получил ещё больше физических страданий и душевных мук. Но об этом чуть позже расскажу.
     Кузьма Петрович перевёл дух, прикурил очередную папиросу от недокуренной и продолжил, глядя на поблёскивающую поверхность реки:
   - На войну меня забрали в первые дни. Погрузили в Барнауле в эшелон, и на запад. Ближе к линии фронта нас кое-как переодели, дали одну на пятерых винтовку и сапёрные лопатки, и погнали на передовую – воевать! В первом же бою перебили наших почти всех, а кто был ранен – забрали в плен. Вот так я и оказался в Германии, даже повоевать не успел! За год сменил три лагеря. Потом начали нас распределять по заводам, фабрикам и фермерским хозяйствам. Вот так попал я на завод.  До войны мне долгое время  пришлось работать в МТС токарем, а немцы отбирали из пленных всех мастеровых, чтобы значит, на них пахали – бесплатная рабочая сила была им, ох как нужна! Я подумал, что отсюда легче убежать, хотя не имел чёткого представления, как это будет выглядеть. Но надежды на освобождение не терял! Из лагеря тоже пытался бежать три раза. Каждый раз ловили с собаками, которые здОрово изгрызали, но ничего, главное живой оставался, не расстреляли. Отлёживался, но думку о побеге не оставлял!
     И вот, привезли нас, несколько человек на какой-то завод и устроили своего рода экзамен: дали каждому по железной болванке, указали время, за которое мы должны были выточить определённую деталь. Двое из наших сделали работу за полчаса. Их мастер проверил работу, что-то прокаркал, этих бедолаг поставили к стенке и расстреляли у нас на глазах. Нам на ломаном русском объяснили:
   - Это не токари, они допустили брак. Настоящий специалист должен соблюдать все правила обработки и режим скоростей. Запомните, кто будет делать брак – расстреляем!
     Через некоторое время мне удалось познакомиться с одним немецким токарем. Не знаю, был ли он коммунистом, но к нам относился хорошо – старался поделиться лишним куском хлеба, кой-какой одежонкой. Наша лагерная роба быстро приходила в негодность и была латаной-перелатанной.
Он по моей просьбе достал карту Германии, и я стал готовить план побега и учить немецкий язык. Вскоре случай представился, но далеко уйти не удалось, меня продал фермер, который видел, как я устраивался на ночь в стоге сена. Опять избили, но не настолько сильно, чтобы я мог работать дальше -  рабочих-
специалистов не хватало. Меня приковывали к станку  на цепь на всю смену, а вечером под конвоем уводили в заводские каморки с решётками на окнах. Так и пришлось до самого освобождения пахать на этом проклятом заводе!
     Не буду я больше утомлять тебя, Володя своими рассказами про то, как нас освободили, но после этого для многих  начались ещё более худшие времена. На нас смотрели как на врагов народа, изменников. Даже не осудив, прямым ходом отправили в лагеря – теперь уже советские! Вот так встретила нас Родина, в которую мы рвались всей душой! Многие не выдерживали – кончали жизнь самоубийством. Солдаты – охрана, в основном нерусские, относились к нам хуже немцев – били нещадно, собаками травили. Порой думалось, что лучше бы я в том, первом бою погиб, чем терпеть такое! В общем отбабахал я десять лет от звонка до звонка по статье, как враг народа и предатель. Когда освободился – не знал куда идти и что делать. Решил искать свою семью – может, повезёт найти – ведь я их почти пятнадцать лет не видел! Приехал в родную деревню, что на Алтае, расспросил стариков. Мне рассказали, что ещё во время войны, ушли мои родные из деревни – голод здесь сильный был. А куда ушли – никто не знает. Вот так я потерял ещё и семью, а было у меня их аж пятеро, и все девчонки!
     Кузьма Петрович поперхнулся, отбросил недокуренную папиросу, прокашлялся, как будто готовясь продолжить свой рассказ, но видимо передумав, предложил:
   - Пойдём-ка, Володя, опрокинем ещё по маленькой, а то у меня что-то в горле запершило – нелегко всё это вспоминать-ворошить.
     Надя, жена Петровича, уже успела навести порядок на столе, убрав всё лишнее. Посидев ещё немного и выпив по паре рюмок, мужики вышли на свежий воздух. Солнце уже царапало горизонт своими розово-оранжевыми лучами, окрасив низко ползущие облака в причудливые тона. Серебристая днём, гладь воды помрачнела и отливала тёмным золотом. Ниже переката плыли клочки пены, окрашенные светом заходящего светила.
   - Красиво – глядя на реку, мечтательно проговорил Володя – ну, а дальше-то как у тебя всё сложилось, семью так и не нашёл?
   - Больше года я мотался по всем инстанциям, но всё было бесполезно. Потом попал в больницу – здоровье после всех этих лагерей, и немецких и советских, стало ни к чёрту. Вот там и познакомился с Надей – она санитаркой работала. Вскоре поженились, приехали сюда. Город молодой, рабочие руки нужны, вот и не посмотрели, что у меня статья такая, взяли на работу, дали жильё, ну а там уже и ребятишки народились. Такие вот Володя, дела.
   - А у моей жены, тоже отец пропал без вести в первые дни войны, пришлось им хлебнуть лиха через верх. Ушли они в город  из деревни – там легче было прожить. У неё, кстати, тоже девичья фамилия была Курочкина – поделился Володя.
   - Ну, да, людей с такой фамилией много, особенно у нас, по Алтаю – посмотрел на него Петрович – а она случаем не оттуда родом?
   - Алтайская, моя Анюта – мы в Горно-Алтайске познакомились и там же поженились. А родом она из деревни Козлуха. Да, у неё, кстати, и отчество – Кузьмовна! – он ошалело посмотрел на побледневшего Петровича. – Не может быть! Неужели?
     Домой Володя пришёл довольно поздно, жена и ребятишки уже спали. Он сел на кухне за стол и задумался:
   - Как же мне жену подготовить для встречи с отцом? А может он вовсе и не отец, а так, однофамилец!
     Мысли роем кружились у него в голове, не желая укладываться в какой-то порядок. Спать не хотелось. Иссмолив пачку «Беломора», Володя с удивлением обнаружил, что уже рассвело и пора собираться на работу. Проснулась Аннушка:
   - Дорогой, ты что, даже и не ложился сегодня – удивилась она – что у тебя произошло, что случилось?
   - Анюта, у нас сегодня вечером гость будет, ты постарайся пораньше с работы отпроситься и приготовь чего-нибудь. Потом сама всё увидишь. Всё, пока, я побежал, а то на работу опоздаю – и он умчался, даже не взяв как обычно, свой обеденный тормозок.
     В автобазе, у кузницы, его уже с нетерпением ждал Петрович:
   - Ну, как Володя, поговорил с Анной? Что она сказала, готова встретиться? – Посыпались из него вопрос за вопросом.
   - Ничего я ей конкретного не сказал, предупредил просто, что вечером будет гость. Да не дрейфь ты, Петрович, всё нормально будет – успокоил его Володя.
     Этот рабочий день для них тянулся необычно долго, время медленно ползло, словно как можно дольше оттягивая минуты встречи отца и дочери.
     Аннушка, отпросившись с работы, хлопотала на кухне, даже и не догадываясь, какой сюрприз её ждёт вечером. Что за таинственный гость придёт к ним – она терялась в догадках, женское любопытство точило её, не давая сосредоточиться на приготовлении ужина. Наконец послышался звук открываемой двери. Выглянув в прихожую, она не смогла разглядеть гостя, который согнувшись, снимал обувь.
   - Проходи, Петрович, знакомься: моя жена Аннушка – нарочито официально проговорил Володя, пропуская гостя впереди себя – Анюта, посмотри, вы случайно не знакомы с этим человеком? – В его голосе чувствовалось волнение.
     Анна внимательно посмотрела на гостя  и у неё начали подгибаться колени.
Упасть ей не дал Володя. Он подхватил жену и усадил на стул. Аннушка словно онемела – она не могла сказать ни слова, и только во все глаза смотрела на отца, которого похоронили заочно в самом начале войны – ведь на него пришла казёнка о том, что пропал без вести! А Кузьма Петрович упал перед ней на колени, обнял за ноги и плача, не переставая повторял:
   - Анечка, доченька! Анечка, доченька!
     Володя, глядя на эту трогательную встречу, не смог сдержать слёз и отворачивался,  стараясь не подавать вида.
     Наконец понемногу все успокоились и устроились за столом. Надо ли говорить, что спать в эту ночь им не пришлось совсем – проговорили до утра. Утром Володя позвонил от соседей на работу и предупредил начальника, что они с Петровичем на сегодня берут отгулы. Объяснять причину он не стал. Анна ушла на работу, а мужики собрались и поехали в соседний городок, где жила жена (бывшая) Петровича, то есть Володина тёща. При встрече с ней ситуация повторилась – ещё бы, ведь она давно его похоронила, а он, спустя столько лет, свалился как снег на голову! Пока они с Петровичем разговаривали, Володя сбегал и привёл двух сестёр Анны, которые жили неподалёку. Те прибежали, и слёзы потекли уже в три ручья!
     Кузьма Петрович и сам не смог сдержать слёз, глядя на своих взрослых дочерей и так сильно изменившуюся и постаревшую жену. Забыв обо всём на свете, встретившиеся родные, столько лет не видевшие друг друга, проговорили до самого утра. Афимия Семёновна не осуждала мужа, выслушав историю его скитаний, и только горько посетовала:
   - Ничего теперь уже не исправить.  Тебе тоже от жизни досталось по полной – нахлебался лиха досыта, да и нам с девчонками не меньше трудностей пришлось пережить . Сама порой удивляюсь, как удалось выжить в те голодные времена. Если бы не перебрались в город, перемёрли бы мы с дочками от голода. Хорошо, старшая, Анна с двоюродной сестрой Полиной вовремя ушли в Горно-Алтайск, да потом уже и мы за ними из деревни потихоньку переселились. И как им бедным удалось дойти зимой в морозы, двести пятьдесят километров по степям, просто невероятно, как они живыми остались? Правда, сильно обе обморозились. Полина по приходу в город попала в больницу с воспалением лёгких и через некоторое время умерла. А Аня нашла временное пристанище у дальних родственников, и они помогли ей устроиться на работу.
     Ближе к утру дочери разошлись по домам – им нужно было на работу готовиться. Афимия Семёновна накормила Петровича завтраком, они посидели ещё немного молча. Видно было, что муж  хочет ей сказать что-то важное, но никак не может  решиться.
   - Вижу я, ты что-то задумал, Кузьма – говори прямо, что хотел – подбодрила его Афимия Семёновна.
   - Да ты меня прямо насквозь видишь – он взял её за руку – Афимьюшка, родная, давай сойдёмся, брошу я свою Надьку, от тоски и безысходности я на ней женился, когда вас не смог отыскать – не мила она мне! Вот только младшенького, Валерку заберу с собой и всё, больше меня в той семье ничто не держит.
     Афимия посмотрела на него глазами полными слёз:
   - Нет, Кузьма, хватит с тебя и одной брошенной семьи, живи как жил. А я уже за столько лет привыкла жить одна, да и дети наши давно выросли. Не вернуть нам прошлого, да и настоящее не надо переделывать. Будем доживать свой век, как жизнь распорядилась.
     Петрович, опустив голову, выслушал жену и с тяжёлым сердцем уехал в свою настоящую, хоть и не такую счастливую как до войны, жизнь, теперь уже после встречи со своими родными кровинками-дочками, казавшейся такой никчёмной и пустой!
     Ещё несколько раз наведывался Петрович к своей бывшей жене со своим младшим сынишкой Валеркой в гости, но после скандала, который закатила ему Надежда, смирился и перестал навещать Афимию.
     За последний год Петрович сильно сдал, сгорбился, стал более замкнутым и, не дотянув до Нового года, отдал Богу душу, и перед смертью, будучи уже в полубессознательном состоянии, до последнего дыхания не переставал повторять имя своей первой и единственной любви:
   - Афимьюшка…Афимьюшка…Афимью………