Мелодии жизни

      Утро в деревне начиналось как обычно – солнце ещё только показало свой краешек из-за горизонта, а во дворах уже вовсю царило оживление. Бабы выгоняли коров в стадо и те, утробно мыча, не торопясь, привычно брели в сторону околицы.
Там уже хозяйничал, собирая стадо в кучу, небольшого росточка шустрый паренёк-подпасок. Он звонко щёлкал длинным бичом и тонким голоском покрикивал на флегматично шествующих коров:
   –   Зорька, язви тя, куды прёсси, бича хошь попробовать? Марта, а ну поторопись, чё плетёсси как дохлая!
      С другой стороны стадо сдерживал пастух, дядька Спиридон – по-деревенски, Спиря. Коровы его слушались и едва завидев, вставали как вкопанные.
      Наконец стадо было собрано и дружно поплелось в сторону виднеющегося вдали леса. Пастух с подпаском видимо хорошо знали своё дело – один шёл с левой стороны стада, следя чтобы коровы не разбредались, другой – с правой. Между ними со звонким лаем металась небольшая собачонка. Она кидалась на отстающих коров, но те, не обращая на неё внимания, не торопясь двигались к месту выпасов. Наконец стадо добрело до кромки леса. Здесь трава была погуще, да и разнообразней. Коровы рассыпались по поляне, а подпасок, присев на небольшой пенёк, достал из холщовой сумки самодельную дудочку. Осмотрев её, погладил и поднёс ко рту. И полилась по поляне спокойная, красивая мелодия. Услышав её, коровы как по команде подняли головы, на мгновенье перестав жевать, но узнав знакомые звуки, спокойно продолжили набивать свои необъятные желудки сочной травой.
      Шурка, так звали подпаска, сколько себя помнит, всегда был возле коров. Его, ещё совсем маленьким, брал с собой отец, который всю свою жизнь был пастухом.
Сначала  пас колхозное стадо, потом его за пьянки выгнали и  он стал пастухом «обчественным», как любил говорить.
      Шурке, за малый рост колхозные остряки дали обидное прозвище – Обмылок.
Сначала он обижался и даже кидался драться на обзывающих, но постепенно привык и перестал обращать на них внимания.
      В колхозе для него работы не было – мал ещё годами, а подпаском – пожалуйста, дело добровольное. Хочешь – работай, а нет, болтайся со сверстниками всё лето на речке. Да и приработок какой-никакой имелся – кормили пастухов по очереди, принося еду на выпас. По осени, когда сезон заканчивался, по договору приносили кто картошку, кто муку. Когда же приходило время забоя скота, несли и мяса. В общем, им с матерью продуктов на зиму хватало. Не хватало только Шурке отцовской ласки, тот умер три года назад «от сердца» – так говорила ему мать.
       Игрой на дудочке Шурка увлёкся ещё до школы. Отец как-то принёс ему свисток, сделанный из молодого побега тальника. Этот примитивный музыкальный инструмент издавал один единственный звук. Просвистев на нём несколько дней, Шурка выбросил его и подошёл к отцу:
   –  Батя, а ты можешь сделать такой свисток, чтобы он по-разному играл, а то один свист, не интересно!
       С этим вопросом он доставал отца до тех пор, пока тому не надоело. Он сходил в соседнее село к знакомому пастуху, выпросил и принёс Шурке настоящую пастушью дудочку. Радости парнишки не было границ. С тех пор он не расставался со своим инструментом никогда. Вскоре, освоив мастерство игры на дудочке, начал придумывать свои мелодии. Они были то грустными, то весёлыми. Коровы же в то время, когда слышали звуки Шуркиной дудочки, далеко не разбредались, стараясь держаться поближе к подпаску.
      Возможно, так бы и продолжала однообразно протекать Шуркина жизнь, пока её не изменил один случай.
      На лето в деревню приехал со своей семьёй к родне малоизвестный композитор. Загорая как-то на берегу реки, он услышал приятную мелодию, льющуюся откуда-то со стороны лужайки. Пройдя немного, увидел пасущееся стадо. На небольшом бугорке сидел молоденький парнишка и, глядя перед собой, наигрывал на простой деревянной дудочке. Заинтересовавшись, приезжий гость подошёл, присел рядом. Подпасок смутившись, перестал играть.
   –  Чья это мелодия? – Поинтересовался незнакомец.
   – Ничья, сам придумал – потупился Шурка.
   – И много у тебя таких придумок – улыбнулся приезжий.
   – Не считал, просто играю и всё – пробормотал Шурка – коровы слушают, не разбредаются, а это главное.
   – А мог бы ты прийти ко мне сегодня после работы, я хочу с тобой побеседовать – попросил незнакомец.
   –  Зачем? – Удивился Шурка.
   – Придёшь, всё объясню, да, и дудочку свою не забудь – и, похлопав его по плечу, ушёл к своей компании.
      До самого вечера у Шурки не выходил разговор с незнакомцем.
   –  Что ему от меня надо, может дудка заинтересовала? Но её-то я ни за какие деньги не продам.
      Он даже и не догадывался, что в его жизни скоро произойдут большие перемены, после разговора с этим человеком.
      После работы, наскоро перекусив, подгоняемый любопытством, Шурка засобирался к незнакомцу. Мать пыталась не пустить его:
   – Люди не знакомы, мало ли что на уме у них, не ходил бы ты сынок.
На что Шурка, посмотрев на неё с укоризной, произнёс, как отрезал:
   – Я дал обещание, что приду, меня там ждать будут. Ты не волнуйся, он
 по-моему человек хороший, музыку мою слушал и хвалил.
      Шурка робко постучал в дверь.
   – Входи, открыто – послышался голос незнакомца.
      Его уже ждали – на столе стоял кипящий самовар, на тарелке, горка баранок.
   – Присаживайся Александр, чаю попьём, потом поговорим с тобой – предложил приезжий – меня, кстати, Андреем Егоровичем зовут.
   – А откуда вы знаете, как меня зовут, – меня так никто и никогда не называл!
   – Ничего, я думаю, скоро тебя будут по имени-отчеству величать.
Они попили чайку, за это время Андрей Егорович успел расспросить всё о Шуркиной жизни и тот проникся уважением к этому человеку. Никто ещё в его жизни не говорил с ним так,  внимательно выслушивая. После чая Андрей Егорович попросил Шурку, сыграть какую ни будь из своих мелодий:
   – Ты играй, а я постараюсь записать её на бумаге.
   – Как это, музыку на бумаге? – Удивился Шурка.
   – Обыкновенно, нотами, я потом тебе покажу, как это делается. Ты наверное никогда не видел нотной грамоты?
   – А зачем записывать, я и так всю свою музыку хорошо помню.
   – Я, Александр, хочу показать твои произведения знающим людям, ведь у тебя прослеживается большой талант.
      Андрей Егорович слушая Шуркины мелодии, просил повторять их вновь и вновь, что-то энергично записывая на необычно разлинованных листах. Наконец, перестав записывать, показал свои записи – на листах начирканы были какие-то непонятные закорючки. Шурка вытаращил глаза:
   – Это что, моя музыка?
   – Да, дорогой, это просто нотная грамота, и знающий, как её прочесть, может проиграть твою мелодию.
      Шурка засиделся в гостях допоздна – время за разговорами летело незаметно. Наконец спохватившись, заторопился домой:
   – Спасибо вам большое за чай, за разговоры, побегу, а то завтра рано на работу.
      Андрей Егорович назавтра со своей семьёй уехал в город, оставив Шурке приятные воспоминания о том вечере.
      Лето подходило к концу, Шурка уже начал забывать о разговоре с Андреем Егоровичем, когда тот неожиданно появился в деревне. Вечером, когда Шурка отдыхая после работы, тихонечко наигрывал на дудочке, в дверь постучали.
   – Заходите, не заперто – отозвалась хозяйка дома.
   – Можно, – за порог шагнул Андрей Егорович – я бы хотел поговорить с вами, Мария Петровна и с Александром тоже, вы не против?
   – Отчего же – кивнула она головой – проходите, чаю попьём, заодно и побеседуем.
      За чаем, гость объяснил причину своего визита:
   – Понимаете, Мария Петровна, у вашего сына абсолютный музыкальный слух. Из таких как он, вырастают великие музыканты и композиторы. Я посетил с записями его мелодий профессора консерватории. Он был поражён, и поначалу не поверил,
что эти мелодии наиграны простым деревенским подпаском. Так вот, вашего сына готовы принять без экзаменов для дальнейшего обучения в один из гуманитарных ВУЗов.
      У Шурки дыхание перехватило от услышанного, он во все глаза смотрел на Андрея Егоровича, не веря в услышанное. Учиться музыке, это была его самая заветная, но такая зыбкая, мечта.
   – А на что же он жить-то там будет, денег у нас на такую учёбу нет, – отвела глаза в сторону Мария Петровна – едва концы с концами сводим.
Андрей Егорович успокоил её:
   – Об этом не переживайте и не беспокойтесь, он будет получать гос. стипендию,
а жить, в общежитии.
      На следующий день Шурка, собрав нехитрые пожитки в узелок, попрощавшись с плачущей толи от радости за сына, толи от горести расставания матерью, отправился в город. В город, в котором он за свои шестнадцать лет не был ни разу.
      Город встретил его грохотом трамваев, сигналами снующих машин и множеством торопливо спешащих куда-то людей. Андрей Егорович привёл его к себе домой, покормил и показал на кровать в дальней комнате:
   – Вот здесь переночуешь, а завтра пойдём по магазинам, оденем тебя поприличней, а то в этой одежде идти к профессору не годится.
   – Но у меня нет денег на одежду, – Шурка смущённо поглядел на Андрея Егоровича – на что же я покупать буду?
   – Ничего, – улыбнулся тот, – деньги у меня есть, купим тебе всё что нужно, а когда заработаешь – отдашь.
Шурка с благодарностью посмотрел на своего покровителя:
   – Отдам я, отдам обязательно, спасибо вам большое.
      На следующий день, одетый уже по-городскому, Шурка вышагивал с Андреем Егоровичем к профессору на прослушивание. В кабинете их встретил небольшого роста седой старичок. Он сразу, без обиняков обратился к Шурке:
   – Ну, что, молодой человек, не будем время терять, оно дорого. Что вы нам можете сыграть из своего?
Андрей Егорович подтолкнул оробевшего Шурку:
   – Смелей, Александр, давай всё по порядку, не стесняйся.
Шурка достал дудочку – руки у него дрожали от волнения. Он глянул на свою малочисленную аудиторию и заиграл. И полились по комнате  мелодия за мелодией. Шурка мог бы играть ещё долго, но его остановил растроганный профессор:
   – Превосходно, молодой человек, превосходно, спасибо тебе, порадовал старика.
А сейчас подожди, пожалуйста, за дверью, нам надо побеседовать с твоим благодетелем.
Шурка вышел за дверь, щёки горели от волнения – он понял, что его музыка понравилась профессору. Вскоре вышел Андрей Егорович и с радостью объявил Шурке, что принято решение о зачислении его на первый курс этого Вуза.
     Через пару дней Андрей Егорович устроил его в общежитие этого учебного заведения. В комнате, где поселился Шурка, жили ещё двое ребят примерно одного с ним возраста. Они быстро подружились и нашли общий язык.
      Так началась студенческая пора в жизни простого деревенского подпаска. Новая пора, полная приятных и интересных событий. Учёба давалась ему поначалу  нелегко, одни только музыкальные термины чего стоили! Но прирождённое упорство и трудолюбие взяло верх и, вскоре жизнь потекла, как по наторенной дорожке. Новые друзья помогли ему найти работу дворника, и это было весомой
денежной поддержкой к его стипендии.
 Поработав немного и накопив денег, Шурка купил флейту – это был инструмент более близкий по звучанию к его пастушьей дудочке. И теперь, осваивая новый для себя инструмент, радовал друзей приятными мелодиями. Вскоре он освоил флейту настолько, что начал придумывать и наигрывать новые мелодии. Иногда Шурка устраивал по вечерам небольшие концерты, на которые сходились послушать красивую музыку студенты из соседних комнат.
      Учебный год закончился незаметно, и Шурка, набрав подарков для матери, на время каникул укатил в родную деревню. Перед отъездом он встретился с Андреем Егоровичем и тот напутствовал его:
   – Покажи Александр своим односельчанам, чего ты достиг за время учёбы, пусть порадуются за тебя. Я знаю, что не подведёшь ни меня, не своих учителей.
      Слёзы навернулись у Шурки на глазах, когда въезжал в деревню, по которой скучал весь учебный год. Ведь это было место, где он родился, где прошли его детство и юность.
      В городской одежде, шагая от остановки к дому, Шурка не успевал отвечать на приветствия односельчан, с интересом разглядывавших его:
   – Шурка, да ты, однако совсем городской стал, не зазнаешься?
   – Ну, что студент, многому тебя там научили?
На что он охотно отзывался:
   – А почему я должен зазнаться, в городе такие же люди живут.  Они ничуть не хуже и не лучше деревенских, только работа у них другая. Вот денёк отдохну, помогу матери по хозяйству, потом концерт в клубе дам, сами увидите, чему меня там учили.
   – В назначенное время в клубе собралась чуть не вся деревня. Пришёл даже председатель, Николай Семёнович. Он поздоровался с Шуркой за руку, поинтересовался:
   – Ну, чем ты нас Александр Степанович сегодня порадуешь?
Шурку так ещё никто ни разу не навеличивал, и он сразу понял всю серьёзность сегодняшнего выступления.
   – А вы присаживайтесь вот, на первый ряд, Николай Семёнович, сейчас начинать буду. Тогда всё увидите и услышите.
      Шурка  с волнением вышел на сцену под одобрительные выкрики:
   – Давай Шурка, не робей, покажи класс!
Шурка поднял руку,  установилась тишина. И полилась, наполняя зал, замечательная, волнующая музыка. Голос флейты очаровал зрителей и они затаив дыхание, внимали этим, словно исходящим из души молодого музыканта, мелодиям. Флейта то плакала, то рыдала, то затихала, чтобы вновь набрать силу. Зал словно окаменел, от прекрасного каскада льющихся звуков. И только музыкант парил над всеми, завораживая и очаровывая своих слушателей.
   – Больше часа продолжался  концерт, в небольших  перерывах между мелодиями
нарушающийся громовыми аплодисментами. Молодые девчонки во все глаза смотрели на музыканта, когда-то не замечаемого ими «Обмылка».
      По окончании концерта к Шурке подошёл председатель, прорвавшись сквозь толпу поздравлявших сельчан:
   – Ну, Александр Степанович, порадовал! Спасибо тебе от всех, большое удовольствие доставил ты и мне и людям сегодня. Ты давай-ка заходи завтра ко мне поутру, поговорить надо.
      Утром Шурка пришёл в контору, ломая голову, зачем мог понадобиться председателю, может обратно в колхоз вернуть хочет – мучился он в догадках.
Постучав, вошёл в кабинет – за столом собралось всё правление.
   – Присаживайся, Александр Степанович, – указал ему на свободный стул Николай Семёнович – расскажи ка нам. Как ты живёшь в городе, и хватает ли денег на проживание?
   – Хватает, – успокоившись, выдохнул Шурка – я дворником подрабатываю, плюс стипендия.
   – Не дело это, – нахмурился председатель – ты со своим талантом должен больше учиться, и не отвлекаться на работу.
   – Да мне и не трудно, я же привычный к работе, деревенский, поди, не избалованный.
   – Ты лучше выслушай, – перебил его председатель – мы тут с правлением посовещались и, потому как ты один у нас из деревни студент, решили выделить тебе ежемесячную стипендию от колхоза.
   – Спасибо вам большое – встал Шурка и поклонился – ещё больше буду стараться, я не подведу вас, обещаю! И едва сдерживая слёзы от обуревавших его чувств, чуть не бегом выскочил из кабинета.
      Лето  пролетало незаметно, Шурка целыми днями помогал матери по хозяйству, а вечером шёл на берег реки. Едва только раздавались первые нежные звуки его флейты, как на берег собиралась молодёжь. Усевшись кружком вокруг музыканта, они заворожённо слушали прекрасные мелодии, глядя на плавные движения его пальцев. Вот на этих-то вечерних посиделках, заметил Шурка, что одна девчонка, большеглазая, с толстой русой косой, старается всегда подсесть к нему поближе. Однажды, после очередного вечера музыки, когда Шурка не торопясь возвращался домой, она догнала его:
   – Саша, можно я пройдусь с тобой?
   – Можно – слегка растерялся Шурка.
Он уже давно заприметил эту симпатичную девчонку, примерно одного с ним возраста. Раньше девчонки на него вообще не обращали внимания, при случае обзывая «Обмылком» или просто пастухом. Алёнка, как звали девчонку, робко взяла его за руку и, Шурка почувствовал, как дрожит её ладонь. Его обуяло какое-то нежное чувство, которого раньше не испытывал.
   – Ты скоро уедешь, – робко спросила Алёнка – а можно, я тебе писать буду, ты не против?
   – Да, через неделю уже уезжаю – повернулся к ней Шурка – а переписываться я не против, ты мне очень нравишься.
   – Правда? – Воскликнула Алёнка и, чмокнув его в щёку, помчалась домой, на прощанье, крикнув из темноты – ты мне тоже нравишься, ты лучше всех!
      Учёба продолжалась. Шурка не стал  работать дворником, и у него появилось больше времени для занятий любимым делом – музыкой.
      Жизнь текла своим чередом, Шурка на лето уезжал в деревню, помогал матери, и радовал сельчан своей музыкой. Алёнка старалась всё свободное время проводить с любимым. Они уже решили, как только закончится Шуркино обучение, сразу же сыграть свадьбу.
      Но видимо не судьба была им прожить вместе в любви и согласии. Весной они  сыграли скромную свадьбу в родной деревне, а через пару месяцев началась война.
      В первые же дни Шурку призвали на фронт, и его, совсем не знающего военной службы, отправили на краткий курс молодого бойца, а по окончании – сразу на передовую. Но не долго длилась его фронтовая эпопея – в одном бою, отступая, полк в котором воевал Шурка, попал под сильную бомбёжку.
      Очнулся он в госпитале. Подошла санитарка:
   – Как твоё самочувствие?
   – Что со мной, всё тело болит и ноет, и руку левую совсем не чувствую.
   – Ох, миленький, – у санитарки выступили слёзы – нет у тебя руки, и тело всё осколками посечено. Не думали, что выживешь, так тебя нашпиговали железом.
      У Шурки потемнело в глазах:
   – Как, нет руки, я же музыкант, мне нельзя без руки, лучше уж было погибнуть.
      Больше полгода провалялся он по госпиталям, и за это время ему не пришло ни одного письма от любимой, хотя писал ей Шурка регулярно. Он мучился в догадках:
   – Где сейчас Алёнка, что с ней?
       Он ещё не знал, что его деревню разбомбили фашисты. Молодых женщин и детей, оставшихся в живых после бомбёжки, угнали в Германию.
      После выписки из госпиталя ему назначили пенсию как инвалиду, на которую можно было как-то прожить.
   – Куда идти? – Размышлял Шурка. Он уже к тому времени узнал, какая судьба постигла его деревню. Там до сих пор хозяйничали немцы.
   – Может в партизаны пойти, – думал он – а кому я там нужен, с одной рукой сильно-то не навоюешь.
      И остался Шурка при госпитале, делая хоть какую-то посильную для своих возможностей, работу.
      Год отработал он в госпитале, пока  не услышал по радио, что его район свободен от немцев. Домой летел как на крыльях, всё ещё на что-то надеясь. Но то, что увидел по приезду, повергло его в состояние шока, не было во всей деревне ни одного целого дома. Все, кто уцелел, жили в небольших землянках, погребах. Сельчане рассказали ему, что мать погибла во время бомбёжки, а Алёну угнали в плен. И всё, померк для Шурки белый свет – не увидит он больше свою любимую! Сколько ещё бед предстоит ему пережить одному, без Алёны, без матери, и с одной рукой!
      Шурка кое-как, с помощью добрых людей, которые успели спрятаться в погребах от бомбёжки, соорудил что-то наподобие шалаша. В ход пошли остатки от разрушенного дома. Жизнь продолжалась. Немцев понемногу начинали гнать из страны, передавая по радио радостные вести об освобождённых городах.
      Деревня потихоньку восстанавливалась, отстраивалась. Уже начали появляться первые дома. Строили всем скопом, так называемой «помочью».
      Шурка, ни на что не надеясь, потихоньку вырыл себе землянку, установил в ней печку, которую сложил из кирпичей найденных в разрушенной избе. В этой землянке он пережил кое-как две зимы. Война шла к завершению, это было слышно по сводкам информбюро. В душе у Шурки всё ещё теплился огонёк надежды, что вернётся его любимая Алёнка, но со временем надежда постепенно таяла, как вешний снег.
      Стояло лето сорок пятого, Шурка с утра ковырялся в своём небольшом огородике, пропалывая растущую как на дрожжах траву и бормотал:
   – Вот зараза. Росло бы так всё путное, съедобное, как эта травища, язви её!
   – Мужчина, можно у вас спросить – раздался из-за калитки слабый женский голос.
Шурка выпрямился:
   – Что бы вы хотели спросить?
      Перед ним стояла худая женщина в годах, с совершенно седой головой, одетая в какое-то непонятное рваньё.
   – Живёт ли у вас в селе Свиридов Александр Степанович?
   – Я это – Шурка пристально посмотрел на женщину, улавливая в ней до боли знакомые черты:
   – Алёна, Алёнушка, не может быть, это ты, любимая, родная? – На ватных ногах  двинулся он в сторону калитки.
   – Сашенька родной мой, ты жив – у Алёнки подкосились ноги, но Шурка успел своей здоровой рукой подхватить её и прижать к себе, осыпая поцелуями худое, измождённое лицо.
      Весть о возвращении Алёнки скоро разнеслась по всей деревне. Люди приходили взглянуть на единственно выжившего человека перенёсшего  все ужасы плена. Счастье вернулось ещё в одну молодую семью, пусть даже и было оно седым от пережитого и изранено телом и душой. Но оно вернулось!
      Жизнь в деревне потихоньку налаживалась. Уже всё больше росло колхозное стадо, всё так же пасшееся недалеко от реки. И всегда, рядом с ним, на небольшом бугорке сидел совершенно седой пастух и одной рукой выводил на флейте прекрасные, нежные мелодии.