Наташа

      Ведьма или ангел, птица или зверь,
      Вернись – я оставлю открытым окно
      И незапертой дверь.
      Смерть или спасение, свет или тьма,
      Если не вернешься – я впервые узнаю
      Как сходят с ума.

                Илья Кормильцев


       В один из дней лета, 1995 года, на тополиной аллее города Н-ска появился молодой человек. Он не был посланцем сатаны, как иногда выясняется из дальнейшего повествования. Он не был, однако,  и ангелом, и это так же выяснится, если читатель наберется терпения дочитать до конца эту банальную повесть. Это был обычный для 1995 года человек на улице обычного города, в обычный день обычного лета. Лето уже перевалило за середину, и на аллее летали первые желтые листья. Но тополя были еще густые, и пожелтевшие беглецы не портили общей картины полнокровной провинциальной жизни.  Молодого человека звали Иван С-в, и он собирался влиться в эту жизнь. Он шел устраиваться на работу. Место его работы находилось в белом трехэтажном здании, заметном издалека среди одноэтажных домов Н-ска и Иван легко его нашел по описанию своей мамы.  Он пришел раньше назначенного времени и теперь ходил взад и вперед по аллее,  размышляя. Решив закурить, он сел на пустой автобусной остановке, почти напротив трехэтажного здания.
       Иван смотрел на здание своей новой работы (в дальнейшем просто здание). Своей новой жизни. Какие мои годы, думал он? Самое время попробовать начать все заново. Вот так выглядит она,  синичка в моей руке.
       До назначенной встречи остается десять минут, и Иван сидит на  автобусной остановке с сигаретой ЛМ в городе Н-ске. Этот город – его родной, и он правда начинается на Н- и заканчивается на –ск, как великое множество других городов. Само по себе это ни о чем не говорит, ничего не предвещает. Простое совпадение, которое лишь болезненно подчеркивает типичность того, что происходит сейчас с Иваном. Автобусная остановка, тоже одно название, остановка на которой не останавливаются автобусы. И дорога, по которой нельзя проехать. Выбоины, расположенные в шахматном порядке. Водители в своем стремлении объехать  разбили  улицу до тротуаров. Иван не осознаёт, что этот день - часть года, а тот в свою очередь середина десятилетия. Того  самого, которое войдет в историю  страны как десятилетие  страха и позора. Во-первых, осознание позора  где-то в будущем. Во-вторых, Ивана не волнует политика.  Его не задевает абсурд и разруха вокруг него.  Гораздо хуже, что у него внутри  тоже разруха. Ему двадцать семь лет. Это не очень много, но  и,  увы, немало. К этому возрасту уже кое-что должно быть сделано. А что успел сделать Иван? Успел кончить универ, отслужить в армии. Снова куда-то поступить и бросить, отучившись курс. Жизнь приобрела устойчивый привкус хаотичности и необязательности. Иван, плохо чувствующий вовне, тонко чувствует внутри. И то, что он там чувствует, ему не помогает. Способности к наукам, понимание музыки, живописи, поэтический талант. Все ушло куда-то в сторону и не получает продолжения.  Скитания по столице, все новые и новые лица, лица без конца. Это утомило. Он решил со всеми порвать и начать с чистого листа. Начать просто устроенную жизнь, жизнь без амбиций. В общем, он не знал, что ему делать со своей жизнью. Это было новым для него состоянием. Его жизнь вдруг стала только его жизнью и никого другого не касалась. А Иван привык получать предложения. Он привык, к тому, что у него, как у девушки на балу, все танцы расписаны наперед. Ему ставили физические и математические проблемы, и он их увлеченно решал. Его устраивало, что окружающий мир является ему в форме проблемы. Но его тяготило заниматься собой. Он не признавал, что сам для себя является проблемой.
       Белое кирпичное здание  издалека  пахло горячей смолой. Не такой уж плохой запах для начала новой жизни. Есть люди, которым не нравится запах смолы, но Иван был не из их числа. Ему  нравилось все черное, а смола была черной. В детстве он мог часами тянуть смолистые нити, любуясь их глянцем. Он жалел о том, что сам был блондином. Зато черными были джинсы, и старые замшевые кроссовки «Адидас» тоже. Ради этой черноты Иван каждый вечер сидел над ними с резиновой щеткой. Докурив свой ЛМ,  Иван двинулся на встречу с работодателем. 
       Здание, во двор которого он зашел, родилось, как и он сам, в прошлой эпохе и пыталось вжиться в текущую. Эпохи менялись, и у зданий не было выбора. Иногда чтобы двигаться надо стоять на одном месте, вспомнилось Ивану. Вжиться в новую эпоху у здания получалось плохо.  Как  у Ивана. Печать предыдущей эпохи, ее родовые пятна и хронические болезни не желали стираться  и излечиваться. Силикатные кирпичи разного размера, положенные вкривь и вкось. Высыпающийся из щелей песок, в который не доложили цемента. Водосточные трубы в потеках смолы довершали жалкий вид. Иван почувствовал, что это место его ждало. Вернее, его что-то ждало в этом месте. Но он еще не понимал что именно.  Можно ли в таком месте любить, создавать? Скорее всего, он станет еще одним предметом этого пейзажа, как это здание, как автобусная остановка, на которой он сидел. Он многого не знал. Кое-что он не знал из-за того что был интроверт,  другое, потому, что еще не пришло время. Он не знал, что ограда, в которую он вошел, есть в другом месте города, а именно перед домом его будущей начальницы. Часть ограды она умыкнула при строительстве.  Здание было донором. Оно делилось собой с теми, кто берет не спрашивая. Таковы были реалии  мира, но Иван об этом не подозревал, живя в мире иллюзорном, мире замысловатых мыслеформ, кварков и расширяющихся вселенных. Он,  тоже был донором.
       Иван сидел перед первой своей начальницей, глядя на ее сморщенное словно сушеное яблоко личико, и непроизвольно изучал ее, и обстановку ее кабинета. Он изучал  нечаянно, ибо ничто в ней не было ему интересно. Его не интересовала ни одна мысль в ее голове. Он был равнодушен к ее прошлому и будущему. Он смотрел на эту состарившуюся  женщину, как на существо. В нем не волновалось от понимания того, что оно достигло общественного уровня и должности, которая допускала ему брать не спрашивая. От этой женщины не пахло тем ветром, который мог заставить биться его сердце. Она не прочла ни одной книги из числа тех, которые прочел он. Ее лицо не посещала ни одно из женских выражений, которые могли его околдовать. Это было еще одно лицо в череде лиц, которые он успел увидеть в жизни.
       Иван давно заметил, что лица людей, которые он успел увидеть в жизни, чередуются. Он вывел из этого, что чередуются, бесконечно повторяясь, сами люди. Вначале это был еще один повод  посчитать мир людей скучным, и жить в мире теоретических выкладок. Но затем, он понял, что у этого явления была причина и была также цель. Причина была та же самая, что и причина общего сходства анатомического строения млекопитающих. Что-то связанное с симметрией мира, в пределах которого происходила их эволюция.  А то, что в любом социуме один и тот же набор типажей,  было целесообразно. Это ускоряло адаптацию на новом месте жизни или деятельности. Не надо было тратить время на изучение характеров, притирку. Теперь Ивана восхищала сложность и продуманность социума, в котором он жил и он закрывал глаза на мелкие его недостатки, понимая их неизбежность.  Сейчас социум протянул к нему одно из своих дружественных щупалец.
       Его визави, невысокая, миловидная,  моложавая, вполне довольная собой Валечка, когда-то в молодости  разбивала чьи-то сердца. Состарившись, она открыла в себе непереносимую страсть к стяжательству и мнимому почету. Ее критериями были богатство и социальный статус.
       Валентина Николаевна с интересом разглядывала сыночка бывшей подруги. Она смотрела на него с интересом, с которым стареющие женщины смотрят на юношей, одновременно сравнивая его со своим собственным исчадием. Поняв, что свой, бывший наркоман, находящийся на лечении, проигрывает от сравнения с чужим, она тут же утешила себя тем, что ее старшая дочь от сравнения выигрывает.  Работа в регистрационной палате, была удобной платформой для будущего карьерного прыжка, а сейчас приносила достаток,  пока в виде мелких взяток. А что, сейчас все так живут!  Валентину Николаевну смущал вопрос, почему бывшая подруга Галька, которая обладала не меньшими связями, чем она, не устроила сынка в какую-нибудь блатную контору, а сует его к ней на  одну из низших, малооплачиваемых должностей. Но Галька всегда была с причудами. Чего стоило ее позволение сыну поступить на этот «физтех». Вот результат. Не смог найти работу! Кому сейчас нужны ученые? Стреляются, или бегут заграницу. Единственная извилина, которой  обладала Валечка, тут же отнесла этот факт в большой раздел явлений с заголовком «Блажь», куда отправлялись все людские поступки, которых она не понимала. Социум, как и вселенная, частью которой он был, был для Валечки предельно прост. Она цинично считала себя счастливой и покровительственно относилась к молодым.
       - Что окончил?
       - Московский физико-технический институт.
       - Специальность?
       - Физик.
       Валентина Николаевна наморщила свой и без того сморщенный лоб.
       - Нам прислали компьютер. Разберешься?
       - Попытаюсь.
       -Тогда пиши заявление о приеме на работу на должность техника.  Трудовая книжка есть?
       -Как это ни странно, да. Хотя я ни дня не работал по специальности, но трудовой стаж в размере двух месяцев у меня есть.
       -И где же ты работал?
       -Разнорабочим на стройке, - и, видя удивление, на которое  рассчитывал, Иван добавил, - в студенческом отряде.
       Ему удалось вызвать улыбку. Он, не сознавал, что был довольно приятным в общении молодым человеком.  Шутил он, всегда, над самим собой, не задевая чужого самолюбия. К людям он был равнодушен, и это принималось за вежливое участие. Многие в беседе с ним откровенничали, охотно говорили по душам, сообщая о себе вещи, о которых не догадывались их близкие.
       Так и сейчас. Валентине Николаевне, которой было скучно на работе, и которая обычно заполняла эту скуку сплетнями и интригами, захотелось поговорить. Она рассказала Ванечке о том, что она помнит его еще умненьким светловолосым мальчиком, с точеным личиком. О том, что ее муж и отец Ванечки работали вместе инструкторами в райкоме партии,  несколько лет сидели в одном кабинете и даже дружили.  Стала расспрашивать Ивана, где он был, чем занимался. Иван честно рассказал ей всю эпопею своего отсутствия в городе.  Ему казалось, что он не был здесь целую вечность. Хотя, он должен признать, город изменился мало. Знакомые и друзья детства только куда-то подевались.
       - А у меня как раз работает твоя знакомая. Ты точно должен был ее знать, - с энтузиазмом прервала его Валентина Николаевна, - Теперь у нее фамилия мужа, а до замужества она была, кажется, Семеновой.
      - Наташа? – спросил Иван.
      - Да, Наталья Михайловна. Теперь она Минаева, ее ребенку 5 лет.
     - Мы учились в одном классе.
     - Вот и прекрасно. Как минимум один знакомый тебе человек на новом месте. Легче будет вливаться в коллектив. Она сидит в кабинете 15 на первом этаже. У тебя будет кабинет  32 на третьем. Пиши заявление и отправляйся к завхозу за ключами от кабинета и компьютером.
       С чувством, что ему ампутировали голову, Иван вышел из кабинета директора. Он шел по первому этажу с мыслью, а не  развернуться ли и дать деру из этого болота, как увидел молодую женщину, одну из сотрудниц. Он скорчил вежливое лицо и приготовился здороваться.
       Когда Валентина Николаевна, в своем разговоре упомянула Наташу, что-то тихонько кольнуло Ивана и тотчас отпустило, потонув в потоке панических мыслей об утрате  свободы. Наташа была его первой, неудачной любовью. Эту любовь он пережил честно, в самой тяжелой форме, как переживают тяжелую болезнь.  Потом он редко вспоминал о ней. Редко, потому что образ Наташи заслонило множество других увлечений, вернее он позволил увлечениям заслонить ее образ. Он открыл для себя мир математики и теоретической физики. У него появились друзья, которые научили его смело мыслить о всех явлениях этого мира, и любовь, его любовь к Наташе в частности, оказались в длинном их списке, причем  не в начале. Лучший студент курса, любимчик профессоров, он пребывал в эйфории от сознания своей причастности к тайнам природы, к переднему краю познания. Короче, Ивану некогда было думать о Наташе, и он был  уверен, что он ее забыл.
      А сейчас, когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки, она словно ожила, снова разрослась в нечто яркое, в переживание, заполнив собой его настоящее. Так увеличивается в объеме информация,  распакованная из архивированного  файла.
       - Здравствуй, Наташа, - сказал он остановившись.
       Наташа, как будто только  увидев, озарила чем-то хорошим свое лицо
       - О, привет, это ты?
       - Не ожидала?
       - Да, не ожидала.
       - А я тоже не ожидал. Такая яркая девушка как ты должна,  по моим расчетам оказаться  где угодно, в Москве, Нью-Йорке, но только не в этом захолустном городе.
       Развернутая реплика, с комплементом в качестве начинки, подействовала. Наташа еще раз  улыбнулась.
       - Что, ты, Ваня! Я очень домашний человек. Мне достаточно нашего городка, и своей работы. А вот ты, с твоим умом и талантом, как оказался здесь?
       - Честно говоря,  сам не понял.  Возможно, захотел еще раз увидеть тебя.
       Наташа рассмеялась. Она всегда позитивно реагировала на  юмор Ивана, на его манеру говорить шутками, которая остальных не раз доводила до белого каления. Однажды, в разговоре «по душам», его товарищ по курсу, сказал, что  не может понять, говорит Иван в шутку, или в серьез. Иван задумался, и ответил, что все, что он говорит, он говорит всерьез, но в шутливой форме. «А я думаю, что ты смеешься  над всеми, - сказал друг, - и это  напрягает». «Может быть», - сказал Иван, хотя в людях он не видел ничего смешного.
       - Я в 15 кабинете. Заходи в перерыв. Будем пить чай.
       - Хорошо.

       Через неделю на новом компьютере Ивана сотрудники учреждения по очереди играли в «Сапера».  Появились чемпионы и рекордсмены. Другие программы сотрудников не интересовали. Иван понял, чем провинция отличается от столицы. Но правила он принял не обсуждая. Они оставляли ему личное пространство и бездну свободного времени. Хотя, были на его взгляд идиотскими. 

       На работу он шел с легкой душой и томиком Хайдеггера. Валечка не загружала его работой. Совсем он не бездельничал. Сотрудники стали ходить к нему со своими затруднениями, и он, помогал их решать. Он делал это инстинктивно, по привычке. Ему требовалось пять минут, что бы загрузить в голову любой профессиональный функционал. Еще (в среднем) час уходил на решение самой проблемы. Иногда приходилось посидеть, тоже по привычке, ночью. И, в любом случае, наутро проблема получала решение, которого она ждала до этого лет пять. В атмосфере учреждения, напоминавшей тройной одеколон, появилась, как говорят парфюмеры, новая нотка. Возможно, интрига. Валечке докладывали о росте показателей,  не докладывая о его причине. Иван стал точкой притяжения, и другой на его месте извлек бы что-нибудь из этого. Но Ивана все устраивало. Он стал ловить себя на том, что с нетерпением ожидает обеденного перерыва. В положенное время он заходил в 15-й кабинет.  Трое сотрудниц были горды его приходами. Иван не замечал их негласного соперничества. Вежливо поддерживал беседы на бытовые темы.
       - Ирина Владимировн, Вы… - начал он. У Ирины Владимировн  сползла с лица улыбка. Наташа метнула в нее насмешливый взгляд.
       - Ванюша, неужели я такая старая. Зови меня просто Ирой. И, пожалуйста, на «ты».
       - Хорошо, не смутился Иван. - Это была простая вежливость, пожалуйста, не принимай близко к сердцу.
        Ирина была женщиной бальзаковского возраста, и на ее основательно наштукатуренном лице отчетливо проступали черты ее идущего под откос характера.  Иван плохо разбирался в женских характерах, и не знал, что главной бедой Ирины была зависть.  Но сейчас она  изо всех сил старалась быть душкой.
      - Такие книги ты читаешь! – перехватила разговор Татьяна.
      - Какие такие?
      - Здесь никто таких не читает. Ты правда понимаешь, что там написано?
      - Это не просто, но я стараюсь.
      - А зачем это тебе. Почитал бы что-нибудь легкое, развлекательное.
Иван задумался. Он, по своей оторванности от людей каждую незначительную реплику, адресованную ему, воспринимал всерьез. Он не видел, что сейчас он находится в роли переходящего приза, которым, почти минуту владеет Татьяна. В то время как ее подруги наливаются  из-за этого желчью. Но  у него была своя  игра, которую не замечали все трое.  Он ловил голос Наташи. От этого голоса ему было болезненно хорошо. А еще он ловил ее взгляд. Взгляд, который первые дни их возобновленного знакомства почти не задерживался на нем. А теперь этот взгляд все чаще на нем останавливался. Темные карие глаза с каждым днем притягивались к нему все сильнее. 
     - Видишь ли, Таня, для меня чтение не развлечение, вернее я стараюсь не превращать его в развлечение.  Я ушел от того чтобы развлекаться, мне это не требуется.
     - Как же ты живешь, - насмешливо сказала Татьяна, привыкшая к тому что мужчины восхищаются ее умом, каждый раз когда она ляпает какую-нибудь глупость, - Это какая-то скучная жизнь, от которой можно сойти с ума. Не жизнь, а существование.
       Иван стукнул ладонью по столу. Товарки подскочили на своих стульях
       - В точку! – воскликнул он, - Таня, ты не представляешь, насколько точно  ты повторила тезис  Декарта. « Мыслю, следовательно, существую» - мы существуем поскольку мыслим. Это справедливо для нас, людей. Наше бытие тождественно нашему мышлению. Мыслить наш удел.
       В комнате висела тишина.  Девочки красноречиво переглянулись за спиной Ивана.
       - Вань, вкрадчиво сказала Наташа. В нашем городе нет таких, как ты.

       Иван шел с Наташей по тротуару. Осень, синее небо, почти облетевшие тополя. Ему перестало хватать чаепитий,  в присутствии двух Наташиных подруг, и он стал провожать  ее после работы. Им действительно было по пути, нужно было только подкараулить Наташу, что бы выйти из здания вместе.  Наташа не спеша шагала по тополиной аллее. Ее взгляд был задумчив. Ивану удобно было скользить глазами по ее лицу, когда она вот так, делала вид задумчивости, и не встречалась с ним глазами. Ему нравилось ее лицо в таком состоянии.
      С какого-то момента Наташа перестала хихикать над его словами. Понимать его лучше она не стала, но чутье подсказало ей, что лучше сделать вид, что она его внимательно слушает. Внутри себя можно было думать о чем угодно, например, что приготовить на ужин, или о том, что у нее сегодня большая глажка. Иногда ее мысли приобретали неприличный оттенок.  Иван в эти мгновения ловил особенно понимающие взгляды. Иван, склонный к донкихотству, воображал, что в лице Наташи он обретает свою музу. Но Наташе был безразличен Иван. А так же Петр, Сергей и остальные мужчины, населяющие землю. Их было много, и все они обращали на нее внимание. Наташа могла выбирать. Эта здоровая молодая особь управлялась здоровыми женскими инстинктами.  И при контакте с мужчиной, она безошибочно определяла главное: здоров ли он.

       На улице снег. Он падает и быстро тает на земле. Только на деревьях задержалась снежная бахрома, как напоминание о близости Нового года. Иван, Наташа, Ирина и Татьяна клеят обои в новой квартире Ирины. Иван вернулся  в атмосферу студенческого отряда. Пустая комната, крашеный дощатый пол, голые окна, эхо их голосов. Наташа пришла в пальто с меховым воротником и золотистой  шали  замотанной вокруг головы и расправленной на спине. Она пришла из семейного уюта, определенности и распорядка. Есть женщины в русских селеньях. Но когда она  разоблачилась, под пальто оказалась футболка без рукавов и лосины в широкую продольную бело-зеленую полоску. «Афродита», - подумал Иван. Остальные его мысли потонули в восторге, как местность погружается под воду во время паводка. Наташа откровенно флиртовала с ним. Смена обстановки и одежды ее преобразила. Словно жизнь началась сначала. Она не мать и жена, а девчонка студенточка, ей можно шутить и заигрывать со всеми. Когда он рукой давил комочки клея в пластмассовом ведре, она тоже погрузила в клей свои руки и там стала ловить его.  Поймав, она сильно сдавливала его руку в своих ладонях, заставляя ее выскальзывать, как выскальзывает пойманная рыба, холодная и скользкая. Ее открытая шея была совсем близко от него, и он щекой чувствовал тепло, исходящее от Наташиного тела. Инфракрасные лучи, вспомнил он. Много инфракрасных лучей.
       Когда он поднес к стене на вытянутых руках обойный лист, она подобралась к нему сзади и долго поцеловала в основание шеи. По позвоночнику побежали сверху вниз мурашки. Он кое-как налепил лист на стену, повернулся,  и она оказалась в объятиях, и их губы впервые встретились. Подарив поцелуй, она вырвалась от него и показала ему язык. Она порхала вокруг него как ласточка, а он чувствовал себя медведем. Это не было неприятной неловкостью, это входило в его роль, в условия этой игры. Она была очень смешлива, одна шалость следовала за другой.
       Потом они справляли новоселье, расстелив газеты на полу. Выпили вина. Наташа развязно смеялась и задирала подруг. Она бросала на Ивана взгляды сообщницы. Иван, напротив, был очень великодушен и внимателен к двум  непосвященным одиноким  женщинам.  Расстались они на улице, перед этим снова поцеловались на лестнице. Иван был в эйфории,  и его зацепило сухое прщание Наташи, которая снова превратилась замужнюю даму.
      - Надо было подольше задержаться в подъезде, - сказала она, видя его разочарование.

       Новогодний корпоратив.  До самого нового года еще неделя. Причудливая южная зима подарила несколько морозных дней. Иван словно вынырнул из тумана. Семейные привели свои половины. Иван впервые увидел мужа Наташи. Ушат холодной воды. Он привык считать Наташу  своей. Не женой и не подругой. Это было что-то среднее между тем и другим. Объятия и поцелуи при каждом оставании наедине, обмен нежными взглядами стали привычными, и Иван чувствовал его нехватку по субботам и воскресеньям. Иван ушел с корпоратива раньше всех, и, отклонившись с постоянного маршрута, пошел в лес. Этот пойменный лес был его конфидентом. Когда ему требовалось дружеское участие, Иван шел в лес, и,  бродя в одиночестве по его запутанным дорожкам, рассуждал вслух. Лес внимательно слушал,  подрагивая ветвями голых деревьев. Что происходит между мной и Наташей, говорил он, обращаясь к покрытым заиндевевшей травой склонам? Ответ очевиден. Болезнь, которой я заразился подростком, перешла в хроническую форму. Я думал, что я забыл ее, эту хрупкую девочку Наташу, с  каштановыми волосами,  вздернутым носиком и карими глазами. И вот, она вернулась ко мне, прежняя и одновременно новая. Эта мальчишеская греза, за время  разлуки налилась соком женственности. Напиток, который хочется выпить залпом, не думая о последствиях. О ее пятилетней дочери, темноглазой копии Наташи, о ее муже, бывшем офицере, уволившемся из вооруженных сил, чтобы не воевать в горячих точках. Все  прошлое, настоящее и будущее исчезло, когда я снова встретил ее. Нет неудач в столице, нет удушливой провинции, есть только ее извечная женственность,  чудо ее грации, линии тела, по которым зрачок бежит, как алмазная игла бежит по дорожкам грампластинки, и слух наполняется беззвучной музыкой, наподобие той, что слышал глухой Бетховен, сочинявший   «Оду к радости». К чему эта глупая принадлежность одного человека другому. Красота должна быть достоянием того, кто ее видит, кто ее понимает. Что я увидел сегодня, почему у меня упало сердце? Наташа, как дрессированная собака подошла к ноге своего хозяина. У нее есть хозяин, как у вещи. И она рада его власти над собой.  Это ее выбор.
 
      Не помня как, он вернулся домой и что-то наплел  на вопрос мамы. Женщины, которой он при рождении пообещал стать благополучным и успешным. Зачем ей знать, что он безнадежно запутался, и его успех откладывается, скорее всего, навсегда.  Прежде всего, он должен самому себе.  Стать совершенным, даже если для этого придется пройти через ад и чистилище.  Я слишком обусловлен и не самодостаточен.  Хватит искать счастья в несовершенном мире.  В данный момент нужно отключиться от Наташи и мамы и дочитать Хайдеггера. Я обязан прикоснуться к Дазайн, но меня, как болото, засасывает Гереде.
       На другой день, он не пошел пить чай. На третий тоже. На четвертой его встретила в коридоре Наташа и пригвоздила своими темными глазами.
       - Ты куда пропал?
       - Просто  много работы.
       - А я подумала, что кто-то плохо перенес знакомство с мужем своей…
       - И это тоже. Скажи, кто я для тебя, зачем я тебе нужен?
      - Ты нужен, чтобы мне было не скучно пить чай. Придешь.
      - Сегодня приду.

       Снова все пошло как прежде. Снег на улице растаял, вернулось время туманов и слякоти. День за днем. Время летело незаметно, приближаясь к весне, а у Ивана нарастало ощущение приближающегося конца. Наташа становилась частью его, принадлежа другому мужчине. Он не знал, во что в конечном итоге это выльется. Один из вариантов развязки предложил его новый друг Виктор. У Виктора он иногда ночевал, когда увлекшись разговором, засиживался допоздна. Иван любил прежние физтеховские словесные баталии по накалу напоминавшие пляску людоедов вокруг пиршественного  костра. В огонь праздника летели Кант, Ницше, Христос, Будда, Ньютон. В жертву полемике приносилось все, авторитетов не существовало. Молодой цинизм и пошлость вперемешку с гениальными идеями растворялись в  алкоголе и текли рекой.  Не каждый мог выдержать столь крепкий напиток.
       Виктор был слабой заменой. Он  был зауряден и спасался от этого эзотерикой.  Однобокий и ограниченный, он обрадовался, узнав, что у Ивана есть все тома Кастанеды и  пригласил его к себе. Иван был посвящен в тайну Виктора. Виктор, у которого жена сбежала на Сахалин с  двоюродным братом, был магом.  Двое бывших спецназовцев, друзей  Виктора,  тоже были адептами дона Хуана. Они набросились на Ивана в надежде, что он войдет в их круг. Но Иван был равнодушен к потустороннему. Он не понимал троих друзей, переживших шок от столкновения с реальностью, и теперь бегущих от нее.  Притворяясь, что в обыденности они ощущают присутствие незримых сил, они закрывали глаза на очевидное,  В их головах, в их жизни, как и в их домах царил беспорядок, окна заплела паутина, а дворы превратились в свалку и заросли бурьяном.  В итоге, они отстали от Ивана, решив, что у него еще не открылся третий глаз, чтобы видеть сакральное. Но Иван продолжал приходить к Виктору, пить вино и терроризировать своими монологами о поэзии.
       В одну из таких встреч они заговорили о Наташе. Виктор, хотя  смотрел на мир глазами мага Карлоса Кастанеды, волшебство, которое творилось с Иваном,  понимал просто.
       -Ты с ней уже переспал?
       - Почему ты спрашиваешь?
       - На работе всем интересно, дошло у вас с ней до постели или еще нет.
       - Может, и не дойдет. Разве все дело в постели?
       - А ты как думал!
       - Я думал по-другому.
       - У тебя ничего не выйдет. Муж ее  не отпустит. Если понадобится, он может ее ребенка отобрать, а саму голой выгонит из дома. Что с тобой, Иван?
       Ивана накрыла волна безысходности. Его существование было никчемным.  В мире, где люди всему знают цену и где на все есть трезвый расчет, он почувствовал себя одиноким и крошечным. Дыхание перехватило на полуфразе,  и из глаз закапали слезы.
       - Ваня, перестань, перестань! – вдруг начал истошно вопить Виктор. Почему он так испугался моих слез?
       - Убей Константина, женись на Наташе, но только не надо плакать.  Прости, я не знал, что для тебя это так серьезно. У нас так никто к этим вещам не относится.  Почти все друг другу наскучили, у всех есть любовники или любовницы!
       - О чем ты говоришь, Виктор! Они живут вместе уже пять лет. У них есть ребенок. Ты считаешь, что я должен разрушить их семью? Да я близко такого не хотел!
       Сбитый с толку Виктор пролепетал:
       - Тогда что ты хочешь? Разве тебе не нужен секс с шикарной бабой. Ведь она сама дать готова. У нее что-то не клеится с мужем, а ты ей нравишься. Все карты в твоих руках. Кто может от такого отказаться, когда оно само идет в руки? Я бы  на твоем месте…
       - Я не знаю, чего я хочу. Мне нужно видеть Наташу, слышать ее голос. Только это дает мне то, что, наверное, люди называют ощущением счастья. Разве это преступление смотреть на женщину и слушать ее голос? Но я почему-то чувствую себя вором. И  не пойму почему. Я пытаюсь разобраться, но у меня не получается. Я ловлю на себе понимающие взгляды. Ты сейчас сказал, что следишь за тем, что происходит со мной и с ней. Это меня смущает. Перестаем быть я и Наташа. Мне в голову лезут какие-то законы, мысли других людей…
        - А как ты хотел?
       - Не знаю, я ничего сейчас не знаю. Налей еще вина, я не хочу постоянно  думать, о том прав я или не прав по отношению к Наташе, ее ребенку, ее мужу, себе.
       Виктор налил вино в большой бокал и Иван, прикладываясь к нему, почувствовал, что он входит в набегающие волны моря, которые его закачали, повалили с ног и все исчезло.

      Снова весна. Любимое время года Ивана. Как будто жизнь началась еще один раз. Даже старые вещи зажили по-новому. Весенний воздух будоражил Ивана, и тупик в который он себя загнал, не стал казаться концом дороги. Повсюду мерещились лазейки, счастливые случайности, которые могут все перевернуть и склонить историю к хэппиэнду.  Он шел с Наташей по их  (теперь уже)  тополиной аллее. Он шел слева и немного сзади, чтобы видеть ее походку. Одно из чудес света решил он. Наташа изредка оборачивалась, ловила его взгляд и смеялась. Ей нравилось быть объектом внимания. Ее занятый бизнесом муж, не был щедр на такое. Она регулярно получала подарки в виде духов, драгоценностей, вещей. Их секс с мужем был на высоте. Ей не хватало такого взгляда, каким Иван смотрел на ее походку.
       - Иногда по ночам, когда я получаю все тридцать три земных удовольствия в объятиях Константина,  я боюсь только одного, что я назову его «Ваня», - призналась она.
       Это было откровенное предложение себя. Иван чувствовал, что Наташу начинает тяготить его платонизм. Не этого ожидала от него Наташа, когда решила возобновить их знакомство. Он был подходящей кандидатурой для того что бы Наташа смогла наказать своего супруга, за повелительность и сухость. В семейной жизни ей не хватало романтики и угнетало  то, что было удобным порядком вещей. Строя совместную жизнь по шаблону, заданному еще Адамом и Евой, они с  Костей улучшали свой быт. Но когда их быт наладился, то вещи, которые для новобрачных служат крупицами романтики, стали повседневными и деловитыми. Наподобие чистки зубов. Возможно, злую шутку с Наташей сыграл ранний брак. Она не догуляла, не дополучила причитающуюся ей долю обожания и беззаботного счастья. Костя был завидным женихом и ее родители,  и она сама решили не терять этот  шанс на будущее благополучие.  В первый же год родился ребенок, и Наташа поняла, что ее обокрали. Теперь она постоянно была в надежде вернуть свое. Она, конечно, себя не анализировала, но от супружеской измены ее уберегла только работа в женском коллективе и отсутствие в ее окружении подходящей кандидатуры на внебрачную связь. Константин, почти не таясь, погуливал с официантками кафе, хозяином которого он был. Но мужчинам сходит с рук и не такое.
       - Скажи, Ваня, ведь то, что мы с тобой делаем для тебя не игра?- спросила Наташа,  остановившись.
       Иван, ожидал всего, но только не такого вопроса. Постоянно пытаясь стряхнуть с себя ощущение  своей виновности, он не думал, что к роману с замужней женщиной можно отнестись как к игре. Задававшая этот вопрос замужняя женщина не понимала, как к такой интрижке можно относиться иначе как к игре. Она не была способна на безоглядное погружение в омут страсти, на роковой шаг. Ее здоровая натура требовала небольшого разнообразия на фоне скучного благополучия и стабильности. Своим вопросом он хотела немного пошевелить Ивана, который развлекал ее лишь речами, в основном для нее непонятными.
       - Я чувствую себя плохим человеком. Я тебя люблю (эти слова произносились им не в первый раз), но боюсь, что моя любовь может принести тебе несчастье.
       - О чем ты говоришь, ты можешь принести мне только счастье, ты самый лучший из людей, которых я встречала в жизни. Посмотри вокруг, видишь этих людей, ты лучше их всех вместе взятых!
       Иван горько усмехнулся. Однако, лесть Наташи подействовала благотворно. Он почувствовал прилив вдохновения. Именно способность переживать разнообразные эмоции делала его непохожим на местную публику, привыкшую ценить в жизни совсем другие стороны.  Отчасти это привлекло к нему Наташу. Несмотря на свою ограниченность, она понимала, что присутствует и даже является причиной чего-то необычного. Не настолько яркого, что способно заменить собой секс, но великолепного в качестве его оригинального оформления.
       - Они не виноваты, Наташа, - воскликнул Иван. Легко быть интересным человеком, когда ты живешь в каком-нибудь культурном центре, в средоточии русского или европейского духа. Когда ты ходишь по улицам, и в тебя входят идеи, излагаемые неслышным языком архитектуры. Там, даже не интересуясь ничем, просто спеша по своим делам ты изучаешь историю своей страны,  народов, земли. Здесь – окраина мира, дикая степь. Ее заселили личности, вытесненные на периферию, на границы, которым не нашлось места в центрах. Они порвали с одной общностью, но не сформировали другую.
       - Неужели в нашем городе нет ничего интересного? Может, есть неизвестные факты? Может, люди не умеют искать? - спросила Наташа. - А что, давай поиграем в  такую игру. Мы хотим завлечь в наш, заурядный провинциальный городишко туристов. Мы должны написать рекламный проспект, который заставит их отказаться от поездки «По Золотому кольцу» и приехать сюда. Чем мы может их соблазнить?
       - Можно попробовать. Я начал бы так. Путешественники, любители старины! В нашем городе есть много достопримечательностей. Как в каждом, уважающем себя, провинциальном городе, у нас есть все, что должно быть в таком городе. Есть главная площадь, с памятником Ленину, трибуной и елями. Есть дворец культуры, парк и стадион. Есть купеческий дом девятнадцатого века. В доме есть  музей. Посмотрев все это,  вы испытаете чувство дежавю и спросите себя, что из этого всего мы не видели в других местах? Вы будете правы!  Все это есть везде. Но знайте,  главную свою достопримечательность наш город не показывает никому. Более того, о ней не знают даже его жители. Ее не видят.  И это не потому, что она спрятана. Она на самом виду. Ее стараются прикрыть строениями, парками, дорогами, но она выглядывает из-под них, рушит и уничтожает их тысячелетие за тысячелетием. Это  земля. Древняя, земля, дававшая приют скифам,  аланам, сарматам. Они жили на ней в тысячу раз дольше, чем живем мы,  обустраивали, переделывали под себя, но оставили в итоге нетронутой. Земля переходит из рук в руки, оставаясь ничьей. Не принадлежит она и нам, давая лишь временный приют. Приезжайте сюда, что бы почувствовать вселенную, в которой вы гости…
       Наташа, немного отстранясь, смотрела на Ивана, имитируя восхищение.
       -Тебе надо писать стихи, никогда не пробовал
       - Пробовал. И даже пишу. Но это не мое дело.
       - Почему. Ты думаешь, они плохие?
       - Об этом не мне судить. Допускаю, что в них что-то есть. Но они не то, что я хотел бы.  Мне не нравится то, что выходит из меня.
       В глазах Наташи вспыхнул огонек. Она была любопытна.
      -Дай почитать.
      - Это исключено.
      -Зачем же ты их писал?
      -Было повеление свыше. Я не знаю для чего или для кого. Может быть ни для кого.
      - Но это же скучно!
      - Могу попробовать сочинить для тебя.
      - Это тоже повеление свыше?
      - Это должно быть твое повеление.
      - Тогда сочиняй!
      Он подошел к скамейке возле чьего-то дома. Достав из портфеля ручку и чистый лист несколько минут сидел задумавшись. Рядом ерзала Наташа. Вот кому нужны все тридцать три удовольствия. И она их получит. Не со мной, так с другим. А что останется мне? Уловив идею, он быстро записал.

      Я не могу мечтать о том,
      Что буду жить с тобой вдвоем.

      Я не могу поверить чуду,
      Что я с тобою счастлив буду.

      То и другое не дано.
      Я это помню. Помню, но

      Я просто верю в то, что лето
      Нам принесет немного света,

      И что отзывчивые грозы
      Дождем омоют наши слезы.

      - Да, ты настоящий поэт!
      - Может быть. Прекращай издеваться.
      - Я и не думала, - сказала Наташа, хотя на самом деле она всегда реагировала насмешкой на все, что выходило из-под ее контроля.
      - А у  тебя много стихов?
      - Есть еще, но они тебе вряд ли понравятся. То, что я написал для тебя сейчас, самое доброе и жизнерадостное из них.
      - Обязательно хочу почитать? Почему ты не издашь книгу своих стихов?
      - Мне не нравятся свои стихи. Наверное, не будет неправдой, что я их немного стыжусь... Я хотел бы писать по-другому, и о другом.
      - О чем? О любви?
      - Мои стихи именно о любви, и это меня смущает. Я хотел бы писать о мире, быть более… объективным.
      - Ты пишешь о любви. Как странно? У тебя было много любви?
      - Я сейчас ничего не пишу, я писал раньше. Я любил кое-кого. Но давай, больше не будем об этом. Сейчас я люблю тебя…
      - Давай об этом тоже не будем.
      Иван не понимал, что Наташа, как многие эгоистичные натуры, не знала что такое любовь к другому человеку.  Она могла имитировать любовь, и со временем стала думать, что и другие заняты тем же самым. Ей нравилось заставать восхищение в глазах мужчин, и зависть в глазах  женщин. Потому что кое-кого она все же любила. Этот кое-кто была она сама. И еще она любила секс. И она не понимала медлительности Ивана.
      Ивану, наоборот, казалось, что все развивается слишком быстро. Он чувствовал, как события неумолимо влекут его к какой-то последней черте, на которой ему придется принять решение. И он знал, что он примет именно то решение,  которое должен будет принять. Но он хотел оттянуть этот момент, ибо знал, что после этого вся его жизнь изменится. Весь мир изменится.

      - Убей Константина и женись на ней! Удочери ее ребенка! Ты ведь любишь ее! Я вижу, любишь! – орал на него Виктор, когда они в очередной раз вместе пили. Иван, хотел ему ответить, но по его лицу текли слезы, и горло сжималось, не выпуская никаких слов. Это говорит мне человек, семью которого разрушил чужак. Пришел, взял то, что ему понравилось, и оставил сломанный стебель. Виктор  - сломанный стебель. То, что остается, когда срывают цветок. Цветок ставят в вазу, или в нагрудный карман. Когда он вянет, его выбрасывают, а стебель остается, он никому не интересен.
      И по уже многолетней привычке, внутренний слух Ивана стал улавливать разрозненные строфы: В поле широком…  Сухая трава…   О чем? Непонятно… Мне шепчет слова…
      Виктор что-то продолжал говорить. Иван понимал, что он жалуется на свою судьбу. Он не хочет жаловаться, но что бы он не говорил, у него выходит жалоба. Как будто между слов шепот ветра. Не стоит слушать речи, эти заезженные пластинки,  нужно слушать лишь дыхание которое несет эти речи.
      О том, что цветочек в том поле растет. Как синий глазочек… Кого-то он ждет. Какой нибудь путник найдет средь полей… Цветочек…  И дальше… Дорогой своей…
      Но ведь ничто не существует вечно. Все живое погибает. Ты не можешь уберечь Виктора, Наташу, от потрясений, от смерти. Да, но я не хочу быть причиной этих потрясений. Должно соблазнам быть, но горе тому через кого они…  Через безжалостных людей. Через людей, которые берут не спрашивая.
      Его я лелеял, его охранял.
      Случайный прохожий прошел и сорвал.
      О чем же так долго шептался овес?
      О том, что прохожий цветок мой унес…
      Опять что-то невразумительное, несуразное. Частушки.

      А весна зашла уже далеко. Гораздо дальше, чем отношения Ивана и Наташи. Уже цвела сирень.  Иван был пьян без вина, когда они с Наташей шли по Садовой, а с вишен слетали последние белые лепестки.   Наташа шла немного впереди, в коротком облегающем платье, и его глаза переходили с мальчишеской шеи на угаданную природой пропорцию  талии и бедер. Ту, над которой бились Пракситель и Фидий. Затем он спускался на шов колготок, и по нему следовал дальше, по задней поверхности бедер, виноградным изгибам колен и икр. Наташа о чем-то ему сказала, но он снова не услышал о чем она.  Он неосознанно потянулся рукой, чтобы до нее дотронуться.  Наташа, как бы нечаянно сделала шаг вбок, обходя ямку на дороге,  и рука Ивана повисла в воздухе. Наташа рассмеялась, увидев его лицо.
      - Что, птичка упорхнула?
      - Зачем ты так, я тебя люблю.
      - Что толку мне от того что ты меня любишь?
      - Любовь – самодостаточна, что нужно еще? – промямлил Иван, не чувствуя, что говорит.
      Она отвернула с досадой. Какой он недогадливый
      - Мы уже не дети, Ваня! Может, ты еще в кино меня пригласишь?
      - Мне достаточно твоего присутствия!
      - А мне недостаточно, твоего. Я хотела бы быть твоей, твоих поцелуев, твоих объятий, быть с тобой…
      Иван молчал, переваривая услышанное. То, что предложение интима прозвучало со стороны женщины, означало отсутствие выбора.  Он понял, что настал момент, когда он больше не управляет ситуацией. Теперь ему нужно либо отдаться ходу событий, как пловец отдается течению реки, либо… выбираться из этой реки.
      - Возможно, мы с тобой когда-нибудь будем жить под одной крышей… Мы должны решить…
      - Какой ты рассудительный. А еще поэт!
      - Я не считаю себя поэтом…
      - А я хочу поэзии, романтики. Я устала от серой жизни. Ты подал мне надежду, что из этого есть выход, спасение. Мой муж постоянно меня упрекает в том, что я нарушаю его правила. Его жалкие правила. Теперь и ты туда же.
      - Я просто боюсь поспешить и тебя потерять. Поверь, я могу быть решительным, но сейчас на кону ты. Если бы мне просто нужен был секс с тобой, я не стал бы тянуть резину. Я хочу, что бы мы остались вместе навсегда.
      - А я хочу тебя.
      - Мы живем в большой деревне. Все сразу все узнают. Ты первая скажешь, что ты меня за это ненавидишь.
      - Можно сделать так, что никто  не узнает.
      - Каким образом?
      - У тебя есть друзья, которые могут на время покинуть свой дом.
      - За год жизни здесь у меня не появилось таких друзей. Я думаю, их не появится, даже если я проживу здесь сто лет. Виктор, хороший человек, но он не держит информацию. Завтра будет знать весь город. А что с твоими подругами, встречный вопрос?
      - Подруги есть, но они законопослушные курицы. В таком деле я не могу рассчитывать ни на одну из них.
      Некоторое время они шли в молчании. Иван ощущал лишь пустоту в мыслях. Первой заговорила Наташа:
      - У нас есть гостиница, ты об этом знаешь?
      -Да.
      - А то, что там директор твоя соседка, тетя Надя ты знаешь?
      - Нет.
      - Гостиница пустует, а тетя Надя из тех женщин, которым можно доверять. Ты можешь с ней договориться о комнате, в котором мы будем наедине, вдали от посторонних глаз.
      Иван молчал. Он понял, осталось совсем немного шагреневой кожи. Скоро все поменяется. Он или навсегда останется с этой женщиной, чего ему, разумеется,  хочется каждую секунду своего существования, или она от него уплывет, как Офелия уплыла от Гамлета. Офелия тоже хотела секса, а он пичкал ее метафизикой. В результате Офелия сошла с ума.  Но я не Гамлет, а Наташа не робкая девушка. Ее ум крепок и деятелен. Она, скорее Софья из  «Горе от ума», хищница. Псевдо умник Чацкий недоумевал, как ему предпочли Молчалина. Но Чацкий умел работать только языком, а Молчалин совсем другими частями тела…

      На следующий день, он поговорил с тетей Надей, которая с радостью вручила ему ключ от гостиничного номера. Тетя Надя была добрая русская женщина. Совершенно недалекая и беспринципная. У Ивана были некоторые сомнения в отношении конфиденциальности его сделки, но в остальном организация свидания была на уровне. Видимо, для тети Нади такие дела были привычными.
      Муж Наташи должен был уехать по делам. Предположительно на неделю. Две бабушки наперебой ждали к себе ее дочь. Иван и Наташа условились о дне и времени своей первой встречи без посторонних глаз. До этого Иван мечтал о такой возможности. В его мечтах это рисовалось мигом гармонии и счастья.  Тем более Наташа сама этого захотела. Но теперь его не покидало чувство, что что-то идет не так. Он отмахивался от него, упрекая себя в трусости. Но упреки помогали слабо. Червь разрастался.

      Чтобы разобраться в себе он накануне  сделал огромный крюк, выбрав самую длинную дорогу домой. Он шел по весеннему лесу, слушал птиц, вдыхал запах цветущих акаций. Этот запах с детства ассоциировался для него с чувством, которое пробуждает в мужчине женщина.  Женщина, которая нравится. Гормональный взрыв. Ощущение возможности полета, чуда. Что для него была Наташа? Почему, из всех женщин мира, ему нужна именно она?  Он зажмурил глаза, и она легко возникла перед ним, на задней поверхности его век. В его ушах звучал ее голос, а запах кашки превратился в  аромат духов «Катрин», которыми пользовалась Наташа. Наташа была с ним, каждую минуту его бытия, и останется с ним до конца его жизни. Нужна ли ему реальная женщина с побритыми ногами, ненасытными плотскими желаниями и затаенной злобой? Не отнимет ли она у него тот образ, который он стал считать своим, своей музой? Эта женщина зевала, когда он рассказывал ей об Артюре Рэмбо, а затем советовала послушать песни Филиппа Киркорова.  Он слушал песни Киркорова, пожимая плечами, она возвращала ему «Озарения» ни разу их не раскрыв. У нее не было литературного вкуса. На то, как она двигается, можно было смотреть  бесконечно. Но стоило ей открыть рот, наружу выходила ее неизгладимая провинциальность, которую до времени затмевали  красота и непосредственность. Этот был созревший плод. Арбуз, который уже никогда не станет ананасом. 
      Он принялся себя позорить, говоря, что он не мужчина. Большинство любовников даже не берут в голову таких расхождений. Сорвать запретный плод наслаждения было главной целью настоящих мужчин  и настоящих женщин. А он мучается какими-то подростковыми представлениями о гармонии душ.

      Наутро его вызвала к себе Валечка.
      - Тебя можно поздравить с победой? – спросила она.
      - Не понимаю, что Вы хотите сказать?
      - Я хочу сказать, что ты преуспел на любовном фронте.
      Ивана слегка передернуло. Идеи, чувства, намерения здесь неизбежно облекались в форму словесных штампов. Ни о какой самостоятельности мышления речь не шла. И эти люди принимают решения, руководят, воспитывают других людей! Как то он сказал Наташе, что его не пугают мнения других людей, и его чувство к ней существует без оглядки на то, что о нем говорят, или думают. Он ошибался. Мысли других - настоящий ад. Одной своей фразой Валечка, пошлейшее существо, наполнила грязью все кувшины его души. Сейчас она скажет, что, как его непосредственный начальник, как старший товарищ, она должна его предостеречь…  И прочие штампы, которые прикрывают пустоту и безнравственность. На деле, в ее глазах читалось что-то граничащее с  восхищением, некое понимание  и поощрение. Скорее всего, она сама не прочь бы оказаться на месте Наташи (как она понимала это место), но годы уже не те.
      - Вы имеете в виду меня и Наташу? Уверяю, здесь совсем не то, что вы, наверное, подумали.
      - Все так говорят, когда выплывает наружу. Но я тебя понимаю. Наташа привлекательная женщина. И на ней лежит вина, за то, что она  дала тебе надежду на отношения.
      - Что Вы говорите, Валентина Николаевна…
      - Я знаю, что говорю. Все мы женщины умеем кружить головы мужчинам, но если у тебя семья, ты должна в первую очередь подумать о ней.
      Валентина Николаевна действительно знала, что говорила. Все мужчины, которых она знала, были готовы на время сложить с себя моральные правила, как они складывали на тумбочку свои отутюженные брюки, в номерах партийных санаториев. Такие люди как она, «ради работы» забывали семьи, а их дети вырастали наркоманами.
      - У нас маленький город, все на виду, - продолжала она. –  О вас ходят слухи! Что будет, когда узнает ее муж!?  Вот о чем ты должен сейчас подумать. Я тебе как мать говорю. Ты знаешь, как я отношусь к твоей матери. Мне страшно за тебя. Сколько в коллективе незамужних женщин…
      - За кого Вы меня считаете, Валентина Николаевна!
      - Я тебя считаю своим сыночком! Я знаю, как тобой довольны в коллективе. Ты очень нужный работник. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Ведь ты такой умный мальчик. Я и как твой руководитель не могу допустить…
      Иван дослушал до конца все Валечкины нравоучения. У него никогда не возникал вопрос о доверии к людям. С детства для него было аксиомой, что все люди желают друг другу добра. Все всегда правильно рассуждают, говорят, когда нужно правильные слова. И не видят противоречия между своими мыслями и своими делами. Как поступит он? Он, который всегда стремился к цельности, стал постепенно сознавать, что и в нем, как и в других, словно живут несколько разных людей. Слова Валечки возбудили в нем упрямство.

      Наступил этот день. Он видел на работе Наташу. Она спокойно отнеслась к его рассказу о разговоре с директором.  Почему то она была уверена, что муж не посмеет  ничего предпринять. Но они решили проявить еще больше осторожности. Пусть Валечке донесут, что у них полный разрыв. Пересекаясь, они демонстративно не глядели в сторону друг друга. Наташе всегда нравилось притворяться. В этом ей не было равных. Она отлично умела маскироваться. Кто-то даже спросил  Ивана,  за что она тебя так невзлюбила. Он буркнул что-то вроде, насильно мил не будешь.
       «Шарик обычно стремится в лузу», - бормотал про себя Иван, идя домой. У него все было решено,  но в груди была пустота. Пустота сосала под ложечкой. Иван знал это чувство и знал, что с ним случается в такие моменты. Он мог совершить спонтанный поступок. Однажды он спрыгнул с высоты второго этажа. Он стоял на крыше, смотрел вниз и вдруг подумал, а что если прыгнуть. Просто так. Возможно потому, что после этого что-то изменится. Оттолкнувшись от края, он уже не сможет вернуться назад и что-то изменить. Он станет другим. Будет ли жалеть – об этом не узнаешь, пока не сделаешь. И вдруг, сильно оттолкнулся, чтобы перелететь полоску асфальта,  и прыгнул. За секунду до прыжка, он не знал, что сделает это.  Все закончилось благополучно. Он удачно приземлился. Ему показалось, что от удара выворачиваются суставы, но он ничего не повредил. Никто  не видел, он никому  не сказал. Но после этого стал другим. Он понял, что может совершать поступки, которых от него не ждут, которых он сам от себя не ждет.  И он  делал такие поступки не раз, когда оказывался в некотором смысле  на краю.
      Я действительно стою на краю  пропасти. И я не понимаю, что буду делать.  Сделать то, что я собираюсь, очень легко, как пройти по тротуару. Очень часто мужчины заводят себе любовниц. Времена христианских заповедей прошли. Да и были бы нужны заповеди, если бы их постоянно не нарушали, или стремились нарушить. Очень часто женщины имеют любовников. Это даже расценивается как какой-то ущерб, если у человека нет связи на стороне. Почему я не имею права насладиться обществом любимой женщины. Я что, какой-то религиозный фанатик, который свято чтит заповеди? Я ведь даже не принимаю их всерьез! Вот только почему мне приходится это делать втайне?  Вот в чем вопрос. В этом какой-то изъян, и я не понимаю какой. И от этого пустота под ложечкой. Но с другой стороны, разве я могу все понимать и соблюдать все правила?  Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к женщине.  Он смотрел на прохожих и думал  об их тайных поступках. Навстречу ему шли мужчины и женщины с честными лицами. В этом мире не существовало пороков.  Он один был преступник.
      Когда Иван вышел из дома, оставалось два часа до назначенного времени. Они должны были прийти в гостиницу порознь и встретиться уже в номере. Иван по пути к женщине собирался купить все, что полагается в таких случаях. На время это  его отвлекло от размышлений, которые стали изматывать. Он укрылся в отрешенности теоретика, погружающегося в новую задачу. Взяв все имеющиеся в запасе деньги, он отправился за вином. Долго выбирал, растормошив неласковую продавщицу, остановился на Саперави. Вспомнился панегирик Пушкина в адрес кахетинских вин. Затем, в продуктовом отделе, взял сыр маасдам, копченую ветчину, нарезку из семги, плитку шоколада, банку маслин, корнишоны и хрустящий батон. Во фруктовом отделе он купил целый ананас, и гроздь винограда. Спохватившись, вернулся за пакетом фруктового нектара и бутылкой минеральной воды. Получился увесистый пакет. Он бережно поместил его в свой рюкзак к набору одноразовой посуды и скатерти с ножом. Почувствовал себя готовым к предстоящему испытанию.
      С вином и фруктами в рюкзаке Иван шел по сосновой аллее, которая была высажена в далекие  семидесятые годы для озеленения города и теперь разрослась так, что распространяла в окрестностях запах тайги, и засыпала тротуар,  по которому двигался Иван,  длинными иглами и пустыми прошлогодними шишками. Он направлялся к гостинице. На улице не было ни души, маршрут  не был популярен. А зря, запах действительно бодрящий. Будь я местным,  я бы чаще гулял по этой улице. Он поймал себя на том, что противопоставляет себя жителям города. За девять месяцев, три сезона прожитых здесь, я не стал для них своим. Что держит меня здесь? Я - случайная деталь, попавшая на картину провинциального прозябания. А может ее недостающий пазл.  Наташа, когда то моя первая,  чистая юношеская любовь, а нынче провинциальная матрона, хотела найти себе любовника, что бы наставить рога любимому мужу, регулярно изменяющему ей. Иван  заполнил собой пустоту, образовавшуюся в природе, которая не терпит пустоты. Его засосало в этот пошлый спектакль, как муравья засасывает в воронку. Декорации подготовлены, сейчас откроется занавес. Он сам участвовал в подготовке декораций. Может даже неплохо получиться. Никогда не знаешь, чем закончатся твои старания. Утром сеешь семя твое, и вечером не даешь отдыха руке, потому что  не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет.
      Все хорошо будет. Наташе понравится закуска, у нас будет шикарная ночь, и еще много ночей, муж ничего не узнает, а если даже узнает, промолчит, потому что он расчетливый тип,  не из тех, кто делает опрометчивые поступки. Такая женщина, как Наташа, одна на миллион. Она будет теперь принадлежать двоим, мне не надо ее воровать, как я вначале думал. У нее будут два мужа. Потом, возможно, появится третий…
      Как хорошо действует на разум воздух пропитанный запахом хвои! Иван дошел до поворота, за которым уже была видна гостиница. Сосны закончились, началась аллея из акации. Видимо, когда озеленяли этот город, на каждой улице сажали один сорт деревьев. Акация в самом цвету, обрушилась на мозг просветленный запахом тайги и  микротоками оптимизма. Он уже почти дошел до гостиницы и стоял, вдыхая запах цветущей акации. Аллея акаций тянулась от гостиницы к железнодорожной станции. Иван вдруг вспомнил, что через пятнадцать минут, ровно через столько через сколько должна произойти встреча с Наташей, на станции останавливается скорый на Москву. Это лазейка. Возможность убежать из клетки, в которую он сам себя заключил. Разорвать логику событий. Снова остаться ни с чем. Но сохранить мечту. А не совокупиться с ней. Сварить суп из прекрасного павлина. Этого делать нельзя. Это как сбросить атомную бомбу в центр души. Возможно, на периферии останется какая-то жизнеспособная структура. Но главное будет уничтожено. Бежать, на край земли. Из Москвы есть самолет на Чукотку. Деньги  и документы я взял, как чувствовал. Больше ничего не нужно. Маме я сказал, что вернусь на следующий день. Из Москвы ей позвоню, успокою. Пусть уволит меня от Валечки.   Ноги уже сделали несколько шагов вспять, в направлении вокзала. Он повернулся и широко зашагал. К вокзалу. От  гостиницы.
      Поезд стоял две минуты. Иван быстро вычислил подходящего проводника. Мужчина, немного старше его при виде пассажира без багажа, многозначительно усмехнулся. Он привык к молодым и не очень одиноким пассажиром, то ли ищущим свое счастье, то ли бегущим от него.
      - Тебе куда?
      - В Москву!
      - Водку пьешь?
      - Еще бы! У меня и закуска подходящая есть!
      - Садись в мое купе.
      - Хорошо.
      Видимо ему сегодня, в качестве платы за проезд,  придется выслушать историю еще одного разбитого сердца.
      Поезд тронулся. Иван смотрел в окно, Невидимый механизм в очередной раз менял декорации  его жизни.  Влево-вдаль уходили сосновые и тополиные аллеи, одноэтажные дома под низким небом провинции. Дома старались слиться с ландшафтом. Над ними упорствовали элеватор и трехэтажное здание его работы. Как тонкая паутина, затянувшая стоявший в чулане велосипед, рвались непрочные нити связей, тянувшиеся от него к Виктору, Наташе, Ирине, … Еще одна гирлянда лиц, оседала на дно памяти. Иван задремывал, прислонившись затылком к вагонной переборке. Лица кружились, как осенние листья, уносясь вдаль по тополиной аллее, и против их общего течения двигалось одно лицо, увеличиваясь. Лицо Наташи. Не сегодняшней Наташи, провинциальной мессалины, осатаневшей от скуки и похоти. А той, прежней, невинной весталочки времен его детства. Она смотрела на него нежно и слегка насмешливо, покачивая головой. Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но она вдруг тряхнула волосами,  показала Ивану язык, и исчезла.