По законам братства. часть 4. глава 1. Жестокие иг

          Часть 4.
Глава 1.Жестокие игры
Память иногда играет с нами в жестокие игры. Она подсовывает ночами самые грязные и отвратительные эпизоды из жизни и заставляет годами переживать то, что было с нами всего пару раз. Тяжелыми душными ночами она вновь и вновь крутит документальное кино в нашем мозгу, твердя: «Смотри! Смотри!» И невозможно отвернуться, выключить эту кинохронику, потому что проектор встроен в мозг. Глаза не закрыть, потому что они и так закрыты. Кадры не мелькают, а тянутся, потому что память намеренно замедляет каждый эпизод, нажимая на кнопку «стоп», будто смакует самые жуткие моменты, которые стараешься забыть. Ты видишь липкую мерзость, жар, огонь, черноту. Непонятные и жуткие не то животные, не то человеческие существа хватают тебя за руки, трогают спину, живот, ноги, воют и тащат в пропасть. Ты пытаешься убегать, но ноги мягкие, на них нельзя даже встать, не то, что побежать. Шаги пробуксовывают. И из открытого рта не вырывается вопль ужаса. Ты кричишь, кричишь, но не слышишь себя. А когда очнешься, понимаешь, что кричал так, что сорвал голос. Что это было? То, чего нет ничего страшнее. Это был Ад. Подступает тошнота, ужас и отвращение от реального запаха крови, человеческого мяса, пороха, сигареты, которую только минуту назад курил погибший товарищ…И год за годом ты смотришь бесконечный боевик, по сравнению с которым отдыхают ужасники, созданные самой извращенной фантазией режиссеров, операторов и создателей спецэффектов.
Но та же благодарная память освещает, как прожектором, лица товарищей, которые стираются понемногу, словно растушевываются. И память снова повторяет: «Не забывай!» И ты вспоминаешь то, что видел мимоходом, на бегу, видишь тех, кто совсем ушел и по ком скучаешь, чьи черты уже начинают за давностью стираться из памяти, и силишься все время их воссоздавать, мысленно дорисовывать. Только б не забыть! Не упустить, не потерять ни линии! Ты видишь все: знакомые контуры тела, вспоминаешь внезапно форму носа, родинки на лице и шее, форму загорелых рук, блеск солнцезащитных очков, слышишь голос как – будто над головой, тихий и успокаивающий, чувствуешь запах горячей загорелой кожи. Вспоминаешь вовремя поданную фляжку с водой, раненого бойца, который «через невозможно» выполнил задание, потому что знал: никто, кроме него, потому что он солдат: вспоминаешь, как держал руку товарища, который сжимал твое плечо и шептал: «Потерпите, командир».
    Мусульмане говорят, что когда человек появляется на свет, всевышний пишет ему на лбу судьбу!  Если это так, то на лбу Владимира Снегирева в этот момент сияло: «Быть военным»!
На дворе – зима. В эту пору день сменяется ночью быстро. Кажется, недавно было еще светло и искрился снег, но после захода солнца через час-полтора все погружается в густые сумерки. Предметы становятся серыми и неприветливыми, таинственными. Но как только утренняя заря освещала золотые купола и башенки Печорского монастыря, немного утихала боль и рассеивались воспоминания, как ужас, который рассеивался с криками петуха, спасающими от вурдалаков, ведьмы и другой нечисти семинариста Хому.
Заметив, что Владимир Иванович смотрит в окно, жена сказала:
- Вот еще одна ночь прошла…- и тут же поправилась. - Скоро весна. У нее свой порядок, свой отсчет времени.
- Ты о чем? – Снегирев посмотрел на жену.
-  Природа в это время года придает всему окружающему дополнительную энергию, вселяет уверенность в завтрашний день. Даст Бог, и тебе эта весна принесет здоровье и оптимизм.
Слова жены были лекарством.  Снегирев второй год не чувствовал себя здоровым человеком. Мало того, что постоянно болела культя ноги и вторая, раздробленная, так что он не мог нормально спать.  Под утро, в минуты забытья, в мозгу постоянно всплывала одна и та же картина. Будто его, раненого и беспомощного, захватывают в плен «духи». Долго и мучительно пытают. Потом привязывают к тутовому дереву и начинают поливать кипятком. От боли и страха он кричит и просыпается. Пот застилает глаза, сердце готово вырваться из грудной клетки.
- Не надо, не надо, успокойся, мой родной! - обнимая за плечи, ласково говорит ему на ухо Люба. - Успокойся. Все хорошо. Ты дома, Володечка. Я с тобой.
Она знает, что снится мужу, и вместе с ним переживает этот кошмарный сон. Она целует его губы, хватающие воздух, пытающиеся выдавить вопль. Наконец он открывает глаза, прижимается щекой к ее руке и успокаивается. Он дома. Ему бояться нечего. Но до рассвета заснуть уже не может. Он одну за одной курит сигареты, пьет крепкий кофе, собирается на работу в военкомат. Он старается стереть в сознании крутящуюся каждую ночь кинопленку о далеком Афганистане, друзьях, сослуживцах, с которыми не только делил скудный, пахнущий солнцем и песчаной пылью быт, но и не единожды ходил на опасные боевые задания.
… Двое суток он ожидал очередного рейса в Ташкенте на пересыльном пункте. Это был своего рода растревоженный армейский «улей», где масса народа разделялась на потоки, направлявшиеся в Кабул, Герат, Шиндант и другие неизвестные ему точки. Среди солдат, прапорщиков и офицеров было много тех, кто уже повоевал на той стороне. С ними Снегирев старался завести разговор, жадно ловил каждое их слово, старался понять, насколько опасна и трудна там служба. И так ясно, что пребывание военнослужащих там - не сахар. Случаются и болезни, и плен, и... Но думать об этом не хотелось.
Всех пассажиров собрали в международном зале аэропорта Тузель, там проходили пограничный контроль, таможенный досмотр: проверяли паспорта и личные вещи.  Эту обязательную процедуру капитан Снегирев прошел без проблем. Документы были в порядке, ничего недозволенного у него с собой не было. Прошли на борт. Оказалось, это был не вылизанный салон лайнера, где молодые симпатичные стюардессы в форме "Аэрофлота" и с шелковыми платочками на шее разносили лимонад в пузатых стаканчиках на подносах.  В грузовом Ил – 76 сидения прикреплены в ряд вдоль борта. Никто ослепительно не улыбался. Напитков, кроме своей воды, не предполагалось.
Выбрал место у окна с видом на летное поле.  Пока самолет не взлетел, наблюдал за приземлившимся и выруливающим на стоянку лайнером и за группой офицеров-пограничников, устремившихся к нему.   
-Наверное, прибыл кто – то из военачальников погранвойск, - подумал Владимир.
В хвосте лайнера увидел несколько офицеров в общевойсковой форме. Они улетали за кордон вместе с ними.
-  Как и я, следуют на новое место службы, - пронеслось в голове.
Всего через полтора часа самолет сделал несколько кругов над аэродромом, аккуратно вписался в Кабульскую впадину. Сели.  Владимир Иванович спустился на раскаленную бетонку Кабульского аэродрома. Взлетная полоса была огорожена забором из колючей проволоки. Вокруг - горы. Его и еще несколько офицеров, которые прилетели с ним, уже ждали. Загорелый до черноты старший прапорщик сообщил, что прибыл за ними, предложил пройти к грузовику, который стоял за зданием аэропорта. До пункта назначения добрались быстро. Зашли в штабной домик, доложили о прибытии, сдали документы.
Кабульская "пересылка" представляла собой несколько фанерных домиков, обнесенных забором из колючей проволоки. По периметру были установлены танки, несущие охрану. Танки шли по асфальту! По асфальту? Владимир вспомнил, как в Нижнем Тагиле по ночам по городу на полигоны шли на испытания танки. Начиная от Уралвагонзавода, или, как его все называли, Вагонки, весь центр до самого выезда из города был выложен брусчаткой, чтоб не портить дороги. Родственник отца работал на Вагонке, собирал танки и испытывал их. Он с огромной гордостью всегда рассказывал об истории завода, значимость которого не переоценить. Во время Великой Отечественной войны каждый второй Т – 34, принявший участие в боевых действиях, вышел с этого завода. С него ушло шесть тысяч рабочих, и больше половины из них не вернулось. Он вспомнил, как суворовцем в первом своем параде на Площади 1905 года они с мальчишками с замиранием сердца смотрели на идущие в колонне танки. Это была такая мощь, какой Володя еще никогда до этого не видел и не чувствовал. Сердце клокотало в горле у парней, когда легендарная машина проходила мимо. А сейчас боевая машина шла совсем рядом, и к ней он уже относился и с опаской, но и с огромным уважением. Как к коллеге, в Германии к танку он стал относиться именно так.
В помещении Владимиру показали его койку. Один раз в день из Управления кадров 40-й армии приезжал офицер-кадровик и зачитывал офицерам и прапорщикам, собравшимся возле штабного домика, кого в какую часть распределили.
В первый день свою фамилию Снегирев не услышал.   Только на третьи сутки узнал, что его направляют в Газни, в 191- ый отдельный мотострелковый полк. Туда утром должен был лететь МИ -8. Командир вертушки согласился взять его на борт.
    Машина резко набрала высоту. Владимир прильнул к иллюминатору. Первые несколько минут внизу простиралась однообразная серая равнина, поделенная на ровные квадратики арыками, взлетная полоса аэродрома, огневая позиция артиллерийской батареи. Потом – горы и горы с белыми шапками облаков.
Вертушка, набрав скорость, стала вдруг закладывать крутые виражи. Это было так неожиданно, что дух перехватило.  У Снегирева мелькнула мысль: «Неужели что-то случилось?» Но сидевший рядом прапорщик-авиатор сохранял спокойствие.
- Это, чтобы в нас снизу было труднее попасть, - прокричал он ему на ухо.
Шутки кончились.
  Расстояние до места назначения около ста километров, и примерно через полчаса вертолет стал заходить на посадку.  Ступив на бетон взлетной площадки, Владимир подпрыгнул от неожиданности - он был горячий от солнца, как раскаленная сковорода на маминой печке.
  Были сброшены на землю тюки с грузом, ящики с продовольствием, и вертолет вновь застрекотал винтами. Вскоре от него осталась едва видимая в небе точка. Снегирева встретил дежурный по полку, он же проводил к командиру. Седой подполковник, крепко пожав руку, предложил минералки.
-Выпейте, капитан, это наша, советская, из Грузии.  Помогает сохранить в организме необходимый водный баланс. Успели почувствовать, какая жара здесь?  - задал он риторический вопрос. - Не каждый может по- умному совладать с ней. Многие пьют всякую дрянь, а потом болеют. Поостерегитесь.
- Спасибо! - Владимир сделал несколько глотков «Боржоми», отставил стакан.
Командир полка подошел к столу, открыл тоненькую папку, внимательно посмотрел на исписанный листок бумаги, спросил:
-А если предложу Вам другую должность?
- На прежнем месте службы я командовал минометной батареей. К тому же, прибыл вместо капитана Кудрявцева, в отделе кадров армии состоялся разговор на этот счет.
-Это так, но мне сейчас нужен командир десантно - штурмовой группы. Вы подошли бы на эту должность. Я внимательно познакомился с Вашим личным делом, которое мне переслали. Первая Ваша офицерская должность – командир взвода разведки. У Вас есть опыт службы в форс-мажорной обстановке, хорошая физическая подготовка. Такие офицеры мне по зарез нужны, - комбат ребром ладони провел себе по горлу. -  У противника воюют профессионалы, наемники, обученные иностранными инструкторами и оплаченные иностранными деньгами. Американцы поставляют им снаряжение – «лифчики», сухпайки (очень удобные, кстати), стрелковое оружие, гранатометы; итальянцы - пластиковые мины.  Банды уклоняются от столкновений. Мы их выслеживаем, проводим зачистки. Недавно крепко схлестнулись в одном из ущелий.
Командир зачем-то взял со стола карандаш, хотел, наверное, что-то написать, передумал и бросил его в деревянный стаканчик с вырезанным светлым, похожим на гравировку, орнаментом. Володя с удивлением посмотрел на этот стаканчик, очень он не соответствовал тому, о чем сейчас говорил полковник, слишком был нарядным, не по ситуации.
 - Душманы устраивают засады, минируют дороги, ведут из ПЗРК огонь по «вертушкам», жестоко обходятся с теми, кто оказывает нам помощь, продолжал командир. - Зверствуют страшно, один главарь бандгруппы даже родственников не пощадил, покарал злодейски - сестру зарезал, за ребро повесил брата. У бандитов строгое подчинение, отчетность: сколько патронов, зарядов израсходовано, с какой целью. Раненых и убитых не бросают. Одно нам на руку – банды грызутся меж собой, борются за влияние на население, за контроль над ним. Что касается афганской армии - это союзник ненадежный. Там идет внутренняя борьба, парчистское руководство не доверяет халькистам, а халькисты - парчистам. Сарбозов власти мобилизуют принудительно.
Комбат замолчал, молчал и Снегирев. Он не хотел соглашаться ни на какую другую должность. Считал, его назначение –   служба в артиллерийском подразделении. Он знал все ее тонкости, любил ее.
- Хорошо, - нарушил первым молчание подполковник. - Принимайте должность командира минометной батареи. Позднее вернемся к этому разговору.
Офицерский закуток Снегирев получил в самом конце щитового домика - модуля. За брезентовой занавеской стояли железная печка-буржуйка и две солдатские койки. На стене висели нарисованные карандашом портреты женщины и ребенка. Володя встретился глазами с нарисованными глазами женщины, размытыми, как будто залитыми водой. В стену был встроен шкафчик, где можно было хранить автомат и боеприпасы. На подпорном столбе висела   пара боксерских перчаток, противогаз и медицинская аптечка. Под потолком красовалась керосиновая лампа «Летучая мышь». Ею пользовались, когда отключали дизель, экономя топливо.
Подобных бараков было несколько. В палатках располагался личный состав, столовая, медпункт. Была баня, даже под клуб землянку отрыли.
- Когда стало ясно, что мы здесь надолго, решили обустраиваться, - поделился секретом политработник майор Шабуров, - все стали делать своими руками. Слава богу, умельцев хватает. Один из таких умельцев – старшина Станислав Кошелев. Когда строили баню, потребовался кирпич. А где его взять? Станислав предложил самим из глины делать сырец. Начали пробовать. Поначалу ничего не получалось, глине вязкости не хватало. Оказывается, ей надо киснуть не менее 12 часов, и песок требуется добавлять. Потом начались проблемы с сушкой. Оставляли между кирпичами пространство в 5 сантиметров, они крошились. Пришлось экспериментировать. При промежутке полтора – два сантиметра, сырец становился прочным. Две тысячи кирпичей изготовили таким образом.
Утром Владимир Иванович на вещевом складе получил "хэбэ" старого образца, панаму и ботинки маббуты, выдали даже солнцезащитные очки. Сдача дел по должности проходила довольно своеобразно. Заменщик, старый комбат, подвел Снегирева к забору парка боевых машин и, показав на две гусеничные машины с антеннами, сказал:
- Это твоя материальная часть. Береги ее. А сейчас пойдем, познакомлю с подчиненными…
Потянулись серые скучные дни: наряды, караулы, хозяйственные работы. Самое любимое время в наряде у Снегирева была ночь. Не потому, что в это время можно было поспать свои, положенные по уставу четыре часа, а потому, что только ночью бывалые офицеры, случайно сведенные графиком нарядов вместе на одну ночь, коротали ее за разговорами. Срабатывал, так сказать, феномен костра, или, как его еще называют, - попутчика в поезде. В наряде в ночное время точно так же, как возле ночного костра, офицеры вели откровенные разговоры. А Владимир любил послушать их истории. Им было, что рассказать, о себе, о своей жизни и о службе.
Капитан Коля Соколов, кадет из Уссурийского суворовского училища, был одним из них. Он умел рассказать о, казалось бы, простых вещах так, что дух захватывало.  На его счету были десятки рейдов в тыл противника и тяжелых боев.
Липкими ночами в госпитале потом Владимир проговаривал в бреду рассказы Соколова, переживая их, ярко, в картинках, как свои.
- …Мы вторые сутки карабкались по предгорьями, - рассказывал Соколов. - Вверх, туда, где вся земная суета становилась мелочной и теряла какой-либо смысл.  Ноги наливались свинцом, лямки тяжелых вещмешков до режущей боли заламывали назад плечи, между лопаток непрерывно скатывались капли едкого пота, а где-то внутри легких на каждом вдохе ощущалось незатухающее пекло. Мы уставали настолько, что к вечеру в глазах не оставалось ничего, кроме отрешенности и пустоты. Иногда казалось, что нет сил, и остается только упасть и сладко умереть, не добравшись ни до вершины, ни до спасительного второго дыхания, но левая нога делала шаг, и правая тоже делала шаг, а потом снова левая, и снова правая…
- По ночам было холодно, нормальный сон не шел. Стук собственных зубов и замерзающие ноги постоянно возвращали сознание.  Я мерз, как и все. В такие минуты часто посещала одна и та же мысль: от чего загнешься, не знаешь – не то от пули, не то от холода.  Но, к удивлению, после третьей ночи уже не знобило. Одуревший от усталости, холода, от окаменелых консервов, с подчиненными шаг за шагом упорно продвигался в глубь Пандшерского ущелья. Мы прекрасно знали, что тропа напичкана минами. Их набор не хитер: ПМН – противопехотная мина нажимного действия, отрывавшая стопу или ногу до колена тому, кто на нее наступил, и ПОМЗ – тоже противопехотная, но осколочная, рассыпавшая рубленые осколки, если ее жертва цепляла растяжку. Встречались еще итальянские пластиковые мины, но больше всего духи предпочитали фугасы-самоделки, чья убойная сила зависела только от фантазии минера.
-В тот раз наша ДШГ была отправлена в боевой поиск, - продолжал рассказ Соколов. - Меня с саперами назначили в головной дозор.  По ходу следования поступила команда мне и еще четверым бойцам выдвинуться вперед, что мы и сделали. Ушли метров на двести, когда раздались выстрелы. Огонь велся с ближней высотки. Мы залегли и начали отстреливаться. Понятно было, что нас хотят отрезать и уничтожить. Нужен был пулемет, я послал за ним сержанта. Ну, и, конечно, я рассчитывал, что нас поддержат огнем. На беду, сержант второпях зацепился за куст и, упав на острые камни, поранился, но все-таки добрался до головного дозора. Запросили по рации вертолеты. Пока они прилетели, прошло минут сорок – сорок пять. Все это время мы, как могли, отбивались. Первым был ранен солдат из Самары – буровская пуля попала в бедренную артерию, и он умер от потери крови. Потом задело меня, я это понял, когда кровь залила глаза. Командир отделения младший сержант Николайчук стал меня перевязывать. Говорит: «Касательная». «Ну, - думаю, - раз касательная, тогда повоюем». А тут и Николайчука ранило в бедро, пуля прошла навылет. Как выяснилось, наша группа напоролась на банду из ста шестидесяти человек, прибывших из Пакистана. Наши ребята молодцы, проявили стойкость и мужество. Никогда не думал, что в бою будет самым легким поднять людей в атаку, а самым трудным – удержать, чтобы не высовывались. Правда, авторитет надо заслужить. Тот, кто кровь видел, уже в рот не смотрит. Помню, один солдат на какое-то замечание старшего офицера из Москвы заявил:
- Что Вы меня, товарищ полковник, учите? Вот когда побудете с нами в деле, тогда поговорим!..
Прошла неделя службы Снегирева. Полк отправили на боевые действия в район горы Искаполь.
Старый комбат сказал Володе:
- Я два года здесь прослужил, дубленка целая. Не хочу рисковать. Не поеду на боевые. Поезжай сам!
Снегирев поехал на свою первую войну, которую запомнил прежде всего настоящим братством.
Бойцы, увидев нового командира, прыснули в кулаки. Он надел бронежилет, каску, повесил противогаз, так как накануне разведвзвод духи потравили газами, и командир полка приказал всем взять противогазы. В таком виде сел в ГАЗ- 66. Рядом с ним водитель из старослужащих – лицо напряженное, спокойное и уверенное, бронежилет перекинут через окно кабины.
- Чтоб защитил от пуль, если сбоку пули попадут.
Каску водитель положил под сиденье, туда же автомат и противогаз. Он поглядывал на командира и улыбался. Когда пошли в горы, бойцы сначала забрали у Снегирева каску, потом бронежилет, потом противогаз. Оставили ему только один автомат, сами все за него несли. Володя с непривычки выпил всю свою воду. Ребята отдали ему свою.
Он очень зауважал парней, которые, толком не зная командира, взяли за него ответственность. Это не то чтобы удивило Владимира, ведь в его жизни были настоящие друзья. Но поступок чужих людей, в один день ставших родными, его потряс. Он всегда всех своих бойцов знал по имени – отчеству и называл только на Вы.
 Еще через неделю Снегирева включили в составе группы геодезистов, которая работала по уточнению топогеодезической карты районов боевых действий.  Новые обязанности нравились. Он прекрасно разбирался в топографии, хорошо знал приборы и грамотно работал с ними. Группа справилась со своим заданием за две недели. За успешное выполнение этого задания Владимир Иванович получил благодарность от командира дивизии.
Среди военнослужащих часто заводились разговоры о Мазари-Шариф – городе, в котором находится святое место поклонения для мусульман, особенно шиитов. Замполит майор Шабуров о нем мог рассказывать часами. Этот восточный город покорял его своей самобытностью.
 - По мнениям некоторых историков, - рассказывал замполит бойцам на политзанятиях, -  в этих местах находится могила Заратустры, или Зороастра – популярного на Востоке проповедника и родоначальника религиозного учения, жившего в VII веке до нашей эры. В городе живут более трехсот тысяч жителей, это - таджики, узбеки, туркмены, пуштуны. Большинство таджики. Таджиков вообще много в Афганистане – четыре миллиона, больше, чем в Таджикистане, где проживают три миллиона.
Русских парней завораживала мечеть Розин Шариф - Голубая мечеть. Покрытая синими изразцами, расписанная   золотой вязью и затейливыми узорами, она походила на драгоценный ларец под небесным сводом. Просто иллюстрация к «Тысяче и одной ночи». 
Шабуров много рассказывал, о том, что знал от своего близкого товарища, известного писателя-арабиста Владислава Ларионова, дружбой с которым очень гордился. Тот толковал тайну неповторимой красоты восточных памятников культуры, волшебства узоров, орнаментов и мозаики следующим образом: «Ислам не позволял арабским художникам изображать людей и животных. Придет роковой час, и от мастера, создавшего такое изображение, потребуется вдохнуть в него душу, а душу может вдохнуть лишь аллах! Другое дело - растения, цветы, орнаменты... И особенно красивые изречения из Корана - это считалось делом, угодным аллаху, и всячески поощрялось. В результате исламские каллиографы достигли высочайшего мастерства, и строки, начертанные ими на пергаменте или бумаге, выбитые на камне или бронзовых подносах и кувшинах, на золоте или серебре, тисненные на коже или вырезанные на дереве, вышитые на тканях или сложенные из мозаики, стали прекраснейшими произведениями искусства, которыми можно любоваться бесконечно». Но беседы по мировой художественной культуре были недолгими.
           Рота перекрыла вход в ущелье, артиллерия заняла огневые позиции и приготовилась открыть огонь по первой же команде. Снегирев выполнял обязанности   корректировщика. В Афганистане на эту должность обычно назначали самых грамотных и хладнокровных офицеров-артиллеристов, на которых можно положиться в бою, потому, что во многом исход любой боевой операции зависел от бога войны - артиллерии и, естественно, от глаз, ушей и мозга артиллерии - корректировщиков. Только расположились, послышался шум приближающегося каравана, и на дороге, залитой лунным светом, появилось два десятка навьюченных верблюдов и погонщики. Было не похоже, что караван везет оружие. Очень уж легко двигались верблюды, не было слышно привычного в таких случаях тяжелого посапывания.
    - Что-то здесь не так. Не стрелять! - отдал команду комбат.
Какой-то внутренний голос подсказал ему, что в тюках оружия нет, что, скорее всего - это разведчики душманов, а основной караван идет следом. Остановили верблюдов, допросили погонщиков. Все были без оружия. Догадка подтвердилась. Минут через тридцать на тропе появился новый караван, в два раза больше предыдущего.  Впереди верблюдов ехало несколько джипов. Капитан Снегирев выждал, пока джипы приблизятся к заранее пристрелянному ориентиру, и дал по рации команду на открытие огня артиллерийской батарее. Первым же залпом были накрыты джипы и несколько верблюдов. Боеприпасы в тюках взрывались, разнося животных на куски. Грохот взрывов и рев перепуганных раненных верблюдов разорвал тишину звездной ночи.
А ночью Снегиреву приснился родной Урал, сосновые боры, уральский смешанный лес. Раздольный, прохладный, без конца и края, он звал к себе. Хотелось упасть на кедровый лапник и обо всем забыть: о проклятой афганской земле, где нестерпимая жара сменяется жутким холодом, о грохоте взрывов. Как в замедленной кинопленке, в голове одна картина сменялась другой.
…Душманы тщательно готовились к встрече «шурави». Устроив западню, они применили классическую мышеловку: подорвали первую и последнюю машины. Колонна оказалась с двух сторон зажатой огненными тисками. Затрещали автоматные и пулеметные очереди. Со змеиным шипением вгрызались в броню выстрелы гранатометов. Все вокруг гудело, содрогалось и грохотало. Кажется, сама земля ходуном ходила под ногами.  Командир принял решение развернуть уцелевшие машины в сторону нападавших, оставив в них лишь водителей и операторов – наводчиков. Остальные ринулись навстречу врагу.
Дым и смрад становились все гуще. Трудно было разобрать, где залегли боевые товарищи. Но капитан Подвинцев ощущал: они рядом, они в боевом строю. Улучив момент, решив подтвердить свою мысль, он рывком всем телом бросился вперед. Совсем близко взметнулись фонтанчики автоматных очередей. Били прицельно.  Пришлось снова залечь. Атака, по сути так и не начавшись, готова была захлебнуться. Обнаглевшие душманы с гранатометами за плечами двинулись навстречу боевым машинам пехоты.
«Что предпринять? Где спрятаться?» - эти вопросы вихрем пронеслись в голове у командира. В следующее мгновение комбат увидел, как одна из машин на предельной скорости устремилась в сторону боевиков. За ней двинулись остальные.  Бээмпешка маневрировала, ловко уворачивалась от встречных каменных глыб, вела прицельный огонь по противнику. И не было уже другой такой силы, способной помешать бойцам. Враг замер, оцепенел, попятился и вскоре бросился бежать.
Экстремальных ситуаций в Афганистане у Снегирева случалось немало. И каждый раз он делал все возможное, чтобы сохранить людей, чтобы каждый подчиненный мог вернуться домой целым и невредимым. Именно поэтому любую операцию, пусть незначительную, просчитывал, продумывал до мелочей. При малейшем риске потерять бойцов не торопился, не стремился отрапортовать «наверх» об успехах. На этот счет у Владимира Ивановича на слуху была библейская заповедь о том, что совсем не обязательно любить человечество в целом – нужно любить каждого человека в отдельности. Снегирев был убежденным атеистом, но в этом со Святым писанием был согласен, он прекрасно понимал: каждая человеческая жизнь – высшая ценность. Истину эту должны помнить все без исключения, командиры – в особенности.
Здесь, в Афгане, капитан Снегирев особенно прочувствовал: любое предприятие будет успешным только тогда, когда рядом чувствуешь руку и плечо товарища. Батарея, которой он командовал, была передовой во всем. И по политической подготовке, и в отношении морального климата в коллективе, взаимопомощи, тут его подчиненных всем ставили в пример. Ребята постоянно брали социалистические обязательства, даже здесь, в нечеловеческих условиях, старались расти духовно. Витя Николаев, скромный и смелый парнишка из Узбекистана, по приезде из учебки просился именно к Снегиреву в батарею на должность командира орудия, потому что батальон, в который входила минометная батарея, почти через день ходил на реализацию разведданных, на боевые действия.  Но вакантной была только должность командира отделения связи. На эту должность Владимир и взял сержанта. Виктор написал, что обязуется сдать на второй разряд по волейболу. Вот это выдержка у парня! Это все неоднократно подчеркивал комбат на подведении итогов. У него в батарее было шестнадцать коммунистов! Этим он особенно гордился. В Афганистане испытательный срок в партию был не год, как в Союзе, а как во время Великой Отечественной войны, - полгода. Все человеческие и гражданские качества воинов проявлялись в ходе боевых действий как нельзя более ярко…
После каждого тяжелого боя Владимиру казалось, что живым не вернуться из Афганистана. В такие минуты ему невыносимо хотелось последний раз съездить в отпуск, домой. Уткнуться в мамино, пахнущее пирогами и жареной картошкой на сливочном масле плечо. Утонуть в блаженстве с Ниной, в ее любви, чтоб не страшно было уснуть после промедола, когда понимаешь, что закрываешь глаза в последний раз. Как тогда, когда ушел от них Коля Соколов, у которого осталась дома беременная жена, совсем юная, намного младше Коли. Ей предложили сделать аборт после сообщения о гибели мужа, чтоб смогла начать потом новую жизнь без воспоминаний о трагедии. Но она наотрез отказалась. Трагедией для нее было потерять ребенка от любимого мужчины. Героическая девочка…
В отпуск его отпустили сразу. Он выстроил бойцов и озвучил, в каких населенных пунктах он будет проездом, и, если кому –то надо что-то передать, пусть напишет, он обязательно передаст все родным. Всегда отбывающие в отпуск брали для родных письма или маленькие подарочки. Ясно, что ничего ценного невозможно передать оттуда, где и нет ничего, и что письма часто написаны наспех, чтоб успеть вручить отпускнику. Но даже в этих наскоро написанных строчках – любовь и надежда. «Я жив! Ждите! Мне нужна ваша вера!..» Кто – то просто писал адреса, если не успевал по службе написать письмо, и тогда отпускник, приезжая в дом сослуживца, сам сочинял веселые или героические истории в зависимости от того, что хотели услышать родственники и любимые.
Трое ребят принесли письма, в том числе и Виктор Николаев.
- Вас не затруднит? Я из самого Ташкента, Вы не потратите много времени, мы живем недалеко от аэропорта. Мама очень волнуется.
- Конечно, Витя. Я заеду к родителям, даже если б это был другой конец города, - Снегирев знал, что отца Николаева зовут, как и его, – Владимир Иванович.
Ташкент – первый город по дороге домой. Поднимаясь по ступеням подъезда, Володя почему-то очень волновался, представляя, какие слова скажет родным Виктора.
- Здравствуйте, я от Виктора, привез письмо вам по его просьбе! Он скучает! – стараясь как можно более радостно проговорить заготовленную фразу, в которой должны быть все ключевые слова: «по просьбе», «от Виктора», «скучает». Значит. ЖИВ! И обязательно с улыбкой. Значит, все в порядке.
- Дорогой ты наш! – воскликнула женщина. –  Вовка! Здесь товарищ от Витеньки приехал!!!
Она втащила Снегирева за рукав в квартиру. Из комнаты почти бегом вышел моложавый мужчина. Мама Виктора задыхалась от счастья и нетерпения.
 - Скорее, раздевайтесь, умывайтесь! Вы когда приехали? - частила вопросами женщина.
- Только что, - Володя старался улыбаться, чтоб создавать благопрятное впечатление.  Он вдыхал запах розового земляничного мыла, любимого с детства. – Я только из аэропорта.
- Витя здоров? – мать стояла в дверях ванной, пока Володя умывался, и держала в руках чистое развернутое полотенце с розочками по краю.  – Скорее за стол!
Родители Виктора напряженно вслушивались в каждое слово, каждую интонацию Володи, стараясь вычитать там то, что между строк, о чем говорить было нельзя. Они хотели услышать только одно: их сын в безопасности и обязательно вернется! Виктор очень нравился Снегиреву, поэтому рассказы о нем были теплыми и оценки его поступков, характера искренними. Он смотрел на лица родителей своего товарища и чувствовал необыкновенное спокойствие и удовольствие от вечера.
- Вы никуда не поедете! Что Вы? Мы постелем в комнате Витеньки! Там есть и кровать, и диван. Выбирайте! – распорядилась Надежда Григорьевна.
- Давайте, Владимир Иванович, за Ваше здоровье, Витино и ваших товарищей! Чтоб все вернулись домой, - налил Владимир Иванович Николаев. – Вы нам сейчас и сын, и брат, и комбат!
- Давайте, Владимир Иванович, - ответил Володя.
Закусывали до середины ночи.
Родители под руку провели гостя в комнату сына. И Володя обомлел! На прикроватном коврике Виктора плотным слоем висели вымпелы, медали и значки. Он прочел на медали вверху: «За первое место в Узбекистане по каратэ».
- Первое по каратэ? – протянул ошалело Снегирев.
- Красиво? – с гордостью спросил Николаев.
 - Вот это да! Виктор чемпион Узбекистана? – изумленно повернулся Снегирев к отцу. – Он никогда даже не обмолвился! А претендует на второй разряд по волейболу!
Снегирев расхохотался.
- Витя скромный мальчик. Он бы никогда и не сказал Вам об этом, - удовлетворенно кивнул на ковер Николаев - отец.
Проснувшись наутро, он почувствовал запах блинов, плывущий с кухни. Он заправил кровать, сложил стопочкой белье на подушку, чтоб хозяйке было удобнее все убрать после его отъезда, и вышел на кухню.
- Володенька! – обрадовалась Надежда Григорьевна.
- Доброе утро, Надежда Григорьевна, я Вас задержал? Вы, наверное, на работу опоздали, - расстроился Володя.
- Еще чего! Не придумывайте, - даже обиделась она. - Я позвонила на работу, взяла отпуск. Володя не смог. Придет к обеду. Умывайтесь, будем завтракать.
На столе на большом блюде высилась огромная горка блинов. Мама Виктора пекла их, как и его мамочка, сразу на двух сковородках и клала по маленькому кусочку сливочного масла между каждым блином, чтоб они были пожирнее. В двух вазочках сверкало варенье – ореховое и из айвы.
- У вас такого нет! Скорее накладывайте, пока блины не остыли.
Варенья из айвы и зеленых грецких орехов Володя, действительно, никогда раньше не пробовал. У них на Урале ни того, ни другого не было.
Володя съел один блин и остановился.
- Не вкусно? – испугалась Надежда Григорьевна.
- Я наелся, - оправдывался Владимир.
- Ой! – вспомнила она. - Сейчас появится аппетит.
Она достала из холодильника бутылку водки, которая от тепла сразу затуманилась, и соленые огурчики, которые она в несколько взмахов нарезала не поперек, а вдоль - острыми длинными сабельками. Они оба выпили. Аппетит, действительно, тут же появился, он принялся за блины.
- Ешьте плотнее. До обеда далеко. На обед придут гости, наши друзья из русской диаспоры в Ташкенте. А на ужин нас пригласили на плов, поедем за город. И завтра нас уже пригласили на обед друзья Виктора.
Володя замер с блином в руке, по пальцам дорожкой потекло масло. Он задумчиво смотрел, как оно переливается на свету.
- Мне ж домой надо…- растерялся он.
- Я отпуск взяла на две недели! – категорично проговорила Надежда Григорьевна.
Отказать матери парня, которого он принимал всей душой, Володя не смог. Родители Виктора встречали его как сына, друга, командира своего Вити. Они сейчас будто репетировали приезд Виктора, не делая отличия между Володей и сыном. Он еще хотел что-то возразить, но еще одна холодная, жестокая мысль вонзилась в висок. «А вдруг что- то случится…С ним, со мной...Вдруг это единственный их праздник… Пусть у родителей Виктора будет хотя бы это, сегодняшнее счастье от того, что они встречают будто бы сына.  Нет, все будет отлично! Все мои ребята вернутся!..»  Но столько радости сейчас у них в сердцах, желания поговорить о нем со своими друзьями и рассказать о нем друзьями Виктора, гордости за сына и его командира!» Они дарят ему любовь, которая принадлежала сыну, отвергнуть ее он не посмел.
Он взял ложечку и потянулся к ореховому варенью.
- Никогда такой вкуснятины не ел, - сказал он.
Надежда Григорьевна взяла с подоконника баночку, долила вазу вареньем до краев и придвинула ее ближе к Владимиру.
Пятнадцать дней подряд был неизменный режим. Подъем, Надежда Григорьевна готовила завтрак, доставала бутылочку, они поправляли здоровье. К обеду с работы возвращался Владимир Иванович, приходили гости, потом русская диаспора устраивала приемы, всем хотелось пригласить Витиного командира. В его письме к родителям было слово «мой боевой командир», этого всем было достаточно, чтоб понять, как служит Виктор, но вопросы Владимиру задавать про службу боялись. До Перестройки об Афганистане открыто не говорили. Не принято было говорить о том, что там идут боевые действия и ребята гибнут не строительстве зданий. Считалось, что наши солдаты роют арыки, садят цветы и облагораживают территории, ремонтируют школы. Никто там не воюет. Боевые награды тогда были большой редкостью. Но нет-нет, присылали родителям страшные посылки, и страх заползал в семьи, в которых сыновья служили в армии.
Снегиреву было очень приятно, что его сержанта так любят на родине друзья родителей и его товарищи, он услышал о нем столько лестных характеристик, о которых даже не догадывался.
Дома Володя наслаждался любовью Нины. У них вновь был медовый месяц.
- Насмотреться на тебя…налюбиться на всю жизнь, - целуя ее всю, с ног до головы, задыхаясь, как от жажды, шептал Володя.
- Ты что? – испуганно спросила Нина. – У нас с тобой вся жизнь впереди. Даже не думай о плохом.
И она тоже ласкала его, подсознательно понимая, что, действительно, ему важно сейчас получить ее ласк на многие месяцы вперед, а может, навсегда. И она любила его нежно, страстно, навзрыд.
…Говорят, у природы нет плохой погоды. Что ж, поэту, может, и будет благодатью любая погода, но подчиненные капитана Снегирева считали сущим бедствием афганскую весну. В это время года в горах начинали интенсивно таять ледники. Протекающая рядом горная речка буквально стервенела. Встревоженная вешними водами, опьяненная селевыми потоками, она буквально сметала все, что попадалось на пути. Тогда бесследно исчезали в ее мутных водах   километры связи. Работы в этот период, как говорится, было под завязку.  Именно в это время из агентурных данных комбат узнал, что в сторону советско - афганской границы направляется большой караван душманов. Указывался и маршрут движения. Информацию проверили, она подтвердилась. Старший офицер собрал командиров подразделений, довел обстановку до сведения и проведение операции поручил диверсионно- штурмовой группе, в состав которой был включен и капитан Снегирев.
Местность, по которой должен пройти караван, Владимир Иванович знал хорошо. Несколько месяцев назад   работал в этом районе по уточнению топогеодезической карты боевых действий. Так что каждую зеленку, гору, речушку знал здесь не понаслышке.
В назначенное время ДШГ выдвинулась в заданный район.  Засаду решили устроить на подступах каравана к предгорью. С тактической точки зрения, место было самое выгодное. Он позволял одной группе с техникой занять скрытую позицию с фланга, другой – отрезать «духам» отход в тыл.
Как и предполагал командир ДШГ, караван духов появился через несколько суток, ночью. Шел он бесшумно, без огней. По всему чувствовалось: проводники отлично знали маршрут и уверенно действовали в условиях темноты. Пропустив боевое охранение вперед, воины осветили караван прожекторами машин, из всех видов оружия открыли прицельный огонь. Операция началась так молниеносно, что в первые минуты «духи» не поняли, что произошло. Исход скоротечного боя был предопределен. В течение нескольких минут большая часть душманов была уничтожена. Другая -  в темноте ушла в горы. Об этом комбат доложил командованию. И тут же получил приказ догнать и уничтожить оставшуюся бандгруппу. Приказ Снегирев выполнил.               
***
Горячий поцелуй
Впервые горячее дыхание горной страны Олег Малышев ощутил в кабинете начальника. Генерал начал очень издалека. Расспросил, не женился ли, есть ли дети. Узнав, что Олег еще холостяк, удивился, но и обрадовался. Олег сразу понял, что предстоит командировка в «горячую» точку.
- Как Вы настроены, товарищ майор?
- Я же боевой летчик, товарищ генерал. У нас в части уже несколько летчиков побывали в тех местах. Ничего, вернулись живыми, здоровыми.
- НУ. и отлично. Готовьтесь, Олег, - по-отечески похлопал Олега генерал. – Вот после Афганистана и женим Вас! А теперь давайте обсудим …
Кто был в Афгане, знает, как буквально молились на вертушки наши воины. Это огневая поддержка, это боеприпасы, бурдюки с водой и продовольствие, это зачастую и единственное спасение. Кроме этого авиаторы вели воздушную разведку, обнаруживали огневые точки укрепрайонов, баз противника, определяли состояние перевалов, троп, по которым возможна передислокация душманов, перебрасывали десантно – штурмовые подразделения в заданные районы.
Первые впечатления на новом месте службы оказались для Олега малоприятными. Эскадрилья прощалась со своим боевым товарищем, погибшим при проведении очередной операции по уничтожению базы боевиков. Обстановка была гнетущей. Он старался не думать о смерти, преодолеть этот психологический барьер. Самое лучшее сейчас -  приступить к изучению района предстоящих боевых действий, он стал готовиться к полетам. Потом, когда –то в газетах и журналах про него напишут: «Летчик Малышев основательно готовился к полетам...» А неосновательно было нельзя. Иначе и его, и тех, кого он будет переправлять, тоже проводят в последний путь. Это он понял мгновенно.
 Через неделю Олег вылетел на рекогносцировку местности. Пейзаж удручал. Вокруг горы, горы. Они   затрудняли ориентирование. Особенно в сумерках. Тем не менее, Малышев быстро освоился на новом месте. Через месяц Олег не только уже грамотно вел воздушную разведку, быстро обнаруживал огневые точки противника, но и свободно определял состояние перевалов, троп, по которым возможна была передислокация душманов. И, конечно, участвовал в переброске десантно- штурмовых подразделений в районы боевых действий. Напряжение было колоссальное. На аэродром он возвращался поздно ночью, чтобы ранним утром снова взять курс на заданный маршрут. Каждый вылет - это новая отдельная история.
      Примерно через неделю поступили разведданные о передвижении духов в районе сосредоточения наших подразделений.  Малышев первым вылетел на разведку. Уже хорошо выучив особенности местности в данном районе, он с высоты внимательно прощупывал каждый квадрат земли. Сначала ничего не вызвало подозрения. Но вот на дне ущелья он увидел караван душманов. Доложил командованию о сложившейся обстановке и передал координаты. По противнику был нанесен сокрушительный артиллерийский удар. Десантно – штурмовой группе осталось потом только зачистить район от отдельных боевиков.
   Ущелье Калай  Куф представляло собой узкую долину вдоль горной реки. Всего метров восемьсот открытой местности, где был небольшой лесок, мельница на реке и каменный мост через нее. А на вершине гор – снег, белый до слепоты. Ущелье – единственное место, по которому можно пройти. Кругом лишь вьючные тропы - накатанная дорога душманов для перевозки оружия и боеприпасов.
   Наших ребят там уже, конечно, ждали.  На помощь были вызваны вертолеты, один из которых пилотировал Малышев.  Снизившись до безопасной высоты, он увидел на дне ущелья более полусотни «духов», которые, заняв выгодную позицию, вели интенсивный огонь по нашей бронеколонне. Их невозможно было вычислить с земли, а Олегу сверху прекрасно их видно.
Секунды на принятие решения – и он открыл огонь из всего бортового оружия. Товарищи быстро все поняли и поддержали воздушную атаку. Сколько длился бой, даже не заметил. Он несколько раз заходил на цель, стрелял, стрелял, пока не закончились боеприпасы. На базу звено вертолетов вернулось без потерь. Эффективность ответного огня Олег смог оценить уже потом, когда приземлился. В его машине насчитали более десятка пробоин.
А в конце сентября   проводилась операция по эвакуации полутора десятка бойцов, заблокированных духами в высокогорье.  Олег с напарником вылетели на задание. Кто был в Афгане, знает, как буквально молились на вертушки бойцы. В этой ситуации Олег с товарищами - вертолетчиками были действительно единственным спасением.
Узкая теснина с крутыми скальными обрывами ограничивала возможности маневров вертолетчиков, поэтому атаковать духов пришлось поочередно.  Душманы вывели из строя винтокрылую машину капитана Леонтьева. Ему пришлось пойти на вынужденную посадку. Малышев поспешил на помощь товарищу. Попытался посадить рядом свой МИ-8, но с первого захода это сделать не удалось. Духи сосредоточили огонь из всех   своих зенитных средств. Тогда, заложив крутой вираж, Олег открыл прицельный огонь.  Земля вздрогнула, покрываясь волнами огня, гари и вздернутых к небесам осколков металла и камня, не давая ни единого шанса на жизнь тем, кто был там, внизу. Что такое ракетно – бомбовый удар вертолета, словами вряд ли можно объяснить. Это поймет лишь специалист или очевидец. Причем, желательно, чтобы он наблюдал не из точки совершения удара. Другими словами, зрелище не для слабонервных. Путь к спасению экипажа вышедшего из строя вертолета и бойцов был открыт.
А сколько было других эпизодов! Вертолетчикам предстояло эвакуировать целый поселок семей активистов, поддерживающих новую власть. На небольшой площадке в томительном ожидании собралось более полусотни мужчин, женщин, стариков, детей. Какая безграничная вера была у этих людей в советских военных. Такое доверие бывает только к очень близкому человеку, что он не оставит в беде, подаст руку помощи.
Несколько «вертушек», в числе которых была и машина Олега Малышева, рейс за рейсом перебрасывали беженцев во временный лагерь. В салон вертолета со своим незамысловатым скарбом набивалось по нескольку десятков человек. Экипажи всячески старались помочь афганцам: помогали погрузить вещи, подсаживали детишек, брали их с собой в кабины пилотов.
Потом у майора Олега Малышева были командировки в другие «горячие» точки, в других странах и в нашей. Он много раз чувствовал горячий немирный поцелуй этих мест. И везде он вспоминал своего командира, своего учителя: «Смотри, в жаркую погоду взлетать здесь трудно: воздух разряжен. И запомни это. Вдруг придется летать в жаркие дни и жарких странах...» В благодарность ему Олег должен был доказать, что любая задача ему по плечу.