По законам браства. часть 4. Глава 3. Мин больше н

Глава 3. Мин больше нет!
- Заррраза! – кричал Снегирев на очередной перевязке. От боли темнело в глазах, но он с ней научился договариваться.
- Терпите, Владимир Иванович, и ведите себя хорошо, а то не покажу, что я Вам принесла, - уговаривала Маргарита, старшая процедурная сестра.
- Что? – коротко спросил он и затих: очень хотелось узнать, что за сюрприз приготовила Маргарита.
Когда окончились все процедуры, перед самым обедом медсестра зашла с лекарствами в палату и достала из кармана халата бумажный пакет, положила ему на тумбочку. Володя протянул руку – это была газета, сложенная вчетверо.
- Читайте, товарищ капитан. Очень интересная статья.
Владимир развернул газету, просмотрел все страницы. На второй полосе была размещена статья о Валерии Григорьевиче Радчикове, 1956 года рождения, командире второй разведроты специального назначения. В июле 1982 Радчиков возглавлял группу во время рейда в горах. Солдаты и офицеры оказались под обстрелом снайперов.  Саперов не было, некому было проверить, заминирована ли местность. Радчиков решил провести инженерную разведку минного поля самостоятельно и подорвался на противопехотной мине. Он потерял на обеих ногах ступни,  а на одной – еще и часть голени. Как и Снегирев, Радчиков был сначала на излечении в Ташкенте. 
В статье также говорилось, что обманом ли, хитростью ли Радчиков добился восстановления на должность командира роты и вернулся в Афганистан, даже принимал участие в боевых действиях. У старших офицеров капитан ассоциировался с летчиком Маресьевым…
Газета упала на грудь.
«Радчиков вернулся в Армию, воевал и потом вернулся победителем. Да, уходить надо только победителем!», - думал он.
Родители побыли с ним месяц и уехали. Через два дня должна была приехать Людмила. Они с Павлом решили, что надо сейчас помочь ему, и сына привезти повидаться, это будет хорошим моральным стимулом. В тот день его на каталке повезли из процедурного кабинета к палате, там все грохотало и падало. Медсестра Лида открыла дверь и присела, закрыв голову руками, – дверное стекло осыпалось рядом с ней.
-Подождите, товарищ капитан, - она отодвинула каталку со Снегиревым к противоположной стене. – Я сейчас.
Она позвала постовую сестру:
 - Вера! Срочно Александра Ивановича!
Вера быстрым шагом направилась в ординаторскую, откуда уже шагал главврач.
- Что за шум, Вера?
- Не знаю, товарищ полковник. Лидия Васильевна отправила за Вами. Мне показалось, в двадцать пятой у Сивцева ...срыв. Лидия Васильевна там, - семенила за врачом Вера. Снегирев лежал на каталке и слышал разговор Александра Ивановича с капитаном Сивцевым, подорвавшимся на мине тремя месяцами раньше.
- …Нельзя так распускаться, капитан. Потеря ноги – не самое страшное в жизни.
- Да черт с ней, этой ногой. Я кому нужен теперь? Друзья предупредили, написали, что жена ушла, не будет меня ждать! Па..ла!
- Что Вам важнее: жизнь или женщина, которая не смогла оценить Вас, Ваш долг, Ваше состояние? Будет женщина, которая оценит и будет рядом.
- А какой женщине нужен безногий калека! – Сивцев недолго ругался матом, полковник велел поставить ему успокоительное.
- Вы сейчас же успокойтесь и вот о чем подумайте, капитан, - медленно и четко, как на плацу, проговорил Александр Иванович. – С вами рядом в палатах Ваши товарищи, которым гораздо хуже! Хорошо, что не все слышали крушения мебели. Вам поставят прекрасный протез, и будете ходить, бегать и плясать. А кто-то даже подняться не сможет. Они рады были бы хоть одному протезу, хоть двум, и обязательно бы встали, уверяю вас! Держите себя в руках, думайте о других. Еще…Ваши родители ждут Вас любого – лишь бы живого. Не лишайте их радости от встречи. Будет еще у Вас достойная женщина! А родителей берегите, они одни. Почему Вы поставили женщину выше своих родителей?.. И последнее. Нас не обижайте! Для нас каждый вставший и ушедший отсюда самостоятельно – праздник, подарок. Но не бесплатный. Сестрички перевязывают, колют, врачи оперируют часами, и поверьте, они часто похлеще волшебников творят чудеса. Такие, что магам и не снились. Мы тоже хотим понимать, что сделали все возможное, чтоб вы выздоравливали и качество вашей жизни было достойным! Отдыхайте, Сивцев. Надеюсь, настроение Ваше улучшится.
- Простите, товарищ полковник, - совсем тихим голосом проговорил Сивцев.
Лида вкатила Снегирева в палату, помогла перелечь на кровать.
Сивцев заснул.
«Бросила жена. Побоялась одной ампутированной ноги… А я? Вдруг вторую не спасут? Даже если спасут. Не то что полторы, по полноги останется. Живот порешечен. Я кому буду нужен?»
Вскоре приехала Людмила со своей мамой и Андрюшей; их, как и всех родственников, поселили в гостинице. Володя обрадовался первой жене, много шутил, Люда привезла много разных фотографий сына, они рассказывали про то, как Андрей жил это время, пока Володя был в командировке. Володя смотрел фотографии и трепал стриженую голову сына. Вот Андрюшка на море, в плавках и с попугаем в руке, в обнимку с чернокожим аборигеном в шуршащей юбке, счастливая улыбка на курносом Андрюшкином лице. Вот с ребятами в футбол играет на площадке. А вот ...с Павлом на даче копает картошку. Володя прижал сына:
- Как вы с Павлом? Ладите? – тихо спросил сына на ухо.
- Да, пап. Мы дружим.
- Молодец, сынок, - похвалил Владимир, и сердце сжалось. Павел стал Андрею хорошим другом, может, даже лучшим, чем он. А где он в жизни сына? Есть ли ему уже там место?
- Мы с тобой еще все наверстаем, сынок!
- Конечно, пап! И на море поедем! И на дачу! И в футбол… Ой, - Андрюша глянул на то место под одеялом, где была нога, и притих.
- Ничего, может, и в футбол! Знаешь, какие сейчас протезы делают! Закачаешься! И ходить, и бегать, и в футбол играть можно!
- У тебя ножки болят? – Андрюша заглядывал ему в глаза. В них было не только сочувствие, но и детское любопытство. Чужой боли дети особо не чувствуют.
- Ничего, сынок, до твоей свадьбы заживет, - улыбнулся Володя.
- А когда моя свадьба? – Андрюшка искренне изумился. Вдруг отец, как все отцы, знает что-то особенное, то, чего он не может знать.
- А вот когда вырастешь, школу закончишь, выучишься и в Армию сходишь. Тогда и женишься.
- К старости, в общем, - обреченно вздохнул Андрюшка.
Володя рассмеялся и прижал его к себе. Счастье от присутствия близких было сильнее боли и страданий.
Вечером после ужина он слышал, как Сивцев рассказывал выписывающемуся назавтра из госпиталя офицеру Белову, что жена, пока он по госпиталям мыкался, подала на развод.
- Мать моя мне написала, что слышала, как жена сказала: «Я молодая и красивая. Не смогу с калекой жить».  Кто ее осудит? Жизнь действительно одна. И она только твоя, по большому счету. Нельзя на это обижаться. Нормально это, кто бы и что бы ни говорил. Это только в книжках пишут: "они прожили душа в душу много-много лет и умерли в один день". На самом деле каждый живет и умирает в одиночку. И не надо никого ни в чем обманывать.
- А я сказал жене, что после госпиталя уйду. Что у меня до Афгана любовница была! Что она меня любит. И я ее, - Белов ухмыльнулся.
- Зачем? -  удивился Сивцев. – Я б счастлив был, если б моя ждала.
- А чтоб не страдала сильно и подала на развод легко. Вроде как, изменщик я, - продолжал Белов. - А на х.. я ей без ноги? Горшки выносить из-под закованного в гипсовый панцирь мужика, наверное, не самое страшное. Нелегко, но все же можно переворачивать на бок, на живот, на спину, менять под ним намокшие простыни, отстирывать их, подмывать через каждые три-четыре часа, протирать противовоспалительными жидкостями и мазями пролежни. Не так страшны физические муки, как психические, душевные. Да и обычный госпитальный быт сведет с ума любую, даже самую любящую. И станет она стервой из-за меня. Не хочу! – тряхнул головой Белов. 
- А я вот куда теперь? – снова заговорил о своем Сивцев. – Мать у меня лежит два года уже после инсульта. Отца не было никогда. Я думал, буду матери помощником, когда приеду из…командировки. Сейчас без работы, с лежачей матерью. Я и ходить пока не могу сам.
- Будешь ныть, - не сможешь! – вмешался Снегирев. – Соберись! Тебе и протезы уже принесли! Научишься хорошо на них ходить. И работу найдешь, и жена вернется! Ко мне вон, посмотри, жена бывшая и то приехала!
- Потому и приехала, что бывшая! – Сивцев начал злиться. – Она уже ничем тебе не обязана, не обязана таскать тебя, больного. Сейчас моральный долг выполнит, даст с сыном повидаться, уедет и забудет. Сама она, я так понимаю, давно живет с другим и вполне благополучна! Живет себе спокойно.
- Так ведь и у меня тоже жена есть.
- И где она? Почему еще не здесь? – заводился все больше Сивцев.
 - Завтра и приедет. Нина отпуск попросила, сменит Люду. Они по очереди.
 - Приедет, посмотрит на тебя, потом уедет и сделает выводы. Сними розовые очки, капитан! Кому такие, как мы, нужны!
Сивцева тоже скоро готовили к выписке. Недельку походит на протезах – и домой. За ним собирался приехать двоюродный брат, который живет в другом городе. Володя, действительно, с трудом представлял себе его будущее. На новых ногах ходил плохо, забывался и падал. Да, одному ему будет тяжело. У брата своя семья и свои проблемы, своя жизнь. А Сивцев должен прожить свою собственную жизнь. Хотя у Белова пока вообще в перспективе интернат.
Утром пришла Людмила.
- Людочка ну, что ты тут со мной маешься? Вам надо возвращаться в Ленинград.
- С чего ты взял, что я маюсь? Ты отец моего ребенка. Мы навсегда родные люди.
- Поезжай к Павлику, он ждет тебя. Он у тебя замечательный парень. Привет ему передавай. И ты сейчас нужна Андрюшке. Как только смогу, я к вам обязательно приеду в гости. Со мной останется Ниночка.
- Когда она приедет?
- Вечером.
- Ты точно не хочешь, чтоб я осталась…с тобой? – Люда сомневалась. Володе казалось, что, если б он позвал ее, она б осталась в Риге и вообще с ним. Этого – то он сейчас и не хотел.
- Конечно. У тебя есть Павлик, вы любите друг друга. Я люблю Нину.
Люда с Андрюшкой и тещей уезжала веселая. Она, действительно, любила Павла и считала, что у них счастливый брак. Владимиру не давала покоя одна мысль: а ведь Сивцев прав! Люда была такая ласковая и заботливая, потому что ее забота ограничивалась отпуском, и знала, что скоро вернется к Павлу, где у нее счастливая, комфортная, налаженная жизнь.
Нина, действительно, приехала вечером и сразу, оставив вещи в гостинице, пришла в госпиталь. Она старалась не плакать, во всяком случае, при нем. Она сразу поняла, чем и как помогать санитаркам и сестрам. В институте у них были курсы медсестер, элементарные вещи она знала.
- У вас отличные сестры. Я недавно была в Кытлыме, у мамы в больнице, так там страшнее зверя, чем санитарка, нет. Лишний раз боишься что-то спросить. Иерархия между ними и сестрами – жесткая. А здесь чувствуешь себя человеком.
 - Да, с нами девчонки -сестрички ласковы, и санитарочки, как мамы. Про врачей вообще не говорю! Это светилы! Отцы родные!
Володя смотрел на натянутую улыбку Нины и думал, сможет ли она теперь жить с теми проблемами, которые появились у него? Он неожиданно решил, что не хочет втягивать ее в свою новую жизнь с перевязками, костылями, новыми операциями, не хочет, чтоб она жила его судьбой. Он уже не тот перспективный офицер с достаточно понятной и простроенной карьерой. Это его жизнь, и надо прожить мужественно, не обременяя ею женщин. Без Люды, которой, по его ощущениям, не под силу эта ноша, и без Нины, которая ехала в Свердловск к юному суворовцу, потом в Германию – к здоровому и успешному капитану. Только как сказать ей, что она должна уехать?
Тянуть с разговором было нельзя. С Людой ему сейчас было легко, они больше не должны друг другу ничего. Оба понимали, что помощь ее закончилась, она уехала, и дальше общение будет по необходимости.
С Ниной все иначе. В напряженной спине, плечах была скованность, в лице читались мысли: «Что дальше? Что будет через месяц? Через год? Где ему работать? Как лечить?» Володя дождался, когда из палаты все ушли.
- Ниночка, - он поймал ее ладонь. – Остановись, присядь. Мне надо тебе кое-что сказать.
Слова придумались сами. И сами сказались неожиданно просто, будто и не он их проговаривал.
- Тебе надо уехать.
- Почему? – Нина округлила узкие карие глаза.  – У меня отпуск двадцать один день.
- Не жди окончания отпуска. Мы поговорили с Людой и решили, что нам надо жить вместе. У нас общий сын, будем вместе его поднимать…- рука Нины обмякла, стала влажной и вялой, как тряпка. Спина выпрямилась.
- Ранение у меня такое, что осколки везде… Детей у меня больше не будет. А в той семье все-таки мой родной сын.
Нина дернулась, убрала руку.
- Все ясно. Мой сын – не родной.
- Да нет. Я люблю твоего сына. Но ты молодая, тебе нужны еще дети, о которых мы мечтали. Я тебе этого больше дать не могу. Тебе надо найти здорового мужика. А у нас с Людой была хоть какая – никакая, а семья. Уезжай! Костя по документам мой сын, платить алименты я буду исправно, бомжевать и попрошайничать по вокзалам не стану. Обязательно найду работу.
-Я не нужна тебе? – боль в груди была невыносимой, казалось- еще немного и там что-то разорвется. Он промолчал. - Я поняла тебя. Завтра уеду. У меня мина в груди. Сейчас разорвется.
- Не разорвется. Мин больше нет, устало облокотился он на спинку кровати.
Надо было задеть самолюбие, сделать больно, чтоб ушла проще.
 - Я все же…люблю ее до сих пор. Так что…ты собирайся и уезжай…
 - Неправда же это! – закричала она.
 - Прости. Но это правда.
Нина расплакалась, пыталась что- то говорить сквозь рыдания, но Владимир отвернулся к стене, чтоб не видеть ее слез и не изменить решение. Она поцеловала его в щеку. Он не повернулся.
Она пошла к двери, потом вернулась, поцеловала Снегирева в губы.
- Спасибо…Я любила тебя.
От его слов Нину словно ледяным ветром остудило, прокололо и насквозь прорешетило. Дыры в спине и животе.
В гостинице она вяло положила обратно в чемодан футболки, джемпера, единственное платье, брюки. Спустилась на первый этаж без лифта, по лестнице, волоча клетчатый складной матерчатый чемодан, не чувствуя его тяжести, сдала ключ портье. Он не задал ни одного вопроса.  По каменному лицу он понял, что случилось страшное, а спросить боялся. Он знал, по какой надобности Нина приехала в Ригу, и боялся предположить худшее.
- Все правильно…все правильно, одному выжить проще, - шептал под одеялом Снегирев. Он не считал себя хлюпиком, но сейчас надо было перетерпеть другую боль. – Теперь чисто. Мин больше нет, - проговорил Володя, и грудь словно проткнули вилами. Он освободил сразу двух своих любимых женщин.
***
Бессонница
Мучительные больные сны терзали Сергея ночь от ночи, напоминали даже о том, чего, казалось, в памяти и не должно было остаться. Он пробовал пить на ночь димедрол, чтоб не слышать по ночам грохота и ора, стал выпивать полстакана водки. Потом стакан. На какое – то время помогло. Сначала он засыпал, но около часа ночи стал просыпаться.  А потом перестал спать вообще. И начались бессонницы.
         Бывает ли у вас так: идете по улице и точно знаете, кого сейчас встретите? Идете и ждете? Вглядываетесь в лица. Где же он, она или они? Можно не встречаться несколько лет, но вот сегодня увидитесь точно! А потом, увидев все же ожидаемый объект, облегченно выдыхаете. А иногда пробуешь «притянуть» того, кого хочешь увидеть. Получается!  Иногда, наоборот, стараешься, не оглядываясь, поскорее проскочить то место, где, по твоим ощущениям, можешь увидеть того, с кем встретиться не желаешь. Загадываешь то, что хочешь увидеть, «посмотреть» сегодня ночью. Проговариваешь про себя детали сна, события, места, лица. Хочешь – загадаешь тех, кто совсем ушел и по ком скучаешь, чьи черты уже начинают за давностью стираться из памяти, и их силишься все время воссоздавать, прорисовывать. Только б не забыть! Не упустить, не потерять ни линии! И с этими мыслями уснуть. 
В самых удачных снах удается поговорить с тем, кого уже нет или кто просто сейчас далеко. Эти сны самые счастливые!  Уже не надо силиться что-то допридумывать, диалог течет как бы сам по себе…легко и быстро. Тогда, наоборот, пытаешься вслушаться в каждое слово, каждую интонацию и торопишься их запомнить. Радуешься каждой мелочи, любому доброму известию оттуда, из этого нереального измерения о том, чего уже нет и никогда, никогда уже не будет.
 Порой, лежишь с закрытыми глазами, пытаешься вспоминать кого-то или что-то, думаешь: вот сейчас заснешь. Проваливаешься в горячую воду. Хорошо, спокойно, и вдруг – удар в живот, и резко просыпаешься и, задохнувшись, ловишь ртом воздух.   Кажется, что прикрывается дверь в спальню и кто-то тенью выходит из комнаты.
Прекрасны сны, когда слышишь музыку. Все равно, какую.  Во снах чаще звучит красивая мелодия. И ты, как змея, плывешь над землей, потому что нет ощущения опоры под ногами. Полуполет – полутанец.  Двигаешься медленно под музыку, стараясь не нарушать ритма, не спугнуть мелодию. Пусть звучит дольше…
Когда долго и отчаянно не можешь заснуть, словно продираясь сквозь непробиваемые стены, выматываешься в этой борьбе, а потом в бессилии поворачиваешься плашмя на живот, словно падаешь, пряча голову под одеяло.  Протяжно звучит орган, будто в пустых костелах. Музыка обнимает куполом, как Иисус в церкви Сакре - Кёр на Монмартре, он принимает тебя в свои распростертые объятия. И ты успокаиваешься. Музыка в эти минуты выше слов. Понимаешь свою человеческую беспомощность, смотришь на поднятые руки - крылья Спасителя и читаешь на родном языке «Отче наш…».  А потом на латыни: «Pater Noster qui es in caelis...»  И понимаешь, что не важен язык, что сейчас где – то точно так же в другой стране, на другом конце земли, мечется в постели от бессонницы кто-то тебе незнакомый, читает молитву Единому Господу и так же очнется от слез на жаркой подушке. Бессилие, изнеможение и умиление.  И гулко звучит орган.
Самые страшные бессонницы, когда видишь смерть. Огонь, взрывы, жар такой, что кожи нет больше, пепел вместо воздуха, и запах человеческого мяса. Рядом части тела друзей, с которыми два дня назад смеялся, травил анекдоты позлее и похабнее, чтоб перебить ужас и отвращение от творящегося вокруг.  Ты кричишь, чтоб не бояться. А когда очнешься от того, что тебя толкают в бок, понимаешь, что кричал так, что сорвал голос.
Бывает и счастливая бессонница. Когда радуешься возможности вспоминать светлые минуты жизни. Те, которые были, или которых, увы, не было совсем. С закрытыми глазами повторяешь сказанное тобой верно найденное слово, ласково называешь любимую, сотни раз повторяешь ее имя. В бессоннице не стесняешься называть, обнимать, чувствовать то, что днем не можешь себе позволить. Ночь стирает тяжесть, высвобождает чувства, делает откровеннее и, возможно, бесстыднее. Она помогает реально почувствовать тепло рук, губ, их нежность, легкие касания, крик…и …Полет! Счастливое парение между небом и землей. Отрываешься – и летишь! Чувство боязни высоты перекрывается чувством восторга!  Под тобой люди, города, все движется, но ты не слышишь шума, ты летишь, немой и глухой от счастья! Открываешь рот, но не слышишь своего стона и крика!
Приятно чувствовать свою легкость, то, как управляешь своим телом, как можешь поворачивать в стороны, кувыркаться в невесомости, резко взмывать ввысь!  И только опускаться страшно. Тогда ведь придется увидеть, насколько высоко поднялся! Эти сны нельзя прерывать. Как нельзя прерывать полет. Сон искусственно продлеваешь, понимая, что это и не сон вовсе, а бессонница, что глаза нельзя открывать ни в коем случае, что можно разбиться и больше никогда уже не полететь! Страшно почувствовать себя ненужным, нелюбимым и бескрылым!  Поэтому мы бережем несостоявшиеся в реальности, но реальные в бессоннице объятия того, кого ни разу не обнимали, не знали вкуса губ, чье дыхание даже не знакомо, под чьим взглядом никогда не сгорали от страсти, чье сердечко не билось в унисон с нашим, а мы никогда не слушали его, лежа на груди у любимых.
Но мы все, как дети, продолжаем верить в чудеса, сколько бы лет нам ни было, а сны бывают настолько реальными, что перестаешь отличать действительность от чуда. Может, Ира была его счастьем? Надо придумать сон, где они вместе…
Вспоминая сейчас Иру, он намеренно делал себе больно, дразнил себя. Проговорить еще раз. Сделать себе прививку, как в школе, ревакцинацию, чтоб закрепить уверенность, что уже нет болит, все прошло, и можно начать думать о ней спокойно и тепло, как о девушке, которая была в его жизни светом. 
После армии, госпиталя все краски стали серыми. Ни солнца, ни света, ни радости цветов. Все полотно мутное, затертое, грязное, бурое.
Он вспомнил, как однажды, идя по госпитальному коридору, увидел офицера в коляске. У него до колена не было ноги, да и вторая была в бинтах.  Он улыбался медсестре, говорил ей комплименты. Девушка была счастлива. Эта картина задела Сергея, он позавидовал раненому офицеру. Ну, почему в нем, сильном и почти здоровом этого нет? Не осталось улыбки и радоваться было нечему. Иногда в мозгу звучал марш «Прощание славянки». Тогда он был полон планов на будущее. А сейчас –впереди чернота. В голову назойливо лезли мысли, что он будет делать на гражданке? Что дальше?  Одна мрачная мысль сменялась другой. 
Любимая девушка оставила его, ушла к другому, не дождавшись из армии, а новых пока не завел. Сергей плохо спал, его стали раздражать улыбки выздоравливающих ребят, он стал уединяться, перестал отвечать на письма родных и знакомых.
Он ждал письма от Иры, ему так нужны были ее «люблю и жду». Но в последние полгода слово «люблю» из ее строк исчезло. Оказалось, уже около года никто не ждал. Ира вышла замуж. Желание было одно - забыть! Афганистан и Ира совпали в своей черноте на этот период по ощущению оглушенности и трагедии.
После возвращения из госпиталя он не вернулся в родной город, а сразу удачно поступил в институт. Программу он не забыл, да и льготы как у участника боевых действий у него были. Друзья появились сразу: и постоянные, надежные, и те, с кем просто можно было запить в общежитии воспоминания, не отпускавшие и державшие закопченными клешнями. А через несколько месяцев Сергей познакомился в общежитии с девушкой из параллельной группы. Совместные профсоюзные поездки и комсомольские субботники были в то время регулярными. Красили фасады зданий, высаживали деревья, убирали картошку, помогали детским домам, ездили в пригородные усадьбы – образовывались… Лера была высокой, красивой, очень яркой девочкой. Инициатива познакомиться была ее, как и все, что потом с ними случилось. Сама присаживалась рядом в автобусе, сама приходила в комнату под разными предлогами, приглашала на чай, просила помочь что-то прибить, что-то починить, жалела, когда он случайно вспоминал Афганистан, и боль накрывала его. В конце - концов, ему шел двадцать второй год, мальчик большой, и сердце в ответ на женские хитрости и очарование все же дрогнули. Он влюбился страстно. Думал о ней постоянно. Наконец он получил то, что обошло его с Ирой, – возможность засыпать и просыпаться рядом, быть вместе, когда хочется, позволять себе быть счастливым. Новость о том, что у них будет ребенок, была предсказуемой. Увиливать он не собирался и тут же женился на Лере. Воспитанный в советское время, он усвоил его принципы: порядочность, ответственность, родительскую основательность. Хотелось все делать по-честному. Дочка Лика родилась перед самой сессией, и они по полной отпраздновали рождение бессонными ночами, пеленанием, кормлением между экзаменами. Им дали отдельную комнатку. Появилось ощущение семьи и дома. В общем, все, как в советских фильмах: оптимистично, ударно и правильно! Сергей жалел жену. Девочка не успела окончить институт, выносила и родила его ребенка. Он помогал, насколько мог, стараясь по максимуму брать на себя, чтобы жена больше отдыхала. Доучивались оба трудно, но вместе все преодолели. А с мечтой остаться в любимом городе на воде пришлось распрощаться. Поехали по распределению к нему на родину, в сильно провинциальный городок и устроились на местный завод. Тогда почти все молодые семьи, за некоторым исключением, начинали с нуля, даже с минуса. Сказать общие фразы о том, что было трудно, - вообще ничего не сказать. Так банально это звучит. Конец восьмидесятых начало девяностых трудно дались всем «россиянам». Спасала молодость, более легкое отношение к бытовым проблемам. Мизерных зарплат ни на что не хватало, Сергей долго не мог позволить себе купить даже холодильник, не говоря уж о хорошей мебели. А в доме был ребенок. Вспомнив дочку маленькой, Сергей почувствовал в груди мягкий теплый комочек. Его первая девочка, его красавица…
Года четыре пронеслись как-то вмиг. Их не было жалко, как не было жаль вообще в молодости ни месяцев, ни лет. Жизнь, казалось, будет вечной, что сейчас только пишешь черновик, можно напортачить, а потом переписать все на чистовик. Это позже стало ясно, что чистовика не будет, и все дано единожды. И все те ошибки и грехи, которые совершил, превратятся в твою личную коллекцию, которая рюкзаком будет висеть на спине. Он кого- то делает сильнее, кого – то давит, а кого – то ломает.