По законам братства. часть 6. глава 2. Блюз на тро

   Глава 2. Блюз на троих.   
- С приездом! Как доехали, командир? – с улыбкой встретил Снегирева Виктор. – Какой дорогой проехали, верхней, нижней? Не попали в пробку?
Виктор смотрел на Владимира Ивановича, щурясь и сложив ладонь козырьком.
- Нет, все нормально. Будто по заказу зеленую улицу город предоставили, - улыбнулся Снегирев.
Владимир приобнял Виктора.
- Ты молодцом, Витя: в хорошей спортивно форме! – похлопывая по плечу Виктора, проговорил Снегирев.
-Да и Вы, Владимир Иванович, за последние годы совершенно не изменились, по- прежнему крепки и бодры!
Он взял под руку Владимира Ивановича и повел по участку. Дом Виктора больше походил на большой двухэтажный резной терем из цилиндрованного бруса, с балконами, резными наличниками, башенкой.
- Радует глаз твой дом. Не налюбуюсь, -похвалил друга Снегирев. -  Молодец!
 На лужайке возле дома женщина пикировала рассаду цветов в затейливые цветники. Вдалеке мужчина прилаживал дерн вокруг деревьев.  Снегирев удивленно вскинул брови.
- Это кто?
Виктор рассмеялся:
- Знаю, о чем подумали! Не, - протянул он, - до этого еще не дошли. Это ландшафные дизайнеры, помогают жене кое – как обустроить пространство. Сами мы в этом, увы, ничего не понимаем. Помощь нужна. Пойдемте, не будем смущать профессионалов. Я в беседке накрыл. Лето изумительное в этом году!
- Жену твою не вижу, - огляделся Владимир Иванович.
- Оксана к маме срочно сорвалась. У тещи криз гипертонический случился. Если успеет, завтра приедет к обеду. Надеюсь, встретитесь.
Беседка по сути была летним домиком: две глухие бревенчатые стены и две решетчатые, с нарядными навешенными цветочными кашпо, придавали праздничное настроение. Рядом с беседкой находилась большая печь – камин для барбекю. На длинной бежевой каменной столешнице с встроенной раковиной уже лежала кастрюля с нанизанными шашлыками. На столе выстроились зеленые, красные, карамельные бокалы и стаканы, тарелки с подтарельниками, разложены приборы и салфетки, под салфеткой нарезанный хлеб и овощи.
- Владимир Иванович, а Ваша Люба где? Я думал, вы вместе приедете.
- Она у доченьки, скоро должна приехать.
Они сели в кресла, заботливо покрытые пледами на случай прохладного ветра. Снегирев огляделся. Ему нравились дом Виктора, ухоженная территория, выложенные плитами гладкие дорожки и деревья в кадка возле дома.
- Прелесть у тебя жена, Витя. Какой уют везде! Стол красиво накрыт.
-Это чистая правда. Она очень ждала вас.
- Повезло тебе с женой.
- И Вам, командир.
- Нет идеальных жен, как и мужей.
-Наверное, Вы правы, командир. Вот и я…со второго раза в цель попал.
- Ты хорошо стреляешь, Витя! – рассмеялся Владимир Иванович. - У тебя обе жены хорошие. Первая тоже была хороша. Какого сына тебе родила и воспитала.
Владимир Иванович был знаком с первой женой Виктора - Леной, много лет общался с ней. Виктор развелся хоть и болезненно, но остался с ней в добрых отношениях. Владимир ни разу не слышал от Николаева ни одного резкого слова о Лене.
- И Оксана у тебя умница. И младшие двое ваших с ней – загляденье! Гордость отца. Все трое тебя радуют: спорт, учеба, сами очень ответственные. У такого отца не забалуешь! Работа хорошая у тебя - начальник службы безопасности рынка. Спокойно за тебя. Вспоминаю твоих родителей часто. Вот бы радовались, глядя на тебя и твою семью.
Последний раз они с Виктором виделись пять месяцев назад на праздновании тридцатилетия вывода советских войск из Афганистана. Каждый год 15 февраля бывшие воины - афганцы в 10 часов собираются у собора Петра и Павла. Зажигают свечи, и батюшка читает молитву о погибших. Потом садятся в автобус от  администрации города и едут сначала на Бабигонское кладбище, чтобы почтить память погибших афганцев - там захоронено восемь боевых товарищей, потом - Иликовское кладбище. Там тоже есть могилы воинов – афганцев. Мероприятие, как и положено, заканчивается поминальной рюмочкой.
- Обидно…Теперь большинство афганских организаций развалилось, потому что с них требуют такие же налоги, как и с коммерческих предприятий, - с горечью проговорил Снегирев.
При встречах командир со своим бывшим сержантом всегда вспоминали погибших. Вот и сейчас в беседке боевые друзья первый тост подняли за погибших боевых друзей. Молча выпили.
     - Пусть им земля будет пухом!
Необъяснимы свойства памяти: с одной стороны, в ней порой стираются огромные куски прошлого, из которых, возможно, складывается лучшая часть нашей жизни, а с другой;– она иногда удерживает отдельные, казалось бы, ничем не примечательные эпизоды или даже мгновения, которые неподвластны времени, они живут в сердце яркой вспышкой, будто всё произошло только сейчас.
- До мельчайших подробностей помню, как ты меня, полуживого, из – под обстрела вытаскивал.
- Давайте будем вспоминать только хорошее в нашей жизни.
- Согласен. Давай еще по бокалу?
- Давайте!      
А хорошего и доброго тоже много было. Не случайной из всей жизни он с особой любовью вспоминал суворовское и с теплотой Афганистан, боевые операции. Например, их переправу через реку. От нее зависели жизни сотен ребят.
…Его группа спустилась к горной речке. Она напоминала каменные поля с потоками воды, стремительно бегущими между валунами. Именно в этом районе надо было перебраться на противоположный берег. Но где? Вверх по течению просматривалось узкое ложе, но оно было завалено серыми обломками скал. Течение там очень быстрое, группе с полной выкладкой и боеприпасами в вещмешках водную преграду не преодолеть. Надо искать другое место для переправы.
Прошли полкилометра вниз по течению. Здесь речку тоже сжимали крутые берега и мощный поток, скользя по узкому проходу, он падал на острые гребни валунов, как бы подстерегающие внизу добычу. Еще прошли немного вперед. И -  о, удача!  Возле узкого места речки, похожей на спину окаменелого чудовища, виднелось полузанесенное мелкой галькой большое корявое дерево. Оно   не доставало до противоположного берега буквально два с половиной метра.
- Переправляться на другой берег будем здесь, -  комбат показал рукой на ствол лесины. - Самое подходящее место.  К тому же от вершины ствола торчат два огромных сука.  Они рассекают поток воды надвое. А это значит, что такой стремнины, как у нашего берега, там нет.
-  Привал двадцать минут привал! - комбат сбросил рюкзак и вытащил пачку сигарет.
Бойцы сели вокруг командира, закурили. Шумела река. Казалось, она убаюкивала, мирила правых с неправыми, говорила о том, что их настоящая жизнь только начинается и все трудности еще впереди. Рядом возвышалась отвесная скала. Из ее бесчисленных трещин, как из слезниц, вытекала тоненькими струйками вода. Было такое впечатление, что скала плачет. На какой – то миг Снегирев подумал, что у камня душа есть, и он может ее почувствовать. Сделав несколько шагов вперед, он прильнул ухом к мокрой стене. Щеке было прохладно, глухо билось сердце, и в эту минуту Владимиру показалось, что у камня, действительно, билось свое сердце.
- Чупахин, - комбат подозвал молодого солдата. - Знаю, на гражданке ты занимался гимнастикой, ловким должен быть. Тебе по дереву надо перебраться на другой берег и закрепить там конец страховочной веревки. Держась за нее, мы без проблем преодолеем это водное препятствие.
-Есть, перебраться на другой берег!
- Тогда вперед!
Ребята обвязали Мишку веревкой вокруг талии, и он осторожно забрался на лесину.  Балансируя руками, стал осторожно передвигаться по дереву. Вот и вершина. Ухватившись руками за один из сучков, шагнул в реку. Ледяная вода тисками сжала икроножные мышцы, болью отозвалась в груди. Чупахин сделал шаг вперед, еще шаг, еще…  - и вот уже берег. Сел на первый попавшийся камень, стащил с ног берцы и вылил из них воду. Затем отжал брюки, носки и снова надел их. Нашел на возвышенности валун и накрепко привязал к нему веревку. Посмотрел на речку. Показалось, что она вдруг присмирела и лишь отдаленным шепотом перекатов напоминала о своем буйном нраве.  В седой испарине осеннего утра висел только стеклянный звон холодных речных струй.
- Первым переправляется на другой берег прапорщик Голышев, - распорядился комбат. - У него отличная физическая подготовка, случись форс – мажор, не подведет, подхватит товарища. За ним следуют капитан Снегирев, сержант Николаев, дальше рядовые Яхонтов, Ткаченко и Шестаков. Я буду замыкать шествие.
- Обратите внимание на подгонку амуниции, чтобы она плотно прилегала к телу, а вещмешки с пайками и боеприпасами не болтались за спиной, - наставлял подчиненных комбат.
Построив в шеренгу бойцов, он еще раз проинструктировал, как вести себя в той или иной ситуации, подал команду:
- Личному составу попрыгать на месте!
Внимательно оглядев каждого воина со всех сторон, подошел к рядовому Яхонтову.
- Браток, попрыгай еще раз на месте.
Солдат выполнил команду. Ребята заметили, что его вещмешок свободно болтается за спиной.
- Немедленно подтяни ремни так, чтобы поклажа не была инородным телом за спиной и не мешала передвигаться, - в голосе комбата послышались железные нотки.
К остальным подчиненным замечаний не было.
- Первый пошел!
Прапорщик Голышев встал, приподнялся на цыпочки, будто проверяя на вес поклажу и устремился к срезу воды. Идти непросто. Тропа была сплошь завалена небольшими скользкими, будто намыленными валунами, поэтому, прежде чем ступить на камень, он внимательно осматривал путь, намечал, куда поставить ногу, старался не пользоваться неустойчивыми на вид камнями.
У самой воды он мертвой хваткой зажал в руках страховочную веревку, забрался на лесину. Метр за метром перебирая руками канат, он маленькими шажками продвигался вперед. Вот и вершина дерева. Не отпуская веревку, шагнул в воду. Тропа была сплошь завалена небольшими скользкими, будто намыленными валунами, поэтому, прежде чем ступить на камень, он внимательно осматривал путь, намечал, куда поставить ногу, старался не пользоваться неустойчивыми на вид камнями.
Берег был рядом. Там его уже ждал рядовой Чупахин.
Выбравшись на сушу, прапорщик Голышев тут же лег на спину и поднял ноги к верху. Вода струями полилась из берцев. Солдат стоял рядом и удивленно наблюдал за прапорщиком.
-Так быстрее, - улыбнулся Голышев. – Нет времени снимать сапоги и снова надевать их.
 Поднялся с земли и условным знаком дал знать товарищам, что у него все в порядке и можно перебираться на другой берег остальным ребятам.
Успешно преодолели водную преграду Яхонтов, Ткаченко, Грачев.
- Шестаков, - теперь, твоя очередь, - комбат посмотрел на солдата.
Воин побледнел, услышав свою фамилию, но тут же взял себя в руки и шагнул вперед.
- А ведь парень боится воды, - сказал сержанту Николаеву комбат. - Подстрахуй солдатика, вдруг оступится.
Как в воду глядел командир. Дойдя до середины речки, Шестаков споткнулся, ноги тут же скользнули вниз, и он повис, держась за веревку, над бурлящим потоком. Руки у солдата слабели с каждой секундой. Двадцатикилограммовый груз за спиной гирей тянул вниз. О том, чтобы подтянуться и попытаться снова встать на бревно, не могло быть и речи.
- Держись, Ванька! - закричал Николаев и бросился к солдату. Оставалось каких – нибудь полтора метра, когда Шестаков мешком плюхнулся в воду. Стремнина тут же подхватила его и понесла вниз. Николаев, не раздумывая, бросился за парнем.
Мелководье и стремительность потока не давали солдату уйти под воду.  Он отчаянно боролся за свою жизнь.  Время от времени пытался ухватиться за выступающие из воды камни, но удержаться не мог. Его крики о помощи не доходили до товарищей, их глушил шум воды.
Вот и край слива. Послышался злобный рокот переката. Именно в этот момент Николаев схватил Шестакова за ворот бушлата.
- Отстегивай ремни вещмешка, - задыхаясь, закричал он солдату.
Руки Шестакова не слушались. Тогда Николаев, собрав последние силы, сам выполнил эту операцию. Стало легче бороться с течением. В какой – то момент им удалось ухватиться за большой валун возле берега, который возвышался над водой. Спасены.
Подбежали ребята. Наскоро собрав сушняк, разожгли костер. Стянули с обоих одежду, отжали ее от воды и спрятали в вещмешок. Взамен дали сухую теплую одежду.
Как и положено, шествие завершал сам комбат. Через час, разведгруппа продолжила выполнять поставленную задачу.
 -Да, - протянул Снегирев, - отчаянный ты был парень.
- Просто не люблю, когда рядом умирают, - приобнял он за плечи Владимира Ивановича.

Послышался сигнал машины у ворот.
- А вот и моя Любаша приехала.
Виктор сорвался открывать ворота, во двор въехала Любина иномарка.
- Здравствуй, дорогой, - обняла Люба Виктора. – Ты здоров?
- Отлично все. Ждем тебя, Любаша. Располагайся. Все здоровы.
Люба села в кресло рядом с Владимиром.
Беседа продолжалась. Теперь уже Люба активно поддерживала разговор.
- Витя, - пожаловалась она, видимо, тема здоровья была для нее на сегодняшний день самой важной, - никак не могу заставить Владимира Ивановича взять отпуск. Все думает, без него музейный комплекс перестанет функционировать. Да не перестанет! Как работал, так и будет работать. Незаменимых людей нет. Никак не могу его в этом убедить. А отдохнуть моему Снегиреву обязательно надо. Сердечко барахлить стало.  Вот недавно новый кардиостимулятор поставили. Уговариваю съездить на море, пусть даже не за границу, а в тот же Крым. Море там теплое, ласковое, да и погоды стоят отличные, - шутила она. - Недавно коллега по работе отдыхала с семьей в Коктебели. Изумительное место. Все крымские исторические места оттуда в пределах ста километров.
- Командир, Вы почему наплевательски относитесь к здоровью? Жизнь одна, ее в нашем возрасте беречь надо.
- А я забочусь о здоровье! Кто, как не я, больше всех слушаюсь врачей? В госпиталях, больницах, НИИ я провел после Афгана в общей сложности около четырех лет. Считай! Я лежал в госпиталях в Баграме, Ташкенте, Риге, Пскове, Печорах, Ленинграде (окружной военный госпиталь, НИИ протезирования, военно-медицинская академия), в Гаване - на Кубе… Перенес шестнадцать операций под общим наркозом, а под местным счет потерял.  Две клинические смерти, как результат- два обширных инфаркта с отеком легких, аорто - коронарное шунтирование и установку трехкамерного кардиостимулятора дефибрилятора. Я двадцать шестой год работаю в музее - заповеднике и только три раза использовал отпуск по назначению, остальные провел на работе. Сюда каждый год приезжают миллионы отдыхающих, так что я считаю, что все сотрудники музея на работе отдыхают душой.
– Да Вы, уважаемый, просто киборг! – удивленно выдохнул Николаев.
- А вы говорите – не забочусь! Да я только лечением и занимаюсь! Лучшие друзья в последние годы – только врачи!
- Не доходят до него мои доводы, - Люба вздохнула. - Козерог упрямый! Я говорю про отдых, про реабилитацию, а не про и без того необходимое лечение в госпиталях. На лечении был, а на отдыхе – ни разу!
-Люба, - не права ты, - стал оправдываться Снегирев. - Не против я отдыха на теплом море. Просто летом - основной наплыв туристов, не имею морального права оставить производство.
- Наверное, хочешь за рабочим столом уйти в мир иной? – поддела Люба.
- Сплюнь! Поживем еще! Недавно в госпитале лежал. Я считаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя опускать руки. Пока живы. А насчет отпуска - подумаю. Обещаю.
***
Встреча кадет
Еще несколько лет назад рисунки в калейдоскопе были изумительно цветными, но в последние лет пять цвет в них пропал, они стали мутными, абсолютно бесцветными, пустыми.
Вот и это утро было мутным и бесцветным. Пока Сергей прогревал свой Аутлендер, темные сумерки растаяли и превратились в серый блеклый рассвет. Лучше бы не таяли. В темноте было не так тревожно, он был в них защищенным.  Он почувствовал, как по спине мурашками поползла липкая серая тоска. Он резко выдохнул, нажал на педаль. Машина бесшумно покатила по спальному району. Хотелось поскорее выбраться в центр, где один к одному торжественно лепились дома, на которые смотреть никогда не надоедало в любую погоду. Они не зависели сотнями лет в своей значимости и состоятельности ни от настроения, ни от человеческих сомнений. Все в них было монументально и постоянно.
Каждое утро Сергей пораньше наскоро уезжал на работу, а вечером старался попозже вернуться домой. Это было спасением. Квартира опостылела.  Жена не выходила встречать, равнодушно бросала свое «привет» и никогда не спрашивала, устал ли он, как дела на работе, голоден ли. Он по дороге заезжал в супермаркет, покупал еду, а потом сам готовил себе ужин в пустой, будто без хозяйки, неуютной кухне – чаще всего варил пельмени из пакета, вермишель, которая быстрее закипала, жарил готовые замороженные котлеты. Сергей в эти часы пытался вспомнить, когда все это началось? Когда наступил в доме этот вымораживающий холод? Общих детей у них не было. Она единственная из трех жен, кто не хотел от него детей. У него есть дочери от первых двух браков. У нее – сын, которого она в начале их отношений предусмотрительно заставляла называть Сергея папой. Сын вырос, но сыном ему не стал. Отношения не складывались. На многие попытки воспитывать его по-мужски жена реагировала болезненно, все его поучения воспринимала как агрессию на ребенка. 
- Хватит воспитывать моего сына. И не повышай на него голос! Ты уже не на войне!
  Сергей посмотрел направо. В соседней машине отчаянно целовались мужчина и женщина, совсем не юные. Она была на заднем сидении и, подавшись вперед, обняв его голову руками, безумно и нежно целовала его губы. Руки гладили его щеки, волосы. Сердце сжалось. А когда его в последний раз так нежно и страстно целовала женщина? Когда ему дарили столько тепла и искренности? Он вспомнил: в десятом классе.  Его первая девушка. Ирина.
 На въезде в центр машины встали насмерть. Хвост был длинным, плотным, подвижным, похожим на хвост Змея – Горыныча из-за редких высоких машин, которые выглядели, как зубцы его мощного хребта. Водители слушали музыку, просматривали журналы, деловые бумаги, говорили по телефону, писали эсэмэски, как-то встраиваясь в это безвременье. Его телефон молчал: коллеги и начальник с утра еще не определились, чем его достать. Читать не хотелось, звонить - некому.
 Сергею было холодно.  Не от февральского мороза - нет, он был незначительный, знобило от безнадежности и пустоты. И все – то замечательно в его жизни: и жена, и дочери -  умницы-красавицы, и внучка, в которой души не чаял, и свой дом, и дача, и друг хороший, и город любимый. А в груди зияла дыра, как воронка от авиационной мины, засасывая его в пропасть, туда, где ничего больше нет: ни чувств никаких, ни радостей личных, ни счастья бежать к кому-то, кому ты необходим до изнеможения, потому что никому он так жизненно не нужен. Только старость впереди, болезни и необходимость с кем - то сосуществовать, чтоб просто быть не одному. Все, о чем они, мальчишки, грезили в юности, высокопарно рассуждая о том, какими они станут, сбылось. Все у него есть. И нет ничего!
 Он всегда искал любви, вроде, находил, любил, и – все быстро заканчивалось. И всегда по разным причинам. Не видел он никаких причин. Всегда хотел, как лучше, чтобы его нельзя было обвинить в непорядочности и безответственности. А при расставании его обвиняли в неумении зарабатывать деньги и вести бизнес, безапелляционном суждении, солдафонском подходе к тонким вопросам, в его ограниченности и еще Бог знает в чем. Что это? Что с ним не так? За что? Сейчас он подумал, что жизнь его обманула, посмеялась над ним, лишила главного в жизни. Может, не умел любить? Быстро остывал? Перегорал? Где – то он однажды слышал, что дружба и любовь – это тяжелый труд. Самый сладкий, необходимый, но самый тяжелый. Нельзя получить любовь просто так, не вкладываясь самому в эти чувства, не веря и не доверяя, не отдаваясь. Кого он в жизни так обидел, что душа онемела, обмелела? Кого из друзей предал и когда? Чью любовь обидел, пропустил? Но как же было раньше? Как он любил?  Ведь он помнил, что был счастлив. Или ему это только казалось? Или был мираж?
Сзади посигналили. Пробка машин сдвинулась. Сергей проехал несколько метров, и его снова плотно сжали со всех сторон. Он включил магнитолу. Хотелось услышать что – то такое, что бы сейчас согрело душу, поддержало, зазвучало в унисон с его мыслям. Пугачева! То, что надо! «Приглашение на закат». Приглашение кому? И куда? С кем провести этот нахлынувший вселенской бедой Закат?
Он несколько лет ездил по проспекту мимо Храма и ни разу в него не зашел. Церковь Рождества Христова была выкрашена в розовый цвет, такие стеклышки были в его жизни несколько раз, особенно в самые счастливые годы. Зайти?
Через два дня ему как ветерану предстояло лечь на недельку в госпиталь на обследование. Он называл эти посещения «техосмотр». В общем, ничего не болело, но все равно было тревожно. И сердце давить начало, и печенка шалила так, что на даче у Игоря он уже больше рюмки не осиливал, и бессонница посещать стала чаще. Он резко припарковал машину на стоянке рядом с церковью, снял капюшон, перекрестился. В Храме шла служба. Сретение Господне! Да! Как же он забыл…и как вовремя он пришел сегодня! Просто чудо привело его сюда. Все так созвучно было его настроению. Чудо какое, чудо. Он всматривался в икону, на которой угадывалась двойственная природа этого православного праздника: и радость, и страстная скорбь.
Сергей подошел сначала к панихидному столу, поставил туда свечу. Затем обошел молящихся и остановился у латунного храмового подсвечника, поставил и там свечку. Глядя то на его слабый огонек, то на икону, стал просить у Богоматери прощения, снисхождения и заступничества. Он долго перечислял ей все, о чем вспоминал эти несколько дней, каялся, говорил, что во многом был неправ, что грешен, но что, конечно, все равно такого холода и пустоты не заслужил. Но, если есть хоть какая-то надежда, пусть самая никчемная и мизерная, пусть Она даст ему знать.  Он поймет. Пусть позволит ему этот последний в жизни шанс, и он никогда не повторит пьянства, уныния, равнодушия и эгоизма, он сможет не жалеть себя и жить еще ради кого-то. Он еще раз запрыгнет в последний вагон уходящего от него поезда.
 Две пожилые женщины незаметно для других снимали нагары от свечей и ласково спросили:
- Вам помощь нужна?
Глаза женщин были все в лучиках морщин, но ясные от света и веры. Он улыбнулся, отрицательно покачал головой и лишь губами ответил:
- Спасибо вам.
- Храни вас Господь…, - в ответ прошептали блеклые губы.
 Затем он повернулся, перекрестился последний раз и тихо вышел из Храма.
   С того самого дня он начал каждый день ждать. Душа была настроена на Высокое, на Полет. Проезжая в машине мимо пешеходных дорог, заходя в магазины, офисы, общаясь с клиентами, он жадно всматривался в женские лица. Где же она? Кто она? Какая она будет? Откуда ее ждать?  Он не замечал больше слякоти и бездорожья, пронзительного ветра, мокрого снега. Погода теперь всегда была одинаковой – радостной! И золотой. Он любил каждый день и благодарил его за то, что он приближает его к его Далекой и Желанной. А вдруг они сейчас где –то разминулись на заправке, проехали мимо друг друга на машинах? Начиналась безотчетная паника. Но недолго. Он твердо знал, что встреча будет. Теперь – точно будет…
В его палате ужу лежал худенький паренек. На вид – лет двадцать пять.
- Не помешаю? – пытался улыбнуться Сергей, но получилась только ироничная ухмылка.
- Что вы! Рад Вам. А то с тоски скоро завою, - доброжелательно ответил юноша.
Сергей пригляделся: парню было лет на пятнадцать - двадцать больше, чем он дал первоначально. «Ничеси, как говорят тинейджеры», - подумал Сергей.
- Меня уже неделю маринуют. Устал объяснять, что рука в порядке, - он махнул, и Сергей увидел протез на левой руке, – и все остальное тоже давно зажило.
- Это где тебя так? – удивился он.
- Чечня, второе пришествие.
- А я ведь подумал, что меня к призывнику подложили! Думал, что от Армии косишь! – мужчины засмеялись. У молодого человека был заразительный смех. Суховатое, со складками на щеках от улыбки лицо стало очень красивым. Длинные русые волосы собраны резиночкой в упругий хвост.
Он подал руку мужчине:
 – Сергей.
- Денис, - тот обрадованно обхватил рукой и протезом руку Сергея.
- Давно лежишь?
- Вторую неделю. Невролога и психиатра жду, они уехали куда- то. Как только подтвердят, что я не псих, сразу отпустят. У меня контузия была,  ранение в область глаза. Ерунда это все! Подрейхтовали меня еще тогда. Через месяц свадьба, второй раз женюсь. Сына ждем. Домой надо, столько дел: ресторан, машины, шампанское! Жена на пятнадцать лет младше, не сбежала бы! – смеялся Денис. - Не вовремя симпозиум у врачей.
«Контузия, глаз пострадал, руки нет, а он – шампанское, жена молодая…Чудеса», - холодно ухмыльнулся Сергей.
- Обедать! – раздалось в коридоре.
-А пока – из развлечений у нас сегодня на обед борщ. Прекрасно готовят повара, балуют нас. Пойдем в процедурный, получим укольчики - и на обед!
В коридоре они обогнали идущего на костылях седого мужчину, одна нога на протезе, вторая тоже ступает неверно. Он говорил по телефону – на ухе гарнитура. Голос седовласого пациента почему –то показался Сергею знакомым, хотя, вроде, лично они не встречались.
- Приветствую, Саша. Снегирев беспокоит. Тут привезли командированного. Разведка донесла, что наш брат-кадет, из Уссурийского суворовского. У него с собой в рюкзаке трусы – носки, пара футболок и свитер. Всего дня на два - три прилетал. Родных в Петербурге никого. Сегодня переведут из палаты интенсивной терапии. От голода не умрет, конечно, но даже воды нет минеральной. Вы там организуйте ему все необходимое по законам братства. Полотенце, фрукты, что там еще?
 - Непонятная какая-то жизнь здесь. Без рук, без ног, на протезах, у самих, видимо, проблем до черта, а думают о том, что какой – то бывший кадет, даже и не из его суворовского, без воды и фруктов попал в госпиталь.
В часы посещения в соседнюю палату начал стекаться народ: с пакетами еды, новыми полотенцам и тапками, туалетной бумагой, влажными салфетками, кроссвордами, бутылками боржоми. Приходили и из других отделений:
- Здравствуй, суворовец! Узнали, что здесь брат – кадет лежит! Решили спуститься к вам в отделение…
Седые, не знакомые до сих пор мужчины, похлопывали друг друга по спине, радовались, жали руки, говорили так, как будто часть жизни провели вместе.
 -Во, дают, - подумал Сергей, пропуская вперед по коридору медленно идущего уже без костылей, но с тростью, Снегирева.
***
- Давайте перебазируемся ближе к воде? – предложил Виктор, чтоб сменить и скользкую тему, и место, где она возникла. – Вид там отличный. Продолжим пикник в другом месте, у озера? Снизу не видно дома, не слышно шума с дороги. Там, как в лесу. И не холодно сегодня. У нас там столик и скамейки сделаны, удобно будет. Отсюда озеро не видно, оно в низине.
- Вот здорово! – у Любы даже глаза загорелись.
- Нам только спуститься с участка. Владимир Иванович, там дорожка удобная, пологая.
К воде спустились, когда уже начал дымиться вечер.  Водная гладь в лучах заката отсвечивала фантастическими бликами, притягивала, завораживала.  Спокойную картину подзвучивал щебет птиц и голос одинокой кукушки, беззаботно кукующей в чаще. Она радостно трещала, намекая на то, что вовсе не отсчитывает никому годы, а просто резвится. Столик был поставлен возле разлапистой ели. Это была малюсенькая полянка на берегу. С одной стороны к ней подступал лес, с другой – почти морской песок, белый и мелкий. Люба сняла кроссовки и встала в воду босыми ногами.
- Теплая, - по-детски радостно улыбнулась она. - Какая красота, а воздух – пить хочется!
  Люба была в восторге.
- Действительно, место превосходное, - поддержал жену Снегирев. – Сказочное какое-то, как в стране Берендея.
- Да. Мы искали именно такое, когда покупали место для строительства дома.
В паре метров Виктор выкопал неглубокую удлиненную ямку. Собрал   валявшиеся неподалеку сухие сучья, валежник и аккуратно уложил в выемку. Потом с берега озера приволок несколько обрубков сухарины.
- Эти колоды тоже для костра? - спросила Люба.
- Да, для нодьи.
-  Нодья? Не слышала о таком.
 -Просвещаю, - Виктор улыбнулся. - Это такой тлеющий костерок на всю ночь. Он и обогреет, и уверенность придаст человеку, оставшемуся одному в лесу, да и отпугнет в нужный момент зверье всякое.  Сейчас покажу, как нодья делается.
Снегирев, чтоб тоже быт полезным, аккуратно снял дерн на небольшом пятачке и поставил походный мангал. Высыпал в него пакет древесного угля, брызнул жидкость для розжига и чиркнул спичкой.
Виктор поднес большую охапку сухих веток.  Сложил их в кучу.
- Ну вот, теперь есть чем поддерживать огонь весь вечер. Замерзнем – вернемся в беседку, - подытожил Николаев.
По бокам ямки Виктор вбил два колышка с рогульками на концах.  На них поперёк положил две принесенные металлические трубочки, повесил чайник. Осторожно развел огонь. Аккуратный, почти изящный костерок был мало заметен и экономичен.
Люба разложила на гладком лакированном столике немного из того, что принесли в корзине из беседки. Поставила в специальной пиале соевый соус для мяса, в маленьких коробочках – специи, кетчуп в пакете, зелень в тарелке и немного нарезанных овощей, коробки с соками. Бутылка Киндзмараули для Любы украшала середину стола.
- Виктор, помочь с шашлыками? – обратился Снегирев к Виктору.
- Не откажусь. Угли в мангале прогорели.
Через минуту мужчины уже клали готовые шампура на мангал. К каждому кусочку мяса обязательно добавлено было несколько колечек лука, дольки помидоров и тоненькие пластики сала. Это, по мнению Владимира Ивановича, на порядок улучшало вкусовые качества шашлыков. Виктор прекрасно знал, какие шашлыки любит командир.
- Проверено на практике! - Снегирев поднял указательный палец вверх. - Мне, правда, совсем нельзя, но ведь я редко ем.
- Еще несколько минут, и шашлыки будут готовы, - заверил Виктор, с удовольствием глядя на румяное шипящее и пенящееся сало.
Стоявший рядом Снегирев с бутылкой воды в руке, подтвердил слова друга:
- Мясо почти готово. Сейчас будет на столе. Кстати, есть будем с шампуров или с тарелки?
- Лучше с тарелки.  Так удобнее кусочки шашлыка обмакивать в соус, - рассудила Люба.
- Согласимся! – мужчины заулыбались.
На тарелке шашлык источал такой аромат, что у всех слюнки потекли.
- Начинаем! - Снегирев сел в шезлонг и протянул Виктору бутылку Киндзмараури.
- Наливай! С мясом томатный или гранатовый сок! Любаше – Киндзмараули.
- Приказ командира – закон для подчиненного! – засмеялся друг.
Виктор резко ударил основанием ладони в дно бутылки, и пробка наполовину вылезла из горлышка. Теперь ее было легко вытащить.   
-  За что пьем? - спросил Владимир Иванович.
- За дружбу! – Виктор встал и поднял бокал.  – И здоровье друзей!
Поднялись и Снегиревы. Звона бокалов не было, но каждый из присутствующих чувствовал торжественность обстановки и до дна выпил свой напиток.
- Пробуем!
Тепло, высвобожденное костром, не обжигало, а плавными волнами приятно ласкало. Было уютно и спокойно на душе. Друзья наслаждались природой, ее величественной красотой, с упоением вдыхали   запахи цветов. Накопившиеся заботы у всех отступили куда- то за озеро. Думалось без суеты, быстрее приходили новые идеи, тепло вспоминались эпизоды прошлой жизни. Да. За здоровье друзей. Всех, кого он помнит, кого потерял где –то, как Генку, за всех жен и детей, друзей по суворовскому, по артиллерийскому, по службе в Германии, Афганистану и тех, с кем пересекся, но не успел познакомиться. Не успел посмотреть в их глаза.
- Давайте, командир, за всех живых наших товарищей, пусть будут здоровы, - Виктор поднял свой бокал.
Почему-то мы не можем долго смотреть даже на видео в глаза парней в форме. Нам все время стыдно за что-то перед ними. Мы вспоминаем своих одноклассников, друзей по двору, которые служили там и вернулись или не вернулась, а «остались за речкою», как поется в песне. Вспоминаем своих сыновей и зятьев, участвовавших в Чеченской кампании, и думаем: 23 февраля мы готовили поздравления своим коллегам, а эти ребята уходили от пуль и занимали оборону. И чуть правее или чуть левее - и они могли не вернуться.
Снегирев, представляя черно – белые фотографии ребят в касках или панамах, в выгоревшей форме и бронежилетах, на бэтээрах, вдруг вспомнил, как, проходя в последний раз лечение в госпитале, увидел в приемном покое перед стойкой невысокую женщину. Ее не впускали в отделение.
- Кто вы ему? – строго спросила медсестра. – Приходят тут всякие.
- Я…мать.
- Разве? Он же татарин! А у вас лицо чисто славянское!
Входившие с улицы после перекура мужчины останавливались. Их не обрадовала увиденная картина, наоборот, она смущала, и вызывала неприятие хамская манера разговора медсестры.
Дежурный врач молчал, давая во всем разбираться сестрам.
- Почему в таком тоне разговариваете с женщиной? - сделал замечание медсестре подошедший Владимир Иванович.
- Что произошло? Почему вы плачете?
Женщина вытерла бумажным платочком слезы и сказала:
- Мне позвонили, что моего зятя увезли в госпиталь с работы. Я узнала адрес. Заехала в магазин, ведь у него ничего нет с собой. Купила тапки, полотенце, кружку, салфетки…Приехала, спросила, где лежит зять, а на меня тут набросились…
- Она сказала, что он сын, а фамилию назвала татарскую! – вмешался молчавший до этого дежурный врач.
Женщина подняла опухшие глаза и начала быстро говорить:
- Да какая разница? Я чтоб быстрее. А наоборот, застряла. Зять назвал меня мамой в первый раз, когда в Чечню поехал. Я тогда его обняла и поцеловала. Они с дочкой еще не были женаты. Его мама живет далеко, в глухой татарской деревне. Нам хотелось проводить его на службу, как родного, чтоб было куда возвращаться, о чем мечтать. Знаете, когда у меня на работе, в школе был выпускной, мы фотографировались с учениками, пели песни о новой встрече, а вечером пришло письмо из Чечни, и мы с дочкой его читали. Он писал: «Мы отбиваемся, плутаем, а они стреляют по нам… Из десяти парней, с которыми ехал в вагоне, в живых осталось трое…»
Он у нас невысокий парнишка, был в Чечне снайпером, санитаром. Рассказывал, что приходилось обкалывать раненых промедолом, промывать, зашивать под обстрелом раны товарищам, а потом тащить их в безопасное место… Он приехал седым... По ночам кричит и ругается матом. Ему каждый раз снится, что его убивают, и он умирает.
Женщина уронила голову на колени и разрыдалась.
- Какая разница, какой национальности юноша, если душа болит, как за сына!
– Сказали бы, что вы теща больному, - никаких вопросов не было, - все еще на повышенном тоне стала оправдываться медсестра.
- Угомонитесь сейчас же, – повысил голос Снегирев. – Вам скажи, что теща, вообще бы не впустили, сказали, что теща – не родственница. Вы вообще – женщина?
- Что происходит? – зашел в приемное отделение заведующий.
- А вот мы и хотим спросить вас, почему грубо ведут себя ваши подчиненные с посетителями?
- Сказала, что к сыну… - начал апатичный дежурный врач.
- Извините, я разберусь с инцидентом.
Повернувшись к посетительнице, сказал:
- Пойдемте со мной, я проведу вас в палату к сыну.
- Спасибо вам, господа офицеры, храни вас Бог, - прошептала женщина и, собрав пакеты, пошла за полковником.
Офицеры, не глядя на замерших, как в немой сцене, сестер и вновь замолчавшего дежурного врача, снова вышли перекурить.
Снегирев заметил, что, вспоминая этот госпитальный случай, смотрит на свое отражение в озере. Веткой, которую держал в руке, он медленно взбаламутил воду, как бы стирая это тяжелое мирное воспоминание, превращая его в рябь.
Оранжево-алые блики заходящего солнца залили тёплыми лучами лесное пространство. Деревья и трава поменяли зелёный цвет на серебристый. Огненная феерия вечернего солнца плавно провалилась за горизонт.
 - Могу бесконечно смотреть на огонь, - Люба прижалась к мужу. – Он рождает фантазии, желания, его искры гипнотизируют, завораживают, а пламя будто перекликается с падающими звёздами, гармонируют с темнотой ночи. Блики отражаются на деревьях и кустах.
- Романтик ты, Люба, - улыбнулся Виктор.
- Она у меня такая! - Владимир Иванович по- хозяйски обнял жену.
Разговор плавно переходил от одной темы к другой.
 -Вот у меня никак не выходит из головы вопрос, почему в мире, где каждый закат и рассвет – чудо, постоянно происходят войны? 
-  Витя, на это я тебе отвечу так: я рождён для мира, поэтому и стал в свое время военным. Философия же войны исходит из того, что отдельным людям не нужен мир, не нужна эта красота, - он повел рукой на лес и озеро, на раскрашенное полотно заката, - им нужно первенство, они хотят всем повелевать.  Это, считаю, является главной причиной войн. А насчёт расхожей фразы, что мир спасёт красота, полная чушь. Мир может спасти здравый смысл, а ещё надёжнее – мудрость! К сожалению, здравый смысл и мудрость, образно говоря, живут без кулаков и потому остаются в тени.  Обидно, что нашей стране на здравый смысл и на мудрецов не всегда везет. 
- Мужчины, ну, что вы все о войне и о войне, давайте сменим тему.  У меня еще полбутылки вина осталось.
- Люба, ты – умничка! – Виктор налил ей вино. Она приподняла рубиновый бокал, в нем промелькнула искра.
- Пьем за любовь! Третий тост обязательно за любовь!
- За любовь! - поддержал Снегирев и поднял фужер.
 Все были едины во мнении, что только любовь рождает в человеке самые лучшие качества, стремление добиваться цели, творить добро.
- Только не надо за любовь принимать заботу, дружеское расположение, привязанность, симпатию… - вдруг проговорил Снегирев.
Люба и Виктор удивленно посмотрели на него. Видя, что он не хочет дальше говорить об этом, Люба сменила тему.
-   Я все же не согласна, что красота ни при чем, и не она спасет мир. Вот мы с доченькой сегодня утром были на вставке. Потом говорили об искусстве, - начала она.
Снегирев с интересом посмотрел на жену. Он знал, что она любит ходить по музеям, часто посещает выставки, но разговор об искусстве заводила крайне редко.
- Интересно! – Виктор даже привстал. - С удовольствием послушаю про выставку.
- Интересно, о чем вы говорили с доченькой! – шутливо проговорил Владимир Иванович, нарочито жуя кусок шашлыка.
- Любочка, уверен, ты знакома с «Квадратами» Малевича. Суждений об этих картинах сотни. Вроде, рентгеном просвечивали, теории целые созданы. Именно разнополярные мнения рождают вопрос: действительно ли это настоящее искусство? О чем они? – Виктор отхлебнул гранатовый сок. - Эти картины искусством назвать нельзя, - серьезно сказала Люба. – И вот почему. Если бы художник не сопроводил их надписями, никакой шумихи вокруг них не было бы. Ведь назначение искусства - это донести людям идею, доставить эстетическое наслаждение без дополнительных объяснений. А теперь скажи, о чём таком особенном могут рассказать эти квадраты, если даже нам, современникам, они ни о чём не говорят.
 - А мне жена говорила, что читала интервью с директором Музея изобразительных искусств. Она говорила, что ее часто спрашивают, о чем эти квадраты. "Неужели вы сами не понимаете? — спрашивает она. — Это полное отрицание. Малевич говорит нам: ребята, пошли домой, все закончилось". — «Но ведь что-то там брезжит?» Она им отвечает: «Ничего не брезжит! Это черный квадрат, полное ничто. Малевич показал нам, где точка».
- А я вот картину советского периода «Письмо с фронта» художника Лактионова считаю самой гениальной, - начал говорить о своих впечатлениях Снегирев. - Глядя на нее, мысленно переношусь в то военное время, чувствую дыхание жизни, ее правду. К сожалению, некоторые искусствоведы недовольны: слишком реалистична картина, да и освещение передано недостаточно полно. Почему такое отношение к полотну? Непонятно.
     Привычка смотреть картины осталась у Снегирева еще с суворовского. Их эстетическим воспитанием занималась учитель литературы Мария Ивановна - фанат живописи, музыки, театра. Сейчас, если у него была возможность что-то посмотреть или послушать, он этого случая не упускал и с благодарностью вспоминал юность и своего учителя.
-  А скажи, как ты относишься к творчеству Пикассо? - снова подначивал Виктор. – Я ничего в искусстве особо не понимаю, но хочу знать, так сказать, теорию. Причем, кратко!
Он засмеялся. Люба с удовольствием смотрела на смеющегося друга. Глаза его становились добрыми, а все лицо – мальчишеским, милым и добрым. Обаятельная улыбка мужественного человека вызывала почему – то нежность и ответную улыбку.
- Задира ты, Виктор!.. Я долгое время считала Пикассо шарлатаном, но, когда прочитала его высказывание о своём творчестве, зауважала. Он сказал, что не настолько глуп, чтобы считать себя великим художником, что он просто ловкий комедиант, который сумел воспользоваться глупостью, жадностью и тщеславием людей начала двадцатого века.
Он оказался намного умней тех, кто поёт ему гимны. Я теперь по –другому смотрю на его картины. У меня появилось к нему очень личное отношение как к мудрому человеку, ценившему миг, скоротечность жизни и отмечавшему горечь старости, уважающему чью –то эмоцию, чувства других…Это мое личное впечатление. А высоким искусством его творчество не считаю. Но могу ошибаться, я не искусствовед. Я обыватель. Хотя…гений может быть именно в умении запечатлеть на полотне эмоцию…
- Витя, посмотри, не остыла ли вода в чайнике? - спросил Снегирев. - Что за посиделки у костра без чая?
- Одну минуту, командир.
Виктор снял крышку с чайника. Заглянул внутрь.
- Еще не вся вода выкипела. Сейчас засыплю заварку.
  Крепкий костровой чай –  не просто напиток. Приготовление на костре превращает его в лакомство, которым можно наслаждаться всю ночь, ведя неспешную беседу и слушая симфонии ночных лесных звуков.
Через несколько минут горячую янтарную жидкость Виктор разлил в кружки. Отхлебывая маленькими глоточками травяной час, Владимир Иванович заговорил о музыке.
- А мы недавно с Любой были в Мариинке, на новой сцене. Аккустика потрясающая!
Знатоком музыки Снегирев не был. Он жалел сейчас, что в суворовском, когда у ребят закладывалось умение ценить искусство, мало уделял внимания музыке, танцам, литературе. Думал, что военному это понимать не обязательно. Но все же считал, что музыка - это своеобразный язык общения между людьми, она способна сказать все без слов.
- Красивые мелодии, как звуки природы, расслабляют и снимают стресс. Песенки из детских фильмов настраивают на позитив, дарят радость. Деятелям искусства музыка нужна, чтобы получать вдохновение. Режиссёрам – чтобы подчеркнуть особенности состояния героев. Врачам – чтобы избавить пациентов от чувства тревоги, депрессии, бессонницы. Учителям – чтобы воспитывать в детях добро, чувство прекрасного, поднять их над бытовым.  Это я прочитал в одной умной книге, - признался Владимир Иванович.
Он подумал и продолжил.
- Патриотические песни, гимны, марши, например, вселяют в людей веру в будущее. С песней деды шли на бой! В 91 тоже звучали песни, как ни странно. И первыми авторитетами были не политики, не журналисты. А Кобзон и Ростропович. И сейчас афганцы могут выразить свою неоцененность Родиной и правительством в своих афганских песнях. Обидно мало говорят о ребятах…
- Все, Володя сел на любимого конька, не сразу остановишь, - тихонько предупредила Люба Виктора. - Придется слушать.
- Ну и что? Наша тема! – поддержал друга Николаев.
- Например, древние греки лечили пациентов звуками из разных духовых инструментов. А знаете ли вы, что и у нас музыка признана многими психологами чудодейственной. По их словам, она является усилителем медикаментозного лечения, так как своим звучанием настраивает на положительный лад людей, страдающих тем или иным заболеванием, внушает веру в выздоровление и в собственные силы, в возможность справиться с болезнью. И все это не пустые слова - это результат проводимых неоднократно экспериментов. Коровы больше молока дают под музыку! – подмигнув, закончил он монолог.
Люба и Виктор расхохотались. На ветках вспорхнули и зашумели не ожидавшие этого птицы.
- Командир, а как Вы относитесь к такому музыкальному жанру, как блюз?
- О! …Блюз! О нем разговор особый. Это музыка любви.  Не военная. И не для доения коров, хотя.... Она удивительно нежная, романтическая. Под нее можно гулять по городу в одиночестве, а можно и пить вино с друзьями, как мы сейчас. Под блюз одинаково подходят и джинсы, и смокинг.  Он постоянен, как постоянно наше желание жить, дышать. Он переменчив, потому что всегда балансирует на грани печали и радости, он правдив, потому что идет от сердца.
- Я тоже охотно слушаю блюз, - поддержала мужа Люба. Она больше любила спокойную, нежную музыку. - Читала, что в блюзе даже одна нота рассказывает целую историю, помогает общению без слов — с помощью жестов, взглядов.
- Да, это так!  Еще одна удивительная вещь в блюзе — ощущение движения. Оно присутствует в ритме и интонациях. Это как религия — помогает людям жить дальше, несмотря на трудности.
- Знаю, что блюз оказал большое влияние на советскую эстраду, - подключился к разговору Виктор.
- Несомненно, оказал.  Впервые блюз был исполнен оркестром Леонида Утесова еще в тридцатых годах.  Но эта музыка была тут же запрещена. Запрет сняли многократные гастроли американского певца Пола Робсона, видного борца за мир. Его авторитет и помог. Он утверждал, что блюз - это великая культура его народа.
Владимир Иванович укрыл пледом жену.
- Но только после перестройки блюз занял достойное место на эстраде и концертных площадках. Ни один серьезный музыкант не считается хорошим музыкантом, если не прошел блюзовую школу.
- У меня в свое время его отец любил слушать, - сказал Виктор. - На магнитофон переписывал. Помните, такие бабины были?
Виктор напел немного запомнившуюся с детства мелодию. Казалось, плеск воды, шорох песка, как маракасы, и поздние птицы аккомпанировали ему.
- Здорово, - похвалил Снегирев.
Снегирев взял в руки кружку.
- Вот, и чай остыл, не успел допить. Понесло меня, как Остапа Бендера.
- Командир, не говорите так. Мне сегодняшний вечер запомнится надолго.  Впервые, например, много интересного узнал о музыке, в частности, о блюзе. Теперь на эту тему могу хоть с кем поговорить.
-Товарищи мужчины, не пора ли идти спать? – Люба взяла мужа под руку.
- А который час?               
  Жена посмотрела на часы.
 - Время давно перевалило за полночь.
- Точно, поздно! Костер прогорел, а мы даже не заметили, - сказал Виктор, - сухих веток осталась не только на завтра. Вот нодья сейчас будет к месту.
Он плотно сложил отрезки сухарины друг к другу, забил между ними клинушки так, чтобы руку можно было просунуть. В паз набил мха и сунул туда головешку от костра. Нодья занялась.
- Нодье не полагается настоящим огнем гореть, — объяснял Виктор. - Пусть потихоньку тлеет…  Но ежели положить сосновые или березовые бревешки, никакого толку не будет: сразу вспыхнут и сгорят. А вот сухие длинные чурбаки - самое разлюбезное дело.  До утра медленный огонь не погаснет.
К воде спустился с удочками сосед Виктора, рыболов – любитель Степан Горяев.
 - Добрый вечер! Уходите? Я повечеряю у вас, Витя? Красота какая сегодня у воды! Грех не порыбачить.
- Конечно, Степан. Оставайся, мы хорошо посидели. Пойду спать укладывать дорогих гостей. А мы тебе и нодью оставим, чтоб было теплее и веселее, и мясо оставим.
- По – царски меня сегодня приветил! – благодарно развел руки Степа.
Они в последний раз молча оглядели небольшое пространство приозерья, как выписанную тонкой кисточкой подарочную открытку, с заливчиками, высокой травой и резными кронами невысоких деревцев у воды. Все края рисунка словно припорошены золотистой пудрой.
Последние предночные минуты очаровывали. Луна искрилась, отражаясь в прозрачных водах озера, а теплый ветерок веселился, раскачивая высокие сосны, которые обнимали гостей хвойным ароматом. Снегиревы по лесной тропинке медленно поднимались к дому. Под ногами разноцветным ковром лежали рано опадающие листья -  желтые, красные, оранжевые. Осень хоть и необыкновенно теплая, рано, в первых числах августа, начала прибирать все по- своему, и от этого всем троим немножко было грустно.
Снегиревых Виктор уложил спать в первом этаже, в гостевой комнате. Мебель была деревянная, под стать самому терему. От волос пахло дымом, этот запах смешался с тонким запахом чистоты от постельного белья и древесины.
Утром Виктор показал в таз, стоящий под навесом.
-  У кого рыбалка задалась? – спросил Снегирев.
- Степан отблагодарил за нодью и шашлык. Рыбачить любит, а рыбу не очень.
- Смотрите, командир, -  товарищ вытащил из таза садок. В нем серебристой чешуей отливали полдесятка чебаков и окуньков. – На уху, думаю, вполне хватит.
- Конечно, хватит, - сказала Люба. - Давай нож. Почищу рыбу.
Вечером, садясь в машины, Владимир Иванович проговорил:
- Я вчера не сказал самое важное о блюзе. Сам еще этого не знал. Но вот сегодня утром эта мысль пришла.
- Командир, мы внимательно слушаем.
- Наша жизнь, если вдуматься, один нескончаемый блюз, с присущей ему сменой настроений – от хандры до неудержимой радости, желанием избавиться от навалившихся горьких мыслей. Здесь не надо сдаваться и заглушать собственный голос. Надо пропеть всю мелодию до конца, как хочется. Вчера блюз был у нас на троих! Я заметил, вам понравилось.  Блюз был лучшим напитком для души.
                ***
Цвета надежды
В середине марта позвонила сестра и попросила приехать – мама приболела, ей одной трудно справляться. Да и возраст родителей такой, что навещать надо бы почаще, больше проявлять заботу о них. Сергей купил билет сразу в аэропорту и улетел на родину.
  В первые несколько секунд он не сразу понял, что перед ним его мама. Очень пожилая чужая женщина с аккуратно постриженными и давно не крашенными хной волосами его не узнала. Она походила на ребенка. Сергею показалось, что он снова маленький и летит с горы. Мама!! Мама…Мамочка…целовала его ободранные коленки, его глазки на ночь, гладила по волосам…Мама! Никто больше, оказывается, не любил его в жизни так, как она! Он держал ее за руку, звал ее, но память не возвращалась. Она больше не знала, что у нее есть взрослый сын.
 - Давно? - проглотив комок, спросил он Таню.
 - Не очень, - неопределенно ответила сестра.  – Все относительно.
Сергей осознавал, как трудно было сестре.  Но она женщина. В природе женщин - лечить, выхаживать, не жалуясь, и терпеть.
 - Спасибо, - неловко прижимаясь к ней, проговорил он. Они никогда не были близки с сестрой, он осуждал ее бурно проведенную молодость. «Когда меня друзья прикрывали в Афгане в ущелье, она по кабакам таскалась со всеми подряд. Позорила нас с матерью на весь город. И потом, когда вернулся, тоже…»
 - Да. Я не успела купить хлеба на ужин. Ждала тебя чуть позже, с автобусом, а ты на такси примчался. Сходи, ты еще одетый.
Сергей вышел на улицу, рядом находился супермаркет. В его городе была еще зима. И поздним вечером мороз щипал его голые уши -  он не надел капюшон. У себя дома он все время ездил на машине, шапок не носил, тем более в марте. В магазине он начал складывать в корзину все, что казалось ему из продуктов необходимым. Поворачивая тележку между рядами стеллажей, разглядывая крупы, банки с тушенкой и рыбой, колбасы, сыры, не понимая, что еще нужно, он неожиданно ощутил сладко –терпкий запах духов, шлейфом прошелестевший мимо. Сергей посмотрел на хозяйку духов, но лица не увидел, только алый платок на голове и метнувшийся волан шубы.
От кассы прошел к столу и стал перекладывать продукты в пакет. Он встал напротив «алого шарфа» и замер. До того показалось лицо знакомым! Где и когда они виделись? Невысокая женщина с белокурыми локонами, выбившимися из-под платка, подняла на него глаза. Он уже понял, какой у нее должен быть голос, потому что слышал его раньше!
 -  Вера… Ты? – неуверенно спросил он, не зная, помнят ли его вообще.
 - Привет, Сереженька. Ты как здесь? Ты же уехал двадцать лет назад, - улыбнулась, не удивившись, Вера, будто они расстались только на прошлой неделе.
 - Я к маме приехал. Она…заболела, - он продолжал разглядывать ее. Та смешная некрасивая девчонка с дачи еще не красила ярко – красной помадой губы и вообще никакой не красила и не смотрела на него так уверенно, как сейчас. Морщинки у губ, у глаз. Но глаза за очками не изменились. Зеленые, болотного цвета. И тот же голосок - ручеек, рассыпался, словно вода по камушкам.
 - Да. В юности все кажется бесконечным. Потом начитают болеть наши родители. Потом начинаем болеть мы сами. И вот, собственно, все. Такая жизнь. Что с этим поделать?
 - А я думал, ты меня не вспомнишь.
 - А я тебя и не забывала, -  она очень спокойно и ласково улыбалась. Его сердце тупо стукнуло в груди и оборвалось. Сергей посмотрел на ее обручальное кольцо, на свое и велел сердцу замолчать.
- Но…прошло более тридцати лет…я думал, столько лет не виделись. Никто никого не помнит. Мы изменились, все изменилось.
 - Ну, наверное, не все. По сути своей люди не меняются. Есть что-то постоянное. В душе мы те же мальчики и девочки, что бы нам ни показывало зеркало. Зачем это глушить намеренно? Что хорошего у тебя было за эти тридцать лет? Как ты жил?  – она спросила так, как будто точно знала, что ничего плохого у него не было в жизни.
 - Все отлично. Живу в любимом городе. Работа устраивает, приносит деньги и удовольствие. Дочки замечательные. Внук. Я полгода как дед, пока привыкаю к этому статусу. Мама вот только болеет. А так - все хорошо.
- Молодец. Очень рада за тебя. Я знала, что ты будешь удачлив.
- А ты как?
- Тоже. Все хорошо. Муж. Дочь. Работа, - улыбалась она. Но почему ему казалось, что ее глаза говорят еще что-то. Что же? Он пытался всмотреться и вслушаться, но он никогда не умел читать между строк, любил четко сформулированные мысли.
Он мог вспомнить разговоры и дела, слова, а только ощущения: запахи, цвета, что-то мягкое, наверное, прикосновение к ней вдруг, как волна, подхватили и подняли над словами. Все то, что в юности не имело большого значения, сейчас казалось невообразимо важным и значимым. Мы состоим из ощущений и впечатлений, и, собственно, мы то, что переживаем, чувствуем, чем полны. Он прошел по кругу, и вернулся к той чистоте, которая была в его семнадцать лет. Чувств, чистоты и искренности –вот чего не хватало ему.
          Пронеслись в голове их мимолетные взгляды слова, как поворот калейдоскопа, рассыпая все цвета их встреч. От первой, на даче, до последней, которую и помнил только по осенним краскам. «А ведь она тогда приезжала … ко мне! Внимательно смотрела в мои глаза, читала что-то в них. Я ничего не понял! Мы и не говорили об этом. Я не мог. Не любил ее. И она это почувствовала. Уехала. Но я тогда после Афгана был совсем больной и пустой!» Все встало на свои места. Эта третья, багряно – бордовая встреча, которую он не помнил, все оставила на места, соединила, как картинку в калейдоскопе.
- Веруш, - и он увидел, как ее руки, собиравшие сумки, ослабели, пальцы перестали слушаться, и пачка кофе, сахар, сыр не хотели укладываться в пакет.  - Веруш, - повторил он, видя, какой эффект произвело его обращение. – Не торопись уходить. Оставь это. Остановись. Я не знаю, чем задержать тебя. Просто постой сейчас.
Когда это уже было с ним? Вот так он уже смотрел в эти глаза, ставшие на мгновение снова детскими. Сейчас ему казалось, что не было тридцати лет, что он действительно писал черновик, что это было в прошлой, никчемной, черной жизни. А сейчас перед ним стоит его настоящая жизнь, которую он упустил много лет назад, та девчонка, и его женщина, абсолютно его. Она знает и помнит в нем самое лучшее и настоящее, то, каким он был на самом деле, не запачканный чужой кровью, не очерствевший от чужих расчетов, то, что прячет от всех эти годы. Что он, сумасшедший, искал? Вот же она стоит. Он наклонился помочь ей собрать все в пакет. Еще немного, и он прижался бы к ней. Память подсунула воспоминания, которых он и не подозревал у себя. Он вспомнил, какими мягкими были ее руки, какими пушистыми были волосы. От нее пахло морозом и духами, мехом, почему-то ванилью…Запахи теплые, сладкие, уютные. Так хотелось обнять…
    Любовь – это надежда. Есть Любовь, которая не проходит. Которая дает силы жить даже тогда, когда она не взаимна. Когда думаешь с нежностью о любимом человеке каждый день и просишь Бога, чтоб хранил его и оберегал в трудные минуты, чтобы давал шанс на разрешение проблем. Когда молишься о его детях, как о своих, чтобы были здоровы и удачливы.
Она спросила, что было у него «хорошего», потому что чувствовала, что ничего плохого нет, сердце это знало наверняка. Пусть не будет никогда встречи. Мысль о том, что он живет и где –то ходит по земле, что счастлив, греет и делает счастливым тебя самого, дает возможность улыбаться.
  Он не знал, что делать с этим обрушившимся на него счастьем? Как распорядиться подаренным еще одним - точно последним - шансом? Время и пространство. Время. Ничего не вернуть. Но можно просто изменить и начать заново. Только решиться и сделать один шаг. Запрыгнуть в последний вагон.
          Сейчас калейдоскоп заискрился коричневым цветом ее шубы, телесным бежевым, золотистым, как ее кудри, красным цветом ее губ и платка, теплыми и радостными цветами.  Жизнь снова стала цветной. Появилась надежда.               
       Эпилог
В конце рабочего дня Снегирев надевал плащ. В дверь постучали.
- Владимир Иванович, Вы еще не ушли? - в кабинет просунулись рыжие локоны и круглые роговые очки на курносом веснушчатом носу экскурсовода Надюши. – Можно?
- Войди, Наденька. Рабочий день окончен, почему не собираешься? – он повернулся на стуле к хорошенькой девушке. Ему нравилась эта улыбчивая застенчивая девушка. Она это знала и немного с ним кокетничала. Но сейчас Надя была смущена больше обычного.
- Помогите, пожалуйста. Я не знаю, что делать.
- Присаживайся. Чем помочь?
- Не могу присесть. Люди ждут.
- Люди? Разве не все ушли?
- Приехала группа ребят с Урала. Они сегодня выбились из графика экскурсий. Все расписание сдвинулось. И к нам опоздали. Ехали уже к нам на авось, без надежды на то, что примем. Мы созвонились с их турфирмой, там согласны возместить им разницу.
- Ну, и прекрасно. Пусть турфирма возместит, или они сами завтра с утра пораньше на полчасика приедут. Откроем и проведем им экскурсию.
- Они утром улетают. Их учитель плачет, дети в слезах. Жалко, когда еще приедут? Некоторые, может, вообще больше никогда.
Снегирев наклонил голову, потом посмотрел в монитор, рассмотрел учителя и ребят.
- Владимир Иванович, Тамара Петровна ждет Вашего решения, она согласна провести ребят по залам. Хотя бы кратко…Я помогу в гардеробе. Если Вы разрешите…
- Ну, раз Тамара Петровна согласна, раздевайте детей. Зачем же кратко? Они за полную экскурсию заплатили.
- Спасибо Вам, Владимир Иванович! – Надюша выпорхнула из кабинета.
Снегирев снял плащ и сел напротив монитора слежения. Ребятишки двенадцати – тринадцати лет спешно сдавали куртки в гардероб, стараясь вести себя тихо и серьезно, чтоб никто не пожалел о согласии провести для них экскурсию. Сразу всплыл в памяти случай, как в суворовском их взвод привели на привозную московскую выставку. По какой-то причине они просчитались, опоздали и пришли ровно к закрытию. Больше них была расстроена учительница литературы Мария Ивановна. Вот она почти плакала. Мальчики расстроились не очень сильно, скорее больше сочувствовали учительнице, поэтому, когда она упрашивала смотрителя впустить их, они из солидарности приняли скорбное выражение. Смотритель дрогнула на уговоры, прониклась объяснениями, что другого раза у ребят не будет, что все дни расписаны строго, и впустила на несколько минут. Учитель взволнованно и вдохновенно рассказала сама все, что знала по истории искусств на эту тему. Почему –то Снегирев запомнил эту выставку навсегда. Не то как пример гуманности смотрительницы, сумевшей пренебречь бюрократическими условностями, не то саму радость Марьи Ивановны, которой посещение выставок и театров было необходимо, как солнце, не то счастье учителя, сумевшего поделиться по – братски со своими подопечными накопленными за долгие годы знаниями.
Через час он закрыл двери, оперся на трость и посмотрел вверх. На еще синем небе сквозь белые мазки облаков золотились звездочки. Владимир Иванович посмотрел на Большую медведицу, потом на Малую, глубоко вздохнул влажный морской, по - весеннему свежий воздух и медленно пошел к машине. Дома его ждал легкий поздний ужин, чай и теплая улыбка Любы.